В последние годы сторонники униатства стали проявлять повышенную активность в пропаганде своих вымыслов, что униатская церковь для белорусов является якобы истинно "национальной"(?), это сопровождается всяческим превозношением весьма сомнительной святости, жившего в 17 веке архиепископа Иосафата Кунцевича.
В начале июня 2015 года в издательстве Православного Братства в честь Св. Архистратига Михаила при приходе храма Покрова Пресвятой Богородицы в Минске вышла долгожданная и важная для белорусской общественности книга священника Алексия Хотеева «Переписка канцлера Льва Сапеги и архиепископа Иосафата Кунцевича».
Книга представляет собой издание переписки в 1622 г. двух исторических деятелей: литовского сенатора Льва Сапеги и униатского архиепископа Иосафата Кунцевича. В настоящее время известны тексты трех писем. Хотя это только фрагмент переписки, по нему можно судить о характере этих двух лиц, их отношении к униатскому делу. Письмо Льва Сапеги от 12. 03. 1622 представляет особенный интерес, т. к. в нем литовский канцлер пытается обуздать неразумную ревность униатского архиепископа, насильственно обращающего в унию православных.
Эта книга была написана священником Алексием Хотеевым около четырех лет назад, но из-за финансовых затруднений долго пролежала в издательстве. И сегодня, когда на Украине многие униатские священники ведут себя по отношению к православным подобно архиепископу Иосафату Кунцевичу, она особенно становится актуальной.
30 июня в 18.00 в Доме Православной книги по адресу Минск, Берестянская 17, состоится презентация книги с участием автора священника Алексия Хотеева и ее рецензентов профессора Минской Духовной Академии В. А Тепловой и доктора филологических наук Л.В. Левшун.
Вход для всех желающих свободный.
Во время презентации, гости смогут задать автору вопросы и приобрести книгу.
Презентация книги организовывается сетевым научно-просветительским проектом «Западная Русь» в рамках мероприятий, связанных с пятилетием его работы (30 июня 2010 года был открыт сайт «Западная Русь).
Учитывая важность темы униатства и деятельности Иосафата Кунцевича, по решению священника Алексия Хотева, его книга размещается на сайте «Западная Русь» сразу с момента поступления в ее в магазины.
Книга на сайте размещается почти полностью в двух частях, за исключением только оригиналов писем канцлера Сапеги и Иосафата Кунцевича на польском и латыни, но с приведением их переводов на русский язык. Специалисты, которым необходимы тексты оригиналов писем, могут купить книгу в сети магазинов Православной книги. В дальнейшем, спустя некоторое время, на сайте в разделе книги будет выложена ее полная версия в формате PDF.
ПЕРЕПИСКА КАНЦЛЕРА ЛЬВА САПЕГИ
И АРХИЕПИСКОПА ИОСАФАТА КУНЦЕВИЧА
Священник Алексий Хотеев
Минск
Братство в честь святого
Архистратига Михаила
2015
УДК 271. 4-9(476) «16»
ББК 86. 377. 112-3
X 85
Рекомендовано к публикации
Издательским советом Белорусской Православной Церкви.
ИС Б15-501-0102
Рецензенты:Теплова В. А., канд. ист. наук, проф. Левшун Л. В.,докт. филол. Наук
Вводная статья: Хотеев А.С. , иерей
Перевод с польского: Киселева Е. А.
Корректор: Фомина А. Д. ISBN 978-985-7102-21-1
«Что касается опасности для вашей жизни, можно сказать,
что каждый сам бывает причиной своего несчастья…»
«Вместо радости пресловутая ваша уния
наделала нам столько хлопот, беспокойств, раздоров,
что мы желали бы остаться совсем без нее…»
Из письма Льва Сапеги Иосафату Кунцевичу
ВВЕДЕНИЕ
На пути к подлинному христианскому единению лежит немало преград. Среди них есть различия в понимании тех или иных догматов веры, в церковных обрядах, в трактовке тех или иных исторических событий и личностей. Готовность пересмотреть свои взгляды, конечно, является необходимым условием межконфессионального диалога о единстве. Но когда разговор касается самих основ, трудности кажутся непреодолимыми. Так, полемика вокруг Брестской унии началась сразу после ее появления, и с того времени некоторые вопросы богословского или исторического характера при обсуждении наталкиваются на трудности уже чисто психологического плана, например, на отношение к святости того или иного церковного деятеля. Существует совершенно противоположные оценки деятельности Полоцкого униатского архиепископа Иосафата Кунцевича (1580 – 1623) среди католиков (униатов) и православных. Папа Урбан VIII в 1643 г. причислил его к блаженным. Нового святого почтили титулом мученика (martyr), умерщвленного «за имя Христово и веру католическую, а наипаче за святую унию с Римской Церковью»[1]. Затем было приложено немало усилий, чтобы этот «герой веры», которому, по замечанию униатского писателя Игнатия Кульчинского (1694–1741), якобы «несправедливо не нашлось места среди русских святых»[2], получил-таки подобающую ему честь. Первый преемник Кунцевича на полоцкой кафедре и впоследствии униатский митрополит Антоний Селява (1583–1655) учредил пышный его культ при гробе в Софии полоцкой с молебном через день и субботним чтением акафиста[3], сюда зачастили апостольские комиссии для наблюдения останков бывшего Полоцкого архиепископа и изучения его «чудес»[4]. После беатификации предпринимались неоднократные попытки форсировать и канонизацию Кунцевича (1667–1675).
[1] «… pro Christi nomine et fide catholica et pro sancta potissimum unione cum Ecclesia Romana …» (слова папы Урбана VIII). Susza J. Cursus Vitae et certamen martyrii B. Josaphat Cuncevicii. — Parisiis, 1865. — P. 146.
[2] «Ne vero tantus heros careat loco inter sanctos Ruthenicos…». Kulczynski I. Specimen Ecclesiae Ruthenicae. — Parisiis, 1859. — P. 41. Кульчинский написал и биографию Кунцевича большей частью на основании сочинения Суши: Kulczynski I. Menologium Bazylianskie. — Wilna, 1771. — Cz. 2. — S. 183—229.
[3] Археографический сборник документов, относящихся к истории Северо-Западной Руси. — Вильна, 1867. — Т. 3. — С. 175 — 176.
[4] Униатские биографы Иосафата Кунцевича с большой охотой рассказывают о многочисленных, по их мнению, чудесах при гробе своего святого. Года не прошло после его убийства, как в 1624 г. митр. Иосиф-Вельямин Рутский подготовил его житие и переслал в Рим на рассмотрение. В 1628 г. в Полоцке и Витебске уже работала комиссия по подготовке беатификации Кунцевича. В 1637 г. сюда приехала новая комиссия все по тому же делу, а в 1638–39 гг. комиссия работала в третий раз. Униатские составители документального описания жизни Иосафата объясняют такую щепетильность некими причинами чисто формального характера, однако вовсе не спешат их раскрыть (Соловій М.М., Великий А.Г. Святий Йосафат Кунцевич. Його життя і доба. — Торонто, 1967. — С. 172. — [Электронный ресурс] — Режим доступа: uniat.ucoz.com/Knygy/Sv_Josaphat.doc. — Дата доступа: 10. 01. 2012). Почему же римская Конгрегация Обрядов инициировала, по сути, новый процесс в 1635 г.? Очевидно, не удалось с ходу набрать достаточно «материала» для канонизации. Униатским авторам следовало бы быть повнимательнее в этом вопросе, тем более что еще в 1865 г. православный историк унии проф. Михаил Коялович привел выдержку из письма кардинала Барберини к митрополиту Рутскому 1635 г., в котором предписано, чтобы в новом исследовании уже «не было таких ничего не значащих вещей, какие показаны в предыдущем» (ne in hoc novo processo conficiendo nullitates fieri confingant, quae in priori factae sunt), чтобы в таком важном деле было приложено подобающее «старание» (diligentiam). (Коялович М.О. Ответ газете Le Monde, усиливающейся доказать, что наше русское мнение об Иосафате Кунцевиче не справедливо. — СПб., 1865. — С. 17—18). Понятно, что такие понукания не могли не принести должного эффекта. По этой причине многочисленные «чудеса» Иосафата, расписанные в канонизационных процессах, свидетельствуют больше о старательности исполнителей, чем о святости униатского патрона.
Необыкновенную активность в сборе всевозможных доказательств выказал при этом архим. Яков Суша (впоследствии епископ Холмский), который призывал канонизировать даже такого соперника полоцкого владыки, как Мелетий Смотрицкий. Однако канонизация дождалась своего часа только при папе Пие IX в 1867 г. Все же для распространения культа униатского святого настали не лучшие времена, и после революционных событий в России и Второй мировой войны его слава не переставала звучать разве что в кругу эмигрантов-националистов. В 1949 г. останки Иосафата Кунцевича были положены в Риме в базилике св. Петра[1]. К столетию его канонизации базилианский архимандрит о. Афанасий Великий подготовил три тома документов, изображающих процесс беатификации и канонизации униатского святого[2]. Развал СССР активизировал деятельность пропагандистов унии, которая стала трактоваться как «своя вера» в противовес «московской».
[1] В отношении останков Кунцевича с православной стороны неоднократно высказывались сомнения в подлинности и сохранности. О полной различных перепетий истории с останками см.: Судьба реликвий Иосафата Кунцевича // Виленский календарь на 1909 год. — Вильна: Русский почин. 1908. — С. 54—61. Ср.: Сикорский, Н. Реликвии Иосафата Кунцевича. // Минские епархиальные ведомости. 1871 г. № 8. С. 61—63.
[2] Welykyj A.G. S. Josaphat – Hieromartyr. Dokumenta Romana Beatificationis et Canonisationis // Analecta OSBM, Series II, Sectio III. Vol. I (Romae. 1952). Vol. II (Romae. 1955). Vol. III (Romae. 1967).
Имя Иосафата Кунцевича снова стало окружаться необыкновенным почитанием. В Беларуси, например, при учреждении Витебской католической епархии в 1999 г. он был объявлен ее покровителем. Количество униатских приходов в честь Иосафата стало расти, так, его общины появились в Россонах, Полоцке, Лиде, явилась мода брать его имя при крещении даже среди женщин.
Однако у православных память этого униатского святого с эпитетом «душехват» вызывает отнюдь не чувства благоговения. Иосафат Кунцевич был убит возмущенными жителями г. Витебска за то, что насильно вводил унию с Римской Церковью в своей епархии. За одну его голову приговорили к смерти около ста человек, и девятнадцать из них приняли казнь перед лицом грозных судей. Культ нового мученика с самого начала не находил сочувствия в простом народе. Его усердными почитателями сделались иезуиты и униатское духовенство с панами и шляхтой. В своем торжественном послании по поводу беатификации Иосафата Кунцевича папа Урбан VIII утверждал, что о нем делались представления в Рим не только от епископов, но и от всего католического клира и народа Польши, Великого княжества Литовского, а также всей России[1]. Однако это понятное преувеличение. По свидетельству митр. Антония Селявы (1653 г.), Кунцевич слыл большим покровителем шляхты (wielkim u szlachcie patronem)[2].
Подтверждение этому находится также у униатского историка Игнатия Стебельского, который описывает возвращение останков Кунцевича в Полоцк после русско-польской войны 1654–1667 гг. и добавляет, что полоцкие и витебские паны и шляхта тянули его гроб на катафалке вместо коней[1]. Официальный биограф мученика Иосафата архим. Яков Суша собрал сведения о 100 его чудесах, которые явились главным образом на базилианских монахах и местном нобилитете. Сообщая о переходе в унию в 1647 г. полоцкой знати (nobilis Polocensis), он говорит, что причиной их поступка стали слухи о многочисленных чудесах нового святого[2]. Православные же обыватели Западной Руси отнеслись к культу Иосафата с понятной неприязнью. Речь идет не только о том, что на Кунцевича рисовали карикатуры или втаптывали его изображения в грязь[3], хулили его память и саму унию прямо у гроба[4]. Подавая в 1632 г. королю и сейму свой Supplementum Synopsis, православные депутаты с горечью признавали, что беззаконное убийство Полоцкого архиепископа может и было заслуженно наказано суровой казнью, но при этом справедливо указывали, что если бы униатский владыка имел любовь народную, то даже при одном слухе о заговоре на его жизнь паства встала бы на его защиту, как то было со св. Амвросием Медиоланским или св. Василием Великим[5]. Неприязнь православных к культу Кунцевича выражалась, между прочим, в том, что малейший инцидент, связанный с этим униатским святым, становился у них поводом для осуждения, так что сам «блаженный» вынужден был с небес насылать на виновных казни. Такой случай описан у Якова Суши под 1642 г. Тогда один базилианский священник в Гродно поскользнулся и разбил себе ногу по пути на праздник Иосафата. Как только слух об этом достиг жителей Могилева, они сделали вывод, что это вовсе не святой, если разбивает ноги.
[1] Stebelski I. Dwa wielkie swiatła na horyzoncie Połockim. — Lwow, 1867. — T. II. — S. 189.
[2] Susza J. Op. cit. — P. 134.
[3] Как видим это, например, в жалобе лентвойта на полоцких мещан в 1643 г. Арехеографический сборник документов. — Т. 1. — С. 353—354.
[4] Как это делал виленский урядник (consul) Стефан Репницкий. Susza J. Op. cit. — P. 138.
[5] Архив Юго-Западной России. — Киев, 1887. — Т.7, ч.1. — С. 587.
В наказание за этот ропот у виновных чудесным образом была согнута спина[1] — наказание, достойное памяти патрона унии. Такими-то небылицами пытались прославить покойного архиепископа! Впрочем, униатские писатели совсем не прочь изобразить массовое почитание своего святого. Тот же Яков Суша утверждает, что витебские жители тысячами стали переходить в унию при первом же прославлении апостольской комиссией кончины Иосафата Кунцевича[2]. Только нужно было бы при этом вспомнить, что, согласно комиссарскому декрету о наказании Витебска за убийство того же Кунцевича, в городе могли находиться только униатские церкви. Что ж удивительного в том, что горожане волей-неволей должны были становиться униатами[3]? Латиняне и униаты не брезговали никакими средствами для прибавления чести своему святому за счет православных, например, заставляли звонить в колокола в день его памяти[4]. Стоило хотя бы одним словом выразить свое неблагоговение к Иосафату, как это расценивалось уже как настоящий бунт, что видно на примере полоцкого мещанина Гавриила Лагодного, который посмел в 1643 г. назвать покойного «велелебным» вместо «благословенным», и за это угодил в тюрьму на три дня[5]. Начали, было, православные братчики собирать лес для строительства хотя бы одной своей церкви в Полоцке в 1682 г. — это было истолковано не только как нарушение декрета Владислава IV 1635 г., но и как оскорбление «святого мученика Иосафата».
[1] Susza J. Op. cit. — P. 132—133.
[2] Ibidem. — P. 115—116.
[3] Впрочем, не смотря на все прещения, православные построили в Витебске свой храм, на что в 1635 г. жаловался униатский еп. Антоний Селява (Сапунов А. Витебская старина. — Витебск, 1883. — Т.1.— С.117).
[4] Археографический сборник документов. — Т. 5. — С. 77.
[5] Археографический сборник документов. — Т. 1. — С. 359.
Загорелся тогда же порох для фейерверка, приготовленный католиками к празднику Зачатия Богородицы у стен св. Софии, где хранились останки Кунцевича, — опять это официально трактовалось как оскорбление его памяти[1]. Понятно, что неприязнь к этому униатскому деятелю имеет в православной среде глубокие корни. Униатский архиерей, митр. Ираклий Лисовский, в своей переписке с папским двором в 90-х гг. XVIII в. предлагал прекратить пышное чествование Иосафата и перенести его на один из воскресных дней, замечая при этом, что это празднование оскорбительно для православных[2].
При явном расхождении в оценках личности Иосафата Кунцевича в конфессиональной литературе[3]каждое непредвзятое историческое свидетельство приобретает особое значение.
[1] Жалоба униатского митр. Киприана Жоховского от 13.02.1682 г. Историко-юридические материалы, извлеченные из актовых книг губерний Витебской и Могилевской. — Витебск, 1875. — Вып. 6. — С. 267 — 268.
