Граф Муравьев

Опубликовано: 21 июня 2010

книги , граф муравьев виленский , жизнь и деятельность , биография

Краткий очерк

жизни и деятельности

Графа М. Н. Муравьева.

Составил Ар. Турцевич,

Преподаватель Виленской 1-й гимназии

Издание Высочайше утвержденного Комитета по сооружению

Памятника Графу М. Н. Муравьеву Вильна 1898

Дозволено цензурою 27-го Октября 1898 года – Вильна

Глава I.

Время рождения графа М. Н. Муравьева. - Родители и братья его. - Первоначальное воспитание. - Поступление в университет и основание Общества математиков.

Граф Михаил Николаевич Муравьев родился 1 октября 1796 г . в Петербурге.

Родители его были люди, выдающиеся своими душевными качествами. Отец, Николай Николаевич Муравьев, благородная отрасль старинного дворянского рода Муравьевых, получил прекрасное по своему времени образование. Отчим его, князь Урусов, замечая в пасынке большие способности и прилежание, отправил его учиться во Францию в знаменитый тогда Страсбургский университет. Здесь молодой Муравьев с особенным старанием занимался математикой и военными науками и приобрел в них основательные познания. Возвратившись в начале 1788 в Петербург, он блестяще выдержал экзамен, произведен был в мичманы и назначен на корабль «Саратов» под команду капитана Ханыкова, но через два года уже сам получил в командование галеру «Орел» и принял участие в морском сражении со шведами при Роченсальме. Здесь молодой Муравьев обнаружил пылкую отвагу и решительность. Пред самым началом боя уже в виду неприятеля он подъехал к адмиральскому кораблю и спросил, где его место. Контр-адмирал Литта отвечал: «человек с честью найдет свое место». Тогда Муравьев пустился под всеми парусами в неприятельскую линию, стал между шведскими кораблями и открыл по ним огонь с обоих бортов. Весьма понятно, что не долго мог он противостоять превосходным силам неприятеля: галера его была разбита и стала тонуть. Он направил ее на мель и, спасши своих людей на лодках, сам бросился вплавь, но скоро был взят в плен, так как не мог плыть вследствие раны, нанесенной ему осколком гранаты.

По возвращении из плена, Муравьев в 1791 г . женился и еще в течение пяти лет продолжал служить во флоте, но (с.3) в 1796 г ., когда вступил на престол Император Павел I, он был переведен подполковником в гусарский-Дунина полк, стоявший в южной России. Прослужив в гусарах только один год, он вышел в отставку и поселился в своем родовом имении Сырец, Лужского уезда, где был выбран уездным предводителем дворянства.

В 1801 г . князь Урусов, удрученный летами, пригласил Н. Н. Муравьева переехать со всем семейством в Москву. Не имея хороших средств для воспитания детей, Николай Николаевич принял это предложение. Он переехал в Москву и с этого времени более 10 лет жил при своем отчиме, заведывая всеми его делами. Но вот наступил знаменательный двенадцатый год. Муравьев тотчас оставляет все свои частные дела и вновь поступает на службу начальником штаба ополчений 3 округа. Престарелый князь Урусов, раздраженный тем, что не мог удержать его при себе, угрожает ему лишением наследства, которое назначил ему по завещанию, но Николай Николаевич готов был пожертвовать всем. Так велика была его любовь к отечеству.

В 1813 году Н. Н. Муравьев в звании начальника штаба корпуса, бывшего под командою графа Толстого, участвовал в многочисленных сражениях. Отличаясь превосходным знанием военного дела и распорядительностью, он за службу свою в этой кампании получил золотую саблю за храбрость и чин генерал-майора. В начале 1823 года расстройство здоровья заставило Н. Н. Муравьева выйти в отставку. Оставив службу, он со свойственными ему увлечением и страстью занялся сельским хозяйством, сначала в деревне, а потом в Москве, где у него была образцовая ферма у городской заставы на Бутырках. Кроме того, Н. Н. Муравьев много содействовал распространению математических знаний в России и основал «Московское учебное заведение для колонновожатых», которое подготовляло молодых людей для службы в генеральном штабе. Вообще Н. Н. Муравьев был человек всесторонне образованный и пользовался всеобщим уважением. «Почетные жители Москвы и посетители столицы, – говорит Кропотов, – искали его ученой беседы и утешались обществом почетного старца, который до конца сохранил всю умственную бодрость и теплоту сердца, всю веселость и живость характера. Он не переставал трудиться, учить других и учиться сам».[1] (c.4)

Н. Н. Муравьев умер в 1840 г . в Москве на 72 году от роду.

Мать Михаила Николаевича, Александра Михайловна, дочь инженер-генерала Мордвинова, была женщина в высшей степени развитая, религиозная и чадолюбивая.

У Михаила Николаевича была одна сестра София, умершая до замужества, и четыре брата: Александр, Николай, Андрей и Сергей. Из них наиболее известны Андрей и Николай. Андрей был весьма известным писателем в области духовной литературы. Николай Николаевич, начав свою службу участием в отечественной войне 1812 г ., служил на Кавказе, участвовал в усмирении польского восстания 1830 – 31 г ., ездил послом в Хиву, Египет, Константинополь, командовал пятым корпусом и, наконец, в 1854 году занимал высокий пост Кавказского наместника и главнокомандующего действующей армией Малой Азии ( во время Крымской войны). Принадлежа к числу просвещеннейших людей своего времени, Николай Николаевич отличался необыкновенной честностью, непреклонной твердостью характера и замечательными военными способностями. Он особенно прославился своими победами над турками, и за взятие сильной турецкой крепости Карса известен под именем Карского, хотя на это прозвание и не получил официального права. Николай Николаевич имел обыкновение записывать все замечательные случаи из своей жизни и оставил нам весьма интересный дневник, который сообщает много любопытных подробностей и о жизни брата М. Н. Муравьева.

Сам Михаил Николаевич был третьим сыном Николая Николаевича Муравьева. Воспитанием его сначала занималась сама мать Александра Михайловна, имевшая самое благотворное влияние на своих детей. «Если мы вышли порядочными людьми, а не сорванцами, – говорит впоследствии Михаил Николаевич, – то всем этим обязаны покойной матушке». Затем, по обычаю того времени, приглашены были в дом Муравьевых гувернеры – иностранцы, из числа которых в особенности надо упомянуть о Гатто, уроженце Лотарингии. Это был человек честный, добросердечный и, что важнее всего, он умел поселить в отроческой душе своих питомцев жажду знаний и любовь к труду. Он оставил по себе в семействе Муравьевых самую хорошую память. Истории, алгебре, геодезии и военным наукам обучал Михаила Николаевича его отец. Сначала Михаил Николаевич несколько отставал от своих (с.5) братьев в учении, но благодаря своим способностям и настойчивости, не отступавшей ни перед какими трудами, он скоро сравнялся с ними, и старший его брат Николай Николаевич часто говаривал: « из всех нас брат Михаил вышел самый способный».

В 1810 г . Михаил Николаевич поступил в университет на физико-математическое отделение. Здесь он необыкновенно быстро выдвинулся из среды товарищей своими способностями и, несмотря на свой юный возраст (ему было 14 лет), успел основать «Московское общество математиков», к которому сначала примкнули его товарищи студенты, а потом и некоторые профессора. Целью этого общества было распространение в России математических знаний посредством бесплатных публичных лекций по математике и военным наукам. Президентом общества был избран Н. Н. Муравьев, а вице-президентом или директором сын его, студент Михаил Николаевич. Такое влиятельное положение в ученом обществе совсем еще юного Михаила Николаевича несомненно свидетельствует как о чрезвычайно раннем развитии его душевных способностей, так и о неутомимой настойчивости в достижении раз избранной им цели.

Глава II

Поступление графа Муравьева в свиту Его Величества по квартирмейстерской части. – Пребывание его в Вильне. – Служба его при штабе 5-го гвардейского корпуса. – Участие графа Муравьева в Бородинском сражении. – Возвращение его в армию и служба в генеральном штабе. – Женитьба графа Муравьева и выход в отставку.

В конце 1811 года Россия деятельно стала готовиться к войне с Наполеоном I. В это время М. Н. Муравьев, подобно другим молодым дворянам, вышел из университета и отправился в Петербург для поступления в военную службу, где в декабре того же года и записался в колонновожатые. Так как для производства в офицеры обычай требовал от всех колонновожатых удостоверения в приобретении ими основательных познаний в математике, то Михаил Николаевич подвергся экзамену у академика Гурьева и выдержал его блистательно. «Чинил испытание –, говорит в своем отзыве строгий и скупой на похвалы академик, – поступившему ныне в корпус колонновожатых дворянину Михаилу Муравьеву в чистой и прикладной математике, и по испытании оказалось, что он имеет весьма хорошие способности и особенную склонность к сим наукам. Судя по летам его, совсем ожидать было не можно, чтобы познания его в оных так далеко простирались, и паче всего то достопримечательно, что ему, юноше еще, известны лучшие по сим предметам писатели, которых сочинения он удобно понимает и разбирает. Посему без сомнения надеяться можно, что со временем, когда достигнет до совершеннолетия, он ознаменует себя отличными успехами».

По поступлении на службу, Михаил Николаевич назначен был дежурным смотрителем над колонновожатыми и преподавателем математики, а затем экзаменатором при главном штабе. Но учебные занятия Михаила Николаевича вскоре должны были прекратиться. В начале марта 1812 года военный министр Барклай-де-Толли выехал в Вильну для принятия начальства над первой Западной армией, а 30 марта того же года отправился туда и молодой Муравьев, прикомандированный к штабу армии вместе с своими старшими братьями Александром и Николаем.

По прибытии в Вильну братья Муравьевы поселились в доме Стаховского на Рудницкой улице; к сожалению, место это теперь неизвестно.[1]

Средства у них в это время были весьма ограниченные, и они перебивались, по словам Н. Н. Муравьева, пополам с нуждой. «Скоро начались увеселения в Вильне, балы, театры; но мы не могли в них участвовать по нашему малому достатку, а когда купили себе лошадей, то перестали даже в одно время чай пить».

В мае месяце, М. Н. Муравьев вместе с братом своим Николаем командированы были в 5-ый гвардейский корпус, который стоял тогда в городке Видзах. Со времени выступления этого корпуса во внутрь России, началась чрезвычайно тяжелая служба обоих Муравьевых, исполненная всевозможных лишений. «С выездом нашего из Видз, – говорит в своих записках Н. Н. Муравьев, – мы почти все время были на коне и очень мало спали: питались кое-чем и ни одного разу не (с.7) раздевались... Денег мы не имели, и потому положение наше было незавидное; но мы друг другу не жаловались, не воображая себе, чтобы в походе могло быть лучше. Лошадей своих мы часто сами убирали и ложились подле них в сараях, на открытом же воздухе, около коновязи».[2] По мере дальнейшего движения нашей армии в глубь России, труды и лишения братьев Муравьевых все более и более увеличивались, и часто они едва держались на ногах. Наконец, в Бородинском сражении Михаил Николаевич был тяжело ранен и едва не лишился жизни. Вот как рассказывает об этом брат его Николай: «Во время Бородинского сражения Мих?йла находился при начальнике главного штаба Бенигсене, на Раевского батарее, в самом сильном огне. Неприятельское ядро ударило лошадь его в грудь и, пронзив ее насквозь, задело брата по левой ляжке, так что сорвало все мясо с повреждением мышц и оголило кость; судя по обширности раны, ядро, казалось, было 12-ти фунтовое. Брату был тогда 16-ый год от роду. Мих?йлу отнесли сажени на две в сторону, где он, неизвестно сколько времени, пролежал в беспамятстве. Он не помнил, как его ядром ударило, но, пришедши в память, увидел себя лежащим среди убитых. Не подозревая себя раненым, он сначала не мог сообразить, что случилось с ним и с его лошадью, лежавшею в нескольких шагах от него. Мих?йла хотел встать, но едва он приподнялся, как упал и, почувствовав тогда сильную боль, увидел свою рану, кровь и разлетевшуюся в дребезги шпагу свою. Хотя он очень был слаб, но имел еще довольно силы, чтобы приподняться и просить стоявшего подле него Бенигсена, чтобы его вынесли с поля сражения. Бенигсен приказал вынести раненого, что было исполнено четырьмя рядовыми, положившими его на свои шинели; когда же они вынесли его из огня, то положили на землю. Брат дал им червонец и просил их не оставлять его; но трое из них ушли, оставя ружья, а четвертый, отыскав подводу без лошади, взвалил его на телегу, сам взявшись за оглобли, вывез его на большую дорогу и ушел, оставя ружье свое на телеге. Мих?йла просил мимо ехавшего лекаря, чтобы он его перевязал, но лекарь сначала не обращал на него внимания; когда же брат сказал, что он адъютант Бенигсена, то лекарь взял тряпку и завязал ему ногу просто узлом. Такое положение на большой дороге было очень неприятно. Мимо брата провезли другую телегу (с.8) с ранеными солдатами; кто-то из сострадания привязал оглобли братниной телеги к первой, и она потащилась потихоньку в Можайск. Брат был так слаб, что его провезли мимо людей наших, и он не имел силы сказать слова, чтобы остановили телегу. Таким образом привезли его в Можайск, где сняли с телеги, положили на улице и бросили одного среди умирающих. Сколько раз ожидал он быть раздавленным артиллерией или повозками. Ввечеру московский ратник перенес его в избу и, подложив ему пук соломы в изголовье, также ушел. Тут уверился Мих?йла, что смерть его неизбежна. В избу его заглядывали многие, но, видя раненого, уходили и запирали дверь, дабы не слышать просьбу о помощи. Участь многих раненых! Нечаянным образом зашел в эту избу л.-г. казачьего полка урядник Андрианов, который служил при штабе Великого Князя. Он узнал брата и принес несколько яиц всмятку, которые Михайла съел. Андрианов, уходя, написал мелом, по просьбе брата, на воротах Муравьев 5-й. Ночь была холодная; платье же на нем изодрано от ядра. 27 поутру войска наши уже отступали через Можайск, и надежды на спасение, казалось, никакой более не оставалось, как неожиданный случай вывел брата из сего положения. Когда до Бородинского сражения брат Александр состоял в арьергарде при Коновницыне, товарищем с ним находился по квартирмейстерской части подпоручик Юнг, который перед сражением заболел и поехал в Можайск. Увидя надпись на воротах, он вошел в избу и нашел Мих?йлу, которого он прежде не знал; не менее того долг сослуживца вызвал его на помощь. Юнг отыскал подводу с проводником и, положив брата на телегу, отправил его в Москву. К счастью случилось, что проводник был из деревни Лукино князя Урусова. Крестьянин приложил все старание свое, чтобы облегчить положение знакомого ему барина, и довез его до 30-ой версты, не доезжая Москвы. Мих?йла просил везде подписывать его имя на избах, в которых он останавливался, дабы мы могли его найти. Александр его и нашел по этой надписи. Он тотчас поехал в Москву, достал там коляску, которую привез к Мих?йле и, уложив его, продолжал путь. Приехав в Москву, он послал известить Пусторослаева, который разыскал известного оператора Лемера; но когда сняли с него повязку, то увидели, что антонов огонь уже показался». Лемер тотчас вырезал рану... (текст отсутствует – ред. сайта) (с.9) ...затем больного уложили в коляску и отправили в Нижний Новгород, где находился его отец.

«Спустя несколько лет после сего», рассказывает далее Николай Николаевич Муравьев, «Михайла приезжал в отпуск к отцу в деревню и отыскивал Лукинского крестьянина, чтобы его наградить; но его не было в деревне: он с того времени не возвращался, и никакого слуха о нем не было; вероятно, что он погиб во время войны в числе многих ратников, не возвратившихся в дом свой».[3]

В Нижнем Новгороде Михаил Николаевич, благодаря попечениям о нем отца его Николая Николаевича и доктора Мудрова, стал быстро оправляться. В это время юный герой был обрадован известием о пожаловании ему за раны, полученные при Бородине, ордена Св. Владимира четвертой степени. Но не долго Михаил Николаевич находился под родительским кровом. В начале следующего года, как только рана закрылась, он отправился к войскам, находившимся тогда за границей, но по состоянию здоровья не мог долго участвовать в войне. В 1814 году он возвратился в Петербург и был назначен поручиком в гвардейский генеральный штаб. Служба в штабе оставляла тогда офицерам очень много досуга, особенно зимой, поэтому Михаил Николаевич, не любивший вообще развлечений, большую часть времени проводил в чтении и за любимыми своими математическими выкладками. Между прочим, он составил тогда руководство под заглавием: «Измерение высот посредством барометрических наблюдений».

