В годы Первой мировой войны Российское общество Красного Креста (РОКК) было одной из крупнейших организаций, оказывавших помощь раненым солдатам и офицерам на театре военных действий и в тылу. К сожалению, в отечественной историографии ее деятельность не исследована в полной мере. Как правило, она рассматривается в рамках истории благотворительности[1] или военной медицины[2], ряд исследователей проявляет интерес к региональному аспекту (работа местных комитетов в губерниях)[3]. Значительно реже Красный Крест помещается в контекст социальной и военной истории, т.е. событий на театрах военных действий[4]. Существует лишь одна претендующая на системный характер диссертация[5], в которой внимание сфокусировано на активности краснокрестных организаций на фронте.

В этом плане особую ценность представляет пока еще неопубликованная рукопись воспоминаний графа Эммануила Павловича Беннигсена (1875-1955) - общественного и политического деятеля России начала XX в. В годы Первой мировой Э.П. Беннигсен, депутат Государственной думы и близкий соратник А.И. Гучкова, оказался на фронте как представитель Красного Креста. С 1906 г. Эммануил Павлович вел записки, скрупулезно записывая в них все события, участником или свидетелем которых стал. На этой основе были написанные воспоминания – более 950 машинописных страниц (по предварительным подсчетам несколько миллионов печатных знаков!). Около 20 лет рукопись хранилась в семье, проживавшей в Сан-Паулу, до тех пор, пока в 1974 г. его дочь, М.Э. Степаненко, не связалась с родственниками, оставшимися в СССР.

Речь идет о семье двоюродного брата Э.П. Беннигсена вольноопределяющегося лейб-гвардии Конной артиллерии Г.А. (Римского)-Корсакова.  После революции он остался в Советском Союзе, сумел избежать репрессий и прожил долгую жизнь, скончавшись в Москве в 1972 г. Через два года М.Э. Степаненко пригласила его сына Андрея Георгиевича в Бразилию. Благодаря ходатайству Дома-музея П.И. Чайковского перед Министерством культуры СССР его выпустили из страны. В ноябре 1975 г. А.Г. Корсаков прибыл в Сан-Пауло, где ему передали рукопись «Записок» Э.П. Беннигсена, которую при содействии советского консульства переправили в СССР. Почти сорок лет она лежала в семейном архиве. Летом 2014 г. воспоминания были предоставлены для изучения в научный сектор Российского военно-исторического общества.

Службу Эммануила Павловича в Красном Кресте военного времени можно разделить условно на несколько этапов: в августе – сентябре 1914 г. он являлся помощником главноуполномоченного при армиях Северо-Западного фронта (в период наступления русских армий в Восточной Пруссии), затем с сентября 1914 г. по июль 1915 г. находился на более самостоятельной позиции особоуполномоченного при 9-й армии генерала П.А. Лечицкого (период Галицийской битвы, Варшавского и Лодзинского сражений, наступления в сторону Кракова, переброски армии на крайний левый фланг Юго-Западного фронта и боев в районе Днестра), а с августа 1915 г. по июль 1916 г. занимал должность главноуполномоченного при армиях Северо-Западного, а потом Западного фронтов[6] (во время Свенцянского прорыва, боев у Молодечно, а также Нарочской и Барановичской операций). После этого Э.П. Беннигсен сосредоточился на работе в Государственной Думе, параллельно состоял в Главном управлении (ГУ) РОКК, занимаясь делами беженцев. В нашей статье мы остановимся только на периоде 1914-16 гг., т.е. пребывании непосредственно на театре военных действий.

Э.П. Беннигсен подчеркивает, что Красный Крест являлся «полуофициальной организацией» (т.е. полугосударственной), своеобразным союзом общественных и государственных сил. В воспоминаниях его деятельность предстает не как результат работы «некоей монолитной структуры», а именно как сеть взаимоотношений между краснокрестными учреждениями и инстанциями, военным и военно-санитарным начальством, а также другими общественными и государственными организациями. Говорить о Красном Кресте и работе – это значит не выделять структуру и функции различных ее элементов, а скорее выявлять сложную сеть взаимоотношений, в которой личностный фактор играет далеко не последнюю роль. Мы полагаем, что именно сетевое измерение («видение» социального через призму множества личных связей) было основополагающим для Э.П. Беннигсена: отсюда берут начало его внимание к личностям различных уполномоченных, генералов и других лиц, их объемистые характеристики, частые отсылки к деталям биографии, семейным, служебным и дружеским связям. При этом Э.П. Беннигсен нечасто пишет о себе и о своей деятельности (а потому вычленить его роль на основе этого источника представляется невозможным), тем более не касается деталей работы краснокрестных учреждений (что характерно для воспоминаний, например, сестер милосердия). Воспоминания напоминают скорее жанр путевых заметок, с достаточно большим количеством отступлений на разные темы, осмыслением более важных проблем (подготовка страны к войне, состояние русского офицерского корпуса и пр.), как если бы автор пытался и запечатлеть для потомков увиденное, и написать историю тех судьбоносных для страны событий, участником и современником которых он был.

