Для Западно-русских земель, и в частности для Белоруссии, знаменитый «польский вопрос», стоявший перед великими державами на протяжении последних трех-четырех столетий, зачастую являлся внутренним. После монголо-татарского нашествия западную часть ослабленной Руси сначала захватили литовцы, а затем она вошла в состав Речи Посполитой – республики польской и литовской католической шляхты, в которой русское православное население оказалось на положении «быдла» (польск. – скотина).
Начиная с образования Великого Княжества Литовского до последнего раздела Речи Посполитой, русский народ Белой и Малой Руси вел непрерывную борьбу за свое освобождение, которое претерпело несколько этапов  от организованных выступлений под началом родовитых русских князей, до казацких войн и партизанских действий гайдамаков. В силу своего антинародной природы, и безмерной расточительности шляхты, Речь Посполита к восемнадцатому веку пришла в полный упадок.

Из-за внутренней анархии, Речь Посполита стала представлять значительные неудобства для соседних держав, что привело к череде ее разделов, вплоть до полного исчезновения с политической карты Европы. Польско-литовская шляхта  в Российской Империи, стремясь вернуть свое абсолютное господство над  русским населением Белой и Малой Руси, неоднократно поднимало восстания с целью восстановления Речи Посполитой. Эти выступления, с целью ослабления России, часто подогревали Англия и Франция.
Поскольку шляхетские восстания всегда проходили и на Украине  с  Белоруссией, в них вынуждены были принимать участие и белорусы и малороссы. Некоторые современные белорусские авторы, пытаются исказить факты и трактуют польские восстания, как борьбу белорусского народа за свое освобождение от царизма. Да, белорусы активно участвовали в этих восстаниях, всячески помогая российским войскам вылавливать своих панов. Только в этом смысле события той эпохи можно рассматривать как форму борьбы белорусов за свое освобождение.
В 2011 году исполняется 180 лет событиям связанным с польским мятежом 1831 года.
К этой «юбилейной» дате известный российский историк Олег Рудольфович Айрапетов предоставил для публикации на сайте «Западная Русь» две главы из готовящейся к печати его книги в четырех томах "История внешней политики Российской империи, 1801-1914" .

С благодарностью автору, редакция сайта «Западная Русь».

 

 

Революция 1830 г., бельгийский вопрос и начало польского мятежа

Однако и после решения столь долгой и тяжелой проблемы, как греческая, успокоение во внешнеполитических делах было недолгим. С 1827 г. французская эскадра блокировала побережье Алжира, стремясь заставить местного правителя – дея Хусейна пойти на уступки в ряде вопросов, самым главным из которых было прекращение пиратства. Дей поддерживал его и был напрямую заинтересован в работорговле, т.к. получал каждого десятого из захваченных на море пленников. В Париже поначалу строили планы на возмозможное содействие египетской армии в наземных операциях в Магрибе. В Каире не спешили идти навстречу этим планам, но сотрудничество с Францией ценили очень высоко. Переговоры с Хусейном ни к чему не привели, и с марта 1830 г. Франция открыто приступила к подготовке экспедиции в Алжир. 15 мая к его берегам прибило два французских брига, 93 моряка были обезглавлены, 87 захвачены в плен. Дей открыто заявил о выплате денежной премии за каждую принесенную ему голову француза. Этот инцидент и был использован в качестве повода для давно готовившегося похода. 25 мая 1830 г. Французская эскадра в составе 675 кораблей, из которых 103 были военными, вышла из Тулона и 14 июня на побережье Алжира высадился десант – около 30 тыс. чел. с осадной и полевой артиллерией. Через несколько дней Хусейн капитулировал.[1]

19 июня(1 июля) 1830 г. Петербург официально заверил Париж в своей поддержке действий в Северной Африке.[2] Завоевание Алжира не могло не отразиться негативным образом на франко-английских и франко-турецких отношениях. Алжир считался вассальным владением Турции, а Лондон традиционно крайне подозрительно относился к попыткам Парижа укрепить свои позиции вне собственно французского побережья на Средиземном море. Британское Адмиралтейство опасалось, что линия, связывающая две важнейшие позиции английского флота - Гибралтар и Мальту - окажется под угрозой. Из Великих Держав только Россия полностью поддержала действия Франции. Пиратство в Средиземном море было постоянной головной болью и для Петербурга – попытки добиться от султана гарантий безопасности для русских судов не приводили ни к чему. Также, как и в 1823 г., представитель русской армии был отправлен наблюдателем в штаб французского командующего.[3] Однако вскоре произошло событие, вследствие которого противоречия, связанные с алжирским вопросом, отошли на второй план. 27 июля 1830 года, в ответ на издание 26 июля Ордонансов(подписаны королем 25 июля), фактически покончивших с конституционной Хартией, во Франции началась революция.

Император Николай I был категорически против нарушения действовавших законов, и он предупреждал короля об опасных последствиях этой меры.[4] Сразу же после революции в разговоре с французским послом он заметил: «Если бы во время кровавых смут в Париже народ разграбил дом русского посольства и обнародовал бы мои депеши, то все были бы поражены, узнав, что я высказывался против государственного переворота; удивились бы, что русский самодержец поручает своему представителю внушить конституционному королю соблюдение установленной конституции, утвержденною присягою.»[5] Сам Карл, будучи еще наследником престола, в августе 1824 г. заявил русскому послу во Франции: «Надеюсь, что я еще долго останусь подле престола; но если Богу угодно будет призвать меня вступить на него, то я желаю, чтобы Государь знал, что я ничего не изменю, ни моей системы, ни моих министров.»[6] Став королем, он уже не считал необходимым делать такого рода заявления. Доводы князя де Полиньяка показались Карлу X более убедительными, чем советы из Петербурга. В результате 29 июля Париж был в руках восставших, король был вынужден бежать, а 2 августа 1830 г. он отрекся от престола в пользу своего внука герцога Бордосского под именем Генриха V при регентстве герцога Орлеанского, возглавившего временное правительство. Но уже 7 августа 1830 г. решением двух палат французского парламента старшая ветвь династии Бурбонов была низложена и королем французов был провозглашен Луи-Филипп I.[7]

О какой-либо форме вооруженного выступления против революции речи не было с самого начала, но она надолго покончила с русско-французским политическим сближением. К событиям, произошедшим во Франции, в столицах практически всех держав относились с опасением, не желая ни видеть перехода парижских волнений через государственные границы этого королевства, ни вмешиваться на стороне проигравшей династии. 23 июля(4 августа) русский посол в Англии граф А.Ф. Матушевич¹, докладывая об этом в Петербург, счел необходимым высказать следующие мысли: «Если Бурбоны своим роковым декретом от 25 июля совершили одну из тех ошибок, которые нельзя ни простить, ни исправить, разве можно разделять с ними ответственность за нее? Если они губят и оставляют на произвол судьбы свое собственное дело, как можно его поддерживать? Если есть какая-либо возможность продлить мир и не нарушать нашего согласия с Великобританией, как можно не стремится к достижению этого двойного результата?»[8] Николай I был доволен докладом своего дипломата. Император оставил помету: «Ответьте графу Матушевичу, что он превосходно предугадал мое мнение и оправдал мое доверие.»[9]

Находившийся летом 1830 г. на лечении в Карлсбаде Нессельроде обменялся взглядами на июльскую революцию с Меттернихом. Австрийский канцлер предложил: 1) провозгласить принцип невмешательства во внутренние дела Франции с условием, чтобы новое правительство уважало международные соглашения и не нарушало бы мир и спокойствие в Европе; 2) установить соглашение между Петербургом, Веной и Берлином по вопросу о признании Орлеанов, назначив Пруссию «центром соглашения». Нессельроде принял только первую часть предложения, и 2(14) августа 1830 г. в письме к Меттерниху заверил его, что «…никогда Государь не истратит ни одного заряда, не прольет капли русской крови, не израсходует копейки для исправления ошибок, совершенных во Франции.»[10] Действительно, вопрос о военном выступлении против Франции в Петербурге не рассматривался, но обсуждались возможные меры по общей обороне европейского порядка в случае агрессивных действий со стороны Парижа.

При этом Николай I резко осудил июльскую революцию 1830 г. 4(16) августа временно управляющий Министерством иностранных дел князь Х.А. фон Ливен известил русских дипломатических представителей за границей о следующих мерах, принятых по распоряжению императора: 1) все подданные Империи, королевства Польского и Великого княжества Финляндского, находящиеся во Франции, подлежали отзыву; 2) подданным Франции запрещался въезд в русские владения; 3) над всеми подданными Империи, королевства Польского и Великого княжества Финляндского, проживающих за рубежом, вводился «неукоснительный надзор».[11] 8(20) августа к этим мерам были добвалены следующие ограничения: 1) в российские и финляндские порты французские корабли допускались только под белым флагом(т.е. флагом Бурбонов); 2) корабли под трехцветным знаменем в русские воды не допускались, а те французские суда, которые уже находились в портах Империи и Великого княжества, в случае подъема трехцветного флага подлежали немедленному выдворению; 3) пришедшим под белым знаменем кораблям разрешалась погрузка и выгрузка товаров и закупка всего необходимого для плавания; 4) ни один из членов экипажей французских кораблей, как и их пассажиры, не имел права остаться в России.[12] Только после того, как 13(25) августа французское правительство официально известило Петербург о принятии нового флага, меры против триколора были отменены.[13] Русским подданным посещение Франции было разрешено только 15(27) мая 1831 г.[14]

«Мы давно предвидели это страшное событие, - писал император о революции в конце 1830 г., - и мы исчерпали при Карле X и его министрах все средства убеждения, допускаемые дружбою и хорошими нашими сношениями. Все было тщетно. Тогда мы не затруднились осудить противозаконные мероприятия Карла X. Но разве могли мы в тоже время признать законным Государем Франции другого, а не того, кто имел на то все права? Этого не допускал наш долг, который требовал оставаться верным началам, управлявшим в продолжении 15 лет всеми действиями союзников. Между тем наши союзники, не условившись с нами насчет такого серьезного и решительного шага, поспешили своим признанием увенчать революцию и узурпацию. Это был шаг роковой, непонятный, и с него начинается целый ряд бедствий, непрерывно обрушивающихся с того времени на Европу.»[15] К сожалению, в обстоятельствах, сложившихся летом 1830 г., Петербург в своей заботе о сохранении принципа законности оказался куда более приципиален, чем остальные европейские государства.

Уже 7 августа, в день своего провозглашения королем Франции, Луи-Филипп Орлеанский обратился ко всем европейским монархам, в том числе и к Николаю I. Обращение к императору состояло из двух писем: официального и конфиденциального. В первом содержалась информация о произошедших изменениях и заверения в дружественном отношении Франции к России и желании ее нового правителя сохранять мир в Европе. Во втором Луи-Филипп подробно излагал ход событий, приведший к революции и подчеркивал, что он вынужден был принять королевский титул для того, чтобы избежать дальнейших беспорядков. «На Вас, Государь, - призывал новоиспеченный монарх, - Франция прежде всего обращает свой взор. Ей отрадно видеть в России свою наиболее естественную и наиболее могущественную союзницу.»[16] Император не торопился с признанием «короля баррикад». «Принцип легитимизма, - заявил Николай I, - вот что будет руководить мною во всех случаях… Никогда не уклонюсь я от моих принципов: с принципами нельзя вступать в сделку, я же не вступлю в сделку с моей совестью.»[17] Нессельроде и Поццо ди Борго объединились в объяснении природы произошедших событий. Оба были категорически против вмешательства России во внутренние дела Франции и ухудшения отношений с ней.

13(25) августа Поццо писал главе русского МИДа: «Как только завязалась борьба не на жизнь, а на смерть, а это случилось на второй день восстания, я понял, что участь династии решена. Достаточно было оценить состояние и малочисленность задействованных войск(а большую их часть я лицезрел из окон здания посольства), чтобы понять, что им, лишенным провианта и изнемогавшим от усталости, долго не продержаться. На третий день мы оказались перед выбором между герцогом Орлеанским и республикой; несколько недобросовестных посредников с той и с другой стороны не могли уже изменить неудержимого хода событий. Их этих двух зол первое было бы меньшим, и посему мои коллеги и я решили принять его сторону, отнюдь не предрешая того, что будут делать дальше наши кабинеты. Понадобились немыслимые усилия, чтобы воздвигнуть этот призрак королевской власти, и понадобятся еще большие для его сохранения. Всеобщий интерес состоял в сохранении мира. Бурбоны вышли из игры, а при республике сохранить его было бы невозможно; мы получили возможность испытать, можно ли будет сделать это при короле французов… Англия со дня на день заявит о его признании; Матушевич уведомил об этом кабинет и сообщил мне; со стороны всех других признание также неизбежно. По приезде своем в Санкт-Петербург Вы увидите, какие доводы я привожу в оправдание этого решения. Любое другое привело бы нас к войне, и в этом случае Великобритания не поддержала бы, а, может быть, и осудила бы нас, поскольку мы действовали бы не так, как она. Французы утвердились бы в своих правах, и в то время, как Европа разделилась бы, они объединились бы для совместной защиты.»[18]

Предостережения Поццо ди Борго были разумны, однако, они не были услышаны. В памятной записке 18(30) августа и циркулярной депеше 24 августа(5 сентября) Петербург провозгласил, что император отказывается признать за Луи-Филиппом иной титул, кроме наместника королевства в малолетство законного наследника престола – герцога Бордосского, не вмешиваясь при этом во внутренние дела Франции при том условии, что Париж признает существующие с 1815 г. границы и не будет стараться изменить их, или экспортировать за свои пределы революцию.[19] Опасения были небезосновательны. В конце августа волнения вспыхнули в Саксонии, на улицах Лейпцига и Дрездена начались бои. Власти восстановили порядок с большим трудом.[20] Почти одновременно с этими событиями началась революция и в Бельгии, принадлежавшей с 1815 года Нидерландскому королевству. 23 августа в Брюсселе началось восстание, которое королевские войска оказались не в состоянии подавить. В начале сентября оно охватило практически крупные франкоязычные центры Нидерландов.[21] Во второй половине сентября небольшие голландские гарнизоны удерживали Антверпен (1,5 тыс. чел.), Намюр(3 тыс. чел.), Льеж(2 тыс. чел.), кроме того 3,5 тыс. прусских солдат находились в Люксембурге. Со своей стороны, восставшие получали помощь(не со стороны государства) из Франции. «Банды французов, - докладывал 16(28) сентября 1830 г. в Петербург посланник в Нидерландах, - ежедневно переходят границы, направляясь на указанный им сборный пункт в Брюсселе.»[22]

Появление французских добровольцев и их действия только усилили опасения, и далеко не только в России, возможного в будущем присоединения франкоязычной Бельгии к Франции, что значительно усилило бы это государство. Крепости, построенные в Бельгии для защиты от повторения французской агрессии под контролем держав-победительниц над Наполеоном и частично на их средства, рассматривались как средство обороны не только Голландии, но и всей северной Германии и ни в коем случае не должны были перейти во французские руки. Собственных же сил для их удержания у Бельгии было недостаточно.[23] Определенное значение для Петербурга имел и тот факт, что сестра Николая - Анна Павловна была женой наследника нидерландского престола – принца Оранского². Бельгийская революция резко усложнила картину европейских противоречий. Возникали новые очаги напряженности, а тем временем одна из Великих Держав отказывалась изменения в государственном устройстве другой. Мысль о признании нового французского правительства по-прежнему вызывала у императора «крайнее отвращение».[24] В конце концов, доводы дипломатов возобладали.

