4 октября – день рождения известного богослова, публицист, историка Дмитрия Васильевича Скрынченко (1874-1947). Д. В. Скрынченко стоял на позиции западнорусизма, был одним из организаторов Минского отдела Всероссийского национального союза.

С 1905 по 1912 гг. редактировал "Минские епархиальные ведомости" и газету "Минское слово". Редактор ежегодника "Минская старина". Имел более 106 печатных работ. Член "Русского собрания". С 1913 г. проживал в Киеве, преподавал во 2-й Киевской гимназии. В эмиграции с 1920 г. Жил в г. Нови-Сад (Югославия).

В день рождения Д.В. Скрынченко выкладываем сборник "Д.В. Скрынченко: Минувшее и настоящее. Избранная публицистика" изданный в 2009 году в Воронеже. В сборник включены тексты, опубликованные Д.В. Скрынченко с 1904 по 1927 г. как в отечественных, так и в эмигрантских изданиях. Составитель сборника - Вадим Борисович Колмаков, кандидат философских наук, доцент кафедры онтологии и теории познания Воронежского государственного университета.

На сайте выкладываем предисловие к сборнику от составителя В.Б. Колмакова.

Сам сборник можно открыть в формате PDF по этой ссылке.

 

Предисловие

В русской консервативной журналистике начала XX в. есть еще немало имен, которые неизвестны даже специалистам. В последние годы внимание исследователей русского консерватизма было привлечено к лицам из «первого эшелона» консервативной мысли, таким как В.В. Розанов, М.О. Меньшиков, Л.А. Тихомиров. В настоящее время изучение консервативной мысли подошло к рубежу, когда предметом интереса должно стать творчество многочисленных публицистов и теоретиков русского консерватизма из «второго эшелона», людей, незаслуженно забытых советской исторической наукой. Среди них – Дмитрий Васильевич Скрынченко (4.10.1874, с. Песковатка Бобровского уезда Воронежской губернии – 30.3.1947, Нови-Сад, Сербия). Лишь в последнее время удалось вызволить его доброе имя из небытия.[1] Он родился под Воронежем в семье псаломщика, получил прекрасное для своего времени образование в Воронежской духовной семинарии и в Казанской духовной академии, стал известным публицистом. С 1901 г. Д.В. Скрынченко служил в Пермской духовной семинарии, а с 1903 по 1912 жил в Минске, где он не только занимался преподавательской работой в духовном учебном заведении, но много лет успешно редактировал «Минские епархиальные ведомости» и «Минское слово». Именно в минский период проявился его редкий талант публициста. В 1912-1913 гг. он жил в Житомире, публиковался в «Жизни Волыни». С 1913 по 1919 г. он проживал в Киеве, сотрудничал в таких изданиях как «Киевлянин» и «Киев», а в конце 1919 г. он эмигрировал, и уже не вернулся в Россию. В Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев он преподавал в сербской гимназии и писал для русских и сербских газет. Всего его перу принадлежит более 500 работ, среди которых особое место занимает вышедшее в 1908 г. в Санкт-Петербурге исследование «Ценность жизни по современно-философскому и христианскому учению». В изгнании он написал интереснейшие воспоминания и вел дневник.

«Проба пера» будущего журналиста состоялась в Перми, куда в 1901 г. Д.В. Скрынченко получил назначение на должность преподавателя духовной семинарии. Как активный сотрудник Пермской Ученой Архивной Комиссии в августе 1902 г. Дмитрий Васильевич был командирован на XII археологический съезд в Харьков. В сжатом изложении итогов работы съезда обнаруживаются аналитизм и яркий слог, а в содержательном плане – глубокое беспокойство по поводу незнания прошлого, без которого национальное самосознание существовать не может.[2] В 1903 г. он участвовал в работе Второго областного археологического съезда в Твери, о чем рассказал в докладе, опубликованном в трудах ПУАК.[3] Наряду со статьями в светской прессе Д.В. Скрынченко опубликовал в это время несколько богословских работ в местной церковной печати.[4] В 1903 г. он начал преподавать в Минской духовной семинарии, и в 1905 г. был назначен редактором «Минских епархиальных ведомостей». Случилось это так. В 1904 на праздник Иоанна Богослова (26 сентября) он выступил в Минской ДС с актовой речью, под названием «Общемировое призвание России и в связи с ним задачи западнорусских семинарий». В ней он обозначил набор ценностей, присущих национальному консервативному дискурсу начала века. Это нравственная и религиозная потребность, которая является первостепенным фактором русской жизни, это необходимость развития национального самосознания и борьбы с католицизмом, а также идея духовного руководства со стороны России славянским народами.[5] Позже он вспоминал: «Речь моя, напечатанная в «Епархиальных ведомостях» и отмеченная печатью, имела лично для меня значение: вскоре я был назначен редактором  «Епархиальных ведомостей. Это дало мне возможность заняться пробуждением национального самосознания среди белорусов, местной стариной, летописями, книгами, чтобы во всеоружии бороться с ползучим полонизмом».[6]

Важнейшей темой, к которой Д.В. Скрынченко обращался постоянно – церковная реформа, которая была частью более широкой проблемы отношений церкви, общества и государства. Говоря о реформе церкви, Д.В. Скрынченко не мог не задать самый важный вопрос: почему Св. Синод тормозит реформы, почему не собирается Церковный Собор? «Эта синодальная медлительность, – с горечью писал он, – заставляет иначе поставить вопрос: может быть, синодальные сферы и не способны к реформам и сами нуждаются в реформировании?»[7] Чуть раньше один из церковных публицистов  спрашивал: «Какие же изменения прошли за это время и после 1905 г. в устройстве и положении русской Православной церкви, занимающей «господствующее» положение в России? С прискорбием мы должны ответить, что никаких».[8] Одна из причин торможения кроется в том, что Православная церковь не обладала традицией самостоятельности, а многовековая подчиненность государству гасила естественное стремление к реформе церковно-общественной жизни. Трагедия русского Православия в это время заключалась в том, что формирующееся гражданское общество добилось от государства увеличения объема свобод, но оно совершенно проигнорировало интересы и проблемы церкви. Как отмечает С.Л. Фирсов, «церковь как институт духовной власти в начале нынешнего столетия переживала кризис, не имея возможности (а как показал опыт 1905-1906 гг. и сил) самостоятельно решить собственную судьбу, созвав Собор и демонтировав устаревшую, еще XVIII века, неканоническую синодальную систему».[9] Сложность положения Д.В. Скрынченко состояла в том, что, будучи редактором церковного органа, он мог проявить свободомыслие лишь в строго определенных рамках, мог высказываться критически, но критика была всегда дозированной и не могла выйти за определенные Св. Синодом пределы. К сожалению, церковная реформа, обсуждавшаяся много лет, так и не была проведена. Меж тем идея реформы была очевидной – освобождение церкви от государственной опеки и возвращение ее в досинодальное состояние на основе христианского демократизма и соборности церкви. Составной частью церковной реформы должна была стать реформа духовных семинарий. В том, что духовное образование находится в кризисе, сомнений ни у кого, кажется, не было. Историк русской церкви пишет, что «недовольство положением, существовавшим в духовной школе, было всеобщим»,[10] а один из православных иерархов митрополит Вениамин (Федченков) вспоминал, что «духовные школы к началу XX века по существу перестали быть «кузницей» священнических кадров. Для детей духовенства, которые в большинстве своем и учились в семинариях, это был лишь более дешевый способ получения образования».[11] Реформе духовных семинарий был посвящен ряд критических публикаций Д.В. Скрынченко.[12]

