Поляки не помнят русского «золотого века», они не помнят русского единства и для них его просто нет. А то, что оно есть для самих русских, вынуждает их к активному отрицанию русскости. Русских нет, есть россияне, украинцы и белорусы. Русской земли нет, есть российская и польская, на которой живут украинцы и белорусы. И т.д. Так, даже в самом польском языке невозможно выразить существование русского народа. Например, как перевести на польский язык фразу «80% россиян составляют русские»? Дословный перевод невозможен. Для поляков русских просто нет. И в этом важнейшая проблема для наших взаимоотношений: с одной стороны, русские не хотят признавать каких-либо польских прав на Русскую землю (и, оговорюсь, что на мой взгляд это обоснованно: любой народ имеет право на самозащиту на своей исторической территории), а с другой стороны поляки не хотят признавать существование народа, для которого вся Русь – своя земля и своё священное пространство. Они не знают о русских, они готовы иметь дело только с россиянами, то есть с воображённым в польской культуре народом, который по своей идентичности имеет отношение только к землям на восток от границ Первой Речи Посполитой.
Надо признать, раскол Руси, начатый поляками и довершённый большевиками, действительно имеет место быть и постепенно входит в народное сознание. Владимир Путин даже предположил в одном из своих выступлений 2001 года, что в XXI веке может сложиться такой новый народ – россияне. Однако мало кто серьёзно отнёсся к такой фантастической идее: есть факт русской идентичности, и пока что трудно представить, чтобы она полностью исчезла. Как и трудно себе представить малые народы России, отказавшиеся от своей этнической идентичности в пользу новой национальной. Русских нет в польском языке и в польском самосознании, но они есть в реальности, и от этого никуда не деться.
Так, мы видим ситуацию, когда на одном геополитическом пространстве сосуществуют друг с другом два народа, сама идентичность которых запечатлела разные времена и разные «свои» пространства. Это различие восприятия можно увидеть по любым польским и русским текстам, касающимся судеб Западной Руси (для русских) и Восточных Кресов (для поляков).
* * *
Для иллюстрации сказанного я приведу в пример то, что мне попалось в руки буквально в последние дни перед нашим круглым столом. Такой случайный выбор источников оправдан тем, что для иллюстрации описанного выше можно использовать почти любые тексты русского и польского происхождения, касающиеся взаимных отношений и исторической памяти, так что критерий «что на днях под руку попало» здесь по-своему неплох. Для начала процитирую несколько мест из верноподданнических адресов дворян западнорусских губерний, написанных на имя царя Александра Второго (РГИА, ф.796, оп.205, № 440). Сборник современных, написанных разными подчерками, копий имеет тот недостаток, что в нём не указаны ни даты, ни имена подателей. Однако в данном случае это и не важно: такие прошения были столь типичны, что переписчики не считали нужным указывать конкретные данные, и сама их типичность, если угодно банальность, нам и важна. Не принципиально также, были они написаны по случаю восшествия Александра II на престол или в связи с событиями 1863-64 гг. – в любом случае именно «польский вопрос» оказывался одним из важнейших для всех дворян западнорусских губерний, что русских, что поляков. И потому почти в каждом таком адресе присутствуют своего рода краткие исторические очерки, призванные подтвердить слова автора. Они-то нам и интересны.
Вот, для начала, отрывок из обращения к царю, судя по тексту, польского дворянина Подольской губернии. К сожалению, это единственное письмо польского авторства из этой папки, однако оно достаточно выразительно и даёт возможность увидеть основные моменты польского восприятия.
«Августейший монарх! … Русь соединилась с Польшей торжественным и добровольным Люблинским договором, целыми поколениями принимала формы родственной цивилизации. Образованность и общественная жизнь её, с незапамятных времён запечатлены характером исключительно польским! Источником силы и сохранения польского элемента, независимо от последовавших политических переворотов, есть лежащая в основании его идея народного представительства и гражданской свободы! В продолжении последнего полувека политика, противная господствующему в этом отношении духу, бывала причиной непрерывного раздора, которого безвыходное положение глубоко беспокоит всякого благомыслящего гражданина. Дворянство Подольской губернии всеподданнейше просит Ваше Императорское Величество об устранении упомянутого положения Августейшею Волею Своею! Исключительное ведущее к этому средство Дворяне Подольской Губернии усматривают в восстановлении Административного единства Польши со включением в состав её Западного края, и с полным уважением прав вызванного в настоящее время на поприще общественной деятельности местного сельского населения».
