В июне 2016 года российским Аналитическим центром инновационных проектов и технологий был издан сборник статей «Белорусская идея: история и реальность». Составители включили в сборник ряд работ постоянных авторов сайта «Западная Русь», которые будут представлены нашим читателям. Предлагаемая статья доктора социологических наук, профессор кафедры социологии Белорусского государственного университета Дмитрия Константиновича Безнюка интересна тем, что в ней дается краткий и довольно полный обзор различных школ и методов исследования процесса формирования наций и рассматриваются перспективы национального строительства в Республике Беларусь.

 

БЕЛОРУССКАЯ ИДЕЯ:
ИСТОРИЯ И РЕАЛЬНОСТЬ.

Национально-государственная идентичность и общественные
настроения в странах
Евразийского экономического союза.

 

 

Сборник статей/ сост. П.В. Святенков. -
Мю: АНО "Аналитический центр инновационных проектов и технологий" 2016-288 с.

ISBN 978-5-903311-27-9

 

 

 

---

 

Cовременная белорусская идентичность:методологические и социальные реалии

Впечатляющее возрастание интереса к обсуждению идентичности может сказать больше о нынешнем состоянии человеческого общества, чем известные концептуальные и аналитические результаты его осмысления.
                                                                               З. Бауман [ 2, 176]

 

Введение

Эпистемологический разрыв (термин Г. Башляра), который трансформировал методологию и предметное поле науки в начале ХХ века, сделал из темы идентичности важный индикатор пересмотра традиционной философской проблемы тождества и различия, которая, в контексте социально-политических и культурных процессов XIX – начала ХХ веков, приобрела прикладное, нередко пахнущее кровью, звучание. Перенесенные на реальную, исторически наличествующую европейскую почву, философские абстракции и категории «тождественность», «самость», «инаковость», «саморавность», «различение», «идентификация», «пограничье», позволили наполнить новым содержанием древнейшую интуицию «свой – чужой» и, в свою очередь, подверглись «смысловой переработке» со стороны социальных (прежде всего, политических и культурных реалий).

Тема идентичности (тождественности) появляется в привычном нам виде из туманных перспектив революционных французских брожений, когда гибель старой теоцентричной и монархической Европы настойчиво объяснялась социальной пропастью между классами, вопиющей разницей между бедными и богатыми. Разрыв, разлом, трещина стали символами социальной несправедливости и разобщенности. После низвержения старого порядка дел и перехода к буржуазно-промышленному укладу (капиталистической формации в терминологии К. Маркса), встала проблема «замазывания» этих трещин, так как они остались и исчезать не собирались: в политическом словаре французских борцов за «свободу, равенство и братство» не хватало слов для решения этой проблемы. На помощь пришла классическая социология XIX – начала ХХ века, центральной темой которой стала социальная солидарность. Последняя мыслилась как фундаментальная характеристика нового (буржуазного) общества и противопоставлялась социальной разобщенности прошлого. Но, как показало время, предложенная социологами тотальная целостность в виде солидарности не выдержала испытания временем: «замазать» социальные трещины не удалось… Тема идентичности (вернее, идентичностей) стала формой манифестации существующих разностей и удачно вписалась в многообразие культуры позднего модерна и постмодерна.

При первом же погружении в тематику идентичности, которой посвящено множество научных трудов от солидных монографий до блогерских заметок, возникает чувство погруженности в туман – он и есть диагноз современного состояния темы идентичности. Туман как бесформенность и незавершенность, как неотрефлексированность и непроясненность… Все это мы фиксируем на двух принципиальных уровнях существования идентичности: уровне научной рефлексии (методологические проблемы понимания и анализа) и уровне реальных исторических, социальных процессов^[1]. Для усугубления ситуации можно зафиксировать еще два уровня: психологический и социальный (социологический в терминологии XIX века). Психологический уровень отражает все сложности комплекса идентичности как внутренних процессных инсталляций сознания: «Проблема идентичности возникает уже тогда, когда в пробуждающемся самосознании вспыхивает вопрос: кто я? Или кто мы? На протяжении всей своей истории человечество давало на этот сакраментальный вопрос самые разнообразные ответы, но лишь современность проблематизовала идентичность как таковую.

[1] Автор позволяет себе здесь развести науку (аналитика, рефлексия) и историю (жизнь как таковая, поток событий) без решения проблемы их взаимосвязи.

