Данная статья посвящена взглядам радикально-либеральной оппозиции – кадетов, а также прогрессистов (восприятие правительства умеренными либералами до определенного времени оставалось принципиально иным), выраженным как в официальных, так и в частных оценках. Нет никаких оснований считать, что в послестолыпинский период взгляды радикальных либералов на бюрократию претерпели по сравнению с предыдущим временем какие-либо существенные изменения, однако они приобрели более отчетливый, рельефный характер.
Парламентская оппозиция была достаточно хорошо информирована о состоянии и деятельности бюрократии, благодаря как легальным (участие в парламентских слушаниях, работа думских комиссий, различных совещаний, деятельность газетных корреспондентов), так и нелегальным (подкуп низших чиновников) или полулегальным каналам (постоянные негласные встречи с представителями высшей бюрократии). Большая часть подобных информационных каналов использовалась не только для прояснения намерений правительства, но и для влияния (иногда успешного) на принимаемые им решения.
Понятие «бюрократия» для радикального либерала (как и для любого представителя освободительного движения с его представлением о враждующих в стране политических лагерях) включало в себя не только весь государственный чиновничий аппарат, но и весь властный механизм империи, поэтому верховная власть также включалась в состав бюрократии; монарх рассматривался как главный бюрократ, самодержавие – как «бюродержавие» (при определении позиции радикальных либералов это ленинское словцо вполне уместно). При этом бюрократия принципиально отделялась от остальной страны, от общественности и народа. Поистине смелая для общественного движения этого времени фраза (принадлежавшая октябристу П.С. Чистякову) о том, что «русское правительство – это неразрывная часть русского народа»[1], попросту не могла быть произнесена в каком-либо кадетском кружке.
Русская бюрократия считалась главной силой страны, поскольку в ее руках находились мощнейшие материальные и организационные ресурсы. П.Н. Милюков признавал, что за бюрократией «стоит весь громадный, хотя и неуклюжий, но все же налаженный на работу чиновничий механизм с его традицией и рутиной»[2]. Либералы отмечали как сильную черту бюрократии «то единственное, чем она гордилась и в чем старалась найти искупление своим грехам, – внешний порядок и формальную работоспособность»[3]. Оппозиция не отличалась подобными качествами. Не случайно член кадетского ЦК Н.А. Гредескул предрекал ей, в случае прихода в правительство, «дилетантское министерство, лишенное деловых навыков и непривычное к политической работе в условиях обладания властью», и даже осторожно замечал, что любой ставленник общественности на премьерском посту – М.В. Родзянко, князь Г.Е. Львов или П.Н. Милюков – «был бы хуже честного бюрократа»[4].
Интеллигенция могла конкурировать с бюрократией только после завершения работы по «организации общественности», что всегда мыслилось кадетами в качестве первоочередной и крайне трудновыполнимой политической задачи. Даже во время Первой мировой войны 1914–1918 гг. правая рука Милюкова в кадетском ЦК А.И. Шингарев отмечал, что любой тыловой общественный орган имеет власть лишь постольку и настолько, поскольку и насколько он связан с Советом министров. Для большей эффективности как бюрократического аппарата, так и усилий общественности в минуту крайней опасности (летом 1915 г.) он советовал вводить сотрудников общественных организаций в состав министерств. «Что такое они? – спрашивал он товарища по партии Н.Н. Астрова о главноуполномоченных общественных организаций, – Министры без портфеля? То есть без определенной работы и без власти?»[5]. Шингарев открыто признавал: «Как бы мы не желали придать делу снабжения новые навыки, новые приемы управления и проч., как бы ни желательным было оставить его свободным от пут бюрократической рутины, всего этого нельзя достичь обособлением его от существующих органов государственной власти»[6].
Отсюда, от представлений о силе бюрократии и порой вынужденного осознания собственной слабости, святая убежденность русского либерала: бюрократия виновата во всех негативных аспектах русской жизни. Прогрессистская газета обвиняла в поражениях на фронте именно бюрократию: «Кабинет действительной обороны страны от надвигающейся на нее кошмарной растерянности и слабоволия бессилен создать бюрократ. Сейчас надо спасать Россию, вести ее к победе, вызволять ее из беды, в которую ввергла ее именно бюрократия»[7].