В отличие от многих других воспоминаний и тем более научных исследований личность того или иного офицера, общественного или государственного деятеля представлена не просто многогранно (по крайней мере, видно стремление избежать однозначно «хороших» или «плохих» оценок), но и в динамике. Например, главноуполномоченного РОКК при Юго-западном фронте в 1914-17 гг. Б.Е. Иваницкого мемуарист характеризует следующим образом, касаясь момента его назначения: «стали говорить про кандидатуру другого члена Гл[авного] Упр[авлен]ия, члена Гос[ударственного] Совета и б[ывшего] товарища мин[истр]а земледелия Б.Е. Иваницкого, уже с успехом исполнявшего обязанности главноуполномоченного в мирное время. Он и был назначен и исполнял с кипучей энергией свои тяжелые обязанности на юго-западном фронте до Октября 1917 г., сумев, несмотря на свой крайне горячий, нервный характер, высоко продержать все время знамя Кр[асного] Креста <…> К сожалению, за эти годы нервность Иваницкого еще больше увеличилась и подчас заставляла думать о его ненормальности». Далее Э.П. Беннигсен уточнил: «Уже три года я был знаком с Б.Е. по мирной работе Кр[асного] Креста, знал его за человека умного и энергичного, но тут на войне он предстал перед всеми в совершенно ином свете. У него уже ранее проявлялась некоторая горячность, которая теперь сказалась особенно сильно. Часто без всякого особого повода он начинал волноваться, кипятиться, а затем и кричать, не разбирая - скажу к его чести - с кем бы он ни говорил, младшим или старшим его. <…> Несмотря, однако, на этот недостаток, Б.Е., безусловно, являлся за все время войны лучшим из всех главноуполномоченных Кр[асного] Креста; энергия у него была редкая, что, при умении быстро схватывать положение и выбирать подходящих людей, давало отличные результаты»[7].

Не менее интересна и характеристика командующего 9-й армией генерала П.А. Лечицкого и его штаба: «Не обладая особенно разносторонним образованием, Лечицкий был человеком со здравым житейским умом и большим жизненным опытом. Все это вместе с его полной порядочностью делало для меня позднее работу с ним весьма приятной»[8]. Мемуарист отмечал строгость командующего, а также сердечное отношение между чинами штаба в первые месяцы войны. Однако уже осенью, с первыми неудачами и расширением штата штабных служащих, от этого не осталось и следа. Уже в это время Э.П. Беннигсен подметил появившуюся формальность взаимоотношений, а летом 1915 г. (после переброски армии к румынской границе) с горечью констатировал: «Да, нужно   сказать, что и в среде самого штаба отношения были уже не те. Считали, что Лечицкий находится под влиянием подполковника Суворова и прислушивается к наушничанью своего ординарца гр[афа]Буксгевдена, которого поэ­тому очень остерегались. В ген[ерал]-квартирмейстерской части появилось почему-то враж­дебное отношение к Головину, которого его подчиненные называли интриганом и с которым старались иметь только служебные отношения»[9].

Конечно, Э.П. Беннигсен не мог взять всех нюансов взаимоотношений между чинами штабов фронтов, армий и корпусов, в которых ему довелось бывать и с чинами коих он работал. Однако тесное взаимодействие с ним, а также положение человека гражданского, невоенного давали ему возможность взглянуть на внутреннюю атмосферу отстраненно, в качестве по сути внешнего наблюдателя, стоящего на границе того небольшого социального «микромира», в недрах которого формируются и принимаются решения, призванные управлять войсками и вести к победе.

Подобный «персонифицированный» взгляд позволяет глубже понять взаимоотношения РОКК с другими ведомствами и учреждениями, а также общее положение в системе различных общественных институтов того времени. Так, на театре военных действий ощущалось и недофинансирование, вызванное тем, что необходимые средства не всегда успевали вовремя прийти. По воспоминаниям Э.П. Беннигсена, если на должности особоуполномоченного при 9-й армии он иногда не получал своевременного средств на осуществление деятельности, то подобные «перебои» участились с осени 1915 г., когда он возглавил краснокрестные учреждения на Западном фронте: «Расходы Кр[асного] Креста оказались столь великими, что жертвуемых ему сумм оказалось недостаточно и он жил, как и Земский и Городской Союзы, на казенные средства. Сметы его рассматривались в особой комиссии под председательством одного из членов Военного Совета (сначала ген. Фролова, а потом Веденяпина), что брало немало времени. В результате средства отпускались обычно уже после истечения сметного периода, и только небольшая их часть отпускалась в виде аванса. В тылу с этим еще справлялись, но на фронте являлась необходимость производить займы в военных казначействах, которые обычно разрешались, но что часто бывало очень неприятно»[10]. Вместе с тем этот факт было бы ошибочно трактовать в том плане, что РОКК становился исключительно бюрократической организацией: на практике он продолжал сохранять на фронте автономию.