16(28) сентября 1830 г. Нессельроде подал доклад о необходимости признания нового режима во Франции. Отказ, по мнению вице-канцлера, мог привести только к одному – международной изоляции России и, как следствие – к росту напряженности в Европе и осложнению ситуации на Балканах и в Турции.[25] Николай I высказал свое мнение следующими словами: «Я покоряюсь Вашим доводам, но я беру Небо в свидетели, что я это делаю и сделал против моей совести и что это стоит мне самых тяжких усилий, которые когда-либо мне приходилось выносить. Это я констатирую.»[26] Только 18(30) сентября император дал ответ на личное письмо Луи-Филиппа, обратившись к нему «Государь». «Происшедшее в Париже – несчастье для Франции, как и для всей Европы. – Отмечал Николай I. – Принимаясь за решение предложенной Вам трудной задачи, Ваше Величество почувствовали надобность внушить доверие иностранным державам. Вы, так сказать, приняли на себя обязательство дать Европе гарантии мира и общественного порядка. Европа ожидает этих гарантий. Их можно снискать только в укреплении охранительной власти во Франции, в соблюдении ее правительством существующих договоров и внутреннего спокойствия соседних государств, наконец, в успехе усилий, которые Ваше Величество приложите к тому, чтобы остановить стремительный поток, грозящий затопить все и вся.»[27]

С вручением этого письма в начале октября 1830 г. Россия, после Англии, Пруссии и Австрии, окончательно признала новый порядок во Франции, но при этом - только de facto. В обращении императора к новому королю вместо слов «Государь, брат мой» поначалу использовалось вежливое и несколько самоуничижительное «Ваше Величество»(обычно так обращались подданные к коронованным особам, но не монархи друг к другу)[28], а затем была использована формула «великий и дорогой друг». Луи-Филипп поначалу был весьма удивлен тем, что Николай I отказался ответить на его дружественное обращение так, как это сделали все остальные монархи Европы, и, в ответ на разъяснения Поццо ди Борго о невозможности полноценного признания новой династии, воскликнул: «Господи! Это не я сверг с престола Карла X, он сам захотел его потерять, несмотря на предупреждения и советы во Франции и во всей Европе!»[29] Тем не менее, король французов смирился и принял вверительную грамоту русского посла с имевшимся в ней вежливо-оскорбительным полупризнанием.[30] Кризис в отношениях с Францией был преодолен, хотя русско-французские отношения после этих событий серьезно ухудшились.

Главной проблемой для императора по-прежнему оставалось нарушение законного порядка вещей в Европе. 20 сентября(2 октября) 1830 г. король Нидерландов и Великий Герцог Люксембургский Вильгельм I³ обратился к Николаю I с письмом, в котором извещал о бесплодности принятых им для «восстановления спокойствия» мер. Король указывал на опасность нарушения решений Венского конгресса относительно Нидерландов и разрушения Венской системы впоследствии, и поэтому просил помощи: «При этом положении вещей, плачевном как с точки зрения ущерба, наносимого благосостоянию моих верноподданных, так и в виду осложнений, угрожающих спокойствию Европы, мое посольство в С.-Петербурге будет иметь честь представить Министерству иностранных дел Вашего Императорского Величества отчет о положении Бельгии, в котором я счел своею обязанностью просить у моих союзников военного содействия. Льщу себя надеждой, что Вашему Императорского Величеству угодно будет благосклонно принять это сообщение, а также мою просьбу и не отказать во внимании, вызываемом силою обстоятельств, повидимому требующих весьма быстрых решений. Я думаю, что не заблуждаюсь, полагая, что вопрос, о котором идет речь, касается не только моих собственных владений, но и всей Европы. Если я совершенно не скрываю от себя тех трудностей, которые, принимая во внимание Францию, может создать военное содействие, то и Ваше Императорское Величество, смею думать, разделит, вероятно мое мнение, что предоставленное самому себе восстание в моем королевстве явится не менее серьезной опасностью, что оно парализует назначение Нидерландов в Европейской системе и что присутствие союзных войск на территории Нидерландов можно согласовать с сохранением общего мира.»[31]

Русская дипломатия еще до этого обращения начала подготовку соглашения между Австрией, Пруссией, Великобританией и Россией о совместных действиях в случае перехода французскими войсками бельгийской границы. 30 сентября(12 октября) Николай I дал соответствующее распоряжение Нессельроде, добавив при этом, что он готов выставить 150-тысячную армию.[32] Письмо короля Нидерландов пришло в Петербург 3(15) октября 1830 г. вместе с обращением наследника престола принца Оранского, который также просил об интервенции. Император, основываясь на решениях Парижского и Аахенского конгрессов, передавших Бельгию под власть Оранского дома, принял решение о немедленной подготовке русских войск к походу. Оказание помощи в ответ на призыв дружественного России монарха было для Николая I делом чести. По его приказу на западной границе в кратчайшие сроки должна была быть сосредоточена 60-тысячная армия для того, чтобы в случае необходимости поддержать выступление английских и прусских войск. Николай I был настроен весьма решительно и поначалу был даже готов выступить и в одиночку, вне зависимости от позиции Берлина и Лондона.[33] 5(17) октября последовал рескрипт управляющему Военным министерством генералу графу А.И. Чернышеву о начале подготовки к походу в Империи и Царстве Польском. При этом император приказал не делать тайны из военных приготовлений, надеясь, что эта демонстрация может способствовать предотвращению войны. 6(18) октября соответствующее распоряжение было направлено в Варшаву Великому Князю Константину Павловичу.[34]

«Не Бельгию, - отметил он на полях доклада Нессельроде от 8(20) октября 1830 г., - желаю я там побороть, но всеобщую революцию, которая постепенно и скорее чем думают, угрожает нам самим, если увидят, что мы трепещем перед нею.»[35] В отличие от революции в Париже, ответственность за которую, по мнению Николая I, несла королевская власть, в Брюсселе открыто торжествовал принцип революционного насилия над законом.[36] Император предложил странам-участницам договоров 1814 и 1815 гг. подавить это восстание, чтобы остановить распространение революции в Европе.[37] Петербургский кабинет некоторое время еще надеялся на то, что естественный ход событий заставит его союзников действовать энергичнее. О принятых в России военных мерах были немедленно извещены Берлин и Вена. Однако предложения русского императора не встретили поддержки в Вене и Берлине, где хотели избежать развития кризиса в войну с Францией. Что касается Англии, то она решительно отказывалась идти на обострение обстановки в Бельгии или вокруг нее.[38]

Нессельроде энергично настаивал на том, что Россия ни в коем случае не должна действовать изолированно, без учета мнения и позиции, занятой ее Австрией и Пруссией. Он старался убедить императора, что торопливость в вопросе о военном выступлении может привести к негативным для престижа Империи последствиям. «Если бы мы стали действовать, - докладывал монарху его вице-канцлер 11(23) октября 1830 г., - не зная намерений наших союзников, то могли бы не раз оказаться перед необходимостью менять свои собственные решения. Географическое положение России дает кабинету Вашего Величества благоприятную позицию, позволяющую следить за событиями и обязывающею принимать в них прямое участие лишь постольку, поскольку это будет сочтено необходимым с точки зрения его консервативной по преимуществу политики, и именно на сохранение этой в равной степени достойной и сильной линии поведения направлены наши заботы и наши усилия.»[39]

13(25) октября император ответил на просьбу Вильгельма I: «Интересы всех правительств и мир всей Европы затрагиваются событиями в Бельгии. Проникнутый этими убеждениями, я готов выполнить в согласии с моими союзниками взятые на себя обязательства во всем их объеме и в части, касающейся меня, я не поколеблюсь ответить на призыв Вашего Величества: уже отдан приказ, чтобы были собраны войска. Однако, Ваше Величество сами считали подобающим мудрой политике отправить это обращение также и другим союзным дворам, которые, подобно мне, солидарны в этих важных обстоятельствах, и некоторые из них имеют даже большие возможности применить быстрые и решительные меры против разоряющих Ваше государство бедствий. Только совместно с этими Дворами я буду в состоянии оказать полезное посредничество в интересах мира и общественного порядка и помочь усилиям Вашего Величества. Всякое изолированное выступление с моей стороны не только не достигнет намеченной цели, но возможно нанесет реальный ущерб.»[40]

Кроме Нессельроде, против вмешательства в бельгийские дела выступал и Константин Павлович. Наместник Царства Польского возражал и против подготовки к военному выступлению в русской Польше, и, кроме того, обращал внимание своего брата на явное нежелание австрийцев и пруссаков втягиваться в войну в Нидерландах.[41] Тем временем восставшие бельгийцы постепенно расширяли подконтрольную им территорию. 15(27) октября они взяли Амстердам. 7-тысячный голландский гарнизон не смог удержать город и укрылся в его крепости.[42] 19(31) октября Николай I известил Вильгельма I, что при оказании ему помощи не может допустить, чтобы «наша интервенция привела к всеобщей войне». Для последнего требовалось сотрудничество со стороны Великобритании, и император предлагал подождать результата попыток ее правительства добиться решения вопроса дипломатическими средствами. 23 октября(4 ноября) 1830 г. последовало подписание представителями пяти Великих Держав в Лондоне протокола конференции, собранной по просьбе короля Вильгельма I. Документом предусматривалось создание Нидерландского королевства в границах 1814 г., и отвод бельгийских и голландских войск за эти границы.[43] Т.о., была найдена правовая основа для решения бельгийского вопроса на основе международного соглашения, однако само решение еще оставалось под вопросом.

30 октября(10 ноября) Временное правительство Бельгии открыло в Брюсселе заседания «Собрания представителей нации», которое подтвердило его полномочия и окончательно санкционировало разрыв с Нидерландами.[44] Новое государство практически завершило процесс своего создания. Вслед за этим принц Оранский выступил за признание Бельгии со стороны Гааги, что вызвало недовольство со стороны Николая I. Император предпочитал, чтобы король Нидерландов не торопится в этом вопросе.[45] По-прежнему не решенным оставался вопрос о границах между Бельгией и Нидерландами. Демаркационная линия с самого начала вызывала недовольство как в Брюсселе, так и в Гааге, и гарантий того, что вслед за отводом войск не начнется конфликт из-за спорных территорий не было. Прежде всего, речь шла об Антверпене, контролирующем выход к морю из устья Шельды – эту крепость по-прежнему удерживал голландский гарнизон. Со своей стороны, бельгийцы претендовали на район Маастрихта, заселенный франко-говорящими католиками. Лишь в конце ноября 1830 г. Вильгельм I принял условия перемирия, предложенные Державами в Лондоне[46], и лишь 20 января 1831 г. был подписан протокол Лондонской коференции, определявший основные принципы раздела территории между Бельгией и Голландией и основные начала, на которых будет устроено будущее бельгийское государство: вечный нейтралитет и территориальная целостность, гарантированные пятью Великими Державами.[47]

Вплоть до конца 1830 г. Николай I все еще опасался, и, как показали события лета 1831 г. – не без оснований - возможности вмешательства в бельгийские дела Франции или новых неожиданностей со стороны революции. Правительство Луи-Филиппа было слабо, часть оппозиции во главе с республиканцами требовала присоединения Бельгии, в этой стране существовало тогда течение в пользу такого решения вопроса.[48] Продолжалась подготовка к возможному выступлению армии Царства Польского и 1-й русской армии, дислоцированной в Польше. Готовность России к войне, по мнению ее монарха, по прежнему оставалась лучшим способом ее предупреждения. 1(13) ноября 1830 г. он известил пребывающего в Берлине фельдмаршала Дибича, который был отправлен туда с целью соглашения с Пруссией на случай начала военных действий, что военные приготовления идут весьма успешно, и что в середине декабря 1830 г. к походу будут готовы польская армия, I, II, Литовский и Гренадерский корпуса и резервная артиллерия. По приказу императора, информация об этом была помещена в газетах, «…чтобы доказать якобинцам всех стран, что их не боятся, что везде стоят под ружьем.»[49]

Между тем, положение русской армии было в 1830 г. не блестящим. За этот год эпидемия холеры и другие болезни вырвали из ее рядов 110 058 чел., общая убыль войск, вместе с уволенными по выслуге лет, отправленными в отставку по состоянию здоровья и т.п. составила 141 301 чел. Из-за холеры в сентябре 1830 г. пришлось приостановить объявленный летом сбор рекрутов в Костромской, Курской и Слободско-Украинской губерниях, в ноябре – в Московской.[50] 9(21) ноября Чернышев сообщил Дибичу о небольшой корректировке – готовность к выступлению войск переносилась на 1(13) января 1831 г. Это было связано с тем, что военные приготовления в Царстве Польском были отложены до возвращения фельдмаршала из Берлина в Варшаву.[51] Отсрочка полностью устраивала русский МИД, не видевший никакой возможности для вооруженного вмешательства в бельгийский вопрос. Нессельроде в это время надеялся добиться на Лондонской конференции по Бельгии восстановления Четверного союза и внешнеполитической изоляции Франции.[52] Дальнейшие события показали, что ожидания императора, как и расчеты его Военного министра были ошибочными. Мобилизация армии в Империи и подготовка к ней в русской Польше на фоне объявлений о готовности выступить в защиту протестантских Нидерландов против католической Бельгии не остановили «якобинцев». Скорее наоборот – все эти меры послужили катализатором нового взрыва, и причем там, где его не ждали. В Варшаве давно уже готовилась военная революция, организационными центрами которой были тайные общества, преимущественно состоявшие из военной молодежи.