Активную роль в реформировании церкви и общества Д.В. Скрынченко отводил духовенству. Трудно дать однозначный ответ, были ли готовы священнослужители к выполнению подобной миссии, скорее всего, нет. Большинство пастырей были далеки от политики, вели образ жизни, который не давал возможности глубоко вникать в социальные проблемы, которые стояли перед обществом. Меж тем в Православной церкви и духовенстве Д.В. Скрынченко видел серьезную социальную силу. Он писал, что «только в ней одной находится ключ к  устроению новой, лучшей, чуждой рабства, жизни».[13] Решение социальных проблем, по его мысли,  должно начаться с прихода, который следует сделать «хорошо сплоченной церковной организацией».[14] Проблема, однако, заключалась в том, что у Православной церкви в начале XX в. не имелось четко артикулированной социальной политики, а духовенство не являлось тем социальным слоем, который был бы в первую очередь заинтересован в модернизации общества.

Укрепление позиций православия в Северо-западном крае выражалось в противостоянии католицизму. Надо отдать должное молодому редактору – «Минские епархиальные ведомости» стали действенным органом укрепления Православия и борьбы с католицизмом. Позднее Д.В. Скрынченко вспоминал: «Живой дух «Епархиальных Ведомостей» сразу обратил внимание разных лиц из сел и городов Белоруссии… Чуткие души молодых священников и народных учителей приветствовали меня горячими письмами. Виленские русские деятели присылали мне пригласительные письма, иногда прямо восторженные. Я увидел, что голос мой услышан…»[15]

Особое место на станицах «Минских епархиальных ведомостей» занимала историческая проблематика. Изучение прошлого Северо-западного края Д.В. Скрынченко подчинил одной цели: «на строго документальных данных археологическими памятниками наглядно доказать, что Минская губерния – русский край, а не польский».[16] Стремясь обосновать исконную принадлежность Северо-западного края России, он начал публикации материалов по истории белорусских земель. В июне 1906 г. появилось его исследование «Заслуги, оказанные старыми дворянскими родами Минской губернии православной вере».[17] В следующем году эта работа вышла в Минске отдельным изданием.[18] По сведениям Д.В. Скрынченко, большая часть местных дворян в XVI - XVII вв. под давлением поляков постепенно перешли в католицизм. «В смысле измены родной вере и народу дворяне здешнего края очень схожи с дворянством балканских славян: с наступлением турецкого владычества на Балканском полуострове многие дворяне из болгар и сербов приняли ислам и отуречились», – писал он.[19] Изучение этнополитической истории Северо-западного края приводило Д.В. Скрынченко к выводу, что предки местного польского дворянства были православные русские, которые, подвергнувшись полонизации, перешли в католицизм. В таком случае «православное вероисповедание далеких предков признавалось имманентным свойством ныне живущих поколений».[20]  

В риторике Д.В. Скрынченко отчетливо просматривается традиционное недоверчивое отношение государства к автохтонному дворянству Северо-западного края – католическая польская шляхта расценивалась властями как ненадежное сословие, постоянно бунтовавшее против своих королей и изменившее своей вере. Русская пресса края всегда представляла польское дворянство как замкнутое и чуждое народу, инспирирующее противостояние России.[21] Польское дворянство края он рассматривал как носителя католицизма, польской культуры, антирусских настроений – всего того, что в консервативном дискурсе обозначалось словом полонизм.[22] Отрицательное отношение к перешедшим в католицизм или униатство дворянам Дмитрий Васильевич высказывал не потому, что они представляли реальную политическую угрозу – сила Империи даже в постреволюционной ситуации была достаточно велика, чтобы подавить открытый мятеж или усмирить политическую нелояльность. Он считал опасным, что польские дворяне усилили культурное влияние на белорусских крестьян, которых они считали «несовершенными поляками».[23] Наболевший польский вопрос он предлагал решить весьма просто – путем отчуждения земли польских панов, при условии проведения этого решения через Государственную Думу: «не может государство долго терпеть у себя явных изменников!»[24] Нелегитимное отчуждение собственности по конфессиональному признаку он хотел совершить легитимным путем – таков был парадокс тогдашней риторики. В его словах о положении польских крестьян можно услышать не только политические, но и социальные мотивы. «Я не раз утверждал, – писал он, – что положение крестьян, особенно православных, здешнего края под игом польских панов было невыносимо тяжело, гораздо тяжелее, чем в великороссийских губерниях».[25]

1 марта 1907 года в «Минских епархиальных ведомостях» он опубликовал статью, в которой обосновывалась необходимость создания Церковно-археологического Комитета и музея.[26] В 1907 г. идея создания Церковно-археологического комитета и музея стала обретать кровь и плоть. Вот как вспоминал об этом Д.В. Скрынченко: «Изучение истории края, показало мне, что многие древности расхищены и проданы за границу, или отвезены в Польшу, или находятся в руках маклаков-евреев и частных коллекционеров… Взяв «Епархиальные Ведомости» в свои руки, я стал пропагандировать необходимость создания музея и решил сам же осуществить эту мысль».[27] После образования Церковного историко-археологического Комитета возникла реальная возможность для исследования и собирания памятников старины и проведения археологических раскопок. В 1909 г. Д.В. Скрынченко стал редактором трудов Комитета, которые выходили в Минске под названием «Минская старина». С 1909 по 1913 г было издано 4 выпуска (третий двух книгах). В первом из них он опубликовал  работу «Белорусы, их разговорный и книжный язык при свете истории».[28] В том же году она была напечатана в «Минских епархиальных ведомостях», а затем вышла отдельным изданием.[29]

Д.В. Скрынченко состоял редактором «Минских епархиальных ведомостей» до лета 1912 г. За семь редакторских лет он опубликовал на страницах епархиального органа 91 материал. Покинул свой пост он в связи с переменами, произошедшими в руководстве епархией. В 1912 г. резко ухудшилось здоровье минского архиепископа Михаила (Темнорусова), и в конце мая того же года он скончался. «Я и мои единомышленники, – писал Д.В. Скрынченко, – потеряли в нем и моральную и материальную поддержку».[30] На место архиепископа Михаила был временно назначен ректор Виленской духовной семинарии викарный епископ Иоанн (Поммер). 30 июня 1912 г. Д.В. Скрынченко по собственному прошению был уволен с поста редактора «Епархиальных ведомостей». Что послужило причиной столь радикального решения? Позднее Дмитрий Васильевич писал, что «епископ Иоанн взял у меня  и «Епархиальные ведомости»,[31] намекая т.о. на инициативу со стороны Преосвященного.

