Закарпатский регион и его восточнославянское население имеет сложную и неоднозначную как политическую, так и этнокультурную историю. Особенно богатым на различные формы поиска собственной идентичности у карпатских русинов стал ХХ век. Если в рамках Чехословакии, в составе которой регион находился в межвоенный период, русины имели достаточно широкую свободу в сфере культуры и национальной деятельности (при определенных преференциях Праги в отношении украинофилов в 1920-е гг.), то во время вхождения Закарпатья в состав Венгрии в 1939-1944 гг. положение представителей трех основных направлений (украинофильского, русофильского и прорусинского) изменилось. Новые власти решили использовать спорный вопрос национальной самоидентификации коренного славянского населения региона в собственных интересах. Венгерская администрация надеялась найти опору в среде местной интеллигенции, которая отождествляла себя с русинами.
Таким образом, ставка Венгрии была сделана на третье по влиянию в межвоенный период идеологическое направление — прорусинское. Особенностью ситуации в Закарпатье был тот факт, что значительная часть интеллигенции, считавшая себя русинами, оставаясь верными идеям А. Духновича и А. Добрянского, пыталась компенсировать малость собственного народа идеями «всеславянства» и русофильства. В условиях растущего влияния СССР в Европе такие настроения венгерским властям виделись опасными. Эти опасения усилились после присоединения Западной Украины к СССР в сентябре 1939 г. и появления общей границы между СССР и Венгрией. Во многом по этой причине Будапешт так и не решился предоставить Закарпатью автономию, несмотря на многочисленные проекты отдельных политических деятелей края (А. Бродия, С. Фенцика и др.). Официальной идеологией, которая поддерживалась властью, стала идеология угро-русинизма: признавалось существование угро-русинского народа, тесно связанного с Венгрией и обязанного ей всем лучшим, что у него было. Так, активный пропагандист данной идеи И. Контратович утверждал, что русины представляют собой отдельную народность, близкую к западным славянам и венграм.1 Контратович говорил о русинах как о вернейших братьях венгров, которые, однако, не отказались от своих традиций. Вхождение региона в состав Венгрии Контратович считал величайшим событием, благодаря которому «венгерская свято-стефанская идея объединится с русинским народным чувством»2. Этот же автор в заметке о действиях русских войск в Карпатах во время Первой мировой войны говорит об их жестокости по отношению к русинам, которых в одном из сёл «изрубили на куски».3 В том же ключе высказывался и другой идеолог угро-русинизма Г. Стрипский: «Мы — русины-западники. Мы связаны с западом географическим положением и историей, хозяйством и церковью, связаны политикой и языком». Подчеркивалось, что «русско-татарская» культура восточной Москвы из-за огромного расстояния от региона не может оказывать никакого влияния на ситуацию в Закарпатье.4
Подверглись нападкам и представители украинофильского направления. Так, со страниц закарпатской прессы звучали крайне негативные оценки деятельности проукраински настроенного автономного кабинета А. Волошина (октябрь 1938 — март 1939 г.). Отмечалось, что «герои» украинского возрождения разложились, как гнилое дерево в лесу», что местное население никогда не считало себя украинцами.5 Публикации подобного рода не были единичны. Так, в статье от 16 июля 1939 короткий период существования Карпатской Украины сравнивается с «монгольским рабством на Руси». Отмечалось, что «русины с венграми — лучшие друзья», а «Украина с Волошиным отрезаны от тела русинского народа раз и навсегда». Анонимный автор публикации утверждал, что «Волошин и брехня — это одно и то же».6 Таким образом, первоочередной задачей последователей теории угро-русинизма была компрометация других, традиционно более сильных идеологических направлений в регионе.
Сразу же после присоединения региона к Венгрии в местной прессе стали появляться материалы, в которых анализировалось положение Закарпатья в составе Чехословакии с позиций новых реалий. Уже 15 марта в «Новой неделе» появилась заметка, в которой отмечалось, что «венгры за сотни лет не сделали таких руин, как чехи за двадцать лет». Власти Чехословакии обвинялись в искусственном создании языковых и религиозных споров в регионе, межвоенный период для Закарпатья характеризовался как «чешская оккупация».7 Спустя несколько недель в этом же издании появилась еще одна подобная статья. В ней отмечалось, что приверженцы возрождения чехословацкой государственности, видя, что «русинский народ вновь объединился в один лагерь, продолжают вести свою лживую пропаганду».8 Установление венгерской власти в регионе подавалось официальной пропагандой как освобождение от чешского ярма, как уникальный шанс для развития русинского потенциала в едином братском государстве.