Наместником Царства Польского в 1826 г. стал Великий Князь Константин Павлович, сменивший умершего генерала Иосифа Зайончека. Николай I, получив от старшего брата в наследие конституционное владение, старался следовать положениям Конституции 1815 г. и программной в отношении польской политики речи Александра I, сказанной при открытии сейма в Варшаве 15 марта 1818 г.: «Ревнуя к славе моего Отечества, я хотел, чтобы оно приобрело еще новую. И действительно, Россия, после бедственной войны, воздав по правилам христианской нравственности, добром за зло, простерла к вам братские объятия, и их всех преимуществ, даруемых ей победой, предпочла единственно честь - восстановить храбрый и достойный народ.»[53] Практика платы добром за зло на практике лишь способствовала росту польских претензий и обид. С 1817 г. в Царстве стали возникать многочисленные тайные политические организации, ставившие перед собой цель восстановления полной независимости. В 1824 г. польские заговорщики вступили в контакты с русскими – декабристами.[54]

Между тем, польская политика императора ложилась ощутимым бременем на русские финансы и наносила ущерб русской промышленности. Поскольку до 1821 г. собственных доходов Царства Польского не хватало на покрытие бюджетных расходов, то разница покрывалась за счет русской казны, оплачивавшей, таким образом, строительство крепостей, дорог, мостов, храмов и т.п., а также жалованье(весьма высокое) польских офицеров и чиновников.[55] Из 6 802 277 рублей серебром дохода первого бюджета Царства за 1817 г. на содержание армии выделялось 3 млн. рублей, в 1821 г. на армию тратилось уже 5 млн. рублей при бюджетном дефиците а 1,3 миллиона. Только в 1829 г. бюджет Царства получил прочный, как казалось профицит в 291 818 рублей из поступивших 13 283 744 рублей доходов.[56] Экономический подъем Царства Польского – результат мира и значительных льгот, дарованных Петербургом Варшаве.

Польская промышленность получила льготные условия для освоения русского рынка. Общеимперский таможенный устав 1822 г. был протекционистским. Он значительно увеличивал ввозные пошлины на товары иностранного производства, доходы от него увеличились в 2,5 раза - с 11 млн. рублей до 26 млн. рублей серебром. В 1826 г. Царству Польскому был дарован чрезвычайно выгодный таможенный тариф, способствовавший подъему местной хлопчатобумажной промышленности. Сырье Империи и Царства ввозилось без пошлины, продукция, изготовленная из собственного сырья - за пошлину не более 1% стоимости товара, для продукции из чужого сырья вводилась пошлина в 3%. В результате главный предмет польской обрабатывающей промышленности - хлопчатобумажные ткани - были обложены пошлиной в 3%, в то время как такие же русские изделия - в 15%.[57] Только в 1830 г. в Кяхту для торговли с Китаем было вывезено польских сукон на сумму в 1,07 млн. рублей серебром.[58]

В России жило 54,5% всех поляков(в Австрии - 28,95%, в Пруссии - 17,05%), по отношению ко остальному населению империи они составляли 6%.[59] Большая их часть, естественно, проживала в границах т.н. «конгрессовой Польши» или Царства Польского, население которого быстро росло - с 2 717 тыс. в 1815 г. до 4 137 тыс. в 1830 г. Почти в 2 раза, с 80 тыс. в 1814 г. до 150 тыс. в 1829 г. выросло и население Варшавы.[60] 73% населения Царства составляли поляки, в то же время на Правобережной Украине их проживало только 6%, а в Белоруссии и Литве - 5%.[61] Николай всячески демонстрировал свое расположение полякам. Он не использовал польскую армию в русско-турецкой войне. 1(13) октября 1828 г., после взятия Варны, император даровал Варшаве 12 тяжелых трофейных турецких орудий. 10 ноября 1444 г. польский король Владислав III погиб в крестовом походе в битве под Варной, и Николай I в качестве нового польского короля считал такой дар знаком символического возмездия за смерть Ягеллона.[62]

В письме к Великому Князю Константину Павловичу император отмечал: «Я жалую Варшаве 12 орудий, как замечательное историческое воспоминание, ибо достойно внимания, что здесь появилась именно русская армия с польским королем, чтобы отмстить смерть другого польского короля… Да сблизятся поляки и русские все более друг с другом. Вот в чем цель всех моих желаний и всех стремлений моего разума. Быть может, подаренные пушки докажут то, что я высказываю этими словами.»[63] Непосредственным ответом на дар был заговор польских офицеров, планировавших убийство Николая I во время его приезда в Варшаву на коронацию, не реализованный из-за недостатка решимости заговорщиков. Это событие вызвало, к их удивлению, искреннее ликование польского народа.[64] 12(24) мая 1829 г. в зале Сената Варшавского замка Николай I торжественно короновался в качестве короля Польского(Александр I так и не сделал этого). 16(28) мая 1830 г. Николай присутствовал при открытии, а 16(28) июня того же года - при закрытии сейма.[65] Впрочем, мелочная требовательность его депутатов все же нашла повод к раздражению – они обиделись, что на приеме в честь коронации перед ними поставили венгерское, а не французское вино.[66] Что касается подарка императора, то заговорщики использовали его позже. В ходе войны 1831 г. трофейные турецкие орудия вновь будут вести огонь по русским войскам, но уже с Варшавских укреплений.

Никакие уступки и знаки внимания не могли удовлетворить польских революционеров, мечтавших о восстановлении Речи Посполитой в границах 1772 г. Это было очевидно уже для многих трезвомыслящих современников. Князь Леон Сапега⁴ вспоминал о взглядах Петербургского общества незадолго до начала мятежа: «Много раз мне говорили: «Чем больше Государь для вас делает, тем скорее вы устроите восстание.» Их предположения, действительно, осуществились.»[67] В ночь с 17 на 18(с 29 на 30) ноября 1830 г. в Варшаве началось восстание, центром которого стала школа подхорунжих. Поводом для его начала стала подготовка к мобилизации армии для возможного выступления в поход на Бельгию. Гарнизон Варшавы состоял из польских(10 тыс. чел. при 18 орудиях) и русских(7 тыс. при 20 орудиях) частей. В первый же день была предпринята попытка убийства Наместника Великого Князя Константина Павловича, которая сорвалась по чистой случайности. Далеко не все оказались столь удачливыми – в тот же день были убиты военный министр, начальник Главного штаба, командир пехотного корпуса, начальник школы подхорунжих - всего 8 польских генералов, оставшихся верными Присяге.[68]

Эти убийства, а также распространяемые слухи о том, что русские истребляют поляков, облегчили задачи мятежников. Они получили возможность повести за собой солдат, городское население примкнуло к ним позже. Заговорщикам не удалось застать врасплох русский гарнизон, однако они захватили городской арсенал, в котором хранилось около 40 тыс. ружей.[69] После непродолжительных уличных схваток, русские части были выведены Константином Павловичем за город вместе с 4 тыс. польских солдат и офицеров при 4 орудиях. Это были войска, сохранившие верность Присяге и командование. 3 декабря Константин Павлович принял решение вывести русские войска за Буг, т.е. за границу Царства, а следовавшим с ним полякам выдал письменное разрешение вернуться к «своим». Этим экстравагантным поступком он поставил в весьма двусмысленное положение солдат и офицеров этих частей, а особенно - 5 генералов, которых при возвращении к «своим» чуть было не растерзала толпа.[70] При отходе мятежникам были сданы имевшие стратегическое значение крепости Замостье и Модлин с их значительными складами и вооружением.[71]

Великий князь был уверен в правоте своих действий. 8(20) января 1831 г. он объяснил их в письме к генерал-адъютанту А.Х. Бенкендорфу следующим образом: «Будьте уверены, любезный генерал, что в эту трудную минуту я поступил, как мог и как должен был поступить. Не смотря на то, что поляки обнаружили намерение действовать наступательно, я должен был воздержаться от всяких с ним столкновений, и, переведя на территорию империи находившиеся под моим начальством войска императорской гвардии, я этим полагаю, достаточно доказал, что вся вина была на стороне мятежников… Как бы не была ужасна участь, которая ожидает мятежников в наказание за их измену и неблагодарность, вся страна будет считать их одних виновниками своих бедствий.»[72] Великий Князь находился в плену иллюзий, надеясь на здравомыслие ген. ген. И. Хлопицкого, с которым он вел переговоры перед тем, как покинуть территорию Царства. Генерал был популярен в войсках и народе, не симпатизировал революции и, как считалось, понимал бесперспективность войны с Россией.[73]

5 декабря Хлопицкий стал диктатором Царства, власть в полном объеме перешла в его руки, 20 декабря сейм утвердил генерала в звании диктатора и объявил национальную революцию. 21 декабря Хлопицкий отправил к Николаю I делегацию во главе с подполковником Ф.И. Вылежинским, которая должна была сделать следующие предложения мятежников как своему королю, так и императору Всероссийскому: 1) точное соблюдение Конституции 1815 г.; 2) общая амнистия; 3) присоединение к Царству Польскому Правобережной Украины, Белоруссии и Литвы; 4) в качестве пожелания высказывалось предложение согласиться с польской оккупацией австрийской Галиции.[74]

Безусловно, это была самоубийственная программа. Мятежники явно собирались вести переговоры с Россией с позиции силы, которую они переоценивали. В мирное время вооруженные силы Царства делились на гвардию и армию – всего 2 пехотные и 2 кавалерийские дивизии. Численность польских войск равнялась 35 тыс. чел. при 106 орудиях, к началу восстания результате начатой уже мобилизации она выросла до 80 тыс. чел. при 146 орудиях. Так как в Царстве Польском было сохранено наполеоновское законодательство, проводившее личное освобождение крестьянина, то формирование польской армии проходило на конскрипционной основе, срок службы ограничивался 8 годами(при формально 10-летнем сроке службы), что позволяло провести мобилизацию, быстро и значительно увеличить численность армии, значительное количество наполеоновских ветеранов позволяло надеяться на кадрирование ее офицерским и унтер-офицерским составом, имевшим опыт боевых действий.[75]

Мятежники рассчитывали и на поддержку Литовского корпуса, дислоцированного в Литве и Белоруссии, имевшего в составе 40 тыс. чел. и 100 орудий. Это был один из обычных пехотных корпусов русской армии, но формировался он в основном за счет уроженцев территорий, где он был расквартирован, и в его составе, конечно, имелись солдаты и офицеры польского происхождения. Надежды мятежников в отношении корпуса не оправдались.[76] Приступая к переговорам, Хлопицкий начал составлять и первые планы военных действий. Польское командование рассчитывало использовать разобщенность основных сил Литовского корпуса, находившихся в Бресте и Белостоке, т.е. на расстоянии почти 140 км. от друг от друга, и разгромить их по отдельности. Наиболее радикальные сторонники наступления предлагали пойти далее и захватить Вильну, перенеся знамя восстания и в Литву, где можно было получить поддержку со стороны местного польского, а при удачном стечении обстоятельств – и литовского населения. Эти проекты, реализация которых потребовала бы энергичного и немедленного исполнения, были отвергнуты Хлопицким, решившим придерживаться обороны и выждать результатов переговоров.[77]

Первое известие о начале мятежа пришло в Петербург 24 ноября(6 декабря) 1830 г. Император объявил эту новость на параде гвардии – возмущение войск было единодушным.[78] Через пять дней по Высочайшему повелению в для ускорения мобилизации и сосредоточения I-го и VI-го(бывшего Литовского) корпусов к западным границам из столицы выехал генерал-квартирмейстер Главного Штаба генерал-адъютант А.И. Нейдгардт.[79] У значительной части русского общества новости из Варшаве вызвали недоумение. Вылежинский по дороге в Петербург встретился с А.Х. Бенкендорфом. «Я не сомневаюсь, что причины к недовольству были - заявил он посланцу Хлопицкого, - но это все-таки не давало права начинать революцию, особенно, если вы сравните другие завоеванные области Польши с положением поляков в Царстве. Посмотрите, например, на Галицию, разве она не несчастнее вас? У нее нет ни народного правительства, ни конституции, ни собственной армии, ни администрации, ни национальности(имеется в виду государственной - А.О.), ни даже своего языка(имеется в виду государственного - А.О.), а вдобавок эта страна обложена очень тяжелыми налогами. А великое герцогство Познанское, которое, конечно, не пользуется теми преимуществами и тем благосостоянием, как королевство Польское с политической и экономической точки зрения. Сравните себя, наконец, с Литвой, с Волынью и другими бывшими польскими областями, находящимися под властью России; какая громадная разница между ними и вами во всех отношениях.»[80] Бенкендорф довольно точно описал прямые последствия политики Александра I, создавшей для побежденного противника условия более благоприятные, чем для губерний собственно Российской империи.

Естественно, что ни Австрия и ни Пруссия не шли на подобные уступки бывшим верным союзникам Наполеона. И не менее естественно то, что мятежная Варшава прежде всего рассчитывала на помощь Франции. Уже 28 ноября(10 декабря) 1830 г. Нессельроде официально известил русских представителей за рубежом о начале мятежа в Варшаве, предупредив их о том, что никаких переговоров с мятежниками вестись не будет.[81] Русский посол в Париже получил более развернутую инструкцию: «Легко предсказать, таким образом, что известие о варшавском мятеже будет воспринято с различными чувствами теми людьми во Франции, кто стремится к спокойствию, и теми, кто жаждет потрясений. Следует ожидать, что эти чувства найдут отражение в газетах и будут высказываться с трибун. Французское правительство не в силах этому воспрепятствовать, и не в наших правилах бояться этого. Но мы хотели бы дать один совет, высказать одно пожелание: чтобы французское министерство проявило в этом случае чувство меры и благородство. Если, как казалось до сих пор, правительство короля Луи-Филиппа с нетерпением ожидало подходящего момента, чтобы дать Европе гарантии безопасности и приобрести доверие императора, ему не следует упускать возможности разумно воспользоваться нынешними обстоятельствами. Этого требуют его достоинство и его интересы. Достоинство – ибо ни одно правительство, каковы бы ни были установления, лежащие в его основании, не может без краски стыда признаться в том, что испытывает удовлетворение, видя в других странах распущенность народа и бессилие власти. Я добавил бы, что в его интересах проявлять в этих обстоятельствах умеренность и благоразумие, ибо таким образом оно может снискать расположение и уважение императора. Иное поведение было бы достойно сожаления; оно оставило бы в душе нашего Августейшего Государя след, который, боюсь, сохранится навсегда. Это соображение представляется вдвойне важным сейчас, когда император, преисполненный твердой решимости быстро восстановить спокойствие в Польше, намерен взяться за оружие. Он всей своей мощью обрушится на мятежных подданных.»[82] Последнего решения можно было избежать только одним путем – повиновением, т.е. капитуляцией мятежников.

