В.Н. Черепица. Повседневная жизнь пенсионеров на постсоветском пространстве в 1990-е годы

Опубликовано: 21 июля 2018

Автор: Валерий Черепица

валерий черепица , распад Советского Союза , постсоветское пространство , пенсионеры

В связи с пенсионной реформой во многих постсоветских странах, тема бедственного положения пенсионеров, вновь стала актуальной, как в начале 90-х прошлого века, но уже для поколения, которому во время распада СССР было около тридцати. Тогда, еще совсем молодые люди особо не задумывались о том, что сегодня им придется оказаться в положении своих родителей и быть в тревожном ожидании остаться без средств к существованию и в старческой нищете.

Представляем последнюю работу профессора кафедры всеобщей и славянской истории Гродненского государственного университета Валерия Николаевича Черепицы «Повседневная жизнь пенсионеров на постсоветском пространстве в 1990-е годы (по материалам частной переписки)». В монографии повествуется о повседневной жизни пенсионеров Беларуси, России, Украины и Киргизии с использованием их писем в 1990-е годы на имя проживавшей в Гродно Черепицы (Шатохиной) Валентины Ивановны (1923-2000) – матери автора-составителя настоящего издания. Определяются факторы, приоритеты и особенности настроений пожилых людей и пенсионеров, влияющие на состояние и уровень их повседневной жизни. Дается оценка эпистолярного наследия в качестве исторического источника для более полного понимания процессов, протекавших в обществе на постсоветском пространстве в переходный период.

Монография вышла Приложением к Международному журналу социальных и гуманитарных наук «Аспект» в серии «Источники».

asp app Открыть в формате PDF на сайте журнала

ВВЕДЕНИЕ

Более четверти века прошло с той поры как не стало Советского Союза – страны, в которой было рождено большинство из авторов публикуемых ниже писем. О причинах произошедшего написано немало солидных исследований, однако при всей их научной значимости в них как-то проигнорирован тот факт, что данная геополитическая катастрофа была еще и огромной человеческой трагедией, причем, на самом, что ни есть, повседневном уровне. Не секрет, что в последнее десятилетие ХХ века на фоне непомерного обогащения ничтожной кучки новых «хозяев жизни», для большинства людей и в особенности пенсионеров забота о «хлебе насущном», тревога о судьбах родных и близких, разбросанных по разным уголкам некогда единой страны, нередко становилась чуть ли не главным смыслом существования.

В 1990-годы бывшие граждане СССР, внезапно оказавшиеся в составе других государств, стали меньше ездить друг к другу в гости, пользоваться почтовыми услугами и междугородней телефонной связью по причине введения новых денежных знаков, погранично-таможенных препон и дороговизны транспортных и прочих непредвиденных расходов. Резко сократилась традиционная переписка между людьми, и лишь пенсионеры привычно продолжали писать друг другу письма о своем нелегком житье-бытье. Именно благодаря пенсионерам как-то и поддерживалась год от года все слабеющая связь между регионами страны, между некогда близкими людьми. В ее поддержании в те годы принимала участие и моя мама, письма к которой сравнительно недавно попали ко мне. Сегодня большинства людей, с которыми она переписывалась, как и ее самой, к великому сожалению, уже нет в живых, а вот их письма к ней сохранились, и в них содержится немало полезной информации о том, как жили и выживали, о чем думали и мечтали те, кто и до этого повидал и испытал на себе немало трудностей и невзгод как в военную, так и в послевоенную пору. Прежде чем перейти к содержанию данной переписки, необходимо, хотя бы кратко, познакомиться с ее участниками.

