предыдущее - в начало главы - далее
3.4. Отклики «Литовских Епархиальных Ведомостей» на кончину И. С. Аксакова
Скоропостижная кончина известного литератора и общественного деятеля Ивана Сергеевича Аксакова, последовавшая 27 января 1886 года, привлекла большое внимание к жизни и творчеству не только всей русской, но и славянской периодической печати. Ряд газет и журналов тех дней были буквально заполнены некрологами, статьями и заметками, так или иначе имевшими отношение к личности этого человека. Большой интерес к И. С. Аксакову проявили и «Литовские епархиальные ведомости» («ЛЕВ»), выходившие в столице Северо-Западного края Вильно. Причин для этого было немало: православному духовенству края импонировала четкая позиция публициста, направленная на ослабление здесь польско-католического влияния и поддержку сближения народа Западной России со всей остальной частью страны; столь же близкой им была и позиция покойного по славянскому вопросу; большое значение при этом имели и личные контакты между И.С. Аксаковым и местными уроженцами – профессором-историком С.Петербургской Духовной Академии М. О. Кояловичем и многолетним редактором «ЛЕВ», протоиереем Иоанном Котовичем.
Уже в очередном 5-ом номере издания, вышедшем в свет сразу после получения известия о смерти публициста, в его «неофициальном отделе» была помещена статья, озаглавленная «Память Западной России об И. С. Аксакове», в которой, в частности, говорилось: «27 января в 7 часов и 30 мин. вечера не стало одного из лучших сынов России – Ивана Сергеевича Аксакова… С неподдельным глубоким чувством откликнулось православное население Вильны на горестное известие о кончине И.С. Аксакова. 28 января в 10 час. утра была совершена в Св.-Духовом монастыре заупокойная литургия, а после оной Преосвященным Алексием – панихида. В тот же день в Пречистенском соборе по почину частных лиц в 3 часа пополудни была совершена панихида в присутствии попечителя Виленского ученого округа Н. А. Сергиевского, городского главы Н. И. Рубцова, генерал-майора П. М. Смыслова, действ. статск. советника Станкевича и др. Панихиду совершил настоятель собора, протоиерей о. Иоанн Котович – редактор «Епархиальных Ведомостей» и законоучитель реального училища со священниками Григорием Бывалькевичем и Иоанном Берманом – законоучителем Виленского Мариинского женского училища. 30 января совершили заупокойные литургии и панихиды во всех городских приходских и монастырских церквах: сам же Преосвященный Владыка в сослужении с высшим местным духовенством совершил торжественную литургию и панихиду в Св.-Духовом монастыре в присутствии генерал-губернатора И. С. Каханова, попечителя учебного округа Н. А. Сергиевского, губернатора Н. А. Тревеница, вице-губернатора П. Г. Погодина, городского головы Н. И. Рубцова, начальственных лиц разных ведомств и всего здешнего русского общества. Здесь же присутствовали и участвовали в общем церковном пении воспитанники и воспитанницы всех учебных заведений Вильны. Во время причастия протоиерей Иоанн Котович произнес Слово по новопредставленному рабе Божием Иване Сергеевиче Аксакове».
В напечатанном в этом же номере «Ведомостей» «Слове» отмечалось: «В эти дни вся Россия, весь славянский мир и все образованные люди, для которых любовь к правде, родине и славянству, русскому народу, православной вере и самодержавной власти не пустые фразы, а дух и жизнь, оплакивают его гроб и свежую могилу…». Говоря о том, что «заслуги и значение деятельности покойного для России и славянства будут еще в полной мере оценены потомками будущих времен», священник Иоанн тем не менее отметил непреложность трудов и деятельности Ивана Сергеевича «для подъема русского национального духа и возвышения православия в Западно-Русском крае». По мнению пастыря, «стремление И. С. Аксакова к воскрешению духовного единства русских людей и всего славянства в возможной силе» базировалось на его огромной любви к «родной земле и родному народу». В этом своем стремлении он был «самым энергичным представителем славянофильства, активным проводником этого учения в руководимой им периодической печати. Честное, правдивое и независимое слово Ивана Сергеевича было направлено на служение России и славянству, и эту работу он ставил выше всего, до самоотвершения… Его верность русско-славянским идеалам, доказанная всей его жизнью, приковывала к нему сердца всего славянского мира; не только друзья, но и враги отдавали ему дань своего уважения…».
Основное внимание в своем «Слове» протоиерей Иоанн Котович уделил тому, за что его высоко ценили и любили в северо-западном крае. Речь шла о том, что он первым из русских общественных деятелей бесстрашно встал на защиту запуганной и униженной русской народности и православной веры в здешнем крае. Отмечалось также то, что в канун восстания 1863 года, «когда русская печать и власть как бы сознательно отдали свой край полякам и костелу» появился литературный орган Ивана Сергеевича «День», который с откровенной прямотой и открыто исповедовал великий грех русского общества и русских ученых – забвение про существование Белоруссии, общерусских основ ее жития и подвига ее сынов; он прямо ставил вопрос, что здешний народ – русский народ – господин и хозяин той земли, которую поляки прославили Польшей и этой ложью заслоняли глаза русскому обществу; «День» же Аксакова убеждал белорусов – основных представителей народа в Западном крае, стряхнуть с себя в своем домашнем быту польскую речь и польские обычаи, как символы былого рабства и как преграду к воссоединению с остальной православной Россией; он взывал к русским деятелям ни на минуту не забывать великое значение своего призвания в стране сей – миссионерство русской народности и православия. Слова И. С. Аксакова, исходившие из глубины сердца, преданного России, зажигали сердца читателей и давали силу их мыслям и делам».
Подчеркивая, что Иван Сергеевич был человеком не только слова и языка, но дела и истины, автор «Слова» особенно отмечал, что «ратуя за нашу окраину, он призвал к участию в борьбе лучшие местные и общерусские силы в крае, вдохнул в них жизнь и любовь к своему народу; масса корреспонденций, ученых трактатов, касающихся истории и быта страны сей, находили сочувственный приют в его органе, который сотнями бесплатно он распространял среди духовенства и образованных людей. Оживление жизни в западной России было тогда весьма велико: взоры мыслящих людей постоянно обращались к Москве, к Аксакову, что думает, что скажет он. Почти все проекты преобразований в крае или проходили через его руки, или же не чужды были его указаниям и косвенного влияния. Православные храмы, братства при оных и в частности здешнее Св.-Духовское, которого он был почетным членом, и церковные школы, находили в нем надежного помощника и деятеля. Он лично от себя делал для них пожертвования, записывался в число братчиков во многих приходах, призывал к тому своих близких, знакомых и сочувствующих его деятельности. Если чувствовал или видел вялость или боязливость в действиях местных деятелей, то просил, убеждал, одобрял. Многие десятки тысяч денег, массы книг и церковной утвари явились от него в пособие местным скудным средствам или же на покрытие этой скудности. Вот вкратце заслуги и значение незабвенного Ивана Сергеевича Аксакова для западного края, главное же, чего не забудет история – это озарение сознания русских людей относительно западно-русской страны, ставшего теперь непоколебимым…».
