Много лет назад совсем еще юная минская поэтесса Наталья Татур опубликовала в одном из журналов стихотворение «Четвертый» («Я представляю это так…») -- о своей родной Белоруссии, где в годы войны погиб каждый четвертый житель. Номер попался на глаза находившемуся тогда в зените славы Евгению Евтушенко, которого стихотворение так впечатлило, что он незамедлительно примчался в Минск, едва ли не силком привел ожидавшую ребенка Наталью на белорусское телевидение и громогласно изрек в прямом эфире: «Вот лучшая поэтесса Белоруссии…»
Когда экзальтированный маэстро уехал, местная творческая элита, ошарашенная заявлением поэта («Если Татур -- лучшая, то кто же тогда мы?..»), быстро пришла в себя и, убедившись, что высокого покровительства у Натальи больше нет, немедленно вышвырнуло рукопись ее новой книги из издательского плана, захлопнула перед ее стихами двери литературных журналов… Потянулись долгие годы замалчивания. Благо, поэтесса открыла в себе дар целительства, уехала за рубеж, в Польшу, а затем и в США, где и поныне к ней выстраиваются очереди страждущих исцеления. Дома, в Минске, бывает редко…
Лубок
Хорошо быть русской бабой!
От такой уют в дому.
С ней по жизненным ухабам
Можно ехать хоть кому!
Хорошо быть вроде печки:
Печь блины, сушить грибы.
Нет в деньгах у ней утечки,
Меду полные кубы!
Хорошо быть в три обхвата,
На скамье сидеть одной,
Солнце – яркая заплата,
Небо – коврик голубой.
Хорошо кого ударить,
Чтоб не мог ни сесть, ни встать,
Бабу можно в бане парить,
Если есть над нею власть.
Хорошо быть русской бабой!
С необхватною спиной,
Бабой слезной, бабой слабой,
С животом как шар земной!
***
А. Жданову
Светает в городе моем,
Так жалобно канючат кошки,
А мы опять сидим вдвоем
Внутри строительной сторожки.
Предутренние воры спят
И спят их милиционеры,
И все, кто прав и виноват,
Одной республики и веры.
Как хорошо не спать внутри
У государства и закона.
Кому-то светят фонари
В проем открытого балкона.
И там, на серенькой стене,
В багетовой старинной раме,
Покорный рыцарь на коне
Цветок вручает юной даме.
Причем тут рыцари в броне?
Причем тут милиционеры?
Не спят лишь сторожа одне,
Как сто веков до нашей эры.
***
Вот глагол «жечь» --
Спички отсырели.
Не топить печь,
Не стелить постели.
Вот глагол «пить» --
Кончилась заварка.
И глагол «жить» --
Ни тепло, ни жарко.
Вот глагол «тлеть» --
Склянки да уколы.
А придет смерть --
Кончатся глаголы.
Творчество
1
Уснула муза или умерла?
Лежат, как неживые, два крыла.
Как навсегда, ее закрылись очи…
Прощай, прощай,
Царица всех царей,
Властительница жертвенных огней,
И божьих искр,
И непроглядной ночи!
Но свет и тень,
И листья и песок,
И красок плен,
И каждый твой мазок
Подернутся безликой пеленою.
Так пей, художник!
«Истина в вине.»
Задерни шторой
Желтый свет в окне,
И будь уверен –
Только Бог с тобою.
Но ты безбожник.
Точною рукой
Ты обозначишь
Стены мастерской
И тень крыла
На старой занавеске,
Вино в стакане,
Череп на столе,
Обложку книги –
Всадника в седле
И натюрморт предстанет
В полном блеске.
… На выставке коллекция бород.
На выставке, где гении и сброд,
Томясь в тяжелой раме, как в обузе,
Твоя картина, как твоя вдова,
Диктует мне прощальные слова
О вашем кратковременном союзе.
2
Высокий свет прольется из окна
На грязные измятые постели.
Как много фруктов, женщин и вина!
Неужто я была здесь в самом деле?
Актеркою продажною, рабой
Являлась я в предутреннем тумане.
Натурщицей, невольницей, судьбой
Плачевной, без гроша в кармане.
Я жгла холсты и подливала хмель.