Моя мама, Валентина Ивановна Черепица (в девичестве Шатохина), родилась в 1923 году в селе Бутре Орловской губернии, то есть той ее части, которая вскоре вошла в состав Брянской области. Мамин отец – Иван Григорьевич Шатохин был уроженцем этих же мест. Вспоминая о нем, мама рассказывала, что перед самой революцией 1917 года Иван окончил в Петрограде Ботаническую школу, однако поработать по специальности «садовод-пчеловод» он так и не успел. В начавшейся вскоре гражданской войне он воевал на стороне красных в 1-ой конной армии С.М. Буденного, участвовал в советско-польской войне 1920 года, а после ее завершения и мобилизации был назначен начальником лесопильного завода на станции Синезерки. После трагической смерти Ивана Григорьевича в 1929 году его жена Шатохина (в девичестве Статутова) Елизавета Ивановна и четверо детей (кроме старшей Валентины были еще ее братья Виктор, Евгений и сестра Нонна) перебрались на жительство на станцию Жудилово, что неподалеку от Унечи. Здесь, благодаря помощи родственников, для них был куплен небольшой старый дом, корова, необходимый для жизни инвентарь. Елизавета Ивановна стала работать продавцом в магазине, а ближайшей ей помощницей по ведению домашнего хозяйства и уходу за младшими детьми стала Валентина. В школу все детвора ходила в ближайшее к станции село Староселье.

После окончания девяти классов неполной средней школы Валя поступила на курсы железнодорожных связистов, которые были организованы при станции Унеча. Летом 1940 года она вышла замуж за машиниста местного депо Николая Ивановича Черепицу. Происходил он из семьи белорусских беженцев периода Первой мировой войны, осевших после гражданской и советско-польской войн на Брянщине. Ко времени свадьбы Николай успел выучится в Гомельском ФЗУ на помощника машиниста и даже отслужить два года на Дальнем Востоке в железнодорожных войсках в должности машиниста паровоза. Последнее говорило говорило о зрелости и надежности Валиного избранника, да и она сама всем пришлась по душе Николаю: веселая, певучая, играла на гитаре. На скромной свадьбе были лишь ближайшие родственники, друзья и подруги. Все гулявшие на ней дружно желали молодоженам счастья, совета да любви. Однако недолго довелось пожить им в радости и надеждах на лучшее – ровно через год грянула большая война. Одна из первых бомб, сброшенных немцами на станцию Жудилово, попала прямо в их небольшой купленный перед самой войной домик, образовав на его месте большую воронку. Хорошо, что сами хозяева его были в это время в Унече, на работе. Впрочем, что такое вражеская бомбежка, они познали уже и там: эту станцию также бомбили в этот день.

Вместе с коллективом депо молодожены участвовали в эвакуации местных предприятий на восток, а самого депо - уже на станцию Лиски, что под Воронежем. Отсюда под постоянными бомбежками вражеской авиации на фронт и с фронта Николай водил воинские составы с самыми разными грузами, и однажды, оказавшись в окружении, чуть не попал со своей бригадой во вражеский плен. Не легче было ждать мужа-машиниста и Валентине, остававшейся в Лисках с только что родившейся маленькой дочуркой Нэлей на руках, но вместе они сумели пережить все трудности, неустроенность, голод и холод, выпавшие на их долю в годы войны. В их памяти остались навсегда и те места, куда в ту пору перебрасывали паровозную бригаду отца – Казахстан, станции Кандагач, Гурьев и другие.

После освобождения Унечи в 1944 году Николай и Валентина с дочерью Нэлей вернулись в родные края, где под самый новый 1945 год родился я, их сын и брат Валерий. Глава же семейства в это время был прикомандирован к разным паровозным депо на территории Беларуси, откуда водил необходимые фронту составы все дальше и дальше на запад. Когда война закончилась, отец трудился в депо станции Гродно, откуда он и приехал за своей семьей в Жудилово, где впервые увидел и меня. В Гродно мы пожили немного, жилья здесь не было и даже не предвиделось, и отец согласился на свой перевод по службе в депо станции Лида.