В 1818 году 26 августа М. Н. Муравьев вступил в брак со старшей дочерью отставного капитан-поручика гвардии Василия Петровича Шереметьева, семнадцатилетней девицей Пелагеею Васильевною. Сделавшись семьянином, он решился оставить военную службу, к чему, главным образом, побуждала его постоянно открывавшаяся рана на ноге, и заняться сельским хозяйством в имении своей жены. Князь Волконский возвратил, однако, Муравьеву прошение об отставке, ссылаясь на необходимость удержать его на службе, как весьма полезного офицера, и дал ему бессрочный отпуск для поправления расстроенного здоровья. Польщенный таким лестным вниманием своего начальника, Михаил Николаевич пробыл в деревне только одно лето и опять возвратился к своим служебным (с.10) занятиям. В 1820 году он произведен был в капитаны, а через месяц переведен подполковником в свиту Его Величества по квартирмейстерской части. Но в конце того же года Михаил Николаевич опять подал прошение об увольнении его от службы. Это прошение сопровождалось еще письмом отца Муравьева к князю Волконскому, в котором он просил не удерживать его сына на службе. Волконский должен был уступить таким настоятельным просьбам Муравьевых, хотя с большим сожалением. «Имея много опытов», писал он Николаю Николаевичу, «сколько отличного усердия к службе сына вашего, подполковника Муравьева, столько и редких его способностей, я с большим сожалением решился войти с представлением к Государю Императору об увольнении его от службы, которая лишается в нем одного из достойнейших офицеров».[4]

[1]В доме Стаховского была первая квартира в Вильне будущего графа Виленского. Н. Н. Муравьев, находясь в 1851 г . в Вильне с гренадерским корпусом, старался найти этот дом, но не нашел. «Дома все перестроились, – говорит он в своих записках, – и Стаховского имени никто не помнит».

[2]«Записки Н. Н. Муравьева». Русск. Арх., кн.3, стр.79.

[3]«Записки Н. Н. Муравьева», Русск. Арх., т. 3, стр. 341- 343.

[4]Письмо из Троппау от 11 ноября 1820 года. См. у Кропотова: «Жизнь графа Муравьева», стр. 114.

Глава III

Жизнь графа Муравьева в деревне. – Арест его. – Записка об улучшении административных и судебных учреждений. – Назначение гр. Муравьева вице-губернатором в Витебске. – Северо-Западный края в первой четверти текущего столетия. – Воззрение гр. Муравьева на прошлые судьбы Северо-западного края. – Назначение гр. Муравьева губернатором Могилевской губернии. – Участие его в усмирении польскаго восстания 1831 года. – Управление Гродненской губернией. – Служба графа Муравьева в Петербурге.

20 ноября 1820 года М. Н. Муравьев вышел в отставку и поселился со своей молодою супругою в ее имении Лазицах Смоленской губернии. 1820 и 1821 годы были крайне тяжелыми годами для Смоленской и соседних губерний. Двухлетний неурожай решительно подорвал благосостояние не только крестьян, но и многих помещиков. В это тяжелое время М. Н. Муравьев явился истинным благодетелем крестьян как своих, так и соседних помещиков. На прокормление крестьян и на корм их скота, он издержал до 20 тысяч рублей. Этим он заслужил горячую к себе любовь не только со стороны своих крестьян, быстро оправившихся (с.11) от последствий неурожая, но и со стороны соседних дворян.

В 1826 году Бог судил Михаилу Николаевичу пережить тяжкое время. Заподозренный в том, что принимал участие в заговоре «декабристов», которые задумывали преобразовать государственное устройство России, он был арестован и некоторое время содержался в заключении, но как только дело было разобрано, он немедленно получил свободу и снова зачислен был в военную службу, хотя без назначения к какой-либо должности.

В январе 1827 года М. Н. Муравьев имел счастье представить Государю Императору Николаю Павловичу замечательную записку об улучшении местных административных и судебных учреждений и истреблении в них взяточничества. Записку эту Муравьев представил при следующем всеподданнейшем письме: «Был вынужден, лет семь тому назад, вследствие своей раны, оставить военное поприще и поселиться в отдаленной от столицы провинции, я старался употребить с пользою свободное время, подготовляя себя к ознакомлению с гражданскою службою, – единственной, в которой я мог бы еще надеяться служить моему Государю. Уединение доставило мне необходимый досуг для изучения существующего у нас устройства внутреннего административного управления, печальных злоупотреблений, всюду совершаемых, уничтожения или искажения самых полезных установлений и, наконец, гибельного влияния такого порядка вещей на общественную нравственность. При виде этого печального зрелища, у меня всегда надрывалось сердце от невозможности быть полезным своим существованием на гражданском поприще, почему и должен был ограничиться наблюдением и записыванием своих замечаний об этом источнике зла, подтачивающего наши нравы и породившего почти всеобщую страсть к лихоимству и продажности. Может быть, Государь, я и ошибаюсь в замечаниях своих о предмете столь великой важности, но осмеливаюсь представить Вашему Величеству свои размышления, будучи убежден в великодушии и снисходительности, с которыми Вы примете всякое чувство честное и искреннее, внушенное верноподданному естественною привязанностью к своему Государю и желанием споспешествовать своими слабыми силами всеобщему благу».

Кроме верного изображения недостатков нашей гражданственности, записка Муравьева представляет еще любопытные черты для характеристики ее составителя. «В авторе ее видна», (с.12) говорит биограф Муравьева, «спокойная наблюдательность, практический ум и замечательная зрелость взглядов на самые важные вопросы внутренней политики и управления».[1]

12 июня того же 1827 года было знаменательным днем в жизни М. Н. Муравьева. В этот день он назначен был вице-губернатором в Витебск. Целых восемь лет он провел с этого момента в Северо-Западном крае России, стоя во главе гражданскаго управления сначала в качестве витебскаго вице-губернатора, а потом могилевскаго и гродненскаго губернатора.

В описываемое время Северо-Западный край имел решительно польскую окраску. Православных церквей в крае вообще было мало. В самой Вильне православные в одно время могли молиться лишь в тесной трапезной церкви Свято-Духовскаго монастыря. Да если где и существовали церкви, то это были здания маленькия, тесныя и очень часто неприглядныя, – скорее лачуги, чем церкви. Церквей униатских было довольно много, но большинство их было так же невзрачно, как и церкви православныя. Зато гордо поднимались к небу верхушки костелов и монастырей римско-католических, число которых было очень велико. Тогдашняя школа Северо-Западнаго края была школой польской и по языку, и по направлению; даже в Белорусских губерниях школа оставалась такой же. В Белоруссии были два рода школ: правительственныя и содержимыя монашескими орденами. По заявлению князя Хованскаго, бывшаго Витебскаго и Могилевскаго генерал-губернатора, в школах содержимых монахами, науки преподавались на польском или латинском языках; словесность заключалась в обучении польскому, латинскому и некоторым иностранным языкам, а русский оставлен в совершенном небрежении. Существенная же система наставников в сих училищах, говорит князь, состоит в том, чтобы в учащихся поселять дух чистаго полонизма, в чем они и достигли своей цели. Что касается гимназий правительственных, то и оне были не лучше в русском смысле. Гимнизии Белорусских губерний, заявляет князь, нисколько не соответствуют ожиданию правительства. Науки и словесность преподаются в них на польском языке, русскому же учат весьма мало: для него назначен только один день в неделю, и учащиеся так же, как и в духовных школах, наклоняются к полонизму. Администрация, суд всецело находились (с.13) в руках поляков-католиков. Языком общежития для всех слоев общества, кроме крестьянскаго, был язык польский.

При таком положении дел в крае все, что стояло повыше крестьянства, естественно мало тяготело к России. Князь Хованский положительно заявляет, что природные белоруссы не только пожилых лет, но и молодые, не смотря на давность присоединения края, питают какое-то равнодушие и неприязнь к коренным русским и ко всему русскому. Преосвященный Иосиф в первой своей записке по униатскому делу говорит: «Юношество, в публичных заведениях обучающееся, отзывается о России с презрением; не зная россиян, не зная их истории, их обычаев, не зная их языка и литературных произведений, оно считает их народом варварским, и слово «москаль» осталось обыкновенным изъявлением презрения. Духовенство с своей стороны», продолжает он, «хотя осторожнее, не щадит столь же презрительных сарказмов. Даже простой народ, по словам и поступкам господ и пастырей своих обыкновенно разсуждающий, угнетенный более прежняго самими же помещиками, отзывается ежечасно: «не бывало этого за Польши, не бывало этого за унии».

Русскому обществу, русской власти, конечно, было известно, что говорится и делается в крае; но это не мешало делам идти по данному им направлению. Продолжительный политический гнет Польши и религиозный гнет католичества настолко успел ослабить русский элемент края, некогда столь сильный здесь, что этот элемент стал как-то совершенно незаметен в крае. Этот элемент остался лишь в селе и не мог дать знать о себе русскому обществу. О нем действительно почти и не знали в Задвинской России. Между тем, разработка русской истории тогда еще только начиналась. И что же удивительнаго, если даже образованные русские люди смотрели на Северо-Западный край глазами поляков, если они далеки были от мысли, что коренное население даже Виленской и Гродненской губерний решительно не польское, что значительная часть представителей полонизма в этих губерниях происходит от предков русских православных и что даже после политическаго соединения Литвы и Польши, в Литве на поляков смотрели, как на иностранцев.

Естественно было бы, повидимому, смотреть на Западный край с указанной точки зрения и М. Н. Муравьеву: ведь он был коренной великорус, живший до тех пор в центральных (с.14) губерниях России. Но в том-то и сказывается величие духа этого человека, что он усвоил себе совершенно самостоятельное суждение как о правах поляков на господство в Северо-Западном крае, так и на значение в нем русской народности.

Отправляясь в Витебск, М. Н. Муравьев счел своим долгом обстоятельно познакомиться с историей Северо-Западнаго края и захватил с собою десятка полтора книг, относящихся к этому отделу русской истории. Чтение этих книг имело громадное влияние на весь склад суждений Михаила Николаевича о задачах управления Северо-Западным краем. Прочитанные им книжки сказали ему, что до самой Люблинской унии поляк был иноземцем в Литовском княжестве, что княжество жило русскою жизнию, что громадное большинство населения принадлежало православной церкви. Узнал Михаил Николаевич из прочитанных книжек и то, что когда области, входившия в состав Литовскаго княжества, присоединены были к России, Императрица Екатерина II приобщила их к общей русской жизни и всячески старалась противодействовать полонизации их, и что если к началу второй четверти настоящаго столетия области эти в сильной степени были ополячены, то потому, что система управления краем, выработанная Императрицей Екатериной II, уступила впоследствии место другой противоположной системе, давшей возможность Чарторыйскому и его сотрудникам сильно ослабить в жизни края русския начала. Особенно сильное впечатление произвело на новаго вице-губернатора чтение сочинения Бантыш-Каменскаго: «О возникшей в Польше унии». Оно в особенности ознакомило его с минувшими судьбами православной церкви в Западной России. Впоследствии, став Виленским генерал-губернатором, он приказал перепечатать эту книгу в громадном количестве экземпляров и сильно распространил ее в крае.

Вот с какими воззрениями на прошлыя судьбы края прибыл в Витебск новый вице-губернатор. В Витебске он, впрочем, не мог проявить резко этих воззрений; он оставался там не долго. В сентябре 1828 г . М. Н. Муравьев был переведен в Могилев на должность губернатора. С большим вниманием наблюдая за ходом производства дел и духом обитателей, как он сам гаворит о себе, везде старался он, где только закон и порядок дозволял, вводить российское производство. Поэтому во всеподданнейшем отчете за 1830 год он мог уже смело свидетельствовать пред Государем, что (с.15) «край сей без малейшаго затруднения или неудовольствия может быть приведен к единообразному с Россией положению, и что ежели до сих пор оный еще не совершенно, так сказать, слился с оною, то сему более причиною, что не было предпринято должных мер; ибо еще в 1773 г . права русския были здесь совершенно введены и теперь, еслиб на то была воля Вашего Императорскаго Величества, не предстояло бы к водворению оных никаких особенных затруднений. – Я, продолжает Муравьев в своем всеподданнейшем отчете, достатачно на опыте удостоверился, что с весьма малым усилием правительства можно достигнуть до сего необходимаго преобразования края, собственно для него полезнаго; ибо даже многим здесь коренным обывателям польское производство, особенно по кредитным делам, совершенно отяготительно, и ежели, со введением русских прав, Вашему Императорскому Величеству благоугодно будет повелеть ввести и преподавание предметов в училищах на русском языке, то весьма скоро край сей сблизится с Россиею, котораго мнимое отдаление от оной существует более во мнении, нежели на самом деле. Я воздерживаюсь подробным разсмотрением сего весьма необходимаго преобразования края сего, осмеливаясь ныне вкратце всеподданнейше донести Вашему Императорскому Величеству, что для совершения сего достаточно иметь изъявление священной воли Вашего Императорскаго Величества и благоразумнаго местнаго исполнения, ибо Могилевская губерния, по существу своему, не есть край столь чуждый, чтобы неудобно было оный совершенно слить с Россиею».[2]

В другой записке, представленной Михаилом Николаевичем Государю, он указывал, как на необходимость преподавания всех предметов на русском языке, так и на устранение римско-католическаго духовенства, в особенности монахов разных орденов, от участия в образовании и воспитании юношества в Западных губерниях.

В конце 1830 года мирная деятельность Муравьева по улучшению административных порядков в Могилевской губернии должна была приостановиться. В это время в Царстве Польском вспыхнуло возстание, которое потом распространилось на Литву, Волынь и другие области Западной Руси. Для усмирения возстания в Царстве немедленно сформирована была действующая армия под начальством Дибича-Забалканскаго, а (с. 16) войска, находившияся в Западном крае, поступили в состав резервной армии, над которой главнокомандующим был назначен граф Толстой. По прибытии в Витебск, Толстой увидел в числе представляющихся ему лиц М. Н. Муравьева и тотчас предложил ему состоять в его распоряжении при штабе армии для исполнения особых поручений. С этого времени начинается разнообразная и усиленная деятельность Михаила Николаевича, которая доставила ему превосходный случай ознакомиться на практике не только с общественным строем Западнаго края, но с духом его населения и, главное, с особенностями польскаго характера. Благодаря необыкновенной наблюдателности, Муравьев не оставил без внимания ни одной особенности края и приобрел обширный запас опытности, доставившей ему впоследствии возможность оказать весьма важныя услуги государству. Этот период деятельности Муравьева важен еще в том отношении, что он теперь уже наметил все те мероприятия, к которым прибегал потом при умиротворении Западнаго края в 1863 году.

Состоя при графе Толстом для особых поручений, Муравьев был завален множеством дел самаго разнообразнаго свойства. Он должен был организовать при штабе армии дело собирания сведений о неприятеле и о занятой им стране, лично руководить в некоторых местах разсеянием мятежных скопищ, производить дознания об участниках тогдашних смут и, наконец, ему вверены были распоряжения по гражданской части. Все эти поручения графа Толстого Муравьев выполнил необыкновенно быстро и с полным успехом. Вот как характеризует тогдашнюю деятельность Михаила Николаевича его биограф: «Муравьев принадлежал к числу тех практических администраторов, которые стремятся к достижению цели самыми простыми, уже испытанными и для всех ясными средствами. Обдумывая свои мероприятия, Муравьев более всего заботился об устранении всех недоумений и случайностей, заботился о том, чтобы осуществление было для всех удобно и легко, неисполнение невыгодно. Он никогда не был человеком злосердым или жестоким, каким его выставляла заграничная печать, хотя в действиях своих и был настойчив и тверд. Превосходно знакомый со слабостями человеческой природы, Муравьев, во время шляхетских возмущений 1831 и 1863 годов, наводил страх на неисполнителей своих распоряжений не насилием или жестокостью, которыми всегда гнушался, но действуя нравственно, внушением опасения за свое (с.17) благосостояние и поражая штрафами и денежными в пользу казны взысканиями».[3]

Эта характеристика вполне приложима и к последующей деятельности М. Н. Муравьева.

В 1831 году Михаил Николаевич переведен был губернатором в Гродну, где прослужил до 1835 года.