 

Русско-польская война 1831 г. и ее последствия

30 декабря Вылежинский встретился с Николаем I, который, естественно, отверг предложения Хлопицого. Еще ранее, в манифесте «О возмущении, произошедшем в Варшаве», изданном 12(24) декабря 1830 г., император недвусмысленно проявил свое отношение к «национальной революции»: «Объявляем всем верным Нашим подданным. Гнусная измена поколебала соединенное с Россиею Царство Польское. Люди злоумышленные, не обезоруженные благодеяниями незабвенного Императора Александра, великодушного Восстановителя страны их, под кровом дарованных Им законов, наслаждаясь плодами попечений Его, готовили в тайне ков, для ниспровержения учрежденного Им порядка, и 17 минувшего ноября ознаменовали начало своих действий мятежом, кровопролитием, преступным покушением на жизнь Любезнейшего Брата Нашего, Цесаревича и Великого Князя Константина Павловича. Пользуясь темнотой вечера, они устремили толпу возбужденной ими неистовой черни к дворцу Его, и в то же время, в разных частях Варшавы распространяя нелепый слух, что Российские войска истребляют мирных жителей, успели сим обманом увлечь за собой народ и наполнить город всеми ужасами безначалия.»[83] Предложения «национальных революционеров» также были известны императору, отреагировавшему на них следующим образом: «...толпа легкомысленных, хотя уже волнуемая страхом близкого наказания, дерзает мечтать о торжестве и Нам, своему Государю законному, предлагать условия. Россияне! Вы знаете, что Мы отвергнем их с негодованием.»[84]

Манифест заканчивался обращением к народу, в котором излагалась программа прекращения мятежа: «Россияне! Пример Царя вашего будет вашим руководством; правосудие без лицемерия, непоколебимость в борьбе за честь и пользы Государства, без ненависти к ослепленным противникам; наказание одним изменникам, любовь и уважение к тем из подданных Наших Царства Польского, кои верны данной Нам клятве; готовность к примирению со всеми, кои возвратятся к долгу.»[85] Русское общество в огромном большинстве полностью поддержало этот призыв, но были и те, кто придерживался несколько более мягких взглядов. Отчет III отделения за 1830 г. гласил, что «…партия либералов защищала поляков под тем условием, чтобы они не смели нападать на нашу границу или просить об отдаче им наших провинций.»[86] Вскоре и эта партия убедится, что его мечты о мире с мятежниками были основаны на песке.

Впрочем, и сам император поначалу верил, что события в Варшаве вызваны действием меньшинства и поэтому надеялся восстановить порядок мирным путем.[87] К манифесту от 12(24) декабря прилагалось и «Воззвание к войскам и народу Царства Польского» от 5(17) декабря 1830 г., в котором Николай призывал мятежников одуматься: «Еще не поздно изгладить минувшее; еще есть время предупредить бесчисленные бедствия. Кто не замедлит отречься от преступного, но минутного завлечения, того Мы не смешаем с упорными в злодействе. Обитатели Царства Польского! Внемлите увещевания Отца, повинуйтесь велению Царя вашего.»[88] Император требовал: 1) немедленного освобождения всех своих задержанных в Польше подданных; 2) немедленного восстановления власти Правительственного Совета в его первоначальном составе; 3) подчинения всех военных и гражданских властей; 4) мятежной польской армии предлагалось собраться в Плоцке и добровольно подчиниться законной власти; 5) начальники ее корпусов должны были представить рапорты о состоянии войск; 6) немедленной демобилизации и разоружения мобилизованных частей.[89]

Это была последняя попытка примирения. 8(20) декабря император обратился к Константину Павловичу со следующими словами: «Если один из двух народов и двух престолов должен погибнуть, могу ли я колебаться хоть мгновение? Вы сами разве не поступили бы так? Мое положение тяжкое, моя ответственность ужасна, но моя совесть ни в чем не упрекает меня в отношении поляков, и я могу утверждать, что она ни в чем не будет упрекать меня, я исполненю в отношении их все свои обязанности, до последней возможности; я не напрасно принес присягу, и я не отрешился от нее; пусть же вина за ужасные последствия этого события, если их нельзя будет избегнуть, всецело падет на тех, кто повинны в нем!»[90] Впрочем, дорога к миру еще не была закрыта. «Первый пушечный выстрел с вашей стороны, - предупредил посланца мятежников император, - и я уже больше ни за что не отвечаю.»[91]

6 января 1831 г. Вылежинский вернулся в Варшаву, где предложение амнистии с русской стороны вызвало бурю негодования.[92] От Хлопицкого потребовали разрыва с Россией, в ответ он отказался от диктатуры, армию возглавил генерал-майор князь М. Радзивилл.[93] 18 января сформировалось правительство во главе с князем А. Чарторыйским, которого ранее большая часть польского общества считала предателем и «врагом отчизны». После первых серьезных неудач эти обвинения вспомнят, чтобы забыть в эмиграции, где князь, наконец, снискал всеобщее уважение и любовь поляков.[94] 13(25) января сейм принял акт о детронизации Романовых, одновременно освободив от Присяги поляков не только Царства Польского, но и «восточных воеводств», то есть бывших владений Речи Посполитой, отошедших к Российской Империи по разделам Польши.

Уничтожая династическую унию, сейм уничтожил и положения конституции 1815 г., гарантированные решениями Венского конгресса, прежде всего статьи 1 и 3.[95] В новой ситуации речь шла уже не о каком-либо диалоге между мятежниками и их монархе по вопросу о трактовке тех или иных прав представительского органа и короны, а о двух государствах, имевших только одно общее - границу, которую явно стремилась перенести на восток Варшава. Более того, последняя не скрывала своих воинственных планов относительно двух остальных своих соседей, обладавших первоклассными армиями. Константин Павлович в это время все еще пытался объяснить поведение мятежников борьбой между двумя партиями в польском обществе, выступлением против царя Польского. 28 апреля(10 мая) 1831 г. Бенкендорф ответил ему: «Мятеж Польши приобретает иной вид; он вспыхнул не против ее государя, которого она обвиняет в некоторых несправедливостях и от которого желает получить некоторые привилегии и облегчения, а против императора всей России, против его могущества, против его владычества. Этот мятеж не создает двух враждебных одна другой партий, как в предидущем случае; он не оставляет за монархом преданность одной части армии и подданных, а с первых дней отнимает у него всех этих подданных; оскорбляет и обрызгивает кровью жилище брата государева, требует, чтобы его войска очистили польскую территорию, срывает императорские гербы, задерживает в плену русских генералов и офицеров и, в заключение всего, объявляет престол вакантным и делает все то, что могли бы сделать в раздражении турки, с целью вызвать Россию на войну. Стало быть, война объявлена не царю, а императору, и Польша вызвала на бой Россию. Вот в чем заключается суть дела.»[96]

Таким образом, польское восстание, которое началось как военный мятеж, превратилось в русско-польскую войну, в которой Вена и Берлин безоговорочно поддержали Петербург, подписав конвенцию против поляков. Ей, в частности предусматривалась и возможность совместной оккупации Кракова, в котором в в феврале 1831 г. также начались волнения.[97] Наиболее последовательно в польском вопросе действовал Берлин. Узнав о начале мятежа, король прусский немедленно отдал приказ одному армейскому корпусу двигаться в Позен, и, кроме того, мобилизовать еще четыре корпуса, которые должны были перейти под общее командование генерал-фельдмаршала графа Гнейзенау. 15 и 23 декабря 1830 г. прусское правительство подтвердило свое намерение задерживать и передавать русским властям польских мятежников, которые с оружием в руках попытаются перейти границу королевства.[98] Попытки резидентов Варшавы вступить в переговоры с королем о посредничестве в отношениях с Петербургом были немедленно пресечены прусскими властями.[99]

Три пятых населения герцогства Позенского составляли поляки, местное дворянство явно сочувствовало мятежникам. Военное министерство вынуждено было передислоцировать в западные провинции королевства 4 полка, в основном укомплектованных рядовыми, призванными из польских районов, граница была блокирована, оставшиеся части были приведены в состояние повышенной боевой готовности.[100] Большое значение имело и решение Берлина конфисковать все польские вклады в прусских банках, включая и государственные.[101] Уже 1(13) января русский посланник в Пруссии сообщил об этом Нессельроде. Правда, поначалу распоряжение короля воплощалось в жизнь Министерством внутренних дел с явным нежеланием. В результате комиссионеру Польского банка в Пруссии удалось снарядить и переправить в Польшу 120 тыс. экю серебром и 68 центнеров серебра в слитках, что вызвало протесты Петербурга, потребовавшим не допускать вывоза в Царство Польское денежных средств, поступающих на средства Польского банка, без санкции русского посольства.[102]

Уже 20 января(1 февраля) посланник в Берлине граф Д.М. Алопеус докладывал Нессельроде: «До сего времени я сталкивался с большими затруднениями, пытаясь преодолеть нежелание местных властей и второго отдела министерства иностранных дел претворять в жизнь меры против перевода денег в Польшу, и посему весьма рад, что отныне повеления короля будут строго исполняться и со всякой снисходительностью в отношении Польши будет покончено.»[103] Очередной денежный груз, отправленный из Берлина, был задержан в Бреслау, повторение таких попыток стало невозможным, все денежные отправления на счет Польского банка, подвергались аресту и сохранялись в Берлинском банке.[104] В результате Варшавское казначейство получило все же резерв в 67 млн. злотых, в то время как планируемые расходы оценивались министром финансов мятежного правительства в 133 млн. злотых, которые планировалось покрыть за счет прямых (14 млн.), косвенных(40 млн.) и лесных налогов(9 млн.).[105] В отсутствии возможности использовать внешний займ, Варшава была обречена обращаться к практике реквизиций и выпуску значительной массы бумажных денег.

В январе 1831 г. Чарторыйский обратился в Вену с предложением вручить польскую корону эрцгерцогу Карлу. Это обращение было оставлено без ответа.[106] Несколько более сложным образом дело обстояло с реакцией на польские события Парижа и Лондона. Так как обещание Александра I дать своим польским подданным конституцию было частью Венских соглашений 1815 г., это создавало почву для юридических спекуляций и попыток вмешательства на стороне повстанцев, которые летом 1831 г. предприняли Великобритания и Франция.[107] Впрочем, политика Парижа угрожала стать труднопредсказуемой уже в начале года. Позиция западного соседа немедленно сказалась на поведении Пруссии. Известие о призыве в феврале 1831 г. во французскую армию 80 000 конскриптов(что довело бы ее численность до 500 000 чел.) испугало Берлин – там отнюдь не хотели оказаться в положении передового театра военных действий между Россией и Францией. Немедленно начали разрабатываться планы мобилизации армии на Рейне.[108] Колебания были преодолены, воинственная позиция Варшавы убедила прусских государственных деятелей в том, что в случае успеха мятежников Пруссия окажется в тисках между враждебной Францией и ее не менее враждебным Германии сателлитом – Польшей. В пользу таких расчетов говорили и воспоминания о 1807-1813 гг. Клаузевиц сформулировал их кратко и ясно: «всего можно опасаться от Франции, и ничего – от России».[109]

23 января(4 февраля) 1831 г. последовал манифест «О вступлении Действующей армии в пределы Царства Польского, для усмирения мятежников». Император не хотел войны: «Мы и поныне удостоверены, что сей народ несчастный есть токмо слепая жертва немногих злодеев. Но сии вероломные продолжают ими властвовать: они готовят оружие на Россию, в бездумстве своем призывают верных подданных Наших к предательству, и наконец 13 сего месяца среди мятежного сейма, присваивая себе имя представителей своего края, дерзнули провозгласить, что Царствование Наше и Дома Нашего прекратилось в Польше, и что Трон, восстановленный императором Александром, ожидает иного Монарха. Сие наглое забвение всех прав и клятв, сие упорство в зломыслии исполнили меру преступлений; настало время употребить силу против незнающих раскаяния, и Мы, призвав в помощь Всевышнего Судию дел и намерений, повелели Нашим верным войскам идти на мятежников.»[110]

Мятеж застал русскую армию врасплох. После войны с Турцией она была рассредоточена по мирному расписанию. Для подавления мятежа были назначены войска из губерний, близких к границам Царства Польского. Они и составили Действующую армию - 5 пехотных и 2 кавалерийских корпусов - 183 тыс. чел.(142 тыс. пехоты и 41 тыс. кавалерии(не считая 13 казачьих полков) при 664 орудиях. Главной проблемой, стоявших перед русским командованием, был фактор времени. Разбросанные по местам мирной дислокации части нужно было собрать в единый кулак.[111] 1(13) декабря главнокомандующим армией был назначен генерал-фельдмаршал граф И.И. Дибич-Забалканский, находившийся в это время в Берлине. В ночь с 17 на 18(29 на 30) декабря он отправился к армии и 29 декабря 1830 г.(10 января 1831 г.) прибыл в свой штаб в Гродно.[112] Дибичу также было подчинено управление Гродненской, Виленской, Минской, Подольской, Волынской губерниями и Белостокской областью, объявленных на военном положении. Самую активную роль в планировании и проведении кампании сыграл начальник штаба армии ген. К.Ф. фон Толь.[113]

К моменту приезда главнокомандующего, численность русских сил, сосредоточенных по линии Гродно-Белосток-Минск равнялась 56 тыс. чел. К 20 января(1 февраля) 1831 г. за счет постоянно подходивших подкреплений это число выросло до 125 600 чел.(97 700 пехоты и 27 900 кавалерии). Дибич планировал оставить на базе 11 750 чел. и выделить для наступления приблизительно 113-114 тыс. чел. С самого начала возникла проблема снабжения войск продовольствием и фуражом. Готовность русской армии к походу в Бельгию была намечена на весну 1831 г., 1830 г. был неурожайным. В результате, если армию можно было в изобилии обеспечить мукой, то снабжение крупами сталкивалось с серьезными проблемами. Еще хуже складывалась обстановка с фуражом: из требуемого объема овса в 923 800 четвертей имелось 471 966, сена требовалось 7,8 млн. пудов, имелось 0,23 млн. Разницу рассчитывали компенсировать в походе, в том числе и за счет реквизиций. Все это ставило командование перед необходимостью ускорения действий. 24-25 января(5-6 февраля) русская армия – 86 937 пехоты и 27 760 кавалерии при 336 орудиях - пересекла Буг - границу Царства Польского. Для облегчения снабжения и ускорения движения войска шли в 11 колоннах, но так, чтобы в главных силах за 20 часов можно было собрать на любом пункте не менее 80 тысяч человек. При встрече с польскими войсками было приказано вначале высылать к ним парламентера с требованием подчиниться законному государю, и только в случае отказа начинать военные действия. Выполнить это распоряжение в первые дни не удалось, так как противника русские поначалу не встретили.[114]

