Постоянное соперничество двух славянских имперских проектов - польского и российского было неизбежным  в силу того,  что успешность одного и другого зависела от того, кто владел Западной Русью (нынешние Белоруссия и Украина) - территорией Древней Руси (Киевской, коренной, изначальной). Это были земли, из которых черпались людские, материальные и интеллектуальные ресурсы - наука и культура Речи Посполитой и Российской империи получили отсюда огромный и во многом решающий вклад. Однако, эти ключевые для «величия» обоих проектов земли, и в польской и в российской традиции называли, и называют своими окраинами, пограничьями - Kresy Wschodnie (восточный край, граница) у поляков, Лимитрофы (окраинные государства) у россиян.

Проект «Западная Русь» старается показывать различные точки зрения, при этом тех историков, которые, оставаясь в рамках национальных историографий, предельно объективны в своих оценках. И вот опять мы предлагаем объемную статью Иеронима Граля (Hieronim Grala) - известного польского историка и признанного специалиста по средневековой России. (Здесь можно познакомиться еще с одной его замечательной работай ««Русская вера»: точка соприкосновения или поле конфликта…»).

Редакция "ЗР"

***

Вопрос соперничества за гегемонию в Восточной Европе в раннее Новое время между польско-литовской монархией и Русским государством нашел свое отражение во многих заслуживающих нашего внимания работах польской¹, российской² и западной историографии³. Однако, как нам представляется, проблематика вооруженных конфликтов и дипломатического противостояния двух соседних государств настолько и сегодня еще доминирует в историографии вопроса, что в тени оказались важные аспекты из области их идеологии и исторической легитимации, изучение которых позволило бы взглянуть на это затяжное соперничество с точки зрения конфронтации разных моделей государственного устройства и общественных взаимоотношений с учетом конфессиональных, этнических и цивилизационных различий⁴.

Настоящая статья посвящена одной из весьма существенных составляющих упомянутого дипломатического противостояния. А именно обращению элиты Польско-Литовского государства к древнерусскому наследию и традициям в расчете на ослабление идеологического и пропагандистского давления со стороны Московского государства. На полях наших рассуждений мы оставим период литовско-московского соперничества с последней четверти XIV в. до последних десятилетий XV в., ибо, согласно нашему убеждению, династическая конкуренция Гедиминовичей и Рюриковичей проходила тогда еще в традиционной манере семейных конфликтов и спора удельных княжеских центров⁵.

Совсем иной характер она обрела в ходе интенсивной централизации государств-конкурентов: в случае ВКЛ - в последние годы правления Казимира Ягеллона и его сына Александра, а в случае Москвы - Ивана III. Успехи Москвы, которой удалось ликвидировать последние независимые удельные княжества (Тверь, Рязань) и сломить сопротивление Новгородской республики вскоре привели к тому, что «государь всея Руси» обратил свой взгляд на просторы т. н. Литовской Руси, находившейся под властью Ягеллонов.

Первые признаки этого проявились в московской политике уже в последней четверти XV в. Но поначалу это были не открытые военные конфликты, а разного рода попытки дестабилизировать внутреннее положение в ВКЛ. Например, тайные контакты с участниками антиягеллонского заговора Олельковичей и Бельских. Или же давление, как правило, дипломатическое, но со временем все чаще вооруженное, на пограничные княжества (А. А. Зимин вполне закономерно характеризовал его как «странную войну»)⁶. Именно тогда и зародился основной тезис московской политической доктрины: вся Литовская Русь является наследием (вотчиной) Рюриковичей и как таковая должна быть возвращена на свою русскую, т. е. московскую, родину⁷.

Эти «исторические права» на Литовскую Русь Великое княжество Московское обосновывало с помощью достаточно простой схемы translatio imperii с Киева на Владимир и далее на Москву и подкрепляло довольно весомым аргументом единства веры⁸.

Со временем московский двор стал использовать доводы династического плана. В частности, утверждать низкое происхождение Гедиминовичей - некогда якобы потомков «конюшеца» смоленских Рюриковичей⁹. Истины ради заметим, что от этого «открытия» скоро отказались, ведь внушительная часть тогдашней московской элиты, в т. ч. выделявшиеся в Думе и при великокняжеском дворе роды князей Мстиславских и Бельских, по прямой линии восходили к Гедимину. Последующие редакции «Родословия литовских князей» представляли Гедиминовичей и Ольгердовичей потомками смоленской или полоцкой линии Рюриковичей¹⁰.

При Иване IV эта генеалогическая версия пережила очередную серьезную трансформацию: Гедиминовичей сделали «изгоями», лишенными прав на княжеское наследство потомками Рогволодовичей-Рюриковичей из полоцкой ветви. На этом весьма сомнительном основании московские государи заявили собственные притязания на всю территорию ВКЛ, а среди гербов княжеств и земель, подвластных царю «Колюмн», на великой государственной печати Ивана IV поместили родовой знак Гедиминовичей. После пресечения династии Ягеллонов Иван IV объявил себя их законным наследником («поколенству наша братья»)¹¹. [Весьма любопытно, что спор, у кого - у Рюриковичей или Ягеллонов - «больше» прав на русские земли, получил впоследствии совершенно неожиданный поворот. Так, в начале XVII в. уже польско-литовская дипломатия взялась доказывать первенство Вазов, потомков Ягеллонов и (по женской линии) Рюриковичей, над Романовыми (Никитичами) - «худородными» свояками прежних царей.]

В то же время перемены в среде политических элит враждующих государств привели к весьма парадоксальной ситуации. Среди московской аристократии этого периода насчитывалось больше отпрысков Ольгердова дома, обладавших княжескими титулами и родственными связями с местной династией, чем при господарском дворе в Вильне. Это порождало дополнительные политические риски для ВКЛ из-за потенциальных притязаний Москвы на отдельные княжества и земли государства Ягеллонов  ¹². Среди панов-рады в Вильне главенствовали в основном представители исконно литовских родов с более скромной родословной: Кежгайлы, Радивиллы, Гаштолды и Глебовичи. Их круг со временем пополнят и коренные русины, но тоже некняжеского происхождения: Ходкевичи, Сапеги, Тышкевичи, Горностаи¹³. Правда, все это вовсе не означает, что русский или литовско-русский элемент (так позволим себе именовать ту часть литовской элиты, которая - как князья Олельковичи-Слуцкие - поддалась рутенизации) полностью утерял свое влияние в государстве. На украинских землях роль и значение местных князей - Острожских, Збаражских, Вишневецких, Сангушков - были огромны¹⁴.

И все же сложившаяся ситуация не могла не оказать влияния на характер московско-литовских отношений. По сути, политический класс по обе стороны границы был во многом схож, пользовался тем же набором социальных, юридических и исторических понятий (здесь достаточно упомянуть место традиций Киевской Руси и роль самого города на Днепре в политической идеологии обоих государств)¹⁵.

Противостояние с Москвой, начавшееся уже в середине XV в. и протекавшее затем с разной степенью интенсивности, являлось без сомнения самой важной задачей Ягеллонской династии вплоть до времени, когда династия оборвалась. Однако, несмотря на очевидные симптомы нарастающей угрозы, очередные кризисы, а затем и все более чувствительные поражения и утрату огромных территорий, «московское направление» не заняло подобающего ему места в ягеллонской политике. Причин недооценки московской угрозы как представителями самой Ягеллонской династии, так и элитой ВКЛ в целом можно указать немало. Во-первых, литовская элита оставалась заложницей прошлого, хотя со временем существенным образом изменились не только характер конфронтации, но и возможности сторон. Эпоха подвигов и побед Ольгерда и Витовта ушла безвозвратно: восточная граница ВКЛ довольно быстро стала смещаться на запад. Надежным противовесом этой опасной тенденции могла стать более тесная уния ВКЛ с Польской короной, но именно этого-то литовская элита избегала. Во-вторых, Ягеллонский двор, как мы полагаем, долгое время (а литовская элита еще дольше) не мог диагностировать опасности ключевых установок московской пропаганды, которая была нацелена на то, чтобы попытаться переманить к себе русских подданных ВКЛ, опираясь при этом на лозунги единства крови и веры, а также прямые и косвенные угрозы. При этом главной угрозой была базовая догма московской государственной доктрины, условно именуемая «завещанием Ивана Калиты», а именно императив «собирания русских земель».

Всё это было обусловлено кардинальным изменением политических приоритетов литовской династии: державные амбиции Гедиминовичей на восточном направлении, вытекающие из самой сути их преимущественно русского государства, уступили перед химерой т. н. династической политики Ягеллонов. Хотя их попытки завладеть престолами Чехии и Венгрии вначале увенчались успехом, вскоре они привели к затяжному, весьма разорительному и в конечном счете проигранному соперничеству с династией Габсбургов¹⁶.

Ситуация диаметральным образом изменилась лишь в эпоху Ливонской войны, когда перед лицом московской угрозы серьезно поменялся сам характер польско-литовских отношений: династическая уния трансформировалась в унию реальную - появилось единое государство Речь Посполитая (Люблинская уния 1569 г.). Успешные военные походы Стефана Батория и выгодное для него перемирие в Яме-Запольском (1581) довольно быстро привели к пересмотру прежних взглядов на характер конфликта с Московским государством, но теперь уже в масштабах объединенного государства.

В новых обстоятельствах коронная шляхта оказалась вынуждена принять соперничество с Москвой за русские земли как обязанность. Во-первых, царские претензии и раньше затрагивали польские воеводства. А во-вторых, когда в результате Люблинской унии (1569) к Короне были присоединены «украинные» воеводства (т. е. большая часть исторической Руси во главе с Киевом), образовалась польско-московская граница, которой раньше не было. Кроме того, массовое участие польских дворян и военных в кампаниях 1576-1581 гг., уже не как наемников или сторонников Литвы, а полноправных участников конфликта, по сути, открыло для Польши и ее дипломатии «московское направление», причем благодаря успехам Батория поначалу с позиций превосходства.