Не самые простые отношения выстраивались с военными, а вернее с армейским командованием и военно-санитарными учреждениями. Последние несли основную ответственность за санитарное состояние войск, а потому многочисленные провалы (особенно в начальный период войны) вызывали соответственные нарекания. Красный Крест же должен был играть роль помощника, по возможности исправляя те или иные упущения. Столкнувшись со всеми недостатками, присущими военно-бюрократическому стилю управления, «представители общественности» (в первую очередь особоуполномоченные и уполномоченные) нередко становились его самыми злостными критиками. Благодаря более гибкой системе управления и порою весьма щедрым целевым пожертвованиям на определенный отряд или санитарный поезд многие краснокрестные учреждения могли действительно похвастаться образцовым порядком, что давало им моральное право критиковать (зачастую обоснованно) своих коллег. В результате порождался институциональный конфликт, в котором субъективная правда была на обеих сторонах[11].

От такой критики не удержался и Э.П. Беннигсен, указывая на «неудовлетворительность» военно-санитарного начальства: «В среде наших младших военных врачей всегда имелось большое число талантливых людей, относившихся к своему делу с интересом. Насколько я их мог наблюдать, их уровень был скорее выше, чем уровень соответствующих им врачей на гражданской, преимущественно земской службе. Но на высших должностях, начиная, напр[имер], с дивизионных врачей, положение резко изменялось в худшую сторону. Здесь, наоборот, талантливые люди встречались редко, а весьма немолодой возраст большинства из них делал их во многих случаях мало энергичными. <…> По мере хода войны в военно-санитарном высшем персонале наблюдались перемены, но недостаточно быстрые, и до самой революции он все еще продолжал оставлять желать лучшего. Улучшился значительно лишь состав дивизионных врачей, замещавшихся более молодыми и живыми людьми»[12].

На театре военных действие взаимоотношение между краснокрестными и военно-санитарными учреждениями также далеко не всегда было простым и товарищеским, и даже во время тяжелых боев, приводивших к наплыву раненых, когда все силы отдавались им, взаимные подозрения сохранялись. Так, в конце октября 1914 г. во время боев 14-го корпуса у Опатова особую активность проявил 2-й Георгиевский подвижной лазарет, благодаря самоотверженной работе старшего врача хирурга В.А. Бетезтина и старшей сестры М.М. Иолшиной. Однако, как пишет Э.П. Беннигсен: «в военных госпиталях, развернувшихся в Островце, хирургов не было, то всех тяжело раненых они присылали в Георгиевский лазарет, причем В.А.Бетезтину приходилось все время ругаться, ибо часто приносили таких, которым оставалось всего несколько минут жизни. Наши доктора утверждали, что это делалось исключительно в целях пониже­ния процента смертности в отсылавших этих умирающих госпиталях»[13].

Как видно, бюрократическая логика вторглась в «святое дело» помощи раненым, приведя к вполне прагматичным и одновременно морально сомнительный последствиям. Впрочем, и некоторые «высокостатусные» учреждения РОКК страдали подобным «недостатком». Так, в декабре 1914 г. на ст. Кельцы начальник Царскосельского санитарного поезда, устроенного на деньги императрицы Александры Федоровны, генерал Н.К. Риман отказался принимать обезображенных тяжелораненых, поскольку, как свидетельствовал Э.П. Беннигсен: «государыне тяжело будет их видеть, так как все раненые с этого поезда поступали в Царскосельский Ее госпиталь»[14]. Сомнительно, что подобное «излишнее рвение» подчиненных, граничащее с откровенным самодурством, могло добавить популярности императрице, искренность сострадания которой по отношению к раненым сегодня не вызывает сомнения. Впрочем, многие частные лечебные учреждения также проявляли схожую «избирательность», прося, например, присылать на излечение только офицеров.

Ситуацию с санитарным обеспечением не спасло и учреждение должности Верховного начальника санитарной и эвакуационной части, коим стал принц А.П. Ольденбургский. Во-первых, он был де факто ограничен в своих правах на театре военных действий (военное начальство не терпело нарушение принципа единоначалия), во-вторых, неудачным, по мнению Э.П. Беннигсена, оказалось и само назначение на эту должность: «Принца Алекс[андра] Петр[овича]Ольденбургского я знал еще с детства, как попечителя Училища Правоведения, в котором я воспитывался, начиная с 11 лет. Это был человек, в сущности, добрый, но недалекий, страшно увлекающийся, непостоянный и, главное, невероятно горячий и взбалмошный. Все эти качества заслужили ему прозвище "Сумбур-паши", которое удивительно подходило к нему<…> Ко времени начала войны принцу было уже около 70 лет, но энергия его оставалась прежней, и с места он стал носиться по всей России, наводя повсюду панику своими скоропалительными и большею частью неосновательными распоряжениями и устранения людей от должности часто по самым вздорным причинам»[15].

Взбалмошный характер мешал системной организации работы, при этом создавалась двойная система подчинения, очень неудобная именно для чиновников, ушедших на фронт на руководящие позиции в краснокрестные учреждения. На театре военных действий они должны были подчиняться именно военному начальству, в то время как будучи по основному роду деятельности именно гражданскими служащими, по понятным причинам опасались игнорировать и распоряжения принца А.П. Ольденбургского. Однако стоит указать, что Э.П. Беннигсен признавал активность принца. В частности, последний «делал все», чтобы найти радикальный способ борьбы с сыпным тифом, а когда стал вопрос о тяжелом положении русских военнопленных начал ходатайствовать о выделении ему специальных сумм для оказания им помощи[16].