Общая численность польских войск к этому времени насчитывала уже от 130 до 140 тыс. чел., из них 60 тыс. чел. были хорошо обучены, вооружены и экипированы и могли быть выставлены в поле в качестве регулярной армии. Остальная часть польских войск нуждалась во времени для слаживания и обучения. Значительные проблемы мятежники испытывали в формировании новых полевых артиллерийских частей, для которых не хватало орудий. В январе 1831 Хлопицкий отдал приказ изготовить 100 орудий из церковных колоколов, но наладить отливку удалось только в мае. Отсутствие мастеров и навыков литейного производства привело к тому, что за все время войны было отлито только 20 орудий. Оставленные мятежникам Модлин и Замостье имели по 60 и 160 орудий на своих верках, но в основном это была крепостная артиллерия, которую практически невозможно было использовать в поле. Кроме того, поляки не собирались ослаблять оборону своих крепостей.[115]

Русский главнокомандующий планировал разгромить наиболее боеспособные части противника в восточной части Царства Польского, вне укреплений Варшавы и закончить войну одним решительным ударом. Ранние оттепели и дожди сделали практически непроходимыми немногочисленные дороги болотистого и лесистого района между Бугом и Вислой, которые можно было использовать для движения войск. Поэтому армия выступила в поход с облегченными обозами и артиллерийскими парками, без осадной артиллерии, с продовольственным запасом на 10, фуражным - на 8 дней. Кроме того, за армией везли провианта на 5, фуража для кавалерии на 5, а для обоза и артиллерии – на 8 дней. За 3 дня форсированными маршами русские войска прошли только 60 верст, их авангарды – до 72 верст. Дибич колебался, так как понимал, что быстрое развитие событий уже невозможно. Сомнения вызывала и надежность переправ по льду при температуре +3. 29 января(10 февраля) фельдмаршал созвал совет для обсуждения возможных действий. Фон Толь при полной поддержке других чинов штаба заявил, что успех заключается в том, чтобы без колебаний придерживаться раз принятого плана. Однако он был все же изменен – командующий приказал стянуть основную часть армии к Седлице, и оттуда двигаться на Варшаву по брестскому шоссе.[116]

Новый план Дибича выполнялся достаточно удачно, не смотря на упорное, героическое сопротивление поляков, имевших в первых боях ряд частных успехов, весьма важных для морали мятежников.[117] Военные поселения, которые должны были быть резервом 1-й русской армии и армии Царства Польского в случае похода в Европу, стали первым эшелоном русской армии в походе на Польшу. Опыт использования этих частей продемонстрировал невысокий уровень их подготовки.[118] Тем временем поляки во главе с Радзивиллом попытались разбить два русских корпуса поодиночке, но были отбиты со значительными потерями. Движение основных сил Дибича к Варшаве привело к тому, что польские войска оказались под угрозой отсечения от города и переправ через Вислу и начали быстро отступать по направлению к своей столице. 7(19) февраля 1831 г. под селением Грохово, в 8 километрах от пригорода Варшавы на левом берегу Вислы - Праги - произошло первое крупное столкновение двух армий. На следующий день полякам удалось отразить русскую атаку на Гроховскую позицию. Дибич немедленно стянул сюда свои основные силы и 13(25) февраля вновь атаковал ее.

Полякам удалось собрать 36 тыс. пехоты, 12 тыс. кавалерии, около 100 орудий и 8 тыс. ополчения– т.н. косиньеров, под командой у Дибича было 55,5 тыс. пехоты, 16,7 тыс. кавалерии при 252 орудиях. Гроховская битва носила исключительно жестокий характер, основные бои велись за господствующую позицию - Ольховую рощу, которая несколько раз переходила из рук в руки. После 3-й контратаки поляков Дибич лично повел в атаку 3-ю гренадерскую дивизию и овладел Ольховой рощей. Польская армия стала отступать в Прагу, преследуемая русской кавалерией. Радзивилл потерял контроль над обстановкой и запаниковал, отдав приказ очистить Прагу, который был потом отменен. Значительная часть мятежников в полном беспорядке устремилась к мостам.[119] Однако арьергард противника отступал в полном порядке, и наибольший успех имели не кавалерийские атаки, а действия артиллерии во главе с ген. фон Толем по скопившимся у ворот Праги польским войскам. В этот день их потери составили около 12 тыс. чел. убитыми, ранеными и пленными и 3 орудия. Потери русских войск составили до 8 тыс. чел. Полякам удалось удержать укрепления Праги и, прикрываясь ими, вывести за Вислу основную часть своей армии.[120]

Победа под Грохово так и не стала решающей для судьбы кампании. Развить свой успех Дибич не смог. Прежде всего, к этому времени у его армии заканчивались взятые с собой продовольственные и фуражные запасы, которые за счет экономии удалось растянуть на 21 день.[121] Численность русской армии к этому времени достигла 108 870 человек, ее потери убитыми, ранеными, пропавшими без вести – 17 039 чел. Кроме того, в войсках началась эпидемия холеры. Не имея осадной артиллерии, главнокомандующий не решился идти на штурм пражских укреплений, в результате того, что армия выступила в поход налегке, в запасе полевой артиллерии осталось только 5 тыс. выстрелов, и только к 15(27) февраля этот запас был доведен до 28,2 тыс. выстрелов. Перейти через Вислу в другом месте и атаковать Варшаву не представлялось возможным - не было постоянных мостов, а ненадежный лед исключал возможность навести понтонную переправу. Сменивший Радзивилла новый командующий польской армией бригадный генерал Я. Скржинецкий нуждался в передышке для реорганизации своих частей, а также проведения чистки в старшем командном составе. Для того, чтобы выиграть время, поляки попытались вступить в переговоры с Дибичем, правда, без особого успеха.[122]

В результате энергичных мер Скржинецкому удалось увеличить состав польской армии до 100 тыс. чел., включая сюда гарнизоны крепостей и национальную гвардию. Решив захватить инициативу, 17 февраля(1 марта) 1831 г. он отправил для диверсии на Волынь 6,5-тысячный корпус при 12 орудиях во главе с генерал-майором Ю. Дверницким. Испытывавший все больше проблем с продовольствием Дибич, решил отступить для того, чтобы соединиться со своими транспортами и очистить тыл от партизанских отрядов. 17(29) марта основные силы армии начали отход с позиций у Варшавы. Под Прагой остался для наблюдения и прикрытия маневра русской армии VI Пехотный корпус генерал-адъютанта барона Г.В. фон Розена - 18 тыс. чел. при 49 орудиях. Тем временем Дверницкому удалось потеснить передовой отряд генерал-лейтенанта барона К.А. фон Крейца, который медленно отступал, надеясь выманить поляков как можно дальше от Вислы и даже дал ему возможность войти в Люблин, после чего атаковал город и разбил поляков 27 февраля(11 марта) 1831 г. Отсеченный от Вислы, Дверницкий укрылся в крепости Замостье под наблюдением выделенного для блокады ген. фон Толем отряда.[123]

Этим решил воспользоваться Скржинецкий, который собрал до 40 тыс. чел при 116 орудиях и 19(31) марта атаковал VI-й русский корпус у Дембе-Вельке. Силы корпуса были разбросаны, поляки имели возможность полностью использовать свое превосходство и нанесли ему большой урон. Потеряв 2500 убитых и раненых, около 3 тыс. пленных, 5 знамен и 10 орудий, фон Розен вынужден был начать отход. Скржинецкому удалось создать угрозу основной базе русской армии – Седице, до которой его армия не дошла только 30 верст – один переход. Только угроза быть отсеченным Дибичем от Варшавы остановила его в высшей степени удачную вылазку, за время которой поляки потеряли только 2 тыс. чел., и заставила отойти назад. Со своей стороны, фон Розен продолжил медленное отступление по брестскому шоссе на Седлеце, где 31 марта(12 апреля) встретился с подкреплениями во главе с Дибичем.[124]

Эти успехи чрезвычайно воодушевили восставших и их сторонников в Литве, куда пришлось направить часть резервов Дибича. Фактически с марта 1831 г. в Виленской и Ковенской губерниях началась партизанская война, затронувшая также часть Гродненской и Минской губерний. Мятежники, в основном представленные польским дворянством, все же не получили массовой поддержки, а их попытки перенести военные действия в слабо занятую русскими войсками Курляндскую губернию разбились о твердое нежелание единственно активного в этом регионе немецкого населения, приступившего к формированию ополчения, решительно и успешно действовавшего против поляков. В этой обстановке русский Главнокомандующий занялся укреплением своих позиций у Седлице и организацией снабжения армии.[125] Вслед за решением этих вопросов он планировал перейти в наступление, но был остановлен распоряжением императора, приказавшим ему дождаться подхода Гвардейского корпуса.

Военные действия затянулись - в русских тылах свирепствовала холера, эпидемия которой началась после возвращения армии из Балканского полуострова. Первые признаки болезни появились в казачьих полках в конце декабря 1830 г. и во второй половине января 1831 г., но с 6(18) марта холера началась в Бресте – центре. Куда прибывали транспорты и пополнения Действующей армии. Оттуда болезнь быстро распространилась по войскам. В течение апреля холерой заболело уже около 8720 чел., 2800 из которых умерло.[126] Эпидемия охватила практически всю Россию. По стране прокатился ряд холерных бунтов, самым опасным из которых стало восстание военных поселян Новгородской губернии. В сложившейся ситуации русская армия не могла более рассчитывать на подкрепления – ее резервы, которые могли казаться европейцам неисчислимыми, были исчерпаны.[127]

Этим решили воспользоваться поляки, попытавшиеся распространить восстание за пределы Царства Польского. Скржинецкий направил часть своих сил в обход русской армии за Буг, по направлении к Минску, но 14(26) апреля они были разбиты корпусом генерал-адъютанта графа П.П. фон дер Палена и отброшены назад. Активизировался и Дверницкий, покинувший укрепления Замостья для диверсии на Волыни. Впрочем, поддержки среди основной части населения Волынской губернии он не получил, провалом закончились и попытки поднять восстание в Подолии. Из приблизительно 1 млн. населения на сторону мятежников перешло около 5 тыс. чел – польское дворянство и католическое духовенство. 7(19) апреля польский корпус был разбит у Боремля и вынужден был оступить, 15(27) апреля Дверницкому было нанесено последнее поражение, после чего отошел к австрийской границе и перешел в Галицию.[128] Остатки его отряда - около 4 тыс. чел. - были разоружены по требованию русских властей австрийцами.[129] Восставшие отчаянно нуждались в военных успехах для поднятия духа населения и Скржинецкий попытался использовать разобщенность русских сил и вновь нанести удар по изолированному русскому корпусу - им должен был стать подходящий к границе Гвардейский – вслед за чем объединиться с мятежниками в Литве. Имея 45-46 тыс. чел. против 27 тыс. в Гвардейским корпусе, поляки имели шанс на усех.[130] Без сомнения, что победа над русской гвардией имела бы далеко идущие последствия и, возможно, воодушевила бы Францию и Великобританию на активную поддержку восставших.

Расчеты поляков не были построены на песке. Уже известие о русских успехах под Грохово вызвало в Париже взрыв ненависти, 11 марта 1831 г. толпа забросала камнями здание русского посольства. Значительных повреждений не было, т.к. правительство немедленно усилило охрану, вслед за чем Луи-Филипп и его министры принесли извинения.[131] Собственно на этом, поначалу, помощь Польше со стороны Франции была исчерпана. Правда, вскоре был начат сбор средств в пользу поляков, в результате было собрано около 100 тыс. франков, которые были потрачены на газетные статьи в поддержку «польского дела».[132] «Среди многочисленных газет, издающихся в столице Франции, - докладывал в Петербург Поццо ди Борго, - нет ни одной, которая ежедневно не демонстрировала бы такого враждебного отношения к России, такого ожесточенного желания видеть поражение правительства, чья великодушная политика дважды спасала Париж и Францию от справедливого гнева всей Европы, вооружившейся против нее.»[133]

Постепенно настроения французских верхов начали меняться, и это было напрямую связано с ходом военных действий. В Париже начали сомневаться в военной мощи России.[134] Положение постоянно ухудшалось. «Все преимущества, которые имелись у нас в начале кампании, - отмечал Николай I 7(19) апреля 1831 г., - совершенно утрачены вследствие несчастных обстоятельств, перечисление которых бесполезно, но благодаря которым исход войны сомнителен.»[135] 15 мая 1831 г. Нессельроде была вручена депеша с предложением «добрых услуг» в замирении императора с подданными на любых условиях, которые сочтет приемлемыми Николай I. Предлогом этого демарша стала… эпидемия холеры, бороться с которой мешали военные действия. Луи-Филипп был очень озабочен угрозой распространения болезни в Европе. 28 мая(9 июня) Нессельроде ответил категорическим отказом принять означенные «услуги», указав, между прочим, и на то, что эпидемия «почти полностью прекратилась», и что даже пограничные с мятежной Польшей Пруссия и Австрия не сочли для себя возможным использовать холеру для вмешательства в «это прискорбное осложнение», предпочитая бороться с болезнью карантинами.[136]

Вскоре обстановка изменилась в лучшую сторону. В ночь с 4 на 5(с 16 на 17) мая Скржинецкий во главе с 20 тыс. чел. перешел Буг и начал теснить авангард Гвардейского корпуса, который начал медленное оступление по лесным дефиле, не позволявшим полякам использовать свое численное превосходство. Узнав о наступлении польской армии, Дибич немедленно двинулся к Бугу, рассчитывая отрезать Скржинецкому путь назад и 10(22) мая разбил охранявший переправу отряд. 14(26) мая передовая колонна русской армии - две пехотные, гренадерская, гусарская и кавалерийская дивизии – 14 867 штыков, 7 265 сабель при 98 орудиях[137] - нанесли поражение Скржинецкому под Остроленкой. Потеряв почти треть своей армии убитыми и ранеными, 2100 пленными и 3 орудия, он поспешно отступил. Скржинецкий после Остроленки считал войну окончательно проигранной. Русские потери составили 172 офицера и около 4,7 тыс. нижних чинов убитыми и ранеными. Скудость продовольствия и фуража помешала нашей армии энергично преследовать неприятеля и в очередной раз спасла отступавших в полном беспорядке поляков.[138] Виленская, Гродненская и Минская губерния были полностью очищены от мятежников. Дибич вновь концентрировал силы в Седлице для наступления на Варшаву. В его тылу по-прежнему свирепствовала холера, потери от которой многократно превосходили те, что войска несли в боях.

