Вступление от редакции сайта "Западная Русь"
Советская пропаганда, а следом современные белорусские и украинские националисты, создали и продолжают вещать миф о Российской империи как о «тюрьме народов», в которой, как часть ее «колониальной политики», существовало национальное угнетение украинцев и белорусов, а также проводилась их насильственная русификация. О том, что на самом деле в западных российских губерниях проводилась не русификация (в этом не нуждались русские – белорусы и малороссы), а деполонизация и возвращение прав коренному русскому православному населению, уже неоднократно писалось на сайте «Западная Русь». В статье Федора Гайды описывается малоизвестная в Белоруссии и на Украине история о борьбе Петра Аркадьевича Столыпина за принятие закона о земствах в западных губерниях. Согласно действовавшему в то время закону, в губерниях, где не было земств, выборы в Государственный Совет, по одному члену от губернии, проводились губернскими съездами землевладельцев, обладавших высоким имущественным цензом. В девяти западных губерниях - Виленской, Ковенской, Гродненской, Минской, Могилевской, Витебской, Киевской, Подольской и Волынской крупное землевладение находилось в основном в руках поляков. И если в первых трех из перечисленных губерний и крестьянская масса была в основном польской и литовской, то в остальных шести губерниях подавляющее большинство населения было русским, состоящим из белорусов и малороссов. Тем не менее, представителями этих губерний в Государственном Совете становились исключительно поляки.
В своей политике, направленной на достижение экономического и социального процветания России, П.А.Столыпин делал ставку на русскую национальную идею. Именно русские (великороссы, малороссы и белорусы) должны были получить больший доступ к управлению страной. Этой цели служило и изменение закона о выборах в Государственную Думу, предпринятое в 1907 г. В Манифесте 3 июня 1907 г. провозглашалось: "Государственная Дума должна быть русской и по духу". В Третьей Государственной Думе, сформированной по новому закону, представительство, к примеру, поляков сократилось с 36 до 12 депутатов, зато была образована русская национальная фракция, в которую по состоянию на конец 1909 г. входило 37 великороссов, 35 малороссов и 15 белорусов.
В статье Федор Гайда приводит интересные материалы, показывающие с какими трудностями столкнулся Столыпин, добиваясь повышения роли русских (белорусов и малороссов) в определении государственной политики, как отстаивал их право на участие в управлении государства.
Редакция ЗР.
Вспоминая события 1911 г., А.И. Гучков отмечал: «В сущности, Столыпин умер политически задолго до своей физической смерти»[1]. Подобная концепция оказалась свойственна и для историографии. А.Я. Аврех полагал, что Столыпин не мог самостоятельно определять политику, что проявилось окончательно в марте 1911 г., после чего началась затяжная «агония политической смерти» премьера[2]. В.С. Дякин считал, что «крах политического курса» Столыпина к февралю 1911 г. произошел из-за разрыва с октябристами и буржуазией, чем и воспользовались правые. После мартовского кризиса, по мнению историка, Столыпин лишь сворачивал свои реформаторские планы[3]. Напротив, по мнению А.П. Бородина, основанному на оценках современников, данных не после, а еще до сентября 1911 г., политическое положение Столыпина оставалось достаточно прочным[4]. Наиболее важными факторами при прояснении настоящего вопроса безусловно следует признать отношения премьера с Императором, палатами, правительством, а также общее развитие политической ситуации в стране и мире.
Переломным событием стал «провал» западного земства в Государственном совете в марте 1911 г. Законопроект якобы стал поводом для сплочения всех антистолыпинских сил. Однако, вопреки устоявшемуся в историографии мнению, вопрос западного земства был чрезвычайно важен для премьера. Столыпин придавал ему очень большое личное значение и был уверен в успехе[5]. Проект создавал национальные курии для блокирования политических амбиций польских помещиков. Столыпин торопился: ему было необходимо создать западное земство в 1911 г. для продвижения националистов на думских выборах 1912 г. Но 4 марта в Государственном совете во время II чтения при голосовании за курии против них проголосовало 92 человека, за – всего 68. Правые, получившие косвенную поддержку Николая II, голосовали в произвольном порядке. 37 членов правой группы (в том числе А.С. Стишинский, П.П. Кобылинский, Д.И. Пихно) голосовали за курии[6], только 28 – против[7]. Таким образом, даже их воздержание от голосования уже дало бы сторонникам курий перевес. Однако Государственный совет впервые продемонстрировал независимую от правительства позицию. Столыпин немедленно подал в отставку. На аудиенции у Императора дальнейшая альтернатива была сформулирована Столыпиным вполне четко: кабинет «реакционный» или «бюрократический под знаменем продолжения прежней политики». Сам Столыпин считал второй вариант более вероятным, а новым премьером должен был стать Коковцов. Тем не менее, на аудиенции Николай II запретил ему говорить об отставке, поскольку ему не было преемника[8]. Мнение прессы было, однако, вполне единодушно: премьер уйдет, его сменит Коковцов, но правительственный курс останется неизменным[9].