[2] Коялович М.О. К предстоящему пятидесятилетию воссоединения западно-русских униатов 1839 г. — СПб., 1889. — С. 12.
[3] Существует масса сочинений о жизни Иосафата Кунцевича самого разного достоинства. К числу официальных биографий кроме указанных сочинений Якова Суши и Игнатия Кульчинского относится двухтомная работа французского бенедектинца Альфонса Гепена: Guépin A. Un apȏtre de l`union des Églises au XVII siècle. Saint Josaphat et l`Eglise greco-slave en Pologne et en Russie. — Paris, 1892–98. — Vol. 1–2. Из апологетических сочинений можно упомянуть также книгу Вацлава Пануцевича, изданную впервые в Чикаго белорусской латиницей в 1963 г., второе издание: Пануцевіч В. Сьвяты Язафат. — Полацк, 2000. Имеются и романтические произведения: Unger-Dreiling E. Josaphat, Volkämpfer und Märtyrer für die Einheit der Christen. — Wien, 1960; Żychiewicz T. Jozafat Kuncewicz. — Kalwaria Zebrzydowska. 1986. Из православных авторов следует назвать в первую очередь Михаила Кояловича, который специально останавливался на биографии Иосафата Кунцевича в своем фундаментальном исследовании об унии (Коялович М.О. Литовская церковная уния. — СПб., 1861. — Т. 2. — С. 121 — 139), Ксенофонта Говорского (Говорский К. Иосафат Кунцевич, униатский полоцкий архиепископ. — Вильно, 1865), свящ. Льва Паевского (Паевский Л. свящ. Лжемученик Иоасаф Кунцевич. — Гродно, 1895), Григория Киприановича (Киприанович Г.Я. Архиепископ Полоцкий и Витебский Иосафат Кунцевич, западно-русский мученик за унию с Римом (по новым научным данным) // Вестник Виленского Свято-Духова братства — Вильно, 1912—№ 8—10), а также свящ. Виталия Кудрика (Кудрик В. Життя Йосафата Кунцевича: Історична розвідка на підставі католицьких джерел. — Виннипег, 1948). Из последних работ, касающихся деятельности полоцкого архиепископа, нужно упомянуть статью Елены Верниковской (Алена Вернікоўская. Супраціў праваслаўнага насельніцтва Полацкай епархіі ўвядзенню уніі // Беларускі гістарычны агляд —2001 Т. 8. — Сш. 1—2. Интернет-версия: http://www.belhistory.eu/alena-verniko%D1%9Eskaya-supraci%D1%9E-pravasla%D1%9Enaga-naselnictva-polackaj-eparxii-%D1%9Evyadzennyu-unii/#ftn38).
По-настоящему уникальным в этом отношении является письмо литовского канцлера Льва Сапеги (1557–1633). Оно написано ревностным католиком и одним из творцов Брестской унии, и вместе с тем в нем дается настолько нелицеприятная характеристика деятельности полоцкого архиепископа, что оно давно доставляет почитателям святости Кунцевича весьма неприятные хлопоты. Самым ловким средством защиты памяти патрона унии стало с недавнего времени радение о чистоте текста этого письма против «московских фальсификаций». Под видом борьбы за правду идет откровенное шельмование русской исторической науки, в которой образ униатского святого был во многом сформирован благодаря этому документу. В связи с такой тенденцией хотелось бы рассмотреть не только историю публикации этого памятника, его содержание в контексте переписки канцлера и полоцкого владыки, но и его историческую ценность. Назрела также необходимость снова опубликовать сохранившуюся часть переписки на польском языке, снабдив ее современным переводом на русский язык.
1. Публикация писем и их изучение
Сохранились сведения о нескольких письмах Льва Сапеги и Иосафата Кунцевича друг другу в 1620–1622 гг. В настоящее время известны тексты трех из них. Это ответ Иосафата Кунцевича от 21.01.1622 на несохранившееся письмо канцлера, затем ответное послание Льва Сапеги от 12.03.1622 и ответ на него Кунцевича от 22.04.1622. Таким образом, известная часть переписки представляет собой связанное целое и может хорошо характеризовать обоих авторов и их взаимоотношения на определенном этапе. Письма неоднократно издавались и привлекались для исторических исследований. Имеются и специально посвященные им работы. В качестве примера можно указать на сочинение кс. Павла Шиманского, вышедшее в Познани в 1862 г., или недавнее издание переписки греко-католическим приходом в Полоцке с тенденциозной вводной статьей (ред. Міхась Баўтовіч)[1]. В отношении переписки наметились два разных подхода, которые показывают различия двух разных конфессиональных точек зрения в трактовке Брестской унии. С одной стороны, православные авторы понимают ее как обман и насилие и, соответственно, приводят послание Сапеги Кунцевичу без особенных комментариев как самое очевидное подтверждение своей мысли. Главное внимание обращается здесь на общее содержание этого острого письма. С другой стороны, униаты и католики, не скрывающие своей антипатии к «московскому централизму», защищают тень Брестской унии как воплощение благородной идеи христианского единства, как попытку возрождения национальной церкви и, поскольку отповедь литовского канцлера ставит их в положение оправдывающихся, обращают внимание главным образом на внешние ее формы, на влияние политических обстоятельств и прочие детали, чтобы множественностью своих аргументов создать видимость исчерпывающего объяснения. Канонизация Иосафата Кунцевича папой ставит их в особо щекотливое положение, поскольку Лев Сапега в своем письме прямо указывает полоцкому архиепископу на то, что тот не следует примеру святых в своей деятельности.
[1] Szymanski P. Dokumenta do dzieów błagosławionego Józefata Kunzewicza. // Przeglad Poznanski. — Poznan, 1862. — T. 34. — S. 21—50, 129—271. Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — Полацак, 2006.
Таким образом, подготовка канонизации вынудила католическую сторону подойти к делу с особой тщательностью, т.к. отповедь канцлера благодаря русским ученым приобрела широкую известность[1]. Только учитывая два обозначенных подхода, можно разобраться в длинной истории этой переписки от самого ее появления до публикации и последующего затем изучения.
Два сохранившихся письма Иосафата Кунцевича и ответ Льва Сапеги были написаны на польском языке. В отношении полоцкого владыки эта черта являет ту особенность, что с польскоязычными корреспондентами[2] он общался на польском языке (свои литературные произведения он писал на русском[3]). Письма Кунцевича должны были иметь большой интерес для беатификационной комиссии, однако ее внимание привлекло только одно, а именно его ответ на колкое письмо канцлера от 22.04.1622. По всей видимости, комиссия постаралась иметь под рукой это возражение, оправдывающее унию и действия ее патрона. В 1628 г. послание Сапеги от 12.03.1622 г. и возражение Кунцевича от 22.04.1622 г. были переведены на латинский язык и приобщены к документам беатификационного процесса[4]. Это едва ли не самые близкие к подлинникам переводы, сами же подлинники в рукописном виде до нас не дошли.
[1] Польский ученый Богумил Линде (1771– 1847), издавая это письмо Сапеги в приложении к своей книге о Литовском статуте, сделал перевод с российского издания Николая Бантыш-Каменского, т.к., по его словам, это письмо в крае польском было едва известно (Linde M. O statucie litewskim ruskim jezykiem i drukiem wydanym. — Warszawa, 1816. — S. 159).
[2] Кроме Льва Сапеги на польском Кунцевичу писал и Ян Завиша, очевидно, ему архиепископ отвечал тоже на польском языке.
[3] Жукович П. О неизданных сочинениях Иосафата Кунцевича. — СПб., 1910. — С. 29.
[4] Welykyj A.G. S. Josaphat – Hieromartyr. Dokumenta Romana Beatificationis et Canonisationis // Analecta OSBM. — Series II, Sectio III. Vol. I. — Р. 246—264.
Первая публикация письма Кунцевича от 22.04.1622 г. была сделана униатским митр. Киприаном Жоховским в 1680 г., и с тех пор оно неоднократно переиздавалось[1]. Долгое время не было известно то письмо архиепископа от 21.01.1622, на которое отвечал канцлер своим знаменитым посланием. Наконец, в 1910 г. русский историк Платон Жукович издал его по рукописной копии, обнаруженной в собрании книг еп. Павла Доброхотова (сейчас находится в библиотечном фонде Института Истории РАН в Санкт-Петербурге)[2]. По сравнению с письмами Кунцевича единственное сохранившееся послание к нему Сапеги от 12.03.1622 г. имеет более насыщенную историю от самого своего появления. По свидетельству самого полоцкого архиепископа, ранние письма канцлера ходили в копиях среди жителей Могилева, которые видели в них доказательство того, что политика принимает во внимание их нужды в тяжбах с Кунцевичем (в письме от 21.01.1622 г.). Письмо же Сапеги от 12.03.1622 г. приобрело еще большую известность: полоцкий владыка жаловался, что писари снимали копии, затем они распространялись повсюду среди православных и даже были напечатаны («всюды по своих розсылают… отпечатавши, преписуют» — письмо к Рутскому от 10.08.1622). То, что послание Сапеги было издано уже в 1622 г., утверждает и польский историк Людвиг Финкель в своей «Библиографии польской истории» (1906 г.)[3]. Как было указано выше, в 1628 г. появился и латинский перевод этого письма.
[1] Żochowski C. Colloquium Lubelskie. — Zamosc, 1680. — S. 91— 95. Коялович М.О. Литовская церковная уния. — СПб., 1861. — С. 335—344. Szymanski P. Dokumenta do dzieów błagosławionego Józefata Kunzewicza // Przeglad Poznanski — Poznan, 1862. — T. 34. — S. 36—42. Likowski E. Hystorya unii koscioła ruskiego z kosciołem rzymskim. — Poznan, 1875. — S. 244—249. Первый вариант белорусского перевода: Пануцевіч В. Сьвяты Язафат.— С. 215—223. Второй вариант: Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 89—105.
[2] Жукович П. Указ. Соч. — С. 30—33. Белорусский перевод: Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 36—43.
[3] Finkel L. Bibliografia historyi Polskiej. — Krakow, 1906. — T. 1. — S. 139. — № 3622 — druk spolczesny.
Однако, как заметил Яков Суша, тон его был слишком неприятным для памяти Кунцевича: «Письмо острое, смешанное с ревностью, неблагоразумное, сумбурное, обличающее»[1]. По столь очевидной причине униаты вовсе не желали это письмо тиражировать, и оно долгое время оставалось малоизвестным[2]. В 80-х годах XVIII в. в Варшаве его переиздали, о чем говорится в примечании книги Казимира Когновицкого «Биографии Сапегов» (Вильно, 1790)[3]. Здесь автор утверждает, что это издание нужно иметь под подозрением, т.к. оно якобы не соответствует характеру души литовского канцлера[4]. По всей видимости, именно этот печатный польский текст обнаружил в одной из библиотек Санкт-Петербурга русский публицист Федор Туманский и издал его перевод в «Российском магазине» в 1793 г.[5] Он назвал это письмо «преважным и по содержанию, и для исторической истины»[6]. Теперь текст письма приобрел широкую известность, и было положено начало своеобразной полемике вокруг послания Льва Сапеги.
К 200-летию Брестской унии в 1795 г. статский советник Николай Бантыш-Каменский составил на основании архивных материалов и разных исторических книг «Историческое известие об унии» (издано в 1805 г.).
[1] “…litteras peracres, indiscreti zeli, imprudentiae, violentiae, arguendo dedit”. Susza J. Op. cit. — P. 68.
[2] Кс. Павел Шиманский находит лишь редкие упоминания этого письма в ходе антиуниатской полемики. — Szymanski P. — Op. cit. — S. 34.
[3] Kognowicki K. Życia Sapiehów y listy od monarchów, książąt y różnych panujących do tychże pisane. — Wilno, 1790 —T. 1. — S. 113.
[4] Кс. Павел Шиманский, однако, снимает эти подозрения. Szymanski P. — Op. cit. — S. 34 —35.
[5] Российский магазин. — СПб., 1793. — Ч. 2. — С. 473—497.
[6] Там же. — С. III.
Здесь он поместил известное письмо Льва Сапеги по изданию Туманского с сокращениями («краткость места не допускает здесь инако, как перечнем бесценное оное предложить письмо»)[1]. Отрывки текста он отделил кавычками и многоточиями, не забыв при этом сослаться и на полное издание своего предшественника. Выдающийся ученый и польский государственный деятель Богумил Линде дал польский перевод этого письма в приложении к своей книге «О статуте Литовском» (Варшава, 1816)[2]. Для этого он использовал сокращенное издание Бантыш-Каменского. Говоря о государственных качествах издателя Литовского статута 1588 г. канцлера Льва Сапеги, Линде указывал на то, что ведение дела унии отдельными личностями вроде Иосафата Кунцевича не всегда было согласно с духом государственной политики, в подтверждение чего и прилагалось известное письмо[3]. Другой польский ученый, проф. Михаил Вишневский, переиздал перевод послания Сапеги в 8 томе своей «Истории польской литературы»[4]. Здесь автор не жалеет своих похвал в адрес литовского канцлера, называя его «просвещенным министром», а его письмо «золотым» во всей литературе польской того времени. Полоцкий же архиепископ именуется «жертвой неразумной ревности, вредной для целого края»[5]. Вишневский, как и Линде, не забыл сослаться на полный текст письма Сапеги в «Магазине» Туманского.
Понятно, что такие характеристики Льва Сапеги и его письма отнюдь не способствовали славе Иосафата Кунцевича накануне процесса его канонизации в 60-х годах XIX в. У этой канонизации, однако, был очень серьезный повод — польское восстание 1863 г.
[1] Бантыш-Каменский Н. Историческое известие о возникшей в Польше унии. — М., 2001. — С. 72—81.
[2] Linde M. Op. cit. — S. 159 — 165.
[3] Ibidem. — S. 159.
[4] Wiszniewski M. Historya literatury Polskiej. — Krakow, 1851. — T. VIII. — S. 497—503.
[5] Ibidem. — S. 346—347.
Тогда в Польше особенно торжественно начала отмечаться память Кунцевича, вооруженная борьба подогревалась жаждой мщения за Иосафата[1], а после поражения восстания убийство полоцкого архиепископа «схизматиками» могло трактоваться как благородное мученичество. В 1862 г. в «Познаньском обозрении» появились выдержки из двухтомного труда кс. Павла Шиманского об Иосафате Кунцевиче. Комментируя письмо Льва Сапеги от 12.03.1622 г., он воскликнул: «О Сапега, твое несправедливое письмо и есть и будет для несмысленных повод злого мнения об Иосафате»[2]. Это письмо было здесь же напечатано автором по рукописной копии, которую он получил от ректора Варшавского университета Войтеха Швыйковского[3]. Рукопись представляла собой маленькую книжечку в форме кантычек, в тексте было много ошибок переписчика. Это была первая полнотекстовая публикация польского текста известного письма. Для удобства сравнения сокращенного и полного его вариантов Шиманский разделил текст на пункты. Чтобы защитить униатского патрона от упреков канцлера, он написал также свои комментарии во много раз превосходящие само письмо, поскольку возражения Кунцевича, напечатанные тут же, были слишком простыми для того, чтобы тягаться с эрудицией Сапеги[4].
[1] Михаил Коялович вспоминал, как поляки накануне восстания сделали изображение Иосафата Кунцевича с подписью о том, что Лев Сапега за его смерть казнил 5000 человек. Это преувеличение очень показательно. Коялович М.О. По поводу сочинения: Жизнь и подвиги блаженного мученика Иосафата Кунцевича, архиепископа Полоцкого // Шаги к обретению России — Мн., 2011. — С. 462.
[2] Szymanski P. — Op. cit. — S. 197.
[3] Ibidem. — S. 25—34.
[4] Ibidem. — S. 42.