Ознакомившись вполне основательно со стремлениями польскаго дворянства и римско-католическаго духовенства во время возстания, он еще с большей настойчивостью стал заботиться о поддержании православия и русской народности во вверенной ему губернии. Между прочим, Муравьев оказывал содействие епископу Иосифу Семашко, который тогда занят был подготовлением возсоединения униатов с православною церковью. Кроме того, Муравьеву в это время пришлось деятельно противодействовать попыткам поляков возбудить новое возстание. Так, «в 1833 году», разсказывает граф Михаил Николаевич в своих записках, «явились в Западном крае польские эмиссары, отправленные из Парижа: они проникли в Виленскую и Гродненскую губернии, независимо от находившихся не малаго числа в Царстве Полском. Принятыми тогда мною энергическими мерами, они были скоро схвачены, а вместе с ними и более 200 человек разных сословий, принимавших их и содействовавших им распространять повсюду мятежныя покушения».[4]

Такой горячий поборник русских интересов в крае, такой неутомимый противник полонизации края, каким был М. Н. Муравьев, естественно был не по душе полякам; в особенности им были крайне неприятны видимые успехи в возстановлении православия. Однако же М. Н.Муравьеву пришлось оставить Гродненскую губернию лишь в 1855 г ., когда он, по воле Государя Николая Павловича, переведен был в Курск военным губернатором для приведения в порядок губернии, которою Государь был не доволен по случаю безпорядков, происшедших на дворянских выборах.

Время с 1855 по 1862 год граф М. Н. Муравьев пробыл вне Северо-Западнаго края. В этот период своей деятельности он был сначала Курским губернатором, а потом директором департамента податей и сборов, главноуправляющим межевым корпусом, председателем департамента уделов (с.18) и, наконец, с 1856 года министром Государственных Имуществ. Последния три должности он занимал одновременно.

Благодаря своему необыкновенному уму, трудолюбию и настойчивости, М. Н. Муравьев с большим успехом выполнял возложенныя на него обязанности: он лично руководил всеми делами, вникал во все подробности и повсюду вносил жизнь и одушевление. Император Александр Николаевич вполне оценил неутомимую деятельность Муравьева и, помимо разных наград, возвел его сначала в звание сенатора, а потом назначил членом самаго высшаго правительственнаго учреждения – Государственнаго Совета.

В 1862 году М. Н. Муравьев вышел в отставку. Достигнув уже преклоннаго возраста (ему было тогда 66 лет) и сильно разстроив здоровье, он намерен был провести последние годы своей жизни в тишине и спокойствии, но скоро оказалось, что вся его предыдущая деятельность была лишь предуготовлением к подвигу, который он должен был совершить на склоне дней своих. 1-го мая 1863 года Император Александр II назначил М. Н. Муравьева главным начальником шести губерний Северо-Западнаго края, где тогда вспыхнуло польское возстание.

[1]Кропотов: «Жизнь графа Муравьева», стр.243.

[2]Кропотов, стр.256-257 «Жизнь гр. Муравьева».

[3]Кропотов: «Жизнь графа М. Н. Муравьева», стр. 361.

[4]Русск. Старина, т. 36, стр. 627.

Глава IV

Меры правительства к охранению русской народности от польскаго влияния. – Отношения Александра II к полякам. – Отношение польскаго дворянства к крестьянской реформе. – Виновники польскаго возстания 1863 года. – Начало вооруженнаго возстания. – Амнистия.

После усмирения польскаго возстания в 1831 году, Царство Польское получило новое устройство, сближающее его с остальной Россией, а в западно-русских областях принят был в царствование Императора Николая I-го целый ряд мер к охранению русской народности от польско-католическаго влияния. Так, закрыт Виленский университет и Кременецкий лицей; упразднен Литовский статут. Униаты, долго находившиеся под властью католичества, возсоединились в 1839 году с православною церковью.

При жизни Императора Николая I-го поляки держали себя вообще тихо и скромно. Ему наследовал старший сын его, Александр II, отличавшийся особенною добротою и великодушием. Новый Государь вскоре по вступлении на престол простил (с.19) многих поляков, принимавших участие в прежних возстаниях, возвратил сосланных их Сибири и дозволил возвратиться на родину эмигрантам, или бежавшим за границу. Вместе с тем, Александр II предоставил Царству Польскому целый ряд прав и привилегий и поставил во главе гражданскаго управления природнаго поляка, маркиза Велепольскаго. Наместником Царства был тогда князь Горчаков, а Виленским генерал-губернатором – Назимов. Оба эти правителя, исполняя волю своего Государя, действовали в строго примирительном духе и отличались большой предупредительностью по отношению к полякам.

Но такой образ действия русских властей принят был поляками за слабость русскаго правительства и способствовал еще большему возбуждению их против России. Особенно возбудил помещиков-поляков нежелательный для них поворот в крестьянской реформе. Польские помещики Западных губерний охотно изъявили свое согласие на освобождение крестьян, но без надела землею, разсчитывая навсегда удержать их в экономической зависитости от себя. Они желали, чтобы за помещиками оставлено было право суда над крестьянами, чтобы помещики были назначаемы начальниками волостей с предоставлением им, между прочим, надзора за всеми учебными и благотворительными заведениями в пределах волости; чтобы не было дано крестьянам самоуправления. Одним словом, они хотели удержать крестьянское население (т.е. русских и литвинов) в полной административной и политической зависимости от помещиков.

К счастью, желания польскаго дворянства не были услышаны русским правительством, и крестьяне были освобождены от крепостной зависимости с наделом их землею и самоуправлением. Поляки надеялись тогда, что с освобождением крестьян у них исчезает почва под ногами, что освобожденный русский народ окончательно и безповоротно сольется с остальной Россиею, а потому, сделав от себя все возможное, чтобы ослабить и уничтожить благодетельныя последствия манифеста 19 февраля 1861 года, произвели новую попытку возстановить Польское королевство.

Обстоятельства повидимому благоприятствовали осуществлению стремлений поляков. Тогда французский император Наполеон III открыто стал высказывать, что поляки, по примеру итальянцев, (с.20) имеют право требовать объединения в одно государство,[1] а его приближенные, в особенности министр иностранных дел граф Валевский (побочный сын Наполеона I и одной польки), прямо побуждали поляков к восстанию. Австрия тоже была расположена к полякам и питала даже надежду, что польский престол, по его возстановлении, должен будет перейти к австрийскому дому. Не менее Франции и Австрии сочувствовала полякам и Англия, и ея министры не раз в своих речах резко осуждали несправедливое, по их мнению, поведение России относительно Польши. Все эти речи тотчас же в искаженном и преувеличенном виде делались известными полякам и побуждали их готовиться к возстанию.

Подготовительныя работы, в целях возбуждения возстания, шли почти одновременно в разных местах. В Париже существовал так называемый отель Ламбер, во главе которого сначала стоял известный сотрудник Императора Александра I – Адам Чарторыйский, а после его смерти (в 1861г.) сын его Владислав. Отель Ламбер был главным двигателем возстания. Здесь преимущественно сосредоточивались польские эмигранты, которые более всего содействовали возбуждению поляков против России, внушая им надежды на помощь иностранных государств. Затем в Кракове и Львове подготовляли возстание особые комитеты, в Варшаве – так называемое земледельческое общество, с графом Андреем Замойским во главе, а в Вильне, Ковне и других городах Западнаго края – несколько магнатов.

Первые враждебныя выходки поляков против русскаго правительства начались еще в 1861 году. Эти выходки продолжались в течение всего 1862 года и становились тем более резкими и возмутительными, чем благодушнее и мягче относилась к ним власть. Наконец, в январе 1863 года началось открытое возстание. Многочисленные банды появились в лесах Польши, Литвы, Белоруссии, даже в Киевской и Волынской губерниях. Католическое духовенство в огромном большинстве не осталось верно присяге и не стеснялось в самых костелах призывать всех к оружию: особенно оно фанатизировало женщин, а те в свою очередь, посылали в леса своих сыновей, мужей и братьев. Всеми действиями возстания руководили (с.21) разные тайные комитеты, которые появились не только в Варшаве и Царстве Польском, но и во многих городах Северо-Западнаго края.

Для усмирения возстания посланы были войска, которыя деятельно начали преследовать польския банды; но как только были разбиты главнейшия из них, великодушный Император Александр II пожелал остановить кровопролитие и 12 апреля объявил амнистию, или прощение, всем тем, кто сложит оружие до 1-го мая. Казалось, полякам ничего более не оставалось, как немедленно покориться, но вышло не то, чего можно было ожидать. В надежде на помощь извне, поляки не хотели следовать призыву Государя. Лишь весьма немногие из повстанцев сложили оружие, а большинство решило продолжать возстание как можно долее, чтобы дождаться вмешательства в польские дела западно-европейских государств. Вмешательство это действительно скоро последовало, но оно дало совсем не те результаты, каких ждали от него. Лишь только узнала Русь об этом вмешательстве, она единодушно встала вокруг трона своего Государя и решилась до последней капли крови отстаивать целость государства. Вмешавшияся державы поняли тогда неуместность сделаннаго шага и в конце концов должны были замолчать, а Император Александр II решил принять самыя энергическия меры для подавления возстания.

[1]В начале своего царствования Наполеон III«провозгласил принцип народностей», в силу которого каждая народность должна составлять особое государство, а затем, в 1861 г . помог итальянцам объединиться под властью одного короля.

Глава V

Назначение графа Муравьева Виленским генерал-губернатором. – Состояние Северо-Западнаго края до прибытия графа Муравьева. – Приезд графа Муравьева в Вильну. – Первые распоряжения графа Муравьева. – Уничтожение вооруженных банд военною силою. – Введение военно-полицейскаго управления. – Меры для умиротворения края. – Меры по отношению к римско-католическому духовенству.

Назначение Михаила Николаевича Муравьева главным начальником всего Северо-Западнаго края состоялось при следующих обстоятельствах. 17 апреля 1863 года, в день рождения Государя, Муравьев прибыл в Зимний Дворец; там только и говорили о разграблении графом Плятером транспорта с оружием под Двинском. Государь подошел к Муравьеву и спросил его: «Слышали ли вы, что случилось в Двинске»? Муравьев ответил, что слышал и что этого ожидать надо было не только в Двинске, но и везде в Западных губерниях; при этом обратил внимание Государя на то обстоятельство, что (с.22) в Двинском деле замешаны те же фамилии, которыя участвовали и в возстании 1831 года. Спустя несколько времени брат Михаила Николаевича Муравьева, Андрей Николаевич отправился к директору азиатскаго департамента, генералу Игнатьеву, чтобы взять себе отпуск в Киев, и вступил с ним в разговор. Игнатьев откровенно стал высказывать свое мнение о бедственном положении дел в Западной России и, между прочим, сказал: «Покаместь мой родич (Назимов) будет в Вильне, нечего нам ожидать там добраго». Андрей Николаевич ему возразил: «Покаместь не будет послан туда брат мой Михаил, знающий на опыте тот край, не будет спасенья Литве; ибо уже шла речь о том, что если будет высадка французов в Курляндии, то дело уже пропало». «Как же это может статься?» сказал Игнатьев: «брат твой ни за что не согласится, а особенно после последних неудовольствий по министерству». «Знаю, что не согласен», отвечал Муравьев, «ибо я испытывал уже его мысль; но на все есть своя манера. Если только Государь без всякаго предварения пошлет за ним фельдъегера и скажет ему: Муравьев, отечество в опасности, спасай его! то как конь ретивый и верный сын отечества, он не может отказаться». Так все и случилось. Когда Игнатьев высказал эту мысль канцлеру Горчакову, а последний Государю, Государь тотчас призвал к себе Муравьева и предложил ему пост главнаго начальника Северо-Западнаго края. «На предложение Государя», разсказывал Муравьев в своих записках, «я отвечал, что как русскому, было бы безчестно мне отказываться от исполнения возлагаемой ныне на меня Его Величеством обязанности: всякий русский должен жертвовать собою для пользы отечества, и потому я безпрекословно принимаю на себя эту трудную обязанность генерал-губернатора в том крае; что от Его Величества будет зависеть приказать мне оставаться там столько времени, сколько он найдет это нужным, но что вместе с тем прошу полнаго со стороны Его Величества доверия, ибо в противном случае не может быть никакого успеха. Я с удовольствием готов собою жертвовать для пользы и блага России; но с тем вместе желаю, чтобы мне были даны все средства к выполнению возлагаемой на меня обязанности. При этом я выразил Его Величеству мое убеждение, что опыт 1831 г . нам не послужил в пользу и что теперь надо решительно подавить мятеж, уничтожить крамолу и возстановить русскую народность и православие в крае. (с.23) Говоря о политическом и нравственном положении края, я ссылался Его Величеству на приобретенный мною опыт в распознании польскаго характера и враждебном его против России направлении; что в бытность мою в том крае, т.е. в Витебске – вице-губернатором, в Могилеве и в Гродно – губернатором, и находившись во время всего похода 1831 года в Литве при главнокомандующем графе Толстом, который вверил мне все распоряжения по гражданской части во время мятежа, я мог узнать как тот край, так и революционные замыслы и польския крамолы».

«На все это Государь мне ответствовал, что он меня благодарит за самоотвержение и готовность принять эту трудную обузу, что он вполне разделяет мой образ мыслей, предлагаемую систему и от оной не отступит».[1]

1 мая 1863 года подписан был Государем приказ о назначении М. Н. Муравьева генерал-губернатором шести губерний Северо-Западнаго края. Русское общество отнеслось к этому назначению вполне сочувственно. «Общественное мнение», по свидетельству одного современника, « пришло тогда к убеждению, что для тушения польскаго пожара недостаточно мер кротости, поэтому имя Муравьева невольно сказалось повсюду. Все говорило, что дело усмирения будет им поведено энергично, репутация его в этом отношении была упрочена, и всякий вместе с тем был уверен, что под его управлением значение русскаго имени будет поднято. Деятельность этого человека была изумительна, да он умел и подчиненным прибавить энергии».[2]

После назначения своего Виленским генерал-губернатором, Муравьев оставался в Петербурге более недели. Он формировал новый состав служащих при генерал-губернаторе, входил в сношения на счет различных мероприятий с министрами и был несколько раз с докладами у Государя в Царском Селе, а перед отъездом представился Государыне, которая благодарила его за решимость и самоотвержение. Наконец 12 мая, помолившись в Казанском соборе, М. Н. Муравьев отправился в Вильну.

До приезда Муравьева в Северо-Западном крае польское возстание было в полном разгаре. «Несмотря на постоянныя битвы и стычки наших войск с мятежниками», говорит один современник, «в марте и апреле месяцах 1863 года (с.24) весь край был уже объят мятежом. В Ковенской и Гродненской губерниях мятежники распоряжались, как у себя дома, шайки их бродили под стенами Вильны».[3]

Еще обстоятельнее знакомит нас с положением Северо-Западнаго края сам М. Н. Муравьев. «Все шесть губерний», разсказывает он в своих записках, «были охвачены пламенем мятежа; правительственной власти нигде уже не существовало; войска наши сосредоточивались только в городах, откуда делались экспедиции, как на Кавказе в горы; все же деревни, села и леса были в руках мятежников. Русских людей почти нигде не было, ибо все гражданския должности были заняты поляками. Везде кипел мятеж, ненависть и презрение к нам, к русской власти и правительству; над распоряжениями генерал-губернатора смеялись и никто их не исполнял. У мятежников были везде и даже в самой Вильне революционные начальники: в уездных городах окружные и парафиальные; в губернских целыя полныя гражданския управления, министры, военные революционные трибуналы, полиция и жандармы, словом, целая организация, которая безпрепятственно, но везде действовала, собирала шайки, образовывала в некоторых местах даже регулярное войско, вооружала, продовольствовала, собирала подати на мятеж, и все это делалось гласно для всего польскаго населения и оставалось тайною только для одного нашего правительства. Надо было со всем этим бороться, а с тем вместе и уничтожать вооруженный мятеж, который более всего занимал правительство. Генерал-губернатор ничего этого не видал; русския власти чувствовали только свое безсилие и вообще презрение к ним поляков, ознаменовавшееся всемозможными дерзостями и неуважением даже к самому войску, которому приказано было все терпеть и переносить с самоотвержением; так все это переносили русские, и даже само семейство генерал-губернатора было почти оплевано поляками...»