Определенно в тогдашнем споре за Древнюю Русь имели место семантические разногласия. Его участники долго вкладывали в представления о Руси разные смыслы. Московская элита понимала ее довольно емко, как «наследие Рюриковичей», а потому вплоть До Ивана IV ее экспансионистские устремления ограничивались de facto землями Руси ВКЛ. Со взглядами московской элиты перекликались и взгляды литовской, подразумевавшей под Русью территориальные приобретения литовцев времен Гедимина, Ольгерда и Витовта. Но уже для польской (коронной) элиты Русь/Ruthenia -это в первую очередь территории бывшей Галицко-Волынской монархии Романовичей, присоединенные к Короне в середине XIV в., т. е. в первую очередь это Русское воеводство (Palatinatus Russiae), в которое входили галицкая, львовская, перемышльская и саноцкая земли¹⁷. С 1569 г. этот подход стал меняться. Тогда по результатам Люблинской унии к Короне перешли «украинные» воеводства: Киевское, Волынское, Брацлавское и Подольское. Стоит отметить, что присутствие в польской королевской титулатуре предиката «руский» следует связывать именно с временами Казимира IV Великого, который, ссылаясь на свои наследственные права (dominus et heres regni Russiae), применял его в различных вариантах: 1358 г. -Dei gratia rex Poloniae et Russie, 1361 г. - король Казимир... руской земли господарь и дидыч, вечный землям тым самодержец, 1370 г. - krales tes Lachias kai tes Mikras Rhosis ¹⁸. Такой подход, очевидно, не смущал даже государеву канцелярию в Москве, да и далеко не всегда порождал дипломатические и политические споры. Напомним, когда в 1493 г. в Москву прибыл посланник мазовецкого князя Конрада III (соперника Ягеллонов), чтобы посвататься к дочери великого князя московского Елене Ивановне и предложить союз против «Казимирових дитей королевих», официальная титулатура гордого Пяста звучала следующим образом: «Божьей милостию князь мазовецкий и русский и иных земель» (что являлось следствием исторических претензий мазовецких князей на белзские земли)¹⁹. Московская дипломатия отнеслась к данной формулировке равнодушно, может быть в силу того, что мазовецкий князь величал Ивана III «государем всея Руси». Однако в ее контактах с ягеллонским двором именно титул «русский» неоднократно впоследствии будет предметом ожесточенных споров (в 1526-1532 гг. московская канцелярия последовательно замалчивает его в титулатуре Сигизмунда I²⁰).

Претензии Московского государства на обладание всей территорией Древней Руси со временем лишь крепли, а московская трактовка «исторических прав» на нее становилась все более вольной: к «наследию Рюриковичей» стали относить не только Литовскую Русь, но также Ливонию и Пруссию, ибо Иван IV видел себя потомком мифического Пруса, якобы брата императора Августа. Для легитимации московских требований не последнее значение имели также этнические и конфессиональные аргументы, которые, правда, довольно быстро породили встречные претензии со стороны элит Польско-Литовского государства. Это наглядно подтверждает зарождение своеобразной оппозиции Ruthenia vs. Moscovia, где традициям «нашей» Руси [которые воплощал «русский Марий» и «Scipio Ruthenus» князь Константин Острожский, победитель московской армии при Орше (1514)] противопоставлялся опыт московского «barbaricum» / восточной «тирании»²¹. Согласно ягеллонской пропаганде, Литва, а вместе с ней и Русь (Ruthenia) становились настоящим “antemurale Christianitatis”, а ее монарх -«воителем Господа», выступающим против заклятого врага католической церкви (“blasphemum ас Scismaticum S. Romane ecclesie infestissimum, hostem insolentissimum") коварного «московита» (“perfidum Moscovitam")²². Стоит отметить, что к дихотомии Ruthenia vs. Moscovia со временем будут охотно прибегать католические иерархи (здесь стоит вспомнить, например, наблюдения папского нунция Антонио Поссевино) и видные поборники идеи церковной унии (напр., Петр Скарга)²³. Ягеллонской дипломатии удалось инструментализировать оршанскую победу во имя сплочения русской элиты ВКЛ вокруг монарха. Православный гетман Острожский, под водительством которого литовско-польское воинство (с внушительным участием православной руси) победило московских «схизматиков», получил - вопреки существовавшим в ВКЛ юридическим ограничениям - королевские привилегии на возведение в столичной Вильне двух каменных православных церквей. Помимо желания наградить самого полководца Ягеллоны определенно преследовали также иные цели. Эти вотивные храмы «русской веры» должны были подтвердить единство подданных ВКЛ в противостоянии Москве²⁴. Надо сказать, и русская элита ВКЛ выступала за такое единство. Достаточно вспомнить речь литовского сановника русского происхождения православного Александра Ходкевича, когда в преддверии очередного похода Василия III на Смоленск он обратился на сейме в Пётркове (1514) к польской шляхте с просьбой помочь Литве - ради «всего христианства»²⁵. Этот пример дает нам возможность оценить неспешность Русского государства, рассчитывавшего на укрепление в Польско-Литовском государстве своего рода промосковского крыла, которое в первую очередь должны были составлять православные русичи.

Однако политическая реальность была довольно далека от представлений московской элиты по поводу ее общности с православной русью ВКЛ, якобы угнетаемой «латинянами». Приверженцы русской веры являлись многочисленным и весьма влиятельным меньшинством в Ягеллонской монархии. Православная элита ВКЛ, поддерживаемая многими церковными иерархами, твердо стояла на стороне Литвы. В глазах служителей православной церкви ВКЛ именно династия Ягеллонов, пусть и католического вероисповедания, гарантировала среди прочего легитимность и нерушимость церковного устройства, в то время как возможная победа Москвы означала конец самостоятельной Киевской митрополии и как минимум понижение ее статуса, если вовсе не ликвидацию отдельных ее епархий. Для тогдашней русинской элиты существовала очевидная связь между Киевом и отечеством, которое православный монах ВКЛ Исайя Каменчанин назвал в своей челобитной «Новым Израилем»²⁶.

Часто светские сановники ВКЛ из руси - православные паны-рады - играли ключевую роль в противостоянии с Москвой. Эпистолография этого периода предоставляет нам немало ярких примеров искреннего воодушевления, которое они испытывали в случае побед своего (католического) монарха над врагами с востока (так или иначе, единоверцами), которых при краковском дворе именовали “schismatici et heretici”. Добавим, что представители этих кругов (православной Руси ВКЛ) относились к борьбе с Москвой как к священному долгу перед «милой родной землей», «краем почти святым», «землей русской»²⁷.

Подтверждение этому мы найдем и в сообщении Антонио Поссевино о переговорах в Яме-Запольском. Во время скрепления мирной грамоты один из литовских дипломатов Михаил Гарабурда, ревностный поборник православия, категорически отказался присягнуть на православный крест и целовал крест латинский, ибо «предпочел достоинство своего монарха своему собственному убеждению», хотя «московиты по своей русской вере убеждали его не целовать наш крест, а целовать крест московитов»²⁸.

Динамику взаимных претензий довольно точно фиксируют вопросы «русских» составляющих в титулатуре монархов; они позволяют также проследить расширение понятия «Русь» в дипломатических контактах. Данная тема хорошо изучена, что освобождает нас от обязанности подробно останавливаться на спорах вокруг титула-туры, а потому обратим внимание лишь на несколько ключевых эпизодов, с этими спорами связанных.

Формулировку «государь всея Руси» великий князь впервые применил в контактах с ВКЛ в январе 1493 г. (хотя Иван III так титуловал себя сам в переписке с венгерским королем Матьяшем Корвином уже в 1488 г.). Еще раньше, на переговорах в Москве в конце 1492 г., московская сторона прямо заявила послам из ВКЛ, что Литва «неправдой держит многие земли и воды наши»²⁹. Когда в январе-феврале 1494 г. после промежуточных - складывавшихся неудачно для Великого княжества Литовского - военных действий переговоры были возобновлены, московская сторона продолжала настаивать на своей позиции, решительно отклоняя «исторические» аргументы литовских дипломатов, предлагавших заключить перемирие по образцу «докончаний» великих князей московских Василия I и Василия II с литовскими монархами. Москва подчеркивала, что эти условия ей теперь не подходят (многое-де изменилось вследствие прежних княжеских междоусобиц на Руси), и заявляла, что Александр Ягеллон справедливости ради должен «того нам нашого поступится»³⁰. В ходе переговоров московские дипломаты последовательно использовали в адрес своего монарха титул «государь Всея Руси». Рассчитывая на «вечный мир» (порукой которому должен был стать брак литовского монарха с дочерью московского государя Еленой), литовцы тогда не стали фокусировать особого внимания на титулярной новелле³¹. В скором будущем стало ясно, что это было серьезным упущением. В преддверии очередного конфликта, отвечая на претензии тестя, великий князь литовский согласился признать за ним титул «государя всея Руси» при условии письменного подтверждения со стороны Ивана III, что Киев и остальную Русь тот объявит законным наследством Литвы (1499). Великий князь московский назвал это требование «безлепечным делом»³².

Очередные московско-литовские переговоры весной 1503 г., в которых принимали участие также дипломаты других ягеллонских государств (послы венгерского короля Владислава и посольство польское, ибо Александр Ягеллон унаследовал в 1502 г. королевский престол), привели к расширению поля идеологического конфликта. Иван III открыто заявил послам Владислава, что «русская земля от наших предков из старины наша отчизна», а Александр отказал Ивану III в титуле «государь всея Руси», сославшись на свой новый статус: мол он мог бы величать так тестя будучи великим князем литовским, но в качестве короля польского делать этого уже не может, «коли в королевстве и под королевством есть большая часть Руси»³³. Так был сделан первый шаг к войне за “dominium Russiae” между Москвой и Краковом.