Проблематика публицистики Д.В. Скрынченко была обусловлена одной из тенденций политического процесса в Минской губернии, нацеленной на утверждение государственных начал и Православия. Для консолидации консервативных сил требовался действенный печатный орган. Им стало «Минское слово», первый номер которого вышел 4 ноября 1906 г. По современной классификации издание относилось к качественным газетам, рассчитанным на неширокий круг публики. Как правило, тираж таких изданий составлял от 1 до 3 тыс. экземпляров. Газета выходила под лозунгом «Царь, Дума и Народ. –  Единство России. – Россия для русских. – Свобода, Порядок, Труд и Собственность». Газет консервативного толка, защищавших традиционные ценности от радикальных веяний,  в России было мало. В той или иной степени поддерживали идеи монархии и порядка такие издания как суворинское «Новое время», «Московские ведомости», «Киевлянин», который редактировал Д.И. Пихно, журнал «Русский вестник». Историк русской журналистики свидетельствует о ситуации в начале века: «Примерно из 500 органов периодики, за вычетом 13 официальных, только 41 издание указано в рубрике «консервативно-патриотические и монархические», 263 названы безразличными в политическом смысле, но почти половина петербургских изданий – оппозиционные».[32] А.И. Солженицын справедливо спрашивает: «Где же были сильные консервативные, радеющие о русских умы и перья? Почему не создали газет достаточного уровня, но противовесных этому разрушительному вихрю?»[33] Одна из очевидных причин – недостаток средств у консервативной прессы. Правительственные субсидии получали не более 30 газет в разных углах России, в том числе и «Минское слово». По словам Д.В. Скрынченко, его газета получала «поддержку через архиерея Михаила от правительства в ничтожной сумме 7-8000 рублей в год».[34] Будучи в Киеве Д.В. Скрынченко с горечью писал: «Будем откровенны и скажем от сердца: кто же, какая печать отвоевывала у улицы русскую душу? Какая печать спасала эту душу? Какая печать, оберегая русскую душу от уничижающих и иссушающих насмешек, позволяла себе громко говорить, почти кричать: спасайте Россию от этих клевет, от этих насмешек, подрывающих веру в собственные силы народа; не все, далеко не все плохо в нашей стране и в нашем народе, помогите ему стать на ноги твердо, и вы не узнаете этого народа: он выпрямится во весь свой могучий рост?»[35] В.В. Розанов, давний сотрудник «Нового времени», в 1911 г. называл состояние левой, «прогрессивной» печати в России патологическим в том смысле, что кроме злобы она ничего не воспитывала: «До реальных болей России ей нет дела; до опасностей для России – еще меньше дела этой печати, большей частью находящейся в руках инородцев».[36] Значительная часть русской прессы в период между двумя революциями вела себя явно безответственно. В меру сил и возможностей на страницах «Минского слова» Д.В. Скрынченко пытался противостоять антигосударственным тенденциям, исходившим от левых радикалов и либеральной интеллигенции. Поругание власти, переходившее в ее отрицание, приводило к смятению умов и падению авторитета государства. Такие газеты как «Речь», «Биржевые ведомости», «Современное слово» расшатывали государственную идеологию, создавали мешанину в умах людей, сеяли безверие и нравственный релятивизм. В межреволюционное время, которое мы привыкли считать чуть ли не эталоном стабильности в истории России, стремление к свободам в российском обществе, малоискушенном в политике, принимало формы вседозволенности. Желание сбросить ненужные и устаревшие ограничения приводило к отмене чуть ли не всех ограничений, что отрицательно сказывалось на моральном климате общества.

«По своему языку, образности выражений, боевому характеру «Минское слово» было выдающимся печатным органом в России», – вспоминал Д.В. Скрынченко.[37] Редактирование газеты в таком  крае как Северо-западный было делом сложным и неблагодарным. Однажды он  в сердцах писал: «Да и естественно: что, кроме огорчений и душевных мук дает такая работа? Материальных же выгод вы у нас в Минске от такой работы не найдете. Разве поддерживала местная гражданская власть  хоть чем-нибудь нашу единственную во всем Северо-западном крае газету «Минское слово»? Совершенно наоборот! «Минское слово» считалось и считается в глазах нашей бюрократии беспокойным и вредным (конечно, для бюрократии) органом. Я лично имею от газетного издательства  только один результат: расстройство здоровья и три судебных дела…»[38] И все же позитивное начало перевешивало. Д.В. Скрынченко вспоминал позднее, что «с открытием «Минского слова» началась, я бы сказал, новая эпоха в общественной жизни Белоруссии, дотоле небывалое по своей национально-русской энергии; никогда еще  тут не била таким ключом  русская национальная мысль».[39]

Историческая роль национализма в начале прошлого века выявилась в том, что он смог временно «аккумулировать социальные ожидания самых широких социальных слоев безотносительно к их статусу в прежней общественной иерархии».[40] Националистические идеи, которые особенно утверждались на окраинах России, подчас помогали восполнить утраченную социальную идентичность тем, кто на себе испытал экономическое и религиозное давление со стороны активных национальных меньшинств. Поэтому для Д.В. Скрынченко, жившего в полиэтническом Минске, позиция национализма была вполне естественна. Конечно, его националистическую позицию по современным меркам вряд ли можно счесть политкорректной, но в ней следует видеть тревогу за целостность Империи, ибо разложение национальной идеи, за которой стояло государство, ослабляло последнее, что могло привести к дезинтеграции имперского организма. Национальная идея в России составляла единое целое с идеями патриотизма, православия и государственности. К сожалению, по сей день остается забытым, что в начале XX в. идеи патриотизма и государственности подверглись сильной девальвации. В обществе возникли и постепенно укрепились силы, которые независимо от собственных желаний объективно разрушали или существенно ослабляли государство. Известно, что в I Государственной Думе один из кадетских депутатов говорил: «чем больше патриот, тем больше идиот». И его слова были покрыты сочувственным смехом.[41] Читая такое, можно подумать, что в головах миллионов людей одномоментно взыграл знаменитый лозунг М.А. Бакунина – «Страсть к разрушению есть вместе с тем и творческая страсть!»