Венгерская пропаганда попыталась создать новый пантеон «национальных героев» Закарпатья. Особую популярность приобрели Ференц II Ракоци и его мать Илона Зрини — венгерские магнаты, участники антигабсбургских выступлений конца XVII — начала XVIII в. В публицистике многократно обыгрывался тот факт, что Ракоци в своих воспоминаниях называл русинских крестьян, участвовавших в выступлениях, «gens fidellisima» («наивернейшим племенем»). Примером для подражания был объявлен, естественно, и М. Хорти.9 Появились материалы по истории венгерского восстания 1848 г. («Кошутова война»). Русины, участвовавшие в тех событиях, были названы героями.10
Идея русинско-венгерского братства пропагандировалась практически на всех уровнях и во всех сферах общественной жизни региона. Так, со страниц местной прессы часто звучали призывы русинам приезжать на заработки во внутренние районы Венгрии, где их «добрые братья поделятся последним куском хлеба».11 На деле все выглядело не так: доходы большинства русинских сезонных работников едва покрывали расходы на дорогу, многие вернулись домой ни с чем.12 Для пропаганды «вековой дружбы» двух народов проводились встречи местной интеллигенции с представителями венгерской администрации (особую активность в подобных мероприятиях проявил регентский комиссар М. Козма), акции братских сел и городов и т. д. Даже игра местной футбольной команды СК «Русь» в чемпионате Венгрии позиционировалась прессой как очередная иллюстрация единства русинов и венгров.13 Показательным для этого процесса является смена названия газеты А. Ильницкого, одного из руководителей ведущей духовной силы края Мукачевской греко-католической епархии, параллельно назначенного на должность главного советника регентского комиссара в конце 1939 года: «Нова Неделя. Еженедельна, политична, литературна, безпартшна газета для подк. Русинов», которая выходила с 1 января 1939 года, с 5 ноября того же года (с назначением А. Ильницкого на должность советника) выходила уже под названием «Карпатска Неделя. Орган мадярско-руського братерства».14
Важным событием в культурной и общественной жизни Закарпатья было открытие 26 января 1941 г. Подкарпатского Общества Наук (далее — ПОН). М. Козма на торжественном открытии этого учреждения заявил: «Народ Подкарпатья свою самостоятельную, независимую и народную культуру хочет строить в рамках венгерского государства, в рамках венгеро-русинского слияния». Регентский комиссар особо подчеркнул, что русинский народ своими силами, без помощи венгерского правительства не смог бы создать подобной организации. При этом Козма ясно очертил границы деятельности ПОН: «Организация должна служить народному самоопределению, особого рода культуре и языку, без посторонних политических или культурных целей».15 Таким образом, ПОН являлось инструментом для пропаганды идеи русинско-венгерского братства на научной основе и действовало в русле официального идеологического курса венгерской власти.
С организационной точки зрения ПОН состояло из трех секций: научной, этнографической и секции русинского языка и литературы. Председателем общества был избран отставной профессор Будапештского университета русинского происхождения А. Годинка, его заместителем И. Контратович, в 1942 г. председателем общества стал А. Ильиницкий. Наряду с последователями идеи угро-русинизма (Г. Стрипский, Е. Бокшай, И. Муравий) в деятельности ПОН приняли участие и представители других культурно-идеологических направлений, которые в своих работах не переходили запретных границ лояльности венгерскому режиму. Среди них следует отметить украинофила А. Маркуша, русофила П. Сову и др.16 ПОН издавало периодические издания «Зоря-Hajnal», «Руська молодежь», «Литературна Неделя». Помимо периодических и внесерийных изданий (3 книги) ПОН за короткий период успело издать преимущественно на русинском языке в составе книжных серий: «Литературно-Наукова Библю-тека» — 42; «Народна Библютека» — 32; «Деточа Библютека» — 12; «Школьне Учебники» — 3 отдельных издания17. Таким образом, одной из целей ПОН было распространение выработанных научных идей в адаптированном виде в народной среде (прежде всего, среди подрастающего поколения).
ПОН, в отличие от культурных организаций Закарпатья в межвоенный период (украинофильская «Просвита», русофильское «Общество им. А. Духновича»), было организацией академического толка и насчитывало всего 35 человек. Венгерская администрация уделяла внимание и созданию массовых организаций. Среди них следует отметить «Культурное общество им. И. Куртяка», «Ассоциацию для защиты венгерской расы», «Союз подкарпатских русинов в Будапеште», «Карпатское культурное общество им. Ф. Ракоци».18 Уже по названию некоторых организаций видно, что ставка в их работе делалась на более тесное сближение русинов с венграми вплоть до последующей ассимиляции.