В чем причины провалов бюрократии? В том, что обычно ее поведение, как считалось, вырождалось в бессмыслицу и мертвенность, переходящие нередко в откровенное безобразие. А.И. Шингарев так характеризовал очередную бюджетную декларацию правительства: «Декларация председателя Совета министров напоминает мне слова Гончарова, сказанные о русской государственности в 1847 г.: одни колеса и пружины, живого дела нет»[8]. Член ЦК Д.Д. Протопопов по поводу внесения правительством в Думу проекта реформы земского положения писал в частном письме в августе 1913 г.: «Пропадут они – их дело ломать, портить, гасить, а не созидать. Тут они всегда ломаются и делаются смешными»[9]. С этим соглашался думский оратор прогрессист А.А. Бубликов: «У русской бюрократии давно исчезло творческое начало»[10]. Кстати, подобные же высказывания были характерны и для думцев с иными политическими взглядами. Октябрист С.И. Шидловский выявлял «тип петербургского бюрократа, пропитанного общими соображениями, не вяжущимися с действительностью»[11]. Националист А.И. Савенко отмечал, что в России царит «безответственная и равнодушная бюрократия»[12]. Наконец, правый депутат Н.Е. Марков не переставал заявлять: «И большего врага у нас, правых, как бюрократия, не было, нет и не будет»[13]. Именно на этом фоне окончательный обвинительный вердикт, вынесенный либералом в отношении российского правительства, звучал как вполне обоснованный. «Надругательство над русским человеком есть ремесло русского правителя», – заявлял с думской трибуны кадетский оратор Ф.И. Родичев. Он не был остановлен председателем палаты М.В. Родзянко и потому мог продолжить: «Мы остаемся в дураках перед всеми, кто говорят: с этой властью иначе, как насилием, ничего не поделаешь»[14].
Сама бюрократическая система, как считали либералы, мешает решению важнейших национальных вопросов, отторгает из своей среды любой творческий элемент. Как писал Милюков касательно правительственных деклараций, «лишь только новый министр захочет поставить вопрос (о дороговизне в военный период – Ф.Г.) правильно, так сейчас же мы столкнемся со всеми нашими злобами и вернемся к пожеланиям, столь же единодушно выраженным, сколь и решительно отвергнутым»[15]. Под «правильным» решением проблемы дороговизны подразумевалось создание в соответствии с опубликованной незадолго до того декларацией Прогрессивного блока «министерства общественного доверия». (Следует отметить, что о борьбе с дороговизной как таковой в декларации не было ни слова, поскольку сама по себе дороговизна не считалась тогда либералами первоочередной политической проблемой: они ее просто-напросто «просмотрели».) Милюков также отмечал: «Процесс превращения правых в «крамольников» имеет в себе нечто роковое: как только администратор в деле управления усваивает первые элементы, азбуку государственности, как только он становится на чисто деловую точку зрения в порученной ему отрасли, это неизбежно ведет к тому, что он теряет свою правую политическую репутацию, и столь же фатально правые начинают относить его к опасным “либералам”»[16]. Желая сделать комплимент уходящему в отставку министру земледелия А.В. Кривошеину, Милюков писал, что тот не был «чистым бюрократом». «Если бы в России была партия умных консерваторов, – продолжал Милюков, – он, несомненно, имел бы все шансы стать ее признанным вождем. Но его трагедия была в том, что… в России консерваторы не были умны, а политические умы не были консервативны». Однако даже Кривошеин не относился к числу министров, которые могли бы пользоваться «общественным доверием». Стоит отметить, что ни одной фамилии министра, принадлежащего к таковым, Милюков, как обычно, не называл[17].
Как видим, консервативные взгляды прочно увязывались с рутинерством и, наоборот, либерализм – с деловым подходом. Поэтому, когда в годы войны либералы отмечали, что для успешного ее завершения «две стены нужно пробить» в сфере русского государственного управления – «стену отчуждения» и «стену мертвящей рутины»[18], они в соответствии со своей логикой неизбежно приходили к выводу о том, что этот процесс требует активизации политической борьбы. Интересно отметить, что эти же негативные черты проявлялись, по мнению кадетов, в деятельности тех общественных организаций, которые внесли наибольший для общественности вклад в дело тылового обеспечения (Земсоюз и Согор). Член ЦК кадетской партии А.В. Тыркова писала в своем дневнике 15 июля 1915 г.: «Вообще Союз городов уже обюрократился. Я это заметила еще в марте, когда Кишкин не слушал, что я ему говорю об отряде, и все знал и все понимал. Я тогда же почувствовала себя как вице-губернатор, приехавший с докладом к директору департамента»[19].