Что, собственно, стоит за явлением идентичности? Очевидно, что оно так или иначе связано с субъективирующей рефлексией – важнейшим индикатором генезиса человеческой самости. Как только отпадающее от палеосинкретической слитности со всеобщей эмпатической связью, пронизывающей собой универсум, сознание оказалось способным видеть в реалиях окружающего мира хотя бы минимально отчужденную объектность, то по поводу этой объектности тут же возник двойной вопрос: что это есть само по себе и что это есть для меня?» [7, 147]. Этот двойной вопрос констатирует своеобразный разрыв, на который указывал Э. Дюркгейм, когда определял религию как расколотость мира в сознании верующего на сакральное (священное) и профанное (светское). В рамках религии эта расколотость преодолевается обрядом, приобщением к священному, жертвой. В поле же идентичности указанный разрыв видится сложнее: он идет по нескольким уровням (основаниям) и преодолевается различными культурными практиками. Здесь возникает социальный уровень и мы имеем дело с материализацией и вхождением субъективных процессов сознания в социальный мир, в культуру. Например, можно привести такую систему уровней идентичности человека, которая спровоцирована местом его обитания – обществом:

• Базовый уровень – гендерный: субъект определяется относительно социальных практик, которые будет исполнять как представитель конкретного биологического пола. Возможен вариант отказа от жесткой детерминации «пол – форма поведения» (гендерная свобода и самоопределение) или даже изменение собственной биологии (трансгуманизм).
• Второй уровень – национальный: осознание себя частью определённой нации, конкретного этнокультурного пространства, исторической традиции.
• Третий уровень – политический и гражданский: субъект соотносит себя, через принятие какой-либо политической позиции, с социально-политической формой организации общества, государства.
• Высший уровень – культурный (или культурно-религиозный): отождествление себя с определенной мировоззренческой схемой как нормативно-ценностной и смысловой тотальностью.

Но это детали, которые стали очевидны во второй половине ХХ века...

 

Методологические трудности: борьба за смысл.

В европейской социогуманитаристике тематика идентичности начинает формироваться в двадцатые годы прошлого века. В конце 1960-х годов она «выстреливает» целым рядом теорий. Отслеживая аналитические трансформации в тематике идентичности, белорусский социолог и культуролог В.Л. Абушенко выделял три среза таких трансформаций и раскрывал их содержание следующим образом: «…В теоретическом срезе анализа присутствуют как принципиальная проблематичность и незавершенность концепта идентичности, так и принципиальная же его открытость в социокультурные практики современного общества. В методологическом же срезе анализа следует акцентировать то обстоятельство, что, несмотря на наличие ряда эссенциалистских трактовок, введение и разработка тематики идентичностей способствовали утверждению конструктивистского подхода социокультурного анализа (от его умеренных до радикальных версий). Наконец, предметный срез анализа обнажает целый ряд внутренних противоречий в понимании самой сути проблематики идентичностей.

Обозначим важнейшие из них. 1. Проблема субъектности. Речь, прежде всего, идет о правомерности употребления наряду с понятием индивидуальной идентичности понятия коллективной идентичности. Более того, в литературе представлена и точка зрения, согласно которой идентичностью обладают на только личности, но и рефлексивные системы вообще. 2. Проблема механизмов генерирования. Встает вопрос о том, являются ли идентичности самообразами и самоописаниями тех или иных субъектов, репрезентируемыми вовне, или они могут приписываться субъектам извне, в той или иной мере интернализируясь субъектами (например, через механизмы стигматизации и «навешивания ярлыков»). 3. Проблема функционирования. Далеко не однозначным является вопрос о соотношении фиксированности и пластичности идентичностей, их ускользания от наблюдения и самонаблюдения. При этом все три обозначенные сферы проблематики идентичности накладываются друг на друга, конституируя многоуровневость и многоаспектность феноменальности, схватываемой и описываемой в терминах дискурса идентичностей. Параллельно и соотносительно с уже сказанным нуждается в обсуждении и проблема механизмов и технологий реификации и дереификации идентичностей в конкретных социокультурных практиках современного общества» [1, 129-130].

В качестве комментария и дополнения к выводам В.Л. Абушенко особо следует указать на ситуацию множественности вариантов научных версий и моделей понимания и трактовки феномена идентичности. Здесь уместно провести параллель с понятием «постсекулярное», которое активно используется в современном религиоведении, но, которое, по замечанию Ю. Хабермаса, является «весьма спорным» [10]. Аналогично и с идентичностью – понятие в крайней степени подверженное множественности пониманий, но активно навязываемое интеллектуальным сообществом в качестве обозначения некой важной проблемы. Варианты понимания идентичности заключены в несколько смысловых рамок, которые слагают несколько спектральных линий, заключенных между парами полюсов:

Первая пара отражает субстанциональное содержание проблемы идентичнсоти: 1. Идентичность суть жесткий заданный конструкт, к которому субъект приходит через процесс идентификации (узнавания) и получает успокоение в виде отождествления с ним; 2. Идентичность настолько ситуативна и изменчива, что привязать ее к некоторой онтологической сущности, некоему культурному инварианту (универсалии) не представляется возможным: мы можем лишь наблюдать и констатировать возникновения и исчезновения идентичностей.