Одним из важнейших элементов политики угро-русинизма ее идеологи считали правильное, с их точки зрения, решение языкового вопроса. В государственном законе 6200/1939 было записано однозначно: «На подкарпатской территории государственными официальными языками являются венгерский и угро-русский». В новых государственных реалиях, естественно, венгерский язык использовался практически во всех сферах жизни, новое дыхание получила местная венгерская пресса. В этот период в крае выходило более десяти периодических изданий на венгерском языке. Особенности языковой политики в Закарпатье четко прослеживаются в характере издания газеты «Карпатская неделя»: по инициативе Ильиницкого она выходила на русинском и на венгерском языках, а населению рекомендовалось меняться прочитанными экземплярами для лучшего понимания обоих государственных языков.19
С самого начала восстановления венгерского господства в Закарпатье стал обсуждаться вопрос кодификации русинского литературного языка. Сложность этого процесса во многом заключалась в убеждении местной элиты в том, что литературный язык не может быть приближен к живому языку окрестных сел. Подобное отношения к разговорной речи одного из законодателей местных языковых предпочтений М. Лучкая, который в своей грамматике 1830 г. прямо об этом заявляет, оказалось актуальным во многом до середины ХХ века. На первом этапе (1939-1940) особую роль в проведении в жизнь языковой политики венгерского государства в Закарпатье сыграл греко-католический священник Ю. Марина, который руководил отделом образования и культа в администрации края. В 1940 г. Марина издал грамматику, в которой нашли место некоторые местные языковые элементы. Несмотря на это, русинский литературный язык не сильно удалился от великорусского языка, используемого в крае.20
Часть интеллигенции региона придерживалась иных взглядов. Так, в первом номере периодического издания ПОН «Литератур-на неделя» отмечалось, что «необходимо развивать народный материнский язык до степени литературного».21 Аналогичный материал содержал и первый номер издания «Руська Молодежь». Со страниц журнала звучал призыв всем школьникам и молодым учителям края присылать в редакцию народные песни, пословицы, поговорки и т. п. Эти материалы планировалось использовать для дальнейшей выработки литературного русинского языка.22 Самым ревностным приверженцем трансформации народного языка в литературный был Г. Стрипский. Он просил помощи в составлении словаря народных говоров, обещая денежное вознаграждение жителям региона, если те пришлют в редакцию ранее неизвестные слова и выражения. Местную лексику Стрип-ский считал основой литературного языка.23 Именно на эту часть интеллигенции сделала ставку венгерская администрация в лице М. Козма, который в сентябре 1940 г. стал регентским комиссаром в Закарпатье.
С целью создания литературного русинского языка в 1941 г. при активной поддержке венгерской администрации была издана грамматика И. Гарайды, в предисловии к которой отмечалось: «Русинский народ теперь присоединится к своему родному милому языку и к своим преданиям и теперь, как столько раз в прошлом, душевно сольется с венгерским братским народом, который представляет западную цивилизацию, но одновременно и языки своих славянских братьев будет ценить и почитать»24. Гарайда подчеркивал сложность создания грамматики в регионе, где население еще не выработало представления о своей национальной принадлежности. Цель своей работы ученый видел в создании понятного для простого народа литературного языка. Особо подчеркивалось, что данный труд является компромиссом между многими противоречащими друг другу представлениями о народном языке, который требует развития и усовершенствования в дальнейшем25.
Однако Гарайде и другим кодификаторам литературного языка не удалось порвать со сложившимися традициями. Отдавая приоритет локальным ценностям, они в то же время использовали не характерные народным говорам книжные формы. Ситуация осложнялась нехваткой редакторских кадров, смутным представлением многих публицистов об особенностях закарпатских диалектов, сложной языковой ситуацией в регионе на протяжении нескольких столетий. Известный историк и филолог А. Годинка имел свой взгляд относительно решения языкового вопроса в регионе. Его тексты, написанные на языке, приближенном к народному, помечались специальной сноской («На желаня автора сообщаеме оригинальною правописею»).26 Однако подобные случаи были скорее исключением из правил.