Эти комментарии, наполненные упреками в адрес «литовского Солона» и приправленные риторическими вопросами, должны были, очевидно, сгладить неприятные для памяти полоцкого владыки впечатления: «Не единожды слышал утверждение, — говорит Шиманский, — что был бы Иосафат неповинен, не стал бы ему Сапега писать таким острым и омоченным в злости пером»[1]. Однако, поставленный перед необходимостью во что бы то ни стало оправдать Иосафата Кунцевича, его новый апологет доходит нередко до очевидных нелепостей. Так, свидетельство архиепископа о том, что, не желая принять унии, православные не крестят детей, а больные умирают без христианского напутствия, Шиманский объясняет их склонностью к раскольничеству (старообрядчеству) прежде появления самого русского раскола[2]. Он утверждает, что унию распространяли только «моральными средствами» без всякого насилия, а православные, наоборот, отвечали только насилиями даже до времени Екатерины II[3]. Чего стоят также его «доказательства» слов Иосафата (письмо от 22.04.1622 г.), что «князья Владимировичи, Ярославичи, Ягайловичи, Скиргайловичи и др. учреждали кафедры не для епископов-схизматиков, а для католических бискупов», т.е. для епископов, бывших в единении с римским престолом. Они заняли у автора целых 37 страниц[4]! Кс. Павлу Шиманскому принадлежат первые наблюдения над русским переводом Бантыш-Каменского и польским переводом Линде[5]. Автор положил начало традиции издавать вместе полный вариант и сокращенный текст письма (редакция, впрочем, опустила публикацию последнего по его рукописи) и выказал свои претензии к Бантыш-Каменскому за его сокращения.
Рукопись кс. Павла Шиманского не сразу попала в поле зрения русских ученых[6]. Когда в Париже иезуит Иван Мартынов и бенедектинец Альфонс Гепен издавали в 60-х годах
[1] Ibidem. — S. 190.
[2] Ibidem. — S. 49.
[3] Ibidem. — S. 177.
[4] Ibidem. — S. 129 — 166.
[5] Ibidem. — S. 233 — 242.
[6] Хотя Михаил Коялович и упоминает о ней, он, по-видимому, был знаком лишь со ссылкой о. Альфонса Гепена (Коялович М.О. Ответ газете Le Monde, усиливающейся доказать, что наше русское мнение об Иосафате Кунцевиче не справедливо. — СПб., 1865. — С. 12).
XIX в. материалы, служащие прологом для канонизации Кунцевича, в «Вестнике Юго-Западной России» Ксенофонта Говорского был напечатан новый русский перевод сокращенного варианта письма Льва Сапеги, сделанный, в свою очередь, также с польского перевода, помещенного у Михаила Вишневского[1]. Таким образом, изначальный польский текст был переведен на русский язык Туманским, сокращен Бантыш-Каменским, переведен обратно на польский Линде, напечатан Вишневским и обратно переведен на русский Гаворским. После таких трансформаций поданный в сокращении текст стал одним целым. Новая публикация еще добавила путаницу, поскольку утверждалось, что издается подлинное письмо. В примечании Ксенофонт Гаворский изложил свою версию обнаружения этого текста, будто его нашел среди бумаг архиепископа Игнатий Кульчинский и напечатал в своей книге Specimen Ecclesiae Ruthenicae, а затем его издал Линде в исследовании о Литовском Статуте. Однако Кульчинский лишь упоминает об этом письме в другой своей книге Menologium Bazylianskie[2], а Линде пользовался текстом Бантыш-Каменского. Впрочем, Гаворскому был известен русский перевод Туманского. Из «Вестника Юго-Западной России» перепечатал текст письма Сапеги историк Алексей Сапунов в 1883 г.[3] Впрочем, уже в начале XX в. в работах профессора Санкт-Петербургской духовной академии Платона Жуковича была удовлетворительно описана запутанная история публикации этого документа[4].
[1] Вестник Ю.-Зап. России. — Киев, 1862. — Год I. T. II. Отд. 1. Август. — С. 65—80. Перепечатано: Говорский К. Иосафат Кунцевич, униатский полоцкий архиепископ. — Вильно, 1865. — С. 24—29. Сборник документов, уясняющих отношение латино-польской пропаганды к русской вере и народности. — Вильна, 1866. — Вып. 2.— С. 69—76.
[2] Kulczynski I. Menologium Bazylianskie. — S. 213.
[3] Сапунов А.П. Витебская старина. — Витебск, 1883. — Т.1. — С. 218—223.
[4] Жукович П.Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (с 1609). — СПб., 1908. — Вып. 4. — С. 34—35. — Примеч. 51.
Конечно, сокращенный вариант письма, претерпевший переводы с русского на польский и с польского на русский, имел отличия от текста кс. Павла Шиманского. Почитатели Иосафата Кунцевича весьма своеобразно нашли в этом свою выгоду. Уже в 1865 г. Альфонс Гепен обвинил Николая Бантыш-Каменского в искажении письма Сапеги, даже не справляясь с самой его книгой[1]. Эту же линию продолжил польский историк унии прелат Эдвард Ликовский в 1875 г.[2] Для пущей наглядности он поместил в приложении оба варианта: польский перевод Линде и текст Шиманского[3]. Были проигнорированы и указание Бантыш-Каменского на то, что он предлагает письмо «только перечнем», и его многоточия на месте пропусков. С этого времени обвинение первого русского историка унии в фальсификации стало общим местом апологетов Кунцевича. «Бантыш-Каменский был не только некритичным, — утверждал, например, униатский писатель-эмигрант архим. Лев Гарошка в 1954 г., — но сознательно производил фальсификацию»[4]. Однако текст, которым он подтверждает свое обвинение, целиком взят Бантыш-Каменским у Туманского («таким неприемлющим унии, сделать бы во всем запрещение и изгнать бы из государства» [5]), что лишний раз показывает, как неосновательно подходили униатские писатели, переписывая чужие слова друг у друга, не
[1] Коялович М.О. Ответ газете Le Monde, усиливающейся доказать, что наше русское мнение об Иосафате Кунцевиче не справедливо. — СПб., 1865. — С. 13.
[2] Likowski E. Historya unii Koscioła Ruskiego z Kosciołem Rzymskim. — Poznan,1875. — S. 90—91.
[3] Ibidem. — S. 233 —244.
[4] Гарошка Л. Пад знакам «рускае і польскае веры» // Божым шляхам — Год VIII. № 60. —Paris, 1954. — С. 13.
[5] В тексте, изданном кс. Павлом Шиманским, говорится не об изгнании неуниатов, но, наоборот, католиков.
сверяясь с самими изданиями критикуемых авторов[1]. Еще один белорусский писатель-эмигрант Вацлав Пануцевич в своем реферате о Кунцевиче (1963 г.) выступил против «лютой ненависти к этому святому, которую годами подогревала московская пропаганда»[2]. В приложении Пануцевич подал оба текста письма Сапеги: «фальшивый» Бантыш-Каменского и «подлинный» Павла Шиманского в белорусском переводе[3]. Тенденция сохраняется до нашего времени. В последнем белорусскоязычном издании переписки Иосафата Кунцевича под редакцией Міхася Баўтовіча (Полоцк, 2006) снова «главным фальсификатором» называется Бантыш-Каменский, хотя автор, на этот раз сверивший тексты Туманского и Бантыш-Каменского, не нашел ничего лучшего, как поставить ему в вину сокращения, т.е. «прокрустову работу»[4].
Публикация М. Баўтовіча представляет интерес в самых разных отношениях. Хочется верить, что автор не от недостатка скромности оценил в аннтотации свою текстологическую работу как «неплохое пособие для преподавателей и студентов». С некоторых пор почитатели Иосафата Кунцевича стали высказвать претензии на научность. Так в его биографии, написанной отцами-базилианами Мелетием Соловием и Афанасием Великим, есть раздел, посвященный литературе предмета. Здесь в разделе «научной литературы» красуются работы самих авторов и их коллег, а в разделе «тенденциозной литературы» — книги православных ученых, которые, по их мнению, не имеют «никакой документальной ценности», т.к. в них «отсутствует всякое желание и усилие проверить
[1] Свой пример о. Лев Гарошка позаимствовал у о. Альфонса Гепена, не ведая, что повторяет его ошибку. См. Коялович М.О. Ответ газете Le Monde, усиливающейся доказать, что наше русское мнение об Иосафате Кунцевиче не справедливо.— С. 14.
[2] Второе издание: Пануцевіч В. Сьвяты Язафат. — Полацк, 2000. — С. 3.
[3] Там же. — С. 193 —214. В комментариях автора «перепадает» и другому «фальсификатору» — Федору Туманскому.
[4] Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 24.
утверждения в свете исторических событий, документов, материалов»[1]. Удивительное дело! Писать биографию Кунцевича на основе официальных «житий» авторства Якова Суши и Игнатия Кульчинского с привлечением материалов канонизационного процесса — это ли значит следовать требованиям исторической объективности? Отцы-базилиане доходят в своей книге до таких нелепостей, что, подставляя нужные буквы, ищут род Кунцевича среди варягов князя Владимира в X в.[2]! Переиздавая в 2000 г. в Полоцке книгу Вацлава Пануцевича, редакторы опять же говорят об объективности его анализа на фоне исторических книг, «откровенно враждебных и далеких от объективности»[3]. До чего доходит «объективность» Пануцевича по отношению к «враждебным книгам», можно видеть в том, что он и через 50 лет после издания профессором Санкт-Петербургской духовной академии Платоном Жуковичем письма Кунцевича от 21.01.1622 г. утверждал, что текст этого письма не сохранился[4]. После таких заявлений книга М. Баўтовіча как будто продолжает стремление ad fontes. Очевидно, она должна стать некоторым продвижением вперед в деле изучения переписки Иосафата Кунцевича. Здесь есть обширное предисловие с рассказом об истории писем и предположениями автора о пути фальсификации упомянутого письма Сапеги, рассуждения на тему текстологии, сами тексты с примечаниями и белорусским переводом. В конце оформлен список литературы из 42 книг.
[1] Соловій М.М., Великий А.Г. Святий Йосафат Кунцевич. Його життя і доба. — Торонто. 1967 — С. 213, 214. — Электронный ресурс — Режим доступа: uniat.ucoz.com/Knygy/Sv_Josaphat.doc — Дата доступа: 10. 01. 2012.
[2] Там же. — С. 39—40.
[3] Пануцевіч В. Сьвяты Язафат. — Полацк. 2000. — С. III. — Прадмова.
[4] Там же.— С. 70. Архим. Афанасию Великикому в 1952 г. этот текст также оставался неизвестным: Welykyj A.G. S. Josaphat – Hieromartyr. Dokumenta Romana Beatificationis et Canonisationis // Analecta OSBM. — Series II, Sectio III. Vol. I — Р. 246. N. 1. Ср. Жукович П.Н. О неизданных сочинениях Иосафата Кунцевича. — СПб., 1910. — С. 30—33.
С самого начала автора интересует только правда (судя по названию вводной статьи). Вывод в ее конце звучит достаточно откровенно: «З усяго вышэй напісанага вынікае важная выснова. Сутнасьць яе ў тым, што кожны гісторык, пісьменнік або журналіст, які хоча скарыстаць нейкія матэрыялы са збонікаў, выдадзенных за часамі Расейскае імперыі мусіць ставіцца да іх крытычна і ведаць, што не існуе гарантыі праўдзівасьці пададзенных там дакументаў або іх перакладаў. Кожны мусіць сам ісьці да крыніцаў»[1]. Хочется поблагодарить автора за эту откровенность, избавляющую от обязанности строгого разбора всего его пути «в поисках правды». До первоисточников он так и не дошел, любезно оставив архивные поиски на долю своих читателей. М. Баўтовіч посчитал, что достаточно взять нужные публикации писем и изложить их так, как это делали до него Павел Шиманский, Эдвард Ликовский или тот же Вацлав Пануцевич. Не пришлось автору сильно трудиться и над текстологией: здесь немало поработал Шиманский, но автор, упоминая его труд, видимо, просто забыл дать ссылку на его замечания. Подобная забывчивость преследует М. Баўтовіча и в другом отношении. Рассказывая запутанную историю публикации письма Сапеги, он совершенно упускает из виду такой же рассказ Платона Жуковича из книги «Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (с 1609)», изданной в 1908 г.[2]
[1] Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 28.
[2] Жукович П.Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (с 1609). — СПб., 1908. — Вып. 4. — С. 34—35. — Примеч. 51.
Забывчивость тем более удивительная, что в указанной автором библиографии есть другая работа Жуковича «О неизданных сочинениях Иосафата Кунцевича» (СПб., 1910), в которой ученый приводит ссылку на свое более раннее исследование и оговаривается, что в ней находится история публикации письма Сапеги[1]. У нашего автора как бы случайно получается, что в русской исторической науке (во времена Российской империи – по терминологии Баўтовіча) никто не замечал текстологических вариантов скандального письма. Однако, не перечисляя другие фактические недостатки книги М. Баўтовіча, следует указать на главные упущения его в отношении объективности. Автор задался целью издать переписку Кунцевича, но главное внимание уделил письму Льва Сапеги. Он приводит письма полоцкого архиепископа к митр. Иосифу-Вельямину Рутскому от 10.08.1622 г. и витебского воеводы Яна Завиши Кунцевичу от 29.03.1621 г., однако на фоне других его исканий эти важные документы выглядят каким-то довеском без анализа причин и обстоятельств их написания. Не поинтересовался он свидетельствами о переписке Кунцевича с разными лицами, которые содержатся в материалах его беатификации. Отчего же наш автор так много уделяет внимания именно письму Сапеги? Конечно, потому что он видит в нем обвинительный акт против Кунцевича, и его поиски направлены на то, чтобы обратить текст письма в обвинение русской исторической науке. Это ли не тенденциозность? Но и с письмом канцлера не все обстоит у него благополучно. Автор явно спешит перейти к истории его публикации, начиная с Федора Туманского, и лишь мимоходом касается его истории рукописной. В самом деле, почему почитатели Иосафата Кунцевича, имея в архиве латинский перевод послания Сапеги, а когда понадобилось, опубликовавшие и польский его текст (кс. Павел Шиманский), дожидались процесса канонизации, чтобы поднять шумиху вокруг «фальсификации», якобы имевшей место почти 70 лет до этого? Куда делись рукописные и даже печатные, по свидетельству самого полоцкого владыки, экземпляры этого острого письма?
[1] Жукович П.Н. О неизданных сочинениях Иосафата Кунцевича. — С. 27. — Примеч. 2.
Думается, что М. Баўтовіч напрасно пропустил двести с лишним лет униатской истории, чтобы идти проторенной дорожкой, рассуждая об истории публикации в XIX в. Между тем, пропущенный им период имеет непосредственное отношение к проблеме подлинности текста литовского канцлера. Для определения его подлинности и степени сохранности вовсе недостаточно априорных рассуждений, что письмо было написано на польском языке (если говорить о научных критериях, конечно)[1]. Методы автора в изучении письма Сапеги не вполне отвечают даже критериям здравого смысла. Чтобы переубедить каких-то мифических сторонников «аўтэнтычнасьці» польского текста Богумила Линде, М. Баўтовіч доходит до поразительной вещи: он сравнивает текст Шиманского с переводом Линде, чтобы доказать, что последний «выглядае на твор XIX ст.»[2]. Но для этого достаточно просто открыть самого Богумила Линде и прочитать, что он перевел письмо, взяв его у Бантыш-Каменского. Таким образом, автор ломится в открытую дверь: любой перевод есть вместе и творческая работа. До издания Ксенофонтом Гаворским нового перевода письма с польского и временной путанницы вокруг подлинника никто и не воображал, что издание Линде — это авторский текст Сапеги.
[1] Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 12.
[2] Там же. — С. 12. Может быть, автор имеет в виду составителей сборника «Уния в документах» (Минск, 1997), которые поместили текст письма Сапеги, позаимствовав его у А. Сапунова (С. 329—333)? Однако эта книга представляет собой только первый опыт сводного издания материалов по униатской тематике. Многие документы за советский период стали библиографической редкостью, поэтому определенные издержки вполне объяснимы.
Богумил Линде и Михаил Вишневский подчеркивали, что приводят только перевод русского текста Федора Туманского в сокращении Бантыш-Каменского. Михаил Коялович писал еще в 1865 г., что письмо Сапеги существует в разных копиях и в разных изданиях[1]. Неужели не видно отсюда, что всех интересовал смысл, главное содержание этого письма, которое при всех сокращениях Бантыш-Каменский сумел донести. И не его вина в ошибках русского перевода. Почитатели Кунцевича сами подняли вопрос о подлинности текста, издавая полный вариант по какой-то одной не совсем исправной рукописной копии. Но если в XIX в. такой подход мог удовлетворить кого-то еще не знакомого с методами историко-филологической школы, выработавшей принципы выявления протографа через сравнение редакций, то в настоящее время научным он считаться не может. Наконец, М. Баўтовіч приводит проповедь Льва Кревзы, восхваляющую Кунцевича, неужели затем, чтобы выделить в ней несколько сомнительных строчек, говорящих якобы о продолжавшейся переписке Иосафата Кунцевича и Льва Сапеги? Вместе с тем, автор большой любитель порассуждать о «моральном плане» тех, кто покушается на святость униатского мученика[2].