Вмешательство великих князей Александра и Николая Михайловичей и Императрицы Марии Федоровны привело к тому, что Столыпин устоял. Однако он не верил в возможность вторично провести законопроект через палаты «из-за одного упрямства» Государственного совета, почему, как вспоминал Коковцов, считал необходимым просто поставить его перед фактом и провести законопроект в чрезвычайно-указном порядке (по 87-й статье Основных законов). Столыпин также считал необходимым до 1 января 1912 г. отправить лидеров правой фронды П.Н. Дурново и В.Ф. Трепова в отпуск. Это не вызвало у Царя «никакого неудовольствия». Государственный контролер П.А. Харитонов предлагал смягчить эту меру, поскольку вопрос будет «наиболее болезненным», но Столыпин совет отверг. Самый близкий в правительстве человек к Столыпину главноуправляющий земледелием А.В. Кривошеин и министр юстиции И.Г. Щегловитов (второй «был очень решителен») активно поддержали предложения премьера. Что касается Думы, то Столыпин не верил в реальное ухудшение отношений с ней, поскольку она «будет недовольна только наружно»[10]. А.А. Бобринский отметил: «Кризис закончился огромным, неслыханным триумфом Столыпина»[11]. Столыпин по слухам даже получил право уволить до 25 членов, но не хотел к нему прибегать[12]. В заседании Государственного совета Стишинский от имени Дурново заявил о сложении полномочий. Трепов не подчинился распоряжению и подал в отставку. На том же заседании Государственный совет отклонил законопроект подавляющим большинством голосов[13].
На факт сохранения Столыпиным своего поста октябристский «Голос Москвы» отреагировал сразу: «Умеренный кабинет мыслим в настоящее время только во главе с П.А. Столыпиным»[14]. В ответ на действия Государственного совета Гучков инициировал спешное повторное проведение проваленного законопроекта через Думу[15]. Однако 12 марта последовал неожиданный роспуск палат на 3 дня с целью проведения законопроекта по 87-й статье. В памятной записке редактору «России» С.Н. Сыромятникову Столыпин отметил, что Царь «всецело одобряет» его национальную политику, «препятствия создаются искусственно», а прохождение законопроекта «рушилось на интриге». При вторичном внесении до лета он не мог быть рассмотрен, и Западный край был бы «смущен и нравственно потрясен»[16]. Для Думы роспуск оказался полной неожиданностью[17]. Националисты ликовали, октябристы, наоборот, были возмущены[18]. Однако в октябристских кругах царило убеждение, что «коренная ошибка» Столыпина крылась именно в том, что он не сговорился с Гучковым[19]. Гучков действительно был «крайне недоволен», что Столыпин прервал сессию без предварительной договоренности с ним[20]. «Голос Москвы» проповедовал «суровый и энергичный протест», но утверждал, что сам Столыпин «либеральнее своей политики». Октябрист А.Ф. Мейендорф (двоюродный брат Столыпина) отмечал: «Нельзя допускать, чтобы Государственный совет превращался в учреждение, одобряющее все, что предложит правительство»[21]. 12 марта состоялось заседание октябристского бюро: было решено голосовать против законопроекта, если он будет проведен по 87 статье, что «сразу приподняло настроение фракции». Гучков считал борьбу неизбежной, иначе роль октябристов «сведется к нулю»[22]. Столыпин принял делегацию октябристов в составе М.В. Родзянко, П.В. Каменского и Ю.Н. Глебова (Гучков на эту встречу, конечно, не поехал). Октябристы выразили протест, чем Столыпин был «очень удивлен». Ночью они опять посетили Столыпина и привезли ему резолюцию фракции, на что премьеру оставалось только выразить сожаление, потому что решение уже было принято на Высочайшем уровне[23]. Как считали октябристы, Столыпиным «все советы Гучкова и его искательство отвергнуты с оттенком даже пренебрежения»[24]. После этого Гучков подал в отставку с поста председателя Государственной думы.