Вторая пара полюсов (соответственно) – проблема финальности идентичности: 1. Идентичность как процесс должна приводить к какому-то конечному состоянию, которое и выступает смыслом, завершением процесса; 2. Идентичность суть постоянное воспроизведение практики отождествления, провоцируемое конкретными историческими, социальными ситуациями: идентичность сродни «потоку жизни».

Третья пара – проблема конструируемости: 1. Идентичность есть естественный, пришедший из эпохи традиционных обществ феномен, который не подлежит технологической модернизации, он понятен и естественен как рост и мужание ребенка; 2. Идентичность носит конструируемый характер: в эпоху модерна сконструировали нацию и, в довесок, идентичность, которая похожа на конструктор «LEGO».

Четвертая пара полюсов (соответсвтенно) – проблемы функциональности (политического прагматизма): 1. Идентичность как естественный исторический и культурный процесс требует спокойной, естественной включенности в него: приходит время – создаешь семью, приходит время – идешь на работу, приходит время – самоидентифицируешься… 2. Идентичность, в силу конструируемости, возможно эксплуатировать для достижения различных (прежде, всего политических) целей: идентичность сродни воспитанию – какие ценности заложишь в ребенка, такой вырастет человек (проект).

С последним полюсом связана острейшая проблема выбора наиболее адекватного современности проекта конструирования, например, белорусской идентичности (как комплекса идентичностей) или, опять например, гендерной идентичности шведский детей-дошкольников.

Отдельной методологической проблемой выступает и такая стандартная для науки тема как тема структуры. Отметим, что структурирование идентичности идет на двух уровнях.

Во-первых, предполагается, что идентичность как таковая (например, отдельной личности или этнической группы) суть совокупность нескольких идентичностей – в этом случае идентичности вообще отказывают в единственном числе и говорят об идентичностях. Белорусская исследовательница Л.И. Науменко в монографическом исследовании «Белорусская идентичность» составляет ее из гражданской, этнической, территориальной и культурной идентичностей; они же выступают в качестве «базовых составляющих» белорусской идентичности как композита [см. 6, 3-4].

Во-вторых, структурированности требует каждый отдельный вид идентичности: особо остро эта проблема встает, когда говорят о национальной (этно-национальной, этно-культурной) идентичности. Белорусский католический философ и богослов П. Рудковский пишет: «Идентичность – это абстракция, которая конкретизируется разными способами и на разных уровнях. В случае «национальной идентичности» такая конкретизация происходит через посредничество символов (прежде всего национальный герб, флаг, гимн, язык…), нарративов (способов повествования об истории, настоящем и будущем Беларуси) и череды культурных артефактов (литературные произведения, театр, кино, живопись, архитектура, музыка…)» [8, 134]. Отметим, что многие из указанных П. Рудковским «посредников» в высшей степени актуальны при анализе состояния современной белорусской идентичности и выступают водоразделом нарративов аргументации противоположных аналитических группировок в белорусском интеллектуальном пространстве…

Еще одной методологической проблемой тематики идентичности может выступать попытка формирования более-менее общепризнанной «системы координат», задающей семантические векторы разработки этой тематики (см. рисунок ниже):

Мы уже характеризовали ситуацию идентичности с помощью понятий бесформенность и незавершенность, неотрефлексированность и непроясненность. Поясним связь этих характеристик с предложенной системой координат:

• Бесформенность заставляет нас обратиться к истории, так как знание генезиса и развития явления дают шанс оформить его смыслом
• Незавершенность отсылает нас к проблеме будущего, проблеме перспектив.
• Неотрефлексированность провоцирует обратиться к форме представления явления по принятым правилам, соотнестись с каноном описания и анализа.
• Непроясненность требует постоянного мониторинга контекста, тех реальных ситуаций, которые «оживляют» идентичность, показывают ее текущесть.

Сразу отметим, что эти семантические координаты (как методологические интрументы) во многом совпадают с реальными социальными и историческими ситуациями идентичности.

Смысловое наполнение полюсов предложенного перекрестья может быть следующим:

1. История (Прошлое): версии истории, исторической реконструкции зарождения, развития, эволюции ситуации идентичности; познавательно-исторические модели, на основе которых производятся информация, комплексы аргументов-контраргументов, объяснительные схемы и пр.