Очередные этапы этого конфликта также сопряжены со спорами о титулатуре (в частности, о предикатах «смоленский», «полоцкий», «инфлянский»). Чаще всего в связи с новыми завоеваниями Московского государства при Иване IV, потом - с успешным контрнаступлением Польско-Литовского государства при Стефане I Батории³⁴. Следствием этого противостояния стало обращение элиты ВКЛ (а с 1569 г. Речи Посполитой) к традициям Киевской Руси и Киева как исторической столицы древнерусской государственности и русского православия. Именно обладание «матерью городов русских» позволяло Ягеллонам в споре с великим князем московским подчеркивать легитимный характер своих прав на наследование Рюриковичам. Особую силу этот аргумент возымел после царской коронации Ивана IV (1547), ибо только владение Киевом являлось со времен Владимира Мономаха основанием для принятия кем-либо из Рюриковичей подобного титула. Потому-то Сигизмунд II Август не намерен был признавать Ивана IV царем. В этой ситуации сам факт принадлежности столицы древнерусской государственности Ягеллону дал тому основания заявить во время ратификации перемирия 1549 г., что к Киевскому наследию апеллировать может лишь один монарх - он сам, король Польский и Великий князь Литовский³⁵.

Полвека спустя эта мысль найдет свое развитие в наказе Сигизмунда III, направленном им в Москву послам - Станиславу Битовскому и князю Яну Друцкому-Соколиньскому (1607):

Panowie posłowie przypomnieć mają, że hospodarowie moskiewscy coraz to sobie nowych tytułów nowych przyczyniają, jako już ich siła nad zwyczaj przyczynili i tytuł wszystkich Rusi niesłusznie sobie przywłaszczają. Gdyż jego Królewska Mość Pan nasz dwanaście województw całych wielkich ruskich, a nadto i dwie stolice ruskie: Kijów i Halicz trzymać raczy i nie chce hospodarowi moskiewskiemu tytułu tego z ujmą swą przyznawać³⁶.

Стоит подчеркнуть, что в инструкции для дипломатов, которых ожидали исключительно тяжелые переговоры с боярами царя Василия IV Шуйского, появилось развернутое обоснование прав Сигизмунда на Русь, гармонично соединявшее две традиции: Ягеллонскую (Киев) и Пястовскую (Галич).

Упоминание Галича в контексте прав польских королей на русские земли отнюдь не является чем-то новым в истории их соперничества с московскими государями. Еще в 1563 г. Иван IV в письме к Сигизмунду Августу наметил масштаб своих территориальных притязаний, сославшись на наследие Мономаховичей, в этот раз через родство с великим князем киевским Мстиславом Владимировичем (1076-1132): «А только сыскивати всее свое вотчины, ино и Вильна была и Подольская земля, и Галицкая земля, и Волынская земля к Киеву»³⁷.

Скоро, во время переговоров в Москве (1563), стал известен весь каталог земель бывшей Руси, возбуждавших аппетит у царя. Среди них оказались также Перемышль, Холм и Брест (1563)³⁸. Требования Москвы, распространявшиеся теперь уже не только на территорию Литовской Руси (почти на все земли ВКЛ, за исключением Жмуди), но и Короны Польской, взволновали польскую шляхту, до тех пор не сильно вовлеченную в затяжной конфликт на далеких рубежах ВКЛ. В скором времени перевод царского послания на польский язык (кстати, с весьма симптоматичной «корректурой» - “Podolskaziemia, Wołyńska wszystka ku Lwowu”) начал свою жизнь в досеймовых дебатах как антимосковский агитационный документ. Падение Полоцка продемонстрировало депутатам, что притязания Ивана IV являются угрозой для самой Польши - для восточной части разделенного Вислой королевства (“grożąc się też i na Koronę, a granice sobie po Białą Wodę, to jest po Wisłę zakładając”)³⁹.

Притязания Ивана IV потрясли польскую шляхту, свидетельство чему известная поэма Яна Кохановского «Сатир» (“Satyr albo dziki mąż”), написанная к открытию Варшавского сейма:

Moskiewski wziął Połocko i listy wywodzi,
ze prawem przyrodzonem Halicz nań przechodzi
A by chciał patrzeć prawa, trzymałby ja z wami, 
Bo on się mało bawił konstytucyjami⁴⁰

Тесно связанный с королевской канцелярией и прекрасно разбиравшийся в достаточно сложных вопросах восточной политики, Кохановский много лет спустя с иронией отнесся и к «римской» родословной Ивана IV:

Та dobra myśl до naszła, gdy Połocka dostał,
A w Inflanciech zaś panem wilczym prawem został.
Czwartynasty potomek rzymskiego cesarza, 
Augusta. Któż wie, gdzie wziął tego kronikarza ⁴¹..

С сарказмом превосходно образованного гуманиста, направленным против доморощенных попыток русского царя переписать под себя историю христианской Европы, Кохановский, гражданин и интеллектуал, предупреждает о необузданном аппетите монарха-соседа, который, свысока относясь к другим (“wszystkie lekce króle chrześcijańskie uważając przy sobie”) и прибегая к силе в отношении с ними (“wilcze prawo”), выдвигает территориальные претензии безосновательно.

Диагноз Кохановского не входил в противоречие с реальностью. Достаточно упомянуть мифического первопредка Ивана IV Пруса -«брата римского императора Августа», - подкреплявшего притязания царя на Пруссию, входившую во владения польских королей. В этой связи указанные выше различия в понимании, что такое Русь, автоматически теряли свое значение: декларации Ивана IV доказывали, что предметом его вожделений являлась Русь Коронная, издавна интегрированная в Польшу. Все это должно было подстегнуть коронную шляхту к войне с Москвой и подтолкнуть ее к более тесному сотрудничеству с ВКЛ против общего врага. Следствием этого в определенном смысле и стала заключенная в скором будущем Люблинская уния 1569 г.

Со временем - в условиях Смуты и смены династии на московском престоле - в Речи Посполитой устоялась практика подчеркивать родословное превосходство польско-литовских монархов (потомков Рюрика по женской линии) и их приоритетные права на московский престол. (Это можно рассматривать как своеобразный реванш за антиягеллонские и антибаторианские выступления московской дипломатии времен Ивана IV Г розного, настаивавшего, что он, в отличие от своих «худородных» соперников, русским землям ВКЛ «сродич и дедич». На начальном этапе правления новой русской династии эта аргументация имела определенный вес.) При «неродовитых» Романовых она получила распространение даже среди представителей польско-литовской княжеской знати, не говоря уж о том, что для шляхты был странным сам факт происхождения нового государя от одного из церковных иерархов (впоследствии московского патриарха Филарета). В Речи Посполитой распространилось унизительное прозвище для нового царя: «Михайло попович».

Впервые о правах Сигизмунда III Вазы на московский престол заявил во время Варшавского сейма (18 января 1609 г.) его доверенный советник по московским делам литовский канцлер Лев Сапега. Рассуждая об исключительных возможностях, которые возникли в связи с российской Смутой (“okazje wielkie moskiewskie są"), и доказывая на основе специальной исторической выборки, что поход на Москву имеет все составляющие «справедливой войны» (“Mógłby kto kiedy sprawiedliwszą wojnę mieć jako WKM mieć będziesz z tym narodem moskiewskim?”), хотя это традиционно вызывало сомнения у шляхетского сословия, литовский сановник приходил к выводу, что царский престол не может и не должен принадлежать Василию IV Шуйскому, как убийце своего предшественника Дмитрия \(“bozabieł prawdziwego dziedzica"). Всей полнотой прав на московский трон обладает, по его мнению, именно Сигизмунд III, предок которого был женат на «московитянке» (“bożaprzodkiem WKMbyła Moskiewka, stąd originem jakom wyżej rzekłrodu swego WKM wiedziesz”)⁴². Вопрос об идентификации «московской прабабушки» польского короля весьма интересен. Вопреки догадкам исследователей, это вряд ли мать Казимира Ягеллона Сонька Гольшанская, православная княжна из литовского рода Ольгимунтовичей⁴³. Мы не можем отождествлять ее и с Еленой Ивановной, супругой Александра Ягеллона, ибо этот брак оказался бездетным, а обстоятельства смерти московской супруги польского короля иногда становились камнем преткновения в контактах между Великим Литовским и Великим Московским княжествами⁴⁴. В данном случае речь может идти, пожалуй, только о супруге Ольгерда и матери Ягайлы тверской княжне Юлиане Александровне, сестра которой Мария была женой великого князя московского Семена Гордого, дочь Елена вышла замуж за выдающегося представителя московской линии Рюриковичей князя Владимира Андреевича Серпуховского, а сын Семен-Люгвен женился на дочери Дмитрия Донского Марии и стал основателем весьма влиятельного рода московской знати - князей Мстиславских (таким образом, глава «литовской партии» в Москве периода Смуты князь Федор I Мстиславский являлся родственником Сигизмунда III, сына Екатерины Ягеллонки и внука Сигизмунда I Старого)⁴⁵. Аргументы Сапеги адресованы были в первую очередь польской шляхте, хотя косвенно могли быть использованы и в контактах с московской элитой. Сюжет с русскими предками Сигизмунд использовал также в своей переписке со Священным Римским престолом⁴⁶.