Период с 1827 по 1831 гг. был самым тяжелым для комплектования войск за всю первую половину XIX века. Если с 1826 по 1851 гг. в регулярных войсках средние боевые потери и смертность от болезней составляли в среднем 43 723 человека в год, то в 1829 г. только от болезней умерло 89 977 человек, а рекордно большие потери дал 1831 год - 113 655 человек, или 1/7 всей армии.[139] Пиком эпидемии в Действующей армии стал апрель, когда к 285 находившимся в лазаретах больным прибавился 8 431 заболевший, число же умерших за это время составило 3171 чел. Медицинские потери удалось резко сократить уже в мае(486 умерших), а сентября болезнь пошла на убыль(781 больной в лазаретах, 451 вновь поступивших, 286 умерших). В октябре число состоявших в лазаретах равнялось уже только 54, вновь прибывших – 49, а умерших – 51. Эпидемия практически закончилась к концу 1831 года(7 больных, 6 умерших в декабре).[140] Болезнь уносила не только жизни рядовых солдат. 29 мая(11 июня) 1831 г. от нее скончался генерал-фельдмаршал граф И.И. фон Дибич, 15(27) июня - Великий Князь Константин.[141] Для покрытия потерь в марте и ноябре 1831 г. правительство вынуждено было провести два рекрутских набора, давших к началу 1832 г. 221 305 чел.[142]

Политический результат кампании в Польше был, несомненно, не в пользу России. Даже Пруссия начала колебаться. К весне 1831 г. на границах с Царством Польским было собрано 4 корпуса – около 145 000 чел., более половины прусской армии. В апреле Клаузевиц и Гнейзенау, ожидая вмешательства со стороны Франции, предлагали выделить из этих сил 51 000 чел. для того, чтобы нанести удар по Варшаве, помочь России в подавлении мятежа и перебросить войска на Рейн. Король отказался, очевидно опасаясь именно того, к чему хотели быть готовыми военные.[143] С самого начала восстания Берлин достаточно доброжелательно сотрудничал с русскими властями, однако Пруссия не могла не учитывать не только внешние, но внутренние факторы.

В начале мая Дибич обратился через русского посланника к правительству, требуя разрешить русской армии проход через Торн для захода в тыл мятежникам. Это был нетактичный шаг, к тому же не санкционированный Петербургом. Фридрих-Вильгельм III был возмущен столь явным покушением на нейтралитет Пруссии.[144] Отказ был непривычно категоричен. Конечно, в Берлине не сочувствовали польскому движению, но опасались негативной для себя реакции со стороны либерального общественного мнения Германии.[145] 10(22) июня, на фоне русских неудач, король весьма осторожно высказал свое мнение о том, что было бы «желательно, чтобы Россия дала Польше такие же права, какими пользуются Богемия и Венгрия под скиптером австрийского императора».[146] Император в ответ пообещал «даровать Польше отдельное и национальное управление», но предпочел не вдаваться в детали.[147]

Николай I имел основания не торопиться, именно в это время в судьбе войны намечался перелом. Связан он был прежде всего с переменой в русском командовании. Неудачи сильно подорвали авторитет Дибича[148], и смена его была неизбежной в любом случае. 4(16) июня новым главнокомандующим был назначен генерал-фельдмаршал граф И.Ф. Паскевич-Эриванский, вызванный в апреле из Тифлиса.[149] Он отправился к войскам на пароходе, высадившись на берег в прусском Мемеле, и уже 13(26) июня возглавил армию в Пултуске, где нашел главные ее силы в составе 52 тыс. чел. при 260 орудиях.[150] Остальные 92 тыс. были распределены вдоль границ мятежного Царства и обеспечивали спокойствие в западных губерниях. «Я застал армию в хорошем духе и готовую драться,» - докладывал императору Паскевич.[151] Еще перед отъездом он поставил вопрос о необходимости договориться с Пруссией об организации снабжения русской армии через прусские города Данциг и Торн. Снабжение по Балтике и Висле было проще и дешевле организовать, и, кроме того, правый берег Вислы был разорен мятежниками еще до начала военных действий. Берлин пошел навстречу просьбе, которую немедленно была направлена туда Нессельроде.[152] «Кто о хлебе не думает, - любил говорить Паскевич, - тому и победа не впрок.»[153]

В это время основная часть польской армии была собрана в районе Варшавы, откуда Скржинецкий использовал передышку в действиях для восстановления своих потрепанных под Остроленкой сил. По настоянию своего штаба он вновь приступил к практике частных ударов по отдельным отрядам русских войск, возвращаясь, в случае опасности, под защиту укреплений. Особого успеха эти действия не имели, что привело к волнениям в Варшаве. Ряд польских офицеров были обвинены в прорусских симпатиях и растерзаны толпой. Под критику попал и Скржинецкий.[154] Тем не менее, благодаря его усилиям численность польских войск была почти восстановлена и перед завершающим этапом войны равнялась 75 тыс. чел. при 166 орудиях.[155] Царство Польское вплотную подошло к черте, за которой его ресурсы были почти полностью исчерпаны, неизбежным при этом стало понижение качества польских войск, в составе которых все меньше и меньше становился процент обученной пехоты и кадровых офицеров. Некоторые польские полки обновлялись в ходе войны 3-4 раза и почти полностью состояли из новобранцев.[156]

Паскевич, после подхода подкреплений, решил завершить затянувшуюся кампанию движением на Варшаву. 4-7(16-19) июля русская армия перешла через Вислу в районе Осека и начала движение в направлении на Лович, город в 12 км. от Варшавы. Одновременно на столицу Польши начали движение русские войска от Люблина и Седлиц. Город оказался в полублокаде, привоз продовольствия и подход подкреплений стал почти невозможен.[157] Не простым было и положение русской армии – для ее снабжения пришлось сформировать обоз почти в 6 000 повозок, что и затянуло переход Вислы на 4 дня.[158] Впрочем, проблема снабжения облегчалась в том числе и тем, что главнокомандующий установил высокие закупочные цены на продовольствие и фураж. Уплата наличными, без задержек, явно нравилась польскому крестьянству, с готовностью продававшему хлеб, картофель, сено и овес русским интендантам.[159] «Видя, что платят дорогою ценою, - вспоминал потом Паскевич, - поляки, хотя и неприятели наши, но за деньги привозили хлеб на рынок, так сказать, из-под лагеря польского.»[160]

Именно в этот, решающий для мятежа момент, вновь возникла идея посредничества. Ее инициатором, не смотря на объявленный ранее нейтралитет, была Франция.[161] 3(15) июля ее посол в Англии – Талейран – представил британскому кабинету предложения своего правительства о мирном урегулировании конфликта при посредничестве европейских держав. Париж в каком-то ослеплении предложил сотрудничество в польском вопросе даже Вене и Берлину, но не нашел понимания даже в Лондоне. Министр иностранных дел - лорд Генри Пальмерстон отказался поддержать этот проект, но в частной беседе известил князя фон Ливена о том, что, если в ближайшее время Россия не добьется «решающих успехов», то Лондон не сможет уклониться от участия в такого рода демарше. 11(23) июля о своем желании остановить кровопролитие, эпидемии и обеспечить Польше, «..чье мужество пробудило к ней прежние симпатии французов, ту национальную самобытность, которая оказалась неподвластной времени и его превратностям» публично заявил в своей речи Луи-Филипп.[162] Выступление короля французов не было поддержано никем, кроме общественного мнения Франции.

Следует отметить, что и в Англии, и в ее правительстве было немало сторонников вмешательства в польские дела, но максимум того, что удалось добиться Талейрану от англичан, был протест против разоружения и интернирования в Галиции корпуса Дверницкого. Протест, согласованный с Парижем, не был официально поддержан французской дипломатией, и был отклонен Австрией.[163] Меттерних понимал, что такого рода демарш был вызван скорее соображениями внутренней, а не внешней политики, т.к. английскому правительству необходимо было продемонстрировать части оппозиции свое сочувствие Польше. Канцлер не придал демаршу особого значения. Он ответил, что разоружение было проведено в соответствии с нормами права. Оружие принадлежало королю Польскому, т.е. Николаю I, и ему же передано, а что касается солдат и офицеров мятежного корпуса, то они должны быть благодарны, что их не передали русским вместе с оружием.[164] Меттерних, конечно, шутил. Результатом последнего действия могли бы стать серьезные волнения в Галиции, польское дворянство которой полностью сочуствовало мятежу.

Что касается претензии Франции на посредничество, то в России она облекалась в кулуарно-осторожную, исключительно мягкую и предупредительную форму. Особенно после того, как стало ясно, что коллективного выступления держав по польскому вопросу не будет. Вначале русскую дипломатию известили об инициативе в Лондоне, затем прозвучала речь короля французов, затем через посла в России Париж сообщил в Петербург о своих намерениях, поручив дипломату ограничиться устной информацией о готовящемся демарше, целью которого было предложение «любых добрых услуг» для достижения результата, соответствующего планам императора.[165] Предложение было категорически отвергнуто Николаем I. 24 июля(5 августа) 1831 г. Нессельроде поручил Поццо ди Борго разъяснить французскому правительству, что император не признает ни за одной державой права вмешательства во внутренние дела России, что он не обращался и не будет обращаться ни к кому с просьбой о посредничестве, и что неуместность подобного рода инициатив лишь ухудшит русско-французские отношения.[166] 12(24) августа, в ответ на попытку французского посла объяснить речь Луи-Филиппа соображениями внутренней политики Николай I заявил, что раз король «не господин у себя дома, то слова Государя не могут ни уколоть его, ни тронуть».[167]

Настаивать о принятии «любых добрых услуг» после акта о детронизации Романовых никто не решился. Учитывая характер действий революционного правительства в Варшаве, можно сказать, что перспектива англо-французского посредничества была уничтожена в самом зародыше 15(27) января 1831 г. самими поляками. Разорвав связи с Россией и поставив предельно жестко вопрос о своих территориальных претензиях к ней, они исключили возможность другого ответа со стороны Петербурга. При этом необходимо отметить, что проблема не только для самих поляков никоим образом не ограничивалась судьбой территорий «конгрессовой Польши». Для России она с самого начала превратилась в ту ношу, которую бесполезно было нести, но нельзя бросить, по той причине, что желающих подобрать ее не было, а самостоятельно этот груз мог гарантировать лишь претензии и проблемы. Интересно отметить, что Николай I не одобрял присоединения Царства Польского к России в 1815 г., и после подавления мятежа даже обсуждал с Паскевичем возможность передачи Австрии и Пруссии левого берега Вислы, с сохранением за собой титула «короля Польского» (для того, чтобы избежать возникновение претензий на него в будущем), но позже отказался от реализации этого проекта.[168]

Тем временем Паскевич продолжал наступление, и положение мятежников постоянно ухудшалось. В Варшаве в это время не нашли ничего лучшего, как сформировать комиссию из революционно настроенных адвокатов, которые начали следствие по вопросу о компетентности действий Скржинецкого. 3(15) августа сейм назначил нового главнокомандующего - ген. Дембинского.[169] Это был опаснейший в ходе войны прием, и последствия его не замедлили сказаться. 3-4(15-16) августа в Варшаве начались волнения, распрогандированные горожане искали на улицах изменников. В результате жертвами толпы стали арестованные ранее по подозрению в лояльности законным властям чиновники, офицеры и полицейские. 33 человека были повешены на Сизизмундовой площади – самосуд состоялся в самом центре города.[170] Расправа носила зверский характер, некоторых арестованных, в числе которых были даже старые женщины, просто растерзали. Под горячую руку едва не попал Чарторыйский – князь чудом спасся от революционно настроенных варшавян верхом на коне.[171] Глава польского правительства укрылся в штабе армии, а на следующий день подал в отставку, его преемником стал Круковецкий. 6(18) августа польская столица с ее 37-тысячным гарнизоном при 92 полевых орудиях была обложена 86-тысячной русской армией, имевшей 438 полевых орудий.[172] Более медлить было невозможно.

В военном отношении восставшие были обречены, их международное положение только ухудшилось. В отчаянии Чарторыйский вновь обратился к Меттерниху, сообщая ему о готовности подчиниться Петербургу при условии, что Вена выступит гарантом польской конституции и что будет созван конгресс по польскому вопросу с участием Австрии, Пруссии и России. 17(29) августа русский посол сообщил Нессельроде о крахе этой попытки – австрийский канцлер передал полякам совет сложить оружие и положиться на милость Николая I.[173] Это был разумный совет, тем более, что император хотел избежать бессмысленного кровопролития. По его распоряжению Паскевич 23 августа(4 сентября) отправил к осажденным воззвание Николая I, предложившего в последний раз амнистию при условии добровольной сдачи оружия и подчинения. 24 августа(5 сентября) это предложение было отвергнуто Круковецким в специально составленном депутатами сейма письме.