«В Вильну были вызваны все почти помещики и мировые посредники в феврале 1863 г ., будто бы для обсуждений по крестьянскому делу; но на этом и на подобном же съезде в Ковне были положены начала для действий по мятежу и соединились обе партии, так называемых белых и красных, при чем избраны для губернских и уездных городов по два делегата, которые бы наблюдали за действиями предводителей (с.25) дворянства и самого правительства – и все это делалось явно на глазах того же правительства».[4]

В этом описании польскаго возстания в Западных губерниях нет ни малейшаго преувеличения. Правда, самыя большия банды, как Сераковскаго и Колышки, были уже разсеяны, но поляки быстро собирали новыя скопища повстанцев и упорно продолжали борьбу. Из официальных данных видно, что в течение 1863 года в Северо-Западном крае у русских войск с польскими бандами было около 70 «дел», из которых только 25 произошли во время управления краем Назимова, а все остальныя при Муравьеве.[5]

В таком безвыходном положении находился Северо-Западный край, когда Муравьев отправился в Вильну. Дорогою он останавливался для отдыха в Двинске, и здесь в присутствии дворян, а также военных и гражданских чинов, впервые высказал свой взгляд на ту систему, которою намерен был руководствоваться в своих будущих действиях по умиротворению края. 14 мая в 3 часа по полудне Муравьев прибыл в Вильну, а на следующий день, помолившись в Николаевском соборе и посетивши литовскаго митрополита Иосифа, сделал общий прием чиновников, духовенства и вообще всех городских сословий. «Военные встретили меня», разсказывает Муравьев, «с большим радушием и радостью, особенно гвардейцы 2-й пехотной дивизии, ибо они уверены были, что с моим прибытием изменится система управления, и поляки, дотоле горделивые и дозволявшие себе всевозможныя грубости и невежливость при встрече с русскими, скоро смирятся. Гражданские чины, кроме русских, бывших в небольшом числе, встретили меня с видным неудовольствием, а особенно предводители дворянства и городское общество, преимущественно католическое. Евреи же играли двусмысленную роль и выказывали будто бы радость, но это было притворно, ибо они везде тайно содействовали мятежу и даже помогали оному деньгами. Римско-католическое духовенство было принято мною в особой зале, и на лицах, и из разговоров их, в особенности же епископа Красинскаго, заметна была полная уверенность, что я не успею подавить мятеж. Я всем представлявшимся высказал предназначенную себе систему действий, т. е. строгое и справедливое преследование мятежа и крамолы, не взирая ни (с.26) на какия лица, и потому выражал надежду найти в них самых усердных помощников, при чем советовал тем, которые не разделяют этих убеждений, оставить службу, ибо в противном случае я сам немедленно их от оной уволю и предам законной ответственности. Все они более молчали, вероятно, желая убедиться на опыте в твердости моих намерений и не буду ли я вынужден уступить и подчиниться другой системе».[6]

«Общее впечатление», говорит один очевидец, «произведенное генерал-губернатором, было самое сильное; все увидели пред собою человека твердаго и проницательнаго; тут уже не приходилось шутить и надо было переходить в тот или другой лагерь, но все ждали за словами действий, и они не заставили себя долго ждать».[7]

Уже первыя распоряжения М. Н. Муравьева ясно показали всем, что в крае явилась крепкая русская власть, которая не боится никаких повстанцев и которая не может терпеть нарушения мира с оружием в руках.

До приезда М. Н. Муравьева много было взято под стражу лиц, принимавших участие в мятежах. «Ими наполнены были», разсказывает граф Муравьев, «все тюрьмы, но, к сожалению, по большей части их дела не были окончены, даже начаты. О тех же личностях, кои были приговорены военными судами, не было постановлено конфирмаций, ибо опасались строгостью раздражить мятежников. Желая, напротив того, показать полякам, что правительство наше их не страшится, я», продолжает далее граф, «немедленно занялся разсмотрением приговоров о более важных преступниках, конфирмовал их и немедленно приказал исполнить приговоры в Вильне на торговой площади, в самый полдень и с оглашением по всему городу с барабанным боем».[8] Прежде всего казнены были два ксендза, потом несколько видных предводителей банд, как, например, Сераковский, бывший офицер генеральнаго штаба. Подвергались казням и дезертировавшие в леса русские офицеры, жандармы, вешатели и вообще все участники в политических убийствах. «Поляки не верили, что я решусь на это», говорит Муравьев, «но когда увидели исполнение сего на деле, а не на словах, всех их обуял страх».[9] Действительно, (с.27) многие из руководителей возстания под влиянием страха или бежали, или отказались от своей преступной деятельности.

В первые же дни пребывания М. Н. Муравьева в Вильне приняты были вполне целесообразныя меры для очищения края от повстанских шаек. На первом плане, конечно, стояли военныя меры. М. Н. Муравьев позаботился о более правильном распределении войск на огромном пространстве ввереннаго ему края, снабдил военных начальников обстоятельными инструкциями и потребовал от них самых быстрых и решительных действий. Так, в одном приказе Муравьев предписывает военным начальникам губерий, «чтобы войска не оставались безвыходно в городах или других пунктах уездов, но безпрестанно производили движения по их району, ограждая жителей от насилий, производимых мятежниками, и водворяя везде спокойствие»;[10] в другом внушает начальникам отрядов, «что они должны решительно действовать для разбития шаек и преследовать их по пятам, неотступно и настойчиво, до совершеннаго разсеяния и уничтожения»;[11] в третьем приказывает сформировать «мелкие летучие отряды» и т.д. Особенно Муравьев настаивал на быстроте действий.

Решительными своими действиями М. Н. Муравьев много ободрил войска, и не только офицеры, но и солдаты с особенным рвением стали разыскивать и преследовать вооруженныя скопища повстанцев. Особенно отличались гвардейцы. «Я в них нашел», говорил Муравьев, «самых деятельных и благоразумных сотрудников. Они с радушием принимали все возложенныя на них обязанности как военныя, так и гражданския и исполняли их отлично». Но одних военных мер было недостаточно для полнаго умиротворения края. И до приезда Михаила Николаевича Муравьева в Вильну войска не бездействовали и разбивали повстанцев, но эти поражения не уничтожали мятежа, так как мятеж безпрепятственно находил себе поддержку среди помещиков и ксендзов, и вследствие этого вместо одной разбитой шайки легко формировалась другая. Для усмирения края нужно было достигнуть того, чтобы присутствие в крае сильной русской власти чувствовалось в каждой деревне, каждой околице, чтобы население, верное Государю, всегда могло найти себе защиту от повстанцев, чтобы злоумышленники чувствовали, что за ними зорка следит власть. (с.28) Этой цели М. Н. Муравьев и достиг посредством учреждения строгаго военно-полицейскаго управления. Во главе каждаго уезда поставлен был «военный уездный начальник», известный своею деятельностью и распорядительностью. Военным уездным начальникам подчинялись все войска, в их уездах находящияся и все гражданския власти: исправники, становые пристава, городничие и все вообще чины полиции. Спустя три месяца, уезды разделены были еще на особые участки, во главе которых постановлены «военные становые начальники», а еще через три месяца, т. е. в конце ноября 1863 года, учреждены «уездныя жандармския команды». Вместе с тем введены были во многих уездах «военно-следственныя комиссии», независимо от таковых во всех губернских городах.

Военно-полицейское управление устроено было на основании «инструкции от 24 мая», данной военным уездным начальникам. Этой инстукцией и тремя к ней дополнениями принят был для умиротворения края целый ряд мер, из которых наиболее важны следующия: 1) Повсюду сформированы были из крестьян сельские караулы; они располагались в селениях, в корчмах, на дорогах и обязаны были наблюдать за всеми проходящими и проезжающими и не давать никому пропуска без вида и билета, а также оказывать содействие войскам в преследовании вооруженных банд. 2) Воспрещалось всем местным жителям, кроме крестьян, отлучаться из места жительства на разстоянии более 30 верст без особых видов. 3) Заведены были по уездам обывательския книги, в которыя вносились все помещики, ксендзы, шляхта и вообще все служащие в дворовых управлениях, а также арендаторы имений и ферм; такие же книги заведены были и по городам для городских жителей. 4) Отнято было оружие у всех помещиков, у шляхты, однодворцев, ксендзов и городских жителей, исключая из поименованных выше званий и сословий русских и тех лиц, за благонадежность которых ручалось местное начальство. 5) Воспрещены всякия противоправительственныя манифестации и, между прочим, ношение траура и разных революционных знаков (металлическия пряжки с соединенным гербом Польши и Литвы, переломленный крест в терновом венке и пр.). 6) Вменено было всем начальникам учебных заведений неупустительно следить за порученными их надзору воспитанниками и о каждом случае своеволия доносить немедленно в губернских городах начальникам губерний, а в уездных и других – местным военным начальникам для принятия надлежащих мер (с.29) к обузданию виновных. 7) Установлен был строгий надзор за типографиями, литографиями, фотографическими заведениями, за резчиками печатей, за лесной стражей, за евреями, выезжающими за границу, так как «они принимали на себя передачу разных поручений от здешних к заграничным революционерам» и т.д.

Наблюдая за исполнением этих требований всеми обывателями данной местности, чины военно-полицейскаго управления в особенности должны были смотреть за шляхтою и ксендзами, которые больше всего поддерживали мятеж. Они должны были зорко смотреть, чтобы помещики отнюдь не формировали банд, не оказывали бандам помощи и содействия доставлением им съестных припасов, сообщением сведений о движении войск и т.п. За каждое нарушение полицейских правил помещики не только подвергались штрафам, но во многих случаях и уголовной ответственности. Независимо от этого Муравьев признал вполне справедливым возложить на помещиков поляков возмещение всех убытков, причиненных возстанием казне и сельским обществам, поэтому он обязал их давать в казну десять процентов с получаемаго ими дохода от удобных земель и один процент с капитальной стоимости принадлежащих им в городах домов, снабжать войска продовольствием и подводами, пополнять разграбленные сельские магазины и крестьянские мирские капиталы, а в случае личнаго участия помещиков поляков в возстании, имения их подвергать секвестру, или временному отнятию в казну, и конфискации, или полному обращению в казенную собственность.

Римско-католическое духовенство в глазах М. Н. Муравьева было первым элементом мятежа. Поэтому вскоре по приезде в Вильну он счел нужным написать римско-католическому епископу следующее: «Из дел, представленных ко мне следственными комиссиями, я усматриваю, что по донесениям начальников отрядов, а также по показаниям пленных, самое живое и деятельное участие в возбуждении народа к мятежу принимает здешнее католическое духовенство, объявляя в костелах революционные манифесты, приводя к присяге вербуемых мятежниками сообщников, присоединяясь к шайкам, в которых не раз встречались они с нашими войсками при перестрелках, и, наконец, предводительствуя некоторыми из шаек».[12] (с.30)

Такое деятельное участие в возстании римско-католическаго духовенства заставило решительнаго начальника края прибегнуть к самым строгим мерам и подвергнуть, по приговору военнаго суда, смертной казни двух ксендзов. Но Муравьев «желал искренно», как он сам выражается, «иметь возможность не прибегать к подобным мерам», поэтому просил епископа Красинскаго употребить свое архипастырское содействие к внушению подведомственному ему духовенству, «чтобы оно, помня призвание свое, возложенное на него духовным саном, и святость верноподданнической присяге, оставило свои преступныя действия, и чтобы служители алтаря, которыя обязаны, не страшась угроз, ни самой смерти, пребывать верными своему долгу, старались проповедью и примером своим, вместо возбуждения народа к преступным действиям, вразумлять тех, которые, забыв долг чести, совести и присягу, увлечены в мятеж или сделались его руководителями».[13] Но епископ Красинский, «отличавшийся», по словам одного современника, «особенным нерасположением к правительству и полным сочувствием к мятежу»,[14] сказался больным и уклонился от всякаго ответа. Тогда Муравьев выслал его в Вятку и издал целый ряд распоряжений, которыми все действия римско-католическаго духовенства подчинил строжайшему контролю правительства. Так, для приема в римско-католическую семинарию каждаго новаго воспитанника требовалось разрешение не только губернатора, но и генерал-губернатора[15];;наблюдение за учением и вообще за порядком в семинарии поручалось двум прелатам местнаго капитула, которые прежде выпуска предназначенных к рукоположению клириков, должны были сообщать губернатору подробныя сведения о их благонадежности;[16] назначения ксендзов на должность деканов, настоятелей приходов, викариев и капелланов не могли состояться без предварительнаго согласия губернатора;[17] разъезды духовенства вне пределов приходов и деканатов допускались только в случае признанной необходимости по официальным ходатайствам и по билетам уездных исправников на срок не более семи дней;[18] проповеди разрешалось произносить (с.31) только те, которые будут напечатаны с одобрения духовнаго начальства, а в случае желания кого-либо из ксендзов говорить проповедь своего сочинения, дозволялось это не иначе, как по предварительном разсмотрении этого сочинения особыми цензорами, назначенными, с разрешения генерал-губернатора, из членов капитула консистории и деканов.[19] Последнее распоряжение вскоре однако было отменено. Оказалось, что ксендзы во многих местах произносили проповеди двусмысленнаго содержания, поэтому для предупреждения подобных злоупотреблений предложено было ксендзам читать проповеди только по книгам Бялобржецкаго и Филипецкаго, изданным в Вильне в 1838 году и одобренным епископом Клонгевичем.[20] Наконец, для ослабления влияния римско-католическаго духовенства на население края, упразднены были благотворительныя общества (трезвости, винцентинок и др.), которыя под видом благотворительности и улучшения народной нравственности имели целию содействовать возстанию, а также закрыто было до 30 католических монастырей и значительное число филий (приписных костелов) и каплиц.

[1]Русск. Старина, т. 36, стр. 395 – 396.

[2]Бутковский: «Из моих воспоминаний», Историч. Вестн., т. 14, стр. 94.

[3]«Виленские очерки». Русск. Старина, т. 40, стр. 185.

[4]«Зап. гр. Мур.» Русск. Старина, т. 36, стр. 399.

[5]Н. Цылов. «Собр. распорядительных грамот Муравьева», стр. 306 – 311.

[6]Русск. Старина, т. 36, стр. 402.

[7]«Виленские очерки», Русск. Старина, т. 40, стр. 193.

[8]Русск. Старина, т. 336, стр. 406.

[9]Русск. Стар., т.96, стр. 407.

[10]Циркул. от 26 мая 1863г.

[11]Циркул. от 11 июня 1863г.

[12]Из письма Муравьева епископу Красинскому от 26-го мая 1863 года. Цылов: «Сборник распоряжений графа Муравьева», стр. 32.

[13]Из письма Муравьева епископу Красинскому от 26 мая 1863 года.

[14]«Виленские очерки»: Русск. Стар., т. 40, стр.193.

[15]Цирк. от 22 июня 1864 г .

[16]Цирк. от 11 июля 1864 г .

[17]Цирк. от 24 июля 1864 г . № 62.

[18]Цирк. от 11 июля 1864 г . № 73.

[19]Цирк. от 11сентября 1864 г . за № 2865

[20]Циркул. от 22 ноября 1864 г . за № 3727.

Глава VI

Возстановление спокойствия в крае. – Празднование дня тезоименитства Государыни Императрицы. – Всеподданнейший адрес Виленскаго дворянства. Всеподданнейшие адресы дворян других губерний. – Депутация крестьян Августовской губернии. – Покушение на жизнь вилен. предв. дворянства Домейко. – Статья «Виленскаго Вестника» в день 1 января 1864 г . – Начало новаго периода в управлении краем гр. Муравьева. – Значение мер строгости гр. Муравьева.

Неумолимая строгость, решительныя военныя действия и, самое главное, целесообразныя административныя распоряжения М. Н. Муравьева быстро ослабили силу мятежа, и уже в конце июля русские люди, по выражению современника, «могли вздохнуть свободно». Особенно сильно проявилось торжество русской власти в Вильне в день тезоименитства Государыни Императрицы Марии Александровны, 22 июля. «Это было первый официально торжественный день», разсказывает один очевидец, «наступивший после долго продолжавшейся упорной борьбы законнаго правительства с мятежом, а потому отличался особенным характером. К 10-ти часам утра все местныя власти и представители (с.32) всех сословий наполнили залы дворца, и перед началом обедни генерал-губернатор обошел присутствующих. Большая малиновая гостиная, где обыкновенно делались приемы, была наполнена гвардейцами: тут был весь Преображенский полк, незадолго прибывший, лейб-уланы и лейб-драгуны, собранные в Вильну для возвращения в скором времени в столицу. День был чудесный, и окна дворца были открыты. Генерал-губернатор был очень ласков с гвардейцами и предупредил их, что скоро пошлет в экспедицию. Дворянам он сказал несколько простых, но сильных и внушительных слов... Евреям генерал-губернатор не доверял, но всегда обращался к ним с несколькими словами, напоминая о неусыпном исполнении верноподданнических обязанностей; римско-католическое духовенство было еще очень смущено недавними казнями ксендзов и высылкою своего главы. После приема генерал-губернатор пригласил всех представлявшихся последовать за ним в соборную церковь для слушания литургии и молебствия. Давно уже наш православный собор не представлял такого блистательнаго зрелища. Богослужение совершали: епископы ковенский – Александр и брестский – Игнатий (викарии Литовской епархии), 2 архимандрита и 4 протоиерея. Когда же началось молебствие, и духовенство направилось к амвону – впереди всех показался знаменитый литовский митрополит Иосиф. Весь собор был наполнен служащими и даже несколькими дворянами; все были в мундирах; в левом углу помещалась небольшая группа русских дам; перед собором на площадке были построены: Преображенскаго и Семеновскаго полков роты Его Величества и смешенные эскадроны лейб-улан и драгун. Толпа народа вокруг была необозримая, и все это было залито сиянием июльскаго солнца. После молебна загудели колокола, в цитадели загремели пушки и, по выходе начальника края из собора, пронеслось по площади и в толпе народа несмолкаемое «ура». «Это не был обыкновенный праздник», замечает тот же очевидец: «всякий чувствовал, что тут совершаются историческия события и, хотя все это представляло лишь внешнее торжество русской силы, но в нем видимо было и чувствовалось то новое направление, которому должны будут следовать в крае грядущия поколения».[1] Так же торжественно прошел и день рождения Государыни Императрицы, 27 июля, но он ознаменовался еще весьма важным событием. (с.33) В этот день, во время приема в генерал-губернаторском дворце, Виленское дворянство через депутацию из 15 человек, имевшую во главе губернскаго предводителя дворянства Домейко, представило М. Н. Муравьеу всеподданнейшее на имя Государя Императора письмо с выражением раскаяния и с заявлением верноподданнических чувств. Минута была торжественная. Генерал- губернатор принял адрес, подписанный уже 230 почетнейшими дворянами, и согласился представить его Государю, но вместе с тем напомнил дворянам, какую важность должно иметь это заявление: теперь они должны доказать своими действиями, что навсегда отрекаются от революционной партии и что во всем намерены содействовать правительству для возстановления спокойствия в крае.

