Продолжая знакомить читателей сайта «Западная Русь» с современной русской литературой, представляем творчество известного поэта из Санкт-Петербурга, Лауреата литературной премии им. Б. П. Корнилова Андрея Романова.

 Андрей Владимирович Романов родился в 1945 году в Ленинграде. Учился в художественной школе №190 (теперь – гимназия) в одном классе с ныне признанными художниками Анатолием Евменовым, Леонидом Соколовым, Виктором Альтманом и другими. По собственному признанию, «занимался живописью всегда, но в какой-то момент почувствовал особенный интерес к поэзии, тексту». С 1965 года заявил о себе как поэт, выступал на радио и телевидении, публиковался в периодических изданиях. Более подробная биография Андрея Романова на его персональной страничке в разделе наших постоянных авторов.

 Поэт, искусствовед Кирилл Козлов: «Поэт Андрей Романов, начавший когда-то с живописи, продолжает открывать свой необычный, таинственный, СЕКРЕТНЫЙ Петербург. Автор, кажется, намеренно усложняет концепцию своей поэзии, однако тем интереснее становятся совместные путешествия, поиск Истины в суровом и враждебном мире, где постоянно происходят непредвиденные конфликты. Можно ли найти здесь единственную путеводную звезду "среди бумажных звёзд восторженных, испепеляющих дотла"? Можно ли дождаться любимую "под единственным в мире дождём" и любить её "прагматичной любовь земной"? /…/ Андрей Романов – мастер петербургской лирики, создавший неповторимый образ возвышенной, космической любви к женщине. И – "точкой восхитительной опоры становится твой фирменный каблук". От поэзии – к живописи. Переходы, полутона. Исторические события, мучительные испытания, в которых закаляется русская душа и Вера».

 

---

 

 *    *    *

 Ты мне вновь про Гоголя и Вия

На уроках излагала суть,

Но тебе не признаюсь в любви я,

Педсовет пытаясь обмануть.

 

И в тумане звездного сознанья,

Под весенним паводком Невы,

Я к тебе на ветреном свиданье

Обращаюсь с ужасом на Вы.

 

Вслед нам дождик

                  плачет водосточно, –

В подворотне, дескать, наследил;

Он в тебя влюбился бы заочно,

Но его Спаситель пристыдил.

 

Кто ж нам путь космический наметит:

Ведь, надеясь в классе на успех,

Мы воскреснем на чужой планете,

Даже состояться  не успев.

 

Но тогда бросай, не веря в счастье,

На палитру ветреную кисть

И, на Стрелке совершив причастье,

От прогнозов школьных отрекись,

 

И не встретив млечного признанья,

Искупайся в звездной борозде,

Чтобы сгинул образ мирозданья

На Обводном, в масляной воде.

20 июля 2012 г.

 

 *    *    *

 Сеннáя ли, Красная Пресня,

Иль камень в чужой огород?

Опять нам припомнилась песня

Про чудо у райских ворот,

 

Что пелась в среде голубиной,

Лаская святые места,

Стремясь обозначить глубины

Тоски Иисуса Христа.

 

Но, помня процесс на Голгофе,

С презрением к жизни иной

Тянули мы горькое кофе,

Воркуя над спящей страной,

Где свадьба на Стрелке теснилась

Вразрез либеральной весне,

Где нам перестройка приснилась

В слепом летаргическом сне.

Остатки цейлонского чая

С бюджетной строки не списать.

В реальность мечту воплощая,

Летим Иисуса спасать,

Но вслед нам хохочут невежды,

Топча в коммунальном раю

Досадное время надежды

На лучшую долю свою.

 

*    *    *

Трафаретным фантиком конфетка

Поманила в звездные края…

Прочь с дороги, девка-малолетка,

Юность ненавистная моя!

Та, что даже тем, кто жить не хочет,

До кольца билетик выдает,

Но предусмотрительно хохочет:

– Проходите, граждане, вперед!

…Есть ли смысл? Ведь там, отнюдь, не сладко!

За спиной толкаются и прут.

Выпихнут и снова – пересадка,

На другой таинственный маршрут.

 

И опять: «Вперед, гардемарины,

Что вражда нам, ненависть и месть?

Нас вы не дождетесь у витрины,

Где венки пылятся в нашу честь.

Нам ли верить проискам Кассандры,

Коль, напялив бархат и кримплен,

Малолетки штопают скафандры

Астронавтам, угодившим в плен,

 

Коль на Стрелке раскололся глобус,

Чтоб Фонтанку сдать в один присест,

И отходит рейсовый автобус,

Тот, в котором нет свободных мест».