Не менее сложными были взаимоотношения с военным начальством, включая начальников снабжений фронтов (им подчинялись главноуполномоченные) и санитарных отделов армий, которым подчинялись армейские особоуполномоченные. Проблема заключалась даже не в том, что ответственные должности в системе РОКК занимали как правило люди гражданские, а в их высоком социальном статусе, который позволял занимать во многом автономное положение. Так, особоуполномоченным при 2-й армии был известных политик А.И. Гучков, при 4-й армии – депутат Госдумы Н.И. Антонов, при 8-й армии – депутат Г.Г. Лерхе. Сам Э.П. Беннигсен был камергером императорского двора и имел чин статского советника (с 1916 г. действительного статского советника). Во главе отдельных учреждений также стояли весьма влиятельные люди, что нашло отражение в записках Беннигсена. Например, известный правый политик В.М. Пуришкевич заведовал военно-санитарным поездом, промышленник и октябрист М.И. Терещенко – складом во Львове, а во главе передового отряда имени вел.кн. Ксении Александровны стоял управляющий двора вел.кн. Александра Михайловича В.А. Шателен. Передовой отряд Союза Городов, действовавший с осени 1914 г. в районе 25-й корпуса, возглавлял известный политик А.И. Коновалов, 17-й передовой отряд – бывший товарищ министра внутренних дел сенатор А.Н. Харузин, а 14-й передовой отряд – полковник С.Н. Ильин, управляющий двором принца А.П. Ольденбургского.

Высокий социальный статус позволял выстраивать более ровные отношения с военным начальством, что имело большое значение для Красного Креста. При этом положение в обществе порою имело куда большее значение, нежели личные качества. Так, Э.П. Беннигсен, будучи главноуполномоченным при армиях Западного фронта, отмечал эту проблему, касаясь назначения особоуполномоченным при 10-й армии служащего канцелярии Госдумы К.А. Крузенштерна, уже проявившего себя в системе РОКК: «На Крузенштерна в штабе косились за то, что он и во время войны предпочел Кр[асный] Крест военной службе, а кроме того, его товарищи по Академии [Генерального штаба. – Прим. К.П.]служили в разных штабах армии в чинах не старше подполковника, что как-то и его низводило с его положения Особоуполномоченного до их уровня, когда ему приходилось иметь дело с генералами»[17]. Схожая ситуация произошла и с новым особоуполномоченным при 1-й армии А.А. Леманом: «Зная Лемана как хорошего и знающего работника и порядочного человека, я его охотно взял Особоуполномоченным. К сожалению, я не учел тогда того, что в глазах генералов погоны отставного полковника будут лишать Лемана, как и Крузенштерна, части его ав­торитета, а тяжелый его характер явился причиной немалого числа осложнений в отно­шениях с врачами, которых, в сущности, можно было бы избежать»[18].

Сам Красный Крест также не был лишен внутренней борьбы. Вопрос здесь не только о многочисленных личных конфликтах, которым благодаря «сетевой оптике» мемуариста уделено немало внимания. В ряде случаев линия противостояния и непонимания пролегала, с одной стороны, между отставными военными и бюрократами, и с другой – представителями «общественности» (теми, кто связан с Государственной думой и другими выборными органами). Так, Э.П. Беннигсен пишет о страхе сближения с представителями общественных организаций,  в частности с земскими, который проявил себя еще до войны: «Когда, напр[имер], зимой, кажется, 1912-1913 года выяснилась необходимость оказания врачебно-питательной помощи населению некоторых постигнутых неурожаем восточных губерний и была решена посылка туда отрядов Кр[асного] Креста, то я внес в Гл[авное]Упр[авлени]е заявление о необходимости попытаться установить по этому поводу связь и сотрудничество с Земскими Союзами с временным привлечением в состав Гл[авного]Упр[авлени]я представителей этого союза, то это заявление было, хотя и в весьма любезной форме, но тем не менее похоронено по первому разряду; ко мне присоединились только А.И.Гучков и В.С.Кривенко»[19].

Попутно отметим, что во время войны отношения со Всероссийским Земским союзом (ВЗС) были непростые, поскольку тот отказывался признавать власть главноуполномоченных и особоуполномоченных РОКК на театре военных действий. Например, весной 1915 г. в районе 9-й армии действовал 5-й передовой отряд ВЗС во главе с А.А. Эйлером, чью семью Э.П. Беннигсен хорошо знал, что способствовало хорошим рабочим отношения. Однако, как отмечал мемуарист: «Оригинально, что, как я узнал впоследствии, Эйлера упрекал кн. Львов именно за его хорошие отношения с Кр[асным]Крестом. По-видимому, злобность в отношении Кр[асного] Креста считалась в Всероссийском земском Союзе особой заслугой»[20]. Впрочем, как указывал Э.П. Беннигсен, определенный такт и дипломатичность была необходима и с другими «под флажными» учреждениями (т.е. теми, которые были сформированы различными общественными и государственными организациями и приняты под флаг Красного Креста»).