По собственной характеристике, Д.В. Скрынченко был «правым националистом», квинтэссенцию национализма он видел в формуле «Россия для русских» и был убежден, что она не противоречит христианским заповедям.[42] Он утверждал, что «принцип национализма не только не чужд, но и прямо требуется смыслом Евангелия».[43] О формуле «Россия для русских» он писал: «Этим девизом мы желаем лишь снова найти свое историческое место в государстве, постепенно утерянное нами в течение последних 200 лет, и особенно в годы смуты».[44] К началу XX в. в России национализм превратился в весьма действенную идеологию, однако его понятийный аппарат оставался неразработанным – существовала значительная неопределенность таких понятий как нация, народ, национальность, племя, которые часто употреблялись в виде синонимов. Содержание этих понятий еще не устоялось, оно находилось в процессе выработки общественной мыслью и наукой.

Д.В. Скрынченко стал членом партии октябристов, основные идеи которой казались ему близкими. Однако достаточно быстро у него возникли серьезные разногласия с октябристами по национальному вопросу. Он был убежден, что «октябристы определенно отмежевались от национально-русских традиций и купаются в том молочном конституционализме, который готовит им скорое и жесткое поражение».[45] Подобное утверждение имело определенные основания – октябристы ограничились признанием «за отдельными национальностями самого широкого права на удовлетворение и защиту культурных нужд в пределах, допустимых идеей государственности и интересами других национальностей».[46] Д.В. Скрынченко в отличие от руководства партии октябристов прекрасно понимал, что культурная автономия в условиях Империи начала века есть первый и последовательный шаг к автономии политической, ведущей к распаду государства. Поэтому в феврале 1910 г. Д.В. Скрынченко вышел из партии октябристов.

Особое место в публикациях «Минского слова» занимал «польский вопрос». Позиция Д.В. Скрынченко в польском вопросе в Северо-западном крае определялась давней борьбой двух имперских «проектов» – русского и польского, один из которых, пользуясь поддержкой государства и церкви, нацеливался на уменьшение польского влияния, а другой стремился восстановить утраченный status quo. В рамках русского проекта сами белорусы рассматривались как составная часть русской нации, попавшая под временное влияние поляков и в силу этого обладающие некоторыми местными особенностями.[47] Поэтому по мысли Д.В. Скрынченко, термин обрусение неприменим к населению Северо-западного края, потому что невозможно обрусение русских.[48] В таком случае задача властей и национально настроенной общественности состоит в том, чтобы противостоять полонизации, т.е. попыткам вывести белорусов из-под влияния русской культуры, Православия и государственности.[49] Позиция эта по-своему противоречива, как внутренне противоречива была имперская политика на окраинах: насильственная русификация не приветствовалась, но в то же время окраины стремились удержать любой ценой, в том числе полицейскими и административными мерами. Д.В. Скрынченко предлагал не отходить от традиционной имперской политики на окраинах. Суть этой политики состояла в том, что правительство создавало преференции русским в силу их меньшей экономической активности и цивилизационной развитости по сравнению с поляками, евреями или немцами. Можно полагать, что в начале XX в. этот принцип превратился в анахронизм, так как приходил в противоречие с требованиями времени, но Д.В. Скрынченко часто исходил из того, что принципы важнее, потому что сама жизнь организована на основе незыблемых принципов. Он выражал настороженное отношение к нерусской культуре, национальным движениям и вообще инородцам, если они были неправославными или политически нелояльными. Эту позицию можно и нужно понять, но и оценка ее вполне однозначна. Усиление мер против инородцев, к чему призывали правые, по выражению А.И. Солженицына, было действием «вопреки всему вектору времени»,[50] а чрезмерное стремление использовать административные запреты на деле подпитывало леворадикальные движения. Эта политика, как показали дальнейшие события, была ошибочна.

В 1912 г. серьезная размолвка с губернскими властями у редактора «Минского слова» произошла из-за уволенного ранее из «Минского слова» секретаря газеты М.К. Шофэра – власти потребовали от издателя восстановить его в ранее занимаемой должности. Будучи верен своим принципам, и не желая уступать давлению властей, Д.В. Скрынченко закрыл газету. 15 июня 1912 г. вышел последний номер «Минского слова». В передовой редактор писал, что газета не может более выходить при явном противодействии властей.[51] Вот что вспоминал Д.В. Скрынченко в эмиграции: «Газета эта причинила мне много страданий, не говоря уже о труде. Малейшая неточность хроникера, малейший недосмотр, вполне естественный в большом и спешном деле, все это  становится в минус редактору. Каждый день новые заботы, новые волнения, погоня за новостями, чтобы не отстать в этом отношении от европейских газет. Я не раз говорил себе: «Газета – это воз, в который я запрягся добровольно и бескорыстно, из любви к Родине, епископу Михаилу и милым русским людям, воз, который никогда нельзя вывезти»…[52] С «Минским словом» у Дмитрия Васильевича был связан  большой, творческий период жизни. На протяжении почти шести лет газета опубликовала более 100 его статей, заметок, рецензий и сообщений, проникнутых болью за судьбу России. Его позиция предполагала национальное пробуждение и развитие национального самосознания в качестве духовной основы стабильности Империи. Вместе с тем интересы народов, составлявших значительную и достаточно активную часть населения России, в ней не учитывались, что представляется теперь бесперспективным и проигрышным как в тактическом, так и в стратегическом плане.