По примеру Виленскаго дворянства и от других губерний стали прибывать депутации с представлением всеподданнейших адресов. 26 августа представило адрес Ковенское дворянство за 500 подписями, в половине сентября Гродненское, а в конце сентября и Минское. Несколько запоздали адресы от губерний Витебской и Могилевской, особенно от последней. Принимая Могилевское дворянство, Муравьев выразил сожаление, что губерния эта так поздно приступила к настоящему заявлению и, между прочим, заметил: «для меня отрицательное положение дворянства во время мятежа равняется положительному в нем участию».[2]

Деятельно заботясь о прекращении смут во всем Северо-Западном крае, граф Муравьев должен был принять в свое ведение и одну из губерний Царства Польскаго. 6 августа к нему явилась многочисленная крестьянская депутация из Мариампольскаго уезда Августовской губернии и представила прошение от пяти тысяч крестьян о принятии их под свою защиту. Вот это замечательное прошение:

«Генерал! Мы крестьяне общества Зыпле, Царства Польскаго, Августовской губернии, Мариампольскаго уезда прибегаем со всепокорнейшей просьбой к тебе, генерал, спаси нас! Плачевное положение наше достойно сожаления. Настоящий мятеж и волнения в крае приписывают полякам; это клевета: мы поляки, всегда были и будем верными подданными нашего Всемилостивейшаго Государя; нарушителями же спокойствия суть низкие люди, которых можно найти в каждом народе. Крайность заставляет нас обратиться к тебе, генерал; знаем, (с.34) что наша губерния принадлежит к другому управлению, но что же нам остается делать, несчастным, когда край наш вместо того, чтобы смириться, еще более волнуется; слыша, что край, вверенный тебе, генерал, твоею заботою успокоен и в нем водворен порядок, мы еще раз повторяем нашу покорнейшую просьбу, прими нас под свое покровительство. Пусть дадут нам войско, и мы пойдем вместе с ним, будем сражаться до последней капли крови и докажем на деле нашу любовь и приверженность ко Всемилостивейшему нашему Монарху и ненависть нашу к мятежникам. Мятежники, зная нашу привязанность к Государю, будут стараться отомстить нам, а потому просим тебя, генерал, удостой принять нас под свое покровительство и пришли войска для нашей обороны. Еще раз умоляем тебя, генерал, возьми нас к себе, тогда и наш край успокоится, как Литва. Мы верны нашему Государю и не желаем безпорядков. Уполномоченные от имени целаго общества Зыпле Августовской губернии». (Следуют подписи 25 депутатов).[3]

Граф Муравьев согласился принять их под свою защиту и послал к ним войско, а скоро последовало Высочайшее повеление о подчинении ему в административном отношении Августовской губернии на время существования военнаго положения.

Такой быстрый и решительный успех мероприятий графа Муравьева побудил «народовый ржонд» прибегнуть к самым отчаянным средствам, чтобы как-нибудь приостановить начавшееся движение в пользу законной власти. «Варшавское революционное правление», разсказывает в своих записках М. Н. Муравьев, «видевши ослабление мятежа в Литве, еще с июля месяца 1863 г . начало присылать своих агентов в Вильну для поддержания упадающаго революционнаго движения, но все эти агенты, при довольно порядочно уже устроенной полиции, были захвачены в Вильне; они успели однакоже в половине июля месяца сформировать команду тайных кинжальщиков, которым вменено было в обязанность убить генерал-губернатора, губернскаго предводителя дворянства и тех, которые наиболее противодействовали мятежу; но кинжальщики эти, страха ради, ни на что не решились; между тем начальство уже получило о них некоторые сведения и приняло меры к их обнаружению». (с.35)

«Для решительнаго действия был, наконец, прислан из Варшавы известный полициант-вешатель Беньковский, с обязанностью убить Домейко и меня».

«27-го июля (в день рождения Императрицы) Беньковский пробирался на паперть собора, чтобы меня убить, но не мог близко подойти по огромному стечению служащих и вообще народа».

«29-го июля (через два дня после представления адреса) он в 9 часов утра вошел в квартиру Домейки и нанес ему семь ран кинжалом, равным образом изранил и человека, пришедшаго на помощь, а сам скрылся. Раны Домейки были сильны, но не опасны. Жонд публиковал по городу, что Домейко убит и наказан за измену польскому делу; а в особенности за составление адреса. Надо заметить, что адрес, по поднесении, был послан мною Государю при всеподданнейшем рапорте, с испрошением награды Домейке, а 29-го я телеграфировал Государю о сказанном событиии. Между тем приняты были всевозможныя меры к отысканию убийцы: сделаны были повсеместно обыски, опубликованы приметы убийцы, поставлены в сомнительных местах караулы, а в особенности усилен надзор на железной дороге и на всех путях, ведущих к ней».[4] И благодаря этим мерам, преступник Беньковский был пойман на вокзале железной дороги 6 августа и понес заслуженную кару.

Видя, что возстание утихает, М. Н. Муравьев пожелал дать возможность оставшимся в лесах повстанцам возвратиться к своим мирным занятиям; 26 августа он велел распубликовать повсюду Всемилостивейшее прощение всем тем, которые явятся добровольно к начальству и положат оружие. Начальники банд первое время удерживали нерешительных страхом, но за удвоением строгих мер энергия их пропала, и повстанцы стали сотнями являться к начальству. От этих повстанцев отбирались показания и оружие, и если на них не падало никаких подозрений в совершении особо важных преступлений, они водворялись на прежнем месте жительства, с согласия общества и по приведении к присяге, которая обставлялась возможною торжественностию. Добровольно возвратившихся из возстания было водворено в крае свыше трех тысяч человек; сверх того, до 300 человек не были приняты обществами своими на поручительство и отправлены поэтому административным порядком на водворение в Сибирския губернии. (с.36)

С возвращением из леса такого значительнаго числа повстанцев, вооруженных банд почти не было, за исключением Ковенской губернии, где довольно долго держался еще ксендз Мацкевич, один из самых предприимчивых предводителей. Отличаясь замечательным умением вести партизанскую войну, он ловко ускользал от преследований, быстро появляясь там, где его вовсе не ожидали и до ноября 1863 года держал в напряженном состоянии всю Жмудь. С наступлением холоднаго времени, фанатик Мацкевич бросился к Неману, чтобы переправиться в Пруссию, но был схвачен штабс-капитаном Озерским, производившим обыск леса.

После казни ксендза Мацкевича, совершенной в декабре 1863 года, и удачной поимки всех главарей возстания, вооруженных банд не появлялось более и в Ковенской губернии. Повсюду возстаносилось правильное течение жизни, и местное население могло с облегченным сердцем встретить наступающий Новый Год. Вот как «Виленский Вестник» выразил общее настроение в день 1 января 1864 года. Указав на бедственное состояние Северо-Западнаго края в первые четыре месяца 1863 года, газета говорит: «В таком положении были дела, когда наступил май месяц. Тогда наступила новая эпоха. С этого времени принятыми мерами, мерами постоянными, энергическими, мудрыми, умиротворение края, как бы какой-то волшебной силой, подвигалось с неимоверной быстротой. Издан был целый ряд инструкций и циркуляров; порядок, издавна потрясенный в крае, не только ныне возстановлен, но еще упрочен и на будущее время. История оценит распоряжения этого времени, современники же их уже оценили. Результаты этих распоряжений поразительны: в такое непродолжительное время все шайки до тла уничтожены, крамола попрана, коноводов возстания постигло достойное наказание. Новый 1864 год застал наш край уже умиротворенным; воспоминание о прошлом кажется теперь жителям страшным сновидением»...

Так успокоен был Северо-Западный край. Чтобы добиться этого, М. Н. Муравьеву, конечно, нельзя было обойтись без строгости; но меры эти употреблялись лишь против коноводов возстания и лиц, наиболее содействовавших успехам мятежа. К лицам же, случайно или невольно попавшим в банды, Михаил Николаевич, как мы и видели, относился вполне снисходительно. Нельзя также забывать и того, что если бы граф Муравьев не принял быстрых и решительных мер к подавлению возстания, а держался прежней нерешительной политики, (с.37) сколько лишних людей попали бы в банды, следовательно сколько лишних людей погибло бы.

Сам Михаил Николаевич однажды высказал мысль, что казнью нескольких десятков повстанцев он спас от разорения и смерти сотни тысяч народов,[5] а один современник свидетельствует, что даже и некоторые из поляков разделяли этот взгляд. Указав на то, что поляки вообще не любили Муравьева, названный современник говорит: «С моей же точки зрения он заслуживает еще при жизни памятник на счет самих поляков за то добро, которое он им сделал, энергично и быстро подавивши мятеж. Это я высказывал при случае полякам и полькам и, конечно, пока мятеж еще дышал, мои слова встречались с негодованием; но потом находились и между поляками люди, соглашавшиеся со мною».[6]

Граф М. Н. Муравьев не располагал долго оставаться в Вильне; он ехал туда только для усмирения возстания, поэтому, исполнив возложенное на него поручение, стал просить Государя уволить его от управления краем. На эту просьбу Государь Император отвечал Муравьеву рескриптом от 9 ноября, в котором в самых лестных для подданнаго выражениях отдавал справедливость его заслугам и просил для пользы Отечества продолжать управление, доколе силы его это позволят. «Ободренный Высочайшим рескриптом», говорит один современник, «граф Муравьев приступил с этой минуты к новой деятельности по устройству края; с этого времени меры, им принимаемыя, носят на себе отпечаток прочности и вытесняют меры временныя; с этого времени поднято и частью разрешено множество вопросов по отраслям гражданскаго управления и политическаго устройства края; с этого времени самая деятельность его получала значение не просто усмирения мятежа, а русскаго народнаго дела».[7] Таким образом, с ноября 1863 года начался новый период в управлении краем Муравьева, т. е. эпоха его внутренняго преобразования.

Около полугода граф Муравьев неутомимо трудился в Вильне и успел уже ввести целый ряд весьма важных мер, но затем в апреле 1864 г . он возобновил свое ходатайство (с.38) пред Государем об освобождении его от дел дальнейшаго управления Западными губерниями. Когда же Государь снова указал ему на необходимость остаться в крае и продолжать управление, Муравьев решился заявить, что он не может принять на себя дальнейшаго управления Западным краем, пока не будет утвержден правительством ряд предположенных им мер к водворению в нем русской народности. Государь вполне согласился с Муравьевым и поручил ему составить особую записку. Записка была немедленно составлена, в семидневный срок разсмотрена в комитете министров и затем утверждена Государем. Достигнув таких важных результатов, гр. Муравьев 25 мая 1864 года возвратился в Вильну и деятельно принялся приводить в исполнение все предложенныя им меры, причем особенное внимание обратил на улучшение положения крестьян, на сооружение православных храмов, на улучшение быта православнаго духовенства, на устройство школ и т. д.

[1]«Виленские очерки (из воспоминаний очевидца)». Русск. Стар., т. 40, стр. 393-394.

[2]«Виленские ачерки». Русск. Стар., т. 40, стр. 585.

[3]Цыплов: «Сбор. распоряж. гр. Муравьева», стр. 66.

[4]Русск. Старина, т. 36, стр. 418 – 420.

[5]Бутковский. Истор. Вестн., т. 14, стр. 103.

[6]Ив. Арс. Митропольский: «Повстание в Гродне 1863 – 1864 г .». Русск. Арх. 1895 г . № 1, стр. 138.

[7]«Виленские очерки». Русск. Стар., т. 40, стр. 589.

Глава VII

Временно-обязанные крестьяне. – Прекращение обязательных отношений крестьян к помещикам в Западных губерниях. – Выкупная операция. – Меры графа Муравьева к обезпечению безземельных крестьян. – Общественное крестьянское управление.

19 февраля 1861 года Император Александр II подписал манифест об уничтожении крепостного права. Вместе с манифестом изданы были «Положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости», т. е. закон о новом устройстве быта крестьян и наделении их землею. Земля однако признана была собственностью помещиков, каковою она и была; поэтому крестьяне за отведенные им наделы обязаны были отбывать в пользу помещиков определенныя повинности работою или деньгами и назывались временно обязанными. В таком положении великорусские крестьяне находились более двадцати лет. Но в девяти Западных губерниях (Виленской, Витебской, Гродненской, Ковенской, Минской, Могилевской, Киевской, Подольской и Волынской) обязательныя поземельныя отношения крестьян к помещикам прекращены были еще в 1863 году. Такое внимание правительства к западно-русским крестьянам объясняется чисто местными условиями. Дело в том, что положение 19 февраля было истолковано здесь (с.39) превратно, а «уставныя» грамоты, в которых точно определялось количество земли, отходящей к крестьянам, и размер повинностей, причитающихся за эту землю помещику, составлены были в высшей степени неправильно. «Манифест 19 февраля 1861 года о прекращении крепостного права», говорит в своих записках граф Муравьев, «по слабости и безпечности начальства, не был даже введен в действие. Крестьяне еще в начале 1863 года во многих местах отправляли барщинную повинность или платили неимоверные оброки там, где была прекращена барщина. Мировые посредники были все избраны из местных польских помещиков и большею частью были агентами мятежа и даже главными тайными распорядителями онаго... При составлении же «уставных грамот» отняты у крестьян лучшия земли и обложены высокими оброками, далеко превосходящими их средства; крестьянам объявили, что в этом заключается дарованная Государем милость и свобода, и что ежели они пойдут в мятеж и будут помогать польскому правительству, то отдастся им вся земля даром, и они не будут платить никаких податей; между тем тех крестьян, которые не платили возвышенных оброков, подвергали строгим наказаниям, заключали в тюрьмы, и местное главное начальство, по ходатайству тех мировых посредников и помещиков, посылало войско для усмирения мнимых крестьянских бунтов»[1].

Так польские помещики извращали крестьянскую реформу во всех Западных губерниях, что вполне подтверждается как официальными документами, так и свидетельством многих современников. «По Положению 19 февраля», разсказывает один бывший мировой посредник, «крестьяне Могилевской губернии должны были быть наделены землею в количестве 4? десятин на душу удобной земли. Но польские мировые посредники, при введении уставных грамот, отводили иногда крестьянам, во-первых, вместо указанной в законе десятины (2400 кв. саж.), местный морг, который был много меньше десятины; а во-вторых, под видом удобной земли, у крестьян в наделе, при поверке, оказывалась всяческая земля – и удобная, состоящая из пашни и лугов, и совершенно никуда негодная и ничего нестоющая земля – из оврагов, дорог, болот и песчаных или каменистых участков и клочков, которые немыслимо было удобрять, а следовательно, и что-либо сеять на (с.40) них. Между тем крестьяне по уставной грамоте обязывались платить полный 9-ти рублевый оброк за эти свои, на половину неудобные, наделы. Предстояло разобраться во всей этой путанице, лжи и документальных обманах и подлогах... Самое количество душ в селениях показано было по уставным грамотам в преувеличенном числе, с тем, конечно, расчетом, чтобы получать больший оброк, а впоследствии – большую выкупную ссуду. От этого, недоимки на крестьянах успели уже образоваться весьма значительныя, – и Бог весть, чем бы окончилось это систематическое ограбление крестьян в Белоруссии, если бы не «сдурели паны» и не учинили мятежа».[2]

В виду такого бедственнаго положения западно-русских крестьян еще генерал-губернатор Назимов хлопотал о прекращении обязательных отношений между ними и помещиками, но до польскаго возстания 1863 г . ходатайства его оставались без всяких результатов. Когда же в Северо-Западном крае появились первыя вооруженныя банды, Император Александр II указом 1 марта 1863 года повелел немедленно прекратить обязательныя отношения крестьян к помещикам и учредить Поверочныя Комиссии для разсмотрения состоявших между помещиками и крестьянами сделок.