Непростые отношения между РОКК и ВЗС подтверждаются не только анализируемыми воспоминаниями, но и архивными документами. Например, в конце декабря 1914 г. главноуполномоченный при армиях Северо-Западного фронта генерал Е.Н. Волков возмутился, что прибывающие в его район отряды земского союза не только не подчиняются ему, но и вообще не сообщает о прибытии. Причем и главнокомандующий фронтом генерал Н.В. Рузский, и начальник снабжения генерал Н.А. Данилов подтверждали права главноуполномоченного требовать от всех общественных учреждений на театре военных действий подчинения.[21] Однако если верить Э.П. Беннигсену ситуация обстояла несколько сложнее: именно Н.А. Данилов старался выстраивать собственные отношения с общественным, и земскими в частности, учреждениями, а потому поощрял подобный «сепаратизм», с которым осенью 1915 г. и столкнулся мемуарист. Ситуация изменилась весною 1916 г. после того как кн. Г.Е. Львов (глава ВЗС) публично признал подчиненность его учреждений Красному Кресту на театре военных действий[22].

Важно подчеркнуть и стремление Э.П. Беннигсена зафиксировать своих товарищей по октябристской партии (как представителей прогрессивных сил), игравших немалую роль в РОКК перед и во время войны. В частности, мемуарист выделяет деятельность А.И. Гучкова, который с 1911 г. являлся членом Главного управления (ГУ РОКК). По мнению мемуариста, именно он сыграл ключевую рол накануне войны в создании одногодичных (ускоренных) курсов подготовки сестер милосердия для обеспечения необходимого количества персонала в случае мобилизации, а также возбудил вопрос о создании мобилизационного совета, который должен был заняться разработкой всех организационных вопросов в случае начала новой войны. Совет был создан в 1912 г., установил типы и сроки формирования лечебных заведений, формируемых Красным Крестом в случае начала войны. Вместе с тем сильно было затянуто решение ключевого вопроса об управлении учреждениями РОКК на театре военных действий, что затем сильно сказалось на работе учреждений на фронте. Связано это было с затяжками в принятии военным министерством нового «Положении о полевом управлении армии в военное время», которое вступило в силу только перед самым началом войны[23].

А.И. Гучков пользовался достаточно большим влиянием в ГУ РОКК, однако ввиду противодействия военного министра В.А. Сухомлинова ему пришлось довольствовать должностью не главноуполномоченного фронта, а особоуполномоченного при 2-й армии. Во время боевых действий А.И. Гучков обосновался в Варшаве, где приложил немало усилий для выстраивания взаимоотношений с местным польским сообществом. Эффект проявился уже в августе 1914 г., когда в польскую столицу стали массово прибывать раненые с левого фланга 2-й армии. Благодаря самоотверженной деятельности различных учреждений кризис относительно быстро удалось миновать. Уже затем А.И. Гучков вместе с мемуаристом отправился в Люблин, который не относился к сфере деятельности особоуполномоченного 2-й армией, направляя здесь свои усилия на к разрешению сложившегося кризиса в вывозе раненых. Он же оказал содействие и в обустройстве санитарного парохода «Пан Тадеуш», который курсировал по реке Висла. При поддержке Гучкова в Варшаве развили деятельность и такие талантливые врачи как доктора Миротворцев и Бурденко. Как свидетельствовал Э.П. Беннигсен, лидер октябристов проявил себя и во время Лодзинского сражения: «Положение Лодзи, окруженной немцами с трех сторон, было крайне тяжелое, доставлять или вывозить что-либо из нее было возможно лишь по одному шоссе, кото­рое притом еще часто обстреливалось. А.И.Гучков, как Особоуполномоченный в армии, дравшейся в районе Лодзи, чуть не каждый день наезжал в нее, возвращаясь затем на несколько часов в Варшаву, чтобы дать и здесь необходимые указания»[24].

При 8-й армии генерала А.А. Брусилова особоуполномоченным практически всю войну состоял другой октябрист и депутат Государственной думы Г.Г. Лерхе: «Человек кипучей энергии, хотя и несколько бестолковый, Лерхе был в некоторых отношениях незаменим. <…> В Кр[асном] Кресте Лерхе проработал уже всю японскую войну, будучи уполномоченным передового отряда, и оставил по себе хорошую память; с самого начала Великой войны он был назначен Особоуполномоченным при 8-ой армии и оставался в ней до конца 1917 г. Все время он носился по фронту из од­ного отряда в другой, посещая при этом то один, то другой штаб»[25]. Весьма интересно, что во время войны он женился на сестре милосердия О.М. Гучковой (вдова Ф.И. Гучкова, брата А.И. Гучкова).