Таким образом, общий портрет бюрократии, особенно в плане оценки ее политической значимости и профессиональных качеств, был достаточно противоречив. Потому не удивительно, что от обвинений в косности либералы часто переходили к осуждению морального состояния бюрократии, и именно здесь крылся основной пункт критики. Общим местом становилась констатация злокозненности, цинизма и беспринципности бюрократии. На июньской конференции кадетов 1915 г. Милюков порицал премьера И.Л. Горемыкина и министра внутренних дел Н.А. Маклакова, выступавших против длительной парламентской сессии, за попытку скрыть от общества «страшную правду» первых месяцев войны. Бюрократия обвинялась в одностороннем нарушении «молчаливого соглашения о внутреннем перемирии (Выделено в тексте. – Ф.Г.)». По мнению Милюкова, «политика, которая велась ответственными кругами, была боевой политикой русского официального национализма и бюрократизма». Суть ее сводилась к следующему: «всякому общественному начинанию… противопоставлялось систематическое недоверие власти», злонамеренное или недальновидное ущемление прав национальных меньшинств (еврейского, галицийского и других), осуществление «резких и раздражающих поступков, …предпринимавшихся без всякой надобности, объединенных, быть может, той же глупостью, но принявших в конце концов характер какого-то дьявольского заговора против собственной нации» (в качестве примеров приводились лишь арест большевистской фракции Государственной думы и дело В.Л. Бурцева)[20]. В результате, как отмечал далеко не самый левый из кадетов веховец А.С. Изгоев, Государственная дума «оказалась во сто крат патриотичнее, разумнее и сознательнее русского правительства»[21]. Как видим, настроение, выплеснутое Милюковым с думской трибуны 1 ноября 1916 г. в его знаменитой речи «Глупость или измена?», отнюдь не было ни для него самого, ни для его товарищей минутным или необычным, а обе возможности, о которых он говорил, оказывались равно вероятными.
Сама по себе бюрократическая деятельность нередко считалась заведомо аморальной и заслуживающей публичного порицания. Милюков во время речи министра юстиции И.Г. Щегловитова в Государственной думе по бюджетной смете министерства (тот отметил, что критиковать правительство, сидя на парламентской скамье, очень легко) на весь зал назвал его «лицемером», не получив никакого нарекания со стороны президиума[22]. В представлении русского либерала все бюрократы по своим моральным и деловым качествам были принципиально одинаковы. Член кадетского ЦК В.И. Вернадский не открывал глаза товарищам по партии, когда говорил, что «Кассо и Сазонов – деятели приблизительно одной марки»[23]. Либералы открыто давали понять, что редкий бюрократ (опять без упоминания имен) может рассчитывать на общественное (то есть кадетское) доверие. «Таких людей немного: еще меньшее число их прошло через общественный экзамен и этот экзамен выдержало с честью»[24]. Даже в первые месяцы войны (в период так называемого священного единения) «слепая поддержка» военных ассигнований правительства взывала горячие споры внутри кадетского ЦК. «Санкционировать все детские мероприятия Барка» означало бы, по мнению левого кадета князя Д.И. Шаховского, «недостаточно оценивать здравый смысл русского народа» и его представителей в Государственной думе[25]. «Довольно фиктивное», как замечал П.Н. Милюков, «единение» для оппозиции безусловно не означало, что надо «закрывать глаза и спокойно ждать»[26].
Либералы были убеждены, что в сфере текущего управления разложившаяся бюрократия не могла существовать без непосредственного контроля и указания Государственной думы: «Бюрократический кабинет не в состоянии осуществить ничего реального»[27]. На заседании кадетского ЦК при обсуждении первых военных поражений 1914 г. Н.В. Некрасов утверждал: «Очевидно, без контроля со стороны Г[осударственной] Думы и общества бюрократия ничему не научится»[28]. П.Н. Милюков, имея в виду Думу, считал, что «у населения … осталось одно учреждение, которому оно верит. … Единственный организованный центр национальной мысли и воли и единственное учреждение, которое можно противопоставить бюрократии»[29]. «Страна ждет не слов, а поступков», - заявил он при начале новой думской сессии, через год после начала войны, и при этом продолжал о роли Думы в управлении: «Организуя страну для обороны, мы не можем устранить из организации тот высший орган, в котором все общественные организации сходятся, как в своем естественном центре»[30]. Длительная думская сессия была, очевидно, необходима не только для руководительства государственным аппаратом, но и для его перетряски: «Даже конфликт представляется теперь исходом менее опасным для национального дела, чем сохранение данного состава правительства»[31]. Князь Д.И. Шаховской в частном письме был более раскован: «Ведомству нагоним жару и вся Россия узнает, как мы можем ругаться и критиковать и как должны другие созидать»[32]. Прогрессист И.И. Ефремов высказывался еще более радикально и под аплодисменты центра и левой части парламента утверждал, что победа возможна «только в том случае, если правительство открыто признает авторитет Думы и заявит о своей готовности подчиниться ее контролю и руководительству, признает свою ответственность перед народным представительством»[33].