Рядом со «Словом» Иоанна Котовича в «ЛЕВ» был опубликован некролог «Иван Сергеевич Аксаков», в написании которого по-видимому также принимала редакция данного издания. В некрологе были обозначены главные вехи биографии И. С.Аксакова (рождение в 1823 году в семье известного писателя С. Т. Аксакова, учение в Императорском училище правоведения, служба в Министерстве внутренних дел, выход в отставку и начало занятий литературной деятельностью, участие в Крымской войне в составе Серпуховского ополчения и др.), однако большая часть этой публикации была посвящена общественной и публицистической деятельности Ивана Сергеевича, направленная на сплочение общерусских и славянских сил, редактирование им таких изданий, как «Московский сборник», «Русская Беседа», «Парус», «День», «Москва», «Москвич» и «Русь», служивших рупором его общественных и мировоззренческих устремлений. Как обычно для такого рода публикаций, в некрологе сообщалось о болезни, которая свела И. С. Аксакова в могилу: «Иван Сергеевич скончался на 63 году от рождения; его крепкое по виду сложение обещало ему долгую жизнь. Но в последние десять-двенадцать лет он страдал довольно частыми приступами катара легких, от которого каждый раз освобождался довольно легко. Постоянно пользовал его в это время доктор В. И. Ельцинский, от которого и получены эти подробности. Иван Сергеевич имел незначительную легочную эмфизему, которая делала приступы его обычного простудного катара довольно тяжелыми. Сердце у него было здорово, сколько может быть здорово сердце, проработавшее, проволновавшееся шестьдесят с лишком лет. С очень давних пор, почти с молодости, он страдал геморроем, в последние три недели, как сказывают, у него открылись очень сильные кровотечения. Сверх того, у Ивана Сергеевича в гортани был над голосовыми связками, с левой стороны, нарост с вишню величиной. В здоровом состоянии он его не беспокоил и не мешал ему ни дышать, ни говорить, но в болезненном состоянии порой мог угрожать отеком гортани, который мягко присоединяется и к простой катаральной жабе. Ему предлагали сделать операцию, но он не согласился. Между тем напряженная работа давала себя чувствовать. В прошлую зиму по совету своего врага он прекратил свои занятия и в феврале уехал отдыхать в Крым. В августе он возвратился в Москву и с восстановленными силами снова принялся за обычную работу. События последнего времени сильно волновали его. И вот, также как в прошлом году, в январе возобновились его недуги. От потери крови в последние дни он заметно ослабел, но работать не переставал. В воскресенье он опять почувствовал себя хуже, и вечером ездил советоваться о своем положении к доктору Г. А. Захарьину. Возвратился от него Иван Сергеевич в 12 часов ночи, причем чувствуя себя крайне утомленным, сразу же лег в постель. В три часа ночи он пробудился и уснуть уже не мог, пребывая в каком-то сонливом состоянии. Весь день до рокового часа (7 часов пополудни) он был в полном сознании и говорил о следующем номере «Руси». Лишь за полчаса до кончины он почувствовал себя дурно и потребовал священника, исповедался и причастился Св. Тайн. Перед приходом священника Иван Сергеевич просил супругу читать вслух приветствие Архангела «Богородица Дево, радуйся» и повторял за нею священные слова. Близкие Ивана Сергеевича вскоре собрались в квартиру, где их друг был уже мертв» [66].
В 6-ом номере «ЛЕВ», в его неофициальном отделе была помещена телеграмма от епископа Литовского и Виленского Алексия (ЛавроваПлатонова) на имя А. Ф. Аксаковой – супруги покойного: «Плачу с Вами о кончине великого славянина и истинного русского гражданина. Великие дела, славная память, великая скорбь славянству и России! Да утешит Вас Господь. Сейчас совершил первую панихиду. Литургию и панихиду совершил 30-го числа, то же будет во всех церквах города Вильны. Будет поминать и вся Kитовская православная церковь. Епископ Алексий». В другой телеграмме, отправленной 30 января из Ковно в адрес С.-Петербургского Славянского общества говорилось: «Кружок русских православных людей, глубоко чувствуя общерусскую тяжелую утрату в смерти Ивана Сергеевича Аксакова, присоединяется ко всем русским людям с выражением своего искреннего соболезнования. Сегодня будет отслужена панихида преосвященным Смарагдом». На телеграмме имелось множество подписей. Информационное сообщение из Гродно: «30 января после заупокойной литургии, совершенной одним из соборных священников, преосвященным епископом Анастасием вместе с соборным духовенством была совершена панихида в присутствии всей местной интеллигенции. Перед панихидой преосвященный произнес речь, которую почитатели памяти покойного И. С. Аксакова выслушали с глубоким вниманием».
Следует отметить, что и сегодня «Речь на поминовении Ивана Сергеевича Аксакова», сказанная епископом Брестским, викарием Литовской епархии Анастасием (Опоцким) в Гродненском Софийском соборе, воспринимается вполне в духе нашей современности, в духе тех задач, которые стоят перед Россией и всем славянским миром. И это дает нам право привести ее тут почти в полном объеме: «Мы собрались здесь помянуть скончавшегося три дня тому назад Ивана Сергеевича Аксакова. Нужно ли объяснять, что это за человек был? Его знает не одна Москва, его знала вся русская земля, весь славянский мир, и Европа знала этого замечательного русского человека, как одного из славных носителей и лучших выразителей идеи братства всех славянских народов, как славянского борца за народные начала в русской жизни. В борьбе за эти начала он проявился как личность поистине светлая, как звезда своего рода, свет которой был путеводным светом для ума русского человека и отрадой для его сердца. Знала Ивана Сергеевича и православная церковь, которую он чтил как верный ее сын, который служил как может служить церкви просвященный мирянин, ревнующий о ее благосостоянии. Все эти качества покойного Ивана Сергеевича Аксакова были особенно оценены в наше смутное время, которое переживал не только весь славянский, но и русский мир.
Когда мусульманство давило православных славян, кто тогда сильнее Аксакова мог сказать слово за угнетенных? Кто живее его мог пробудить родственные к ним чувства и христианское сострадание? Кто лучше его мог выяснить значение братского союза между славянскими племенами для их настоящего и будущего? Он был своего рода пророком в славянском мире, пророком и утешающим, ободряющим страдания славян и сильно обличающим неправды Западной Европы, хищные устремления ее лукавой политики, ищущей наживы в землях славянских, облитых кровью. И вот не стало этого пророка, замолкли вещие уста, говорившие такие речи, которые трогали и жестокие сердца!