Языковая политика властей стала объектом активной критики представителей русофильского направления, которые не пользовались официальной поддержкой венгерской администрации, но сохранили традиционно сильное влияние на местное население. Показательной в этом плане видится деятельность Г. Геровского. В 1939 г. Геровский, находясь в Ужгороде, опубликовал грамматику русского языка, которую предложил в качестве учебника для народных школ в Закарпатье. Его грамматика не была принята венгерскими властями. В ответ Геровский выступил с острой критикой работ Ю. Марины и И. Гарайды.27 Программной работой всего русофильского направления можно считать обширную рецензию Геровского на историю русинской литературы В. Бирчака, написанную в 1943 г. Геровский считал, что все древнейшие письменные памятники Закарпатья были написаны на церковнославянском языке с элементами формальных особенностей языка края, а с ХVШ в. началась его постепенная замена на угро-русскую разновидность русского литературного языка, более отвечающего духу времени. Влияние западноевропейских тенденций автор считал несвойственным для процесса эволюции литературного языка в Закарпатье.28 Таким образом, приближение русинского языка к нормам русского литературного языка Геровский считал закономерным и исторически обоснованным. Русофильские издания в крае печатались на русском языке с сохранением графики и орфографии до реформы 1917-1918 гг. Наряду с этим своеобразными маркерами «местной» редакции русского языка были определенные стилистические особенности, вызванные влиянием местной полифоничной языковой среды, и использование изданиями (впрочем, не всегда последовательно) архаичных инфинитивных глагольных форм на -ти (воевати, верити, умети и т. д.) и союза якъ, на месте общелитературной формы какъ.29
Русофильские издания, выходившие в Закарпатье, были представлены газетами А. Бродия «Русская правда» (с 1940 г. — «Русское слово») и изданием праворадикального политика С. Фенцика «Карпаторусский голос». Данные издания имели трудности с финансированием и не пользовались поддержкой официального Будапешта. Несмотря на то, что Бродий и Фенцик приветствовали присоединение Закарпатья к Венгрии, краевая администрация с подозрением смотрела на периодику русофильского направления. Так, главному советнику регентского комиссара А. Ильницкому, например, название «Русская правда» напоминало московскую «Правду». Дабы не дразнить лишний раз цензуру, А. Бродий меняет название газеты, поскольку, как он писал в последнем номере издания 5 ноября 1939 г., «само название газеты «Русская правда» как дома, так и за границей с самого начала дало повод к такому подозрению, будто эта газета являлась провинциальным изданием московской «Правды».30
Значительная часть русофильского направления не скрывала своих надежд на помощь СССР, особенно после коренного перелома в ходе Второй мировой войны. Особую известность получили стихи студента философского факультета Будапештского университета Д. Вакарова, замученного в марте 1945 г. в концлагере Нацвайлер: «Я верю, скоро день настанет, исчезнут рубежи, и между братьями не станет на севере межи».31Все произведения Вакарова были проникнуты ожиданием освобождения с Востока. Интересно, что через месяц после ареста Вакарова (в апреле 1944 г.) его стихотворение «Так трудно...» было напечатано в газете «Русское Слово».32 Данный факт объясняется скорее не либеральностью, а слабостью местной цензуры. Тематика других работ Вакарова аналогична — восхваление «героя-пролетария», предвидение падения «прогнившего и старого мира».33 Важно отметить, что имя Вакарова стало активно звучать в коммунистической пропаганде только со второй половины 1950-х гг., что наводит некоторых исследователей на мысль о приписывании его авторству работ, к которым молодой поэт не имел никакого отношения.34 Как бы то ни было, но Вакаров со своими мыслями о братской славянской помощи с Востока не был одинок. В творчестве А. Карабелеша, который большинство военных лет также провел в различных концлагерях, довольно необычным образом переплетаются традиционные прорусские настроения и ориентация на СССР, возрастающая пропорционально успехам Красной Армии на фронте. Иллюстрируют данную тенденцию, например, следующие строки из стихотворения Карабелеша: «.И навсегда могучей волей рока Советская нас приголубит Русь»35.
Группа молодых русофилов сформировала свои литературные школы в Ужгороде, Мукачево, гимназиях Хуста, издала шесть литературных альманахов. Среди наиболее успешных писателей-русофилов следует отметить И. Курча (псевдоним Таня Верхо-винка), Г. Гойда (псевдоним Карпатский), В. Сошка (псевдоним Борщавин), К. Голоса (псевдоним Красин, Вершан), М. Шпитсера (псевдоним Вершинский, Беспризорный)36. Авторы, произведение которых выходили на страницах официальных изданий в военное время, не могли явно указывать свою приверженность идеям воссоединения с СССР. Поэтому в своих работах они чаще использовали символические образы (Солнце, Звезда, Свет, День, Север, Восток).37