Со временем «древнерусские корни» династии Вазов стали существенным аргументом польско-литовской дипломатии в контактах с Москвой. В ходе двусторонних переговоров осенью 1618 г., приведших к заключению Деулинского перемирия, посланники Речи Посполитой апеллировали к происхождению королевича Владислава от Рюрика и императора Августа, в противовес гораздо менее знатному роду Михаила Федоровича (“Michajło jest popowicz i podłej familii człowiekiem. Siłą jest w Moskwie zacniejszych nad Romanowych, jako familia Mścisławskich, Szujskich, Kurakinów, Trubeckich, Gali-cynów, Szeremeciów, Mezeckich, Worotyńskich i wiele inszych familii zasłużonych”)⁴⁷. Начиная свой поход на Москву, «царь, государь и великий князь Владислав Сигизмундович всея Руси» распространил свою грамоту-манифест, в которой ссылался на «прародителей и предков наших по степени российских государей» (декабрь 1616 г.), правда, без особенного успеха⁴⁸. Тем не менее, даже отказавшись по Поляновскому миру (1634) от претензий на московский престол, Владислав IV - тогда уже король польский и великий князь литовский - не высоко ценил династические права Романовых. Так, по случаю одного из многочисленных пограничных споров между Русским государством и Речью Посполитой он весьма иронично заметил, что у активного участника этого спора князя Еремии Кори-бут-Вишневецкого - потомка Гедиминовичей, породнившихся с Рюриковичами, значительно больше прав на Москву, чем у царя Михаила I Федоровича на его заднепровские владения.

Долгий, почти непрерывный («завсегдатый») характер противостояния двух государств на протяжении без малого двух веков постепенно привел к закреплению в массовом сознании стереотипа «прирожденного» врага. Этому способствовали как внутренние изменения в социальном, конфессиональном (Реформация и с 1596 г. церковная уния в Речи Посполитой, учреждение патриархата в Русском государстве) и культурном облике государств (например, полонизация русской элиты ВКЛ), так и различие их политических систем (шляхетская демократия vs. самодержавие). И все же вплоть до середины XVII в. общие корни Московской и Литовско-польской Руси не подвергались сомнению. О них часто вспоминали во время примирения, в ходе дипломатических переговоров о возможном союзе или даже унии [ср., например, посольства Льва Сапеги (1600) и Адама Киселя (1647)].

Яркий пример использования мотива «славянского родства» являет собой речь канцлера Льва Сапеги на московских переговорах о вечном мире (4 декабря 1600 г.):

Myśmy z wami Słowacy narodu jednego Boga z Wami chwalimy w Trójcy jedynego /jednaką cześć, chwałę Jemu oddajemy, Kęs wadzi, że się mało co nie rozumiemy. Słuszna tedy, byśmy wprzódy swe monarchy zwiedli W przyjaźń wieczną, ich państwa do tego przywiedli, Żeby z sobą i miłość, zgodę wieczną wzięli, Przeciw wszystkim poganom braterstwo przyjęli⁴⁹.

Столь примирительный тон выступления литовского дипломата был вызван в первую очередь особым характером самого посольства. Оно должно было не только заключить вечный мир, но и добиться от Москвы согласия на своего рода федерацию Польско-Литовского государства и Московского царства⁵⁰. Правда, этот примирительный тон переговоров поменялся, когда вместо реальных шагов по объединению государств на повестку дня снова встали старые обиды и взаимные территориальные претензии. Они начались с требования Москвы признать права Бориса Годунова на Ливонию как вотчину московских государей на протяжении почти шести веков. Это вызвало встречные претензии Речи Посполитой на Новгород, Псков и Смоленск, что в целом отвечало сложившемуся на предыдущих переговорах ритуалу. Тогда Москва вновь напомнила об исконно своих Киеве и Волыни. Так, в очередной раз полем (дипломатического) сражения стали земли Древней Руси⁵¹. В конце концов затянувшиеся переговоры завершились - вопреки «великим надеждам» - продлением перемирия между государствами на последующие 20 лет. Однако очередной поворот в отношениях между Московским царством и Речью Посполитой, связанный с именем Дмитрия I Самозванца, привел к тому, что о согласованном с таким трудом перемирии скоро забыли.

Вступление на царский престол Лжедмитрия не знаменовало собой окончания известных споров на обладание «Русью», особенно если учесть, что новый монарх решил именовать себя даже не «царем», а «императором Всея Руси». Во время официальной аудиенции послов Речи Посполитой Миколая Олесницкого и Александра Госевского (13 мая 1606 г.) эти амбиции Лжедмитрия вызвали спор, а затем беспрецедентное нарушение дипломатического этикета московского двора, - сидя на престоле (“w majestacie"), Лжедмитрий самолично стал отстаивать свой титул «императора»⁵². Московский переворот и воцарение Василия IV Шуйского вернули спор в прежнее русло. Очередные великие послы Речи Посполитой Станислав Битовский и князь Ян Друцкий-Соколиньский поспешили в Москву (1607), снабженные инструкцией, в которой в максимальном объеме были перечислены традиционные территориальные претензии Речи Посполитой к Москве (Псков, Новгород Великий и Смоленск), что, конечно, следует воспринимать в первую очередь как дань сложившемуся дипломатическому ритуалу, ибо их московские визави непременно стали бы требовать для царя возвращения русских земель Речи Посполитой. Конечно, это был своеобразный «технический прием» в ожидании предстоящих нелегких переговоров (напомним, что их предшественники всё это время оставались в Москве в качестве заложников). Из длинной царской титулатуры оспаривался именно титул «государь Всея Роси», как ущемление прав короля и самой Речи Посполитой⁵³. В этой ситуации не удивляет, что помимо заключения 25 июля 1608 г. очередного перемирия с Речью Посполитой на 4 года русский государь после подписания Выборгского договора со Швецией (февраль 1609 г.) вспомнил о территориальных притязаниях Ивана IV и заново ввел в царскую титулатуру предикат «полоцкий». Это решение, да еще вдогонку к только что заключенному военному союзу с Карлом IX Судерманским, заклятым врагом Сигизмунда III, должно было восприниматься польско-литовской элитой как очередной casus belli⁵⁴. Открытый конфликт, который скоро вспыхнул между Речью Посполитой и Русским государством, почти на десятилетие обрек обе стороны на военные действия и довольно частые и затруднительные дипломатические переговоры. Вопрос «русского наследства» и исторических прав Москвы и Речи Посполитой на те или иные земли бывшей Руси и даже сам московский престол (а Вазы утверждали свои права на него как потомки Рюриковичей) занимал в них отнюдь не последнее место. Существенных изменений в эту картину не внесли ни Деулин-ское перемирие (1618), ни первые десятилетия правления Романовых вплоть до Смоленской войны (1632-1634).

Отношения между государствами улучшились после «вечного» Поляновского мира (1634), сулившего им сближение перед лицом татарско-турецкой угрозы. Этому способствовала и примирительная позиция Речи Посполитой, особенно короля Владислава IV (еще недавно претендовавшего на царский престол), во время сложной и затяжной процедуры размежевания границы⁵⁵.

На пике этого кратковременного сближения произошло неожиданное событие. Великий посол Речи Посполитой каштелян киевский Адам Кисель во время торжественного приема в Кремле 28 августа 1647 г. начал свою речь со следующих слов:

Великое королевство Польское с великими княжествами своими, которым счастливе государствует Наяснейший Великий Государь мой и великое государство царство Вашего Царского Величества Русское яко же два кедры ливанские от единаго корени, также те оба великие государства сочте и создала есть десница Вседержителя Господа от единой крови словенское и от единого языка словенского народу. Свидетельствуют о всем греческие и латинские летописцы и гисторикове, наипаче же истинный свидетель есть сам язык обоим великим государствам аки едному народу общий и неприменный⁵⁶.

Мотив общих славянских корней звучал в речи киевского каштеляна еще неоднократно {«единые крови есьмя славянские», «в народе* славенских с которых яко предложено есть обои великие государства сложены» и т. п.), но особенное место в ней занимал сюжет, касающийся традиции крещения Руси, который должен был подвести основание под сотрудничество двух государств в противостоянии крымской Орде: «Гце крест Святый Владимер принял в Херсоне или в Корсуне, там ныне Перекоп названый и Орда татарская живет, где половцев седалища пожертых и с именем своим потреблены* саблею предков наших были»⁵⁷. В случае с Киселем и сюжет крещения князя Владимира, и упоминание «предков наших» не должны удивлять. Каштелян киевский, известный как активный участник размежевания границы, последовательно акцентировал свою преданность православию (из его речи на сейме 1648 г.: “wiarą jedną błahoczestywą szczycę się”) и принадлежность к «древнейшему русскому народу» {“starożytnego narodu ruskiego"). Своим предком он считал Свенальда, известного по древнерусским летописям воеводу Владимира Великого, а в качестве родового прозвища использовал «Свентолдыч»/«Свенальдич». Примечательно, что в украинском летописании первой половины XVII в. именно Свенальду приписана известная по «Повести временных лет» уловка с киселем и медовым сытом, с помощью которой жители Белгорода спаслись от осаждавших их печенегов (997)⁵⁸.

То, что сказал Кисель в Кремле в августе 1647 г., нельзя сводить к риторическому приему. Сановник Речи Посполитой, яркий представитель “gente Ruthenus natione Polonus", на переговорах с московскими дипломатами в 1645 г. изложил свои взгляды еще более радикально. Он указал тогда на общее происхождение жителей обоих государств от сарматов, осудив при этом их застаревшую вражду {“dziedziczne hostilitates między Sarmatami a Sarmatami у między Chrześcianya Chrześciany")⁵⁹. Его сопоставление двух Сарматий интересно еще и потому, что он как лидер православного меньшинства на сейме 1641 г., выступая от имени шляхты киевской, волынской, брацлавской и черниговской, апеллировал к сословному единству, напоминая, что предкам русской шляхты - «сарматам России» - гарантировалась свобода религии, когда они добровольно вступали в союз с Польшей (“ad Sarmatos Polonos libere accesserunt")⁶⁰.