В 1912 г. Дмитрий Васильевич Скрынченко вместе с семьей переехал в Житомир. О политической ситуации на Волыни он вспоминал: «Хотя Житомир очень хороший город, с домами-дачами, однако не он привлек меня к себе; меня интересовало тут русское национальное дело, особенно пресса; архиепископ Антоний[53] пригласил меня принять в русской газете «Жизнь Волыни» самое близкое участие, особенно в виду выборов в 4-ю Государственную Думу».[54] Имея богатый журналистский опыт, Д.В. Скрынченко сразу же включился в полемику на страницах житомирской «Жизни Волыни» и быстро «врос» в местную проблематику.[55] Он вспоминал: «Как газетный работник, наблюдавший притом здесь выборы в 4-ю Государственную Думу, я заметил и в Волынской губернии – малороссийской, – как и в белорусской Минской, одно грозное явленье: коренное дворянство тут было польское, русское было искусственно наносным, мало активным, приспособлявшимся к полякам, причем даже предводители дворянства, эти назначенные правительством чиновники, были слабыми государственниками и часто полонофильствовали; положение русской государственности тут было еще хуже, чем в Белоруссии, так как тут сильно было украинское течение; близость к австрийской Галиции, где Австрия насаждала украинство, давала себя чувствовать: немало интеллигентов подчеркнуто старалось говорить на галицийской «мове», близкой, впрочем, к волынской».[56] Уже в начале XX в. национальные движения, забурлившие на окраинах России, несли потенциальную опасность существованию Империи, и людьми прозорливыми воспринимались с тревогой. Не случайно В.В. Розанов назвал «окраинный вопрос одним из самых темных и неясных».[57] На рубеже XIX – XX вв. происходил подъем как русского национализма, так и национальных движений, взаимно инспирировавших друг друга особенно на окраинах. Как правый националист Д.В. Скрынченко не был удовлетворен политикой Петербурга в Юго-западном крае. Имперский центр часто совершал ошибки в элементарных вещах, проводил политику, которая не всегда отвечала интересам Империи. Сталкиваясь с действиями столичных чиновников, он задавался вопросом: «Откуда это непонимание Петербургом своих задач? Откуда его бездействия, от которых невольно опускаются руки?»[58] Причину неэффективных решений в национальной политике он видел в космополитизме дворянства и полагал, что от Петербурга трудно ожидать творческого подхода к разрешению внутренних и внешних проблем, «пока не придет к верхам власти  патриотическая Россия, так сказать, разночинская».[59] Тихий провинциальный Житомир не соответствовал широте публицистического дара и глубине политической ангажированности Д.В. Скрынченко, и летом 1913 г. он переехал в Киев. «На мой служебный перевод в Киев, – вспоминал он, – повлияли мои статьи в «Жизни Волыни», полные национальных призывов в виду тех дыханий революции, которые уже чувствовались, а также пред польской опасностью, которая не замечалась лишь власть имущими…»[60]

Столица Юго-западного края была оплотом национальной русской мысли. Как писал А.И. Солженицын, «именно в Киеве в те годы разгорался свет русского национального сознания».[61] В православном дискурсе Киев всегда рассматривался как «Иерусалим земли русской». Не случайно в указе Императора Николая I об учреждении в Киеве университета город был назван «колыбелью веры наших предков». Киев соперничал с Петербургом и Москвой за право считаться подлинным центром русского национализма, поэтому в Киеве Дмитрий Васильевич оказался в адекватной культурной и политической среде. И конечно, киевские националисты нуждались в таком остром пере, каким обладал Д.В. Скрынченко. Он примкнул к Киевскому клубу националистов, группировавшихся вокруг умеренно-консервативной газеты «Киевлянин», которая издавалась с 1864 г., под лозунгом «Киев – русский, русский, русский».[62] Влияние «Киевлянина» было весьма заметным в русских консервативных кругах. Известный политик-националист и журналист Василий Витальевич Шульгин вспоминал: «В годы глухие она была почтенная профессорская газета, не делавшая шума. В годы бурные она возвышала голос до такой степени, что он покрывал рев бури».[63] «Для нас, – писал Д.В. Скрынченко, – представителей маленьких националистических органов печати, руководящую роль играло не «Новое время», а «Киевлянин».[64] Высоко отзывался о «Киевлянине» влиятельный консервативный публицист Михаил Осипович Меньшиков. По его словам, «Киевлянин» был, может быть, лучшей из провинциальных газет – того старого, благородного типа, который, увы, вырождается в печати».[65]

В Киеве Д.В. Скрынченко оказался в разгар идейной борьбы, связанной с делом Бейлиса. «Я приехал в Киев, – вспоминал он, – в июле 1913 года, а в октябре началось слушанием в суде знаменитое дело Бейлиса об убийстве мальчика, ученика духовного Училища в Киеве Андрюши Ющинского».[66] Несмотря на все попытки обвинения представить М. Бейлиса виновным в ритуальном убийстве, суд присяжных 28 октября 1913 г. оправдал обвиняемого, что продемонстрировало надуманность процесса и его политический характер. Позиция правых националистов в процессе М. Бейлиса, которую активно разделял Д.В. Скрынченко, не может не вызывать вопросов. Опора на фальсифицированные свидетельства и стремление властей вершить беззаконие во имя высших интересов, быстро превратили процесс в политический. А.И. Солженицын справедливо спрашивает: «Да как можно было, в XX веке, не имея фактически обоснованного обвинения, вздувать такой процесс в угрозу целому народу?»[67] В связи с разногласиями среди киевских националистов в деле Бейлиса из Киевского клуба националистов выделилась группа правых под руководством профессора П. Я. Армашевского, которая с января 1914 г. начала издавать газету «Киев». В ее редакцию сразу же был приглашен  Д.В. Скрынченко.

Основной темой его публицистики в Киеве стал украинский вопрос, который до сих пор не снят с повестки дня. В России стремление малороссов называться украинцами рассматривалось как отрицание имперской идеи и покушение на единство России. Еще со времен известного правого публициста М.Н. Каткова было принято рассматривать украинство как часть «польской интриги», как явление, инспирированное поляками.[68] Дабы сдержать распространение нового движения, власти прибегли к запретам. По указу, который Александр II подписал в 1876 г., находясь в Эмсе, издание книг на малорусском языке было запрещено. «Закон 1876 г., – писал А.В. Стороженко, – принес огромный вред русской власти, ибо вызвал раздражение в малорусских кружках, не зараженных социализмом, но желавших развивать областную культуру на местном наречии».[69] Запрещение «малорусского патриотизма» в Юго-западном крае привело к перемещению его адептов в австрийскую Галицию, где в начале 90-х гг. возник новый центр украинского движения, но теперь уже с политическими требованиями. Центр этот возглавил историк Михаил Грушевский. Его «заслуга» заключается в том, что он создал т.н. «украинскую историческую школу», основная концепция которой жива по сей день. Модель исторического процесса на юге России, по мнению М.С. Грушевского сводилась к тому, что до начала монголо-татарского ига «Киевская держава» была создана «украино-русской» (україно-руськой) народностью, а Владимиро-Московская – великорусской. Затем в XIV-XVI вв. земли «Киевской державы» были составной и чрезвычайно самобытной частью Польско-Литовского государства, а в XVII-XVIII вв. были покорены Россией и стали называться Малороссией. Украинцы как этнос возникли во времена Киевской Руси, затем они были подвергнуты русификации (начиная с XVII в.) и, утратив независимость, почти что утеряли свою самобытность.[70] Лишь с середины XIX в. начинается возрождение украинского народа, выражающееся в постепенном культурном, а затем и политическом размежевании с Россией, вплоть до создания самостоятельного государства.