2. Перспектива (Будущее): презентация конечных позиций процесса и ситуации идентичности; эксплуатация идентичности в целях «светлого будущего».

3. Форма (Канон): соответствие/несоответствие наличной ситуации идентичности принятым стандартам (например, европейской модели).

4. Контекст (Ситуация): совокупность внутренних и внешних обстоятельств функционирования идентичности, ее местных особенностей и пр.

Теория и прежде всего практика фиксируют в этой схеме два вектора напряженности: «Канон – История» и «История – Контекст». Первый вектор характеризуется возможным напряжением между идеологией (официальный канон) и историческим знанием (истина). Второй вектор – противостояние исторического знания (как канона истины) и ситуативной, контекстной «правдой жизни». Примечательно, что в рамках обоих векторов фигурирует история – «наука о начале», – что свидетельствует о значимости исторической экспертизы при построении аналитических объяснительных схем идентичности.

Из перечисленных методологических проблем существования современного аналитического пространства идентичности становится ясно, что это пространство находится в стадии бурного роста и становления, методологический и категориальный аппарат только формируется, а предложенные схемы сразу же проверяются на жизнеспособность с позиций оппонентов и исторических реалий.

 

Социальные реалии: борьба за дискурс.

Отметим, что при всей казалось бы теоретико-методологической самонаправленности в науку, перечисленные выше проблемы имеют прямое отношение к не-научным реалиям.

Если «проскочить» Аристотелеву философию и логику, то первой формой практического укоренения тематики идентичности можно считать европейское христианское богословие, которое решало, помимо прочих, и проблему онтологического различения/неразличения Творца и твари (по суть – это проблема возможности/невозможности приближения (слияния) к Богу, особо остро воспринимаемая и переживаемая мистиками). В дальнейшем, важными факторами формирования и укоренения тематики идентичности в историческую реальность стали:

1. Эпохи построения европейских империй и колониальных захватов, которые породили дихотомию качеств «культурный центр – варварская периферия» и связали центр с цивилизаторской функцией.
2. Период национальных революций и восстаний в Европе XVIII – XIX веков, который стал следствием пробуждения и роста национального самосознания народов при доминировании политических форм его манифестации.
3. Разрушение империй в начале ХХ века (Австро-Венгерской, Германской, Российской), которое породило проблемы «самоопределения наций и народов».
4. Постколониальная ситуация, описание которой дало понятие креольства.
5. Движение евроинтеграции как попытка создания экономических и политических условий и форм «единой Европы» («Европы без границ»).
6. Распад Советского Союза и формирование на его территории суверенных государств, что, по сути, потребовало реанимации проблемы «самоопределения наций и народов», но в условиях не кровопролитной борьбы за свободу, а в условиях внезапно свалившейся независимости.

Большинство из этих факторов «сработало» в отношении Беларуси и до сих пор формируют тот фон, на котором бытийствует белорусская идентичность и происходит ее осмысление.

В данной части статьи мы обратим внимание на существующие в Беларуси варианты реального оформления белорусской идентичности в виде проектов последней, которые видятся автору не только продуктами «интеллигентской рефлексии», но и репрезентантом реальных исторических и социальных процессов в белорусском пространстве. В рамках упомянутых проектов находят свое синтетическое отображение все четыре полюса тех семантических координат, которые мы обозначили выше на рисунке.

Первый, на который хотелось бы указать, вариант проектного разнообразия современной белорусской идентичности предлагает профессор социальной географии в Рэдфордском университете (США) Г.Иоффе. Он видит ситуацию белорусской идентичности как культурное и политическое пространство, поделенное между тремя национальными проектами («культами памяти» в терминологии Р. Линдера), которые предлагают белорусам свои трактовки белорусскости. Эти трактовки – своеобразные подсказки населению Беларуси, которое столкнулось с «ключевой проблемой: многие из белорусов точно не знают, что значит быть белорусом» и «почти половина опрошенных… совсем не заботит возможная утрата национальных особенностей и традиций» [5, 151]. Г.Иоффе обнаруживает три проекта, которые непосредственно связаны с «приключениями» белорусской национальной идеи в ХХ веке:

Проект № 1 – «возрожденческий»/«проевропейский».

Проект № 2 – «московско-либеральный» или русофильский.

Проект № 3 – «креольский национализм».