Таким образом, от времени самых первых публикаций переписка Льва Сапеги и Иосафата Кунцевича приобрела широкую известность и породила целый ряд вопросов, первым среди которых стал вопрос о подлинности текста письма литовского канцлера от 12.03.1622 г. Если православные публицисты тиражировали его преимущественно в сокращенном виде, то почитатели Кунцевича издавали его более полный текст и объявили сокращенный вариант фальсификацией. Переписка от самого своего появления не перестает быть оружием конфессиональной полемики.
2. Имеющиеся рукописи и текстуальные варианты
Поскольку вопрос аутентичности текста письма Льва Сапеги стоит наиболее остро, естественно рассмотреть первой эту текстуальную проблему. Сам Иосафат Кунцевич несколько раз упомянул, что письма канцлера ходили в копиях среди православных как свидетельство того, что «политика» благосклонно относится к их сопротивлению унии. В частности, Кунцевич писал, что жители Могилева привыкли иметь у себя копии посланий Сапеги (в письме Сапеге от 21.01.1622), и некоторые из них даже издают, а затем ставят поддельную печать (в письме к митр. Рутскому от 10.08.1622). В связи с этим встает серьезная проблема определения подлинного текста письма. Известный белорусский археограф прот. Иоанн Григорович (1792–1852), знакомый с одной из копий письма Сапеги, заметил, как «трудно определить, точно ли оно списано», там не было даже даты (нахождение этой рукописи в настоящее время не установлено)[3]. Действительно, одно дело, когда текст переписывает для канонизационной комиссии униат, и другое дело, когда тот же текст переписывает для борьбы против унии православный, в особенности, если он не хорошо владеет латинским языком, сентенции из которого пестрят в письме Льва Сапеги. Известные в настоящий момент рукописи и издания этого письма далеко не исчерпывают возможное количество вариантов, если учесть, что описаны еще не все рукописные копии канонизационного процесса Кунцевича[4]. Поэтому в перспективе может случиться открытие либо самого подлинника, либо очень близкой к нему копии.
[1] Коялович М.О. Ответ газете Le Monde, усиливающейся доказать, что наше русское мнение об Иосафате Кунцевиче не справедливо. — СПб., 1865. — С. 12.
[2] Там же. — С. 28.
[3] БГАМЛИ. Ф. 6. Оп. 1. Д. 41. Л. 36 об.
[4] Например, автор статьи о Сапегах в энциклопедии Оргельбранда Максимил Собищанский говорит о том, что в академической библиотеке в Вильно было письмо Сапеги на «русском языке». Orgelbrand S. Enzyklopedya powszechna. — Warszawa, 1866.— T. 22. — Realne szkoly i nauki — Saski błȩkit. — S. 935. Комментируя это свидетельство, М. Баўтовіч выражает большие сомнения в существовании такого экземпляра. Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 12.
Латинский текст из Процесса 1628 г., изданный о. Афанасием Великим, представляет собой перевод, сделанный, скорее всего, именно с подлинника[1]. В пользу такого мнения свидетельствует характер его разночтений с известными польскими рукописями. Среди них первой по качеству исправности текста можно назвать копию из Собрания еп. Павла Доброхотова (1807 – 1900), которая хранится в настоящее время в архиве Института Истории РАН в Петербурге (далее — вариант А)[2]. Другая копия находится в Российском Государственном Историческом Архиве Петербурга среди документов бывших униатских митрополитов и представляет собой отдельные шесть листов польского текста с обеих сторон с повреждениями на местах сгиба (далее — вариант Б)[3]. Наконец, публикация о. Павла Шиманского предлагает еще один рукописный вариант известного письма Льва Сапеги[4]. Первые три текста воспроизводят послание канцлера в целом с незначительными расхождениями, касающимися знаков препинания и абзацев. Письмо у Шиманского отличается несколькими пропусками, разночтениями в латинских словах, перестановками частиц że, bo, местоимения siȩ и правописанием некоторых слов (например: albo — abo).
[1] Welykyj A.G. S. Josaphat – Hieromartyr. Dokumenta Romana Beatificationis et Canonisationis // Analecta OSBM — Series II. Sectio III. Vol. I. — Р. 246—255.
[2] Библиотека СПбИИРАН. Ф. 52. Оп. 1. Д. 342. Л. 158—163.
[3] РГИА. Ф. 823. Оп. 3. Д. 163.
[4] Szymanski P. — Op. cit. — S. 25—34. Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 44 — 62.
Самые существенные варианты можно видеть на примере следующей таблицы (нумерация фрагментов дается по изданию Шиманского):
|
Публикация П. Шиманского |
рукопись А |
рукопись Б |
Латинский перевод, изданный А. Великим |
|
1. Prawda to, żem sam Autorem tey Uniey, bo y opuscic nie godzi siȩ, y nigdy mi to na mysl nie przychodziło… |
sam Autorem tey Uniey, bo jako tych, ktory sie do kosciola S. Powszechnego Apostolskiego garna odrzuċae y opuszczaċ niegodzisie, tak vice versa gwaltem do Uniey przymuszac nikogo niegodzisie, y nigdy mi to na mysl nie przychodziło… |
|
quod ipsemet autor huius Unionis fuerim, nam sicut illos qui ad Ecclesiam Sanctam Universalem Apostolicam confugiunt reiicere et deserere nefas, sic vice versa vi ad Unionem compellere nefandum, nec unquam mihi in mentem venit… |
|
1. nieprzyiacelowi Bożemu… |
nieprzyiacelowi Bożemu y snemu… |
nieprzyiacelowi Bożemu y swemu… |
inimicum Dei et nostrum… |
|
1. Verba sunt pamphila |
Verba sunt pamphile |
Verba sunt Pamphila |
Verba sunt Pamphilae |
|
5. słusznie o ich niebespieczenstwie… |
słusznie o ich bespieczenstwie… |
słusznie o ich bespieczenstwie |
Merito de illorum securitate |
|
6. pełne Kancellarye pozwow… |
pełne Cancellarie zadworne pozwow… |
pełne Cancellarie zadworne pozwow… |
plenae Cancellariae curiales citationum |
|
13. bez Chrztu, bez Sakramentow |
bez Chrztu, bez Spowiedzi bez Sakramentow |
bez Chrztu, bez Spowedzi bez Sakramentow |
sine baptismo, sine confessione, sine sacramento |
|
13. y wielką zniewagȩ u ludzi |
y wielką zniewagȩ y contempt u ludzi |
y wielką zniewagȩ y contempt u ludzi |
periculo et magno contempui hominum |
|
18. swoią surowoscią, ostroscią |
swoią swowolna ostroscią |
|
sua insolenti severitate |
|
25. na list odpowiedziawszy |
na list odpisawschi |
|
ad litteras rescribens |
Кроме указанных пропусков и разночтений в тексте Шиманского есть несколько неисправностей в латинских словах и выражениях:
|
№ фрагмента |
в тексте П. Шиманского |
в латинском переводе |
||
|
3 |
crimen |
преступление |
crimine |
преступлением |
|
4 |
violentia |
насилие |
violenta imperia |
жестокая власть |
|
6 |
secus |
иначе |
secus vero |
иначе по истине |
|
9 |
multi sunt vocati, pauci electi |
много званных, мало избранных |
multi sunt vocati ad hanc fidem pauci vero electi |
много званных к этой вере, мало истинно избранных |
|
9 |
accedentem ad Deum opus est credere |
приходящему к Богу нужно веровать |
accedentem ad Deum oportet credere |
приходящему к Богу должно веровать |
|
10 |
pacem relinquo vobis: diligite vos ad invicem |
мир оставляю вам: да любите друг друга |
pacem relinquo vobis, pacem meam do vobis, qui dicit: diligite vos ad invicem |
«мир оставляю вам, мир мой даю вам», который говорит «да любите друг друга» |
|
14 |
tanquam scelus a Patria nostra |
фраза ошибочна[1] |
absit tantum scelus a Patria nostra |
пусть такое большое несчастье будет далеко от нашей отчизны |
[1] Интересно, каким образом М. Баўтовіч сумел перевести эту фразу без сказуемого. Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 76.
Сюда можно еще прибавить фразу из 18 фрагмента videte, ne invicem consumamini, в которой не хватает предлога для правильного синтаксиса страдательной конструкции (Vulgata: videte ne ab invicem consumamini — «смотрите, чтобы не уничтожаться друг другом», ср.: Гал. 5,15). В фрагменте 1 у Шиманского говорится о «татарском походе» (Tatarskiey expedycyi), а в латинском переводе — о «турецком походе» (expeditionis Turcicae). В фрагменте 21 стоит «воевода Калишский» (Kaliski), но нужно «воевода Калужский» (в лат. переводе — Caluszensis)[1].
Есть еще одна существенная деталь. Она касается даты письма. В рукописи о. Павла Шиманского стоит 12.03.1622. Однако в латинском переводе указано 17.03.1622. Так же читается и в рукописи А. Трудно объяснить, почему В. Пануцевич и М. Баўтовіч, ссылаясь на издание о. А. Великого, не упомянули о другой дате. Не исключено, что письмо было написано именно семнадцатого, а не двенадцатого марта.
Рукопись Шиманского представляет собой один из вариантов известного письма Льва Сапеги, в ней есть пропуски (хотя и не очень значительные), ошибки и неточности. По сравнению с этим изданием другие известные рукописи (А, Б) более согласны друг с другом и с ранним латинским переводом. Поэтому трудно утверждать, что текст Шиманского прямо восходит к подлиннику (аутентичный).
Переходя теперь к проблеме первого русского перевода Федора Туманского, следует сразу оговориться, что не известен тот польский текст, с которого он делал свой перевод. Нельзя с уверенностью сказать во всех случаях расхождений, где в его издании его собственная ошибка, а где возможная погрешность исходного текста. Например, в фрагменте 8 у Туманского названа Евдокия вместо Евдоксии, в 13 и 22 пропущены латинские фразы (соответственно — vobis haec… и feras, non culpes…), в 25 упомянут Великий Новгород, но пропущен Псков.
Текст Туманского представляет собой, как верно заметил М. Баўтовіч, не буквальный, а литературный перевод[2]. Понятно, что обратный польский перевод Богумила Линде отступает еще дальше от буквы начального текста. Однако М. Баўтовіч не удовлетворяется иллюстрацией столь очевидного факта, а переходит к обвинениям редактора «Российского магазина» в некомпетентности и тенденциозности[3]. Действительно, слово powinny (родственник) Федор Туманский неточно перевел как «преклонившаяся особа» (фрагмент 1). Что ж, как говорится, errare humanum est. Но не следует забывать и другую поговорку, что не надо копать ближнему яму, чтобы самому в нее не свалиться. М. Баўтовіч упрекает переводчика, будто тот не понял слово respectuie (фрагмент 3) и перевел его «уважает» вместо «обращает внимание». Во-первых, в указанном месте Туманский перевел «имеет уважение» (ср. латинский перевод из Процесса 1628 г. respectum habere), а во-вторых, лат. respectus переводится и как «внимание», и как «уважение» (ср. «уважил» — «уделил внимание»). Следующее замечание: слово przywiley (фрагмент 13) Туманский переводит как «преимущество», а не «привилегия», если быть точным, вопреки заявлению М. Баўтовіча. Как термин это слово обозначает документ, дающий кому-либо преимущественное право на что-либо. В польском языке оно представляет собой заимствование. В латинском переводе письма стоит мн. ч. от privilegium — все то же «исключительное право», «преимущество», — непонятно, почему М. Баўтовіч упрекает переводчика? Но дальше — больше. Критик по-прежнему забывает свериться с текстом самого Туманского и приписывает ему уже свои собственные орфографические ошибки. Так, выражение Spartam, quam nacti estis, ornare («Спарту, которую захватили, украшать» — фрагмент 13) русский издатель перевел в передаче Баўтовіча как «в звании, в нете званы бысте, пребывали бы спокойно».
[1] Szymanski P. — Op. cit. — S. 224.
[2] Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 24.
[3] Там же. — С. 21—24.
Но у Туманского стоит «в звании, в неже званы бысте, пребывали бы спокойно». Самое естественное объяснение этого разночтения заключается в том, что переводчик сделал не буквальный, а смысловой перевод («украшали бы то положение, которое заняли»). Затем М. Баўтовіч опять приписывает Туманскому свою собственную ошибку. Известное выражение псалма inimici eius terram lingent («враги его будут лизать прах» — Пс. 71,9) в тексте Туманского он переписывает как «вразы его перст полижут» (фрагмент 16), в то время как там стоит славянское слово «персть» (земля, прах). Как говорится, «врачу, исцелися сам», прежде чем заводить речь о чужой некомпетентности.
Однако имеются и несколько более специфические претензии к переводу Федора Туманского.
Латинское выражение verba sunt pamphila (фрагмент 1) русский издатель передал как «сочинение предрагоценное» (речь идет о декларации гетмана Сагайдачного), что дало повод Баўтовічу сделать ему очередной упрек. Очевидно, переводчик производил pamphilum от греческого πανφιλος, т.е. приятный всем, любимый всеми. Трактовка Туманского привела к тому, что некоторые ученые даже стали писать о несохранившихся литературных трудах Сагайдачного[1]. Но М. Баўтовіч придерживается другого перевода: «мнения разделились». Неясно, на чем основывается такое предпочтение. Даже если производить pamphilum от παμφυλος («общий всем филам», «разнородный», «смешанный»), то перевод получится обратный: «мнения перемешались»[2]. Впрочем, рукописи и латинский перевод из Процесса 1628 г. дают разночтения, которые помогают восстановить смысл цитаты: Pamphile (А), Pamphila (Б), Pamphilae (лат. перев.). Во всех этих случаях приводится имя собственное – Памфил (или Памфила — ж.р.). Первое чтение выглядит предпочтительнее (здесь стоит звательный падеж): «Памфил, (это просто) слова» (намек на одного из персонажей Теренция из комедии Andria). Таким образом, Сапега оценивает комментарии Кунцевича из письма от 21.01.1622 г. по поводу декларации Сагайдачного как пустое говорение[3].
Следующее место в передаче Туманского является совершенным искажением слов Кунцевича, которые приводил в своем ответном письме Сапега: «Вольно вам униатов топить, рубить им головы и проч.». На самом же деле должно стоять: «Вольно им (т.е. неуниатам) униатов топить, рубить им головы и проч.» — фрагмент 12 (ср. письмо от 21.01.1622, такое же чтение дают копии А и Б, illis — латинский перевод из Процесса 1628 г.)[4]. В данном случае архиепископ указывает на расправы казаков над несколькими униатскими духовными (Антонием Грековичем и др.). М. Баўтовіч усматривает здесь явную тенденциозность[5]. Однако если подозревать тут злонамеренность переводчика, то она будет подчеркнуто неуклюжей. Даже некоторые последующие издатели, заметив несообразность, усугубили ошибку, когда заменили «униатов» на «неуниатов»[6]. Получилось, что Иосафат утверждал перед Сапегой свою безграничную власть над православными и тем оправдывал любые жестокости.
[1] Грушевський М.С. Історія України-Руси. — Т. 7. — Київ-Львів, 1909. — С. 464. — Примеч. 2.
[2] Нужно добавить, что перевод мн. ч. verba как «мнения» выглядит здесь также весьма спорной натяжкой.
[3] Там же. — С. 465. Ср.: Жукович П. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (с 1609). — СПб., 1908. — Вып. 3. — С. 196, 199.
[4] Wiec im wolno Unitow topic, scinac…
[5] Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 22.
[6] Там же. — С. 23. М. Коялович задолго до публикации П. Жуковича указывал на правильный подтекст этих слов Кунцевича: что ж, им вольно грубо нападать на нас, а нам нельзя ничего предпринимать в ответ? См.: Коялович М.О. Ответ газете Le Monde, усиливающейся доказать, что наше русское мнение об Иосафате Кунцевиче не справедливо.— С. 13. — Примеч. 1.