 

 

ГОЛОДНАЯ БАЛЛАДА

В день бескóрмицы, в час недорода,

ты открой мне горбатую дверь,

в декабре сорок первого года

я ушел, чтоб вернуться теперь.

 

Повелением Гласа Господня

не истёк нашим карточкам срок,

так позволь отоварить сегодня

мой постыдный блокадный паёк.

 

Так позволь, как последнюю милость,

в этот лагерный век воскресить

ту любовь, что во мне уместилась,

да тебя не смогла уместить.

 

Пусть метельной свободы полёта

ты ни разу постичь не смогла, –

(о, мечта с довоенного фото!)

для меня ты, как прежде, светла,

 

а твои безысходные слёзы

комом в горле – и нынче, и впредь…

Хочешь, я подарю тебе розы,

чтоб от голода вновь умереть?

Декабрь, 1991

 

 

 

*    *    *

 Нам досталось жить почти что вечность,

Сядь со мною рядом на траву!

Слышишь? Луч ползет по рукаву:

долгий свет, не веря в бесконечность,

пред Вселенной не склонил главу.

 

Может, всё, что мы назвали счастьем,

стерлось в нами прожитых годах,

сгинуло в приморских городах,

растворилось по сибирским чащам

в искренних сизифовых трудах?

 

Правда, если взять за холку ветер,

что сбежал от мельниц ветряных,

и взнуздать, как пару вороных, –

может быть тогда на белом свете

меньше станет лозунгов дурных?

 

 Страшный мир от края и до края

радугой червонной стал гореть.

Мир, в котором предстоит нам впредь

или встать с колен, не умирая,

или, не вставая, умереть.

 

Нам с лица земли стереть порошу,

пнуть судьбу, как мячик под кровать,

истинам расхожим не внимать,

как Сизиф, что завтра сбросит ношу,

чтоб коня свободы подковать.

 

 *    *    *

 Рассвет над страною малúнов...

И, смертью погибель поправ,

взошла ты на мост, на Калинов,

средь топей,

туманов

и трав.

 

Наш полк разгромил иноверца, -

родная, кольчугу сними

и всё, что осталось от сердца,

на Вечную Славу смени.

 

Мы сгинем во прахе и тлене         

и, церковь закрыв на засов,

воскреснем в четвертом колене

под бой барабанных часов,

 

на Стрелке построим дружину,

чтоб стали пред Богом чисты

и те,

кто сжимали пружину,

и те,

кто сжигали мосты.

 

*    *    *

И свет в окне пургой не занесён,

и зерна света обнажили строчку,

в которой надлежит поставить точку

и оборвать многосерийный сон,

 

и вновь,

   с крыльца, шагнуть в морозный звон,

где звезды, накрахмалив оторочку,

расхристанными перьями ворон

ночному небу выткали сорочку.

 

Звенит луны разменная монета...

 

Хоть стой, хоть падай,

                       хоть рыдай, хоть пой, -

ни лис, ни лось,

                     ни прочий зверь лесной,

ни волчья стая не дают ответа:

была ль нужна пустая блажь сонета

о том, как шли мы вместе над Невой?

 

 

СВЕТ СОТВОРЕНИЯ МИРА

 Я назвал бы Вселенную именем долгим твоим.

Победив небытье, не успев насладиться победой,

Разбежались трамваи, как будто Персей с Андромедой –

Опустела жилплощадь, чтоб места хватило двоим.

 

Равнодушный рассвет прикоснулся к твоим волосам,

В ожиданьи морозов надел он походные унты.

Чтоб тебя отыскать, мне отпущены были секунды,

Если на слово верить космическим звёздным часам.

 

Опускается снег, заглушая шатанья людей.

Атом выбросил кванты, как белые флаги квартира

Осаждённого города.

Свет сотворения мира

Только-только достиг петербургских ночных площадей.

 

И трамваи пристали на цыпочки, слушая снег,

Тот, который родился на фирновом лбу Эвереста,

И Дворцовая площадь, как будто чужая невеста,

Мне напомнит тебя – ту, которой давно уже нет:

 

Наша юность ушла, простудившись на встречном ветру.

Образумилась Лиговка. Мойка не знает сомнений.

И на встречном ветру, в предстоящем бреду наводнений,

Ты мне шепчешь сквозь вьюгу, что я никогда не умру.

 

*  *  *

 Запас высоты перспективности жизни сродни,

Но сколько осталось, известно лишь Господу Богу,

Пусть будут для нас ежедневно прощеные дни,

Как будто наутро пора собираться в Дорогу.