Первый проект непосредственно связан с событиями национального возрождения периода конца 1980-х – начала 1990-х годов, которое связано с деятельностью БНФ (Белорусский народный фронт «Возрождение») и его лидера З. Пазняка. Сердцевиной проекта выступает верность белорусскому языку (как не вспомнить В. фон Гумбольдта: язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык), который рассматривается как существеннейший источник белорусского нациестроительства (по аналогии с чехами, словаками, эстонцами, норвежцами). Вся идея этого проекта проникнута «антиколониальным национально-освободительным духом, в т.ч. борьбой против российского культурного колониализма» [5, 155]. Недостатком этого проекта Г.Иоффе считает малочисленность сторонников, самозацикленность и бескомпромиссность его идеологов, высокий потенциал саморазрушения, пещерный антисоветизм и неспособность признать хоть какую-либо ценность реальной (а не мифологизированной) Беларуси.

Проект № 2 опирается (и в этом его преимущество) на язык большинства белорусов – русский. Это проект не элитарный, а открытый. К недостаткам проекта можно отнести: 1) отсутствие яркого исторического нарратива и программы будущего (кроме тезисов о необходимости хранить государственность и быть демократической страной); 2) отсутствие логического объяснения отличия белорусов от русских; 3) дезорганизованность ведущих представителей этого проекта, которые объединяются только в случае общей угрозы (которые часто исходят от официальной власти Беларуси), а после ее исчезновения опять разбегаются.

Проект «креольского национализма» можно рассматривать, по мнению Г. Иоффе, как наиболее удачный с точки зрения отражения реального положения дел в сфере современной белорусской идентичности. Ссылаясь на метафору В.Л. Абушенко, Г. Иоффе сводит идею этого проекта к диагнозу белорусов как людей на полдороге в своем социально-культурном развитии: для них русское уже не ассоциируется с «мы», но еще не относится к «они». Преимущество проекта видится в его широкой социальной базе и поддержке официальной властью.

Отметим, что проектная типология Г.Иоффе полезна при описании вариантов белорусской идентичности, но требует уточнения, которые вызваны большим, чем фиксируется в приведенной типологии, разнообразием ценностей и идеалов авторов проектов. Если исходить из тесной связи нациестроительства с политическими и геополитическим реалиями, то проектов белорусской идентичности (в деталях) должно быть гораздо больше, чем три – по мнению автора можно выделить следующие идеологические направления, в рамках которых возможно формировать схемы современной белорусской идентичности:

•  «Белорусская модель» или официальная идеология Республики Беларусь, опирающаяся на гражданскую идентичность: белорусы – гражданская нация, которая ценит государственный суверенитет, право, демократические нормы.
• Западничество: Беларусь – это Европа, это исторически европейское государство, это синтетическая культура с доминированием европейских ценностей; вектор политического движения – в Европу.
• «Беларускасть» как проект самостоятельного государства, но не в рамках официальной «белорусской модели»; основами «беларускасти» должно стать осовременивание богатейшего и уникального исторического наследия: Великого княжества Литовского, униатства и т.п.
• Полонофильство как эксплуатация образа исторически сложившегося польско-белорусского симбиоза (прежде всего, в форме мифологизированного комплекса «Речь Посполитая»). Проект с малой вероятностью самостоятельного «выживания» (хотя можно предположить интерес к нему со стороны геополитических амбиций современной Польши), но могущий быть одним из ресурсов в рамках других проектов.
• Северо-западники: проект продвигающий (обосновывающий) идею триединства славянских народов и опирающийся на интеллектуальную традицию. Сложность этому проекту может создать негативное восприятие официальной властью Беларуси концепта «русский мир», который ассоциируется с ценностным ядром северо-западников.
• Евразийство: второй вариант «восточного направления» (альтернатива северо-западникам), которая видится в двух вариантах: 1) теснейший экономический союз и 2) политическая интеграция a la Евросоюз.

Еще один, по нашему мнению заслуживающий внимания, вариант фиксации и описания социального разнообразия ситуации современной белорусской идентичности может быть позаимствован у белорусского философа и культуролога В. Фурс. Логика и результаты ее исследования топосов аргументаций в дискурсивном формировании проблемы белорусского языка удачно укладываются в некоторые проблемные зоны нашего исследования. В. Фурс замечает, что спайка «язык – нация – государство» исчерпывает практически всю логику национализмов периода распада СССР: «Движения за независимость, разворачивавшиеся в начале 1990-х годов в республиках бывшего Советского Союза (по иронии истории совпавшие с интеграцией западноевропейских стран), были открыто националистическими, но, что самое любопытное, подобно националистическим движениям в Западной Европе XVIII-XIX веков, чаще всего следовали одной и той же модели национального строительства, в которой одно из самых видных мест занимает язык. Это … обеспечивало четкий критерий легитимности отделения той или иной республики от Советского Союза и ее превращения в самостоятельное государство. Национальный язык становится центральным предметом дискуссий в этот период, причем дискуссии разворачиваются преимущественно в плоскости политической, а не научной. Участники дискуссий выстраивают аргументацию, опираясь, сознательно или неосознанно, на топос «независимое государство не может существовать без национального языка» [9].