К сожалению, скоро все резоны и надежды польско-литовской элиты на сотрудничество с Россией пришлось похоронить. Анти-крымский и антитурецкий союз, как оказалось, не имел никакого значения в свете грядущего соперничества за украинские земли, за историческую Русь. Постановление Переяславской Рады и переход казачества «под высокую царскую руку» перечеркнули все планы «антибасурманского» сотрудничества и дали начало очередному этапу соперничества за “dominium Russiae", которое переросло в изнуряющую и весьма затратную 13-летнюю войну (1664-1667), итоги которой коренным образом поменяли расстановку сил в Восточной Европе⁶¹.

События этой войны хронологически выходят за рамки нашей статьи, однако мы хотим обратить внимание на ряд решений царских властей, которые напомнили о прежнем противостоянии, и реакцию на них со стороны Речи Посполитой.

Не подлежит сомнению, что на начальном этапе военных действий в московской пропаганде доминировали религиозные мотивы. Они видны из призывов к православным подданным Речи Посполитой вместе с царскими войсками выступить против супостатов Божьих. Из лагеря под Смоленском в августе 1654 г. были разосланы царские грамоты к православным владыкам Львова и Перемышля, а также к населению Волыни, Брацлавщины и Подолья, в которых им предлагалось переходить под власть Алексея Михайловича⁶². Мы воспринимаем это как политическую попытку воссоздать Древнюю Русь в ее исторических границах. Манифестацией территориальных притязаний Московского государства является царская титулатура Алексея Михайловича. С 1654-1655 гг. она звучала так: «Государь, Царь и Великий князь всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержец». В результате военных успехов Москвы появились и новые, привязанные к конкретным территориям предикаты и дополнения, что следует рассматривать как продолжение прежних традиций. После торжественного въезда в завоеванную Вильну (30 июля 1655 г.) царь принял титул «государя Полоцкого и Мстиславского», а затем, когда были взяты Ковно и Гродно, «великого князя Литовского, Белой России, Волынского и Подольского» (особый указ от 3 сентября 1655 г.). Со временем появились новые ведомства, которые должны были ведать завоеванными территориями, -приказы: Великого Княжества Литовского (Литовский), Малороссийский и Смоленский⁶³. Желание закрепить за собой новые приобретения далеко не всегда учитывало желания русского населения Речи Посполитой: вряд ли православное духовенство мог порадовать тот факт, что патриарх Никон, следуя примеру царя, повелел включить в свой титул «Малую и Белую Русь», явно нарушая тем самым прерогативы киевского митрополита, в юрисдикции которого находились все православные епархии завоеванных Москвой территорий⁶⁴.

Характер и масштаб притязаний царя на «русское наследие» демонстрирует полный титул Алексея Михайловича, утвержденный государевым указом после Андрусовского перемирия (1667): «Пресветлейший и державнейший великий государь и великий князь всея Великия и Малыя и Белыя России самодержец: Московский, Киевский, Владимерский, Новгородский, царь Казанский, царь Астраханский и царь Сибирский, государь Псковский, великий князь Смоленский, Тверский, Югорский, Пермский, Вятцкий, Болгарский и иных, государь и великий князь Новагорода Низов-ския земли, Черниговский, Рязанский, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Удорский, Обдорский, Кондийский и всея север-ныя страны повелитель, и государь Иверския земли, Карталинских и Грузинских царей, и Кабардинские земли, Черкасских и Горских князей и иных многих государств и земель Восточных и Западных и Северных Отчичь и Дедичь и наследник и государь и обладатель»⁶⁵. (Обращает на себя внимание то обстоятельство, что независимо от территориальных приобретений, санкционированных условиями перемирия, в царской титулатуре на весьма почетном месте закрепился предикат «Киевский», хотя, согласно договору, историческая столица Руси уже через 2 года должна была вернуться в состав Речи Посполитой⁶⁶.)

Подобные действия встретили сопротивление со стороны Польско-Литовского государства. Уже во время переговоров в Немеже, закончившихся Виленским мирным договором (3 ноября 1656 г.), представители Речи Посполитой заявили решительный протест против использования Алексеем Михайловичем титулов великого князя Литовского и государя Белой и Малой Руси, косвенно дезавуируя тем самым и послание короля Яна Казимира к царю, доставленное весной 1656 г. Петром Галинским. (Впечатленный царской титулатурой, и польский король добавил к своей новый элемент - предикат «белорусский».) А ведь Виленский договор должен был привести не только к перемирию и заключению военного союза против Швеции, но открыть Романовым путь к польскому престолу.

Показательно, что хотя инструкция для послов предусматривала согласие на передачу Смоленщины Московскому царству в обмен на мир, король Ян Казимир даже после этого должен был сохранить за собой титул «князя смоленского»⁶⁷. Этот компромисс стоит признать весьма характерным для отношений между Речью Посполитой и Московским царством и в будущем. Несмотря на то что вечный мир 1686 г. окончательно подтвердил переход к Русскому государству спорных ранее русских земель - Смоленщины, Черниговщины, Северщины и Левобережной Украины вместе с Киевом, в титулатуре польских королей вплоть до окончательного развала Речи Посполитой (1795) сохранялось воспоминание об их прежних владениях в рамках Польско-Литовского государства. В преамбуле к конституции от 3 мая 1791 г. рядом с именем монарха появились все исторические предикаты: “Stanisław August z Bożej łaski i woli narodu król polski, wielki książę litewski, ruski, pruski, mazowiecki, żmudzki, kijowski, wołyński, podolski, podlaski, inflancki, smoleński, siewierski i czernihowski"⁶⁸. Кроме того, вплоть до ликвидации польско-литовской государственности сохранялась иерархия земских чинов утраченных провинций: воеводств смоленского, черниговского и киевского (утраченного частично)⁶⁹.

Весьма убедительно непрерывную связь идеологии Речи Посполитой с традициями Руси продемонстрировали польско-казацкие переговоры, завершившиеся т. н. Гадячским договором (1658)⁷⁰. На основании заключенного тогда между представителями казачьей элиты и посланниками Речи Посполитой соглашения, которое перечеркивало все постановления Переяславской Рады, должно было появиться Великое княжество Русское, куда вошли бы три воеводства - Киевское, Черниговское и Брацлавское, имевшие своих представителей в Сейме и Сенате Речи Посполитой, а также собственную иерархию чинов (в т. ч. гетмана, маршалка и канцлера русского). Во время этих переговоров главный представитель властей Речи Посполитой волынский каштелян Станислав Казимер Веневский произнес 16 сентября 1658 г. блистательную речь, взяв на вооружение весь арсенал отточенных аргументов польской дипломатии, обосновывавших неизбежность противостояния Русь vs. Москва. Веневский - опытный дипломат, признанный современниками выдающимся специалистом по делам казачества и руси, признавал вину обеих сторон в польско-украинском конфликте {“Ulitował się Bóg nad krajem sobie miłym, Polską i Rusią, skruszył serce wasze i nasze, abyśmy uderzywszy się w piersi, grzech nasz poznali, a jeden drugiemu odpuścili"). Он полагал, что надо было бы примириться, ибо у Польши и Руси общий враг - «московская монархия», которую надо принимать как бич Божий. Мотив «московского ига»: бесчисленных правовых ограничений, налоговых обложений и мнимых планов переселения казаков в Сибирь (чтобы освободить плодородные украинские земли для московских поселенцев) весьма неожиданно был подкреплен религиозной аргументацией, развенчивавшей идею конфессионального единства казаков и России {“wy grecką religię trzymacie, a Moskwa moskiewską") и акцентировавшей серьезные различия в статусе их духовенства. Весьма выразительной была та часть речи дипломата, где он, обращаясь к казакам от имени родины, т. е. Речи Посполитой, говорит: «Я вас породила, не Москаль, я выхаживала, лелеяла, прославила. Очнитесь, будьте сыновьями достойными, а собравшись вместе, вытесните неприятелей своих и моих» («Naostatek do was, zacne wojsko zaporoskie słowa ojczyzny przynoszę: “Jam was porodziła, nie Moskal, jam wypielęgnowała, wyhodowała, wsławiła. Ocknijcie się, bądźcie synami nieodrodnymi. a zjednoczywszy się do gromady, wyrugujecie nieprzyjaciół swoich i moich"»)⁷¹.

Речь волынского каштеляна пала на хорошо подготовленную почву. Слушатели якобы дружно вскричали: «Гораздо говорит оратор с небес» (“Harast howorytyz nieba orator!”). Поведавший нам об этих событиях шляхетский хронист Веспасиан Коховски добавил на этот счет: «Святой Дух согрел сердца упрямой Руси словами человеческими» (“Duch św. zagrzał serca krnąbrnej Rusi słowy ludzkiemi”).

Не имевший успеха Гадячский договор похоронным звоном отозвался по всей восточной политике Речи Посполитой, основанной на убеждении, что привлекательность ее государственного устройства и гарантируемых свобод (правда, в первую очередь, их могло оценить шляхетское сословие) смогут удержать в границах Польско-Литовского государства все русское население. А это население чувствовало этническую и конфессиональную общность с подданными Московского княжества/царства. Однако русские провинции Речи Посполитой были довольно разнородны и эту общность осознавали далеко не везде. Например, вряд ли можно искать какие-нибудь ее проявления на территории раньше всех перешедшего под власть Короны Польской Русского воеводства. Да и вряд ли она была важна для большинства шляхетского сословия, которое в массе своей последовательно высказывалось за Русь как составную часть Речи Посполитой. Это большинство отнюдь не стремилось попасть в зависимость от Москвы. Взгляды русской элиты перекликались с официальной позицией польской дипломатии, которая последовательно подчеркивала разность строя и культурные отличия Руси от управляемой «зимним монархом» Moscovii  ⁷².