К счастью и для крестьянства С. З. края и для всей России приведение в исполнение этого благодетельнейшаго для крестьянства указа попало в руки М. Н. Муравьева.

Своим острым и ясным умом М. Н. Муравьев скоро постиг величайшую важность того дела, которое пришлось ему совершить. Он прекрасно видел, что для умиротворения края и для поддержания в нем спокойствия в будущем необходимо поставить крестьян в возможно лучшия экономическия условия и возможно больше ограничить влияние на них помещиков. Факты жизни ясно указывали ему, что крестьяне, не имеющие прочной оседлости и не наделенные землей в более или менее достаточных размерах, часто увлекаются ложными обещаниями злонамеренных подстрекателей к участию в безпорядках, тогда как крестьяне, пользующиеся земельными участками, постоянно оставались верными своему долгу, не поддаваясь влиянию возмущавших их против законнаго правительства мятежников. Проникнутый такими убеждениями, он естественно придавал величайшее значение работам по имевшей совершиться под его руководством выкупной операции. (с.41)

«Обнимая собою все поземельныя отношения владельцев к бывшим их крестьянам», говорит Муравьев в одном из своих предложений губернаторам, «выкупная операция имеет своим последствием обезпечение быта крестьян, определяет повинность, соответствующую их средствам, помогает через это народному образованию и вообще способствует устройству края на обновленных началах». Придавая такое важное значение выкупной операции, Муравьев ни в каком случае не мог оставить этого дела в руках прежних мировых посредников – поляков. Для выполнения такой важной меры он пригласил на должности мировых посредников людей русских, которым крестьянство края в значительной степени обязано устройством своего быта. Затем граф Михаил Николаевич с особенным вниманием следил за действиями Поверочных Комиссии и в течение своего двухлетняго управления краем издал для руководства их множество (более 60) всевозможных инструкций, разъяснений, а нередко и весьма существенных дополнений к общим положениям, что вызывалось особенными местными условиями. Так, при самом начале работ Поверочных Комиссий крестьяне часто начали подавать заявления, касающияся преимущественно следующих предметов: 1) невернаго обозначения в составленных при прежних посредниках выкупных актах общаго в селении количества земли, 2) совершеннаго непоказания неудобных земель, 3) отобрания покосов и стеснения в выгонах, 4) невключения в надел земель, бывших в их пользовании, до обнародования Положений 19 февраля 1861 года, и 5) неправильнаго исчисления повинностей. Поверочныя Комиссии не имели разрешения разбирать эти жалобы и нередко должны были прекращать свои работы. Убедившись в справедливости жалоб крестьян, Муравьев нашел возможным и необходимым «для более успешнаго хода дела, предоставить Комиссиям право входить в разбирательство жалоб на неправильное составление уставных грамот, постановлять по такого рода делам свои решения и немедленно исправлять все замеченныя неточности, предоставляя крестьянам в собственность посредством выкупа все следующия им по Местному Положению земли».[3]

Таким способом графу М. Н. Муравьеву удалось сделать чрезвычайно много для блага крестьян и в значительной степени поднять благосостояние огромной массы их. (с.42)

Во время работ Поверочных Комиссий выяснилось, что многим из бывших помещичьих крестьян грозит опасность остаться безземельными. Так, у некоторых из крестьян отобраны были помещиками находившиеся в их пользовании земельные участки уже после обнародования Положения 19 февраля 1861 г . Еще более оказалось таких крестьян, у которых отобраны были помещиками земельные их участки после составления инвентарей и особенно в период времени между 19 февраля 1861 г . и 20 ноября 1857 г ., когда дворянство края всеподданнейше заявило о благих намерениях своих устроить быт поселенных на их землях крестьян на лучших, чем прежде, основаниях. К этим же оставшимся без земельных наделов следовало отнести и довольно многочисленный класс вольных людей, в состав которых входили бывшие крепостные, освободившиеся от крепостной зависимости как до 20 ноября 1857 года, так и после этого срока до 19 февраля 1861 г . Наконец, сюда же относились обезземеленные крестьяне, бывшие лесными сторожами.

М. Н. Муравьев сделал все возможное, чтобы дать им хоть небольшие наделы. «Водворение крестьян, лишенных своих участков и ничем ровно не обезпеченных я признаю», говорит он в циркуляре 17 августа 1863 г ., «совершенно необходим для умиротворения края и отнятия на будущее время у крамольников возможности, пользуясь стесненным положением безземельных крестьян, привлекать их на свою сторону». Соответстенно этому в тех случаях, когда земля, неправильно отобранная у крестьян помещиками, оставалась незанятой, она поступала в надел обездоленных в размерах, определенных Положением; когда же этого сделать было нельзя, им отводимы были наделы в размерах 3 десятин. Получили обратно свои наделы в значительных размерах и те крестьяне, которые были лесными сторожами. Что касается вольных людей, то те из них, которые переведены в это сословие из бывших крепостных после 20 ноября 1857 г ., сравнены были с крестьянами, вышедшими из крепостной зависимости, во всех правах как личных – по имуществу, по состоянию, так и по поземельному устройству и общественному управлению, если только сами они не хотели причисляться в другое звание; причисленным же в это сословие прежде 20 ноября 1857 г . облегчена возможность выкупа тех участков, которыми они владели по договорам с владельцами, и обезпечено спокойное (с.43) пользование этими участками впредь до окончания срока установленных между ними и владельцами договоров.

Изложенными мерами графу М. Н. Муравьеву удалось в значительной степени уменьшить число безземельных крестьян. Но за всем тем оказалось не малое число таких безземельных крестьян, на которых установленныя законом правила не могли быть распространены. Это были так называемые батраки и кутники. М. Н. Муравьев, желая хоть сколько-нибудь обезпечить и этих бедняков, предложил губернаторам «обратить внимание гг. Мировых посредников и членов Поверочных Комиссий на положение батраков и кутников, и просить их, при всяком удобном случае, разъяснять крестьянам и склонять их к облегчению положения сих людей предоставлением им, на праве выкупа, земли для устройства усадьбы с огородом, отнюдь не допуская каких-либо понудительных к сему мер».[4]

Вместе с освобождением от крепостной зависимости крестьяне получили свое особое общественное управление: каждое сельское общество, или мир, решает свои домашния дела на сельском сходе; исполнителем этих решений является выбранный миром (на 3 года) староста; из нескольких сельских обществ составляется волость, делами которой заведует волостное правление с волостным старшиной и волостным писарем во главе; при волостном правлении находится волостной суд. Это общественное крестьянское управление введено было своевременно и в Западной России, но оно получило здесь совершенно особый характер. «Из замечаний членов Поверочных Комиссий», свидетельствует один официальный документ, «сделанных ими во время объезда волостей... оказывается, что под влиянием бывших мировых учреждений, общественное крестьянское управление находилось в самых неблагоприятных условиях: права крестьян, дарованныя им Положениями 19 февраля 1861 года, оставались им почти неизвестны; вследствие сего волостные старшины, назначенные по большей части по настоянию помещиков и бывших мировых посредников, в видах ограждения их личных интересов и стеснения самостоятельности крестьян, распоряжались самоуправно, под руководством их или поставленных от них писарей, общественными делами, а волостные и сельские сходы (с.44) не имели надлежащаго значения; сельские старосты были по преимуществу нарядчиками на господския работы и ограничивались надзором за их исправностью; крестьяне, по распоряжению своих должностных лиц, поддерживаемых помещиками, подвергались телесным наказаниям в совершенно произвольном размере; о волостном суде крестьяне не имели и понятия; дела спорныя между крестьянами решались старшинами или волостными писарями, а судьи прикладывали только свои печати к решению, записываемому в книгу приговоров волостного схода; часто также крестьяне теряли время и несли напрасныя издержки, обращаясь в своих спорах в общия присутственныя места».[5] Против такого нарушения помещиками прав крестьян, дарованных Положениями, Муравьев принял самыя решительныя меры и издал по этому поводу целый ряд распоряжений. Так, он неоднократно предлагает мировым посредникам разъяснять крестьянам их права и значение крестьянскаго самоуправления[6], предписывает устранять неблагонадежных волостных писарей[7], торопить губернаторов «без всякаго замедления» произвести в сельских обществах новые выборы волостных старшин и сельских старост[8] и т.д., при чем особенно настаивает, чтобы выборы произведены были без всякаго влияния помещиков и дворовых управлений.

Такая благотворная деятельность Муравьева по устройству быта крестьян «на прочных и незыблемых началах» естественно возбуждала в крестьянах чувства глубочайшей верноподданнической преданности к Государю Благодетелю и глубочайшей благодарности к графу Муравьеву, исполнителю воли Государевой. Михаил Николаевич не раз имел возможность убедиться в этом. «Отовсюду», говорит он в своих записках, «я получал от крестьян депутации с благодарственными адресами; везде крестьяне молились торжественно за Государя, даровавшаго им свободу, присылали адресы и устраивали часовни и образа во имя Александра Невскаго, словом, всеобщее было торжество (с.45) крестьян, которые вполне передались на сторону правительства и нелицемерно благодарили Государя за все оказанныя милости». Император Александр II , в свою очередь, вполне оценил верность западно-русских крестьян. Так, в Двинске он «очень благодарил» казаков сельской стражи и сказал им: «Когда вы возвратитесь в свои дома, то скажите вашим отцам, что я и их благодарю за вашу верную и усердную службу», а в Вильне 8 июля 1864 года обратился к крестьянской депутации со следующими знаменательными словами: «Я для вас сделал все, что мог; благодарю вас за вашу верность. Повинуйтесь поставленным над вами властям и исполняйте повинности, установленныя для вас Положением. Этим вы докажете мне вашу благодарность за все дарованныя вам права и льготы».[9]

[1]Русс. Стар., т.36, стр. 409-410.

[2]И. Н. Захарьин: «Воспоминания о Белоруссии». Истор. Вест., т. 160, стр. 68.

[3]Циркулярное предпис. Главнаго Начальника края Начальникам губерний от 14 августа 1863 г .

[4]Циркул. предпис. Главн. Нач. Края гг. Начальникам губерний от 11 марта 1865 года.

[5]Журнал Гродненскаго губернскаго по крестьянск. делам присутствия от 8 августа 1863 года.

[6]Циркулярное предложение Главнаго Начальника края от 8 августа 1863г., 15марта 1864г., 13 февраля, 10 и 11 марта1865 г.

[7]Циркуляр от 23 июня 1863 г .

[8]Циркул. предп. от 15 октября 1864 г .

[9]Виленский Вестник 1864 г ., № 83.

Глава VIII

Заботы графа Муравьева о построении православных церквей. – Судьба древних Виленских церквей. – Возстановление Пречистенскаго собора. – Возстановление Пятницкой церкви. – Возобновление Николаевской церкви. – Виленския часовни. – Пожертвования. – Православное духовенство во время польскаго возстания 1863 г . – Заботы графа Муравьева об улучшении быта православнаго духовенства. – Заботы графа Муравьева о народном образовании.

До приезда графа Муравьева в Вильну в 1863 г ., православные храмы в Северо-Западном крае находились в самом бедственном состоянии, а во многих селах для православных крестьян и совсем не было храмов. На последнее обстоятельство обратил внимание еще Император Николай I и в 1852 году повелел обязать помещиков выстроить для своих крестьян новые храмы, где таковых не имелось, и исправить старые.[1] Желая побудить помещиков в точности выполнить это Высочайшее повеление, Муравьев обратился с предложением ко всем губернаторам Северо-Западнаго края доставить ему «в самом непродолжительном времени подробныя сведения о том, в какой степени была исполнена Высочайшая воля, по каждой церкви особо, и представить ему свои заключения с (с.46) изложением самых причин замедления, буде таковыя оказались при исполнении Высочайшаго повеления, и кто в том виновен».[2] В то же время деятельный начальник края с необыкновенным усердием и сам принялся за сооружение православных храмов. Ассигновав на этот предмет весьма значительныя суммы, он разослал губернаторам более 70 предложений о сооружении новых и об исправлении старых церквей и следить за выполнением этих предложений с особенным вниманием. Повсюду закипела работа: в губернских городах, в уездных, в местечках, в селах; в одном месте строили новую цековь, в другом исправляли старую, в третьем переделывали в церковь закрытый костел и т.д. «Архитекторы Резанов и Чагин», говорит один современник, «не успевали разсматривать проектов, поступающих из уездов». Трудно теперь перечислить все построенные тогда храмы, но можно с полной справедливостью сказать, что после двухлетняго пребывания графа Муравьева в Северо-Западном крае, там не осталось уголка, где бы более или менее значительное число православных не имели своей церкви.

Наибольшее внимание граф Муравьев обратил на Вильну. Этот город, служивший некогда столицей обширнаго Литовско-Русскаго государства, еще в нечале XVI века жил чисто русскою жизнью. Русские составляли здесь большинство населения и занимали большую и лучшую часть города. Неудивительно поэтому, что Вильна славилась тогда как великолепием, так и многочисленностью своих православных церквей. Тут был знаменитый Пречистенский собор, при котором долго жили митрополиты, Николаевская церковь, Пятницкая, Троицкий монастырь и много других. По свидетельству вполне достоверных источников, в Вильне в начале XVI века было 14 православных церквей,[3] но с течением времени церкви эти, под давлением католичества, пришли в полное запустение, а от многих из них не осталось и следа. Вот что, например, пришлось пережить Пречистенскому собору. Основанный по преданию в XIV в. великим князем Литовским Ольгердом, он тогда же был освящен святителем Алексием во имя Успения Пречистой Девы Марии и усвоил два названия: Успенский и Пречистенский. С 1416 г . при нем жили западно-русские православные митрополиты, и он считался кафедральным (с.47) собором для всего государства. В 1609 году его забрали униаты. С тех пор бывшая кафера православных митрополитов стала клониться к постепенному запустению, а огромный пожар в 1748 г ., уничтоживший палаты митрополита, сильно повредил собор внутри и снаружи. В 1785 году униатский митрополит Юноша-Смогорневский возобновил Пречистенский собор, но уже с латино-униатской архитектурой, без купола и башен. В 1795 г ., с упразднением униатской митрополии в России, закрылась и митрополичья кафедра, а в начале настоящаго столетия, по ходатайству князя Адама Чарторыйскаго, бывшаго тогда попечителем Виленскаго учабнаго округа, собор отдан был Виленскому университету, который обратил его в анатомический театр и ветеринарную клинику. В таком постыдном унижении Пречистенский собор находился до 1863 года. Граф Муравьев, заботившийся вообще о поднятии православия в крае, особенное внимание обратил на эту древнюю православную святыню и решил ее возстановить. 22 октября 1864 года он издал распоряжение о возобновлении Пречистенскаго собора и на первые расходы ассигновал 25 тысяч рублей, а затем открыл, с Высочайшаго разрешения, но всей России подписку. Закончено было возобновление древняго храма в 1868 г ., уже по смерти Муравьева.

С такой же заботливостью отнесся М. Н. Муравьев к возобновлению другой Виленской церкви – св. Параскевы, или Пятницкой, судьба которой вполне напоминает судьбу Пречистенскаго собора. Основанная в XIV в., она сначала была придворной церковью, потом попала в руки униатов, несколько раз подвергалась пожарам и к 1863 году представляла развалины, которыя служили местом склада нечистот. Между прочим, в этой церкви по преданию Петр Великий слушал литургию и совершал благодарственное молебствие по случаю одержания победы над шведами; здесь же Петр крестил Аннибала, деда поэта Пушкина. Возобновление Пятницкой церкви закончено было в 1865 году.

Третья древняя Виленская церковь в честь перенесения мощей св. Николая Чудотворца была возобновлена при следующих обстоятельствах. В конце 1863 года русское население Вильны предположило, в благодарность графу М. Н. Муравьеву за умиротворение края и водворения в нем русских начал, соорудить храм во имя св. Михаила архангела, но Муравьев отклонил это и выразил желание, чтобы жертвуемыя на сооружение храма суммы были обращены на возстановление и обновление (с.48) церкви св. Николая. Открытая затем подписка доставила сбор в 82431 руб., но при этом жертвователи пожелали, одновременно с реставрированием церкви, устроить при ней часовню во имя Архистратига Михаила. После расчистки места и сломки выкупленных домов, заслонявших церковь, древнейшая русская святыня возстановлена по проекту известнаго архитектора А. И. Резанова и освящена в 1865 г . Тому же зодчему принадлежит и проект при церкви часовни, которая была освящена 8 ноября 1869 года.