Этногенез украинцев М.С. Грушевский рассматривал как процесс изначально предопределенный, возводил происхождение украинского языка к XI–XII вв. и утверждал, что уже в это время украинцы играли роль «первенствующего в Восточной Европе элемента».[71] Эти идеи легли в основу идеологии, которую в начале XX в. русские националисты едко называли мазепинством.[72] Парадигма особенного украинского развития сводилась к простым тезисам. 1. Украинцы – особый этнос, тяготеющий по своей культуре к Европе, а не России. 2. Пребывание в составе России – зло, с которым надо бороться, из чего вытекает основная цель – создание  собственного государства.

М.С. Грушевский и его сторонники делали акцент на превращении украинского языка во второй государственный в Малороссии. В стремлении создать культурный барьер между Россией и Юго-западным краем М.С. Грушевский решил «обогатить» народный язык малороссов многочисленными заимствованиями из польского и немецкого языков. Эта «реформа» сопровождалась изменением в графике, чтобы «новый» язык меньше походил на литературный русский.  Невзирая на стремление М.С.Грушевского оснастить народный язык заимствованными из других языков терминами, он оставался простонародным, имевшим ограниченное культурное влияние. По меткому замечанию А.В. Стороженко, «новый» язык был подобен славянскому эсперанто: «в создании этого языка играли главную роль отнюдь не образовательные или культурные цели, но исключительно политические».[73] Русские националисты отдавали отчет, что вслед за украинским языком неизбежно придет украинская гимназия и университет. Как писал Д.В. Скрынченко, вопрос об открытии гимназий с преподаванием на украинском языке был вопросом «национальной и государственной важности» в том смысле, что решение его в положительном плане открывало прямой путь украинскому сепаратизму.[74]

Русские националистические круги в меру сил стремились противостоять попыткам новообразованной «украинской» элиты в создании симулякров  с целью манипуляции сознанием не имевшей устойчивой этнической идентичности части общества. Справедливости ради надо признать, что  в отношении «украинского» языка русские националисты занимали умеренную позицию. Даже самые крайние из них не предлагали его запретить, потому что считали его «убогим крестьянским говором, существующим лишь до тех пор, пока крестьянство находится во власти тьмы».[75] Украинство было распространено лишь среди либеральной интеллигенции, которая по традиции была настроена оппозиционно, и почти не имела поддержки среди сельского населения.  Д.В. Скрынченко писал, что «народ не разделяет «украинских бредней», остается глух к призывам отбросить русскую идентичность и в то же время «растет другая рать, которая злобно, с бешенством рвет цепи, соединяющие эти ветви, эти побеги единого русского дерева».[76]

Развитие украинства следует рассматривать в контексте почти двухвекового соперничества  и открытой борьбы двух имперских проектов – русского и польского. Присоединив бывшие польские земли в конце XVIII в., русская администрация, как и в Северо-западном крае, усматривала стратегическую задачу в том, чтобы освободить малороссов от польского влияния. Поэтому политика русификации на окраинах Империи не выражалась в этнической ассимиляции украинцев или белорусов. И тех, и других наряду с великороссами рассматривали как представителей «русского племени». В русской классической филологии считалось, что украинский, белорусский и великорусский языки есть наречия единого русской языка.[77] И малороссов, и белорусов считали русскими, говорящими на народном языке, поэтому речь скорее может идти об аккультурации местного населения. Конечно, украинский язык (или, как его именовали, малороссийское наречие) использовался для создания литературных произведений, однако, не следует упускать из вида мнение крупнейшего специалиста по украинскому вопросу А.И. Миллера, который полагает, что украинский как литературный язык не закончил свое формирование даже к середине XX в.[78] Д.В. Скрынченко полагал, что различия между тремя русскими народностями имеются, но они порождены «краевыми условиями», и различия эти, в конечном счете, должны сойти на нет. Поэтому обратную тенденцию, ведущую к усилению различий, он считал опасной, иронично говоря, что «появились новые дреговичи, древляне, северяне, которые по примеру отдаленного прошлого трудятся над тем, чтобы вызвать братоубийственную войну».[79] Эту тенденцию подпитывала, по его мнению, либеральная пресса, которая стремилась «повалить ненавистное самодержавное государство», и Австро-Венгрия, наследник которой Франц-Фердинанд хочет «сделаться киевским курфюрстом».[80]

Для усиления идеи сепаратизма идеологами украинского движения активно использовалось имя Т.Г. Шевченко. По замечанию Н.И. Ульянова, причина популярности крестьянского поэта среди «украинцев» заключалась в том, что «он первый воскресил казачью ненависть к Москве и первый воспел казачьи времена как национальные»,[81] т.е. начал активно использовать историческое прошлое для обоснования претензий на отъединение. Украинофилами Шевченко был объявлен «организатором украинской нации». «Литературный культ Шевченко, – писал известный знаток украинского движения С.Н. Щеголев, – служит для современной украинской партии лишь прозрачной ширмой, за которой кадит и дымится в кадильницах политический соборно-украинский фимиам».[82]

В 1914 г. по инициативе Киевской городской думы началась подготовка к столетию со дня рождения Т.Г. Шевченко. Отцы города предлагали поставить ему памятник и провести чествование. В ответ Киевский клуб националистов на общем собрании 11 января принял резолюцию, в которой  в принципе признал законным желание сторонников поэта воздать ему должное. Но далее в резолюции отмечалось, что в Шевченко мазепинцы видят не только поэта, но, прежде всего политика, врага единой и неделимой России. Они призвали «протестовать против попыток придать торжеству политический антироссийский характер».[83] Д.В. Скрынченко полагал, что нельзя ставить «памятник человеку, который был таким ярким противником русской государственности».[84] Он признавал литературную значимость некоторых стихов поэта и называл их «восхитительными», но в то же время считал, что многие его стихи являются антигосударственными. В связи с тем, что комитет по установке памятника все же получил в 1914 г. разрешение на его установку, Д.В. Скрынченко выступил со статьей о жизни и взглядах поэта.[85] Она носила резко разоблачительный характер и акцентировала внимание на слабых сторонах его поэзии. Что касается памятника Шевченко, то он был установлен в Киеве только в 1939 г.