Неоднократно мемуарист упоминает и другого октябриста-депутата особоуполномоченного при 4-й армии Н.И. Антонова. По неизвестным причинам Э.П. Беннигсен не останавливается подробно на его деятельности и личности, однако несомненно летом-осенью 1914 г. он оказывал известное содействие особоуполномоченному при 9-й армии в обеспечении подведомственных ему учреждений необходимыми материалами.

Впрочем, далеко не все удостаиваются у Э.П. Беннигсена лестных оценок. Так, например, касаясь боев декабря 1914 г. под Краковом мемуарист пишет, что во врем отхода 3-й армии ее особоуполномоченный бывший октябрист и выборный член Госсовета М.А. Стахович «вообще мало зани­мался своими делами, а отдавался больше здесь ухаживанию за сестрами; по-видимому, не особенно занимались делами и прочие члены управления, и очень быстро связь управле­ния с учреждениями была потеряна, в результате чего пропало немало имущества»[26].

Не менее критически Э.П. Беннигсен оценил деятельность и другого депутата Госдумы правого политика В.М. Пуришкевича. Здесь стоит признать, что современники в целом по-разному оценивали его работы как уполномоченного РОКК: от резко критических замечаний и обвинений в излишнем самопиаре до весьма позитивных (в глазах многих он сумел поколебать имидж скандального политика)[27]. С самого начала войны как уполномоченный он находился на театре военных действий, в сентябре оказавшись в районе Августовских лесов. Здесь Пуришкевич вступил в конфликт с военным начальством, в частности из-за резкого требования в адрес одного из железнодорожных начальников полковника Кондратьева о срочной присылке поездов для эвакуации раненных. Нарушение субординации вызвало справедливое негодование среди военных, причем сам Пуришкевич в ходе разразившегося конфликта счел возможным апеллировать к своему статусу депутата Государственной Думы, намекать на близость к императору, а также грозить жалобами в адрес принца А.П. Ольденбургского[28].

В конечном счете скандального политика «убрали» с фронта и направили в тыл, где он по собственному ходатайству получил передовой питательно-перевязочный поезд, подчиненный непосредственно главноуполномоченному Северо-Западного района (ГУ РОКК утвердило прошение 17 (30) октября 1914 г.). Однако и здесь неуживчивый характер дал о себе знать, как передавал Э.П. Беннигсен: «На него жаловались в то время железнодорожники, которых он прямо терроризировал, требуя и доби­ваясь пропуска своего поезда туда, куда было необходимо доставить сперва разное, чисто военное снаряжение»[29].

Более тесно мемуарист взаимодействовал с ним уже в 1916 г., когда стал главноуполномоченным при Западном фронте. Здесь у В.М. Пуришкевича было несколько санитарных поездов, весьма неплохо обустроенных как на средства РОКК, так и на личные деньги. Впрочем, медицинская часть, которой заведовал студент Лазаверт, по мнению Э.П. Беннигсена, была поставлена слабо. При этом за Пуришкевичем тянулся шлейф конфликтов. Так, из-за невнимательного заполнения отчетных документов у него постоянно возникали конфликты с представителем Государственного контроля шталмейстером А.В. Татариновым. Со стороны главнокомандующего фронтом А.Е. Эверта нарекания вызывала практика скупки скота у беженцев по дешевке, что генерал называл «ростовщичеством». Непосредственно Э.П. Беннигсен свидетельствовал, что в начале сентября 1915 г. в районе Барановичей: «Пуришкевич носился, как сумасшедший на своем автомобиле, опрокидывая беженские телеги и скотину, а подчас заде­вая и самих беженцев»[30]. Не гнушался правый политик и доносами, в частности, безосновательно обвинив заведующего медицинской частью профессора В.Г. Цеге-фон-Мантейфеля в шпионаже. Неудивительно, что по свидетельству мемуариста, отношение к Пуришкевичу в РОКК было неоднозначным[31].

Значительно и то, что, находясь на театре военных действий, политики не прерывали связей с Петроградом. Воспоминания дают определенное представление о характере этих отношений: система РОКК была одним из источников относительно достоверной информации о положении дел на театре военных действий и каналом связи между преимущественно оппозиционной элитой и военным руководством. Так, Э.П. Беннигсен уже в ноябре 1914 г. ездил в столицу: «Я навестил кое-кого из моих влиятельных знакомых и из товарищей по Думе, чтобы обратить их внимание на необходимость усиления снабжения армии различными предметами и в первую очередь артиллерийскими снарядами. В первую голову, конечно, именно снарядами, о бережливости в расходовании которых начали твердить из Ставки уже в начале сентября. Однако везде мне давали успокоительные ответы, что все заказы уже даны, что производство их усиливается и что вскоре, по утверждениям военного министерства, армия ни в чем нуждаться не будет»[32]. Так, весной 1915 г. район 9-й армии посетил председатель Госдумы М.В. Родзянко, разговаривая с командирами корпусов о положении на фронте. Более того, в июле 1915 г. и в феврале 1916 г. сам Э.П. Беннигсен прерывал свое пребывании на театре военных действий, чтобы принять участие в работе Госдумы. Причем летом 1915 г. перед отъездом мемуариста в столицу генерал П.А. Лечицкий следующими словами «напутствовал» его: «Требуя от меня, чтобы я определен­но добивался усиления снабжения армии всем ей необходимым, прямо и определенно он добавил: "Ну, а без ответственного министерства не возвращайтесь сюда"»[33]. Впрочем, сам Эммануил Павлович выступал за создание ответственного министерства только после войны.