Здесь, в этом небольшом белорусском городе, на пути между Гродно и Минском, и прошла большая часть жизни нашей семьи. Жили мы вначале в утепленном, чем пришлось, вагончике, который составлял вместе с другими теплушками целый поселок, на подобии цыганского, стоявший в станционном тупике. Большим событием для нас стало получение в 1949 году двухкомнатной коммунальной квартиры, в только что восстановленном немецкими военнопленными в так называемом «доме железнодорожников». Получение долгожданного ордера на это жилье ускорил и факт рождения моей младшей сестры Гали.

Все жильцы этого небольшого двухэтажного дома действительно работали на железной дороге, за исключением, пожалуй, нашего соседа сверху Никанора Дмитриевича Ковальчука, но даже и он был директором не обычной, а 52-й, опять-таки, железнодорожной школы. Нашим соседом по общей кухне с большой печкой «голландкой» был недавний фронтовик-разведчик, помощник машиниста Виктор Николаевич Животов, работавший в одной бригаде с отцом.

Большинство из женщин «дома железнодорожников» из-за обремененности детьми и отсутствия работы в городе, считались домохозяйками, и это действительно было так. Помню, как по особому гудку отцовского паровоза, наша мама и тетя Маруся – жена дяди Вити, сразу же начинали готовиться к встрече из поездки мужей: растапливать печь, греть в больших кастрюлях для мытья воду (душевых тогда еще в депо не было, и паровозники возвращались тогда домой чумазыми и замасленными), готовить немудренную еду. А поскольку при доме были небольшие огороды, а в сараюшках – свиньи, коза, кролики и куры, то работы, вместе с уходом за детьми, у женщин нашего дома было невпроворот. Занимались они и рукоделием (вязанием, вышивкой и прочим), и все это под разговоры о пережитом, покинутых ранее местах и, конечно же, о войне, оставившей в их памяти немало горестных моментов. Разумеется, что мы, дети, благодаря этим разговорам, вольно-невольно расширяли свой жизненный кругозор, хотя при этом взрослые нередко просили нас пойти во двор «погулять».

В том же 1949 году в нашу семью пришла беда. После окончания одной из поездок, в ходе устранении какой-то поломки на паровозе с помощью зубила и кувалды в глаз отцу попал кусочек металла. В деповском медпункте сделали перевязку и посоветовали обратиться в поликлинику. По дороге туда он заскочил на минутку домой. Мы, дети в это время сидели за обеденным столом. Мама, увидев в таком виде папу, тотчас же скороговоркой успокоившего ее, дескать, ничего страшного, что-то в глаз попало, сразу же захотела посмотреть, что у него под повязкой. Он поначалу возражал, но потом сдался… После чего мы услышали мамин крик и леденящие душу слова: «Коля, какая соринка? У тебя глаз вытекает, пошли сейчас же к врачу». После нескольких посещений местной поликлиники, родители по совету врачей поехали в Вильнюс, к какому-то профессору-окулисту, но и тот, внимательно осмотрев отца, понурив голову сказал: «Извините, но ничем вам помочь я уже не смогу, упущено драгоценное для нужной операции время». Вот так неожиданно для всех наш папа лишился зрения на один глаз и любимой работы.

Свое отстранение от вождения поездов и перевод в дежурные по складу топлива, да и сам факт инвалидности, папа переживал достаточно тяжело. Иногда срывался, приходил домой выпившим, стеснялся своего увечья, доказывая сам себе и родным, что оно случилось не по его вине и тем более не в пьяной драке. И только благодаря маме, вниманию и поддержке соседей, родных и близких, отец постепенно стал приходить в норму и жить полноценной жизнью дома и на работе. Вскоре, несмотря на негативное отношение тогдашней власти к религии, отец взял на себя инициативу по крещения Нэли (она стала Неонилой), меня и маленькой, тяжело болевшей в это время Гали, в единственно действующей тогда в Лиде кладбищенской Свято-Георгиевской церкви. Не оставляли нашу семью вниманием и родственники из Жудилово, Унечи, Брянска и других мест. На день-другой они иногда навещали нас, привозили нам, детям, какие-то гостинцы, но чаще писали нам письма и открытки.