Я наводила порчу, как цыганка.
Все примерещилось.
Я слышу птичью трель.
Прощай навеки, подлая изнанка…
Любого творчества…
3
… Изыди скверный дух
Из бедного измученного тела!
Художник пьян. Он смотрит отупело
Помрачены и зрение, и слух.
Он острый нож хватает со стола
И режет свежий холст остервенело…
4
Тупым ножом разодраны холсты.
Безумная, трагическая шутка.
Все замерло. Лишь времени пласты
Висят по обе стороны рассудка.
Пустырь души. Ночей чертополох.
Сюда, в корней и дней переплетенье,
Приходят дьявол, женщина и Бог,
Чтоб поделить погибшее творенье.
Что Бог не взял, то дьявол подберет.
Что не дал Бог, – то дьявол даст с лихвою.
А женщине всего не достает –
Останется с протянутой рукою.
Соединяя времени пласты,
Она едва касается сознанья,
Все умерло, а чистые холсты
Зияют, словно окна мирозданья.
Где ж мастер? Там, на острие ножа,
Вонзенного до самой рукояти,
А пьяные рассудка сторожа
Храпят вповалку на его кровати.
Где женщина, чьи розовы уста?
Раскрашенная ярко потаскуха.
Где истина, которая проста.
А если это жизнь, где смерть-шептуха?
Но то не жизнь. А нечто в нем и вне,
За кругом пониманья, до рожденья,
Дитя, произведенное во сне,
А наяву – погибшее творенье.
Но вот холста обрывки, как змеи
Разрубленной куски ползут, срастаясь,
Материи законам вопреки,
К его рукам уже не прикасаясь,
Живет помост, и женщина живет,
В зубах, смеясь, сжимает эту розу,
И обнаженный розовый живот
Выказывает миру, как угрозу,
Что смерти нет, что только плоть и кровь
Бессмертия залог, она ликует,
А зло, как пес, покоится у ног,
А публика, а публика танцует…
А женщине ножом уже грозят,
В ином пространстве, где хватает места,
Где остаются отпечатки жеста,
Где даже взгляды лунами висят…
5
Кровь Ремесла на красках и холстах,
На рукописях, нотах и подмостках,
На колоколен золотых крестах,
На звездах в небе, на могильных досках.
На всей духовной силе бытия,
Замешана в ее первооснове.
О, дай мне Боже,
Чтобы кровь моя
По капле уходила
В каждом слове…
Четвертый
Во время Великой Отечественной войны
в Белоруссии погиб каждый четвертый житель
Я представляю это так:
Страна построена в колонны,
Стоят в предчувствии атак
На перекличке батальоны.
И по-порядку номеров
Они поротно рассчитались.
И на обочинах дорог
Одни четвертые остались.
Зловещий луч из темноты
Лицо Четвертого наметил,
Но в этом смертном синем свете
Еще живут его черты.
Одно мгновение живут.
Потом лицо уже померкло.
На безвозвратную поверку
Полки Четвертые идут.
И остается за чертой
Уже четырежды четвертый
Неровен шаг колонны той,
И строй ее уже нечеткий.
Кроваво зарево ракет,
И головы упавших белы.
Глаза их до сих пор вослед
Глядят ушедшим к Дню Победы.
Четвертый шел в судьбу мою
Учителем, любимым, другом,
Шел просто протянуть мне руку,
Но он Четвертым был в строю.
И знаю я наверняка:
Когда пусты скамейки в сквере,
Когда пусты ряды в партере –
Там нет Четвертого полка.
Башмаки
И был он маленький и тощий.
Писал по праздникам стишки.
И, чтоб чуть-чуть казаться больше
Носил большие башмаки.
В своей убогой комнатушке,
Из очень маленьких частей,
Он делал маленькие пушки
Для очень маленьких детей.
И сам себя считал огромным,
Когда он пушки заряжал
Когда он крошечною бомбой
Картонный домик разрушал.
Однажды ночью он проснулся,
Заслышав очень странный гул.
И затаенно ужаснулся,
Когда на улицу взглянул.
И он увидел: в желтом свете,
Рядами, тихо, без возни
Шли очень маленькие дети
И пушки за собой везли.