На фронте учреждения РОКК были своеобразными «гражданскими, невоенными островками», находящиеся словно на границе иерархического военного мира. С одной стороны, краснокрестные служащие освобождались от призыва (многие намеренно шли, например, в санитары, чтобы не оказаться в окопах), с другой – многие инициативные  общественные деятели получали возможность непосредственно оказывать помощь армии, не отсиживаясь в тылу. Более того, в краснокрестных учреждениях, действующих в районе тех или иных соединений, работали жены их командиров, благодаря чему эти отряды или госпиталя получали полное содействие со стороны военных. Так, при штабе 11-го корпуса, командиром коего был генерал В.В. Сахаров, действовал питательно-перевязочный пункт, где работала его жена. В начале 1916 г., как отмечал Э.П. Беннигсен: «В 1-м Сибирском корпусе все время работал один из наших передовых отрядов, в чи­сле сестер которого была и жена командира этого корпуса ген[ерала] Плешкова. Хотя она была и не старшей сестрой отряда, держалась она настолько тактично, что никаких недоразу­мений в персонале не было. Нужно сказать, что и сам Плешков держался в отношении от­ряда столь хорошо, что можно было только пожелать, чтобы везде у Кр[асного] Креста с военны­ми властями были такие же отношения»[34].

Краснокрестные учреждения, несомненно, влияли и на социальные практики фронтовой повседневности. Например, несмотря на «сухой закон» спиртное употреблялось на фронте, хотя, как отмечал Э.П. Беннигсен, повального пьянства в первый период войны он не наблюдал. Однако надо понимать, что в РОКК спирт и вино использовались в медицинских целях, а потому они нередко выступали в качестве «валюты», которыми представители краснокрестных учреждений отплачивали многие любезности.

Другая проблема была связана с неформальными отношениями между военными чинами и сестрами милосердия. Важно подчеркнуть, что в предвоенное время «штатные» сестры милосердия состояли в общинах, которые в целом очень строго следили не только за профессиональной подготовкой, но и нравственным состоянием[35]. Будучи главноуполномоченным при Западном фронте Э.П. Беннигсен отмечал: «Нужно сказать, что если громадное большинство сестер вело себя прекрасно, то попадались сестры, которым, действительно, не место было в Кр[асном] Кресте»[36]. Последнее обстоятельность было связано прежде всего с тем, что ввиду потребностей в расширения персонала были введены в самом начале войны 6-ти месячные курсы, набор на которые был менее строгим. Благодаря этому на фронте оказывалось немало девиц весьма легкого поведения, иногда даже самозванки, которые в свою очередь становились объектом активных ухаживаний со стороны офицеров. Более того, как свидетельствовал мемуарист: «Пока на фронте не было сестер Земского Союза, поведение сестер не бросалось в глаза, но земские сестры сразу принесли с собой особый пошиб»[37]. Попытки бороться с «легкостью нравов» предпринимались руководством РОКК уже после первых месяцев войны, однако не всегда они приводили к должному успеху.[38]

Порою такие связи оканчивались браком, в других случаях – не самыми приятными историями, за которыми могло последовать лишения звания сестры милосердия. В качестве примера наиболее вопиющей истории, с которой сталкивался мемуарист, можно привести следующий случай, произошедший в период его пребывания в должности главноуполномоченного при Западном фронте: «Самое курьез­ное дело такого рода поступило ко мне из Пинска, из штаба 3-ей армии по поводу одно­го военного госпиталя, в резуль­тате покушения на самоубийство священника этого госпиталя; как-то он переночевал в местной гостинице в одном номере с сестрой, с которой он жил; старший врач сделал ему за это выговор, что так подействовало на батюшку, что тот и пустил себе пулю в грудь. Произведенное по этому поводу расследование выяснило, что все 4 сестры этого учреждения жили - одна со старшим врачом, другая с младшим, третья с заведующим хозяй­ством, и последняя со священником. Всех их я и откомандировал в их общины»[39]. Как видно, фронтовая (и прифронтовая) повседневность создавала собственную систему морально допустимых поведенческих практик, которые получали распространение. Ключевое здесь, полагаем, слово «допустимые», что вовсе не подразумевает «морально оправданные».

Попутно отметим по данному вопросу, что героизм и самоотверженность многих сестер милосердия как правило были связаны с тяжелой работой вблизи позиций и в недрах лечебных учреждений, а потому оказались во многом скрыты от глаз простого обывателя, а если и становилась известны, то посредством патриотической пропаганды, доверие к которой в свою очередь падало с каждым месяцем. В то время как различного рода авантюристки сосредоточивались в различных тыловых учреждениях, поведение таких девиц было более заметным, а потому скабрезные слухи быстро разносились по всей России. Впрочем, готовность к самоотверженной работе и склонность к различным любовным приключениям вовсе не исключают друг друга. Но вместе с тем в массовом сознании тогда сформировался негативный облик сестры милосердия, что показали недавние исследования[40].