Кроме возстановления древних Виленских святынь, граф М. Н. Муравьев устроил еще новый иконостас в Николаевском кафедральном соборе, на что исходатайствовал 80 тысяч руб., а потом переделал и наружный вид этого храма. «Много памятников, живо возглашающих его имя, оставил граф Муравьев в Вильне и по всему Северо-Западному краю», сказал Виленский архиепископ Иероним при освящении закладки памятника графу Муравьеву в Вильне: «Пойдем в кафедральный собор, кто пересоздал этот храм? – граф Муравьев; посетим Пречистенский собор и храмы Пятницкий и Николаевский, кто возсоздал их? – граф Муравьев; зайдем в Свято-Духов и Троицкий монастыри, какия и от кого у них средства к существованию? – от графа Муравьева; кому обязаны своим вполне приличным помещением разсадники духовнаго просвещения – семинария, духовныя мужское и женское училища и все учебныя заведения министерства народнаго образования? – ему же, графу Муравьеву; кто положил начала обители женской и дал средства к ея существованию? – он же, граф Муравьев. Вне Вильны, в пределах епархии Литовской, сколько есть живых памятников – сельских церквей, возобновленных и устроенных графом Муравьевым».

К числу таких памятников, оставленных графом Муравьеым, относятся еще две Виленския часовни – Александровская и Георгиевская. Первая из них – Александровская, находится на Георгиевской площади в Вильне. Она сооружена в 1865 году на добровольныя пожертвования городских обществ Северо-Западнаго края в воспоминание доблестных подвигов русских воинов и для поминовения тех из них, которые пали на поле брани, защищая права России и законнаго правительства против мятежа и крамолы. Часовня представляет собою выдающееся архитектурное произведение русско-византийскаго стиля. (с.49)

Вторая часовня – Георгиевская находится на Виленском православном кладбише. При погребении русских воинов, павших в окрестностях Вильны в битвах с польскими мятежниками, возникла мысль увековечить память погибших устройством на их могилах часовни-памятника. На суммы, пожертвованныя Государыней Императрицей Марией Александровной и ея Августейшими детьми, а также собранныя по подписке и была устроена Георгиевская часовня. Подобно Александровской, и эта часовня представляет вполне художественное произведение византийскаго стиля. Она поставлена на гранитном пьедестале; на трех наружных сторонах ея, среди колонн, вделаны большия мраморныя доски, на которых увековечены имена павших и здесь погребенных воинов. Внутри часовни помещена икона св. Георгия, писанная академиком Тихобразовым. Георгиевская часовня была освящена 25 августа 1865 г .

Одновременно с сооружием в Северо-Западном крае церквей, сюда стали присылать со всех концов России пожертвования церковной утварью, иконами и богослужебными книгами. Пожертвования эти были весьма значительны. По свидетельству «Литовских епархиальных ведомостей», в 1863 году в одну только Литовскую епархию прислано было разных церковных вещей на 60 тысяч рублей.[4] В тоже время сам граф Муравьев позаботился о высылке во все приходы Северо-Западных губерний крестиков для новокрещенных младенцев. «Желая содействовать», писал он Литовскому митрополиту Иосифу, «возстановлению между здешним православным сельским населением общепринятаго издревле во всей России обычая носить на груди и возлагать при крещении на младенцев наперстныя кресты, я уже сделал распоряжение о приобретении для сей цели нескольких сот тысяч простых крестиков из меди и латуни, а также о доставлении мне из С.-Петербурга и Москвы 25 тысяч мельхиоровых крестиков».[5] В этом деле приняла участие и Государыня Императрица Мария Александровна. Она, со своей стороны, пожаловала в каждый из приходов четырех западных епархий по одному наперстному серебряному кресту, а великая княгиня Александра Петровна пожертвовала 1000 вызолоченных крестиков. Литовский митрополит Иосиф, тронутый таким сочувствием русскаго общества к бедному населению Северо-Западнаго края, предписал духовенству (с.50) разъяснить прихожанам важное значение этих жертв, как выражающих сочувствие к ним со стороны единоверных и единокровных православных братьев, в том числе самого Государя Императора и всего Царствуюшаго дома.

Заботясь о построении православных церквей, граф М. Н. Муравьев всеми средствами старался улучшить и быт православнаго духовенства, которое всегда стояло на страже православия и русской народности.

Еще до начала открытаго возстания в 1861 году поляки начали распространять мятежныя воззвания между православными людьми, желая склонить их на свою сторону. Тогда Литовский митрополит Иосиф обратился к духовенству с следующим замечательным наставлением: «Эти воззвания и внушения сколько дерзки, столько же и невежественны. Нам указывают на Польшу, но какое нам дело до Польши? Мы русские, дети безчисленной русской семьи, потомки Св. Владимира, мы родились в России, присягали на верность Русскому Царю. Нас стращают поляками! Не потому ли, чтобы напомнить нам вековыя страдания наших отцов, присоединившихся было доверчиво вместе с Литвой к Польше? Нам указывают на униатскую веру! Как будто была или даже могла быть униатская вера? Не была ли уния лишь коварной приманкой для отклонения отцов наших от России и от искони православной церкви? Не была ли эта несчастная уния орудием тяжких терзаний и гонений в течение трехсот лет, пока мы, потомки гонимых, не обрели, наконец, тихаго пристанища на лоне России и своей матери православной церкви». В заключение знаменитый архипастырь внушает православному духовенству блюсти в настоящее время с особенным старанием вверенныя ему паствы. И надо отдать справедливость, духовенство с честью исполнило долг пастырей русскаго православнаго народа. В «Литовских епархиальных ведомостях» за 1863 год существовал особый отдел: «Страдания православнаго духовенства Литовской епархии от польских мятежников», из котораго видно, что повстанцы разными средствами принуждали священников к присяге своему мнимому правительству, грабили их, подвергали всевозможным унижениям и оскорблениям, а трех достойных пастырей, Прокоповича, Ропацкаго и Конопасевича даже повесили, но ни один православный священник во все время возстания не изменил своему долгу.

Граф М. Н. Муравьев вполне оценил самоотверженную деятельность православнаго духовенства и принял все меры (с.51) к улучшению его быта. С этою целию он исходатайтвовал для духовенства северо-западных губерний 400 тысяч рублей ежегодной прибавки к его жалованию, что весьма значительно увеличило содержание священников, как городских, так и сельских. Первые стали получать до 400 руб. в год, а вторые не менее 220 рубл., между тем как прежде некоторые из них получали по 80 рубл. в год. Затем граф Муравьев обратил внимание на церковныя земли, имеющия такое важное значение в жизни сельскаго духовенства. «До сведения моего дошло», пишет он в одном циркуляре, «что церковныя земли православных причтов, а нередко и самыя усадьбы, находятся далеко от церквей, так что священно и церковнослужители вынуждены бывают ездить туда за несколько верст. Имея в виду, что, кроме неудобства, подобныя отводы земель делались с умыслом польскими помещиками во вред православию, и обращая на это внимание В. П., покорно прошу немедленно распорядиться, по приведении всего вышеизложеннаго в известность, если по каким-либо причинам не может вся земля быть прирезана близ церквей, то во всяком случае усадьба, с некоторым количеством огородов для священно и церковнослужителей, должна быть непременно отведена близ самых храмов».[6] Вследствие этого распоряжения земельныя угодия православнаго духовенства значительно улучшились. Наконец, граф Муравьев охотно давал средства на улучшение духовных учебных заведений, как мужских, так и женских. Все эти меры не только улучшили материальное положение православнаго духовенства, но и способствовали подъему его духа.

Заслуги графа М. Н. Муравьева пред Россией по распространению образования в Северо-Западном крае в русском духе поистине громадны.

Никто не будет отрицать, что и до 1863 – 1865 гг. не было сделано усилий к тому, чтобы дать школе Северо-Западнаго края русский характер. Об этом думали многие и кое-что было сделано в этом направлении. Но до Муравьева в распоряжении школы не было наиболее сильнаго средства воздействовать на учащихся в русском смысле. Литовский святитель Иосиф еще в 30 году указывал на это средство. Непременно, писал он, нужно наполнить светския училища одно за другим русскими (с.52) учителями, а между тем распорядиться, дабы обучающиеся в ведомстве Виленскаго университета не могли быть учителями, разве продолжая некоторое время учение в русских университетах. Но это глубоко верное замечание по разным причинам осталось в свое время без исполнения, и школа Северо-Западнаго края, по преобладанию в преподавательском ея составе поляков, оставалась польскою. При М. Н. Муравьеве личный состав преподавателей во всех ученых заведениях края радикально изменился: место поляков заняли в училищах русские. Мера эта, имевшая огромное значение в деле воспитания здешняго юношества, требовала, само собой понятно, притока в школы весьма значительнаго числа способных, знающих, деятельных и вполне благонадежных кандидатов. И таких кандидатов М. Н. Муравьев нашел достаточное количество. Назначением 50% дополнительнаго жалованья к получаемым учителями окладам, назначением двойных прогонов и полугодовых окладов для русских преподавателей, вызванных из русских губерний, устранены были затруднения к приисканию новых учителей, и учебный 1864 – 1865 г . мог начаться при возобновленном чисто русском составе. Вместе с этой капитальной мерой приняты были и другия, направленныя к той же цели. Как известно, в первой половине года масса учащихся р.-католическаго исповедания с учителями и законоучителями-ксендзами в некоторых местах оставили учебныя заведения, чтобы примкнуть к мятежным шайкам. Большинство их не вернулось в учебныя заведения, и ряды обучающихся р.-к. исповедания сильно поредели. Ряды эти стали пополняться преимущественно православными, детьми лиц прав. исповедания, как прибывших в край на службу, так и местных уроженцев. М. Н. Муравьев со своей стороны горячо желал увеличения количества православных в учебных заведениях и, имея в виду, что многие родители нуждаются в средствах дать воспитание своим детям, в 1864 г . передал в распоряжение Попечителя округа 5000 р. для раздачи беднейшим ученикам прав. исповедания, обучающимся в гимназиях и уездных училищах округа. С началом 1863 – 1864 уч. года не только было прекращено преподавание польскаго языка в русских учебных заведениях, но и Закон Божий р.-кат. исповедания ксендзы обязаны были начать преподавать по-русски. Место исчезнувшаго из заведения польскаго языка занял язык русский, который и стал обыкновенным разговорным языком всех учащихся без различия вероисповеданий. (с.53) Благодаря этим и другим такого же рода мерам, учебныя заведения вышли из прежняго фальшиваго положения и стали на твердую русскую почву, а православные ученики, усилившиеся теперь в числе, вышли из прежняго страдальческаго положения и поднялись нравственно.

В ряду учебных заведений обращали на себя особенное внимание М. Н. Муравьева низшие училища, стоящия в ближайших отношениях к народу. Города Северо-Западнаго края всегда служили центрами, из которых распространялась по уездам польская пропаганда. Поэтому распространение в городах русской грамотности и образования в русском духе было делом первой необходимости и, по мысли М. Н. Муравьева, приходския училища в городах в 1864 г . были преобразованы, при чем в губерниях Виленской, Гродненской и Минской значительно увеличены штаты училищ и оклады содержания наставников, и на эти должности определены нарочно вызванные из внутренних губерний воспитанники православных семинарий.

В Вильне вместо бывших трех приходских училищ с весьма малым числом учеников (52 в конце 1863 г .) открыто шесть приходских училищ, на ежегодное содержание которых к прежде отпускавшимся 4059 р. добавлено 6411 руб. На подобныя же училища в губернских городах Минске, Гродне и Ковне и в уездных городах и местечках Виленской, Минской и Гродненской губерний добавлено на годовое содержание 15516 р. В 1864 году добавочныя суммы на содержание училищ отпущены из денег, имевшихся в распоряжении М. Н. Муравьева; обязанность содержать эти училища возложена на городское управление.

Количество народных школ увеличивалось очень быстро. К 1 января 1863 г . их считалось 101; к 1 января 1865 г . в ведении Управления округа в губерниях Виленской, Гродненской и Минской было 329 народных с 14384 учащихся. Чтобы облегчить крестьянам устройство помещений для этих училищ, М. Н. Муравьев по соглашению с Министром Государственных Имуществ разрешил 16 октября 1863 г . даровой отпуск строевого леса из казенных дач по 360 корней и 62 жерди на каждое училище. Чтобы облегчить крестьянам тяжесть расходов по устройству училищ, заботливый генерал-губернатор 2 декабря 1863 г . отпустил в распоряжение попечителя округа 25000р. В 1864 г . М. Н. Муравьев разослал более миллиона крестиков для безмездной раздачи (с.54) православным крестьянам и более 70000 икон и картин священнаго содержания для раздачи народу и учащимся. А чтобы упрочить положение училищ в денежном отношении без обременения крестьян и на будущее время, он в конце 1864 г . предложил начальникам губерний распорядиться, чтобы мировые посредники, каждый в своем участке, внушали крестьянам-собственникам постановлять приговоры об ежегодном взносе на содержание училищ по 1? – 2 коп. с каждой десятины удобной земли.

Для новых училищ нужны были добросовестные, благонадежные в русском смысле наставники. Таких наставников новых школ дал в возможном числе приснопамятный митрополит Иосиф в лице членов церковных причтов, а остальныя места заняли приглашенные из внутренней России воспитанники духовных семинарий. А чтобы училища на будущее время не чувствовали недостатка в хорошо подготовленных учителях, 3 ноября 1864 года открыта в м. Молодечне учительская семинария.

Всячески содействуя умножению народных училищ, М. Н. Муравьев с особенной энергией добивался того, чтобы народ получал образование непременно в русском духе. В этом отношении особенно замечателен его циркуляр 1 января 1864 года. Он поручает начальникам шести губерний края «предписать немедленно всем уездным начальникам, а также уездным и городским полициям и в особенности мировым посредникам зорко наблюдать, дабы, кроме православнаго духовенства, никто не занимался обучением крестьян без предварительнаго получения на то дозволения от училищнаго начальства; равным образом, чтобы ни под каким видом и ни в каких сельских училищах не был преподаваем польский язык, а в тех местностях, где находятся православные крестьяне, отнюдь они не были бы обучаемы польскому катехизису. Всем поименованным выше властям поставить в непременную обязанность, чтобы они не допускали распространения между сельским населением польских букварей и иных учебных книг на польском языке, издаваемых большею частию в духе и с целию возбудить народ против правительства, и если окажется, что помещик, его уполномоченный, или его дворовое управление снабжают крестьян польскими учебниками и распространяют между православными польские катехизисы, то таковых помещиков облагать штрафом от 200 до 600 р., смотря по величине имения; учителей же подвергать штрафу (с.55) в 100 рублей и затем брать их под арест для дальнейших распоряжений. Равным образом, если окажется, что католические ксендзы будут заниматься распространением польской грамотности между крестьянами, то таких ксендзов облагать удвоенным штрафом против установленнаго для учителей, а с тех ксендзов, которые будут обучать православных крестьян польскому катехизису, взыскивать штраф в 300 р. и, подвергая их аресту, доносить мне о них для дальнейшаго распоряжения».

Одновременно с улучшением положения христианских приходских училищ приняты были меры и к открытию училищ для евреев. Вместо бывших в Ковне и Вильне двух перворазрядных училищ, в январе 1864 г . открыты были в Ковне три, а в Вильне 8 двухклассных училищ. На содержание этих училищ в дополнение к отпускавшимся на этот предмет суммам Главным Начальником края прибавлено 9664 р. Через год М. Н. Муравьев счел нужным предложить Виленскому Губернатору 1) строго наблюдать, чтобы все еврейские мальчики непременно обучались в устроенных для того школах и с тех, которые не будут посылать своих детей учиться, взимать штраф; 2) возложить на депутатов еврейскаго общества и раввинов, чтобы они наблюдали за исполнением родителями обязанности обучать своих детей русскому языку.

Сказанным далеко не исчерпывается все, что сделано графом М. Н. Муравьевым, но и сказаннаго достаточно, чтобы показать, как много сделал добраго в этой области М. Н. Муравьев в течение двух лет пребывания в крае.

Нужно, впрочем, прибавить, что сотрудниками М. Н. Муравьева были такие лица, как князь А. П. Ширинский-Шихматов и И. П. Корнилов. Без их содействия и усиленных трудов и М. Н. Муравьеву не удалось бы сделать многаго из того, что он сделал в области народнаго образования. (с.56)

[1]Отзыв Минист. Внутр. Дел от 17 июня 1852 г .

[2]Циркул. Муравьева от 12 ноября 1864 г .

[3]Проф. В. Г. Васильевский: «История города Вильна».

[4]«Литовския епархиальныя вед.» за 1864 г ., стр. 519.

[5]«Виленский Вестник» №16 за 1864 г .

[6]Циркуляр 10 октября 1864 г .