13 марта западное земство было проведено по 87-й статье[25]. «Россия» отмечала, что нарушения закона совершено не было. Газета с некоторой иронией отмечала, что палаты смогут внести свои поправки в законопроект также в порядке 87-й статьи[26]. «Вестник Европы» имел повод заключить, что бюрократия, взяв под контроль земство в 1905 г. и низведя политическое значение Государственного совета в 1911 г., стала совершенно всевластной[27]. Значение кризиса было признано «Речью» не менее важным, чем событий 3 июня 1907 г.[28] Милюков констатировал: «П.А. Столыпин уйдет или будет отпущен при тихой погоде и безоблачном небе, когда никто не мог бы сказать, что уход премьера знаменует собою и потрясение незыблемого догмата» о том, что «парламента у нас нет»[29]. Октябристский публицист А.В. Бобрищев-Пушкин (Громобой) писал, что правительство отвергло сотрудничество думского центра: «Готовы были верить, жаждали верить – и остались с пересохшими губами, и в протянутую руку получили даже и не камень. Хотели перед Европою сохранить конституционное лицо. Скоро будет видно, успокоили ли таким путем Россию, но уж Европу-то, наверное, потеряли»[30]. На заседании октябристского ЦК было решено внести спешный запрос о незаконности действий Столыпина, однако вопрос о сложении октябристами депутатских полномочий был отложен на сутки[31]. Заседание вышло очень бурным, но единой позиции не было[32]. «Голос Москвы» выступал против столь радикальной меры, напоминая, что партия «никогда не была партией мирного сопротивления»[33]. В конце концов, ЦК проголосовал против сложения полномочий, но за переход в оппозицию. Уклонение Столыпина от спешного ответа на инициированный октябристами думский запрос, по мнению депутатов, привело бы к тому, что они не проголосовали бы за строительство 4 броненосцев, планировавшихся в рамках Морской программы[34]. Как указывало «Новое время», сам характер запроса фактически означал переход октябристов к требованию «ответственного министерства»[35]. «Русские ведомости» полагали, что октябристы после своих шагов должны были добиваться отставки Столыпина или роспуска Думы, что представлялось более вероятным[36].
20 марта, накануне перевыборов председателя Думы, Гучков был принят Столыпиным. Октябристский лидер «вынес впечатление, дающее мало надежды на то, что политический кризис будет улажен» и захотел «на некоторое время» отойти от политической жизни[37]. В разговоре со Столыпиным Гучков сказал: «Вы некоторый урон нанесли нашей молодой русской конституции, но главный – это то, что вы сами себе нанесли удар. Если раньше с вами считались, как с человеком, имеющим большой вес, то это, по-моему, политическое харакири». Гучков даже раскритиковал меры против Дурново и Трепова[38]. Однако мнение октябристской фракции не было столь категорично; вскоре в ней уже начался сбор подписей за пересмотр принятых решений[39]. 27 марта Гучков отбыл на Дальний Восток[40]. Струве верно отметил, что, несмотря на все заявления, своим отъездом октябристский лидер как бы доказывал незначительность для него происходивших событий[41]. Поведение Гучкова и фракции вели к тому, что конфликт в результате должен был уладиться[42]. При твердой позиции премьера октябристская оппозиция была малоперспективна.
Успокоение произошло слишком быстро. Еще в разгар конфликта игравший в принципиальность «Голос Москвы» уже готовил пути к отступлению: ««Оппозиционная» печать предается безудержному ликованию по поводу конституционного, или лучше сказать, антиконституционного промаха, сделанного г. Столыпиным. Эта печать выражает величайший страх, как бы инцидент не уладился и как бы вновь не наладилась правильная работа в Г. Думе». Практика увольнения в отпуск членов палаты называлась обычной для Европы – в тех случаях, когда относится «к области мер личного воздействия на близкие и особенно доверенные круги». И только в России, где все это ново, она «привлекает нервное любопытство широких масс», а в Государственном совете – «толки о том, что правительство стремится, чтобы назначенные члены Г. Совета были его «холопами»»[43]. Единственной реальной кандидатурой на освободившийся пост председателя Государственной думы оказался М.В. Родзянко. Отставной поручик Кавалергардского полка и сын гвардейского полковника 52-летний Родзянко имел многочисленные связи в столице, в частности, был давним знакомым Столыпина[44]. «Речь» объявила избрание Родзянко капитуляцией октябристов перед Столыпиным[45]. На аудиенции Царь поинтересовался у Родзянко, проголосует ли Дума за Морскую программу, в чем Родзянко выразил сомнение. Сам Родзянко задал вопрос о 87 статье и, несмотря на нежелание Царя отвечать прямо, получил ответ, что на ее применение есть разные точки зрения. Таким образом, Николай II выразил косвенную поддержку шагу Столыпина. В заключение Родзянко, по его словам, «так «осмелел», что, откланиваясь, решился задать вопрос прямо и спросил: «Ваше Величество, довольны ли Вы Думой?» Государь, после некоторого раздумья и, как показалось Родзянко, не без колебания ответил: «Да, доволен»»[46]. Считалось, что своей искренностью Родзянко серьезно поправил положение. Кроме того, на правах старого знакомого он пригласил Столыпина в Думу[47].