Трудно сказать, насколько сознательно Федор Туманский совершил эту ошибку. Вероятнее всего, в печатном тексте, с которого он переводил письмо, была какая-то неточность. Например, в рукописи Б местоимение написано как ym, а в рукописи А — как im. При этом, в последнем случае перед ним стоит перенос так, что на одном листе просто написано y (как союз «и» — wiec y wolno…), а на другом слово написано как местоимение im («им» — wiec im wolno…)[1]. Следует также обратить внимание на то, что Сапега после этих слов тут же переходит от порицания неуниатов, преступающих заповедь Божию, к предупреждению самого Кунцевича: «Но и Вашей Милости сказано: вы же не так, Мне отмщение, Я воздам, (говорит Господь)»[2] (Рим. 12,19; Евр. 10,30). Таким образом, он призывает архиепископа не отвечать насилием на насилие. Сам контекст речи как будто ведет от действий противников унии к предупреждению таких же поступков со стороны униатского владыки.
Другой фрагмент в тексте Туманского читается: «Таким неприемлющим унии, сделать бы во всем запрещение и изгнать бы из государства…» (фрагм. 14). У Шиманского же стоит: «Tocby y te opuscic, y z Panstwa wyprowadzic…». Из текста письма от 21.01.1622 г., опубликованного Платоном Жуковичем, становится ясно, что речь идет о римском духовенстве (т.е. «на сеймах схизма вопиет не только против унии, но и против духовенства римского, чтобы и его унизить и из страны выгнать»)[3]. Смысл получается совершенно противоположный.
[1] Библиотека СПбИИРАН. Ф. 52. Оп. 1. Д. 342. Л. 161 — 161 об.
[2] Латинский перевод дает такое чтение: Sed S.D. etiam dictum est (ale i Wści rzeczono — рукописи А и Б): «vos autem non sic», «mihi vindictam (у Шиманского ошибочно vindica), et ego retribuam».
[3] Na Seymach hałasy czynią nie tylko na unią, ale y na wszystko duchowienstwo nabożenstwa Rzymskiego, toc by y te opuscic y z Panstwa wyprowadzic. Жукович П.Н. О неизданных сочинениях Иосафата Кунцевича. — С. 31.
Конечно, у Туманского перевод дается неверный, диссонирующий с последующими комментариями канцлера, но нужно иметь в виду, что переводчик не имел под рукой письма Кунцевича и мог только догадываться о том, идет ли здесь последовательное изложение его слов Сапегой или это переход к какой-то новой мысли. То, что здесь не все было так ясно само по себе, как кажется М. Баўтовічу и другим критикам текста Туманского[1], доказывает латинский перевод письма Льва Сапеги, помещенный в Процессе 1628 г. В спорном месте здесь стоит поясняющая вставка: «Itaque fidesCatholicaRomana et relinquenda et ex Regno propulsanda…»[2]. Очевидно, латинский переводчик хотел внести определенность в текст нового абзаца, чтобы читатель не терял контекста.
Несмотря на указанные ошибки и другие неточности перевода[3], текст Федора Туманского не лишен и литературных достоинств в смысле передачи эмоционального стиля Сапеги. Например, выражение «A dla Boga!» (фрагм. 16) он перевел как «Ради Бога!» (в латинском варианте – et per Deum), что хорошо отражает возмущение канцлера действиями Кунцевича в Могилеве[4].
[1] Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 22. Szymanski P. — Op. cit. — S. 233.
[2] «Таким образом и Римская Католическая Церковь (исповедание) должна быть унижена и удалена из государства». В рукописных текстах А и Б выделенных слов о римской вере нет.
[3] Баўтовіч возмущается, например, тем, что Туманский во фрагменте 20 называет папу римского «матерью», хотя речь идет о том, что «Матерь» — это Римская Церковь. Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 22. Действительно, слова Oyciec (римский папа) и Koscioł — оба мужского рода, но местоимение ktory не показывает в таком случае, к которому из слов оно относится. Ошибка Туманского, хотя и неприятная для слуха католика, не искажает главную мысль фрагмента, будто глава Римской Церкви — папа — в иных странах допускает различные снисхождения, чтобы Римская Церковь воспринималась не как мачеха, а как матерь.
[4] Т.е. «Ради Бога! (Скажите!) Что у вас за прерогатива? Она больше Христовой?»
Николай Бантыш-Каменский исправил явные погрешности Федора Туманского (например, «щитать» — «считать») и издал письмо Сапеги в значительном сокращении. Дотошные критики усматривают при этом тенденциозный подбор фрагментов, когда были опущены упоминания об угрозах казаков, о насилиях неуниатов, о позиции Москвы и прочие места, свидетельствовавшие якобы не в пользу православных[1].
[1] Szymanski P. — Op. cit. — S. 233. Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 24 — 25. Баўтовіч обнаружил, собственно, одну подмену Бантыш-Каменского в тексте письма. Тот заменил название города Новгорода Великого на Новгород-Северский. Это дало повод автору упрекнуть работника коллегии иностранных дел в незнании условий Деулинского перемирия. Однако для этой замены возможно простое объяснение. Бантыш-Каменский имел под рукой только перевод Туманского, в котором Новгород Великий стоит особняком в перечне других городов — Стародуб, Чернигов, Козельск (Псков в тексте Туманского не упоминается). Во время Смуты и русско-польской войны 1609–1618 гг. эти города нередко переходили из рук в руки. Король Сигизмунд и польский сейм, как известно, еще со времени Лжедимитрия I требовали Чернигов и Новгород-Северский. С московской же стороны, как это явствует из переговоров 1610 г. об избрании королевича Владислава московским царем, постоянным пунктом среди прочих условий было сохранение в неприкосновенности Православной Церкви, чтобы «римские духовные не чинили разорванья церковного» (по выражению Статей 14.02.1610 — АЗР. Т. IV. № 180, п.2). Однако, несмотря на присягу и соглашение 17.08.1610, обе стороны не спешили с выполнением условий. Отряды Лисовского еще несколько лет разоряли Северскую землю, и после их ухода в 1615 г. московские воеводы снова вернули пострадавшие во время грабежей города. Неудачный поход Владислава в 1618 г. был последним всплеском военных действий, после которого стороны стали искать перемирия. Лев Сапега был непосредственным участником переговоров и выказал немало твердости в отстаивании прав на Северскую землю. Бантыш-Каменский посчитал, что, вспоминая об этих спорах, канцлер ставит на вид Кунцевичу униатскую проблему, которая, безусловно, осложняла диалог с московским правительством, когда речь заходила о религиозных делах (в частности, о вероисповедании королевича и его присяге). Упоминание в таком контексте Новгорода Великого, который был захвачен шведами, а не поляками, и судьбу которого решал Столбовский мир 27.02.1617, к чему Речь Посполитая не имела прямого отношения, показалось ему ошибочным, и он произвел замену. Баўтовіч утверждает, что Бантыш-Каменский не понял, о каких городах идет речь в письме Сапеги, а тот, мол, отвечал на приписку Кунцевича об отношениях Новгорода с королем Казимиром в 1470 г. (в письме от 21.01.1622 г.). Следует помнить, однако, что во время Бантыш-Каменского это письмо не было известно, так что он был не в курсе приписки Кунцевича о Великом Новгороде. И здесь показательно, что Баўтовіч оставляет без комментариев ссылку Кунцевича, будто новгородцы ок. 1460 г. (здесь неверно указан год, нужно 1470), «согласно московским летописям», присягнули Казимиру и владыка новгородский отдал послушание униатскому митр. Григорию Болгарину (за совершившийся факт Кунцевич выдает, очевидно, попытку одного из кандидатов на вакантную архиепископскую кафедру, ключника Пимена, добиться посвящения любыми способами, хоть бы даже от митрополита-униата, попытку, кончившуюся кулачной расправой с незадачливым соискателем, а новый владыка новгородский был избран жребием и послан для посвящения к Московскому митрополиту). Собственно, ссылка Иосафата Кунцевича на эти события показывает только специфичность его исторических познаний. Другое дело, в каком все-таки смысле отвечает ему Лев Сапега. Он, продолжая воспоминания Кунцевича, говорит об утрате Новгорода и Пскова (в 1494 г. ВКЛ официально от них отказывается), о потере Козельска (1494 г.), Стародуба, Чернигова и других городов (в 1503 г.) и добавляет, что совсем недавно «народ московский» сложил с себя присягу королевичу Владиславу, и во всем этом, по мнению канцлера, была виновата только уния. Якобы не та уния, за которую ратовал Сапега, мечтая о расширении своей страны на восток, но «уния» Кунцевича, т.е. религиозное насилие. Жалко, что Баўтовіч, упрекая Бантыш-Каменского за его замену и напоминая, что Новгород-Северский остался в составе Речи Посполитой, не сказал, что же имел в виду Лев Сапега, перечисляя «отторгнутые от нас» города. Ведь нельзя же и Сапегу упрекнуть в незнании условий Деулинского перемирия! Может, он думал объяснить территориальные потери ВКЛ к нач. XVI в. пропагандой Флорентийской унии? Кс. Павел Шиманский, например, объясняет дело так, что война 1500–1503 гг. была начата Иваном III из-за принуждения своей дочери к латинству (унии), поэтому, мол, Сапега винит унию в потере городов в ходе этой войны (Op. cit. — S. 228). Бантыш-Каменский, очевидно, тоже пытался найти какую-то логику в словах канлера и примирить ее с историческими фактами.
И здесь хочется вспомнить евангельские слова, что испорченному зрению все представляется в мрачном свете (Лк. 11, 34-35). Сравнение двух русских изданий показывает, что Н. Бантыш-Каменский опускал, прежде всего, места с многочисленными библейскими цитатами и латинскими сентенциями. Ради краткости места он избегал повторений одних и тех же мыслей (ср. фрагмент 4 и пропущенные фрагменты 7, 15 — об опасности для жизни архиепископа; 6 и пропущенные 10, 15, 18, 19 — о подражании святым и обязанностях епископа). В отличие от М. Баўтовіча[1] русский издатель не считал, что Москва, казацкие угрозы и положение в войске были главными причинами послания. О своем поводе красноречиво пишет сам Лев Сапега в самом начале письма: «Не охотно вступил бы я с Вашим Преосвященством в переписку и споры, но, видя сколь упорны Вы во мнении своем пребываете... принужденным себя против воли своей теперь нахожу отвечать на неосновательное ваше письмо» (фрагмент 1). Таким образом, главная причина кроется в упорстве Кунцевича, который, невзирая ни на какие предупреждения и уговоры, не прекращал своих насильственных действий по насаждению унии (печатание церквей, суровость, жалобы и угрозы в адрес начальствующих особ — фрагменты 1, 11, 16, 18). Далее, Н. Бантыш-Каменский не скрывает, что письмо Сапеги приводится им для «посрамления памяти Кунцевича и в доказательство того, какие мучения претерпевали тогда православные»[2].
М. Баўтовіч упрекает издателя, что тот опустил свидетельство Сапеги о его приятельских отношениях с Кунцевичем (речь идет о приписке в конце письма: «Ваш слуга и добрый приятель — Леон Сапега»)[3]. Однако эту критику следовало бы адресовать Ф. Туманскому, текстом которого пользовался Н. Бантыш-Каменский. В очередной раз ему делают несправедливое замечание, стараясь во что бы то ни стало очернить одного из первых русских историков унии.
[1] Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 24.
[2] Бантыш-Каменский Н. Историческое известие о возникшей в Польше унии. — М., 2001. — С. 72.
[3] Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 25.
Впрочем, сам Лев Сапега мог бы ответить апологетам Кунцевича насчет своих вынужденных «приятельских отношений» словами «не хотел бы я вступать с Вами в переписку и споры» (фрагмент 1)[1].
Следующий русский издатель «острого письма» Ксенофонт Говорский, принимая за аутентичный текст перевод Богумила Линде, более приблизил свой перевод к нормам русской стилистики. При этом он перенес в свой текст некоторые отличия польского перевода. Так, слова о присяге Владиславу (фрагмент 1) из подстрочного примечания появились в качестве вставки самого Сапеги, а римский папа стал именоваться «отцом, а не отчимом» (фрагмент 20). По примеру Линде были опущены слова о декларации гетмана Сагайдачного (фрагмент 1), о вере (фрагмент 9) и об открытии церквей жителям Могилева (фрагмент 16). В переводе Говорского выражение «полные у Вас суды» изменилось на «Вы наполнили суды» (фрагмент 6).
В результате всех этих перипетий текст письма Льва Сапеги от 12.03.1622 и приобрел вид, известный до недавнего времени белорусским читателям[2]. В 2000 г. появилось переиздание книги Вацлава Пануцевича с одним вариантом белорусского перевода польской версии о. Павла Шиманского, а в 2006 г. вышла книга Міхася Баўтовіча с другим вариантом перевода той же версии[3].
[1] Бездоказательным можно назвать упрек Баўтовіча, что Каменский с намерением скрыть возможность фальсификации опустил слова канцлера о переписке неуниатами его писем Кунцевичу (Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 26). Впрочем, как уже отмечалось выше в общей характеристике его работы, Баўтовіч неудержим в своем желании делиться догадками с читателем.
[2] Уния в документах. — Мн., 1997. — С. 329—333.
[3] Не вдаваясь особо в рассуждения о белорусских переводах, следует отметить, что перевод Баўтовіча, как и его вступительная, статья изобилуют польскими кальками вроде «вера ёсьць дарам Божым». Не избежал он и ошибок при передаче собственных имен, например, императрицу Евдоксию он назвал Эўдакіяй. Перевод в издании Пануцевича имеет больше достоинств в литературном отношении, хотя с именем Евдоксии и здесь произошла путаница: это имя собственное было переведено как «Справядлівасьць», однако оно означает почет, похвалу. Произошла путаница: это имя собственное было переведено как «Справядлівасьць», однако оно означает почет, похвалу.
Платон Жукович, характеризуя литературную историю письма, заметил, что рукопись о. Павла Шиманского была не чужда «многих погрешностей», издание Федора Туманского «грешит несовершенством перевода», а Николая Бантыш-Каменского нужно назвать лишь «сократителем, а не исказителем» письма[1]. Такая оценка признанного специалиста выглядит более взвешенной, чем тенденциозные обвинения в фальсификации апологетов Кунцевича, которые всеми способами хотят скомпрометировать русскую историческую науку, дающую далекий от лести образ их патрона. И, несмотря на все разночтения, ошибки, даже искажения (в русских переводах), от обличительного тона и смысла речи литовского канцлера образ святости полоцкого архиепископа тает так же, как снег под лучами мартовского солнца.
Письма Иосафата Кунцевича к Льву Сапеге имеют не такую спорную литературную историю. Первое из сохранившихся писем (21.01.1622) опубликовано Платоном Жуковичем по единственной известной пока рукописи, поэтому нет оснований ставить под сомнение его подлинность. Имеется также свидетельство прот. Иоанна Григоровича о том, что он видел подлинник этого письма (с печатью)[2]. Что касается другого письма (22.04.1622), то есть не только польское издание его (в Colloquium Lubelskie, 1680), но и ранний латинский перевод из Процесса 1628 г.[3]
[1] Жукович П.Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (с 1609). — СПб., 1908. — Вып. 4. — С. 35 — Примеч. 51
[2] БГАМЛИ. Ф.6. Оп.1. Д.41. Л.36—36 об.
[3] О его изданиях см. выше примеч. 26.