Глава IX

Значение деятельности графа Муравьева. – Отношение к графу Муравьеву Императора Александра II. – Отношение к графу Муравьеву русскаго общества. – Отставка и смерть графа Муравьева.

Граф Михаил Николаевич Муравьев в свое двухлетнее управление Северо-Западным краем сослужил великую службу Царю и Отечеству. Он усмирил польский мятеж, обезсилил польский элемент в крае, на который поляки предъявляли свои неосновательныя притязания, водворил в нем русския начала и поддержал там православие. По своей дальновидности и опытности этот истинно русский государственный человек не оставил ни одной отрасли управления в Белоруссии и Литве без преобразования в духе, отвечающем интересам Русскаго государства и православной церкви. И все, что им сделано, начиная с проведения крестьянской реформы, этого краеугольнаго камня по водворению в крае русской народности, сделано прочно, и прочно настолько, что последовавшия затем некоторыя изменения в управлении Северо-Западным краем, не могли поколебать ни общаго направления дел, ни частностей его. «В короткое, только двухлетнее, управление краем», говорит один из бывших мировых посредников, «граф Муравьев сослужил великую службу России и местному угнетенному народу, сослужил потому, что, сверх качеств своего характера и ума, сверх жизненной и государственной опытности, обладал высоким сознанием своего долга по отношению к Отечеству и, смело скажу, даже по отношению к упомянутому народу».[1]

Император Александр II, назначив графа Муравьева главным начальником шести северо-западных губерний, всегда утверждал предлагаемыя им меры и выражал полное одобрение его системе управления. «Мне приятно объявить вам», пишет Государь Муравьеву с своем рескрипте от 3 августа 1863 г ., «мою особую искреннюю признательность за вашу добрую и полезную службу Мне и России в нынешнее многотрудное время. Отдаю полную справедливость вашему самоотвержению и вашему (с.57) умению вести дело, за которое вы взялись. Желаю вам здоровья и надеюсь, что Бог поможет вам скоро довершить умиротворение ввереннаго вам края».[2] «Из письма вашего от 3 числа сего августа», пишет Государь в другом рескрипте от 9 ноября 1863 г ., «я усматриваю, что дело умиротворения ввереннаго управлению вашему края быстро приближается к окончанию. Благодаря вашему верному взгляду, вашей распорядительности, настойчивости и неутомимой деятельности при исполнении предначертаннаго вами себе плана, это дело с самаго вступления вашего на то трудное поприще, на которое вас призвало Мое к вам доверие, ни на одно мгновение не останавливалось на пути к цели и не уклонилось от этого пути». Выразив далее сожаление по поводу просьбы Муравьева об освобождении его вследствие разстроеннаго здоровья, от лежащих на нем обязанностей, Государь говорит: «Соболезную вам, но вместе с тем полагаюсь на самоотвержение ваше и на испытанную преданность Мне и России. Надеюсь, что эти чувства поддержат ваши силы и позволят вам, хотя бы еще на некоторое время, удержать за собою управление вверенным вам краем. Чем долее вы это будете признавать возможным, тем более принесете вы прочной пользы России и тем более приобретете право на Мою искреннюю и неизменную к вам признательность».[3] Кроме того, Император Александр II 30 августа 1863 года, в день своего тезоименитства, пожаловал Муравьеву орден Андрея Первозваннаго, а 8 июля 1864 г ., во время посещения Вильны, выразил ему особое благоволение. Подъехав на смотру к Пермскому пехотному полку, Государь стал перед ним, скомандовал «на караул» и, отдавая честь графу Муравьеву, поздравил его шефом этого полка. Наконец, 17 апреля 1865 г ., при увольнении Муравьева от должности главнаго начальника Северо-Западнаго края, Государь возвел его в графское достоинство. При этом Михаил Николаевич Муравьев получил следующий милостивый рескрипт, который прекрасно характеризует его многотрудную и в высшей степени полезную деятельность в Северо-Западном крае: «Граф Михаил Николаевич! Я призвал вас к управлению северо-западными губерниями в то трудное время, когда вероломный мятеж, вспыхнувший в Царстве Польском, распространялся в их пределах и уже успел поколебать в них основныя начала правительственнаго и гражданскаго порядка. (с.58) Несмотря на разстройство вашего здоровья, вследствие котораго, незадолго пред тем, Я должен был снизойти на просьбу вашу об увольнении вас от одновременнаго управления министерством Государственных Имуществ, департаментом уделов и межевым корпусом, вы с примерным самоотвержением приняли на себя вверяемыя Мною вам новыя обязанности, и при исполнении их оправдали в полной мере Мои ожидания. Мятеж подавлен; сила правительственной власти возстановлена; общественное спокойствие водворено и обезпечено рядом мер, принятых с свойтвенными вам неутомимою деятельностию, распорядительностию, знание местных условий и непоколебимою твердостью. Вы обратили внимание на все отрасли управления во вверенном вам крае. Вы осуществили и упрочили предначертанное Мною преобразование быта крестьянскаго населения, в огромном большинстве вернаго своему долгу и ныне снова ознаменовавшаго глубокое сознание древняго и неразрывнаго единства Западнаго края с Россией. Вы озаботились улучшением быта православнаго духовенства, возстановили в народной памяти вековыя святыни православия, содействовали устройству и украшению православных храмов и, вместе с умножением числа народных училищ, положили начала преобразования их в духе православия и русской народности. Подвиги ваши вполне Мною оценены и приобрели вам то всеобщее сочувствие, которое столько раз и с разных сторон вам было засвидетельствовано. К крайнему Моему прискорбию, ваши непрерывныя и усиленныя занятия еще более разстроили здоровье ваше, и вы снова заявили Мне о невозможности долее исполнять лежащия на вас многотрудныя обязанности. Снисходя к желанию вашему и с сожалением увольняя вас от занимаемых вами должностей и званий, кроме звания члена Государственнаго Совета, Я вместе с тем, в ознаменование Моей к вам признательности и в увековечение памяти о заслугах ваших пред Престолом и отечеством, указом, сего числа Правительствующему Сенату данным, возвел вас, с нисходящим потомством, в графское Российской империи достоинство».

У графа М. Н. Муравьева, как и у всех выдающихся государственных мужей, поставленных стечением обстоятельств в условия широкой деятельности, было не мало врагов. Обвиняли его главным образом в том, что он был жесток и без всякой пощады разстреливал и вешал мятежников. Но справедливо ли это обвинение? На этот вопрос мы ответим словами известнаго писателя В. В. Комарова, сказанными им в прошлом (с.59) году. Мнение этого почтеннаго деятеля особенно важно в виду того обстоятельства, что он во время польскаго возстания сам служил в Западном крае, был свидетелем и очевидцем происходивших там событий и, конечно, лучше других может разъяснить их, в особенности по истечении такого продолжительнаго времени, когда можно было совершенно спокойно все взвесить, обдумать и обсудить. «Теперь», говорит г. Комаров, «когда этот край, вследствие двухлетняго пребывания тут М. Н. Муравьева, уже 35 лет наслаждается спокойствием, мирно и спокойно живет и богатеет, трудно даже представить, что было в 1863 году. С началом 1863 г . на всем пространстве Западнаго края, от Варты и до Днепра, появились вооруженныя банды мятежников. С чего они начали? Они начали с того, что вырезали несколько десятков безмятежно спавших русских солдат! Они продолжали невероятными по дерзости и нахальству предприятиями. Они бросились под Семятичами на спокойно стоявшее русское войско. Они думали, что могут взять крепость Динабург и готовились напасть на нее! Они появились в глубине Могилевской губернии и напали на Горки! При этом на всем пространстве края они водворили невыносимый террор, угрожая смертью и повешением русских и православных людей. По официальным, точно зарегистрированным данным, в 1863 году, истязав, замучили и повесили в одном Северо-Западном крае свыше 850 русских жителей и солдат! Что же было делать власти? Должна ли она обороняться? Что значит при таком состоянии края 200 или 300 казненных решениями военных судов мятежников, поднявших оружие против Государя и против русскаго народа? Или нельзя было разстрелять магната-графа, который забылся до того, что с вооруженною бандою шел в Динабург? Или нельзя было разстрелять ксендза фанатика, взятаго во главе банды с оружием в руках? Или во имя правды можно было мятежникам истязать, жечь живыми на огне и потом вешать православных священников – мученников за русское дело и правду, а во имя той же правды нельзя казнить мятежнаго ксендза?»

«Дело не в том, что разстреливали и вешали, но в том, при каких обстоятельствах разстреливали и вешали. Как свидетель и очевидец этих событий, как сознательный деятель этого времени, скажу вам, что русская власть в 1863 г ., в руках Михаила Николаевича Муравьева, была только на высоте своей задачи, это была власть строгая, но глубоко справедливая; (с.60) она не уронила себя жестокостью, она имела в виду одно благо, она дала жизнь, счастие и спокойствие миллионам русскаго народа и ни на одну минуту не переступала границ самообороны».[4]

Эти слова В. В. Комарова несомненно выражают собою взгляд огромнаго большнства русскаго общества на деятельность Михаила Николаевича Муравьева в Северо-Западном крае. Уже с первых дней пребывания в Вильне граф Муравьев имел утешение видеть, что его система управления краем возбуждает в русских людях сочувствие. В конце мая 1863 г . Московский митрополит Филарет прислал графу Муравьеву в благословение икону Архистратига Михаила при следующем замечательном письме: «Было слышно и видно, что многодеятельная государственная служба вашего высокопревосходительства потребовала наконец облегчения, дабы часть должнаго труда была заменена долею покоя. Но как скоро царское слово вас вызвало на защиту и умиротворение Отечества, вы забыли потребность облегчения и покоя, не колеблясь приняли на себя бремя, требующее крепких сил и неутомимой деятельности, нашли новую силу в любви к Царю и Отечеству. Верные сыны Царя и Отечества узнали о сем с радостью и надеждою: ваше назначение есть уже поражение врагов Отечества, ваше имя – победа. Господь сил да совершит вами дело правды и дело мира. Да пошлет тезоименнаго вам небеснаго Архистратига, да идет пред вами с мечом огненным и да покрывает вас щитом небесным. С сими мыслями и желаниями препровождаю вам вместе с сим в благословение икону святого Архистратига Михаила». Вслед затем редактор «Московских Ведомостей», М. Н. Катков начал помещать в своей газете статьи, сочувственныя деятельности графа Муравьева в Северо-Западном крае, а за «Московскими Ведомостями» скоро последовали и другия газеты. «Все печатное», говорит г. Берг, «загудело и залилось на разные тоны, кто громче, кто тише, вторя центральному звону Белокаменной, подобно тому, как откликается Замоскворечье и все другия отдаленныя церкви, когда ударит в Кремле большой Успенский колокол...». Статьи газет, и в особенности «Московских Ведомостей», прочитывались не только в Вильне, но во всей России, с огромным интересом и производили самое сильное впечатление на русское общество. «Едва ли я ошибусь», пишет один современник, «если скажу, что с ними народ переживал душою (с.61) и умом каждый день и час смутнаго времени».[5] Сочувствие к графу Муравьеву в русском обществе стало пробуждаться все сильнее. 8 июля 1863 года московский английский клуб на обеде провозгласил здоровье Муравьева и постановил послать в Вильну телеграмму с выражением сочувствия к славной его деятельности. Событие это было описано в газетах, и пример был подан: вслед за этим со всех концов России от всевозможных обществ и сословий, часто даже от отдельных лиц, при всяких торжествах, стали отправляться в Вильну начальнику края сочувственныя телеграммы, а иногда и весьма знаменательны адресы. Особенно много приветствий получил граф Муравьев 8 ноября 1863 года, в день своего ангела. Между прочим, высшее петербургское общество прислало ему следующее письмо: «Глубоко сочувствуя подвигам вашим на сохранение спокойствия, чести и единства любезнаго Отечества, мы просим вас принять ко дню вашего Ангела, изображение Архистратига Михаила, с надписью на образе слов из напутственнаго вам письма преосвященнаго Филарета, митрополита Московскаго: «Твое имя – победа». Искренно желаем вам утешения увидеть, что успокоенный вами край возвратил себе, еще под управлением вашим, свойственный ему исконный русский склад, безвозвратно отбросив пришлыя начала, вредящия естественному строю его народной жизни». Много также получил приветствий граф Муравьев при возведении его в графское достоинство и при всех других случаях. В бумагах покойнаго графа хранятся все эти телеграммы и адресы, составляя несколько переплетенных книг.

Государственная заслуга графа М. Н. Муравьева была так важна, общественное сочувствие к нему было так велико, что даже люди, по направлению своей деятельности ему враждебные, считали долгом восхвалять его. Так, поэт Некрасов, во время торжественнаго обеда в петербургском английском клубе в честь графа Муравьева, обратился к нему с следующим стихотворением:

Бокал заздравный поднимая,

Еще раз выпить нам пора

Здоровье миротворца края...

Так много-ж лет ему... Ура!

Пускай клеймят тебя позором

Надменный Запад и враги;

Ты мощен Руси приговором,

Ея ты славу береги!

Мятеж прошел, крамола ляжет,

В Литве и Жмуди мир взойдет;

Тогда и самый враг твой скажет:

Велик твой подвиг... и вздохнет.

Вздохнет, что, ставши сумасбродом,

Забыв присягу, свой позор,

Затеял с доблестным народом

Поднять давно решенный спор.

Нет, не помогут им усилья

Подземных их крамольных сил.

Зри! Над тобой, простерши крылья,

Парит архангел Михаил!

Более всего, конечно, было признательно графу Муравьеву русское население Западнаго края. Оно воздвигало в память его часовни, ставило образа, открывало учебныя заведения и т. п., а крестьяне просто боготворили его. «Если мы обязаны свободной Царю-Освободителю», сказано в одном их адресе, «то спокойствием нашим обязаны тебе, батюшка, Михаил Николаевич! Вот почему с радостью и усердием приносим мы тебе початок от плодов родной земли, нашу хлеб-соль, и молим Господа, чтобы он сохранил тебя не только для нас, но и для блага всего нашего издревле Западно-русскаго края».[6]

Все эти многочисленныя выражения сочувствия, не прекратившияся до самой смерти графа Муравьева, имели для него огромное значение. Они доказывали, что действия его оцениваются в их истинном свете, и поддерживали его силы в столь продолжительной и упорной борьбе. «Заявления благодарности России», говорит граф Муравьев в своих записках, «удостоившей меня многочисленными адресами во время борьбы с мятежом и крамолою в Северо-Западном крае, и присылка святых икон из разных мест России во время управления краем и даже после того, также радушныя и сердечныя заявления благодарности русскими людьми, коими я был удостоен значительно после оставления мною управления, т. е. когда я уже не имел никакого непосредственнаго влияния на дела (с.63) службы, составляют такия награды, которыя превосходят все, что может получить человек, который посвятил себя на служение Отечеству! Бог благословил меня этим счастьем, которое, еще раз скажу, превыше всех правительственных наград; его никто не может ни дать, ни взять».

Несмотря, однако, на полное признание заслуг графа М. Н. Муравьева как со стороны самого Государя, так и со стороны всего русскаго общества, он в марте 1865 года отправился в Петербург, чтобы уже более не возвращаться в Вильну. 24 марта Муравьев испросил аудиенцию у Государя и, ссылаясь на свое крайне разстроенное здоровье, стал просить об освобождении его от управления Северо-Западным краем. Государь милостиво поблагодарил Муравьева за все сделанное им и изъявил свое согласие. 17 апреля 1865 года последовал указ об увольнении графа М. Н. Муравьева от должности Виленскаго генерал-губернатора и о назначении на его место генерал-адъютанта Кауфмана.

Граф Муравьев завершил свое служение государству председательством в следственной комиссии по Каракозовскому делу, а потом уехал в свое имение Сырец, где воздвиг себе памятник постройкою церкви. Церковь была освящена 26 августа 1866 г ., а через три дня граф Михаил Николаевич Муравьев скончался.

Вот как поэт выразил тогда общее настроение русскаго общества:

По ком в соборе перезвон?

Кого хороним со слезами?..

Не верьте им! Не умер он!

Всегда он будет жить меж нами.

Лишь умер смертный человек,

Лишь смертнаго теперь не стало.

Безсмертный же останется во-век

Здесь, на Литве, как русское начало.

[1] С. Т. Славутинский: «Гродно во время польскаго мятежа». Истор. Вестн. т. 37, стр. 285.

[2] «Русск. Архив» 1897 г ., стр. 392.

[3] «Русск. Архив» 1897г. №11, стр. 393.

[4] Из речи, произнесенной 3 октября 1897 г . в Виленском военном собрании.

[5] Князь И. К. Имеретинский: «Воспоминания о Муравьеве». Историческ. Вестн. 1892 г ., № 12, стр. 605.

[6]«Виленск. Вестн.» 1863 г ., 30 августа.