Некоторые представители русофильского направления пытались пропагандировать свои традиционные идеи, не давая при этом венгерской администрации повода усомниться в их поддержке режиму. Так, в 1941 г. в Ужгороде были изданы избранные произведения А. Духновича с пространным предисловием, написанным с традиционных русофильских позиций. Единственным признаком венгерской оккупации было отсутствие в данном предисловии какой-либо критики в адрес национальной политики венгерских властей, а также утверждение о том, что толчком для национальной деятельности Духновича было «возрождающееся национальное самосознание у венгров».38
Самым талантливым русскоязычным поэтом в Закарпатье многие исследователи считают Э. Балецкого. Этот человек более известен как филолог-славист, а его поэтическая деятельность во время венгерского господства незаслуженно осталась без должного внимания. В 1939 г. двадцатилетний Э. Балецкий поступил на философский факультет Будапештского университета, где учился до 1943 г. Его ранние работы проникнуты ясно очерченными великорусскими идеями, что видно, например, в следующих строках: «О, Пушкин, Пушкин — твой язык Русь возвеличит в громкой славе».39 Посещая Мукачево (там Балецкий учился в русской гимназии), молодой поэт с сожалением отмечает, что «меркнет старый русский язык».40 Балецкий в своих стихах прямо не указывал, в составе какого государства он желает в будущем видеть Закарпатье. Однако из стихотворения «Эй, земляк!», написанного в апреле 1940 г., отчетливо видно, что поэт не был обрадован восстановлением венгерского господства в крае: «Плачет Родина, вздыхает, только брови хмурит. Эй, земляк родной, не слышишь? Будет гром и буря».41
Начиная с 1939 г. Э. Балецкий активно сотрудничал с изданиями А. Бродия — «Русской Правдой» и «Русским Словом». Литературной страницей газеты ведал И. Г. Керча — выпускник Карлова университета, знакомый Балецкого еще по Мукачевской гимназии. В номере от 22 декабря 1939 г. было опубликовано стихотворение И. Г. Керчи «Наша доля (Ответъ Э. Балецкому)» с эпиграфом из С. Есенина: «Если вскрикнет рать святая: “Кинь ты Русь, живи въ раю!” Я скажу: “Не надо рая, дайте Родину мою!”»,42 которое хорошо отражает дух тогдашней поэзии, стремление молодых русинов подражать творчеству русских поэтов серебряного века. За короткий период в «Русской Правде» были опубликованы многочисленные поэтические произведения Э. Балецкого, по большей части написанные им ранее. Проявились и организаторские способности Балецкого: в 1940 г. его избирают заместителем председателя «Союза Угро-русских писателей», с 1941 он редактировал литературную страницу газеты «Карпаторусский голос». Интересно, что субботнюю литературную страницу ужгородской газеты ее сотрудник редактировал в Будапеште.43
Программной работой, отражавшей гражданское становление молодого интеллигента Балецкого, является статья «Flat, ubi vult..» от 8 ноября 1941 г. В ней автор сетует на низкое качество местной литературы, отсутствие должной критики, графоманство. Балецкий замечает, что писатели и поэты плохо знают жизнь народа, не хотят изучать русинский язык, часто даже стыдятся его. Вместо этого автор советует многому поучиться у народа.44 Данная статья отражает две основные тенденции в творчестве Балецкого. Во-первых, он постепенно отходит от литературы и переключается на научную деятельность. Во-вторых, Балецкий все более тяготеет к лагерю русинофилов. Будапештский студент откликнулся на призывы о сотрудничестве в периодических изданиях новой общественной институции края И. Гарайды и вскоре опубликовал на страницах издания «Литературная Неделя» народную песню «Ишли Турки зъ Татарами».45 Две фундаментальные языковедческие статьи Э. Балецкий опубликовал на страницах ужгородского научного журнала «Зоря-Hajnal»: «Языкъ грамматики Е. Сабова зъ 1890-го року» и «U» въ чинадевскомъ говоре». Реже на русинском языке начинающий будапештский славист публикует в те годы художественные произведения.46
Деятельность Э. Балецкого как русинского поэта не всегда находила отклик среди более опытных приверженцев теории угро-русинизма. Так, Балецкий сделал попытку перевести на русинский язык «Воззвание» М. Верешматри — произведение популярного в Венгрии поэта XIX в., которое исполнялось на официальных государственных мероприятиях. Однако заявленный Балецким русинский перевод практически не отличался от норм русского литературного языка.47 На этот факт обратил внимание Г. Стрипский, резко раскритиковавший данную работу. Балецкий обвинялся в том, что «он думал не про русинов, а про москалев, писал не по-русински, а по-великорусски».48 Молодого поэта и ученого Стрипский называл русофилом и сравнивал с «червяком внутри сыра».49 Г. Стрипский предложил свою версию перевода «Воззвания», которая и стала исполняться впоследствии в ходе государственных мероприятий.
Таким образом, русофильское направление, не пользуясь поддержкой государства, смогло сохранить свои позиции в крае. Несмотря на многие сложности и неоднозначные трактовки, великорусские идеи в среде местной интеллигенции традиционно оставались довольно прочными и влиятельными.