Когда нашу Русь обуяло какое-то недовольство всем своим родным: когда у нас стали без разбора, огулом хулить все свое русское, не отличая притом хорошего от худого, когда это недовольство у многих развилось до неспособности замечать в окружающей жизни и выдающихся явлений добра и дошло до страсти раскрывать только язвы русской жизни, находить какое-то удовольствие в самопожирании, когда наши русские поклонники Запада возревновали о пересадке на русскую почву иноземного и с пренебрежением к своему родному русскому, как к чему-то отжившему и нездоровому, стали искать спасение во всякой иноземщине: кто тогда тверже Ивана Сергеевича отстаивал русское национальное достоинство? Кто трезвее его смотрел на русскую жизнь, – вернее отличал в ней хорошее от дурного, здоровое от больного и отжившего? Кто живее его мог изобразить ту уродливость, которая появилась в русской жизни от насильственных приставок к ней чужеземного, несвойственного духу русского человека? Кто убедительнее Ивана Сергеевича мог говорить о значении национальных начал для русской жизни, об уважении к святым завещаниям ее истории? Кто выразительнее его мог высказать думы русского человека, его радости и скорби в важные исторические моменты, которые мы переживали? Кто-то, не помню, высказал такую мысль, весьма вескую для оценки Аксакова: «Я чувствую себя русским человеком и довольствуюсь тем, что я русский вот в каких случаях: когда в церкви слышу древне-церковную мелодию священных славянских песнопений, когда слышу в широком поле задушевную русскую народную песню, и когда читаю речи Аксакова о наших русских делах». И вот не стало русского народного оратора, умевшего гармонически соединять в своей речи общечеловеческое с национальным, церковное с житейским, не стало русского народного трибуна-златоуста! Кто же идет в замену ему, на его опустевшую кафедру? Не видно… Кафедра его, известная всем «Русь», кажется, навсегда опустела с той минуты, как сокрушилось и перестало биться навсегда сердце вещавшего на ней народного вития.
Когда у нас на Руси научились красноречиво говорить и писать; когда для многих чтение стало не школой для мышления и приобретения полезных знаний, а только приятным развлечением, убивающим способность серьезно думать об окружающей нас жизни; когда при том книгу мы возвели в должность главного руководства в жизни; когда мы привыкли вычитанные чужие мысли выдавать за свои собственные; когда таким чтением привыкли к фразе и научились искусству прикрывать его собственный образ мысли и чувств или отсутствие их; когда у нас развилась обширная торговля печатным словом об общественных делах, причем открылись мелочные лавки, где наравне с литературным хламом, нередко изменчески продается и святая правда за рубли и копейки. Тогда по правде ли становится величайшею драгоценностью – слово, глубоко обдуманное, выношенное в уме, самостоятельно и заботливо помышляющем об общем благе, и в сердце, горячо любящим родину, – слово серьезное, правдивое, честное. Такое слово особенно ценно бывает, когда события, касаясь ложных общественных интересов, возбуждают в народе заботливые думы, глубоко затрагивают его чувство, а между тем вожди общественной мысли либо неискренне фразируют, либо вяло и темно толкуют, не давая серьезного, искреннего и сильного слова. Вот в такие-то моменты часто слышалось: «Что-то скажет наш Иван Сергеевич Аксаков?». И он говорил в подобные моменты такое слово, для которого нужно умение не только говорить правду, но и мощное гражданское мужество. И вот не стало этого самобытного, искреннего, правдивого писателя и мужественного гражданина, которого уважали и враги его!
Когда у нас усилился обычай браться за науку – не столько для того, чтобы образовать из себя человека, мыслящего и чувствующего истинно почеловечески, сколько для того, чтобы добиться права на известное положение с удобствами, когда самое образование получило у многих характер выучки для обыденных практических целей; когда в образовании многие стали более ценить выгодные специальности, предпочитая их общему образованию; когда специальность для многих посвятивших им себя стало тем же, чем, например, стал для плотника топор: тогда у нас развелось множество специалистов, следующих в своей узкой области знаний, но не имеющих того, что называется образованием в высшем, христианском смысле этого слова. Образование, понимаемое в таком смысле, непременно предполагает у человека истинно образованного цельное и правильное мировоззрение с определенными понятиями по главнейшим вопросам жизни и бытия; а такой-то основы образования и нет ныне у многих долго учившихся разным специальностям. Эта ученая дробность в наше время весьма усилилась и часто доходит до умственной и нравственной легкости, которая и сама себе не может дать отчета, какого мировоззрения держится она; а между тем она даже и гордится иногда тем, что не имеет никакого определенного мировоззрения, признавая отсутствие этой основы образования за лучший признак здравого ума с «реальным направлением»! Таких людей у нас теперь очень много. С ними можно прожить годы и не узнать: во что они веруют, что составляет заветную святыню их души? Это личности безличные, это умственные и нравственные потемки. Среди такого темного безличия отрадно встретить личность светлую и по образу мыслей и по образу жизни, с определенным мировоззрением, с верно намеченными целями жизни, что бывает только у разумно верующего христианина. Такою поистине светлою личностью и был Иван Сергеевич Аксаков. Это был истинный христианин, не стыдившийся признавать православную церковь своей матерью, тогда как весьма многие из современных так называемых образованных людей признают как бы недостойным образованного человека веровать и жить по-церковному. Для многих из таковых – придти в церковь значит не то, что исполнить свой святой долг, а сделать как бы уступку общему и старому обычаю, сделать снисхождение и как бы одолжение кому-то. А Иван Сергеевич считал за счастье и величайшую честь принадлежать православной церкви и служить ей словом и делом. Следы своего служения он оставил и в здешнем крае: он был одним из величайших ревнителей укрепления православия и русской народности в этой стране в ту пору, когда она была взволнована известным мятежом. Мы помним это время, когда Аксаков с ревностью, достойной истинного христианина и гражданина, служил благу этой страны. Его «День» изгонял отсюда мрак иезуитства и полонизма, воодушевлял нас к борьбе с ними. Вот какого человека потеряла русская земля. Помолимся, братья, и да успокоит Господь душу раба своего Иоанна в царствии небесном…».