Немаловажно и то, что характер работы краснокрестных учреждений на театре военных действий теснейшим образом зависел от боевой обстановки. В частности, только в период затишья или в условиях позиционного фронта удавалось наладить более-менее четкое управление учреждениями, в то время как в период маневренных действий многие действия предпринимались adhoc, исходя из насущных потребностей. Особенно это характерно для первых месяцев войны, когда выявились систематические провалы военно-санитарной службы в эвакуации раненых и обеспечении их самой необходимой медицинской помощью. Именно в такие моменты история РОКК пополнялась примерами самоотверженной героической работы. Среди таковых, на основе воспоминаний Э.П. Беннигсена, можно отметить деятельность 1-го Георгиевского госпиталя в Варшаве в августе 1914 г., который только развернувшись принял 800 раненых (вдвое больше рассчитанного максимума)[41].

Одновременно коллапс случился в Люблине, около которого ожесточенные бои вела русская гвардия. По воспоминаниям Э.П. Беннигсена, который прибыл сюда 26 августа (8 сентября) раненых свозили на вокзал. Усилиями уполномоченных К.А. Гросмана и В.Б. Ковалевского здесь был обустроен перевязочных пункт. Тяжелораненых отправляли в местные лечебные заведения, которые были переполнены (например, в Люблинском военном местном лазарете при штатных 400 местах лежало 2300 раненых). Легкораненых старались эвакуировать, однако и из-за их большого количества и этого не удавалось сделать. Многим из них пришлось часами лежать прямо на платформах[42].

Не менее героическим было поведение краснокрестных учреждений во время отступлений, когда многие из них оставались на своих местах и обслуживали раненых до самого приближения противника. В частности, в сентябре 1914 г. (во время начала сражения, вошедшего в историю как Варшавско-Ивангородская операция) героизм проявил Нижегородский этапный лазарет. Как вспоминал Э.П. Беннигсен: «старший врач лазарета, д[окто]р Шитов, не ожидая моего во­проса, первый заявил мне, что он останется в Сандомире со всем своим персоналом до последней крайности. Так как это вполне отвечало и моему мнению, то мы на этом и по­решили, согласившись на том, что потеря имущества лазарета не может идти в сравнение с ценностью тех жизней, которые могут быть спасены работой его персонала до последней минуты»[43]. Нижегородский лазарет покинул город в день занятия его противником.

Работники Красного Креста были не только участниками разворачивающихся боев, но и свидетелями многих получивших известность в то время или впоследствии событий. Подчас эти свидетельства отличались от «общепринятых». В частности, именно на фронте 9-й армии в марте 1915 г. совершил «подвиг» ефрейтор 148-го пехотного Каспийского полка Алексей Макуха, который был взят австрийцами в плен и за отказ сообщать известные ему сведения лишился языка. Вскоре он сумел бежать, а за совершенный «подвиг» был награжден Георгиевским крестом 1-й ст., повышением в звании и щедрыми денежными выплатами, став один из ряда «героев-мучеников», образ коих формировала пропаганда начала 1915 г. Однако как свидетельствует Э.П. Беннигсен: «Через несколько дней я увидел Эйлера, который рассказал мне, что командир этого полка был очень сконфужен, ибо оказалось, что у героя этого происшествия язык цел, но на нем имеются всего лишь два поверхностных пореза, в причинении коих подозревают его самого. Позднее, в Тарнополе в одном из краснокрестных госпиталей я видел этого солдата; язык у него уже почти совершенно к тому времени зажил, но он все-таки упорно молчал. Доктор определенно считал, что он сам нанес себе эти ранения и что молчит он лишь из страха ответить за свой поступок»[44].

Безусловно, в рамках одной статьи невозможно пересказать все аспекты многогранной деятельности РОКК, которые застраивает Э.П. Беннигсен. В определенной степени его взгляд субъективен: определенная предвзятость чувствуется и в адреса политических оппонентов, занятых в работе краснокрестных учреждений, и земских организаций (взаимная «нелюбовь» вообще типична в отношениях между этими двумя структурами). Вместе с тем предлагаемое им «сетевое измерение» открывает перед нами до сих пор малоизученное пространство множества социальных взаимодействий и конфликтов, уловить которые весьма сложно если рассматривать Красный Крест сквозь призму «традиционного институционализма».

 Константин Александрович Пахалюк,
ведущий специалист научного отдела,
Российское военно-историческое общество (Москва, Россия).

Опубликовано: Пахалюк К.А. «Работа не приостанавливалась ни на минуту»: Российское общество Красного Креста в годы Первой мировой (по воспоминаниям Э.П. Беннигсена) // От противостояния идеологий к служению идеалам: российское общество в 1914-1945 гг. / Под ред. М.Ю. Мягкова, К.А. Пахалюка. М.: Новый хронограф, 2016. С. 84-106.