Позиции украинофильского направления с приходом венгров были наиболее ослаблены. Многие представители интеллигенции, проявившие активность в период работы автономного кабинета А. Волошина, вынуждены были покинуть край (в основном уезжали в Прагу и Братиславу). Например, богослов, поэт и публицист с проукраинскими идеями С. Сабол (псевдонимы Зореслав, Юрий Боржава) был арестован венгерскими властями и выслан в Словакию, где возглавил провинциальный филиал ордена василиан.50 Редактор «Новой свободы» В. Гренджа-Донской после нескольких месяцев нахождения в концлагере выехал в Братиславу, где жил до смерти.51 Жизнь и творчество поэта стали примером довольно распространенного среди украинофильской интеллигенции явления: многие деятели, ранее отстаивавшие идеи создания «Великой соборной Украины», в новых геополитических реалиях стали видеть единственный путь в объединении с «братской Советской Украиной». Такая тактика имела определенный успех. Гренджа-Донской, в 1920-х гг. участвовавший в деятельности коммунистических организаций в крае, в 1950-х гг. был провозглашен властями ведущим украинским писателем ЧССР52. Его деятельность в 1930-х гг. официальной публицистикой советского Закарпатья объяснялась следующим образом: «поэт запутался в сложной языковой ситуации в крае».53
Украинофилы — проповедники идеи «соборной Украины», естественно, не имели никакой возможности открыто высказывать свои мысли. Некоторые из них, поддерживая связь с партией Бандеры, издавали газету «Чин», которую размножали вручную, и ввезли в страну большое количество украинской националистической литературы, которую давали читать своим сторонникам. Подобные настроения были довольно распространены в крае и вызывали опасение венгерских силовых структур.54
Некоторые украинофилы все же смогли в непростое для себя время выразить свои мысли на страницах закарпатской прессы. Яркий пример тому — поэт-сатирик М. Бараболя. Так, в одном из своих произведений Бараболя высмеивает представителей русофильского и русинофильского направлений, литературный русинский язык сравнивает с «марсианским», а сам закарпатский регион называет «Тутешняцкой губернией».55Единственным языком, который может понять все населения края, Бараболя называет украинский.56 Несмотря на такие смелые заявления, сатирик смог опубликовать многие свои произведения в изданиях «Руська молодежь» и «Литературна неделя». Но данный пример был скорее исключением из правил. Судьба молодого сатирика трагична: он был мобилизован в венгерскую армию, в конце войны попал в советский плен и умер в пересыльном лагере в Краснодаре.57
Значительная часть украинофильской интеллигенции высказала свою лояльность очередному режиму в Закарпатье и через сотрудничество с ПОН и другими структурами объективно содействовала развитию и обогащению духовной культуры края. Обращает на себя внимание творчество наиболее плодовитого и, наверное, одного из самых талантливых местных авторов научно-популярных текстов Ф. Потушняка. В своей исследовательской работе, посвященной развитию философской мысли в Закарпатье, Потушняк отмечает: «Философия имеет важное значение для народа и его духовного развития. Духовная жизнь народа без надлежащего обоснования — со стороны философии, социологии, психологии является неясной, темной и невыразительной».58 Таким образом, в доступном для широкого круга читателей виде Потушняк освещал малоисследованные проблемы культурной жизни Закарпатья. В изучаемый период ученый публиковал переводы, этнографические материалы, философские эссе, исторические очерки. Кроме того, в изданиях ПОН Потушняк под псевдонимом «Ф. Пасечник» публиковал свои сборники поэзии.59 Следует отметить, что талантливый ученый был ограничен в свободе действий. По подозрению в несогласии с венгерским режимом он не был допущен к работе в школе60. В феврале 1944 г. в «Неделе» появилась сатирическая заметка «Литературный конгресс». Наиболее раскритикован в ней был именно Потушняк.61 Травля ученого продолжалась и в советский период, став причиной его преждевременной смерти.
Важно отметить, что довольно часто представители одного из идеологических лагерей переходили в другой, ранее им враждебный. Так, ярый приверженец идеи угро-русинизма Г. Стрип-ский в 1939-1944 гг. остро критиковал русофилов и украинофилов. Между тем на рубеже веков Стрипский жил в Львове, где проникся украинскими идеями. В 1920-х гг. ученый уже открыто выступал с великорусскими речами.62 Относительно национальных убеждений еще одного идеолога угро-русинизма А. Ильиницкого в период 1920-1930-х гг. очень трудно сделать какие-либо конкретные выводы, поскольку он мог одновременно издавать журнал «Душпастырь» языком, приближенным к русскому литературному, и состоять в рядах Христианско-народной партии Подкарпатской Руси (1924-1932 гг.), которую исследователи называют партией украинофильского направления. Скорее всего, Ильиницкий руководствовался желанием поскорее сделать духовную карьеру: в 1924-1932 гг. Ильиницкий был членом ХНП — партии, созданной с благословения Мукачевского епископа П. Гебея; в 1931 г. П. Гебей умер, а его место вскоре занял А. Стойка, сторонник оппозиционного Автономного земледельского союза, именно тогда А. Ильницкий и вступил в ряды данной организации. Ильиницкий возглавил то крыло партии, которое придерживалось русинофильских, а не великорусских взглядов.63 Как видим, на протяжении всей карьеры общественно-политические деятели края могли находиться в поиске национальной и идеологической ориентации, наиболее приемлемой для себя в тех или иных условиях.
Несмотря на довольно либеральные для военного времени условия, было бы ошибочно называть период венгерского господства наиболее благоприятным для культурного развития края, как это делают, например, И. Поп и М. Капраль. Пример тому — школьная политика венгерских властей. В апреле 1943 г. специалист по национальным меньшинствам А. Бониш и судья Е. Бернолак поехали с проверкой в Закарпатье. Выяснилось, что многие школы там существовали только на бумаге, занятие в них так и не начались. Родители многих учащихся жаловались на недостаток родного языка в процессе обучения. По приезде в Будапешт комиссия составила план школьной политики на ближайшие годы, согласно которому число венгерских школ росло, а русинских — резко сокращалось. Даже в таких крупных городах, как Ужгород и Мукачево, было решено оставить всего по одной начальной школе с русинским языком преподавания.64 Именно в школьном вопросе отчетливо проявились контуры ассимиляторской политики венгерских властей по отношению к населению Закарпатья. Все заявления администрации о необходимости изучать русинский литературный язык даже венграм, дабы лучше узнать братский себе народ, на деле почти не реализовывались.