Здесь же, в 6-ом номере «ЛЕВ» давалось «Краткое описание перевезения тела и погребения И. С. Аксакова» : «К 9-ти часам утра 31 января (1886 года. – В.Ч.) в квартиру покойного собрались представители администрации, высшего московского общества, интеллигенции и печати; среди присутствующих находился и сербский воевода Пеко Павлович. После литии, отслуженной преосвященным Михаилом (Крыловым. – В.Ч.), последовал вынос тела. Гроб на руках вынесли близкие Ивану Сергеевичу люди – известные литераторы и Пеко Павлович. Во главе процессии вместе с епископом Михаилом следовало московское духовенство. За ним шли москвичи с образами святых православной церкви в знак глубокого уважения к памяти покойного. По пути процессии, проследовавшей по Волхонке и Моховой на Никитскую улицу, в университетскую церковь, стояли огромные массы народа. У церкви гроб был установлен на катафалк, на который было положено до семидесяти венков, установлена роскошная хоругвь от петербургской печати. Заупокойную литургию и панихиду совершили преосвященный Михаил, протопресвитер Сергиевский и университетское духовенство. Отдать последний долг Аксакову пришли многочисленные депутации, генералитет, профессора, представители общественных учреждений, печати, учащаяся молодежь. К отпеванию прибыл московский генерал-губернатор. Профессор богословия протоиерей Иванцов-Платонов и протопресвитер Сергиевский произнесли глубоко прочувственные речи.
После отпевания печальный кортеж тронулся по Моховой, через Охотнорецкую, Театральную и Лубянскую площади и Мясницкую улицу к вокзалу Ярославской железной дороги сквозь сплошные людские шпалеры по обеим сторонам пути. В 3 часа 20 минут процессия прибыла на вокзал, после чего гроб с покойным был поставлен в траурный вагон, куда были сложены все венки. После литии, отслуженной на платформе, духовенству и приглашенным лицам была предложена трапеза. В 4 часа 55 минут экстренный поезд из 14 вагонов, снаряженный Мамонтовым (Саввой Ивановичем, крупнейшим промышленником и меценатом. – В.Ч.) и заполненный сопровождающими останки покойного, отошел в Троице-Сергиевскую лавру. После отхода поезда оставшиеся на платформе пропели «Вечную память». Похоронами распоряжались А. А. Киреев, Д. Р. Самарин и князь Щарбатов.
Экстренный поезд с телом Аксакова прибыл в Сергиев Пасад в 6 час. 55 минут. После панихиды, совершенной иеромонахом Палладием Сергиево-пасадский голова Амфитеатров в краткой речи выразил свое соболезнование великой для России потери. Траурная процессия заняла весь путь от станции железной дороги до Лавры. До утра прах был поставлен в затрапезной церкви преподобного Сергия Радонежского. Затем началось всенощная бдение, которое совершил наместник Лавры архимандрит Леонид, окончившееся в 10 час. вечера. В 8 часов утра (1 февраля. – В.Ч.) над гробом И. С. Аксакова была отслужена ректором местной академии панихида; студенты академии возложили на гроб венок. После окончания панихиды был совершен вынос икон, гроба и огромного количества венков и живых цветов в сопровождении массы друзей, знакомых и почитателей покойного. Когда завершилась лития, начались речи. Выступили с чувством глубокой горечи и сострадания: М. Г.Черняев, Горский-Платонов, Ф. Миллер. Крестьянин-корреспондент (фамилия не указана. – В.Ч.) «Руси» горячо говорил о значении идей Аксакова для простого народа. Стихи, посвященные памяти покойного прочитал сверстник-одноклассник усопшего Дубовский. После предания праха Аксакова земле ленты с венков были сняты и переданы вдове. Венки прикрыли свежую могилу».
Помещались в виленском православном органе и отклики на похороны И. С. Аксакова: «Столичные газеты приводят текст надгробного слова М. Г. Черняева (военного и общественного деятеля, генерал-лейтенанта, командовавшего в 1876 году сербской армией. – В.Ч.): «Мы сказали последнее «прости» Ивану Сергеевичу Аксакову, но не скоро еще уляжется на Руси скорбь о его кончине, потому что смерть его не есть только горе семейное, горе частное, но есть горе общее, горе всей семьи народной…». «Современные Известия» вышли в траурной рамке и провожают почившего прочувственным воспоминанием дней юности и приветствуют единодушие петербургской печати в ее выражении скорби. Большинство других газет поместили стихотворения и заметки по случаю погребения Аксакова. Сообщенные «Русским Курьером» слухи о том, что издание «Руси» будет продолжено Самариным, неверны. Здесь же помещены депеши Его Величества Государя Императора, Его Величества Николая Князя Черногорского, митрополита Сербского Михаила, епископа Литовского и Виленского Алексия, а также письмо А.С.Хомякова. Вдова покойного (А.Ф. Аксакова, урожденная Тютчева. – В.Ч.) намерена поселиться в Троице-Сергиевой лавре и заняться изданием произведений и громадной переписки почившего, сохранившейся большей частью в порядке» [67].
Особое место на страницах «Литовских епархиальных ведомостей» отводилось творческому наследию И. С. Аксакова. В 7-ом номере издания по инициативе его редактора, протоиерея Иоанна Котовича было опубликовано обращение известного публициста к православному духовенству края в годы восстания 1863 года. Этому документу предшествовала заметка редактора, озаглавленная «Завещание Ивана Сергеевича Аксакова западнорусскому духовенству». «Такое заглавие, – писал Иоанн Котович, – мы осмеливаемся поставить во главе этой заметки вполне обоснованно. По неизвестной нам причине этот документ не был в свое время помещен на страницах «Литовских Епархиальных Ведомостей», однако кроме напечатания в газете «День», Иван Сергеевич выпустил это завещание отдельными оттисками на больших листах, которое сотнями распространялось среди местного духовенства и несомненно сыграло свою положительную роль в формировании правильного отношения к явлениям и событиям того времени. В видах общественной пользы мы решились напечатать оный документ в дни прощания с великим патриотом и гражданином земли русской. Редакция надеется, что после прочтения этого завещания мы не услышим больше нареканий на недостаток патриотизма в нашем духовенстве, на его двоедушие и холодность к истинным интересам края».
Ниже было помещено само завещание под заголовком редакции «Дня» - «Из Москвы к православным белорусам не из крестьян, а преимущественно к белорусскому духовному сословию (1863)». Обращение начиналось со слов:
«Мы виноваты перед вами: простите нас. Последние события раскрыли нам глаза, ослепленные польской ложью, а вместе с тем раскрыли всю бездну нашей вины. Мы, русское общество, как будто забыли про существование Белоруссии; мы долго, долго коснели в неведении о той глухой, безвестной, но тем не менее достославной святой борьбе, которую вели белорусы за свою народность и веру – с могучими, сильными, искусными и богатыми, со всех сторон окружавшими их врагами – польщизною и латинством. Какие высокие подвиги совершило ты, белорусское духовенство, – бедное, угнетенное, серое, лишенное всякой поддержки общественной и государственной, – подвиг долготерпения и мученичества. Ты старалось уберечь и поддержать в народе до лучших времен, – сквозь все превратности истории и насильственно наложенную унию, – предания православия и память о единстве со всею великою Русью… И ты уберегло и поддержало: лучшие времена настали, и оправдывается божественное слово: «претерпевший до конца, той спасен будет».