Как и Гучков, председатель Государственного совета М.Г. Акимов также подал в отставку, но она не была принята. После Высочайшей аудиенции он мог выступить в Государственном совете с заверением палаты в неизменной милости Императора[48]. Акимов наедине переговорил с Дурново, после чего состоялось совещание правых, на котором царило «неописуемое ликование» и было решено и далее прибегать к тайному голосованию для борьбы с правительством[49]. Правые якобы были намерены вернуться к своей обычной тактике вести борьбу с премьером «тихой сапой». Пошли слухи о милостивом обращении Императора через Акимова к Дурново и о возможности досрочного возвращения Дурново и Трепова[50]. 1 апреля Столыпин выступил в Государственном совете. Думские депутаты присутствовали в заседании, в самой Думе даже не было кворума[51]. Ссылаясь на европейские примеры, премьер отверг обвинения в нарушении Основных законов, в «оскорбительном, даже небрежительном отношении правительства к Верхней или даже обеим палатам», а также настаивал на политической необходимости западного земства[52]. Тем не менее, Совет не был удовлетворен объяснениями премьера: лишь 53 члена поддержали их, 99 выступили против[53]. Однако Император, и об этом знали члены законодательных палат, был на стороне Столыпина, а потому его положение представлялось прочным[54]. 10 апреля к Пасхе Столыпин был награжден орденом св. блгв. Александра Невского при Высочайшем рескрипте (в нем отмечалось: «многосложная деятельность Ваша заслужила Вам совершенное мое благоволение»[55]). Однако Николай II начал колебаться в отношении жестких мер, предпринятых по отношению к Дурново, и предполагал вернуть его в Государственный совет к концу сессии. Этим было вызвано письмо Столыпина Николаю от 1 мая. Премьер отвергал обвинения в том, что «поддался личному чувству, чувству гнева» и поставил Царя в «неудобное» положение по отношению к Дурново, чьи заслуги перед Монархом были несомненны. Настоящим мотивом действий Столыпина, по его собственным словам, были «государственная необходимость, спокойное течение государственных дел». Нужно было преодолеть «искусственную обструкцию», организованную Дурново, иначе, как отмечал премьер, «дела будут задерживаться в учреждении, которое, по природе своей, не должно этого делать». Столыпин предлагал отложить планируемую в отношении Дурново «милость» до начала новой сессии, поскольку Дурново уезжал заграницу, а сессия должна была закончиться через 2 недели. Досрочная мера могла быть воспринята как «демонстрация, доказательство какого-то нового поворота в политике»[56].
27 апреля Столыпин выступил с речью в Думе[57]. «Голос Москвы» приводил цитату из передовой гр. Пфейля в «Tagliche Rundschau»: «Форма речи, отличающаяся необыкновенной ясностью, отсутствие всякого искания сочувствия партий, безусловная решительность, исключающая всякую возможность уступок, живо напоминают лучшие речи Бисмарка по конституционному вопросу». Однако, как отмечали слушавшие, премьер не был похож на себя[58], как отмечалось, был «очень бледный» и «страшно» волновался. Речь оказалась «неубедительной не только для слушателей, но и для самого оратора». Во время ответной речи Пуришкевича Столыпин вышел из зала[59]. Остальные министры, кроме Щегловитова, также покинули заседание до его окончания[60]. Логику речи премьера кадеты комментировали следующим образом: «Это было бы почти возвращением к «совещательной» Думе времен Лорис-Меликова и Булыгина»[61]. Дума, неожиданно для октябристов и благодаря уклонению правых от голосования, набрала более 2/3 голосов против разъяснения Столыпина. Это позволяло ей по ст. 60 Основных законов через своего председателя обратиться к Императору напрямую, однако октябристы на это не пошли[62]. В большинстве своем они не мыслили себе полного разрыва со Столыпиным. Именно поэтому 7 мая октябристская фракция приняла решение о консолидированном голосовании под угрозой удаления из своего состава[63]. Между тем, парламентская сессия явно стремилась к финалу: на заседаниях присутствовало 140-150 человек (при кворуме в 146)[64]. 13 мая думская сессия завершилась, 28 мая на вакации разошелся и Государственный совет.