Сколько себя помню, всю переписку с родными и близкими, вела у нас мама. Папа, иногда в шутку называл ее - «наша домашняя канцелярия», желая тем самым поощрить ее деятельность в этом направлении. Но чувствовалось, что это занятие и ей самой нравилось. При этом речь шла как о выполнении ею обязанностей по учету оплат по ЖКХ, но прежде всего по поддержанию контактов с внешним миром. И у нее действительно как в нормальной канцелярии всегда были наготове наши как недописанные, так и целые школьные тетрадки, стеклянная чернильница-непроливашка, ученическая ручка с набором перьев, простые и химические карандаши, всегда хорошо зачиненные с помощью простенькой точилки и, конечно же почтовые конверты с марками. Со временем эти простенькие письменные принадлежности мама обновляла, и у нее вместо перьевой ручки появились вначале чернильная авторучки, а затем и т.н. шариковая, однако свою преданность именно школьным тетрадкам в качестве материала для писем она сохранила на всю свою жизнь.

Обязанность, поддерживать почтовую связь семьи с далекими и близким людьми мама взяла на себя вполне добровольно, справедливо полагая, что у нее на это дело имеется больше времени, чем у занятого посменной работой отца. Происходило это еще и от того, что она не только в шутку, но и всерьез жила в духе когда-то сказанного ею отцу: «Конечно, Коля, ты – глава семейства, но я – шея, куда поверну, туда и голова пойдет». Отец на такое распределение функций семейного организма не обижался, и только как мог отшучивался примерами о том, что у человека первично, а что вторично, и как все это работает. Будучи влюбленным в географию, много повидавший во время службы в армии на Дальнем Востоке, водившим во время войны составы из Персии в Советский Союз, отец увлекательно рассказывал нам, детям, о том необычном, что нередко случалось с ним и встречалось ему в пути. Мама, присутствовавшая при этом, нередко вполне серьезно замечала: «Коля, а ты мне раньше не так об этом рассказывал…», и начинала исправлять его. Он же в ответ ей спокойно и с улыбкой говорил: «Валя, да все также я тебе об этом рассказывал, но это же дети… А вообще, если не хочешь слушать, так не мешай врать…». Тем не менее мы верили отцу и продолжали слушать его удивительные рассказы.

Впрочем, и мама также была умелой рассказчицей, но услышанное от нее касалось больше ее воспоминаний о детстве и юности, о наших предках и родственниках, их судьбах, причем, не только из своего, но и из отцовского рода. Данные ею их описания и характеристики, как показала и наша жизнь, были образными и достаточно правдивыми. Она была исключительно открытым и правдивым человекам, но при этом очень обязательной, отзывчивой и доброжелательной. Она очень быстро сходилась даже с совершенно ранее незнакомыми ей людьми. О лучшей попутчице в дальней дороге чем она, не надо было и мечтать. Мама, пообщавшись с соседями на одной скамейке в зале ожидания на вокзале или в купе поезда, через короткое время уже расставалась с ними как с друзьями или дальними родственниками. И к ней последние относились также хорошо, тепло и доброжелательно.

Ее разговорчивость и общительность никого никогда не раздражала, ибо была своего рода реакцией застенчивого по природе человека на вынужденное молчание и некоторое кажущееся отчуждение. Мама не могла долго переносить это даже состояние и первой делала шаг навстречу своим попутчикам. Другое дело ее общение с соседями по дому. Оно прежде всего было продиктовано желанием мамы помочь, что-то подсказать или просто посочувствовать тем из них, кого внезапно настигли те или иные жизненные трудности. Веселая и общительная, мама могла быть решительной и принципиальной особенно тогда, когда близкий ей человек нуждался в защите.