Таким образом, период венгерского господства в Закарпатье (1939-1944 гг.) стал очередной попыткой новых властей в выгодном для себя направлении идеологически обработать местное население, находившееся в процессе поиска национальной идентичности. Ставка Венгрии была сделана на представителей русинофильского направления, которые декларировали развитие народной русинской культуры под покровительством и при поддержке единой венгерской нации. Радикально настроенная русофильская и украинофильская интеллигенция подвергалась арестам или вынуждена была покинуть Закарпатье, в лучшем случае терпела нападки и осмеяние в прессе. Те представители этих идеологических направлений, которые демонстрировали лояльность новой власти, были ограничены в действиях, не пользовались официальной поддержкой государства. Тем не менее русофилы смогли сохранить довольно существенное влияние в культурной жизни края, издавали несколько газет. Попытка создания литературного русинского языка не оправдала себя до конца. Местные кодификаторы часто туманно представляли себе языковую ситуацию в крае. Неумелые попытки ввести в литературный язык элементы местных говоров вызвали критику со стороны представителей всех идеологических направлений, внесли еще большую неразбериху в языковую ситуацию в Закарпатье. Оценка данного периода как наиболее приемлемого для развития культуры в крае является поверхностной. Венгрия явно планировала в будущем ассимилировать местное население. Этот факт прослеживается в школьной политике в крае, когда русинский язык практически полностью был вытеснен из процесса обучения, а также в деятельности радикальных провенгерских молодежных организаций. Такие действия властей далеко не всегда находили одобрение среди местного населения. Сообщения различных венгерских силовых ведомств свидетельствуют, что теория угро-русинизма не пользовалась поддержкой молодежи, многие поддерживали ее лишь ради собственной выгоды. Период 1939-1944 гг. оказал влияние на последующие события в Закарпатье, в том числе и на нынешнюю ситуацию в регионе, где в последние годы наблюдается рост русинского самосознания.
Олег Казак
Русский сборник – XII. Издательский дом РЕГНУМ. Москва 2012
1 Контратович И. Свято-стефанска думка и gens fidellisima // Русинськый дайджест 1939-1944. Т. 2. Шредьгаза, 2008. С. 60.
2 Там же. С. 65-66.
3 Контратович И. Кровава Пасха в Карпатах // Нова неделя. 9 апреля 1939. С. 2.
4 Стрипський Г. Заблуделым сынамъ Подкарпаття // Литературна неделя. 23 новембра 1941. С. 14-22.
5 Коротке мозаики // Нова неделя. 26 марта 1939. С. 2.
6 Украинце плачуть... // Нова неделя. 16 юлiя 1939. С. 2.
7 Ортутай Т. Воробець каже сове, что мае велику голову. // Нова неделя. 15 марта 1939. С. 4.
8 Ческе газеты безстыдно брешуть против наших интересов // Нова неделя. апршя 1939. С. 8.
9 Magocsi P. R. The Shaping of a National Identity. Subcarpathian Rus’, 18481948. Cambridge (Mass.), 1978. Р. 114.
10 Контратовичъ И. За веру и отечество // Нова неделя. 2 юл1я 1939. С. 3.
11 Еган Е. Русины! Проиходеть жати на Мадярску Ровнину! // Нова неделя. 5 фебруара 1939. С. 2.
12 Пушкаш А. И. Цивилизация или варварство. Закарпатье 1918-1945. М., 2006. С. 336.
13 Регент. Комиссар Н. Козма межи середнянскими господарями // Русинськый дайджест 1939-1944. Т. 3. Шредьгаза, 2010. С. 163; Роздвяне дарунки братских сел // Русинськый дайджест 1939-1944. Т. 3. С. 167-168; Мелан-чин вечер Спортового Клуба Русь // Русинськый дайджест 1939-1944. Т. 3. С. 168-169.
14 Капраль М. Пудкарпатськое общество наук. Публикаций 1941-1944. Ужгород, 2002. С. 14.
15 Протоколъ написаный въ Унгваре 26-го януара 1941 года на закладаючомъ собранш Подкарпатского Общества Наукъ // Зоря-Hajnal. 1941. Число 1-2. С. 181-182.
16 Magocsi P. R. Op. cit. Р. 163.
17 Капраль М. Пудкарпатськое общество наук. Публикаций 1941-1944. С. 16-22.
18 Magocsi P. R. Op. cit. Р. 163.
19 Капраль М. Нова неделя // Ювшейний збiрник на честь 70^ччя вщ дня на-родження професора Петра Лизанця. Ужгород, 2000. С. 236.
20 Там же. С. 192.
21 Литературна неделя. Отъ редакще // Капраль М. Пудкарпатськое общество наук. Публикаций 1941-1944. С. 157.