И жерла пушек приподнялись
По взмаху маленькой руки.
И на пустой земле остались
Его большие башмаки.
***
Я города угрюмый житель
Я знаю улицу и дом,
Где затрапезный потребитель
Сидит на троне золотом.
Пред ним висят изображенья
Богов небесных и земных,
Но он без головокруженья
Взирает свысока на них.
Как узники, томятся книги
На стеллажах, к плечу плечом.
Он слышит стоны, слезы, крики…
Ему и это нипочем.
Он тонким пальцем равнодушно
Заткнул отверстия ушей.
Ему с самим собою скучно
Среди вещей и падежей.
Как за окном его зловеще
Зияет города простор.
Его глаза призывно блещут.
В его руке блестит топор.
Не тронь, не тронь его обитель!
Тут, что ни попадя, сгниет!
Но улыбнулся потребитель,
Он с трона медленно встает.
Склонясь над газовой плитою,
Нехитрый варит провиант…
О, как он любит все простое, –
Простые – гений и талант.
Он поглядит лукавым глазом…
А повернись к нему спиной –
И переварит гостя разом
Огромной полостью брюшной.
Я знаю улицу и город,
Я знаю век, я знаю час.
Я знаю, знаю этот город,
И этот рыбий сонный глаз.
***
Я по тебе скучаю
На свете все старо.
Отведай мед без чаю,
Хоть целое ведро.
Таинственная ночка,
Без тягостных минут.
Как видно, меду бочка,
Да пчелы не поют.
Твое плечо потрогать,
К твоей груди припасть,
Но это все, как деготь,
И может мед пропасть.
В окошке свет фонарный,
Заплатим по счетам.
Стекает мед янтарный,
Да по чужим устам.
Зимняя сказка
1
Мне захотелось, чтоб была зима,
Чтоб черно-белой графикой явила
Пейзаж, в котором нынче так уныло
Проглядывают серые дома.
Я помню свежесть хрупких зимних роз,
Локтей касанье, дней чередованье,
И бабу снежную, нежнейшее созданье,
Два уголечка и морковный нос.
… В старинном парке холод и мерцанье.
А баба снежная, как будто я сама,
Загадывает тайное желанье,
Чтобы всегда была одна зима…
2
… А зал пустует в театральном зданьи.
И за кулисами, изобразив страданье,
Стоит актер. Он вовсе не король.
Он только стражник в драме, «Зимней сказке».
Его смешат советы и подсказки,
Он только стражник – бессловесна роль.
И он с улыбкой юного Нарцисса
Печально смотрит. Перед ним актриса
Заезжая, озябшая стоит,
И мнет перчатку.
Право, не до смеха
Незванной гостье.
Разговоров эхо
В пустынном зале.
Зрителей не ждут.
– Ну, вот я здесь, – ему она сказала,
Под взгляды труппы выходя из зала…
И прямиком, сквозь снежную игру,
Они идут по зимнему простору,
И привыкают к жесту, к разговору.
Она спросила: – Я не ко двору?
Он ничего на это не ответил.
Он попросту вопроса не заметил.
На шаткой лестнице – обшарпанная дверь,
А за спиной – глаза замочных скважин.
О, как же стражник молодой отважен!
(Как видно, на ловца стремился зверь.)
Вот комнаты уютный беспорядок.
А у него – радушия припадок.
Он предлагает бархатный халат,
Составленный из тысячи заплаток –
Хозяйки прежней свадебный наряд.
Вино течет. Беседа иронична.
Она устала – и прелечь прилично:
Ведь так была дорога далека.
– Ну, вот я здесь… Прости меня за это.
Сейчас зима, а помнишь, было лето…
Во взгляде жар, но холодна рука…
Иная жизнь не хочет их оставить.
Любовь не рукопись.
Ни строчки не поправить.
Но, слава Богу, обошлись без слов.
А то что было, все по-за словами,
Рождественскими сбывшимися снами,
Дарами новогодними волхвов.
Наутро вдруг оттаяла природа
И потекла слезами с небосвода.
Опять спектакль детский, выездной.
Автобус старый, клубные подмостки.
Кащей Бессмертный, елочные блестки.
И хлеб актерский. Вновь пришли домой.