Граля Иероним / Grala Hieronim 
Dr., Польша, Варшава, Варшавский университет
Сборник Древняя Русь после Древней Руси: дискурс восточнославянского (не)единства.
Cост. А. В. Доронин. Mocква 2017, pp. 215-241.

---------------

¹ См., например: Koneczny F. Geneza uroszczeń Iwana III do Rusi litewskiej // Ateneum Wileńskie. T. 3. 1926. S. 194-264; id. Litwa a Moskwa w latach 1449-1492. Wilno, 1929; id. Dzieje Rosji. T. III. Schyłek Iwana III 1492-1505. Londyn, 1984; Halecki O. Dzieje unii jagiellońskiej. T. I-II, Kraków 1919-1920; Natanson Leski J. Granica moskiewska w epoce jagiellońskiej. Oświęcim, 2014 (переизд.: Id. Dzieje granicy wschodniej Rzeczypospolitej. Cz. I: Granica moskiewska w dobie jagiellońskiej. Lwów-Warszawa, 1922); id. Epoka Stefana Batorego w dziejach granicy wschodniej Rzeczypospolitej. Warszawa, 1930; Kolankowski L. Polska Jagiellonów. Dzieje polityczne. Wyd. III. Olsztyn, 1991; Kuczyński S. M. Ziemie czernihowsko-siewierskie pod rządami Litwy. Warszawa, 1936; Łowmiański H. Polityka Jagiellonów. Poznań, 1999; Maciszewski J. Polska a Moskwa 1603-1618. Opinie i stanowiska szlachty polskiej. Warszawa, 1968; Polak W. O Kreml i Smoleńszczyznę. Polityka Rzeczypospolitej wobec Moskwy w latach 1607-1612. Toruń, 1995; id. Trzy misje. Rokowania dyplomatyczne pomiędzy Rzeczpospolitą a Moskwą w latach 1613-1615. Toruń, 2014. Особое место в этом отношении занимает труд В. Новодворского, историка польского происхождения, работавшего в русских университетах, см. Новодворский В. Борьба за Ливонию между Москвой и Речью Посполитой. СПб., 1904.

² См., например: Базилевич К. В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века. М., 1952; Зимин А. А. Россия на пороге нового времени. Оценка политической истории России первой трети XVI в. М., 1972; он же. Россия на рубеже XVI-XVI столетий (Очерки социально-политической истории). М., 1982; Хорошкевич А. Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV - начала XVI века. М., 1980; она же. Россия в системе международных отношений середины XVI века. М., 2003; Флоря Б. Н. Русско-польские отношения и балтийский вопрос в конце XVI - начале XVII в. М., 1973; он же. Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI - начале XVII в. М., 1978; он же. Русско-польская интервенция в России и русское общество. М., 1978; Кром М. М. Меж Русью и Литвой. Западнорусские земли в системе русско-литовских отношений конца XV -первой трети XVI в. М., 1995, здесь см. С. 70-101; он же. Стародубская война 1534-1537. Из истории русско-литовских отношений. М., 2008; онже. «Вдовствующее царство»: Политический кризис в России 30-40-х годов XVI века. М., 2010; ФилюшкинА. И. Изобретая первую войну России и Европы. Балтийские войны второй половины XVI в. глазами современников и потомков. СПб., 2013.

³ См., например: Jabłonowski Н. Westrußland zwischen Wilna und Moskau. Die politische Stellung und die politischen Tendenzen der russischen Bevölkerung des Großfürstentums Litauen im 15 Jh. Leiden, 1955; Backus О. P. Motives of West Russian Nobles in Deserting Lithuania for Moscow 1377-1514. Lawrence (Kansas), 1957.

⁴ Cp.: Grala H. “Pieczať połotckaja” Iwana IV Groźnego. Treści imperialne w moskiewskiej sfragistyce państwowej // Rocznik Polskiego Towarzystwa Healdycznego. Nowa seria. T. III(XIV). 1997. S. 118-134; онже. К изучению русской государственной сфрагистики XVI в. (Литовские «колумны» на Большой государственной печати Ивана IV Грозного) // Russia Mediaevalis. Bd. 9. München, 1997. Nr 1. S. 78-104; он же. Jagiellonowie i Moskwa // Europa Jagellonica. Sztuka, kultura i polityka w Europie Środkowej za panowania Jagiellonów. Red. P. Mrozowski, P. Tyszka, P. Węcowski. (Zamek Królewski w Warszawie - Muzeum. Studia i Materiały. V). Warszawa: Arx Regia. 2015. S. 57-82. Стоит отметить, что в последние годы появилось несколько важных публикаций, относящихся к разным аспектам и отдельным хронологическим периодам данного соперничества, см., например: ФилюшкинА. И. Изобретая первую войну России и Европы; Hołd carów Szujskich. Red. M. Nagielski Warszawa, 2014 (= Biblioteka Epoki Nowożytnej. Vol. II); Bitwa pod Orszą. Red M. Nagielski. Warszawa, 2015 (= Biblioteka Epoki Nowożytnej. Vol. 3).

⁵ Ср.: Grala Н. “Herren Rada“ und Dumabojaren zwischen Kampf und Frieden: Anschauungen der litauischen und Moskauer Elite von den Gründen des Krieges im 16. Jahrhundert // Der Krieg im Mittelalter und in der Frühen Neuzeit: Gründe, Begründungen, Bilder, Bräuche, Recht. Hrsg, von H. Brunner. Wiesbaden, 1999 (= Imagines medii aevi. Interdisziplinäre Beiträge zur Mittelalterforschung. Bd. 3). S. 349-353,71; Id. Jagiellonowie i Moskwa. S. 58, 65-70.

⁶ Natanson Leski J. Granica moskiewska. S. 84-103; Białowiejska W. Stosunki Litwy z Moskwą w pierwszej połowie panowania Aleksandra Jagiellończyka (1492-1499) //Ateneum Wileńskie. T. 7. 1930. S. 59-110, 726-785; Kuczyński S. M. Ziemie nowogrodzko-siewierskie. S. 282-315; Базилевич К. B. Внешняя политика Русского централизованного государства. С. 282-337; Backus О. Р. Motives of West Russian Nobles. P. 76-93, 108-110; Jabłonowski H. Westrußland zwischen Wilna und Moskau. S. 113-132; Хорошке-вичА. Л. Русское государство в системе международных отношений. С. 71 -83, 101-106, 115-117; Зимин А. А. Россия на рубеже XVI—XVI столетий. С. 94-103; Krupska A. W sprawie genezy tzw. spisku książąt litewskich w 1480— 1481 roku. Przyczynek do dziejów walki o dominium Russiae // Roczniki Historyczne. T. 48. 1982. S. 121-146; Кром M. M. Меж Русью и Литвой. С. 70-101.

⁷ Konieczny F. Geneza uroszczeń Iwana III do Rusi litewskiej. S. 251-264; Peltz W. Suwerenność państwa w praktyce i doktrynie politycznej Rusi Moskiewskiej (XIV-XVI w.). Zielona Góra, 1994. S. 116-120.

⁸ Pelensky J. Russia and Kazan. Conquest and Imperial Ideology (1480-1500S). Hague; Paris, 1974. P. 113-117; id. The Origin of the Official Muscovite Claims to the Kievan Inheritance // Harvard Ukrainian Studies. Vol. 1. 1977. P. 29-52; id. The Emergence of the Muscovite Claims to the Byzantine-Kievan Imperial Inheritance // Harvard Ukrainian Studies. Vol. 7. 1983. P. 520-531. Cp.: Nitsche P. Translatio imperii? Beobachtungen zum historischen Selbstverständnis im Moskauer Zartum um die Mitte des 16. Jahrhunderts // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. Bd. 35 (N. F.). 1987. Heft3. S. 325-328 338. О религиозной аргументации см.: Natanson Leski J. Dzieje granicy wschodniej. S. 87-88; Biatowiejska W. Stosunki Litwy z Moskwą. S. 778-784; Kuczyński S. M. Ziemie czernihowsko-siewierskie. S. 305-309; Jabłonowski H. Westrußland zwischen Wilna und Moskau. S. 130-132; Кром M. М. Меж Русью и Литвой. С. 68-70.

⁹ «В лето 6830 по пленении безбожного Батыя избежал от плена его некий князец именем Витянец, рода смоленских князей, и вселился вЖомот и некоего бортника... И последи князя Витенца поят жену его раб его кону-щец именем Гирименик». См.: Дмитриева Р. П. Сказание о князьях владимирских. М.; Л., 1955. С. 179, 201,211; ср. также: ПашутоВ. Т. Образование Литовского государства. М., 1959. С. 73-77; Бычкова М. Е. Отдельные моменты истории Литвы в интерпретации русских генеалогических источников XVI в. // Польша и Русь. Черты общности и своеобразия в историческом развитии Руси и Польши XII—XIV вв. / ред. Б. А. Рыбаков. М., 1974. С. 365-376.

¹⁰ Бычкова М. Е. Первые родословные росписи литовских князей в России // Общество и государство феодальной России: Сб. статей, посвященных 70-летию академика Л. В. Черепнина. М., 1975. С. 133-140.

¹¹ Флоря Б. Н. Родословие литовских князей в русской политической мысли XVI в. // Восточная Европа в древности и средневековье: Сб. статей. М., 1978. С. 325-329; Grala Н. “Pieczať połotckaja" Iwana IV Groźnego. S. 128-129; id. К изучению русской государственной сфрагистики XVI в. S. 92-99.