Поражение октябристов не могло не повлиять на настроения радикалов. А.В. Гоголевский отмечает, что анализ ситуации к концу столыпинского периода вел кадетов к мысли «о надвигавшемся на империю невиданных масштабов социально-политическом кризисе»[65]. Однако так сгущать краски вряд ли стоит. Настроение кадетов было умеренно-оптимистичным. В марте на довыборах в Думу по второй московской курии вместо выбывшего Ф.А. Головина был переизбран Н.В. Тесленко. Число проголосовавших за октябристов снизилось в 3,5 раза[66], поэтому В.С. Дякин посчитал этот факт свидетельством провала октябристов[67]. Конечно, кадетский кандидат заведомо должен был здесь победить, но не могло не сказаться на активности сторонников октябристов, но сами по себе цифры также были красноречивы. На партийном совещании 16 апреля Ф.И. Родичев предложил начать борьбу с опорой на собрания и печать, но большинство опасалось ответных мер. Решено было готовиться к изменениям, поскольку положение Столыпина расценивалось как шаткое, а московские кадеты даже прочили в его преемники Гучкова[68]. По результатам мартовского кризиса кадеты на своей майской конференции констатировали рост недовольства в стране и снижение авторитета парламента. Неотложной задачей было признано «создание более нормальных условий для правильного функционирования конституционного строя в России». Однако для осознания этой задачи теми силами, от которых зависела ее реализация, по мнению кадетов, должно было пройти «вероятно, немало времени»[69]. Кадеты рассчитывали на крестьянское (в связи с недородом), рабочее и студенческое движение уже грядущей осенью. Все правые, включая правых октябристов, по кадетским оценкам могли взять «не более 10-12 %». Однако Милюков полагал, что выборную кампанию нужно было проводить без крайностей, чтобы не вызвать новый избирательный закон или репрессий[70]. Бороться против этого кадеты не могли.
Главной угрозой политическому будущему премьера было его физическое состояние. С весны болезнь значительно ослабляла активность Столыпина[71]. «Столыпин вышел из парламентской борьбы несколько утомленным, казалось, что энергия его ослабела», - вспоминал министр торговли и промышленности С.И. Тимашев[72]. 5 апреля Столыпин отбыл в отпуск в поместье[73], где находился почти 5 месяцев с короткими перерывами. В конце мая Столыпин в личной беседе сознался Коковцову, что совсем подорвал здоровье, и просил взять на себя председательствование на период его продолжительного отдыха[74]. Однако печать опровергала пущенные «Биржевыми ведомостями» слухи о его возможной отставке и утверждала о даровании ему графского достоинства 24 августа[75]. Сам Столыпин вовсе не собирался уступать Коковцову свой пост. Наоборот, 10 августа товарищем министра торговли и промышленности был назначен П.Л. Барк. Как вспоминал Тимашев и сам Барк, Столыпин и Кривошеин таким образом готовили смену Коковцову[76]. Этому плану сочувствовали и правые[77].
Правительство также активно продолжало работу над проектами реформирования местного управления и самоуправления. Проект о реформе полиции был подготовлен товарищем министра внутренних дел А.А. Макаровым к лету 1911 г. и внесен на рассмотрение Совета министров[78]. Проект предусматривал усиление централизации и специализации полиции, увеличение ее штата и жалования. Жандармерия в проекте фактически была выведена из ведения губернаторской власти. В случае, если расходы на содержание полиции превышали 15% расходов самоуправлений, государство принимало на себя дополнительные расходы. На заседании 12 июля против проекта реформы выступил только Коковцов[79]. Кн. Мещерский подытожил: «Жандарм победил»[80]. Кроме того, в мае в правительственный законопроект об уездном управлении была внесена поправка, в соответствии с которой уездный совет должен был возглавить предводитель дворянства. В историографии это связывается с уступкой Столыпина правым[81], однако нет оснований не считать, что сам Столыпин, отказавшись от масштабной административной реформы, не пришел к такому решению. 21 мая Совет министров рассмотрел и принял законопроект о земско-городском кредите; 21 августа он был утвержден[82]. 23 августа Столыпин направил государственному секретарю Макарову на заключение подготовленный проект закона об обществах и союзах[83]. 2 мая состоялась долгожданная смена обер-прокурора С.М. Лукьянова, а назначение неожиданно получил бывший товарищ обер-прокурора при Победоносцеве В.К. Саблер[84]. Оттяжка отставки Лукьянова произошла из-за прохождения в палатах бюджета Синода и нашумевшего «дела Илиодора». В письме Императору Столыпин признавал свою вину в истории с Илиодором, таким образом, не возражая против смены Лукьянова[85]. Приход Саблера нельзя было назвать противодействием Столыпину, хотя он и привел к коррекции обер-прокурорской политики. 26 мая не был утвержден прошедший обе палаты законопроект о правах лиц, снявших сан[86], а в августе уже был подготовлен законопроект о приходе[87].