Помню, как она бесстрашно пошла навстречу выпившему соседу, поднявшего руку на свою жену, и сумела объяснить ему всю несправедливость и постыдность его поведения. Неоднократно видел, как шли к ней соседки за советом, шли, чтобы что-то одолжить (хлеб, соль, небольшую сумму денег), и она никому, никогда в этих просьбах не отказывала. Такой же внимательной, заботливой общительной она была и по отношении к наших школьным и дворовым товарищам, а также к их родителям. Про наших школьных учителей она говорила всегда только уважительно и живо откликалась на любые их замечания и пожелания в наш адрес. Кстати, свое общение с ними она продолжала и после того, как мы стали самостоятельными, взрослыми людьми.

Мама не оставляла без внимания любое полученное на наш адрес письмо. Как правило, получив письмо или поздравительную открытку, она знакомила всех домашних, а иногда соседку тетю Марусю с содержанием этих весточек, и после непродолжительного их обсуждения, сразу же садилась писать ответ своим адресатам. Став взрослыми и самостоятельными людьми, я и мои сестры, проживая на разном удалении друг от друга и от нее, с нетерпением ждали ее писем, дышавших любовью и проникнутых заботой о нас и наших детях, ее внуках. Они отличались доверительной простотой, логичной манерой изложения новостей и особой, только ей присущей, теплотой и задушевностью.

Когда Нэля и я обзавелись своими семьями и обосновались в Гродно, а Галя - в Бишкеке, мы благодаря весточкам от родителей, всегда были в курсе того, что происходило в нашей родной Лиде, а также у наших родственников по всей огромной стране. Что касается папы, то он в деле переписки полностью полагался на мамино искусство по этой части. Не скрою, что на первом году службы в армии, я и от него получал несколько писем. Помню и сегодня убористый отцовский почерк и какой-то особый, непривычный по сравнению с маминым, слог и стиль письменного обращения. Если мама писала так, как она думала и говорила, то в письмах отца присутствовало какая-то особая мужская нарочитость, солидность что ли. Письмами армейской поры я очень дорожил, и за три года службы их накопилось у меня немало. Не знаю почему, но я после увольнения в запас привез их с собой домой и спрятал в небольшой старенький чемоданчик. Многие годы он и лежал нетронутым в родительском доме, а когда родители перебрались из Лиды в Гродно, то он куда-то бесследно исчез, скорее всего пропал во время перевозки.

Когда мы выросли и разлетелись по разным городам, мама, с детства влюбленная в кино, нашла самую походящую для себя работу, вначале контролера, а затем и киоскера в новом городском кинотеатре «Юбилейном». На эту работу, несмотря на свою раннюю гипертонию, она ходила как на праздник, имея счастливую возможность смотреть все фильмы, присутствовать на встречах со звездами советского кино, изредка навещавшие г. Лиду, а главное - общаться со многими давними знакомыми. Эта работа несколько не ограничила работу «нашей домашней канцелярии», а, наоборот, активизировала ее за счет расширения тематики и потока появившейся у нее информации. Отец, выйдя на пенсию, также не мог продолжать жить без работы, и ряд лет успешно трудился электриком и лифтером в лучшей городской гостинице «Лида». Отработав и придя домой, им всегда было что обсудить. В гости к ним, почаевничать и поговорить о жизни, почти постоянно приходили соседи по дому из числа их ровесников.

После того, как наш «дом железнодорожников», стал мешать строительству путепровода взамен старого железнодорожного переезда и он пошел под снос, нашим родителям и соседям по этому дому выделили неподалеку квартиры в новой пятиэтажке. Здесь мама сразу обрела и новых подруг. Когда же маме стало трудно ходить на работу, а отцу не продлили контракт по возрасту и состоянию здоровья, нами сообща и единогласно было принято решение о необходимости переезда родителей к нам со старшей сестрой, в Гродно. Не сразу, но тем не менее все-таки состоялся обмен их лидской двухкомнатной квартиры на хорошую однокомнатную в областном центре. В конце 1980-х годов их переезд сюда состоялся, мы произвели необходимый ремонт их нового жилья, и наши родители стали постепенно осваиваться на новом месте, изучать город, обзаводиться и здесь, как и в Лиде, добрыми соседями.

