Принято нередко полагать, что Февраль принес русской Церкви освобождение от пут синодально-бюрократической системы и создал наиболее благоприятные условия для внутреннего «обновления» и переустройства собственного высшего управления. Такая точка зрения укрепилась и в церковной историографии. Однако общественно-политическая ситуация и положение Церкви в этот период были неизмеримо более сложными, чем это пытаются изобразить.
Революция несомненно имела свой религиозный аспект, получивший свое выражение и в общественных представлениях данной эпохи. Под таковыми мы подразумеваем взгляды той общественности и той значительной части народа, которые оказались активными действующими силами революционной стихии. Она сразу приобрела карнавальную дионисийскую окраску.
«Темная и ядовитая лава вырвалась на поверхность и затопила дневную историю», - писал об этом о. Г. Флоровский[1]. Свою причастность стихии проявляли почти все. О. С. Булгаков вспоминал об этих днях, что остался со своей любовью к Царю и монархии почти в полном одиночестве посреди общего ликования[2].
«Великая бескровная» революция часто кощунственно сравнивалась с Воскресением Христовым, говорили о «красной Пасхе» России (закрывая глаза на то, что произошла она в преддверии Крестопоклонной недели Великого поста). Даже руководством московского Совета рабочих и солдатских депутатов отмечалось, что революционные митинги особенно торжественно и многолюдно проходили во время пасхальных праздников[3].
Ощущение греховности происходившего в народе все же наличествовало. В дневнике белгородской учительницы женской гимназии А.Н. Коленко записан эпизод, произошедший в это время у одного из киевских храмов: «...Мимо идут две девки деревенские, с ними парень лет шестнадцати. У всех - красные ленточки приколоты. Девушки крестятся перед церковью. «Чего креститесь, - протестует парень, - теперь-то? Грешницы!»»[4].
Уже в марте 1917 года четко обозначился идеал «ниспровержения», «освобождения», «демократизации» всего прежнего общественно-политического порядка. Непосредственно касалось это и русской Церкви. Общеупотребительным стало четкое противопоставление «церкви» и епископата, часть мирян и низшего духовенства по примеру светских объединений стремились «организоваться в своей собственной среде», полностью подчинить иерархию собственной воле. Епископат повсеместно устранялся от управления епархиями; по подсчетам историка, в первой половине года, в основном по желанию церковных «низов», было смещено 17 епархиальных архиереев[5].
Тем не менее, либеральная интеллигенция стремилась облечь торжество в христианские одежды. 5 марта 1917 г. в кадетской газете «Речь» (первом номере после победы революции) вышла статья кн. Е.Н. Трубецкого «Народно-русская революция». Известный религиозный философ, публицист и общественный деятель (член Государственного совета) писал: «Тяжелый камень спал с души; мы не только освободились, мы очистились, мы вымылись от грязи, прилипшей к России». 15 апреля на заседании Религиозно-философского общества он произнес речь «О христианском отношении к современным событиям». Трубецкой задавался вопросом: «Отчего рухнуло самодержавие в России?». И отвечал на него с резкой прямотой: «Оттого, что оно стало идолом для русского самодержца. Он поставил свою власть выше церкви, в этом было и самопревознесение, и тяжкое оскорбление святыни. Он безгранично верил в субъективное откровение, сообщающееся ему, помазаннику Божию, или непосредственно, или через посланных ему Богом людей [имелся в виду Распутин - авт.], слепо верил в себя, как орудие Провидения. И оттого он оставался слеп и глух к тому, что все видели и слышали». Речь шла о последнем царствовании. Но князь также указывал, что обозначенные им религиозные причины падения самодержавия проявились уже давно - в «кощунственной» уваровской формуле, которая «ставит вечное и временное на одну доску». По мнению Трубецкого, республика более соответствовала христианству (он, в частности, отмечал, что именно в Новгороде имел место расцвет древнерусской иконописи)[6]. Такой взгляд, характерный даже для выдающегося знатока и исследователя религиозного искусства, выдавал непонимание интеллигенцией сути Христовой Церкви, ее восприятие в узко-политическом и идеологическом ключе.