В нем, между прочим, сообщалось, что «поляки подняли оружие за национальную независимость в тех пределах, какие издревле отделяли их от России; народное правление ожидает извещения Вашего Превосходительства, в какой мере Его Величеству Императору благоугодно исполнить их желание.»[174] Генерал И. Прондзинский позже отметил, «что письмо это, может быть, было бы прилично, если бы польская армия, победив русских, подходила к Орше; но при настоящих обстоятельствах оно было совершенно неприлично и могло только раздражить и фельдмаршала, и его войска.»[175] Раздражения не было. Просто в штабе Паскевича не осталось последних надежд на бескровный финал авантюры, затеянной группой заговорщиков. «После этого все надежды к обращению мятежников к покорности исчезли. – Отмечал Толь. – Меч должен был решить судьбу Польши.»[176] Дембинский рассчитывал на длительное сопротивление за 80 отдельными укреплениями, стоявшими в три ряда и поддерживающими друг друга перекрестным огнем. У оборонявшихся имелась и тяжелая крепостная артиллерия, у русской армии не было осадных орудий.[177]

В ночь с 24 на 25 августа(с 5 на 6 сентября) в полной тишине, без огней, совершенно незаметно для неприятеля, русская армия вышла на позиции для штурма Варшавы. Он начался в 4 часа утра 25 августа(6 сентября).[178] Уже во второй половине дня ключевые позиции польской обороны были в руках нашей армии. «Отдельно стоявшие редуты, - вспоминал участвовавший в штурме А.О. Дюгамель, - были взяты нашими войсками с налету; это было какое-то непреодолимое стремление, которому ничего не могло противостоять. Но укреплением Воля нам удалось овладеть лишь после отчаянного сопротивления со стороны ее защитников.»[179] Бои за эту ключевую позицию носили исключительно упорный характер и после того, как ей овладели русские войска. Трехкратные попытки отбить это укрепление были отбиты.[180] Ранним утром 26 августа(7 сентября) Круковецкий направил Паскевичу предложение вступить в соглашение о капитуляции, но, явившись на встречу с фельдмаршалом, предъявил ему целый ряд условий, на которых он предполагал вести переговоры. Паскевич отказался от них.[181]

Гарнизону был представлен ультиматум - капитуляция в полдень или штурм. Поскольку ответа к назначенному времени не было получено, то сражение возобновилось.[182] Руководство мятежников было занято политическими спорами в сейме о путях выхода из катастрофы, которые закончились решением о самороспуске парламента, снявшего с себя, таким образом, ответственность за неизбежные последствия собственной политики. В это время одно за другим укрепления переходили в руки русских и вечером часть городского вала и все внешние укрепления были взяты. Фельдмаршал остановил штурм, т.к. хотел избежать бесполезных жертв, неизбежных при действиях в ночное время. 26 августа(7 сентября), 1831 года, в годовщину Бородинского сражения, Варшава капитулировала. Поляки потеряли 11 тыс. убитых и раненых, 3000 пленных, 132 орудия, штурм обошелся русской армии в 10,5 тыс. чел. убитыми и ранеными.[183] Паскевич распорядился вывести остатки польской армии для разоружения к Плоцку, откуда должны были быть посланы к императору два депутата для выражения покорности и раскаяния. Всем сдавшимся гарантировалась общая амнистия.[184]

В ходе боев за город русские войска захватили множество складов. Их трофеями фактически стали основные военные запасы мятежников, которые не могли больше рассчитывать на продолжение сопротивления.[185] За успешный штурм польской столицы Паскевич 4(16) сентября был возведен в княжеское достоинство и стал светлейшим князем Варшавским.[186] Казалось, кампания была окончена. «Надо надеяться, - писал император фельдмаршалу, - что безумие Поляков не доведет их до того, чтобы вновь начать действия в другом месте. Армию, т.е. нижних чинов, кроме пленных, лучше распустить всех по домам, отобрав, разумеется, все оружие. Офицерам считаю лучше дать паспорты на выезд за границу Царства. Тогда мы их избавимся и вовзвратно не впустим. Генералам нашего времени(разр. авт. – А.О.) велеть ехать всем в Москву, придав офицеров для провожания, но не арестуя.»[187] По выходе из Варшавы армия мятежников смешалась с уходящим гражданским населением и превратилась в толпу. Порядок сохраняла только артиллерия.

«Это было ужасное зрелище. – Вспоминал участник перехода. – Не было ни одного батальона, ни одного эскадрона в полном составе. Беспорядочной толпой двигались пехотинцы всех полков, кавалеристы на конях и пешие. Пехотинцы, чтобы облегчить себя, выбрасывали заряды и стреляли в воздух.»[188] Это была легкая добыча для кавалерии, но русские части соблюдали соглашение и не трогали отступавших.[189] Однако, выйдя за реку Нарев, поляки расторгли заключенное перемирие и отказались подчиняться. Избранный новым командующим ген. Рыбинский планировал поднять народную войну и перенести военные действия в Литву и на Украину. Это была явная авантюра, которую не хотело поддержать даже уставшее от военных действий крестьянство Польши. В сентябре отдельный польский корпус, стоявший в верховьях Вислы, был разбит и вытеснен на территорию Австрии, где был разоружен. Оставалась проблема Кракова, служившего во время войны базой польской армии, и куда, рассчитывая на экстерриториальность, ушла часть ее разбитых отрядов.

Не ясно, почему апеллируя к нейтральному статусу Краковской республики, мятежники отказывались разоружаться и даже привели с собой пленных. Сенат республики фактически потерял власть над ней, и восстановление порядка взяли на себя русские войска во главе с ген. Ф.В. фон Ридигером. К 17(29) сентября они принудили польские отряды покинуть эту территорию и уйти в Австрию, где они были разоружены, все пленные были освобождены.[190] Действия в Кракове совершались по соглашению с Берлином и Веной, наши войска покинули республику уже в конце ноября 1831 г.[191] 16(28) сентября началось наступление на Рыбинского, он быстро отступал по направлению к прусской границе, 23 сентября(4 октября) остатки польской армии - 20,9 тыс. чел. при 95 орудиях - перешли границу этого государства, где и сложили оружие. Оружие интернированных в Австрии и Пруссии польских частей было возвращено России. 26 сентября(7 октября) сдалась крепость Модлин, 9(21) октября сдалось Замостье. Их гарнизоны – 6 тыс. и 4 тыс. человек, были разоружены и распущены по домам. Последние очаги организованного сопротивления, таким образом, были подавлены.[192]

4(16) сентября 1831 г. был издан Манифест об учреждении в Царстве Польском Временного Правления.[193] Оно должно было восстановить порядок в крае. Следует отметить, что русское управление отнюдь не сводилось к репрессиям. Императорское правительство в течение года проводило обмен ассигнаций достоинством в один злотый, в большом количестве выпущенных мятежниками, и таким образом оплатило их долги перед населением. Чиновникам, а также положившим оружие солдатам и офицерам до начала 1832 года выплачивалось жалованье (из расчета от 2 до 5 злотых в день офицерам в зависимости от звания и по 15 грошей солдатам) при условии принесения Присяги и выполнения распоряжений начальства (это положение касалось только участников русско-польской войны 1831 г., последовавшей вслед за решением сейма о детронизации Романовых, но не распространялось на организаторов и участников мятежа 1830 г. в Варшаве, которые рассматривались как уголовные и политические преступники). В Варшаве, городе, капитулировавшим перед угрозой решительной фазы штурма, накопилось значительное количество агитационной литературы, памфлетов, гравюр, изданных по распоряжению правительств восставших - вся она была изъята и сожжена, но книготорговцам был возмещен ущерб на сумму 41 348 злотых.[194] На нужды крестьян, разоренных в ходе войны, было выделено 3,5 млн. злотых. Все это делалось, не смотря на то, что война вызвала огромные чрезвычайные финансовые издержки. Только военная их составная и только в 1831 г. составила 118 131 000 рублей, а всего затраты составили до 140 млн. рублей. Правительство, не получив внешнего займа, вынуждено было покрыть экстраординарный расход выпуском ассигнаций, количество которых увеличилось в 1831 г. с 723 234 259 руб. до 832 120 753 руб.[195]

6(18) октября 1831 г. Николаем I был издан манифест «О прекращении военных действий в Царстве Польском», в котором говорилось о победе и о прощении: «Храбрые воины Наши оправдали Нашу доверенность. Прославленные подвигами на берегах Евфрата, они в сем достопамятном, более семи месяцев непрерывающемся походе умели еще превзойти себя, презирая опасности, перенося неимоверные труды и нужды, сражаясь с препятствиями, самою природой поставляемыми  и с отчаянным сопроттвлением врагов, не щадивших достоянии и крови народа, ими вовлеченного в преступление, и ряд блистательных успехов достойно заключен покорением Варшавы, где неприятель был равно изумлен великодушным мужеством победителей и уважением их к жизни и собственности побежденных. Россияне! С помощью Небесного Промысла, Мы довершим начатое нашими храбрыми войсками. Время и попечения наши истребят семена несогласий, столь долго волновавших два соплеменные народа. В возвращенных России подданных наших Царства Польского вы так же будете видеть лишь членов единого с вами семейства. Не грозою мщения, а примером верности, великодушия, забвения обид вы будете способствовать успеху предначертанных Нами мер, теснейшему, твердому соединению сего края с прочими областями Империи, и сей Государственный неразрывный союз, к утешению Нашему, ко славе России, да будет всегда охраняем и поддерживаем чувством любви к одному Монарху, одних нераздельных потребностей и польз и общего раздором не возмущаемого счастья.»[196]

Все польские генералы и чиновники, не участвовавшие в мятеже или вовлеченные в него помимо своей воли, были возвращены на службу в своих прежних чинах.[197] Значительное количество солдат и офицеров интернированных в Австрии и Пруссии корпусов пожелало вернуться домой, однако Паскевич разрешил впускать исключительно рядовых и унтер-офицеров. Часть из них отправлялась на службу в отдаленные гарнизоны Империи, часть – на строительство цитадели в Варшаве. Всем выплачивалось жалованье и сокращался срок службы с 15 до 10 лет.[198] Офицеры частей польской армии, отказавшихся сдать оружие после капитуляции или нарушивших соглашение о ней, именными указами императора от 20 сентября(2 октября), 27 сентября(9 октября) и 1(13) октября были признаны «недостойными блага амнистии». 20 октября(1 ноября) 1831 г. был издан Манифест, объявляющий о полном прощении участникам мятежа, за исключением офицеров, в отношении которых действовали перечисленных выше именные указы, «возбудителй и совершителей» мятежа, организаторов нападения на резиденцию Великого Князя Константина, членов польского правительства и депутатов сейма, подписавших акт о детронизации.[199] Для польских офицеров, оказавшихся за границей, делались исключения, но по возвращению в Империю они обязаны были дать присягу на верность Николаю I и наследнику цесаревичу Великому Князю Александру Николаевичу «и в мирное, и военное время вести себя как полагает солдату, верному законам чести».[200]

Большая часть людей, не пожелавших дать подобного обещания, отправилась в эмиграцию, центром которой стала Франция и резиденция князя Адама Чарторыйского в Париже - отель «Ламберт». Из всех европейских столиц именно Париж отмечался наиболее яркими(хотя и бессмысленными) проявлениями симпатий к польскому делу. После взятия Варшавы в городе был фактически объявлен траур – закрыты театры и т.п., а заявление министра иностранных дел Луи-Филиппа – «Порядок господствует в Варшаве» - даже вызвали уличные волнения.[201] Как всегда одиноко звучал голос разума, исходивший в палате депутатов от Л.-А. Тьера: «Говорят, что нам было полезно иметь союзников на Севере. Без сомнения; но какой политик помыслит создавать себе союзников на расстоянии четырехсот миль, да еще такого союзника, которого нужно сперва призвать к жизни? Я понимаю союз с Бельгией, со Швейцарией; я понимаю, в иную эпоху союз с Цизальпинской республикой; но Наполеон создав Цизальпинскую республику, открыл путь через Симплон, дабы иметь возможность в несколько дней подать помощь своим союзникам. Называют Польшу авангардом французской армии. Так скажите же: кто тот генерал, который когда-либо поставил авангард в таком далеком расстоянии от главных сил, что не было возможности прийти ему на помощь?»[202] Впрочем, споры в Париже уже не имели никакого значения.

Наместником в Варшаву был назначен Паскевич. В качестве трофеев в Москву им были присланы знамена, а также символы государства: королевский трон, дворцовый флаг и, как выразился Николай I, «ковчег с покойницей конституцией».[203] Конституция 1815 г., являвшаяся актом международного права, была действительно мертва, и приняла она свою смерть от мятежного польского сейма. С 1831 г. Россия владела «конгрессовой Польшей» по праву меча, а не на основании международного соглашения. Для того, чтобы упрочить владение завоеванным краем, император решил сохранить структуру Действующей армии, размещенной на территории Царства - в ее состав входили I, II, III пехотные корпуса, Гренадерский корпус, III и IV резервные кавалерийские корпуса. Кроме того, в состав 1-й армии были включены еще три пехотных и два кавалерийских корпуса.[204] Столь значительная концентрация армии позволяла как обеспечить контроль над русской Польшей, так и иметь в этом выступе достаточно сил для похода в Европу в случае, если возникнет такая необходимость. В Варшаве, Модлине (вскоре переименованном в Новогеоргиевск) началось строительство крепостей, которые должны были служить как опорой армии на случай конфликтов с соседними странами, так и для упрочения русского присутствия, если повторится восстание.[205] В 1840 г. к ним добавилась и новая крепость – Ивангород – названная так в честь Паскевича.

Наместник не тешил себя иллюзиями относительно будущего, руководствуясь при управлении краем следующими своими словами: «Пройдет некоторое время и опять будут заговоры и опять бунт. Пропаганда революционная не устает заговоры делать, также правительство не должно уставать открывать заговоры и наказывать бунты.»[206] Император решил не восстанавливать конституцию 1815 г., 14(26) февраля 1832 г. был введен в действие «Органический Статут», сохранявший название Царства Польского, которое объявлялось нераздельной частью Российской империи. Корона царства провозглашалась наследственной в Российском императорском доме. Статут гарантировал свободу вероисповедания всех христианских конфессий, сохранял таможенную автономию, особое положение Польского банка, несколько отличавшийся от остальной империи режим управления, но полностью уничтожал государственную автономию, существовавшую в 1815-1830 гг.[207]В 1832 г. эмигрантский центр попытался спровоцировать партизанскую войну. Эта попытка успеха не имела - крестьяне выдавали эмиссаров мятежников, что поощрялось выдачей премии в 500 злотых(75 руб. сер.) за каждого.[208] В Польше было введено военное положение.