Основными причинами продовольственного кризиса в военное время признавались бессистемность правительственной политики и аморальная в военный период межведомственная борьба. Главным условием успеха (при отсутствии у либералов какого-либо плана разрешения кризиса, что отмечалось самими оппозиционерами, например, прогрессистом В.А. Ржевским) считалось «министерство доверия»[34]. Наиболее авторитетное в кадетском ЦК лицо – И.И. Петрункевич – шел дальше: он отмечал не только полную неспособность правительства решить продовольственный вопрос, но и бессилие общественных организаций – причем, именно в силу зависимости от правительства. «В Германии назначили диктатора продовольственной части и потерпели крушение потому, что какой же авторитет в стране может иметь назначенный чиновник. Но диктатор – Дума – это авторитет всенародного решения»[35]. Вряд ли адресат Петрункевича Милюков был с ним не согласен. «Дума спасла страну от недостатка снарядов», – заявлял он в это время с парламентской трибуны[36].
Часто отмечалась стратегическая бесперспективность бюрократии. При обсуждении очередной правительственной бюджетной декларации А.И. Шингарев заявлял: «Русская государственная черепаха едет; министр финансов, председатель Совета министров доволен ее ходом развития, а нам … больно за Россию, стыдно за ее управителей»[37]. Он называл дело правительства «безнадежным»[38]. В годы войны Шингарев отмечал, что Россия «победит врага вопреки всему тому, что делало большинство в нашем правительстве»[39].
Общим местом кадетской критики правительства всегда было утверждение о том, что власть ведет страну «к катастрофе»[40]. «Трудно найти лучшего революционера, чем само правительство», - говорилось на кадетской конференции в марте 1914 г.[41] В.А. Маклаков говорил с думской трибуны: «Наша реакция не сумела быть мудрой… Если бы наша власть имела мужество взять назад то, что было дано, если бы она в то время (т. е. в 1907 г. – Ф.Г.), когда страна устала от политического брожения и хотела только одного – порядка и покоя – вернулась назад к абсолютизму, то это была бы политика безумная, но яркая и определенная. Но у нашей власти не хватило ни ума, ни смелости, она была способна лишь на полумеры… ей по плечу стало лишь искажение нового строя, создание карикатуры»[42]. О Л.А. Кассо и прочих министрах говорилось: «люди, задавшиеся непосильной целью, этой сизифовой работой удержать земной шар в его движении»[43].
Бюрократический курс в восприятии либералов просто не мог измениться к лучшему. Изменения означали лишь ухудшение политического положения. Милюков мог относительно позитивно оценить политику премьера В.Н. Коковцова только после его отставки и в сравнении с курсом следующего председателя правительства: «Кабинет Коковцова мешал – или, лучше, тормозил проявления отрицательного политического курса, но был бессилен, чтобы создать что-нибудь определенное и положительное. За неимением собственной системы и плана, он довольствовался настроением рутины, которая не допускала постановки на очередь сколько-нибудь существенных вопросов какого бы то ни было чужого плана». В отношении нового главы правительства использовались те же эпитеты, что и в свое время в отношении предыдущего: «Глава кабинета И.Л. Горемыкин – символ политической пустоты и бессодержательности»[44]. Безликость бюрократии в глазах либералов объяснялась тем, что все министры по сути – «стрелочники»[45]. Представление о «темных силах», стоящих за бюрократией, родилось не в радикально-либеральной среде, однако было использовано в политической борьбе, когда прочие политические ярлыки потеряли свою силу. Использование мифологемы «темные силы» позволяло объяснить безволие и – одновременно – злокозненность бюрократии, обозначить фатальность положения и обойти стороной обсуждение конкретных лиц. Кроме того, власть (т. е. бюрократия), таким образом, лишалась ореола легитимности.