Вместе с родителями сразу переместился в Гродно и поток писем, получаемых ими. Разумеется, к этому времени он значительно уменьшился из-за ухода в мир иной маминой мамы, нашей бабушки Елизаветы Ивановны, переписка с которой ранее была самой устойчивой и насыщенной, а также и других родственников старших возрастов. Однако на смену им пришли оставленные в Лиде многочисленные друзья и соседи. В «лихие» 1990-е мама и папа не бедствовали и в целом жили в достатке, хотя и не без проблем, охвативших основную массу населения Беларуси. Основной из них была, конечно же, потеря ими общей большой родины и реальная тревога за будущее своих детей, внуков и правнуков.

В 1995 году внезапно умер, не приходя в сознание папа, «побежавший» за продуктами в ближайший продовольственный магазин, а через пять лет, в 2000 году ушла из жизни и мама, причем также внезапно и не приходя в сознание. В 2013 году умерла моя старшая сестра Нэля, стоически на протяжении ряда лет боровшаяся с тяжелым заболеванием. Через какое-то время после смерти нашей Нэли ее муж Юрий Гаврилович Чепурной передал мне увесистый пакет с письмами к нашим родителям в 1990-е годы от разных лиц, находившийся на хранении у них. Характерно, что все письма в этом пакете были аккуратно разложены мамой по стопкам с учетом авторства писем и времени их получения. На большинстве конвертов в качестве получателя чаще всего указывалось имя мамы, так как именно она всегда писала ответ адресату, но в отдельных случаях в знак уважения к супружеской паре на почтовых конвертах указывалось и имя-отчество папы, наверное, не только в знак уважения к нему, но еще и потому, что он был старше мамы на девять лет. Такое же обращение к нему в самих письмах присутствовало чаще всего уже обязательно. Так обычно поступали ближайшие мамины подруги из числа ее ровесниц. Сестры же отца Ольга и Вера, мамин брат Евгений называли его всегда по имени.

Очень жаль, что в моем распоряжении не оказалось ни одного письма, направленного мамой к тем людям, с кем она переписывалась, но о их содержании можно догадываться по тому, о чем писали ей как наши родственники, так и мамины подруги и знакомые. Не будучи искушенными в тогдашней внутренней политике, участники данной переписки касались ее не напрямую, а только косвенно и чаще всего через призму волнующих их бытовых проблем, а также некоторых деталей личной жизни и жизни своего окружения.

Главная мысль, присутствующая в письмах к маме разных лиц, следующая: «Получила твое письмо, прочитала и сразу почувствовала себя так, как будто откровенно поговорила с тобой о тяжелом, наболевшем, после чего пришло облегчение и понимание того, что жить надо…». После чтения писем к маме мне показалось вполне возможным их обнародование, поскольку они несут в себе ту житейскую правду, о которой чаще всего не задумываются профессиональные исследователи, полагая, что жизнь пенсионеров всегда отличалась некоторой типичностью, связанной со старостью, болезнями, уходом в мир иной, и что некоторое, так полагают они, осложнение ее в «лихие» 1990-е годы, будучи явление само собой разумеющимся, не являются тем сюжетом, о котором еще нужно что-то и писать. С таким отношением к прошлому трудно согласиться.

Все письма публикуются в полном объеме и, за исключением некоторых деталей, касающихся личной жизни самих участников переписки, а также родных и близких им людей.

Открыть полностью в формате PDF на сайте журнала АСПЕКТ

Западная Русь