Тема языка автоматически вызывает тему нации и калькирует ее проблемы на новый объект: дискуссии о белорусском языке развивались вокруг его права вообще называться языком. Эта тема, помимо языка, затрагивала национальную идентичность белорусов (язык/нация) и развивалась по логике от языка – к нации. Не редкость аргумент: белорусский язык – это исковерканный польским пограничьем русский, отсюда – белорусы суть «испорченные» русские (нельзя удержаться и не вспомнить реплику А.Г. Лукашенко о белорусах как русских со знаком качества). С другой стороны аргументы сводились к тому, что: 1) белорусский язык (старобелорусский) был канцеляритом (официальным языком делопроизводства) Великого Княжества Литовского; 2) утратил свою уникальность по вине насильственной русификации; 3) эстетическими особенностями (певучесть, красота и мелодичность) уступает только итальянскому и украинскому языкам. Отсюда – белорусы отдельный народ, самостоятельная нация и пр.

В. Фурс обращается к смысловому наполнению трех тематических блоков, представленным в дискуссиях о языке («образы белорусского языка (язык как вещь), образы врагов белорусского языка, образ исторического прошлого Беларуси). Эти блоки точь-в-точь (при замене «языка» на «нацию») соответствуют узловым моментам формирования и воспроизводства белорусской идентичности, которые можно обнаружить в выше описанных нами проектах идентичности.

Образ нации (языка) – совокупность значимостей, которые фиксируют непреходящую сущность и функционал явления. Здесь можно упомянуть статьи А. Дзерманта, в которых белорусский дискурс идентичности означается в терминах «нация Работы» и «нация Партизан» [см., напр., 4]. Националистические проекты предлагают, естественно, иной национальный портрет – самоценный шляхтич Великого Княжества Литовского, бюргер из эпохи Магдебургского права, повстанец К. Калиновского, интеллектуал эпохи Реформации и пр.

Образ врагов нации (языка) призван объяснять сложившее положение дел и указывать на ближайшие цели дальнейшей деятельности. Сразу необходимо отметить небольшое количество «врагов в ассортименте»: русскоязычный столичный житель, «неправильные» или «плохие» белорусы (говорят на неправильном белорусском языке), «русскоговорящие представители государственной власти» [9]. Полагаем, всех их можно объединить в образе вольных и невольных агентов «русского мира».

Образ исторического прошлого Беларуси (территории нации и языка) – универсальная информационная кладовая, из которой берут аргументацию противоборствующие интеллектуальные группировки. Этот образ неразрывно связан с образом нации, они пронизывают друг друга, определяют друг друга. Исходный пункт здесь для многих проектов идентичности – Великое Княжество Литовское: «В отличие от народов, ведущих свое происхождение от выдающихся героев (о чем впоследствии «свидетельствуют» национальные мифы и предания), свое славное прошлое белорусы связывают с исторически конкретным фактом существования Великого Княжества Литовского, в котором белорусский являлся официальным языком. В глазах защитников белорусского языка это обстоятельство служит не только неоспоримым историческим доказательством существования белорусского в качестве самостоятельного языка, но и свидетельством его превосходства над другими восточнославянскими языками (русским и украинским), становясь сильным топосом аргументации» [9]. Это значение с языка можно легко перенести на нацию.

В историческом прошлом, помимо всего прочего, есть внешние обстоятельства, в опоре на которые реконструируется причинно-следственная связь «прошлое – настоящее» при объяснении утраченного Великого Прошлого (жертвой утраты, опять же, чаще всего выступают нация и/или язык). Спектр этих обстоятельств довольно широк и субстанционально разнообразен: от нехватки йода в пище белорусов до антибелорусских сговоров между Москвой и Берлином.

Однако связке «язык – нация» сегодня в Беларуси противостоит философ-постмодернист В. Акудович, который видит в отождествлении языка и нации концептуальную ошибку, а проект этнокультурной концепции формирования белорусской нации называет бесперспективным и противопоставляет ему идею гражданской нации по аналогии с США и Францией [3]. Основной проблемой понимания и конструирования белоруской идентичности В. Акудович заявляет установку, что нацией может быть только нация, сформированная на «этнолингвистическом концепте». А ведь множество наций в США и Европе создавались на других концептах, а именно, в рамках конкретного государства и его институтов.