Общая ситуация в мире способствовала упрочению положения Столыпина. С марта 1911 г. происходило резкое осложнение внешнеполитического положения: в решающей стадии находился русско-китайский кризис, также возникла ощутимая угроза Балканской войны. В мае балканские события и марокканский кризис уже грозили общеевропейской войной. В Думе вопрос военных ассигнований приобрел особую актуальность. Появилась новая возможность для заключения политических сделок. Это облегчалось перестановками в правительстве. 15 марта подал в отставку морской министр Воеводский. По единому мнению думцев, он был «просто глупый человек»[88]. 19 марта министром назначен вице-адмирал И.К. Григорович, уже приобретший авторитет в думских кругах. В апреле-мае вопрос о флоте в Думе был решен: Морская программа была принята Думой.
В августе на выборах в западных земствах националисты добились значительного успеха[89]. Была избрана горячая для крестьян пора, чтобы они не были активны на земских выборах. Энтузиазма на выборах не было и правительство провело нужных людей из среды интеллигенции[90]. Столыпин заранее был уверен в благоприятных результатах[91]. В либеральной прессе отмечалось, что администрация впервые стала вмешиваться в выборную процедуру[92]. Однако далее политического давления премьер не шел. Накануне начала новой сессии Л.А. Тихомиров пытался склонить Столыпина к изменению Основных законов. 9 июля Столыпин сделал пометку на полученном письме: «Все эти прекрасные теоретические рассуждения на практике оказались бы злостной провокацией и началом новой революции»[93]. Сам Столыпин так оценивал перспективы третьеиюньской системы: «Война в ближайшие годы, особенно по непонятному для народа поводу, будет гибельна для России и династии. Напротив того, каждый год мира укрепляет Россию… Главное это то, что с каждым годом зреет: у нас складывается и самосознание, и общественное мнение. Нельзя осмеивать наши представительные учреждения. Как они ни плохи, но под влиянием их Россия в пять лет изменилась в корне и, когда придет час, встретит врага сознательно. Россия выдержит и выйдет победительницею только из народной войны»[94]. Из Киева за 3 дня до покушения премьер написал одно из самых оптимистичных писем жене: «Факт, и несомненный, что нашлись люди, русские, настоящие люди, которые откликнулись и пошли с воодушевлением на работу. Это отрицали и левые, и кр[айние] правые. Меня вела моя вера, а теперь и слепые прозрели»[95]. Но на следующий день 29 августа Коковцов застал Столыпина «далеко не радужно настроенным»: он встретил плохое отношение со стороны придворных[96]. Впрочем, вряд ли можно было бы этому удивляться. Однако и недовольство окружения Царя слишком самоуверенным поведением премьера, и даже зревшее недовольство у молодой Императрицы и самого Николая II в начале ХХ века уже не могли быть решающими факторами для столь громкой отставки. Слова Милюкова о том, что Столыпин «уйдет или будет отпущен при тихой погоде и безоблачном небе», в конечном счете были верными – однако «тихой погоды» пока не предполагалось.
Итак, отставки Столыпина по политическим причинам в ближайшее время не предвиделось. Происходила не агония, а трансформация правительственного курса, его корректировка под влиянием обстоятельств и эволюции взглядов премьера. Октябристы продемонстрировали свое нежелание переходить в оппозицию, пока правительственная власть находилась в надежных руках. Достойных политических преемников или альтернатив Столыпину никто так и не нашел, что было дополнительным аргументом в пользу прочности его позиции. Однако сама Третьеиюньская система – детище премьера – все более и более нуждалась в переосмыслении.
Литература:
[1] Падение царского режима. Стенографический отчет допросов Верховной следственной комиссии. В 7 т. Под ред. П.Е. Щеголева. Т. 6. М.-Л., 1926. С. 252.
[2] Аврех А.Я. Столыпин и Третья Дума. М., 1968. С. 341-349.
[3] Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Л., 1984. С. 493, 495.
[4] Бородин А.П. Столыпин. Реформы во имя России. М., 2004. С. 198-218.