 

 

---

[1] Матушевич Адам Фаддевич(1791-1842), русский дипломат польского происхождения, граф, полномочный министр в Великобритании(1830-1834), второй уполномоченный от России на конференциях по бельгийскому и греческому вопросам, посланник в королевстве Обеих Сицилий(1835-1837), в Швеции(1839-1842). _{Вернуться к тексту}

[2] Вильгельм-Фредерик-Георг-Луи(1792-1849), наследный принц Оранский, король Нидерландов и Великий Герцог Люксембургский Вильгельм II(1840-1849). Вернуться к тексту

[3] Вильгельм-Фредерик Ван Оран-Нассау(1772-1843), правящий принц Нидерландов(1813-1815), с 1815 г. - король Нидерландов и Великий герцог Люксембургский Вильгельм I, в 1840 г. в связи с нежеланием признать ответсвенность правительства перед парламентом отрекся от престола и отправился в Пруссию, умер в Берлине. Вернуться к тексту

[4] Леон Людвиг Сапега(1803-1878), князь, польский и австро-венгерский общественный деятель. Получил образование в Варшавском лицее, которое он продолжил в Париже(1820-1823), и Эдинбурге(1823-1824). В 1824-1830 гг. – на государственной службе в Царстве Польском, принял активное участие в войне 1831 г. на стороне мятежников, после поражения эмигрировал в Австрию, т.к. часть его родовых имений находилась в Галиции. Активно участвовал в общественной, научной и культурной жизни этой австрийской провинции, был сторонником освобождения крестьян и экономического развития края.
Вернуться к тексту

 

---

[1] Daly J.C.K. Op.cit. PP.60-63.

[2] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.1995. Сер.2. 1815-1830. Т.8(16). Октябрь 1828 г. – июль 1830 г. СС.541-542.

[3] Daly J.C.K. Op.cit.P.63.

[4] Татищев С.С. Император Николай и иностранные Дворы... СС.141; 155.

[5] Зайончковский А.М. Восточная война 1853-1856 гг... М.1908. Т.1. С.83.

[6] Мартенс Ф.[Ф.] Собрание трактатов и конвенций... СПб. 1909. Т.15. Трактаты с Франциею 1822-1906. С.40.

[7] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.71.

[8] Там же. С.35.

[9] Там же.

[10] Татищев СС. Император Николай и иностранные Дворы... С.60.

[11] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.40.

[12] Там же. С.43.

[13] Там же. С.52.

[14] Там же. С.343.

[15] Мартенс Ф.[Ф.] Собрание трактатов и конвенций... СПб. 1888. Т.8. Трактаты с Германиею. 1825-1888. С.168.

[16] Шильдер Н.К. Император Николай Первый... СПб.1903. Т.2. С.303.

[17] Зайончковский А.М. Восточная война 1853-1856 гг... М.1908. Т.1. С.84.

[18] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.62.

[19] Там же. СС.70-71.

[20] Там же. С.79.

[21] К истории революции 1830 г. в Бельгии. // Красный архив(далее КА.) М. 1941. Т.1(104). СС.199; 213-214.

[22] Там же. С.215.

[23] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.97.

[24] Там же. С.90.

[25] Там же. СС.90-92.

[26] Мартенс Ф.[Ф.] Собрание трактатов и конвенций... СПб. 1909. Т.15. Трактаты с Франциею 1822-1906. С.119.

[27] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.93.

[28] Мартенс Ф.[Ф.] Собрание трактатов и конвенций... СПб. 1909. Т.15. Трактаты с Франциею 1822-1906. СС.122-123.

[29] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.95.

[30] Татищев С.С. Император Николай и иностранные Дворы... С.170.

[31] К истории революции 1830 г. в Бельгии. // КА. М. 1941. Т.1(104). С.218.

[32] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.103.

[33] Там же. СС.104-105.

[34] Там же. С.106.

[35] Мартенс Ф.[Ф.] Собрание трактатов и конвенций... СПб. 1888. Т.8. Трактаты с Германиею. 1825-1888. С.166.

[36] Татищев С.С. Император Николай и иностранные Дворы... С.157.

[37] Там же. СС.65; 156.

[38] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. СС.109-112.

[39] Там же. 115.

[40] К истории революции 1830 г. в Бельгии. // КА. М. 1941. Т.1(104). С.230.

[41] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.122.

[42] К истории революции 1830 г. в Бельгии. // КА. М. 1941. Т.1(104). С.232.

[43] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. СС.128-129.

[44] К истории революции 1830 г. в Бельгии. // КА. М. 1941. Т.1(104). С.240.

[45] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.133.

[46] Там же. СС.153; 170.

[47] Там же. С.236.

[48] История дипломатии М.-Л. 1941. Т.1. С.414.

[49] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.150.

[50] Столетие Военного министерства 1802-1902. СПб.1907. Т.4. Главный штаб. Исторический очерк. Ч.2. Кн.1. Отдел.2. Комлектование войск в царствование императора Николая I. СС.18-19.

[51] Шильдер Н.К. Император Николай Первый... СПб.1903. Т.2. СС.577-578.

[52] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.154.

[53] Военский К. Император Николай и Польша в 1830 году. Материалы для истории польского восстания 1830-1831 гг. Перевод с рукописи Фаддея Вылежинского. СПб. 1905. С.101.

[54] Пузыревский [А.][К.] Польско-русская война 1831 г. СПб.1890. Т.1. С.16.

[55] Бокова В.М. Польский вопрос в России в 1815-1830 годах.//XIX век в истории России. Современные концепции истории России XIX века и их музейная интерпритация. М.2007. Труды Государственного исторического музея. Вып.163. С.271.

[56] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.20.

[57] Корнилов А.А. Курс истории России XIX века. М.1993. СС.170-171.

[58] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.19.

[59] Выскочков Л.В. Ук. соч. С.261.

[60] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.18.

[61] Выскочков Л.В. Ук. соч. С.261.

[62] Шильдер Н.К. Император Николай Первый... СПб.1903. Т.2. СС.170-171.

[63] Там же. С.172.

[64] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.17.

[65] Шильдер Н.К. Император Николай Первый... СПб.1903. Т.2. С.282.

[66] Сапега Л.Л. Мемуары князя Л. Сапеги 1803-1863. Пгр.1915. С.114.

[67] Там же. С.109.

[68] Военский К. Ук. соч. СС.148-149.

[69] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.21-22.

[70] Военский К. Ук.соч. СС.3; 149.

[71] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.23.

[72] Великий князь Константин Павлович к графу Бенкендорфу. Письма 1829-1831 годов. // РА. 1885. №1. С.29.

[73] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.23.

[74] Выскочков Л.В. Ук. соч. С.270.

[75] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.25-26.

[76] Военский К. Ук. соч. С.148.

[77] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.49-50.

[78] Автобиография А.О. Дюгамеля. // РА. 1885. №4. С.489.

[79] Глиноецкий Н.П. Ук.соч. СПб. 1894. Т.2. 1826-1855. С.50.

[80] Военский К. Ук. соч. С.43.

[81] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.184.

[82] Там же. С.183.

[83] ПСЗ. Собрание второе. СПб.1831. Т.5. 1830. Отделение второе. №4183. С.486.

[84] Там же.

[85] Там же. С.487.

[86] «Россия под надзором»… С.70.

[87] Зайончковский А.М. Восточная война 1853-1856 гг... М.1908. Т.1. С.89.

[88] ПСЗ. Собрание второе. СПб.1831. Т.5. 1830. Отделение второе. №4183. С.487.

[89] Там же. СС.487-488.

[90] Шильдер Н.К. Император Николай Первый... СПб.1903. Т.2. С.326.

[91] Военский К. Ук.соч. С.79.

[92] Там же. С.1.

[93] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.24; 31.

[94] Сапега Л.Л. Ук.соч. С.110.

[95] Конституционная хартия 1815 года и некоторые другие акты бывшего Царства Польского. СПб. 1907. С.41.

[96] Письма графа А.Х. Бенкендорфа к Великому князю Константину Павловичу во время Польского мятежа. // РА. 1885. №1. С.40.

[97] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. СС.285-286.

[98] Мартенс Ф.[Ф.] Собрание трактатов и конвенций... СПб. 1888. Т.8. Трактаты с Германиею. 1825-1888. С.172.

[99] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. СС.247-248.

[100] Paret P. Clausewitz and the state. The man, his theories and his times. Princeton University Press. 1985. P.400.

[101] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. С.39.

[102] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.248.

[103] Там же.

[104] Там же.

[105] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.28.

[106] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. СС.263-264.

[107] Татищев С.С. Император Николай и иностранные Дворы... С.171.

[108] Paret P. Op.cit. PP.400; 405; 416.

[109] Ibid. P.407.

[110] ПСЗ. Собрание второе. СПб.1832. Т.6. 1831. Отделение первое. №4285. С.55.

[111] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.2. Приложения. Приложение 1. Ведомость о составе корпусов, назначенных в Действующую армию в декабре 1830 г. СС.2-4.; Приложение 2. Действующая армия(боевое расписание). СС.5-7; Приложение 3. Ведомость о расположении и состоянии войск Действующей армии при пограничных пунктах к переходу в Царство Польское 23 и 24 января 1831 г. СС.8-10.

[112] Он же. Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.53-54.

[113] Глиноецкий Н.П. Ук.соч. СПб. 1894. Т.2. 1826-1855. СС.50-52.

[114] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.54-56; 66-67.

[115] Там же. СС.26-27.

[116] Там же. СС.54-55; 58; 70-71; 73.

[117] Там же. СС.77-81.

[118] О реформах военных поселений в царствование императора Николая I см.: Ячменихин К.В. Армия и реформы: военные поселения в политике российского самодержавия. Чернигов. 2006. СС.156-186.

[119] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.101-109.

[120] Шильдер Н.К. Император Николай Первый... СПб.1903. Т.2. СС.336-338.

[121] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.58.

[122] Там же. СС.113-115; 121-125.

[123] Там же. СС.126-127; 132; 134-138.

[124] Там же. СС.140; 142-147.

[125] Там же. СС.161-163; 191-192.

[126] Там же. СС.217-218.

[127] Kagan F.W. Op.cit. P.219.

[128] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.180-181; 185-189; 200-202; 297.

[129] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. СС.315-316; 353-355.

[130] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.224-227.

[131] Мартенс Ф.[Ф.] Собрание трактатов и конвенций... СПб. 1909. Т.15. Трактаты с Франциею 1822-1906. С.134.

[132] Сапега Л.Л. Ук.соч. С.141.

[133] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.388.

[134] Мартенс Ф.[Ф.] Собрание трактатов и конвенций... СПб. 1909. Т.15. Трактаты с Франциею 1822-1906. С.135.

[135] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. С.11.

[136] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. СС.357-358.

[137] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.2. Приложения. Приложение 14. Ведомость о составе силе колонн Действующей армии, подступавших к г. Остроленке 14 мая 1831 года. СС.40-41.

[138] Он же. Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.228-243; 267-268; 271.

[139] Кухарук А.В. Действующая армия в военных преобразованиях правительства Николая I. Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук. М.1999. С.55.

[140] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.2. Приложения. Приложение 18. Ведомость о состоянии больных холерою, в госпиталях Российских и Царства Польского Действующей армии в течение 1831 года. С.52.

[141] Он же. Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.279.

[142] Столетие Военного министерства 1802-1902. СПб.1907. Т.4. Главный штаб. Исторический очерк. Ч.2. Кн.1. Отдел.2. Комлектование войск в царствование императора Николая I. Приложение №5. Ведомость о числе рекрут, поступивших натурою по рекрутским наборам с 1826 по 1835 год. С.5.

[143] Paret P. Op.cit. P.411.

[144] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. СС.39-40.

[145] Paret P. Op.cit. PP.400; 411.

[146] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1896. Т.5. 1832-1847. С.5.

[147] Там же. С.6.

[148] «Россия под надзором»… С.79.

[149] Глиноецкий Н.П. Ук.соч. СПб. 1894. Т.2. 1826-1855. СС.59-61.

[150] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. СС.25-26.

[151] Там же. Приложения к главе 1. №16. С.30.

[152] Там же. СС.20; 22.

[153] Там же. С.42.

[154] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.299-309; 313-314.

[155] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. С.28.

[156] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.373-374.

[157] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. СС.70-71.

[158] Paret P. Op.cit. P.418.

[159] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. С.73.

[160] Там же. С.81.

[161] Татищев С.С. Император Николай и иностранные Дворы... С.171.

[162] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. СС.419-422.

[163] Там же. 431-432.

[164] История дипломатии М.-Л. 1941. Т.1. С.413.

[165] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.435.

[166] Там же. С.436.

[167] Мартенс Ф.[Ф.] Собрание трактатов и конвенций... СПб. 1909. Т.15. Трактаты с Франциею 1822-1906. С.138.

[168] Мартенс Ф.[Ф.] Собрание трактатов и конвенций... СПб. 1888. Т.8. Трактаты с Германиею. 1825-1888. СС.177-181.; Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. СС.168-175.; Шильдер Н.К. Император Николай Первый... СПб.1903. Т.2. СС349-351.

[169] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. СС.75-76.

[170] Там же. СС.82-83; 85-86.

[171] Сапега Л.Л. Ук.соч. СС.180-181.

[172] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.387-388; 400; 403.

[173] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. С.457.

[174] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.404.

[175] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. С.115.

[176] Там же. С.110.

[177] Там же. СС.116-117.

[178] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.405.

[179] Автобиография А.О. Дюгамеля. // РА. 1885. №4. С.493.

[180] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. СС.119-124.

[181] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. С.411.

[182] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. СС.126-130.

[183] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.413; 418.

[184] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. СС.135-137.

[185] Там же. С.138.

[186] Там же. Приложения к главе 3. № 2. С.89.

[187] Там же. Приложения к главе 3. № 2. С.90.

[188] Сапега Л.Л. Ук.соч. С.189.

[189] Там же. СС.189-190.

[190] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.433-434.

[191] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. СС.592-593.

[192] Пузыревский [А.][К.] Ук.соч. СПб.1890. Т.1. СС.437-440.

[193] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. Приложения к главе 4. №14.С.209.

[194] Кухарук А.В. Ук.соч. СС.100-101.

[195] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. СС.192-193; 195.

[196] ПСЗ. Собрание второе. СПб.1832. Т.6. 1831. Отделение второе. №4850. С.109.

[197] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. С.187.

[198] Там же. С.185.

[199] Внешняя политика России XIX и начала XX века… М.2005. Т.17. Август 1830 г. – январь 1832 г. СС.484; 489; 494-495; 534-535.

[200] Там же. С.648.

[201] Татищев С.С. Император Николай и иностранные Дворы... С.172.

[202] Там же. С.173.

[203] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. С.188.

[204] Кухарук А.В. Ук.соч. СС.98-99.

[205] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1894. Т.4. 1831. Приложения к главе 4. №14. СС.166-167.

[206] Щербатов [А.] [П.] Ук.соч. СПб.1896. Т.5. 1832-1847. С.86.

[207] Там же. СС.48-56.

[208] Там же. С. 82.

Олег Айрапетов