Здесь примечательны несколько моментов. Во-первых, польский автор пишет о соединении «Руси с Польшей», а не «западнорусских земель». Несмотря на то, что он обращается к русскому царю, который, разумеется, никогда не признавал и не мог признавать подчинения Руси Польше, но лишь её части, для поляка «Русь» ограничивается только теми землями, на которых имело место польское господство, в русском же царе он видит внешнюю, пришлую власть иноземного монарха. Для него Россия – это не Русь, и царь российский – не русский царь, ибо Руси природна польская власть.
Во-вторых, ему не свойственно знание о том, когда конкретно подольские земли были включены в состав Польши: для него вся Русь вошла в Польшу по «Люблинскому договору» (напомню, большая часть Подолии была подчинена поляками задолго до этого события). Но здесь актуализируется миф о добровольном характере Люблинской унии, игравший и по сей день играющий важнейшую роль в польском мышлении о Кресах.
В-третьих, показательно, что историческая память автора очень короткая – события до XVI века ему представляются «незапамятными временами». И это очень точно: польская память об истории Кресов «не помнит» их допольского прошлого, игнорирует непольскую культуру этих земель. Вообще, польское понятие о Восточных Кресах часто недопонимается в русской культуре: его воспринимают как обозначение территориальных пространств, тогда как оно определяет скорее культурные пространства. Помню, как-то в одном из польских книжных магазинов я взял посмотреть альбом фотографий, называвшийся «Культура Кресов» (или как-то иначе, но примерно так) и с удивлением для себя обнаружил в нём изображения памятников только польской культуры и ничего, напоминавшего бы о непольском культурном наследии этих земель. Тогда я смог ясно осознать, что такое «Кресы» для поляков: это не вообще земли (Западной) Руси, это пространство именно польской культуры. Как очень точно сказано Анджеем Новаком во Введении к «Истории Кресов», сама эта история начинается только тогда, когда «Польша вышла на пространства православной, русской земли». Кресы – это пространство польской экспансии, а совсем не конкретные земли со всем многообразием их истории, и именно как таковые они вошли в польское самосознание, став одной из основ польской идентичности. Такое восприятие не предполагает памяти о допольской истории этих земель, не предполагает и акцентуации их непольской составляющей в более позднее время. И автор обсуждаемого текста, начиная польскую историю своей родной земли с Люблинской унии, характеризует всё, что было до польского присутствия на русских землях, как «незапамятные времена», причём даже они ему представляются уже польскими. Вся «образованность и общественная жизнь» края «с незапамятных времён» «запечатлены характером исключительно польским». То есть полностью отвергается присутствие в общественной жизни края непольской составляющей - такого как бы никогда и не было.
В-четвёртых, в процитированном тексте мы видим очень отчётливое проявление польского понимания «народа» как сословной категории. «Идея народного представительства и гражданской свободы», о которой говорит автор, является сословным требованиям восстановления республиканских прав шляхты, невозможных в системе Российской империи. При этом автора совершенно не смущает то, что почти всё население края иноэтнично и поляками не является не только по вере и культуре, но и по самосознанию. Гражданская жизнь края видится только шляхетской, а шляхта к тому времени здесь была уже почти только польской и полонизированной, на взгляд же автора – она была такой всегда. Так желаемое «народное представительство» Подолии оказывается «исключительно польским».
В-пятых, главной неурядицей, причиной всех бед края для автора предстаёт то, что Подолье включено в состав русских губерний и, тем самым, не входит в состав Царства Польского. Восстановление Польши в старых границах – главная цель его обращения к царю. То есть опять же письмо написано в ностальгии по Первой Речи Посполитой – свойстве, уже неотделимом от польской идентичности.