[5] Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания (1903–1919 гг.). М., 1992. Т. 1. С. 386-387.
[6] Бородин А.П. Столыпин. Реформы во имя России. М., 2004. С. 115.
[7] Бородин А.П. Государственный совет России (1906-1917). Киров, 1999. С. 200-203.
[8] Запись рассказа П.А. Столыпина об аудиенции у Николая II // П.А. Столыпин. Грани таланта политика. М., 2006. С. 491-492.
[9] Новое время, 8 марта 1911 г.; Голос Москвы, 8 марта 1911 г.; Русские ведомости, 10 марта 1911 г.
[10] Коковцов В.Н. Ук. соч. Т. 1. С. 389-392.
[11] Дневник А.А. Бобринского // Красный архив. 1928. № 1 (26). С. 146.
[12] Голос Москвы, 15 марта 1911 г.
[13] Коковцов В.Н. Ук. соч. Т. 1. С. 395.
[14] Голос Москвы, 12 марта 1911 г.
[15] Из кулуаров Государственной думы: информационные листки «Осведомительного бюро» за 1911 год. Подготовка текста, вступительная статья и примечания И.В. Лукоянова // Нестор. Журнал истории и культуры России и Восточной Европы. № 7. Между двух революций 1905-1917. Источники, исследования, историография. СПб., 2005. С. 121.
[16] П.А. Столыпин глазами современников. / Под общ. ред. П.А. Пожигайло. М., 2008. С. 312.
[17] Из кулуаров Государственной думы… С. 127.
[18] Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906-1911: Дневник и воспоминания / Вступ. статья, подгот. текста, биогр. словарь и коммент. Б.М. Виттенберга. М., 2001. С. 81. 14 марта.
[19] Из кулуаров Государственной думы… С. 127.
[20] Глинка Я.В. Ук. соч. С. 81. 12 марта.
[21] Голос Москвы, 13 марта 1911 г.
[22] РГИА. Ф. 669. Оп. 1. Д. 7. Лл. 31-35.
[23] Голос Москвы, 15 марта 1911 г.
[24] Глинка Я.В. Ук. соч. С. 83. 23 марта.
[25] Всего за период функционирования III Думы по 87 ст. было проведено 6 законопроектов (Дякин В.С. Чрезвычайно-указное законодательство в России (1906-1914 гг.) // Дякин В.С. Был ли шанс у Столыпина? Сборник статей. СПб., 2002. С. 143).
[26] Россия, 13 марта 1911 г.
[27] Вестник Европы. 1912. № 2. С. 407-415.
[28] Речь, 13 марта 1911 г.
[29] Русское слово, 17 марта 1911 г.
[30] Голос Москвы, 22 марта 1911 г.
[31] Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов, конференций и заседаний ЦК. 1905-1915 гг. Т. 2. М., 2000. С. 324-325.
[32] РГИА. Ф. 669. Оп. 1. Д. 7. Лл. 37-38.
[33] Голос Москвы, 15 марта 1911 г.
[34] Из кулуаров Государственной думы… С. 126-127.
[35] Новое время, 22 марта 1911 г.
[36] Русские ведомости, 15 марта 1911 г.
[37] Голос Москвы, 22 марта 1911 г.
[38] Александр Иванович Гучков рассказывает... С. 112.
[39] Из кулуаров Государственной думы… С. 129, 131.
[40] Голос Москвы, 25 марта 1911 г.
[41] Струве П. Еще один «кризис» на политической сцене // Русская мысль. 1911. №4. II паг., с. 163-164.
[42] Глинка Я.В. Ук. соч. С. 83. 23 марта.
[43] Голос Москвы, 19 марта 1911 г.
[44] РГИА. Ф. 669. Оп. 1. Д. 7. Л. 58 об.
[45] Речь, 23 марта 1911 г.
[46] Из кулуаров Государственной думы… С. 135.
[47] РГИА. Ф. 669. Оп. 1. Д. 7. Л. 58 об.
[48] Речь, 15 марта 1911 г.
[49] Голос Москвы, 17 марта 1911 г.
[50] Из кулуаров Государственной думы… С. 129-130.
[51] Голос Москвы, 2 апреля 1911 г.
[52] Столыпин П.А. Нам нужна великая Россия…: Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906-1911 гг. / Предисл. К.Ф. Шацилло, сост., коммент. Ю.Г. Фельштинского. М., 1991. С. 341-352.
[53] Государственный совет. VI сессия (1910-1911). СПб., 1910-1911. Стб. 1860.