¹² Данный мотив в 1567 г., во время Ливонской войны, использовал Иван IV. Явно по его приказу два Гедиминовича, И. Д. Бельский и И. Ф. Мстиславский, к которым примкнул М. И. Воротынский (Рюрикович и потомок вассалов Казимира), в ответ на письма Сигизмунда II Августа предложили «новый порядок» в ВКЛ. Воротынский претендовал на Новогрудок, Витебск, Минск, Могилев и «иные города по Днепру, кроме Киевского повету»; Мстиславский - на Троки, Гродно, Брест, Жмудь и Пруссию, а также Львов и Пётрков (!); а Бельский рассчитывал сесть «на Великом Княжестве Литовском и на Русской земле», оставляя Ягеллону только «Польское королевство». Все вместе они должны были признать верховную власть московского «великого государя», см.: Послания Ивана Грозного / подг. текста Д. С. Лихачев, Я. С. Лурье; ред. В. П. Адрианова-Перетц. М.; Л., 1951. С. 245-246, 253-254, 262-263.

¹³ Grala Н. Herreen-Rada und Dumabojaren. S. 351; id. Rutheni vs. Moschi elita ruska Wielkiego Księstwa Litewskiego wobec wojen z Moskwą w XVI w. / Наш Радавод. T. 8. Гродно; Белосток. 1999 (2000). С. 35.

¹⁴ Яковенко Н. М. Укра'інська шляхта з кінца XIV до середини XVII ст (Волинь и Центральна Украі'на). Кйів, 1993. С. 74-114; КромМ. М. Меж Русью и Литвой. С. 101-119; 128-131; Pietkiewicz К. Wielkie Księstwo Litewskie pod rządami Aleksandra Jagiellończyka. Studia nad dziejami państwa i społeczeństwa na przełomie XV i XVI wieku. Poznań, 1995. S. 102-108.

¹⁵ Grala H. “Herren Rada” und Dumabojaren. Ś. 351-353; id. Rutheni vs Moschi. S. 35-36.

¹⁶ Grala Н. Jagiellonowie a Moskwa. S. 61-62.

¹⁷ Urzędnicy województwa ruskiego XIV-XVIII wieku (Ziemie halicka, lwowska, przemyska, sanocka). Spisy. Oprać. K. Przyboś. Wrocław, 1987. S. 7-19.

¹⁸ Cp.: Paszkiewicz H. Polityka ruska Kazimierza Wielkiego. Warszawa, 1925 S. 148-154; Chodynicki K. Kościół prawosławny a Rzeczpospolita Polska. Zarys historyczny 1370-1632. Warszawa, 1934. S. 8-11. Титулатуру Казимира в переписке с цареградским патриархом Филаретом (1370) см.: Русская историческая библиотека. Т. VI. СПб., 1880. Приложения. № 22. С. 125-126.

¹⁹ Титулатуру Конрада см.: Сборник Императорского русского исторического общества (далее: Сб. РИО). Т. 35. С. 91. Ср. также: Swiežawski А. Tytulatura ruska książąt mazowieckich. Częstochowa, 1994.

²⁰ Natanson Leski J. Granica moskiewska. S. 139, 141.

²¹ Ср.: Grala Н. Jagiellonowie a Moskwa. S. 72-73.

²² Acta Tomiciana. Т. III. Posnaniae, 1853. Nr. 232. P. 181-183.

²³ См., например: Поссевино А. Исторические сочинения о России XVI в. / пер. Л. Н. Годовикова; ред. В. Л. Янин. М., 1983. С. 37,39-40.0 взглядах Скарги см.: Chodynicki К. Kościół prawosławny. S. 217-220.

²⁴ Grala H. Jagiellonowie a Moskwa. S. 72-73.

²⁵ Halecki О. Dzieje unii jagiellońskiej. Т. II. S. 61.

²⁶ Grala H. Kołpak Witołdowy czy czapka Monomacha? Dylematy wyznawców prawosławia w monarchii ostatnich Jagiellonów// Katolicyzm w Rosji i prawosławie w Polsce (ХІ-ХХ w.). Warszawa, 1997. S. 52-55.

²⁷ “Wydziwić się temu nie mogę... dlaczego WKM, mój miłościwy pan tę ziemię miłą ojczyznę swoją, rozkoszny a prawie święty kraj, ziemię ruską, w opanownie nieprzyjacielowi swemu posiadać dopuszczać raczysz" (Роман Сандушко к Сигизмунду II Августу, 21 мая 1568) // Archiwum XX Sanguszków w Sławucie. T. VII (Dyplomatariusz gałęzi niesuchoježskiáj. T. II). Lwów, 1910. S. 263. Там же см.: Григорий Хоткевич к Роману Сангушке, ок. 28 июля 1567

²⁸ (S. 167-168); Станислав Пац к Роману Сангушке, 30 июля 1567 г.: «Дай Пане Боже и вперед, абы неприятель Господарский под ноги Его Королевской Милости впадал» (S. 169-170); Остафий Воллович к Роману Сангушке, 9 августа 1567 г.: «Покорне дякую фалечи Пана Бога, иж так милостивым обо-роницою и сторожом здоровья Вашей Милости быти рачил, а щитом Ласки своей Бозское войскам и паньствам Его Кролевской милости быти и дока-зывати рачит» (S. 172-173); Григорий Хоткевич к Роману Сангушке, 15 сентября 1567 г. (S. 195). Ср.: Grala Н. Kołpak Witołdowy czy czapka Monomacha.S. 56-57; id. Rutheni vs Moschi. S. 38-41. Неудивительно, что именно из-за своей непоколебимой верности католическому монарху даже столь ревностный поборник православия, как набожный Ходкевич, являлся в глазах Ивана IV отступником от «истинной веры», см.: Послания Ивана Грозного. С. 268. Ср.: Grala Н. Herren-Rada und Dumabojaren. S. 361.О лояльном отношении православных русинов, в т. ч. представителей духовенства, к ягеллонской монархии см.: Grala Н. Kołpak Witołdowy czy czapka Monomacha? S. 51 -67; id. Rutheni vs Moschi. S. 34-51; id. Herren-Rada und Dumabojaren. S. 360-363. Ср. также: Chodynicki К. Kościół Prawosławny a Rzeczpospolita Polska. S. 103-107; Łapiński A. Zygmunt Stary a Kościół Prawosławny. Warszawa, 1937. S. 169-174. Поссевино А. Исторические сочинения о России. С. 137. О взглядах Г арабурды см. также: Lepszy К. Haraburda Michał// Polski Słownik Biograficzny.T. 9. 1960. S. 288-291; Юзефович Л. А. Миссия Исайи (1561 г.) и Остафий Волович // Советское славяноведение. 1975. № 2. С. 73-81.

²⁹ Сб. РИО. Т. 35. №18. С. 118.

³⁰ Сб. РИО. Т. 35. № 24. С. 114-116.

³¹ Титул Ивана III в литовском акте перемирия, см.: Сб. РИО. Т. 35. № 24. С. 129,132. Sr. Natanson Leski J. Granica moskiewska. S. 95-97.

³² Сб. РИО. T. 35. №61. С. 285.

³³ Там же. № 73. С. 358. См. текст инструкции Александра для послов: Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической комиссией. Т. I. СПб., 1846. № 200. С. 347-348. См. также: Natanson Leski J. Granica moskiewska. S. 109-110.

³⁴ Подробный анализ титулатуры российских монархов на данный период см.: Филюшкин А. И. Титулы русских государей. М.; СПб., 2006.

³⁵ «И что ся дотычет Великего Князя Киевского Манамаха, казал Его Милости им поведить, же то суть речи давние, а тот столец Киев есть и будет, дали Бог в моци, в руках и держании его Королевское милости, и никому бы тым именем и тытулом Царства Киевского не было пристойно писа-тися одно его Королевской милости, а не Великому Князю Московскому» (см.: Книга посольская Метрики Великого Княжества Литовского содержащая в себе дипломатические сношения Литвы в государствование короля Сигизмунда Августа. Т. I (с 1545 по 1572 год). Изд. М. Оболенский, И. Данилович. М., 1843. № 33. С. 51). Ср.: Natanson Leski J. Granica moskiewska. S. 161.

³⁶ Polak W. Trzy misje. Rokowania dyplomatyczne. S. 16.

³⁷ Сб. РИО. Т. 71. № 10. С. 172. Немного раньше, во время переговоров с литовским посольством в феврале 1562 г., московская сторона расширила свои традиционные притязания на ряд других русских земель, считая «старинными извечными вотчинами царя» не только Киев и Волынь, но также Подолье, см.: Там же. С. 41-43.

³⁸ Сб. РИО. Т. 71. №12. С. 260.

³⁹ Это цитата из сеймовой речи подканцлерия Петра Мышковского от 22 ноября 1563 г. См. также: Janicki М. Tłumaczenie listu Iwana Groźnego do Zygmunta Augusta i jego rola w agitacji przed sejfnem warszawskim 1563 r. // Polska kancelaria królewska czasów nowożytnych między władzą a społeczeństwem. Cz. II. Kraków 2006. S. 73-86.

⁴⁰ Kochanowski J. Dzieła polskie. Oprać. J. Krzyżanowski. Warszawa, 1989.S. 60. Cp.: JanickiM. Tłumaczenie listu Iwana Groźnego. S. 84-85.

⁴¹ Kochanowski J. Dzieła polskie. S. 643.

⁴² Речь Льва Сапеги см.: Diariusz sejmu walnego w Warszawie pro die XV mensis Februarii złożonego in Anno Domini 1609 // Biblioteka Zakładu narodowego im. Ossolińskich we Wrocławiu, nr 6603/II. P. 706-710.

⁴³ Polak W. O Kreml i Smoleńszczyznę. S. 72.

⁴⁴ Bartoszewicz J. Helena Iwanowna, żona Króla Aleksandra Jagiellończyka Biblioteka Warszawska, 1847; Церетели E. Елена Иоанновна, великая княгиня Литовская, Русская, королева Польская. СПб., 1896. Ср.: Wdowiszewski Z Genealogia Jagiellonów i Domu Wazów w Polsce. Kraków, 2005. S. 108-110.