Поистине ваши подвиги беспримерно велики, хотя творились они в тишине и во мраке, без блеска и треска, без тех громких рукоплесканий, в которых приемлют себе земную мзду за геройские подвиги своего алчного патриотизма – ваши угнетатели-поляки. Ваша борьба была тем труднее, что вы боролись честным оружием духа, шли нравственным христианским путем к чистой цели, тогда как враги ваши – по иезуитскому правилу, что цель оправдывает всякие средства, – противополагали вам адские козни и ухищрения. Ваша борьба была еще тем труднее, что все богатое, мощное, владеющее землею сословие, ваша русская знать и русская шляхта соблазнились выгодами власти, прельстились на житейские удобства и почести, и продали за них православие и русскую народность. Они ополячились, окатоличились; они, как это всегда бывает с отступниками, стали самыми злыми врагами народа и его веры – и, тем не менее, вы духовным мечом отстояли Русскую землю… Хвала вам по всей России! Только теперь вполне начинаем мы здесь признавать всю меру добра, свершенного вами, все достоинство ваших дел, – благословляем вас и посем, вам дань нашего братского сочувствия и участия.
Премудрость Божия послала ныне Белоруссии ряд испытаний, которыми как из горнила, искушаясь и очищаясь, белорусский народ возрождается к новой жизни. Он в первый раз выступил на поле истории, как исторический деятель; он явил себя миру в первый раз, как народ, – Русскийнарод, – господини хозяин той земли, которую поляки всюду прославили Польшей, и ничто и никто отныне не отнимет у него этой чести. Польский мятеж обличил врага, которого Россия, из благодушия, пригревала у себя на груди, обнаружил перед целой Россией и всем светом коварство, дерзость и презрение к Русскому народу польского или ополяченного дворянства, и возбудил законную месть народную. Настоящие события – это как бы баня паки бытия для Белоруссии, по выражению Апостола; это ее крещение в новую общую с Россией, духовную и гражданскую жизнь, крещение – к невинной крови зарезанных поляками крестьян, замученных и повешенных поляками священников Белорусских – Прокоповича, Копанасевича, Рапацкого, дьячка Иозефовича, учителя Смольского и многих других! Отныне уже не пановать над вами гордой польской шляхте, наглым польским официалистам и мелкой польской чиновничьей челяди! Пусть их уберутся к себе домой, в Польшу. Отныне Русская земля должна стать Русскою во всех проявлениях своей жизни, чтобы не было польского духа ни слыхом не слыхивать, ни видом не видать!... Спешите же изгладить последние признаки польского господства в вашей несчастной стране, залечить общественные раны, нанесенные вам польским гнетом, и так укрепить духовные силы вашей народности, чтобы и мысль о былой когда-то здесь Польше не могла взойти на сердце поляку?
Мы должны помочь вам указанием на те ваши раны, которые нам виднее отсюда со стороны. Русские, путешественники, посетившие ваш край из братского участия, передали нам про одно явление в быту духовенства и вообще православной русской среды, стоящей в общественном положении и по образованию выше простого народа, которое, не скрываем, нас смутило, огорчило и оскорбило. Мы разумеем здесь то, что в ваших школах, училищах и православных семинариях (было, да безвозвратно исчезло. – Редакция «ЛЕВ») – учащиеся говорят между собой не иначе, как по польски! Мало того: семейный домашний язык православных русских священников – польский; жены, сестры, дочери русских священников не употребляют другого языка, кроме польского… Они не дают себе труда (да и можно ли винить их, коли мужья, отцы и братья о том не заботятся?) выучиться по-русски, а белорусское наречие презирают, как хлопское. Они молятся Богу в православных русских церквах по польским молитвенникам! Правда ли это – хочется невольно спросить, но к несчастью, и спрашивать нечего: мы знаем, что это правда, – правда нам русским, в позор, а полякам в радость и утешение!
Мы, впрочем, не виним вам; мы знаем, что вам в течение столетий отделенных от России, невозможно же было развивать у себя русскую речь, когда язык общественной высшей, образованной среды был и есть язык исключительно польский, а местное народное наречие не в состоянии служить выражением для всех оттенков образованной мысли. Мы знаем также, что молитвенники польские употребляются у вас потому, что вам неоткуда взять русских, что плохая организация русской торговли духовными книгами не в состоянии удовлетворить народной потребности в этих книгах, что польские священники чуть ли не вдесятеро дешевле русским. Все это так. Но мы вправе ожидать час, и именно теперь усилий в борьбе, работы над своими историческими привычками и стремлений высвободиться окончательно из-под польского духовного гнета во всех смыслах и отношениях. Посудите сами: можете ли вы называться представителями русской народности (а других она там и не имеет), если вы в ваших семействах избегаете русского языка и говорите на польском? Какого уважения и доверия можете вы ожидать от местного русского народа, если вам ближе, роднее и сподручнее язык врагов его веры и народности? Каким образом, можете вы уверить поляков, что ваш край не Польша, а Русь, когда вы, вожди и пастыри русского народа, вы, священники, отреклись от русской речи в своей общественной жизни? С тех пор как Белоруссия соединилась с Россией и завелись православные семинарии, в которых все предметы преподаются на русском языке, скажите сами, можно ли чем иным объяснить такое рабство пагубной для вашей народности привычки к польскому языку, как духовной ленью и нерадением? Впрочем, упрек наш обращен преимущественно к молодым людям, воспитавшимся и воспитывающимися в семинариях: старые священники, не учившиеся в этих заведениях, и их семейства, равно как и женщины духовного сословия, лишенные средств к образованию, могут еще быть извинены в том, что не знают другой речи, кроме польской; но молодые люди, вполне знакомые с русским языком, слушающие русские лекции и отвечающие в классах устно и письменно по-русски, не могут быть ничем оправданы в употреблении из своей среды польского разговора. Или вы не понимаете, какой страшный вред наносите вы тем русской народности? Или вашему чувству не претит делать польский язык орудием русской мысли выражением русского чувства? Или вы не разумеете как безобразно, как неприлично вам польской речью осуждать незаконные притязания Польши отстаивать права русской народности? Или не ясно нашему уму, если не сердцу, что, продолжая говорить по-польски, вы признаете, вы утверждаете сами за польским языком такое право общественности, которое, по мнению поляков, дает им самое законное право и на обладание всей вашей страной? Вы сами, упорствуя в этой начальной привычке, куете на свое порабощение оружие полякам, сами попираете свою духовную независимость!