Подобные представления способствовали радикальным выводам. Накануне отставки Коковцова Милюков говорил в Думе: «Убедить эту власть невозможно. Остается один печальный вывод: эта власть понимает только одно принуждение, как способ воздействия. Ее остается принудить»[46]. В ноябре 1916 г. даже националист В.В. Шульгин публично, с думской трибуны, назвал борьбу с существовавшим правительством единственным способом избежать анархии[47]. Очевидно, что подобная оценка появилась не без влияния радикальных либералов, причем наиболее весомым их аргументом был разоблаченный ими аморализм власти.
Восприятие бюрократии определяло и соответствующее поведение оппозиции при взаимодействии с ней. Возможности и границы соглашения с бюрократией радикальными либералами никогда заранее не определялись, что нередко порождало (у стороннего наблюдателя или слишком доверчивого историка) иллюзию их сговорчивости. На самом деле эта неопределенность была лишь неизбежным следствием желания радикальных либералов сохранить преимущественно легальный характер собственной оппозиционности, не замкнуться в «непримиримом» подполье. Однако вопрос о стратегическом сотрудничестве с властью никогда не ставился, а какое-либо тактическое соглашение могло быть заключено только «без всяких обязательств»[48]. Общественная деятельность рассматривалась как способ политической конкуренции с бюрократией. В период войны победа над внешним врагом, достигнутая при помощи общественных усилий, должна была принести и долгожданную победу над врагом внутренним. Однако очень скоро традиционный враг – бюрократия – был сочтен более важным.
Революция, по мнению либералов, должна была привести к полной смене принципов государственного управления. В своей декларации Временное правительство отмечало: «В основу государственного управления оно (правительство – Ф.Г.) полагает не насилие и принуждение, а добровольное повиновение свободных граждан созданной ими самими власти. Оно ищет опоры не в физической, а в моральной силе»[49]. В марте 1917 г. соратник Милюкова по партии А.В. Тыркова напоминала ему, что «у всякой власти существуют классические методы властвования»; на это Милюков «вспыхнул и ответил ей: “лучше я потеряю власть, но таких методов применять не буду”»[50]. При этом практика нередко воспроизводила старые примеры: революционное Временное правительство теоретически обладало верховными полномочиями самодержавной власти и даже отстранило законодательные палаты от реализации их прав. В новой России чиновник оказался под подозрением, однако, как правило, революционные министры вынуждены были иметь дело со старым составом министерств. Придя к власти в результате Февральской революции 1917 г., либералы не смогли ни перестроить государственную машину по своим принципам, ни в полной мере опереться на старый государственный аппарат, оставшись в заложниках собственных представлений о нем. Внутренний политический раскол обернулся национальной катастрофой.
[1] Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов, конференций и заседаний ЦК. 1905–1915 гг. / Отв. ред. В.В. Шелохаев: В 2 т. М., 1996–2000. Т. 2. С. 321.
[2] Съезды и конференции конституционно-демократической партии / Отв. ред. В.В. Шелохаев: В 3 т. М., 1997–2000 (далее – Съезды…). Т. 3. Кн. 1. С. 124. Политический доклад П.Н. Милюкова на июньской кадетской конференции. 7 июня 1915 г.
[3] Русские ведомости. 1917. 5 января.
[4] Съезды… Т. 3. Кн. 1. С. 276–277.
[5] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1025. Л. 309–309 об. А.И. Шингарев – Н.Н. Астрову, 6 июля 1915 г.
[6] Речь. 1915. 10 июля.
[7] Утро России. 1915. 15 августа.
[8] Государственная дума. Созыв 4. Стенографические отчеты. Сессия 1. СПб., 1913. Ч. 1. Стб. 451. 8 декабря 1912 г.
[9] ГАРФ. Ф. 810. Оп. 1. Д. 309. Л. 1-1об. Д.Д. Протопопов – М.В. Челнокову, 12–13 августа 1913 г.
[10] Государственная дума. Созыв 4. Стенографические отчеты. Сессия 1. СПб., 1913. Ч. 1. Стб. 515. 10 декабря 1912 г.
[11] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1023. Л. 114. С.И. Шидловский – Н.Н. Опочинину, 14 июня 1915 г.
[12] Государственная дума. Созыв 4. Стенографические отчеты. Сессия 1. СПб., 1913. Ч. 1. Стб. 419. 8 декабря 1912 г.
[13] Там же. Стб. 404. 8 декабря 1912 г.
[14] Там же. Стб. 1506, 1513–1514. 8 февраля 1913 г.
[15] Речь. 5 октября 1915 г.