22 Отъ редакще до родичовъ, учителевъ и читачовъ // Руська Молодежь. 1941. Число 1. С. 1.
23 Стрипский Г. Кто бы мене помагав в помноженню словаря // Карпатска неделя. 16 фебруара 1941. С. 4.
24 Гарайда И. O. Грамматика руського языка. Выданя Подкарпатского Общества Наукъ. Унгваръ, 1941. С. 4.
25 Там же. С. 6-8.
26 Годинка А. Малый Проданчук, сельскый сыротюк // Нова неделя. 23 юлiя 1939. С. 2-3.
27 Капраль М., Поп И. Геровский Георгий Юлиянович // Энциклопедия Подкарпатской Руси. Ужгород, 2001. С. 134.
28 ГеровскШ Г. Исторiя угро-русской литературы въ изображены Володимира Бирчака. Ужгород, 1943. С. 7, 21, 26, 56.
29 Капраль М. Русский язык в Подкарпатье (1938-1944) // Studia Russica XX. Budapest, 2003. P. 179.
30 Капраль М. Русскоязычная периодика Венгрии: газеты Андрея Бродия (1938-1944) // Studia Russica XIX. Budapest, 2001. Р. 64.
31 Вакаров Д. Сентябрь 1939 года // На Верховинк Збiрник творiв письменнигав дорадянського Закарпаття. Ужгород, 1984. С. 483.
32 Капраль М. Русскоязычная периодика Венгрии: газеты Андрея Бродия (1938-1944). Р. 66.
33 Вакаров Д. Песня // На Верховинк Збiрник творiв письменниив дорадянсь-кого Закарпаття. С. 493.
34 Поп И., Поп Д. Вакаров Дмитрий // Энциклопедия Подкарпатской Руси. С. 108.
35 Карабелеш А. Встал богатырь // На Верховинк Збiрник творiв письменнигав дорадянського Закарпаття. С. 460.
36 Magocsi P. R. Op. cit. Р. 154.
37 Ibidem.
38 Шевченко К. В. Славянская Атлантида: Карпатская Русь и русины в XIX — первой половине XX вв. М., 2011. С. 364.
39 Балецкий Э. Стихи о любви // Эмиль Балецкий. Литературное наследие. Nyi'regyhaza, 2007. С. 25.
40 Балецкий Э. Мукачево // Эмиль Балецкий. Литературное наследие. С. 4041.
41 Балецкий Э. Эй, землякъ! // Эмиль Балецкий. Литературное наследие. С. 38.
42 Капраль М. Неизвестный Эмиль Балецкий. По материалам подкарпатской периодики 1939-1943 гг. // Вестник филиала Института русского языка им. А. С. Пушкина. Будапешт, 2001. № 15. С. 31.
43 Там же. С. 32-33.
44 Балецкий Э. Flat, ubi vult... // Эмиль Балецкий. Литературное наследие. С. 145-146.
45 Ишли Турки зъ Татарами // Литературна Неделя. 1941. С. 108.
46 Капраль М. Неизвестный Эмиль Балецкий. По материалам подкарпатской периодики 1939-1943 гг. С. 35.
47 Балецкий Э. Перевод «Воззвания» М. Верешматри // Эмиль Балецкий. Литературное наследие. С. 111-113.
48 Письмо Гиадора Стрипского профессору права Иштвану Чекеи о переводе «Призыва» Верешмарти Балецким // Удварi I. Зберька жерел про студи ру-синського писемства. Падор Стрипський: библшграф, языкознатель, товмач. Nyi'regyhaza, 2007. С. 191.
49 Там же. С. 194.
50 Поп И. Сабол Севастиан // Энциклопедия Подкарпатской Руси. С. 336.
51 Поп И. Гренджа-Донский Василь // Энциклопедия Подкарпатской Руси. С. 146.
52 Там же.
53 На Верховинп Збiрник творiв письменнишв дорадянського Закарпаття. С. 27.
54 Пушкаш А. И. Указ. соч. С. 358-359.
55 Бараболя М. Продукщя язиков // На Верховинп Збiрник творiв письменнишв дорадянського Закарпаття. С. 473-478.
56 Там же. С. 475.
57 Поп И. Бараболя Марко // Энциклопедия Подкарпатской Руси. С. 84.
58 Потушняк Ф. Я i безкшечнють. Нариси юторп фшософп Закарпаття. Ужгород, 2003. С. 3.
59 Поп И. Потушняк Федор // Энциклопедия Подкарпатской Руси. С. 313.
60 Там же.
61 Нижнянский В. Литературный конгресъ // Русинськый дайджест 1939-1944. Т. 2. С. 218.
62 Удварi I. Зберька жерел про студп русинського писемства. Падор Стрипський: библшграф, языкознатель, товмач. С. 9, 12.
63 Куцов К. Александр Ильиницкий (1889-1947) и теория угро-русинизма // Русин. 2007. № 3. С. 170-171.
64 Пушкаш А. И. Указ. соч. С. 394-395.