 

Второе пришествие зиждется в каждом из нас,

Господь вездесущ, всеобъемлющ и дарит Прощенье,

И каждый из нас, высоты растранжирив запас,

Не ведает сам о своем неземном назначенье.

 

С момента рожденья промчалось две тысячи  лет, -

Я был приобщен не к одной мировой катастрофе,

Но стоит ли жить и выплевывать правду в ответ,

Чтоб с этою правдой бессмертье делить на Голгофе,

 

И ржавые гвозди веками пытать на износ,

Смиренной молитвой вскрывая библейские склепы,

Ведь в каждом из нас перед сном прозревает Христос

И верить не в силах, что мы еще, собственно, слепы.

 

БОЖИЯ ПТАХА

 Робким клювиком в теплые стекла

бьет синичка: «Вставайте, я жду!»

Воробьиная полночь поблёкла

и Покровке, и нам на беду.

 

Нужно снова взорлить и поверить

в журавля, полоснувшего синь,

и пространство перстами измерить

пискаревских берез и осин,

 

и остаться, и льну поклониться,

понимая, что внемлет земля,

и кормить разбитную синицу,

в синеву отпустив журавля…

 

*     *     *

 В удачу верить – бесполезно…

И, взглядом осязая высь,

Пристал я к службам: «Всё ль железно?»,

Таможня мне сказала: «Брысь!».

 

Что ж, я границам не перечу:

Ведь, сняв с Прибалтики колье,

Твой поезд мчится мне навстречу

По однопутной колее.

 

Момент прибытья не проспать бы,

Не провалиться б от стыда,–

Ведь страшный праздник нашей свадьбы

В нас растворился без следа,

 

Когда – стремительно и жёстко –

Реальной жизни вопреки,

Ты обнадёжила подростка

Случайной нежностью руки.

 

И вновь на Витебском вокзале

Отведав злачный чебурек,

Мы на свиданье опоздали,

Обожествляя прошлый век,

 

Где поезд, выстраданный в детстве,

Летит сквозь лестничный провал,

Как в коммунальном людоедстве,

На запрещающий сигнал...

 

 

 ФЕВРАЛЬСКАЯ ОТТЕПЕЛЬ

поэма

В тревоге мрачной,

Всю ночь лизала полутьма

Асфальтов мутную прозрачность

И отсыревшие дома.

И я, превозмогая полночь,

Кричу:

- Попробуй в темноте

В последний раз прийти на помощь

Своей безропотной мечте.

 

Пусть снег с дождем стекло заклеит

В трамвае,

Где смеясь дождю,

Хранит кондуктор Лида Клемент

Билетик в молодость мою.

И там,

в конце шестидесятых,

придя со службы, твой двойник,

вдыхая флоксов сладкий запах,

к стеклу оконному приник.

 

И с высоты шестиэтажной

Он видит ночи напролет,

Как входит женщина отважно

В подъезд,

В котором не живет.

И прежде, чем в тревожном пенье

Звонок забьётся над тобой,

Вдоль сердца пролетят мгновенья,

Соизмеримые с судьбой.

 

 

Еще вчера,

Скрывая робость,

Вы были вместе!

И одни...

Но посмотри –

В какую пропасть

Уносит прожитые дни!

 

Всё изменилось на планете

С тех пор как вертится земля:

Зеленый росчерк теплосети

Разбил оковы февраля.

 

И всплески месяцев метельных

Не гонят перелетных птиц, -

Они под крышами котельных

Зимуют в обществе синиц.

 

Вот так и ты:

Достиг удач, но

Не ощутил движенья крыл

И там, на коллективных дачках,

Лицо земли своей забыл.

А где-то в царскосельских парках

Крушенье умершей листвы,

И в небе вновь пылает жарко

Пожар осенней синевы.

 

Ты ходишь возле стен вокзала,

Топча сентябрьских листьев медь,

Но вечность в полтора квартала

Не в силах ты преодолеть.

Видать еще в седьмом колене

Заложен был в тебя тот страх...

 

 

Напрасно пела Лида Клемент,

Твою судьбу держа в руках.

 

Покинь страну воспоминаний,

Вернись в сегодняшнюю ночь:

Здесь – ни упреков,

Не признаний,

Ни женщин, уходящих прочь!

 

И станет вьюга до рассвета

Лепить висячие мосты

Над штрихпунктиром парапета

И черной пропастью воды.

 Андрей Романов