⁴⁵ Ср. Tęgowski J. Pierwsze pokolenia Giedyminowiczów. Poznań-Wrocław 1999. S. 53-56,119-124.

⁴⁶ Theiner A. Vetera Monuments Poloniae et Lithuaniae gentiumque finitimarum historiam illustrantia. T. III. Romae, 1863. P. 316.

⁴⁷ Sobieski J. Diariusz ekspedycyjej moskiewskiej dwuletniej królewicza Władysława 1617-1618. Oprać. J. Byliński, W. Kaczorowski. Opole, 2010. S. 83-84,149-150.

⁴⁸ Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи археографической экспедицией императорской академии наук. Т. 1. СПб., 1841. С. 66-68.

⁴⁹ Pielgrzymowski Е. Poselstwo i krótkie spisanie rozprawy z Moskwą. Poselstwo do Zygmunta Trzeciego. Wyd. R. Krzywy. Warszawa, 2010. S. 67. Cp.:

⁵⁰ Tyszkowski K. Poselstwo Iwa Sapiehy w Moskwie 1600 r. Lwdw, 1927. S. 55; Grala H. Herren-Rada und Dumabojaren. S. 370.

⁵¹ Pielgrzymowski Е. Poselstwo i krótkie spisanie rozprawy z Moskwą. S. 118-119, 130-131.

⁵² Cm.: Poselstwo od Zygmunta III króla polskiego do Dymitra Iwanowicza cara moskiewskiego (Samozwańca) z okazyi jego zaślubin z Maryną Mniszchówną. Oprać. J. Byliński. Wrocław, 2002. S. 24,33-39.

⁵³ См.: Biblioteka Czartoryskich w Krakowie. Rkps 2101. К. 60-69.

⁵⁴ О Выборгском договоре см.: Козляков В. Василий Шуйский. М., 2007 С. 181-183.

⁵⁵ Флоря Б. Н. Османская империя, Крым и страны Восточной Европы вс второй половине 30-х - 40-х гг. XVII в. // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в XVII в. Ч. 1. М., 1998 С. 157-175.0 ходе работ над размежеванием границы см.: Godziszewski W Granica polsko-moskiewska wedle pokoju polanowskiego (wytyczona w latach 1634-1648) // Prace Komisji Atlasu Historycznego Polski. Zeszyt III. Kraków. 1935. S. 1-96.

⁵⁶ РГАДА. Ф. 79 (Сношения России с Польшей). Оп. 1. Кн. 72. Л. 326 об. Ср.: Sysyn F. A Speech before the Tsar: Adam Kysil’s Oration on August 28,1647 (N. S.) // Między Wschodem a Zachodem. Rzeczpospolita XVI-XVIII w. Studia ofiarowane Zbigniewowi Wójcikowi w siedemdziesiątą rocznicę urodzin. Warszawa, 1993. S. 133-142. Стоит добавить, что польский текст этой речи звучал еще более торжественно и убедительно: “Wielkie Królewstwo Polskie z Xięstwy swoiemy, Którym szczęśliwie panuje Naiaśniejszy Wielki Hospodar Król, Pan mój, i Wasziego Carskiego Wieliczestwa Wielkie Ruskie Hospodarstwo, iako dwa cedry libańskie z iednego wynikłe korzenia, tak z iednego narodu Słowiańskiego Państwa obiedwie Wszechmocna Boska ręka zgromadziła i ufundowała” (см.: Sysyn F. Between Poland and the Ukraine. The Dilemma of Adam Kysil, 1600-1653. Cambridge, Massachusetts, 1985. P. 313).

⁵⁷ РГАДА. Ф. 79 (Сношения России с Польшей). On. 1. Кн. 72. Л. 333 об. -334.

⁵⁸ Grala Н. Rzecz о “Panu z Brusiłowa” (w związku z książką Franka Sysyna, Between Poland and Ukraine. The Dilemma of Adam Kysil. 1600-1653, Cambridge Mass. 1985) // Przegląd Historyczny. T. 80. Nr 2. 1989 S. 181-182. Ср.: SysynF. The Dilemma of Adam Kysil. P. 262-263, 269.

⁵⁹ Biblioteka Czartoryskich w Krakowie. Rkps 1657. P. 503. Cp.: Sysyn F. The Dilemma of Adam Kysil. P. 314.

⁶⁰ Голубев С. Киевский митрополит Петр Могила и его сподвижники. Т. II. Киев, 1898. Приложения. С. 153-154. Ср.: Dzięgielewski J. О tolerancję dla zdominowanych. Polityka wyznaniowa Rzeczypospolitej w latach panowania Władysława IV. Warszawa, 1986. S. 191.

⁶¹ О крымско-турецком аспекте в отношениях Речи Посполитой и Русского государства в середине XVII в. см.: Заборовский Л. В. Порта. Крымское ханство и государства Центральной и Восточной Европы в 1648-1654 // Османская империя и страны Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы XVII в. Ч. 1.М., 1998. С. 190-225. Относительно политических предпосылок выбора российских элит в 1654 г. см.: Козляков В. Н. За царскую честь война весть время и причины принятия решения о войне с Речью Посполитой в середине XVII в. // Российская история. 2017. № 1 С. 32-48 (к сожалению, автор не учел здесь значительной части наработок польской историографии, и - что является, на наш взгляд, главным недостатком этой весьма важной и интересной работы, - почти не использовал довольно широкого круга польских источников). Сконцентрировав свое внимание на конфессиональном аспекте конфликта и верно уловив желание московской элиты взять реванш за прежние поражения, Смуту и Смоленскую войну 1632-1634 гг. (см.: Козляков В. Н. За царскую честь. С. 32,41-42,47-48), автор, как нам представляется, недооценил жизнеспособность традиционных идеологических схем Русского государства, неизменно апеллировавшего к русской общности (в конфессионально-этническом измерении) и историческому праву московского государя на царствование над всей Русью, наличие которых в тогдашнем (после вторжения московских войск в пределы Речи Посполитой) политическом дискурсе иллюстрирует целый ряд административных решений и пропагандистских мероприятий. Что касается религиозного аспекта царского решения, ср.: Tairova-Yakovleva Т. The Role of the Religious Factor and Patriarch Nikon in the Unification of Ukraine and Muscovy // Acta Poloniae Historica. T. 110. 2014. S. 5-22.

⁶² Архив Юго-Западной России, издаваемый Комиссией для разбора Древних актов, состоящей при Киевском, Подольском и Волынском генерал-губернаторе. Т. 14. СПб., 1889. S. 199-204. Ср.: Флоря Б. Н. Русское государство и его западные соседи (1655-1661). М.. 2010. С. 9-10.

⁶³ Центральный государственный архив древних актов СССР. Путеводитель. Т. 1.М., 1991. С. 67-69, 170-172.

⁶⁴ Mironowicz A. Prawosławie i uniaza panowania Jana Kazimierza. Białystok, 1997. S. 130.

⁶⁵ ЛакиерА. Б. Русская геральдика. СПб., 1855. § 66. URL: http://www heraldrybooks.ru/text.php?id=43 (22.02.2017). Ср.: Он же. История титула государей России // Журнал Министерства народного просвещения. СПб., 1847. Т. LVI. № 10-11. С. 129-130.

⁶⁶ Wójcik. Z. Traktat Andruszowski 1667 i jego geneza. Warszawa, 1959 S. 252-255; Флоря Б. H. Внешнеполитическая программа А. Л. Ордина-Нащокина и попытки ее осуществления. М., 2013. С. 191.

⁶⁷ Rachuba A. Rokowania w Niemieży w 1656 roku w aspekcie teorii wojny sprawiedliwej // От Древней Руси к России нового времени: Сб. статей. К 70-летию Анны Леонидовны Хорошкевич. М., 2003. С. 503-508. Подробно о материалах и расчетах с обеих сторон, а также о ходе переговоров см.: Флоря Б. Н. Русское государство и его западные соседи. С. 86-166. Ср.: Федорук Я. Виленський договір 1656 року. Східноевропейська криза i Украіна у середйні XVII століття. Кйів, 2011. С. 323-412.

⁶⁸ Cm. URL: http://agad.gov.pl/?page_id=1675 (06.03.2017).

⁶⁹  Ср.: Urzędnicy województw kijowskiego i czernihowskiego XV-XVIII wieku. Oprać. E. Janas, W. Kłaczewski. Kórnik, 2002; Urzędnicy Wielkiego Księstwa Litewskiego. Spisy. T. IV. Ziemia smoleńska i województwo smoleńskie XIV-XVIII wiek. Oprać. H. Lulewicz, A. Rachuba, P. Romaniuk. Warszawa, 2003.

⁷⁰ Cm.: Kaczmarczyk J. RzeczpospolitaTrojga Narodów: mit czy rzeczywistość ugoda hadziacka - teoria i praktyka. Kraków, 2007; Kroll P. Od ugody hadziackiej do Cudnowa. Kozaczyzna między Rzeczypospolitą^ a Moskwą w latach 1658 1660. Warszawa, 2008. Ср.: Яковлева T. Гетьманщина у другій половин, 50-х років XVII століття. Причини i початок Руінй. КиТв, 1998. С. 305-323.

⁷¹ Речь Веневского см. в: KochowskiW. Historja panowania Jana Kazimierza. T. I. Poznań, 1840. S. 343-345.

⁷² См. речь одного из архитекторов «Гадячской унии» «русского канцлера» Ежи Немерича на Варшавском сейме 1659 г., см.: Barłowska М. Mowa Poselska Jerzego Niemirycza // W kręgu Hadziacza A.D. 1658. Od historii do literatury. Red. P. Borek. Kraków, 2008. S. 316-326.