С началом лета 1914 г. значительное место в публицистике Д.В. Скрынченко заняла антинемецкая риторика, которая опиралась на негативное отношение к немцам, издавна существовавшее в консервативной традиции. Антинемецкая риторика непременно включала в себя осуждение немецкой «пещерной морали», как имманентного свойства немцев, которое выражалось в воинственности и бесчеловечном отношении к мирным жителям во время военных действий.[86] Эту схему Д.В. Скрынченко использовал в статье «Вот так культура!..», где он писал об издевательствах немцев над русскими, оказавшимися в Германии в начале войны. «Газеты полны ужасов тех зверств, которые учиняются немцами над русскими, бельгийцами и др. Если нельзя было без негодования читать о немецких издевательствах над тысячами русских, наполнивших немецкие курорты и наполнявших тем самым немецкие карманы, то что же сказать о тех ужасах, которым подвергается население занятых немцами российских областей»?[87] Действительно, для многих русских туристов и деловых людей пребывание в Германии в августе 1914 г. превратилось в трагедию. По подсчетам современного исследователя в начале войны «только в Берлине скопилось до 50 тыс. русских путешественников, торопившихся вернуться  на родину. Все они подвергались диким издевательствам со стороны немецких властей».[88]

Война обострила стародавние русские вопросы, и среди них один, обсуждавшийся чуть ли не со времен Петра I: отношение России к Западу и отношение Запада к России. Этот вопрос всегда лежал в основе спора западников и славянофилов.  Поскольку русские западники относились к национальной идее с подозрением, а левые партии отрицательно, она существовала преимущественно в рамках консервативного дискурса. Поэтому военное противостояние с просвещенной частью Европы неизбежно приводило националистов к необходимости еще более критически оценивать Запад. Мировая война, в которую Россия вступила в союзе с одной частью Европы против другой, заставила еще раз определить отношение к Европе и к немцам. И не только к тем, кто воевал с Россией на фронте, сколько к тем «русским» немцам, что издавна жили в России. Признавая, что немцы глубоко внедрились в русскую жизнь,  Д.В. Скрынченко в то же время считал, что Россия со времен Петра I «сделалась какой-то колонией для немцев». Причем опасность, которую несли немцы, заключалась в том, что колония находилась не на окраине, а в столице и несла в себе немецкую «пещерную нравственность и неимоверное хамство».[89] Антигерманский настрой Д.В. Скрынченко как человека национальных взглядов имел глубокие онтологические основания. Немцы для националистов олицетворяли Запад, которому подражали и на который ориентировались русские элиты. Правые партии и националисты относились к немцам негативно, поддерживая традиционное неприятие немецкого начала, как противоречащего исходным культурным ценностям России.

На эксплуатации России, как казалось Д.В. Скрынченко, создано богатство Германии: «Немецкие отбросы, как паразиты, прильнули тогда и потом на долгое время к русскому телу. Высасывая из последнего кровь, они, именно они и создали Пруссию, сделали ее великой, а затем раздули до размеров могущественной Германской империи».[90] Столь интенсивная риторика, возбуждающая  антинемецкие настроения сформировалась и потому, что понятных для народа целей в войне на самом деле не было. Конечно, стотысячная толпа на площади перед Зимним, как и желание постоять за Отечество – не случайные явления августа 1914. Святая Русь в то время не была в глазах народа пустой фразой. Война оживила почвеннические идеи и вселила в некоторую часть образованного общества уверенность в том, что должна наконец-то исполниться великая историческая миссия России – она, говоря словами Ф.М. Достоевского, «явит миру забытого им Христа». Многие русские  (и не только из правого лагеря) рассматривали эту войну, наряду с войной 1812 г., как «нравственно-воспитательную», т.е. имеющую цель выявить в народе его лучшие имманентные качества и уничтожить все, что является наносным и пришлым в России. Поэтому войну Д.В. Скрынченко рассматривал как «экзамен для государства».[91] Он называл ее «очистительной» в том смысле, что она должны была решить многие проблемы и открыть глаза людям, пребывающим в заблуждении.[92]

К 1914 г. в России проживало более 2 млн. немцев, большинство из которых были колонистами-земледельцами, они вели высокоэффективное хозяйство и сохраняли лояльность по отношению к Российскому государству. Жившие в России немцы были надежным консервативным слоем. Вместе с тем в мыслящей и образованной части общества (да и не только) издавна существовали антинемецкие настроения, и эти настроения проникли в изящную словесность. Исследователи отмечают, что за исключением двух образов – Карла Ивановича в «Детстве» Л.Н. Толстого и Лемпа в «Дворянском гнезде» И.С. Тургенева – образы немцев, созданные русской литературой, являются негативными.[93] Русские не терпели возведенного в абсолют немецкого филистерства, педантизма, самоуверенности, и, конечно, презрения к «менее культурным» русским. Война, как считал Д.В. Скрынченко, пробудила национальное достоинство русских: «мы уже не будем униженно кланяться перед немцами».[94] Он считал, что мягкость и добродушие русского народа привели к опасному уровню влияния немцев на жизнь в России, и лишь война открыла глаза на эту опасность. Дмитрий Васильевич специально отмечал, что «нарушителями и преступниками против русской государственности являются не частные только обыватели, но и лица, состоящие на государственной службе, лица немецкого происхождения…».[95] Д.В. Скрынченко поддержал популярную идею – ликвидировать немецкое землевладение в России. Ссылаясь на опыт времен Ивана III и Ивана IV, он предложил выселить немцев из Прибалтики, которая, как он считал, «является авангардом неметчины». Он саркастически предлагал «господам баронам занять места, например, в Пензенской или приволжских губерниях, а их места предоставить русскому населению, а также латышско-эстонскому».[96] В ноябре 1914 г. Д.В. Скрынченко писал, что «до ликвидации российской неметчины еще, конечно, далеко, но этот больной вопрос уже поставлен на очередь».[97]

Подозревая немцев в шпионаже, власти начали депортировать их из районов боевых действий. У государства имелся свой  довод – в Германии с января 1914 г. действовал закон о двойном гражданстве, по которому проживавшие вне Германии немцы могли получить немецкое гражданство. Первые депортации немцев начались в сентябре 1914 г. из Привисленского края (так называлась этническая Польша в пределах Российской Империи), а с ноября коснулись Лифляндии, Курляндии и Риги. Дело, как это подчас бывает в России, дошло до крайностей. В 1915 г. в Киевском военном округе в немецких колониях начали брать заложников в пропорции 1:1000.[98] Это был небывалый случай, когда государство брало  в заложники собственных граждан. В декабре 1915 г. был издан новый закон, по которому всем немцам и австрийцам, жившим в приграничной (прифронтовой) полосе предлагалось избавиться от недвижимости и уехать. А в июне 1916 г. было принято «Положение  об Особом Комитете по борьбе с немецким засильем». Комитет, как говорилось в Положении, был учрежден для «освобождения страны от немецкого влияния во всех областях народной жизни Государства Российского».[99]

В публицистике 1913-1915 гг. Д.В. Скрынченко значительное внимание уделил галицийской проблеме. В русской консервативной публицистике начала XX в. утвердилась идея неотъемлемой принадлежности Галиции России.[100] Несмотря на то, что территории эти входили в состав Австро-Венгрии, русские националисты рассматривали их как «исконное, неотъемлемое свое достояние».[101] Исторически это аргументировалось тем, что эти земли входили некогда в состав Киевской Руси, наследницей которой стала Российская Империя. С начала 40-х гг. XIV в. Галиция находились под властью Польши, а в XVIII в. отошла к Австро-Венгрии. Результатом польского культурного доминирования стал своеобразный раскол галицийского общества – верхи и средний класс в большинстве приняли католицизм и ополячились, низы общества остались православными и по самосознанию русскими. Австрийские власти, как отмечает исследователь Галиции В.Н. Савченко, «добились разделения галицийского населения на два враждебных лагеря – польский и «русский».[102]