Подобные мысли развивали и другие светские религиозные (и околорелигиозные) публицисты. О пришествии «новой Великой России», «новой Византии» писал в своей статье «Четвертый Рим» известный публицист В.Н. Муравьев[7]. Н.А. Бердяев пророчествовал о новом откровении и приветствовал «падение священного русского царства»[8]. Совет Религиозно-философского общества на своем заседании 11-12 марта обсудил вопрос об отношении революционного Временного правительства к русской Церкви и постановил донести до верховной власти о необходимости во имя «реальной свободы религиозной совести» отделения Церкви от государства (особо отмечалось, что этот принцип «в чистом виде» возможен только при республике). Вместе с тем Совет требовал от правительства не только «упразднить созданную Духовным регламентом Петра I коллегиально-бюрократическую форму управления церковью», но и «устранить от ответственных постов всех иерархов, составлявших оплот самодержавия». Указывалось, что новый революционный обер-прокурор В.Н. Львов обнаружил де «недостаточно ясное проведение начала отделения церкви от государства». В частности отмечалось: «Принятие Синодом акта отречения царя от престола в обычной канцелярской форме «к сведению и исполнению», совершенно не соответствует тому огромной религиозной важности акту, посредством которого церковь признала царя помазанником Божиим. Необходим для раскрепощения народной совести и предотвращения возможности реставрации соответственный акт от лица церковной иерархии, упраздняющий силу таинства царского миропомазания, по аналогии с церковными актами, упраздняющими силу таинств брака и священства»[9].
Именно эта идеологическая направленность была характерна для тех представителей интеллигенции, которые вошли в состав Временного правительства; именно она облекалась в конкретные акты правительственной политики. Конечно, ярко выраженным «церковным демократом» в правительстве был лишь В.Н. Львов; остальные его члены, особенно кадеты, отличались религиозной индифферентностью, но она носила весьма интересный и заслуживающий внимания характер. Можно привести яркий пример. 11 марта Временное правительство обсуждало вопрос о собственной присяге. В первоначальном своем варианте она заканчивалась инвокационными словами: «В удостоверении сей моей клятвы целую крест и слова Спасителя моего. Аминь». Юридическое совещание, возглавляемое одним из лидеров кадетской партии Ф.Ф. Кокошкиным, сочло эти слова лишними на том основании, что они могут ущемлять свободу совести министров. Следует отметить, что все министры формально были христианами (большинство - православными, А.И. Гучков - единоверцем, А.И. Коновалов - старообрядцем) и никаких перемен в правительстве вплоть до Учредительного собрания в то время не предполагалось. Данные слова, тем не менее, были вычеркнуты и заменены общей «внеконфессиональной» фразой: «В исполнение сей моей клятвы да поможет мне Бог».[10] В такой формулировке она и вошла в окончательный вариант.
Поправка не носила случайного характера: Кокошкин проявлял особый интерес к подобным вопросам. По словам его партийного товарища М.М. Винавера, он отказывался от постов министра народного просвещения или юстиции, но не прочь был заняться реорганизацией церковного устройства. «Единственный пост, который я бы занял с некоторым интересом, это пост обер-прокурора Св. Синода. Тут я мог бы кое-что сделать; у меня есть на этот счет свои идеи», - говорил он Винаверу. Тот вспоминал: «Когда духовенство, узнав из печати, засопротивлялось и обвинило его в недостаточной религиозности, он это отверг с улыбкой»[11]. Что именно планировал Кокошкин, осталось тайной, однако именно в это время он с увлечением работал над проектом Положения о выборах в Учредительное собрание, впервые в мировой истории предусматривавшим полное проведение «демократического принципа» и уравнение всех граждан в их правах. Общее направление реформирования раскрыла проправительственная «Речь». В статье «Трагизм церкви» В. Щеглов писал: «Падение старого строя нигде не отзовется так катастрофически, как в православной церкви. Здесь менее, чем где-либо, понимали, куда идет жизнь, слепо держались мысли в незыблемость самодержавия и связывали с ним вековечное дело Христово»[12]. Общие принципы внутренней политики радикально-либерального Временного правительства определялись не только стремлением ликвидировать репрессивный и вообще весь административный аппарат управления старого строя, но активно способствовать «демократизации» внутренней жизни, что достигалось чистками в среде бюрократии и усиленной пропагандой среди населения новых принципов общественной жизни на началах широкого самоуправления.