[54] Дневник А.А. Бобринского // Красный архив. 1928. № 1 (26). С. 150.
[55] П.А. Столыпин. Биохроника. М., 2006. С. 355.
[56] П.А. Столыпин. Переписка. М., 2004. С. 70-71.
[57] Голос Москвы, 3 мая 1911 г.
[58] Коковцов В.Н. Ук. соч. Т. 1. С. 397.
[59] РГИА. Ф. 669. Оп. 8. Лл. 1-2 об.
[60] Большой день // Голос Москвы, 29 апреля 1911 г.
[61] Милюков П.Н. Воспоминания. М., 1991. С. 334.
[62] Из кулуаров Государственной думы… С. 136-137.
[63] Голос Москвы, 8 мая 1911 г.
[64] Там же. 22 апреля 1911 г.
[65] Гоголевский А.В. Русский либерализм в последнее десятилетие империи. Очерки истории 1906-1912 гг. СПб., 2002. С. 228.
[66] Русские ведомости, 22 марта 1911 г.
[67] Дякин В.С. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907-1911 гг. Л., 1978. С. 184.
[68] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 27. т. 1. Л. 1-3.
[69] Съезды и конференции конституционно-демократической партии. Т. 2. М., 2000. С. 327.
[70] Там же. ГАРФ. Ф. 102. Д. 27. Ч. 46. Л. 3-4 об., 6-6 об.; Ч. 57. л. Б. Л. 4-4 об.
[71] Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора // Вопросы истории. 1997. № 4. С. 109.
[72] РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Д. 48. Л. 76.
[73] Голос Москвы, 6 апреля 1911 г.
[74] Коковцов В.Н. Ук. соч. Т. 1. С. 399-400.
[75] Голос Москвы, 21 июня 1911 г.; Речь, 23 июня 1911 г.
[76] Тимашев С.И. Кабинет Столыпина: из «Записок» министра торговли и промышленности // Русское прошлое. Историко-документальный альманах. Кн. 6. СПб., 1996. С. 109; Барк П.Л. [Воспоминания] // Возрождение. 1965. № 157. С. 59. К8
[77] ГАРФ. Ф. 932. Оп. 1. Д. 132. Л. 43.
[78] Как отмечал С.Е. Крыжановский, «недостаточность и технические несовершенства» полиции стало впоследствии одной из основных причин успеха Февральской революции; по его словам, соотношение полиции и населения в Петербурге и Лондоне различалось более чем в 5 раз в пользу британской столицы (О характере государственного строя России (из записок С.Е. Крыжановского 1926 г.) // Вопросы истории. 2008. № 6. С. 6).
[79] Речь, 6 мая 1911 г.
[80] Речи консерватора // Гражданин. 1911. № 27. С. 1-2.
[81] Административные реформы в России: история и современность. Под ред. Р.Н. Байгузина. М., 2006. С. 314.
[82] Особые журналы Совета министров Российской империи. 1909-1917 гг. / 1911 год. М., 2002. С. 197-207.
[83] П.А. Столыпин. Переписка… С. 428-430.
[84] В общественных кругах ожидали назначения обер-прокурором дворцового коменданта В.А. Дедюлина или попечителя московского учебного округа А.А. Тихомирова (Голос Москвы, 4 мая 1911 г.).
[85] П.А. Столыпин. Переписка… С. 66-68.
[86] Фирсов С.Л. Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.). М., 2002. С. 382.
[87] Новое время, 10 августа 1911 г.
[88] Из кулуаров Государственной думы… С. 119.
[89] Новое время, 6 августа 1911 г.
[90] Глинка Я.В. Ук. соч. С. 85-86.
[91] Палеолог С.Н. Около власти. Очерки пережитого. М., 2004. С.164.
[92] Внутреннее обозрение // Вестник Европы. 1911. № 8. С. 369-372.
[93] Тихомиров Л.А. Христианство и политика. Калуга, 2002. С. 359-366. См. также с. 348-351.
[94] П.А. Столыпин – А.П. Извольскому, 28 июля 1911 г. // П.А. Столыпин. Переписка… С. 425-426.
[95] П.А. Столыпин – О.Б. Столыпиной, 28 августа 1911 г. // Там же. С. 613.
[96] Коковцов В.Н. Ук. соч. Т. 1. С. 405-406.
Федор Гайда
Опубл.: Ключевские чтения – 2010. История России: личность, общество и природа страны:
Материалы Всероссийской научной конференции: Сборник научных трудов. М., 2010. С. 47-55.
Электронный вариант для публикации на сайте "Западная Русь" пре6доставлен автором.