Оба текста в общем сходны между собой, хотя и здесь заметны незначительные расхождения.
|
Польское издание |
|
Латинский перевод |
|
Do Uniey żebym kiedy kogo gwałtem przymuszal… |
Если бы я кого когда-нибудь к унии принуждал… |
Ut aliquis ad complectendam fidem (к соединенной вере) adigatur a me |
|
Wołać bȩdzie Piotr S. y wszyscy potomkowie iego, episkopowie Rzymscy, na takie bezprawią, o pomstȩ do Boga |
Будет взывать св. Петр и его преемники, епископы Римские, к отмщению от Бога за такое бесправие. |
clamabit Sanctus Petrus et omnes Successores ejus, Episcopi Romani, vindictam exposcentes obviolationemIuriumSuorum(к отмщению за поругание своих прав). |
|
…aza nie swawola Kazacka nabawiła Rzeczpospolitą |
не своеволие ли казацкое накликало на Речь Посполитую |
none dissolution Kozakorum nos (т.е. на нас) sustinere fecit |
|
niech tylko chcą być nabożnemi |
(об открытии церквей Могилевских)… если только хотят быть набожными |
modo ipsi esse velint piiacdevote (благочестивыми и набожными) |
Можно отметить также, что вместо слов «Их Королевская Милость» (Jmci) несколько раз стоит Segenissimus Rex.
Возможно, указанные разночтения произошли по вине латинского переводчика, хотя не исключено и существование разных рукописных копий. Известный биограф Кунцевича еп. Яков Суша приводит место о казаках из его письма, желая возвеличить пророческие дарования своего патрона, в несколько ином виде, чем оно читается в польском издании Colloquium Lubelskie. Игнатий Кульчинский следует по стопам Якова Суши[1].
[1] Susza J. Op. cit. — P. 68 — 70. Kulczynski I. Menologium Bazylianskie. — S. 213—214. Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 100.
|
Cursus vitae Якова Суши |
Menologium Кульчинского |
Издание Colloquium Lubelskie |
|
Tum ille in dicto responso, plebem pro tanto ausu compescendam; Cosacorum autem recentem in Turcas dexeteritatem, non ipsis, sed fidei catholicae et principis pietati adscribendam. Quod si pluris illi, quam catholica unio aestimarentur, eorumque voluntati praeter Dei voluntatem obsecundaretur, verendum ne, quemadmodum populous Dei per Philistaeos, quibus indulserat ita respublica per eosdem palpates plectatur Cosacos. Posseque resurgere in rempublicam, factas ante ipsam unionem schismatis et variarum sectarum conspirationes. Ac ne idem in patria flat, quod in Silesia et alibi, pertimescendum. Cosacorum insolentiam, inionis discrimine non cohibendam, sed dissolvendam; quin etiam postmodum, neque conscientiam, neque Deum Dominium, neque unctum ejus curaturam, ac plura illo quondam perduelli Nalevaicone ausuram. |
Pospolstwo za taka śmiałość należy uskromić, Kazakow zaś świeża na Turkow dzielność ma siȩ przypisać wierze prawdziwey, i pobożności Krola. A ieżeli wiȩcey ich, niż prawowierną iedność waży, i woli ich mimo woli Boga dogadza, bać siȩ trzeba, żeby iako Lud Boży przez Filistynow, ktorym pobłażał, tak Rzeczpospolita przez tychże Kozakow nie była karana. A może siȩ to stać, że powstaną przeciwko Rzeczypospolitey przed samą iednością uczynione odszczepiencow i rożnych kacerstw bunty. I żeby siȩ toż samo w Oyczyznie nie stało, co w Sląsku i gdzie indzie, lȩkać siȩ trzeba. Kozakow swawoli dla iednośći niebespieczenstwa uskramiać nie trzeba, ale rozbrat uczynić. Wżdy też napotym ani o sumnienie, ani o Pana Boga, ani Pomazanća jego dbać nie bedzie: i na wiȩkszé rzeczy, niż ow niegdys buntownik Nalewayko odważyć siȩ zechce. |
…kozacką posługȩ (ktory dzielność nie dawno przeszłą nie im, ale Wierze Swiȩtey yNabożności y szczȩściu Krola Jmci Pana Naszego Miłościwego ma siȩ słusznie przypisać) nad Unią Swiȩta przełożono, y onych woli (mimo woli Bożey) zadosyć uczyniono bȩdzie, obawiaċ siȩ, aby tense Bog Sprawiedliwym Sądem swoim nit skarał tey Oyczyzny miłey, a to przez tychże Kozakow, iako niegdy lud Boży przez Philistynczykow, że im pobłażył był y ufolgował… Nadto wskrzesić siȩ znowu mogą one piersze przed Unią zaczȩte Confederatie Schyzmy z Sektami rożnymi, a zatem obawiać siȩ, żeby toż nie działo siȩ w Oyczyznie naszey, co siȩ dzieie w Sląsku, y indziey. Kozacka też swawola tym siȩ nie zwiąże, ale rozwiąże, ktory napotem, nie maiąc wzglȩdu na Boga, Pomazanca iego, y sumienie swoie, wiȩkszych siȩ rzeczy ważyć bȩdą niżeli siȩ ważył Nalewayko. |
|
Certi sumus, Deum fortem usque in finem huic opera suo benedicturum, omneque praepedimentum, non Cosaticum duntaxat, sed etiam tartareum sublaturum, absque ullo nocumento, imo cum magna solaminum unionis divinorum ampliatione. Sane in tot tantisque reipublicae malis, dum unio decumanis sepulta videretur fluctibus, benedixit Deus opera suo, sublatae tempestates, debellati orci assultus, insolentes sedate fluctus, promissa demum coelo operatur unio solatia. |
Pewni iesteśmy, iż Bog mocny aż do konca temu dziełu swemu błogosławić bȩndzie, i wszelką przeszkodȩ nie tylko Kozacką, ale też i piekielną zniesie bez żadney szkody; owszem z wielkiem iednośći pociech Boskich przyczynieniem. Здесь Кульчинский заканчивает цитату и продолжает: Zaiste wtyle, i takich utrapieniach Rzeczypospolitey, kiedy iedność w naywiȩkszych zdawała siȩ zostawać nawalnościach, pobłogosławił Bog dziełu swemu; ustały zamieszania, pokonane są piekielne naiazdy, uspokoiły siȩ wzruszone burzliwości, obiecane nakoniec iedności Pan z nieba pociechi zesłał. |
Pewniśmy, że tenże Bog mocny y do konca temu Dziełu Swemu pobłogosławi, y wszelką przeszkodȩ nie tylko Kozacką ale y diabelską zniesie y zwalczy beż żadney szkody, y owszem z przymnożeniem uciech iey duchownych. |
Если в самом начале первого отрывка можно узнать пожелание Кунцевича наказать хлопов (Karnością by tedy to Chłopstwo od takich głosow odstraszyć), то в конце второго появляется прибавка самого Суши: «Действительно, в столь тяжелых и великих потрясениях республики, когда уния уже десять раз казалась умиравшей, благоволил Бог делу Своему — гордые времена, нападения побежденной смерти, необыкновенные потрясения умиротворены — благодаря небу уния приобрела обещанное утешение». Так хотелось биографу превратить в пророчество слова Кунцевича о будущем унии, что он объединил их со своим комментарием[1]. Эту «фальсификацию», распознанную о. Игнатием Кульчинским, конечно, никто из униатских писателей не поставил в вину Якову Суше.
[1] Слова Кунцевича о казаках трактовались униатскими писателями в разное время по-разному, в зависимости от политической конъюнктуры. Если Яков Суша во вт. пол. XVII в. видел казаков побежденными, а унию торжествующей, то о. Афанасий Великий в сер. XX в. видел в словах Кунцевича почти что указание на будущий упадок и разделы Речи Посполитой. Welykyj A.G. S. Josaphat – Hieromartyr. Dokumenta Romana Beatificationis et Canonisationis // Analecta OSBM. — Series II. Sectio III. Vol. I. — Р. 262 — N. 28. Однако более объективно будет назвать эти слова Кунцевича не пророческими (prophetica), а мечтательными.
3. Повод для переписки
Поводом для обмена колкими письмами между литовским канцлером и полоцким владыкой было желание Сапеги удержать Кунцевича от крутых мер по насаждению унии, чтобы поддержать стабильность в стране, помнящей недавние войны с Московским царством и Турцией. Уния доставляла немало хлопот польскому правительству более всего потому, что православные отказывались признавать ее, на сеймах требовали свободы своей веры, жаловались на различные притеснения и добивались признания своей иерархии во главе с митр. Иовом Борецким. Главной движущей силой этих требований стали казаки. В такой ситуации, как казалось канцлеру, малейших искр хватило бы для возгорания большого пожара. Лев Сапега уже неоднократно приводил Иосафату Кунцевичу свои политические соображения, указывая то на отношения с Москвой, то на турецкое наступление, то на казацкую угрозу, как это видно из сохранившегося ответа архиепископа от 21.01.1622. О начале переписки литовского канцлера и полоцкого архиепископа можно немало гадать, как это делает М. Баўтовіч[1], но если говорить о фактических указаниях, то, опять же, есть свидетельство археографа о. Иоанна Григоровича
[1] В своем предисловии к изданию корреспонденции Иосафата Кунцевича Баўтовіч высказал предположение, что она началась на рубеже 1618–1619 гг. (Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 6). Это предположение он скоро превратил в установленный факт (Там же. С. 8). В качестве основания приводятся слова архиепископа из письма канцлеру от 21.01.1622 г., где говорится, что канцлер указывал «прежде на Москву», «потом на турецкое нападение», а «сейчас на казацкую угрозу». По мнению автора, указание на Москву может относиться ко времени некой политической неопределенности во взаимоотношениях Речи Посполитой и Московского царства между Деулинским перемирием 01.12.1618 и избранием Филарета на московское патриаршество 19.06.1619. По истечении указанного времени влияние на внутриполитическую обстановку в Москве со стороны Польши сделалось якобы невозможным. Таким образом, корреспонденция началась не позже 1619 г. Конечно, Сапега и Кунцевич могли переписываться задолого до 1622 г. Однако для установления факта предположения недостаточно. Из ответа Кунцевича не видно, что именно имел в виду Сапега, указывая на Москву. Действительно, в письме Сапеги от 12.03.1622 г. выражается сожаление, что Москва отвергла присягу Владиславу, значит, канцлер еще оставался при мысли о расширении влияния Польши на восток. Не следует забывать, что королевич Владислав продолжал именоваться «царем всея Руси» до Поляновского соглашения 1634 г., польское правительство избегало называть Михаила Романова московским царем, порубежные споры и неурядицы приводили к взаимным обвинениям. Поэтому взаимоотношения двух государств долгое время после Деулинского перемирия оставались напряженными. На соборе в Москве в октябре 1621 г. было даже принято решение собирать войско для войны с Сигизмундом, к чему еще в августе призывал и турецкий султан, который начинал в это время войну с Речью Посполитой. Однако неудача турок под Хотином заставила московское правительство воздержаться от дальнейших военных приготовлений. Таким образом, «московский фактор» имел немалый политический вес и в 1619, и в 1620, и в 1621 гг. Отправляя свое «первое» письмо, Сапега мог как раз иметь в виду готовящийся союз турецкого султана и московского царя в августе 1621 г. Во всяком случае весьма странно, что Кунцевич ставит в один ряд события почти трехлетней давности с событиями последних нескольких месяцев. Однако нужно учесть и то, что «указывать на Москву» канцлер мог совсем в другом отношении: как на пример религиозной нетерпимости (запрет на строительство католических храмов). В таком смысле ссылался «на Москву» витебский воевода Ян Завиша в своем письме Кунцевичу от 29.03.1621 (Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 32). Возможна также и другая трактовка этой ссылки: полоцкий архиепископ в ответе Сапеге от 21.01.1622 г. вспоминает, как один московский воевода упрекал польское правительство за то, что православные лишаются своих церквей. Понятно, что сенатору было неприятно слышать такие упреки с московской стороны и он мог поставить это на вид Кунцевичу в своем несохранившемся письме. Дополнительным аргументом Баўтовіча для того, чтобы относить начало переписки к рубежу 1618 и 1619 гг., является разбор дела о неповиновении Кунцевичу могилевских мещан, которое имело место 09.10.1618. Действительно, в результате разбирательства Сигизмунд издал декрет от 22.03.1619 г. об их суровом наказании. Сапега как канцлер и, кроме того, могилевский староста был, конечно, не последним лицом в этом разбирательстве. Однако нет никаких прямых указаний, что могилевский процесс положил начало его переписке с Кунцевичем на рубеже 1618–1619 гг. Вполне естественно, что могилевское разбирательство послужило тревожным сигналом для канцлера и тот уже не упускал из виду униатского владыку, напоминая ему о разумной осторожности. Делать это он мог и при личной встрече в ходе все того же разбирательства в Варшаве. В этом смысле можно трактовать его слова из письма к митр. Иосифу Рутскому от 09.02.1621: Давно я предостерегал его, просил и увещевал, чтобы он так жестоко не действовал». Это, конечно, не выходит за рамки предположений. Так дело обстоит с вопросом о «первом» письме Сапеги. В сентябре 1621 г., во время польско-турецкого противостояния на Днестре, было естественно, что канцлер мог написать архиепископу еще одно письмо, поскольку казаки в ходе кампании выказывали недоверие полякам, что те сдержат свои обещания (в том числе не стеснять православных). Говоря о гипотетичном «втором» письме, Баўтовіч допускает неточность: «Напісанне гэтага ліста Сапегам можна аднесці да часу між выхадам у жніўні 1621 г. вайсковых аддзелаў пад Хоцін і 09.10.1621, днём перамогі войскаў Рэчы Паспалітай пад началам Яна Караля Хадкевіча над вайсковай группоўкай Асмана II» (Там же. С.10). Сражение под Хотином, однако, не принесло победы ни одной из сторон. Военные действия прекратились 28.09.1621. Мир был заключен 09.10.1621, а Ходкевич умер за две недели до этого. Наконец, в октябре 1621 г., находясь еще под Хотином, казаки выслали королю ряд своих требований, но получили только обещание денежного вознаграждения за службу и приказ разойтись по домам. В ответ на это войско запорожское со всем вооружением расквартировалось под Киевом. Казаки собирались потребовать от короля выполнения всех своих прежних условий, о чем свидетельствует петиция киевских обывателей к гетману Сагайдачному, поданная по прибытии его в Киев в ноябре 1621 г. Не эту ли угрозу казаков имел в виду Сапега, когда писал Кунцевичу очередное письмо где-нибудь в конце ноября – начале декабря 1621 г.? Именно на него и сохранился ответ архиепископа от 21.01.1622 г. (на это указывает Кунцевич словом «теперь» — teraz).
о существовании подлинного письма Сапеги Кунцевичу от 18.10.1620. с просьбой, чтобы тот снисходительно относился к православным[1]. О своих прежних письмах Кунцевичу, написанных во время «татарского похода» (в турецком войске Османа II под Хотином было несколько десятков тысяч татар), вспоминает также сам Сапега в письме от 12.03.1622 г. Таким образом, и в 1620 г., и в 1621 г. в нескольких своих посланиях канцлер пытался обуздать полоцкого архиепископа. Конечно, у канцлера были не только политические причины слать Кунцевичу письмо за письмом. Последний и так подавал немало поводов для беспокойства. По свидетельству самого архиепископа (в письме 21.01.1622), его паства была спокойна до октября 1620 г., когда Иерусалимский патриарх Феофан начал посвящать епископов для православных. Теперь люди отказывались повиноваться Кунцевичу и отдавали себя в послушание новому Полоцкому епископу Мелетию Смотрицкому. В ответ на это униатский владыка взялся за крутые меры. С начала 1621 г. он так активно утверждал свою духовную власть, отбирая или запечатывая церкви, что вызвал осуждение даже у польских сенаторов. Еще 09.02.1621 г. Лев Сапега писал об этом митр. Иосифу-Вельямину Рутскому: «Не только я, но и другие весьма осуждают то, что ксендз владыка Полоцкий слишком жестоко начал поступать в этих делах и очень надоел и омерзел народу, как в Полоцке, так и везде. Давно я предостерегал его в этом, просил и увещевал, чтобы он так жестоко не действовал, но его милость, имея свои резоны, более упрямые, нежели основательные, не хотел принимать и слушать наших справедливых резонов. Дай Бог, чтобы последствия его распоряжений и суровых действий не повредили Речи Посполитой. Ради Бога прошу Вашу Милость, вразуми его, чтобы он прекратил и оставил свою суровость в этих делах… Пожалуйста, Ваша Милость, держи его на вожжах»[2]. Действительно, в Полоцке к июню 1621 г. православные были лишены всех храмов, поэтому должны были собираться в частном доме[3]. Церкви в Могилеве были переданы Кунцевичу королевским декретом от 22.03.1619 г. Спустя полгода он их распечатал, как пишет сам в письме Сапеге от 22.04.1622 г. Однако вскоре право совершать в них богослужение получили только те, кто принял унию («добрые католики»). Понятно, что для православных священников эти церкви были закрыты[4]. Так продолжалось уже несколько лет. Например, о закрытии церквей в Могилеве и Орше в 1620 г. свидетельствовал на варшавском сейме волынский депутат Лаврентий Древинский[5]. В Могилевской хронике Т. Сурты и Ю. Трубницкого отмечается, какую долгую память оставило после себя это закрытие православных храмов, когда и в шалаше, что стоял за пределами города около дороги на Вильно, униаты не давали православным совершать богослужение[6]. В Витебске почти все жители вышли из подчинения Кунцевичу и заявили о своей приверженности Смотрицкому.