Эти черты полностью проявились и в церковной политике революционной власти. Церковь и церковный строй не устраивал либералов именно политически. Новый обер-прокурор В.Н. Львов на первом заседании Синода после победы революции 4 марта начал свою работу с предложения вынести императорский трон из зала заседания «как эмблему Цезаро-Папизма» и тем символически положить конец господству светской власти над Церковью[13]. Принцип ее отделения от государства действительно начал осуществляться. 20 марта были отменены все вероисповедные ограничения. 25 марта, на Благовещение, правительство отменило все ограничения, имевшие место для лиц, лишенных сана. 20 июня состоялось отделение начальной школы от Церкви. 5 августа в преддверии Поместного собора был ликвидирован пост обер-прокурора и создано министерство вероисповеданий, что уравнивало в правах все конфессии.
Однако четыре месяца пребывания на посту обер-прокурора В.Н. Львова стали тем периодом в жизни русской Церкви, который фактически положил начало революционным гонениям на нее. Несмотря на заявления нового обер-прокурора об освобождении Церкви, себя Львов считал «облеченным всеми прерогативами прежней царской власти в церковных делах», о чем и заявил Синоду 7 марта[14]. Таким образом, самодержавная опека сменялась революционным диктатом. Методы революционного обер-прокурора оказались гораздо более резкими, чем у его предшественников, а вмешательство в дела Церкви - гораздо более грубым и бесцеремонным. Уже через два дня он отправил на покой петроградского митрополита Питирима и предложил уйти московскому митрополиту Макарию, мотивировав такой шаг близостью владыки Распутину. Синод попытался отстоять преосвященного, но 20 марта он был уволен на покой по старости. Львов единолично назначил в состав Синода епископов Андрея (Ухтомского) и Владимира (Путяту). Затем обер-прокурор потребовал от Синода подготовить новый закон о церковном управлении, причем требовал внести в него принцип выборности иерархии и отмены «кастовости» в Церкви. 13 марта Синод постановил составить записку Временному правительству с протестом против действий обер-прокурора. В ответ тот отстранил Синод от управления хозяйственной частью, пригрозил распустить весь его состав и единолично занялся подготовкой означенного закона[15].
14 апреля по распоряжению правительства Синод был распущен. Старый состав заявил протест, но вынужден был подчиниться воле новой власти. В состав обновленного Синода, который был определен обер-прокурором незаконно, без согласования с представителями Церкви, вошли финляндский архиепископ Сергий (Страгородский), экзарх Грузии архиепископ Платон (Рождественский), ярославский архиепископ Агафангел (Преображенский), уфимский епископ Андрей (Ухтомский), самарский епископ Михаил (Богданов), 1 протопресвитер и 3 протоиерея. 26 апреля состоялось первое заседание Синода в новом составе. «Обер-прокурорская власть всеми силами стремится к полной свободе церкви... но в настоящий момент переустройства всей церковной жизни на новых началах свободного самоопределения... он [обер-прокурор - Ф.Г.]... не может не вмешиваться в жизнь церкви, т.е. не проявлять здесь даже, пожалуй, некоторого самовластия... Епископат в церкви православной потерял почти всякий кредит, а между тем он не хочет вовсе отказываться от мысли, что свобода церковной жизни должна выражаться в полном самовластии только именно одного епископата...», - объяснял новому составу тонкости своей революционно-демократической диалектики В.Н. Львов. Он обещал передать всю полноту церковной власти лишь Поместному собору, воспринимая его как некое представительство церковных «низов»[16].
На том же заседании Львов активно поддержал направленное в Синод ходатайство т.н. московского исполнительного комитета объединенного духовенства о созыве 1 июня Всероссийского съезда духовенства и мирян без участия епископата и монашествующих. Обер-прокурор полагал, что «современный епископат потерял всякое доверие, всякий авторитет» и появление на съезде «архиереев-распутинцев» вызовет лишь «всеобщий соблазн, грандиозный скандал»[17].