– Где можно заказать переговоры?
Лишь на секунду их сбежались взоры.
Он безотказно подает пальто,
А вслед затем протягивает руку,
То ревность чувствует, то бешеную скуку,
То разочарованье… Нет, не то…
«Зачем она, заезжая беглянка,
Играет мной, как бусами цыганка?» –
Он от тоски едва не застонал, –
А может, я был холоден невольно,
Как вероломна… отомстила больно!»
Битком набит переговорный зал.
Тут мелочью карман отягощают.
Так вот где зрители,
что театр не посещают.
Ах, учинить бы им большой скандал!
… Они к своим подходят телефонам.
Пространства отвечают робким тоном.
И наперед прощаются грехи.
Их, за молчанье долгое ругая,
Далекий «дорогой» и «дорогая»
Зовут и ждут…
Печальные стихи
На ум приходят строчкой из сонета:
«Когда захочешь, охладев ко мне…»
Вильям Шекспир простит меня за это,
Но этой строчкой сказано вполне
Отчаянье бессмертного поэта.
Бывает, я в полночной тишине
Страницы прошлых дней перебираю,
Припомню ложь, и от стыда сгораю…
«Я на твоей останусь стороне».
Любовь и правда мне всего милей.
Но где ж герои? Скоро ли развязка
Любви и лжи? Прискорбна эта сказка,
Шекспировская, правда веселей.
Идут они, прощенные, по снегу,
По городу и падают с разбегу
В огромный и дымящийся сугроб,
Как в преисподнюю. И сетуют на вьюгу,
И он целует в лоб свою подругу.
Она в ответ его целует в лоб.
История была бы бесконечна,
Когда б они умели жить беспечно,
Когда бы воспарили над толпой
На крыльях этой снежной колесницы,
Когда б не муки совести, как птицы
Голодные, толклись на мостовой…
И вот разлука, острая, как жало…
«Уж лучше бы совсем не приезжала!»
Разлука брезжит в маленьком окне.
Она уедет, но уже в короне,
А он сидеть останется на троне
В своей провинциальной стороне.
Простим охоте клич трубы победный.
Простим природе холод предрассветный.
Простим любви ее последний час.
Простим за то, что лучше не бывает,
Покуда сердце в нас не остывает,
Покуда луч закатный не погас.
Шесть стихотворений
Памяти Татьяны
1
Еще пером не водит Рок.
Еще полночной тишиною
Не проступает между строк
Все то, что сбудется с тобою.
Еще не обрывалась нить.
«Орлом» – упавшая монета.
Еще в коротком слове «жить»
Хватает воздуха и света.
2
Выпито все без остатка.
Сыграно таинство нот.
Словно упала перчатка,
Мне зажимавшая рот.
Я оказалась на воле.
Разве была я в плену?
Кто я? Зачем я? Доколе
Дергать за эту струну!
…Пленница хрупкого мира,
Девочка с челкой до глаз,
Гостья недолгого пира,
Что тебе надо от нас?
Ты за стеною маячишь,
Преданный мой часовой.
Легкую лодочку прячешь
В заводи береговой.
Стоит тебе улыбнуться –
Падает с неба звезда.
Где-то окошки зажгутся.
Кто-то сгорит от стыда.
Спрячет глаза воровато,
Снимет чужое кольцо…
Но отрешенно от злата
Ты отворотишь лицо.
3
Ты была звездой падучей,
Угасала и звала.
Стала проволокой колючей
Вкруг бессоного чела.
Где ты, пленная царица?
Стережет тебя паук.
Дай мне воздуху, сестрица,
Из твоих прозрачных рук…
4
Моя душа переселилась
В другую душу.
Мне открылась
Иная видимось.
Вокруг
Неуловимо все сместилось,
И как бы перевоплотилось.
И разомкнулся жизни круг.
Твое лицо не изменилось,
А отдалилось, истончилось.
Как будто раньше был не ты,
А твой близнец.
Установилась
Граница жизни и мечты.
И в мире чисто и опрятно.
И все доступно и понятно.
Но только чуточку грубей…
А здесь, за этой чудной гранью,
Меня влечет к непониманью
Мирских законов и людей.