[1] БГАМЛИ. Ф.6. Оп.1 Д.41. Л. 28.
[2] Археографический сборник документов. — Т. 2. — С. 30—31.
[3] Сапунов А.П. Витебская старина. — Витебск, 1888. — Т. 5. Ч. 1. — С. 121—122.
[4] В Записках игумена Ореста (составлены во второй четверти XIX в.) приводится факт со ссылкой на архив Спасского собора, что могилевские священники после захвата церквей Кунцевичем в 1620 г. отказались признавать его своим пастырем, но при этом не посягали на отобранные у них храмы. Археографический сборник документов. — Т. 5. — С. 121.
[5] Бантыш-Каменский Н. Историческое известие о возникшей в Польше унии. — М., 2001. — С. 67. Уния в документах. — Мн., 1997. — С. 315. Есть, впрочем, предположение, что сейм, на котором выступил Древинский, состоялся не в ноябре 1620, а в сентябре 1621 г.: Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. — М., 1996. — Кн. 6. — С. 666. — Примеч. 160. См. также жалобу православных депутатов на сейме 1622 г.: Сборник документов, уясняющих отношение латино-польской пропаганды к русской вере и народности. — Вильна, 1866. — Вып. 2. — С. 68.
[6] Полное Собрание Русских летописей. — М., 1960. — Т. 35: Летописи белорусско-литовские. — С. 241.
Витебский воевода Ян Завиша писал полоцкому владыке 29.03.1621, что он и со свечкой не нашел бы в городе даже одного верного католика или униата[1]. Очевидно, Кунцевич пытался вернуть под свою юрисдикцию отнятые православными церкви в Витебске с помощью светской власти. Однако его протест не был даже записан в витебские городские книги, поэтому ему пришлось вносить его в Полоцке 28.04.1621 г.[2] Борьба вокруг витебских церквей обострилась в 1622 г., что, в конечном счете, послужило прологом к трагедии в 1623 г. Официальный биограф Яков Суша, описывая это время деятельности униатского патрона, говорит, что при посещении Витебска, Орши и других городов и панских владений в своей епархии Кунцевич не только старался восстанавливать и украшать церкви, проповедовать в пользу унии, но и отстранял священников-схизматиков (schismaticisque presbyteris amandatis), подчинял души (submittebat animas) православных отцам-иезуитам, которых православные гнушались. Когда же он встречал противостояние, действовал строгими мерами: церкви закрывал, священников одних наказывал штрафами, других изгонял из своей епархии, а «богохульные книги» сжигал[3]. Слухи о его строгостях, когда он «в Витебске местных попов посадил в тюрьму за то, что они в костел не ходят» достигли даже московского государства, что дало повод Сапеге указывать в своем письме Кунцевичу на Москву[4].
[1] Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 33.
[2] Об этом сообщается в комиссарском декрете по делу об убийстве Кунцевича в 1623 г. Сапунов А.П. Витебская старина. — Витебск, 1883. —Т. 1. — С. 225. Уния в документах. — С. 348.
[3] “… ecclesias ipsas clauderet, sacerdotes alios poenis coerceret, alios diocese prohiberet, librosque blasphemos exureret”. Susza J. Op. cit. — P. 54—57. См. также: Kulczynski I. Menologium Bazylianskie. — S. 207—208.
[4] Брестская уния 1596 г. и общественно-политическая борьба на Украине и в Белоруссии в конце XVI — первой половине XVII в. Ред. Флоря Б.Н. — М., 1999. — Ч. II. — С. 198.
Поскольку православные отказывались посещать униатские храмы и принимать от униатских священников требы, зачастую их дети оставались некрещенными, а умершие не отпетыми[1]. В своей ревности полоцкий архиепископ доходил до того, что приказывал вырывать тела умерших, чтобы совершить над ними погребальную службу униатскому священнику. Об этом сохранился красноречивый документ от 12.04.1621 г., когда возный полоцкого воеводства Иван Скирмонт засвидетельствовал происшествие на кладбище при церкви Рождества Богородицы: лентвойт Петр Васильевич вместе со своим сыном похоронили умершего ребенка без отпевания, и когда служители по приказу архиепископа откопали тело, то они вместе с помощниками отобрали тело у слуг архиепископа и закопали снова[2]. По всей видимости, этот случай в Полоцке настолько возмутил Кунцевича, что тот в 1622 г. приказал вырыть несколько тел православных и выбросить их за кладбищенскую ограду[3].
[1] В униатском полемическом сочинении Sowita wina (1621 г.) признается, что «некоторые церкви остаются запечатанными», но нет такого места, где бы все церкви стояли без служб. Якобы сами православные из-за пропаганды не принявших унию священников гнушаются ими и потому не крестят детей, не венчают браков и умирают без христианского напутствия. АЮЗР. — Ч.1. Т.7. — С. 500. В таком же духе объясняет ситуацию и Кунцевич в своем письме Сапеге от 22.04.1622 г.
[2] Археографический сборник документов. — Т. 1. — С. 263 — 264.
[3] Сеймовая речь православных депутатов, в которой упоминается этот факт, имевший место «в прошлом году», была произнесена в начале 1623 г. Сборник документов, уясняющих отношение латино-польской пропаганды к русской вере и народности. — С. 68. Уния в документах. — С. 341. Случай этот униатскими писателями попросту отвергается (см. например: Пануцевіч В. Сьвяты Язафат. — Полацк, 2000. — С. 83). На юбилейных чтениях по поводу Брестской унии английский исследователь Франсис Томсон назвал его «сознательной ложью», «которую повторяют конфессиональные клеветники» (Томсон Ф. Мелетий Смотрицкий и уния с Римом: религиозная дилемма в Рутении XVII в. // 400 лет Брестской церковной унии – 1596–1996 — критическая переоценка: сборник материалов международного симпозиума — Нейменген, Голландия, М., 1998. — С. 192 — Примеч. 63). При этом свидетельство о приказе Кунцевича выкопать из могилы умершего ребенка в 1621 г. игнорируется. Этот факт, однако, был опубликован еще в 1867 г. и сразу обратил на себя внимание исследователей (см. например: Кулиш П.А. История воссоединения Руси. — СПб., 1874. — Т. III. — С. 19; Макарий (Булгаков), митр. История Русской Церкви. — Кн. 6. — С. 425, 622. — Примеч. 242). В этом деле у Кунцевича уже был предшественник: в 1616 г. Владимирский епископ Иоанн Мороховский также приказал выбросить из соборной церкви тела православных дворян, умерших до заключения унии с Римом. Сборник документов, уясняющих отношение латино-польской пропаганды к русской вере и народности. — С. 67.
По свидетельству самого Сапеги, даже полоцкие униаты отшатнулись от своего епископа («tych, ktorzy byli iuż pod posłuszenstwem Wści w Połocku, odraziłeś od siebe, z owieczek poczyniłeś kozły» — письмо от 12.03.1622). Апологеты Кунцевича не хотят замечать, что кроме политических обстоятельств того времени ревностная деятельность полоцкого владыки уже сама была достаточным поводом для его интенсивной переписки с литовским канцлером в 1620-1622 гг.
4. Спор сенатора и архиепископа о мерах по насаждению унии
Конечно, переписка Льва Сапеги и Иосафата Кунцевича отражает их личные взгляды, появилась под влиянием определенных обстоятельств и несет на себе, как и многие споры, отпечаток субъективности. Униатские писатели объясняли позицию Сапеги самыми разными причинами. Ему приписывали политический оппортунизм и страх перед казаками[1], личную обиду и доверие слухам[2], даже подозревали в подкупе[3]. Подвергалось сомнению и само авторство Сапеги, о чем свидетельствует один рукописный текст канонизационного процесса Кунцевича: «Это слишком колкое письмо, написанное на нескольких листах, вероятно, служившим у него (канцлера — А.Х.) еретиком или схизматиком»[4]. Однако в тексте послания есть слова, которыми Лев Сапега оправдывается от подобных подозрений и обвинений, говоря, что он пишет свое письмо не по пристрастию к православным и добавляет, что в таком духе делали свои представления Кунцевичу и другие лица. «(Какой бывает вред — А.Х.) От таких поблажек с католической стороны и политической снисходительности, — передает канцлер мысль Иосафата и отвечает. — Потише, пожалуйста (bona verba, quaeso — цитата из Теренция), что в этом деле делаются Вам напоминания и предостережения как от меня, так и от других, то не по пристрастию к противной стороне, а по заповеди Самого Спасителя, сказавшего, если согрешит против тебя брат твой, наедине обличи его (Мф. 18, 15)».
[1] Соловій М.М., Великий А.Г. Святий Йосафат Кунцевич. Його життя і доба. — Торонто, 1967. — С. 135. — [Электронный ресурс] — Режим доступа: uniat.ucoz.com/Knygy/Sv_Josaphat.doc. — Дата доступа: 10. 01. 2012.
[2] Szymanski P. — Op. cit. — S. 186 — 187, 190.
[3] «Копия письма Леона Сапеги, схизматического, нехристианского, написанного канцлером, подкупленным могилевцами» — слова польского переписчика в рукописи Б. РГИА. Ф. 823. Оп. 3. Д. 163. Л.1.
[4] Жукович П.Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (с 1609). — СПб., 1908. — Вып. 4. — С. 35 — Примеч. 51.
Таким образом, ответ Сапеги был задуман как обличение, увещание. По этой причине текст насыщен библейскими цитатами в морализаторском духе. Автор не скрывает своей обеспокоенности: «Вы в своих поступках руководствуетесь больше честолюбием и ненавистью, чем братской любовью, вопреки воле королевской, вопреки запрещениям государства стали причиной тех опасных искр, которые всем нам угрожают или всеобщим, или сильнейшим пожаром». Как уже говорилось, у канцлера были все основания так писать. Поступки полоцкого владыки служили достаточным поводом для сильнейшего возмущения. А казацкое возмущение вспыхивало и от меньших причин. Так, летом 1621 г. королевский посол ксендз Оборницкий свидетельствовал, что поводом для призыва избивать евреев по всей Украине стала поруганная икона в доме одного иудея, что полковник Бородавка на казацкой сходке восклицал: «Перед войском запорожским трясется вся земля польская и турецкая и целый свет», на что ксендз со страхом сказал себе: «Сохрани, Боже, здешних католиков, малочисленных и плохих! Некуда бежать: всего нас лишили. Местечки, волости опустошены казаками. Людей нет: что только живое, пошло в казачество. Сам султан турецкий и хан не причинили бы большего вреда»[1]. Требования казаков признать поставленную патриархом Феофаном в 1620 г. киевскую православную иерархию ставили унию в тяжелейшее положение и доставляли польским политикам немало хлопот. В таких обстоятельствах любые действия униатского духовенства, вызывающие ропот у населения, расшатывали и без того непрочное общественное спокойствие. Уния становилась причиной разделения, из-за нее власть теряла доверие, эта «беспокойная и сварливая союзница Римской Церкви», по слову Сапеги, приносила только беспокойства, огорчения и досады. Поэтому литовский канцлер обращался к Кунцевичу с сентенцией «поспешай медленно» и призывал согласовываться с обстоятельствами и намерениями внутренней политики. Насколько в данном случае оказались уместными его советы, показали «Статьи успокоения» 1632 г., признававшие православную иерархию, и насколько верны опасения, показали казацкие войны Богдана Хмельницкого.
Лев Сапега и Иосафат Кунцевич существенно расходились в определении средств по насаждению унии. Для первого приобщение «схизматиков» к «одному стаду с одним верховным пастырем» есть дело, конечно, необходимое, и «схизматики пребывают вне Церкви (extra Ecclesiam)», но они суть те плевелы, которые должен потребить при Своем пришествии Сам Христос, обращать их нужно с кротостью без насилия. Какими бы они ни были отщепенцами, однако нельзя возбранять их богослужение и печатать их церкви, тем более что в Речи Посполитой ни иудеям не запрещено молиться в синагогах, ни татарам в их мечетях. Для Иосафата же обращение «схизматиков» есть его пастырский долг, исполнение которого не должно сообразовывать ни с какими внешними обстоятельствами. Для него «схизматическое» богослужение есть кощунство (bluznienie), ибо не может быть «никакого согласия Христа и Велиала» (письмо от 22.04.1622).
Сапега считает, что пастырь должен привлекать отступников к вере моральными средствами, и поэтому приводит Кунцевичу соответствующие евангельские и апостольские изречения (Мф. 11,28; 1 Кор. 13, 4–7и др.), указывает на добрые примеры святых. Однако униатский архиепископ смотрит на это дело с правовой точки зрения. Он говорит о своей архиерейской присяге и защите своих попираемых «схизматиками» прав (письмо от 22.04.1622). Библейские ссылки оппонента о любви, кротости и проч. оставляются им без внимания. В ответ на призыв канцлера к поддержанию гражданского мира Иосафат приводит слова Христа «Я пришел, чтобы принести на землю не мир, но меч» (Мф. 10,34). Впрочем, во всех беспорядках, по мнению Кунцевича, виноваты сами «схизматики», он только защищался от их нападок.
Полоцкий архиепископ заботился о своих архиерейских правах по понятным причинам. В его власти было изгонять не принимающих унию священников, чтобы назначить на их место «добрых католиков». Препятствовать его действиям могли братства и ктиторы храмов, которые покрывали православных священников и оставляли их в своих храмах, ссылаясь на т.н. право патроната. Униатский владыка вооружился против этого нужными документами, подтверждающими его власть беспрепятственно вершить свой суд по делам духовным. Например, в октябре 1620 г. он внес в Витебские актовые книги копии привилеев о правах епископа беспрепятственно «встягати и карати» виновных в церковных проступках на основании греческого Номоканона, свитка Ярослава, привилеев князя Витовта и короля Александра. Здесь же воспрещалось вмешательство в «суды духовные» светских лиц. Копию из книг Литовской метрики заверил канцлер Лев Сапега, а копию из митрополичьего архива заверил Иосиф-Вельямин Рутский в конце 1619 г.[2] Когда дело доходило до открытого неповиновения Кунцевичу, как это было в Могилеве, то он не затруднялся прибегать к услугам суда светского, чтобы наказать виновных. Так, в 1619 г. он требовал перед королем «покарания на горле» для некоторых могилевских мещан[3].
[1] Грушевський М.С. Історія України-Руси. — Т. 7. — Київ-Львів, 1909. — С. 460.
[2] Историко-юридические материалы, извлеченные из актовых книг губерний Витебской и Могилевской. — Витебск, 1871. — Вып. 1. — С. 356 — 364.
[3] Королевский декрет о наказании их смертью, как известно, так и не был приведен в исполнение, однако в этом сказались, скорее всего, те самые «политические мотивы», о которых писал Кунцевичу Лев Сапега. Борьбу вокруг православных храмов в Могилеве пришлось вести и преемнику Кунцевича Антонию Селяве. Не принимающие унии жители построили две новых церкви (Воскресенскую и Покровскую), но когда их конфисковали, продолжали совершать службы в шалашах. В то же время на частной земле православные основали Кутеинский монастырь в Орше. Историко-юридические материалы… — Витебск, 1877. — Вып. 8. — С. 417—420; Вып. 2. — С. 356—364.