Вы должны разучиться говорить и писать по-польски; польский язык должен быть вам противен, как язык угнетателей вашей народности и веры, как преграда к воссоединению вашему с остальной православной Русью, как символ позора и рабства – для вас, – победы и торжества для поляков. Польскому языку место в Польше, а не в Руси. А разве Белоруссия не Русь, разве она Польша?
Одушевитесь же все, все без различия пола и возраста, истинной, плодотворной любовью к вашей народности! Как вера без дел мертва, так мертва и любовь к народности, если не сопровождается делами… Прокляните уста ваши, если они обрадуют поляков звуками польской речи, как проклинали уста свои евреи, в прекрасном псалме Давида, если они споют песнь на радость врагам Израиля! Наложите на себя обеты, обяжите себя крепкими узами друг другу данного слова, подчините себя взаимному наблюдению за взысканиями, назначьте себе сроки, работайте, усиливайтесь, трудитесь над искоренением следов латинства и полонизации. Пусть русская девица, не выучившаяся говорить по-русски, не найдет себе жениха между вами, пусть русский, употребляющий вместо русского польский язык, изгонится из вашего общества и лишится друзей. Стряхните с себя дремоту, вялость, дряблость, весь сор и пыль, наметенный на вас историей, и вспомните, наконец, ваше призвание теперь в вашем крае – есть миссионерство русской народности и православия. Дела вам много, так много, что есть к чему приложить всем, и не старым еще людям, свои силы – и такого дела, к которому одинаково призваны и мужья, и жены, и юноши, и девицы!
Если в наших словах есть что-либо резкое, то просим вас простить нас и не оскорбляться: они внушены нам любовью к вам, к вашему краю, и, наконец, опасением, что распространившаяся молва о вашем пристрастии к польскому языку не охладила к вам сочувствия простых людей в России, не остановила горячих порывов только что раскрывшегося братского сердца. Сделайте же так, чтобы русские путешественники через какие-нибудь полгода или год не могли уже смущать русское общество известиями, которые и подали повод к нашему ратскому посланию. Редакция газеты ―День, ее сотрудники и все сочувствующие с нею. Москва, 22 июля 1863 г. » [68].
«Завещание» И. С. Аксакова, опубликованное в 7-ом номере «ЛЕВ», вызвало глубокий интерес в среде белорусского православного духовенства: в адрес редакции стали поступать в большом количестве письма-отклики на опубликованный спустя много лет документ. Данное обстоятельство подтолкнуло редакцию поместить в «Неофициальном отделе» 15-го номера издания другой не менее интересный документ – «Письмо Ивана Сергеевича Аксакова к Высокопреосвященному Иосифу Митрополиту Литовскому и Виленскому». В преамбуле к «Письму» от имени редакции сообщалось: «В 7ом номере «Лит. Еп. Вед.» напечатано достойное всякого внимания завещание приснопамятного И.С. Аксакова западнорусскому духовенству. В настоящем номере мы имеем возможность напечатать и его письмо к знаменитому западнорусскому деятелю митрополиту Иосифу по поводу того же завещания. Необинуясь причисляем это письмо к одному из выдающихся произведений почившего Ивана Сергеевича, в котором ум, сердце и ясновидение народного дела и данной исторической минуты сказались с обычной правдой и силой в простой форме письма. Ред.». Вот текст этого письма: «Громадность дела, свершенного Вами, жива, что когда-либо сознается теперь всею Православною Русью… Не только в церковных и светских летописях, но и в неумирающей памяти народов, имя Ваше будет благословляться, как имя духовного возродителя Западнорусского края. А возродивши ее духовно, Вы уготовили и истинное гражданское возрождение белорусского народа.
Посеянное Вами возрастет ныне истинным плодом. Ныне обличилось со всей яркостью правды, что если бы в 1839 году не свершилось воссоединения униатов, край, заявивший себя теперь перед всем миром краем русским и православным – может быть к 1863 году был бы уже окончательно окатоличен и ополячен. Ваше Высокопреосвященство, вы первым положили начало духовному, нравственному развитию и просвещению края и в насажденных Вами учебных рассадниках воспитали и образовали деятелей белорусских – духовных и светских. Благодаря им, общественное сознание в Срединной России просветилось ныне вполне насчет Белоруссии, и отовсюду, с Севера и Юга, даже из отдаленной Восточной Сибири несется дань братского сочувствия и любви к белорусскому духовенству и народу. Этому делу сближения Западнорусского края с остальной Россией, служу и я, по мере моих сил и способностей, своей газетой ―День.
Пусть гражданские и духовные власти исполняют свое призвание в пределах, им предназначенных, но пусть и Русское общество поддерживает благие начинания власти своим свободным сочувствием, своей непринужденной, неофициальной, чисто общественной деятельностью.
С этой целью и в этом смысле написано от имени всех русских, которым газета ―День служит органом, ―Послание к белорусскому духовенству, которое напечатано в 30-ом номере ―Дня и которого три экземпляра я имею честь представить Вашему Высокопреосвященству. Я не считаю себя вправе действовать, хотя бы только словом увещевания, относительно Литовского православного духовенства, помимо и без ведома Вашего, но не желая придавать моей деятельности, чисто общественной – характер официальный, я приму меры для распространения этого послания неофициальным путем, если мне будет допущено.
Уместно ли оно или неуместно, полезно ли или бесполезно, не могу судить, но вполне убежден, что оно безвредно и надеюсь, что во всяком случае и Ваше Высокопреосвященство, как и все духовенство края, взглянете на это ―послание, как на дело искренней братской любви, преданности Православию и Русской народности.
Испрашивая себе Вашего Архипастырского благословения, с чувством глубочайшего уважения, имею честь быть Вашего Высокопреосвященства всепокорнейшим слугою Иван Аксаков, редактор газеты ―День. Августа 2-го 1863 г., Москва» [70].
В вышеупомянутом 6-ом номере «ЛЕВ» были напечатаны «Несколько слов об Иване Сергеевиче» Аксакове, произнесенных его ближайшим другом – западнобелорусом М. О. Кояловичем перед студентами С.-Петербургской Духовной Академии сразу после панихиды, произведенной в академической церкви. Содержание этого выступления было значительно шире того, что было вынесено в заголовок публикации, ибо в нем М. О. Коялович выразил свое отношение не только к покойному, но и к драматической судьбе и других представителей славянофильства: «Упал третьего дня старый, но казалось надолго еще могучий русский, величественный дуб – Иван Сергеевич Аксаков. Склонилась безжизненно дорогая голова этого необыкновенного ратоборца за русскую и славянскую жизнь, пораженного в сердце не одним телесным недугом, но и жестокою нравственной болью о современных невзгодах русскославянского мира.