30 мая Львов представил Синоду собственный проект его устройства, в соответствии с которым туда должны были входить 4 епископа, 4 пресвитера и 4 мирянина. Обер-прокурор предложил избрать их на предстоящем 1 июня съезде, а подобную спешку объяснил тем, что «современный состав Синода никакого авторитета не имеет, и если держится, то только личным авторитетом обер-прокурора». Лишь единодушный протест заставил Львова отказаться от такого вопиющего нарушения церковных канонов[18].
Однако «творческая» деятельность обер-прокурора по «демократизации» церковного управления не иссякала. На первом заседании Предсоборного совета 13 июня Львов также предлагал против всяких канонов проводить заседания Поместного собора по двум отдельным куриям - епископата (1/3 от состава собора) и клира и мирян (2/3 состава)[19].
5 июля Синод вынес постановление о скорейшем созыве Поместного собора и наметил его срок - 15 августа. Через три дня Временное правительство определило сроки созыва Всероссийского учредительного собрания - 30 сентября. 12 июля правительственным постановлением было определено через месяц созвать в Москве Государственное совещание. Таким образом, Поместный собор в глазах власти должен был стать «церковным парламентом», подобием Учредительного собрания, созванным для решения тех задач, которые уже были определены правительственным курсом.
В методах В.Н. Львова проявилась та тенденция, которая была свойственна всем министрам Временного правительства: концентрация полноты власти в их руках и игнорирование прочих органов высшей и центральной власти (например, законодательных палат) соприкасалась с неограниченной самодеятельностью новообразованных по собственной инициативе общественных организаций, чья работа проходила под формальным покровительством революционного правительства. Церковь оказалась препятствием на пути амбициозных реформаторов и ниспровергателей. Эпоха гонений на нее уже началась...
Опубликовано: Из истории русской иерархии. Статьи и документы. М., 2002. С. 60-68.
Материал для публикации на сайте "Западная Русь" предоставлен автором.
[1] Флоровский Г., прот. Пути русского богословия. Киев,1991. С.498.
[2] Булгаков С.Н. Агония // Христианский социализм. Новосибирск, 1991. С.295-313.
[3] Революционное движение в России в апреле 1917 года. Апрельский кризис. Документы и материалы. Под ред. Л.С. Гапоненко. М.,1958. С.206-211.
[4] Государственный архив Российской Федерации (ГА РФ). Ф.5881. Оп.2. Д.776. Л.111об.
[5] Фруменкова Т.Г. Высшее православное духовенство России в 1917 г. // Из глубины времен. №5. Спб.,1995. С.74-94; ее же, К биографии Владимира Николаевича Львова // Из глубины времен. №9. Спб.,1997. С.95.
[6] Отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф.171. Папка 12. Ед.хр.7. Л.1.
[7] Муравьев В. Четвертый Рим // Русская свобода. 1917. №2. С.8-11.
[8] Бердяев Н. Падение священного русского царства // Там же, с.16-23.
[9] Речь, 16 марта 1917 г.
[10] ГА РФ. Ф.1779. Оп.1. Д.6. Л.40-40а; Ф.1792. Оп.1. Д.12. Л.12.
[11] Винавер М.М. Недавнее. Воспоминания и характеристики. Париж,1926. С.157-158.
[12] Речь, 11 марта 1917 г.
[13] Новое время, 5 марта 1917 г.
[14] Фруменкова Т.Г. К биографии Владимира Николаевича Львова // Из глубины времен. №9. Спб.,1997. С.94.
[15] Новое время, 15 марта 1917 г.; Фруменкова Т.Г. Высшее православное духовенство... // Из глубины времен. №5. Спб.,1995. С.77-78.
[16] Любимов Н., протопресв. Дневник о заседаниях вновь сформированного Синода (12 апреля - 12 июня 1917 г.). В кн.: Российская Церковь в годы революции (1917-1918). Сборник. С.16-17.
[17] Там же, с.21.
[18] Там же, с.89-93.
[19] Там же, с.119-120.