Описанные нами аналитические сценарии (проекты) понимания белорусской идентичности, помимо прочего, требуют от исследователя определиться в отношении двух фундаментальных проблем: во-первых, завершен ли процесс формирования белорусской нации, можно ли вообще говорить о белорусах как о состоявшейся нации; и, во-вторых, если нация только формируется и если идентичность можно искусственно формировать, то это формирование идет по какому алгоритму: европейскому XVIII-XIX веков? европейскому постиндустриальному? уникально-местному?

Относительно первой проблемы – финальности белорусского этногенеза (в широком смысле слова) – можно зафиксировать оба возможных варианта ответа: да и нет. Множество исследователей разделяет ту точку зрения, что белорусская нация состоялась, и приводят массу аргументов: от наличия языка и культурных артефактов до собственного государства. Здесь только надо указать на такой нюанс: некоторые убеждены что белорусы, если уже и нация, то очень молодая, только-только сформировавшаяся (самой белорусской национальной идее около 120 лет), прошедшая горнило тесного соседства с западными и восточными народами, пережившая многочисленные войны на своей территории. Все это могло привести к «вывиху» в стандартном алгоритме нациестроения и вызвать ту ситуацию, которую имеем сейчас. А ситуация такова, что большинство белорусов, как мы уже отмечали, мыслят себя в русле гражданской идентичности, их мало интересуют ценности других сюжетных линий. Другой вариант ответа на вопрос о финальности белорусского этногенеза предполагает интерпретацию указанного «вывиха» как остановки процесса естественного формирования белорусской нации: здесь возникает целый спектр вопросов – от «кто виноват?» до «что делать?».

При решении второй проблемы – нынешний алгоритм формирования белорусской идентичности – мы попадаем в сферу «неблагодарного занятия» – прогнозирования. В попытке предположить развитие и будущее состояние белорусской идентичности (как и белорусской национальной идеи) следует выделить два вектора прогноза: первый – научный, проектный, абстрактный; второй – реально-исторический, политический.

Первый (научный) – это циркулирующие в интеллектуальном пространстве (прежде всего, белорусском) различные сценарии конструирования, моделирования, взращивания, проектирования белорусской идентичности. Здесь на прогноз оказывает влияние понимание автором характера и природы идентичности и интерпретация, в соответствии с ним, исторического и политического материала. На основе анализа вышеописанных проектов понимания белорусской идентичности, сегодня можно зафиксировать, по крайней мере, два основных противоборствующих прогноза: условно, «этнический» и «гражданский».

«Этнический» разворачивается в плоскости онтологии нации, ее физического субстрата, оформленного культурно-языковыми программами и предполагающим базовой ценностью различение. «Гражданский» прогноз видит будущее идентичности в гражданской общности, которая оформляется государством и его институциями. Базовая ценность, которая выступает основой будущего – синтез.

Второй вектор прогнозирования связан с анализом пестрого набора нынешних (или возможных в будущем) факторов, которые детерминируют путь белорусской идентичности. В качестве таковых, прежде всего, видятся:

• Состояние интеграционных процессов, а именно переход к Евразийскому экономическому союзу, как более масштабному проекту по сравнению, например, с Союзным государством или Таможенным союзом. Именно такой глобальный наднациональный проект и обострит вопрос национальной идентичности.
• Схожий с этим процессом – процесс глобализации, который требует осмысления реальности в рамках цивилизационных маркеров – крупных блоков ценностей и мировоззренческих стандартов: здесь осознаешь себя не только как самость, но и как похожесть/непохожесть с окружением.
• Миграционные процессы, которые актуализируют проблему «Я – Свой – Чужой» и требуют максимального привлечения исторического, культурного и иного материала в качестве средства идентификации по указанным позициям.
• Состояние процессов в белорусском обществе, которые будут способствовать деполитизации/политизации исторических и культурных тем, сглаживанию/обострению социальных разломов и т.д.
• Дальнейшее функционирование концепта «Русский мир» и сценарии его восприятие белорусским народом и политическим истэблишментом, например: в качестве безобидного культурного явления (фестивали, дни культуры и прочие формы культур-диалога) или в качестве идеологии русского «имперского реванша», в качестве очередной интеллигентской забавы или идеологического обоснования внешней политики Российской Федерации, в качестве политического продукта сугубо внутреннего (для России) потребления или сценария экспансионистских устремлений «неоимперии Путина». Эти сценарии, безусловно, будут сказываться на практиках идентичности белорусов.