Как ни привыкли мы к тому, что у нас замечательные люди преждевременно погибают и что, следовательно, русскому человеку тяжело живется на русской земле, но и при всем том нельзя не признать, что особенно поразительна судьба в наши времена почти всех главных представителей той литературной и общественной нашей среды, которой самым чистым выразителем был до вечера 27 числа настоящего месяца Иван Сергеевич Аксаков.
Н. А. Милютин – устроитель по чисто народным, славянорусским началам жизни польской земли, загубленной польской шляхтой и польскими ксендзами, поражен безнадежным ударом после того, как повелел в нашем высшем государственном учреждении погубный наш конкордат с папой 1847 года.
Друг и сотрудник его князь Черкасский сражен тифом в Болгарии, почти ввиду готового было нам сдаться Царьграда и при заключении славного СанСтефанского договора, поруганного потом, как известно, Берлинским конгрессом.
Друг и сотрудник их обоих Ю. Ф. Самарин неожиданно погиб на чужбине, в Берлине, от руки немецкого хирурга, некстати и несчастливо сделавшего небольшую операцию.
Близкий им всем, необыкновенно даровитый и образованный Гильфердинг поражен тифом в Каргополе на пути к вторичному изучению на севере России драгоценных остатков нашей былинной древности.
Старейший всех их славянофил А. Н. Попов, автор многих изысканий и о Западной России и о нанстве, и о людях 12 года, поражен среди необыкновенной работы по этому последнему вопросу параличем, прекратившим и умственную, а вскоре и физическую его жизнь.
Недавно разорвалось сердце цветущего силами и здоровьем известного славянофила-мыслителя и естествоиспытателя Н. Я. Данилевского среди новой его громадной работы по вопросу о дарвинизме.
И безграничное самоотвержение погибавших и губительные стихии природы приготовляли это в нашей современности слишком частое, почти непрерывное погребальное славянофильское шествие; но едва ли в такой же мере приготовляли его и разные стихии нашего общества, разрушительно действующие на все русское, особенно в наши последние времена, и даже как бы уже провозглашающие: vae victis! И до смерти Ивана Сергеевича раздавались надменные голоса о смерти славянофильства, и даже на второй день после его смерти, в органе соединенных сил жидовских и русских либеральных – некролог об Иване Сергеевиче закончен крайне лживым и крайне неприличным заверением о потере им будто бы значения в славянском мире, а в ближайшее время нет сомнения, часто будет вестись речь о том, что умер последний сильный славянофил, и с ним умерло само славянофильство. Если бы это мнение было верно, то нужно было бы думать, что теперь свободно без нравственных стеснений будет гулять всякое западничество по широким русским долам и по гористым извилинам западнои южнославянского мира, и все самобытно-русское и славянское будет беспрепятственно оскорбляемо и унижаемо, и по указаниям отдаленным – иноземным, и по ближайшим жидовско-польско-немецким. Но этого никак нельзя считать верным и этого никак нельзя думать.
Иван Сергеевич Аксаков – вернейший и чистейший выразитель славянофильских воззрений – не был лишь проповедником старых славяно-русских начал жизни, о которых так смело думают, что им уже не воскреснуть, т. е. будто бы они не живут в русско-славянском народе и будто уже мертва русско-славянская интеллигенция для их восприятия. Он был еще более вещим глашатаем того русско-славянского будущего, когда русские и славянские люди, настранствовавшись и помучившись на распутиях западно-европейской жизни, станут задумываться, приходить к своему народному самосознанию и собираться воедино для дружной самобытной работы, крайне нужной и для славянства, и для мировой цивилизации, самозабвенно приписываемой себе современной западной Европой. Нельзя думать о падении дела Ивана Сергеевича Аксакова и просто потому, что такая сила самобытной земли и высокого подвига жизни не умирает, а создает и выдвигает последователей и продолжателей.
Об этом, надеюсь, свидетельствуют и ваши, господа, восприимчивые к добру и истине сердца и умы. Об этом теперь, без сомнения, внушительно свидетельствует старая, но всегда богатая мощными силами Москва, собирающаяся теперь пока в молчаливом, но красноречивом своем величии погребать своего достойнейшего гражданина и общерусского твердого стоятеля за православие, за Русь, за славянство, и невольно заставляющая теперь все нерусское в ней чувствовать тягостное уединение.
Нет сомнений, что и во всей России и во всем славянском мире немного найдется таких оскудевших внутренней силой мест, где бы не дрогнули русские и славянские сердца при известии об этой неожиданной и тяжкой утрате и не вызывала глубоких дум о России, о славянском мире.
Вы, господа, конечно, имеете уже немало сведений об Иване Сергеевиче Аксакова как писателе, как общественном деятеле, еще больше их получите в эти дни, и достаточно имеете образования и развития, чтобы перед вами мог обрисовываться ясный образ этого дивного русского человека. Перед вами теперь, без сомнения, выступает со всей ясностью то служение России, которое предпочел и сам всегда совершал Иван Сергеевич и которое одинаково достойно и лучших славяно-русских сердец, и лучших славяно-русских умов.
В этом служении совмещались все лучшие начала русской славянской жизни без сепаратизмов и без насильственных поглощений, без разделений на касты и боль пагубной нивелировки, и все это подкреплялось не только умственной, но и нравственной силой, и, наконец, поднималось, что особенно нам дорого, на высоту начал вселенского православия. Отсюда и выходило, что то достоинство России, которое выдвигал Иван Сергеевич Аксаков, нелегко могло быть ниспровергнуто даже сильными противниками, и та вера в будущность России, которую он будил, нелегко падала даже при жестоких невзгодах.
Я глубоко убежден, что так будет и дальше и что пока так будет, т.е. пока на Руси будет сила и чистота русских убеждений, до тех пор имя Ивана Сергеевича Аксакова всегда будет живо помниться и много почитаться».
В дополнение к сказанному редакция «ЛЕВ» сообщала о том, что М. О. Коялович после завершения официальной части своего выступления «сказал несколько слов о своих близких отношениях с И. С. Аксаковым в течение более четверти века, о том обаянии, какое производила на него богатая, чистая душа Ивана Сергеевича, а также о последнем к нему письме Аксакова, письме, способном умирающего поднять на ноги и вызвать к энергичной деятельности» [143, с. 5, 9, 37–40, 44, 50, 107, 138, 142, 154, 164, 199, 213, 246].