В 1622 г. волынские послы жаловались на сейме, что полоцкий владыка «дерзнул внести в брацлавские муниципальные книги, во имя и без ведома одного почтенного сенатора, декларацию, провозглашающую сообщниками некоей измены собратий наших, дворян воеводств Витебского, Могилевского и Полоцкого»[1]. Свою заинтересованность в судебных процессах Кунцевич показывал, например, тем, что в 1623 г. продвигал на должность возного (судебного помощника) в Полоцке своего кандидата, хотя это было право воеводы[2]. О том, что униатский архиепископ достаточно активно прибегал к судебным преследованиям своих противников, свидетельствовал также на процессе беатификации в 1637 г. один из его приближенных, грек-униат Эммануил Кантакузен: «Схизма была ему очень омерзительна, и упорных священников он арестовывал и сажал в заточение, и я сам однажды, по его приказу, схватил в Витебске на рынке попа-схизматика, и сидел в заключении он два дня, пока раб Божий, по ходатайству многих почтенных людей, тамошних обывателей, не велел его выпустить. Светских же лиц он притягивал к суду, как к задворному суду, так и к суду трибунальскому, земскому и гродскому, по делам об обидах церковных и бунтах»[3].
[1] Сборник документов, уясняющих отношение латино-польской пропаганды к русской вере и народности. — С. 68.
[2] Историко-юридические материалы… — Витебск, 1892. — Вып. 26. — С. 364.
[3] Цит. по: Жукович П.Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (с 1609). — СПб., 1908. — Вып. 4. — С. 69 — 70. О своих судебных процессах вспоминает и сам Кунцевич в письме от 21.01.1622 г.: «В делах моих, которые в судах королевских рассматриваются, прошу вашей милости и покровительства».
В таком же духе действовали и его сотрудники, как это можно наблюдать на примере судебного разбирательства о краже воска и свечей о. Гервасия Гостиловского в Могилеве[1].
Кроме судебных процессов, начатых Кунцевичем против частных лиц, неповинующихся его власти, им активно велись дела о земельных церковных владениях[2]. Под предлогом возвращения архиерейской кафедре или монастырю тех или иных наделов униатский владыка ослаблял влияние местной православной знати и брал под свой контроль находящиеся в их имениях православные храмы. Видимо, с тем же намерением принимал он участие и в процессах частных лиц, например, в деле некоего Маркьяновича в Блошниках[3]. Странное впечатление оставляет процесс Кунцевича с полоцким городничим Станиславом Жуком вокруг имений Гомля и Турец: после напряженных разбирательств из-за незаконно захваченных последним монастырских владений и наложением на Жука штрафа в 1300 польских злотых была предложена Кунцевичем мировая сделка, согласно которой он готов был вернуть отсуженные земли и прочие права на них обратно за вторичную уплату такой же суммы, однако Жук на это не согласился[4].
В правовом аспекте представляется и ссылка Иосафата Кунцевича на якобы имевшее место «намерение» князей Владимировичей, Ярославичей, Ягайловичей и Скиргайловичей учреждать кафедры и строить храмы для «католических бискупов», а не для «схизматиков» (письмо от 22.04.1622), и если такое их «намерение» будет нарушено через признание прав новопоставленной киевской иерархии митр. Иова Борецкого, то они будут выступать в качестве обвинителей (очевидно на небе) вместе с римскими папами, чьи пастырские права якобы будут попраны. Своеобразность такого «аргумента» самоочевидна: Иосафат жил в мире собственных грез.
[1] Историко-юридические материалы… — Витебск, 1877. — Вып. 8. — С. 379, 441.
[2] Указания на некоторые земельные процессы можно найти в: Историко-юридические материалы… — Витебск, 1891. — Вып. 22. — С. 284; Вып. 23. — С. 366 — 400, 422, 424; Вып. 26. — С. 127; Вып. 29. — С. 127 — 131. Сапунов А.П. Архив Полоцкой духовной консистории. — М., 1898. — С. 88—89, 94—95 (о Полоцком Борисо-Глебском монастыре).
[3] Историко-юридические материалы… — Витебск, 1892. — Вып. 23. — С. 402.
[4] Там же. — С. 366 — 400.
Исторические сопоставления и примеры Кунцевича из второго письма канцлеру выразительно характеризуют его агрессивное настроение в плане противодействия «схизматикам».
«Свидригайло такого же псевдо-митрополита схизматика (как теперь Борецкий) по имени Герасим поймал в Витебске и приказал сжечь, показав тем самым свой гнев на схизму»[1].
«Казаки, испугавшись унии как Божьего дела, стали уходить к татарам с главарем своим Наливайкой, и были разбиты нашими чудесным образом под Лубнами. Наливайку взяли живьем, потом и Никифора, всех смут виновника, и обоих казнили по заслугам».
«Появилось было не мало схизматиков и еретиков среди магнатов против Божьего дела[2], которое Бог совершил во дни их, но не добившись ничего, они отошли на Суд Божий».
«Что же удивительного, что схизматическая чернь показывает больше приязни туркам, чем благочестивому королю-католику. Карами бы отвести этих холопов от таких мнений, а не послаблениями».
Еще более выразительно предупреждение Кунцевича, чтобы казаки не сыграли ту же роль, какую сыграли с евреями библейские филистимляне, которых те сначала не изгнали с земли, Богом заповеданной, т.е. оказали им снисхождение, а затем они превратились в настоящий бич Божий для израильтян (Иис. Нав. 13, 2-3; Суд. 3,3; 10,8). Очевидно, не так уж далек был Кунцевич от мысли изгнать казаков из государства.
Отвечая на упреки Льва Сапеги за насилия над православными, униатский архиепископ перекладывал всю вину на них самих и, между прочим, писал: «Я никогда не принуждал схизматиков к вере и на них не наступал, скорее они сами, сначала три года были мне послушны, а затем уже год как наступают на меня сурово, вступив в согласие со Смотрицким, новоявленным псевдо-владыкой» (в письме от 21.01.1622 г.). «Бога призываю в свидетели, Который зрит сердце и дела мои, что я никаким дурным примером, ни суровым поступком не отталкивал от себя полочан и других прихожан моих, не откроется ни один знак моей суровости, которым бы я дал повод для возмущения душ людей непокорных, приносящих вред Речи Посполитой… Многие свидетели не только католики, но и еретики, живущие в моей епархии, подтвердят, что это так, а не иначе» (в письме от 22.04.1622 г.). De te ipso testimonium perhiberes, такое показание о себе самом не может считаться истинным. Павел Шиманский говорит, например, что Иосафат был подвержен, возможно, некоторым слабостям, но ведь и в Писании сказано: «Праведный семь раз на день падать может» (Притчи 24, 16)[3]. Действительно, данные слова Кунцевича свидетельствуют, что ему было чуждо критическое отношение к самому себе. Виленские городские книги уже несколько лет хранили памятники его суровости, например, жалобы о неоднократных нападениях униатских монахов и монастырских служек Троицкого монастыря под руководством своего старшего о. Иосафата Кунцевича на православный Свято-Духов монастырь в 1614–1615 гг.
[1] На самом деле Герасим был казнен по подозрению в переписке с врагом Свидригайло Сигизмундом Кейстутовичем. Причем митр. Герасим явно поддерживал проуниатские заявления Свидригайло и выражал даже будто бы готовность ехать в Рим для совершения унии. Грушевський М.С. Історія України-Руси. — Т. 5. — Київ-Львів, 1905. — С. 518 — 519.
[2] Речь идет о заключении Брестской унии и противной ей конфедерации православных с протестантами.
[3] Szymanski P. — Op. cit. — S. 185.
Тогда нападавшие стреляли и забрасывали камнями православных, тяжело ранили куском кирпича настоятеля — архим. Леонтия Карповича[1]. И теперь, когда писал свой ответ канцлеру, знал Кунцевич и о ропоте народа, понимал, что закрытие церквей производит тяжелое впечатление на людей, однако ему не зачем было «на схизматиков ссылаться» (письмо от 22.04.1622). Вопли противной стороны для него естественны как бы сами по себе. Предупреждения тех самых добрых католиков из его окружения о том, что насилие рождает насилие и ему угрожает смерть, казались Иосафату, наверное, райскими голосами. По своей внешности он еще следовал обычаям Восточной Церкви, но по духу своему он был убежденным воспитанником своих учителей, виленских иезуитов. Страстный поклонник практики самобичевания, он накладывал на себя посты и наносил удары и за православных[2]. В свое время он с величайшим благоговением положил на престол в виленском монастыре Св. Троицы два пальца митр. Ипатия Потея, отсеченные во время нападения Ивана Тупеки, с надписью из 117 псалма «наказуя наказа мя Господь, смерти же не предаде мя»[3]. По свидетельству Антония Селявы, Иосафат еще в бытность виленским архимандритом отличался такой пастырской ревностью, что доходил до рукоприкладства. Так, настоятельницу базилианского монастыря, будто бы истерическую особу, он воспитывал бичом и пощечинами[4]. Среди положительных свидетельств беатификационнго процесса 1637 г. встречаются слова полоцкого урядника Ивана Ходыки, который вспоминая ревность Кунцевича, рассказывал, как тот схватил его однажды за руку и не хотел выпускать из храма, уговаривая принять унию[5]. Трудно не заметить во всем этом неуравновешенность характера и упрямство полоцкого архиепископа: когда дело касалось столь священного для него предмета, он становился глух к словам других.
В своем письме Лев Сапега более чем за год предупреждал Кунцевича, говоря: «Что касается опасности для вашей жизни, можно сказать, что каждый сам бывает причиной своего несчастья». Вопреки той, прямо сказать, поэтической картине заклания невинного агнца, которую рисуют униатские писатели, основываясь на свидетельствах последующего канонизационного процесса[6], приведенные выше данные, современные жизни архиепископа, в особенности голос литовского канцлера, изображают униатского святого в более реальном виде. Казалось бы, расследование по делу об убийстве Кунцевича в Витебске должно было вскрыть все его насилия и послужить к объяснению возмущения жителей[7]. Однако в комиссарском декрете нет никаких жалоб на полоцкого владыку, а вина за убийство целиком ложится на злой умысел заговорщиков, поддавшихся Смотрицкому[8]. На самом деле, как это заметил биограф Иосафата бенедектинец Альфонс Гепен, зрелище суда было настолько грозно, что любая жалоба на поступки архиепископа была бы заглушена криками униатов и католиков[9]. Придерживаясь внешних форм судопроизводства, королевская комиссия прибыла не расследовать.
[1] Описание документов архива западнорусских униатских митрополитов. — СПб., 1897. — Т. I. — С. 155—156.
[2] Kulczynski I. Menologium Bazylianskie. — Wilna, 1771. — Cz. 2. — S. 186, 207.
[3] Wiszniewski M. Historya literatury Polskiej. — Krakow, 1851. — T. VIII. — S. 254.
[4] Соловій М.М., Великий А.Г. Святий Йосафат Кунцевич. Його життя і доба. — Торонто, 1967. — С. 101 — 102. — [Электронный ресурс] — Режим доступа: uniat.ucoz.com/Knygy/Sv_Josaphat.doc — Дата доступа: 10. 01. 2012.
[5] Там же. — С. 132.
[6] Например, Likowski E. Unia Brzeska (r. 1596). — Warszawa, 1907. — S. 302 — 310. Пануцевіч В. Указ. Соч. — С. 120 — 123.
[7] Критический разбор свидетельств убийства Кунцевича см.: Жукович П.Н. Сеймовая борьба православного западно-русского дворянства с церковной унией (с 1609). — СПб., 1908. — Вып. 4. — С. 69.
[8] Историко-юридические материалы… — Витебск, 1903. — Вып. 30. — С. 17 — 41. Уния в документах… С. 345 — 359.
[9] Коялович М.О. Ответ газете Le Monde, усиливающейся доказать, что наше русское мнение об Иосафате Кунцевиче не справедливо. — СПб., 1865. — С. 17.
Ее задачей было казнить. Причем наказывались не просто отдельные лица, а целый город, приговор выносился не только отдельным «схизматикам», но и их православному исповеданию (иначе трудно объяснить запрещение суда иметь православным в городе свои церкви). Противная сторона даже не дерзнула оправдываться насилиями Кунцевича. Что православные жители Витебска испытывали на себе давление и ожидали притеснений и оскорблений, доказывает то, что в ходе самого расследования и после него, будь то подозреваемые или совсем невиновные, торговые люди спешили получить письменные гарантии от королевских комиссаров, что их не будут преследовать[1]. Например, бургомистр Федор Сухорук вынужден был защищаться от подозрений даже через два года после витебского дела[2].
Казалось бы, Лев Сапега, возглавляя суровый суд, должен был руководствоваться требованиями справедливости и помнить свои слова, сказанные в письме Иосафату об опасности для его жизни. Но политика была для этого сановника выше проповедуемых моральных принципов. Как можно надежнее загасить искры опасного огня и строгостью предупредить распространение возможного пожара, было для него гораздо важнее. Эдвард Ликовский говорит, что Сапега впоследствии сожалел о своем остром письме Кунцевичу, хотел загладить свою вину перед ним[3]. Что ж, следствие предоставило ему хорошие для этого возможности.
Переписка канцлера Льва Сапеги и архиепископа Иосафата Кунцевича раскрывает отдельные аспекты униатской истории изнутри. Конечно, она не свободна от эмоциональности, далека от беспристрастности, но в этом диалоге ясно выступают мотивы двух действующих лиц. Особенно это важно для изучения личности Кунцевича. Безусловно, одно письмо Сапеги не может охарактеризовать всю деятельность униатского владыки. Здесь не говорится о его проповеднических и литературных трудах, заботах о подготовке духовенства, украшению церквей и проч. Но переписка объясняет самый смысл этой деятельности. То, что Иосафат искренно и истово предал себя делу унии, не подлежит никакому сомнению. Письмо Сапеги свидетельствует, если сказать словами ап. Павла, о его ревности не по разуму (Рим. 10,2). Впрочем, и сам Кунцевич своими ответами свидетельствует о том же не менее выразительно.
История этой переписки окутана полемикой вокруг унии и ее святого. Ее острота вполне объясняется значимостью самой темы. Униатские авторы вроде Вацлава Пануцевича и Міхася Баўтовіча настаивают еще на важности текстологии для выяснения правды[4]. Однако поиск истины предполагает рациональные сомнения и отвергает душевные пристрастия. Что же сказать о поисках правды писателями, для которых истина уже была высказана папой ex cathedra при канонизации Иосафата? Разве не ищут они лишь повод для апологетики своего патрона? Казалось бы, с течением времени, когда растет количество публикаций источников, можно ожидать постепенного продвижения в изучении спорных вопросов. Но в деле изучения биографии Кунцевича и его переписки католическая сторона остановилась на канонизационных материалах, так и не положив свои сведения на широкий пласт более независимых свидетельств.
[1] Историко-юридические материалы… — Витебск, 1871. — Вып. 1. — С. 366.
[2] Историко-юридические материалы… — Витебск, 1891. — Вып. 21. — С. 416 — 417.
[3] Likowski E. Unia Brzeska (r. 1596). — Warszawa, 1907. — S. 315. Известно, что Иосафат слыл покровителем рода Сапег: Żiwot Lwa Sapiehy. — Sanok, 1855. — S. 73.
[4] Пануцевіч В. Указ. Соч. — С. 73. Эпісталяцыя Сьвятога Язафата. — С. 3.
Имея в руках ранний латинский перевод двух писем, униатские публицисты не удосужились сверить их с выдаваемым за «аутентичный» польским текстом о. Павла Шиманского. Они удивительным образом повторяют в адрес Николая Бантыш-Каменского пустое обвинение в «фальсификации» письма Сапеги, обвинение, выдвинутое скорее поспешностью, чем основательностью. Безусловно, у православной стороны есть свои поводы для чувств к Иосафату Кунцевичу, совершенно отличные от благоговения. Можно сказать, что они обусловлены той грустной исторической памятью, которая из поколения в поколение передавалась православным людям на той земле, где пролилась его кровь. Эта память гораздо глубже любых мнимых или действительных идеологических схем нынешнего или прошлого века.
Список сокращений:
- АЗР — Акты Западной России.
- АЮЗР — Архив Юго-Западной России.
- БГАМЛИ — Белорусский Государственный Архив-Музей Литературы и Искусства.
- Библиотека СПбИИРАН — Библиотека Санкт-Петербургского Института истории Российской Академии наук.
- РГИА — Российский государственный исторический архив (Санкт-Петербург).