[16] Там же. 1916. 1 сентября.
[17] Там же. 1915. 28 октября.
[18] Русские ведомости. 1915. 20 августа.
[19] ГАРФ. Ф. 629. Оп. 1. Д. 18. Л. 15 об. – 16.
[20] Съезды… Т. 3. Кн. 1. С. 117–119.
[21] Изгоев А.С. IV Государственная дума // Русская мысль. 1917. № 1. III пагинация. С. 1–2.
[22] Государственная дума. Созыв 4. Стенографические отчеты. Сессия 1. СПб., 1913. Ч. 3. Стб. 188. 28 мая 1913 г.
[23] Протоколы ЦК и заграничных групп конституционно-демократической партии / Отв. ред. В.В. Шелохаев: В 6 т. М., 1997–1998 (далее – Протоколы…). Т. 2. С. 97. 12 октября 1912 г.
[24] Речь. 1915. 29 августа.
[25] Протоколы… Т. 2. С. 373.
[26] Речь. 1915. 29 августа.
[27] Там же. 1915. 30 сентября.
[28] Протоколы… Т. 2. С. 371.
[29] Там же. С. 121.
[30] Государственная дума. Созыв 4. Стенографические отчеты. Сессия 4. Пг., 1915. Ч. 1. Стб. 102, 108. 19 июня 1915 г.
[31] Съезды… Т. 3. Кн. 1. С. 121–122.
[32] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1026. Л. 402. Князь Д.И. Шаховской – княгине Е.Г. Шаховской, 23 июля 1915 г.
[33] Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв 4. Сессия 4. Пг., 1915. Ч. 1. Стб. 90–91. 19 июня 1915 г.
[34] Там же. Сессия 5. Пг., 1917. Ч. 1. Стб. 801–805. 5 декабря 1916 г. Об отсутствии какого бы то ни было плана у Думы писал в частном письме и А.И. Коновалов (ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1063. Л. 1358. А.И. Коновалов – С.С. Раецкому, 28 ноября 1916 г.).
[35] ГАРФ. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1056. Л. 699–699 об. И.И. Петрункевич – П.Н. Милюкову, 5 октября 1916 г.
[36] Государственная дума. Стенографические отчеты. Созыв 4. Сессия 5. Пг., 1917. Ч. 1. Стб. 332. 22 ноября 1916 г.
[37] Там же. Сессия 1. СПб., 1913. Ч. 1. Стб. 1013. 23 января 1913 г.
[38] Там же. Стб. 1315. 15 мая 1913 г.
[39] Там же. Сессия 4. Пг., 1916. Ч. 1. Стб. 1802. 16 февраля 1916 г.
[40] См., напр.: Там же. Сессия 1. СПб., 1913. Ч. 1. Стб. 327. 7 декабря 1912 г.
[41] Съезды… Т. 3. Кн. 1. С. 523.
[42] Государственная дума. Созыв 4. Стенографические отчеты. Сессия 1. СПб., 1913. Ч. 3. Стб. 117–118. 27 мая 1913 г.
[43] Там же. Сессия 2. Пг., 1914. Ч. 4. Стб. 1231. 21 мая 1914 г.
[44] Съезды… Т. 2. С. 587–588. Тактический доклад на партийной конференции 23–25 марта 1914 г.
[45] Государственная дума. Созыв 3. Стенографические отчеты. Сессия 5. СПб., 1912. Ч. 3. Стб. 3450. 13–14 апреля 1912 г.
[46] Там же. Созыв 4. Стенографические отчеты. Сессия 2. Пг., 1914. Ч. 2. Стб. 83. 24 января 1914 г.
[47] Там же. Сессия 5. Пг., 1917. Ч. 1. Стб. 69. 3 ноября 1916 г.
[48] Прогрессивный блок в 1915-1917 гг. // Красный архив. 1932. № 3 (52). С. 187.
[49] Вестник Временного правительства. 1917. 26 апреля.
[50] Борман А. А.В. Тыркова-Вильямс по ее письмам и воспоминаниям сына. Вашингтон, 1964. С. 128.
Федор Гайда
Впервые опубликовано:
Петр Андреевич Зайончковский. Сборник статей и воспоминаний к столетию историка /
[сост. Л.Г. Захарова, С.В. Мироненко, Т. Эммонс]; МГУ им. М.В. Ломоносова, Ист. фак-т. – М., 2008. С. 647-656.
Материал в электронном виде для публикации на сайте "Западная Русь" предоставлен автором.