Память о трудах и делах И.С.Аксакова получала и в дальнейшем свое отражение на страницах «ЛЕВ». В 4-ом номере издания за 1888 год были опубликованы фрагменты из «Отчета Гродненского православного Софийского братства», в которых имя Аксакова и общественное движение, к которому он принадлежал, получили высокую оценку и вылились в «одну из светлых сторон деятельности Гродненского православного Софийского братства» – организацию публичных чтений». Организатором их явился член Совета Братства Иван Петрович Татлин. В «Памятной книжке Гродненской губернии» за 1881 год (с. 271) имеется следующая запись: «Татлин Иван Петрович, статский советник, директор Гродненской мужской гимназии, кавалер орденов Св. Владимира 4-й степени, Св. Анны 2-й степени, Св.Станислава 2-й степени. Имеет знак отличия по устройству бывших государственных крестьян и медаль в память усмирения мятежа 1863–1864 годов. Кандидат Московского университета, на службе 21 год, в крае – с 1864 года, в должности – с 1875 года». Так вот, этот Татлин на общем заседании собрания братства в январе 1888 года предложил «на благоусмотрение собрания» следующее:
«В одном из последних заседаний совета братства имя И.С.Аксакова внесено в синодик Гродненского православного Братства для вечного поминовения. Выразив этим уважение к деятельности этого русского человека, мы этим самым признали, что деятельность Ивана Сергеевича не должна исчезнуть бесследно для русского общества, иначе сказать, приняли на себя обязанность продолжить существование его системы воззрений в сознании и, по возможности, укрепить ее в самой жизни. Деятельность И.С. находится в тесной связи с главною целью Братства, как она выражена в 1 параграфе устава:
«возвышение и укрепление духа православия и русской народности». В системе его воззрений истинно русский человек найдет разрешение многих вопросов, разрешением которых следовало бы заняться. Братству первому следует приступить к этому делу. Это общее дело окажет благие результаты и в том отношении, что, объединяя членов его, устанавливая между ними нравственное единство и возможное согласие во взглядах, придаст большую дружность в деятельности их по всем предприятиям Братства. На первых порах можно предложить такую программу этого дела: ежемесячно, а при более благоприятных обстоятельствах и чаще, назначаются собрания членов братства для обсуждения произведений русского ума, имеющих целью возвышение и укрепление духа православия и русской народности. Аксаков, Хомяков, Кириевский, Самарин, дневник писателя Достоевского и др. окажут пособие для этой разработки славяно-русской системы воззрений. Г. попечитель женской гимназии разрешил воспользоваться залой женской гимназии для собраний членов Братства с означенной целью».
Общее собрание, находя это предложение вполне солидарным с целями братства, с благодарностью его приняло и просило И. И. Татлина, как инициатора предполагаемого предприятия, принять на себя труд его организации. При этом почетный председатель Братства, преосвященнейший Анастасий, вполне одобряя выбор для вышеозначенной цели произведений славянофильской школы, как содержащей к себе и богословскую точку зрения в духе православно-русского христианина, выразил желание, чтобы в ряду чтений не было обойдено сочинение покойного Ю. Ф. Самарина – «Об иезуитах». Знакомство с этим сочинением весьма важно и поучительно для русского общества этого края, который был так недавно главной в России ареной действий этого ордена.
Свое предложение Иван Петрович Татлин в последующем и осуществил, прочтя пять лекций «Об основах учения славянофилов». В первой лекции Иваном Петровичем было объяснено, что «общество есть среда, в которой совершается сознательная, умственная деятельность известного народа, которая создается всеми духовными силами народными, разрабатывающими народное самосознание. Вследствие этого каждому русскому человеку необходимо ознакомиться с учением славянофилов, способствовавших развитию славянского самосознания. Они сами изучали и приглашали общество изучать формы древнего быта и законы своей страны, особенно характера и мировоззрение предков; приглашали хранить веру и дорогие учреждения старины, соответствующие характеру русского народа. Славянофилы считали несбыточной мечтой возвращение к допетровской России; а введение в Россию западного просвещения, без критики его, признавали делом, недостойным общества, как среды, разрабатывающей народное самосознание. Из взаимодействия основ древнерусской жизни и начал западной образованности должно возникнуть просвещение высшее, чем западное». Во втором чтении было изложено об основах русской жизни – православии, самодержавии и общине. В третьем – «о рационализме в религии, который возник под влиянием древнеримской образованности, скрывался в латинстве, резко выступил в протестантстве и окончательно погиб, от собственного развития, в философии, которая таким образом очистила место для более полной и святой веры, переданной христианским учением». В четвертом чтении «было объяснено о православии, как о просветительном начале, объединяющем славян; о влиянии его на общественную и семейную жизнь русского народа». В пятом – «о православии, как философии, т. е. о мысленном отношении православия к западной образованности. Для уничтожения вреда от образованности иноземной, противоречащей духу просвещения христианского, следует подвергнуть первую критику православного учения. Это должно быть общим делом всех людей верующих и мыслящих, знакомых с писаниями Св. Отцов и западной образованностью. Наша современная духовная литература окажет этому делу великую помощь».
Лекции И. П. Татлина привлекли большое число интеллигентных слушателей города Гродно, выражавших свое удовлетворение по поводу того, что лекции эти полны живого интереса в умственном и нравственном отношении. Живой интерес, возбужденный лекциями к учению славянофилов проявился в желании слушателей собираться каждое воскресение в 8 часов вечера в помещении братской школы для собеседований по поводу решения многих вопросов, возникших из близкого знакомства с учением славянофилов. Со своей стороны И. П. Татлин, как сообщалось в издании, обещал продолжать чтения об учении славянофилов. Причем он при дальнейшем изложении учения славянофилов намерен объяснить образование существующей формы правления из основ народного быта». Затем он изъяснит о древней общине и об общественном пользовании землей; прочтет о земских соборах; разъяснит вопросы: славянский, польский и еврейский» [65].
Таким образом, в своих публикациях «ЛЕВ» не только давали оценку жизни и общественной деятельности И. С. Аксакова, его ближайшему окружению, но и показывали значение славянофильства для формирования общественной мысли Беларуси. В ряде номеров воззрения, было выражено стремление этого печатного органа укреплять в сознании славянского духовенства края и всех прихожан идею об особой роли славянофильства в исторических судьбах белорусов. Итогом этого воздействия во многом стало учреждение в 1909 году в Вильно «Общества славянской взаимности» и его отделений во всех губерниях Северо-Западного края [58].
Сегодня, как и много лет назад, весьма злободневны слова из чешской газеты «Narodni Listy»: «Да, конечно, в Аксакове народ русский потерял одного из величайших деятелей, а все остальное славянство потеряло защитника и преданнейшего друга. Но потеряли ли мы его совсем и совершенно? Никоим образом. Люди такого духа и значения оставляют по себе для счастья народов светлый путь, ничем не заменяемый; это лучи светлых идей, которые освещают потомству путь и тогда, когда уже самая звезда потухла» [131].