Живите! Царствуйте! Прощайте!
Пишите ноты на асфальте!
Поэты, девы, шулера!
Крапленой картою играйте,
И даже не подозревайте,
Что ваша кончилась игра.
5
Легчайшей тучки стать бы тише,
Исчезнуть в белых облаках.
Дождем по черепичной крыше
Стучать, как кровь стучит в висках.
Стать отраженьем, тенью тени,
Чтоб ничего не нарушать.
С дыханьем ветра и растений
Свое дыхание смешать.
Лишь тонкой трелью в горле птицы,
Лишь сном тритона под водой…
Без очертанья, без границы,
Без воплощенья, но живой…
6
Вино не греет. Остывает печь.
А на столе забытых писем груда.
И чья-то человеческая речь
Звучит во мне, как подлинное чудо.
И возникают робкие слова
О юности, беспечности, свободе…
О том, что скоро вырастет трава.
Звезда Весны взойдет на небосводе.
***
Чего-то жаль неуловимо,
До потаенной нервной дрожи.
Какого-то колечка дыма,
Или отметинки на коже.
В несмелой детской акварели,
Размытой поздними дождями,
Воображаемые ели
Сплелись незримыми корнями.
Все было. Ничего не стало.
Откуда ж взяться той печали?
Как будто я тогда – украла,
А нынче – за руку поймали…
***
Три гвоздики на столе,
Бело-алых герцогини,
Ртутный столбик на нуле.
Мы живем посередине –
Между небом и землей.
Будто велено судьбою,
Между мною и тобой,
Между пеплом и золою.
Три гвоздики, три сестры,
Три дворянки в общей банке,
Полыхают, как костры,
Точно юбками цыганки.
Поскорее дверь запри,
Созвонимся вечерами,
Три гвоздики, только три
Пропадают между нами.
***
Бежит студеная речушка
Лопух пробрался в огород.
Какая ветхая избушка!
В ней божья бабушка живет.
Под веки сыплется песочек,
Кукушка спряталась в часах,
А соловьиный голосочек
Поет под окнами в кустах.
– Не спи, не спи, мое сердечко!
Краюха хлеба с молоком.
А вся отрада – лес, да речка,
Да милый край, да отчий дом.
Из хаты тянется дорожка
Под вековечные дубы.
– Не спи, не спи, возьми лукошко,
Сходи по яголы-грибы!
Я ничему была не рада,
Порхая в клетке золотой.
А нынче ничего не надо,
Я всем богата, милый мой!
Во мне от самой колыбели
Простые родины черты.
Тут ягоды мои поспели,
Тут выросли мои цветы.
***
Опять чадили домочадцы
Быт никого не пощадил.
Хотелось из дому умчаться,
Бежать во весь опор и пыл.
Хотелось вовсе не родиться,
Иль вовсе стать глухонемым,
Иль, на худой конец, гордиться
Существованием своим.
Жить в этой комнате, как в люльке,
Укрыться в ней, как в шалаше.
И чистить белые кастрюльки
С тупым спокойствием в душе.
***
Нас предают по крошке,
По капельке вина.
Иду я по дорожке,
Которая пыльна.
А пыль за мною вьется
И заметает след.
Иду, куда придется,
Туда, где счастья нет.
Туда, где горько-сладко,
Заросшие пруды,
Где темная лошадка,
Где волчие следы.
Где что-то происходит,
Где запах сон-травы,
Где над обрывом ходят
Под крик ночной совы.
***
Всю жизнь мечтала завести собаку,
Чтоб тапочки носила мне в зубах,
Лизала руки мне, когда прилягу,
И на соседей наводила страх.
Всю жизнь мечтала принимать участье
В ударных стройках, в яростной борьбе,
И настоящим представляла счастье
В причастье к государственной судьбе.
Собаки нет. Страна моя большая
Берет за высотою высоту.
Живу. И постоянно ощущаю
Я привкус чьих-то тапочек во рту…
***
Деревенское кладбище,
Здесь лежит моя родня.
Тут последней мерой взыщут
Что-то главное с меня.
Сосны. Тишь. Каменьев груда.
Впереди моя напасть.
Спите, предки. Верю в чудо.
Негде яблоку упасть.