Перечень этих и подобных факторов принципиально неограничен и ситуативен (конъюнктурен), но именно этим и интересен, так как большинство этих факторов суть результат сознательной деятельности человека как субъекта социального управления и контроля.

 

Итоговые выводы нашего исследования, которое касалось реконструкции широкого спектра вариантов понимания белорусской идентичности в современном интеллектуальном пространстве, хотелось бы поместить в две плоскости: научно-теоретическую и практическую (культурно-политическую).

В научной «вывод … может быть двояким. С одной стороны, коль скоро обращение к темам и проблемам идентичности (и сопутствующим им процессам идентификации) приводит не столько к решению определенных вполне конкретно обозначенных вопросов, а порождает все новые и новые теоретические и методологические проблемы, то, возможно, речь в данном случае может идти о движении в некоем «тупиковом» направлении, что требует смены оптики, т.е. ревизии самого набора решаемых задач, изменения категориального аппарата исследования и т.д. С другой стороны, можно занять и противоположную позицию: коль скоро обращение к тематике идентичности (и идентификации) способно генерировать все новые вопросы и проблемы теоретического и методологического характера, то именно с ней (тематикой) и следует работать в целях поиска новой оптики, способной вывести из обозначившихся познавательных «тупиков» [1, 130].

В практической «раньше или позже, но всем: придется смириться с тем, что иным, кроме как социальным, белорусское государство быть не может, поскольку для абсолютного большинства населяющих нашу страну приоритетами как были, так и останутся не национально-культурные или идеологические, а социальные ценности» [3].

 

 

P.S. В знаменитом советском мультфильме «Ёжик в тумане», кроме ищущего и мятущегося в тумане главного героя, был ещё один персонаж без слов – лошадь: стоит в тумане и не двигается – то ли ждет когда рассеется, то ли ей вообще безразлично… Вот я иногда и думаю: белорусы – ёжик или лошадь?

 

 

 Дмитрий Константинович Безнюк,
доктор социологических наук, профессор кафедры социологии БГУ

Опубликовано: Сборник статей «Белорусская идея: история и реальность». Стр. 57-75.

 

---

 

Цитируемая литература:

1. Абушенко, В.Л. Проблема идентичностей: специфика культур-философского и культур-социологического видения / В.Л. Абушенко // Вопросы социальной теории: Научный альманах. 2010. Т. IV. Человек в поисках идентичности / Под ред. Ю.М. Резника и М.В. Тлостановой. – М.: Ассоциация «Междисциплинарное общество социальной теории», 2010. – С. 128-146.
2. Бауман, З. Индивидуализированное общество / З. Бауман. / Пер. с англ. под ред. В.Л. Иноземцева. – М.: Логос, 2005. – 390 с.
3. Горевой, М. Акудович сомневается в дееспособности этнокультурной концепции формирования белорусской нации [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://news.tut.by/society/204635.html – Время доступа: 18.09.2015.
4. Дзермант, А. Государственная идеология Республики Беларусь: исторические предпосылки и основания [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.globalaffairs.ru/global-processes/Gosudarstvennaya-ideologiya-Respubliki-Belarus-istoricheskie-predposylki-i-osnovaniya-17426 – Время доступа: 18.08.2015.
5. Ёфэ, Р. Беларусь: дзяржава, але яшчэ ня нацыя / Р. Ёфэ // Геапалiтычнае месца Беларусi у Эуропе i сьвеце / Пад рэд. В. Булгакава. – Варшава: Вышэйшая Школа Гандлю и Права iмя Рышарда Лазарскага, 2006. – 242 с.
6. Пилипенко, А.А. Идентичность: смыслогенетические основания / А.А. Пилипенко // Вопросы социальной теории: Научный альманах. 2010. Т. IV. Человек в поисках идентичности / Под ред. Ю.М. Резника и М.В. Тлостановой. – М.: Ассоциация «Междисциплинарное общество социальной теории», 2010. – С. 147-170.
7. Науменко, Л.И. Белорусская идентичность. Содержание. Динамика. Социально-демографическая и региональная специфика / Л.И. Науменко. – Минск: Беларуская навука, 2012. – 205 с.
8. Рудкоускi, П. Паустанне Беларусi / П. Рудкоускi. – Вiльня: Iнстытут беларусiстыкi, 2007. – 252 с.
9. Фурс, В. Дискурсивное формирование «проблемы белорусского языка»: топосы аргументации [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nz/2010/3/fu21.html – Время доступа: 28.07.2015.
10. Хабермас, Ю Против «воинствующего атеизма». «Постсекулярное» общество – что это такое? [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://muslem.ru/ю-хабермас-против-воинствующего-атеи/ – Время доступа: 15.07.2012.