Русский публицист начала XX в. Дмитрий Вергун утверждал, что население Галиции, невзирая на многовековое господство поляков, «не утратило своей принадлежности к русскому миру».[103] Галицию он рассматривал как «часть самой подлинной, исторический, исконной Руси».[104] Прикарпатье понимали как своего рода крепость, «пограничную твердыню»,  народ которой сохранил свою веру, невзирая на все притеснения.[105] Националистический дискурс начала прошлого века предполагал вынесение границ «русской национальной территории» за границы Империи, в частности, в населенные славянами области империи Габсбургов – в Галицию.[106] Представители украинского движения, наоборот, полагали, что Галиция, Буковина и Угорская Русь не имеют с Россией ничего общего, потому что эти земли относятся к Украине. К тому же, по их мнению, этот край ушел далеко вперед «в культурном отношении, благодаря своим условиям политической жизни, своего национального развития и закалившейся в политической борьбе энергии своего населения».[107] В конце XIX в. украинское сепаратистское движение перенесло центр политической активности в австрийскую Галицию, где галицкие «украинцы» получили поддержку австрийско-польской администрации. В политическом плане украинское движение субсидировалось и поощрялось странами Тройственного союза. Не случайно расцвет украинского движения в Галиции «пришелся на время складывания германо-австро-венгерского блока, противостоявшего странам Антанты».[108]

В середине XIX в. галицийские русины создали движение москвофилов. Москвофильская идеология рассматривала русинов как западную часть малороссов, сохранивших общерусскую идентичность. В начале XX в. в Галиции москвофильское движение усилилось, оно открыто заявляло о единстве русского народа и своей приверженности этому единству. После занятия войсками юго-западного фронта восточной Галиции партия москвофилов проявила готовность к сотрудничеству с русской администрацией. В противовес москвофилам в Галиции возникло украинофильское движение, которое поддерживали поляки и австрийцы. Для обоих движений самым важным был вопрос: «единая Россия «от Карпат до Камчатки» или Украина, враждебная Московии».[109]

Д.В. Скрынченко с гордостью называл в своих статьях имена москвофилов Галиции, которые боролись за утверждение общерусской идентичности. Это М.А. Качковский,[110] протоиерей И.Г. Наумович,[111] публицист Д.Н. Вергун,[112] историк Ю.А. Яворский.[113] Кроме того, он отмечал ту серьезную и нужную работу, которую проводил архиепископ Антоний (Храповицкий) на Волыни. Он всячески способствовал приему галичан в русские православные учебные заведения, да и само слово Антония, обращенное к православным Галиции, «зажигало сердце в православно-русском духе».[114] Вход русских войск в Галицию Д.В. Скрынченко рассматривал как окончание «внешнего процесса собирания Руси». В середине августа 1914 г., вдохновленный быстрым продвижение русских войск в Галиции, он с радостью утверждал, что «из Галиции  мы уже не уйдем».[115] Процесс внешнего собирания, как он полагал, должен быть дополнен «внутренним собиранием», который означал выработку единой идентичности, или единого самосознания русскими Галиции и русскими Державной Руси (России).

С началом войны в Галиции активизировалось украинское движение, которое сделало свой политический выбор в пользу Австро-Венгрии. Его адепты полагали, что смогут таким путем воплотить свою программу-минимум – объединение Восточной Галиции, Буковины и Закарпатья в единый автономный край.[116] Для практического участия в войне наряду с Польским легионом был сформирован легион Украинских сечевых стрельцов численностью около 2,5 тыс. человек.[117] Еще в июне 1914 г. галицкие украинофилы обратились с воззванием, в котором приветствовали возможное поражение России в войне Австрией. Именно о них, готовых сотрудничать с кем угодно ради крушения России и отторжения от нее Юго-западного края и писал Д.В. Скрынченко. Украинофилы питали надежды, что им поможет Австрия и Германия. Поэтому, как писал Д.В. Скрынченко, «украинцы» – «злостные враги России, и им должна быть объявлена в нашем государстве беспощадная война».[118] «Мазепинство, – писал Д.В. Скрынченко, – всегда было врагом России и всего русского, и всегда жило надеждами на политическую обособленность от России при помощи Австрии и Германии».[119]

Д.В. Скрынченко уже тогда располагал фактами, которые и теперь для многих являются чуть ли не откровением. Осенью 1914 г. представитель «Союза освобождения Украины» (который объявил Россию «историческим врагом Украины») М. Мелиневский  был принят министром внутренних дел Турции Талаат-беем с целью координации совместных действий против России.[120] Кроме того, как это выяснилось позже, при помощи небезызвестного А. Гельфанда (Парвуса) он связался с представителями Германии, которые планировали использовать украинское движение для расчленения России и создания санитарного кордона на пути «московского варварства».[121] Попутно Д.В. Скрынченко отметил характерный факт: в Вене на немецком языке издавалась газета «Ukrainische Rundschau» (Украинское обозрение). «Неужели Галицкие малороссы не иначе могут познать себя как при посредстве немецкого языка?» – спрашивал он.[122] Он утверждал в общественном мнении серьезную идею: «украинцы» – сепаратисты, которые в дни войны стали еще опаснее. Связь российских «украинцев» с австрийскими и немецкими военно-политическими кругами получила широкое освещение на страницах русской прессы стоявшей на государственных позициях – о происках сепаратистов писали многие правые газеты. «Неужели хоть кто-то в России, – спрашивал Д.В. Скрынченко, – будет и теперь верить, что украинское движение преследует лишь культурные цели»?[123] В контексте его размышления лежала верная и по сей день идея: как только Малороссия пыталась стать самостоятельной, оторваться от России, она сразу же становилась орудием в руках антирусских сил.

Украинский вопрос в 1915 и в 1916 гг. оставался для русской государственности не менее острым, чем в начале войны. Главное в том, что война, требовавшая напряжения народных сил, требовала того же и от государства, которое в целях самозащиты должно было проводить жесткую линию по отношению к сепаратистам. Не имея возможности в связи с законами военного времени писать открыто об отделении Юго-западного края от России, «Украинская жизнь» выражала тревогу по поводу присоединения Галиции к России, и утверждала, что русские украинцы хотят лишь одного – культурного единства с украинцами Австро-Венгрии.[124] В ответе Д.В. Скрынченко привел факт, удививший многих либералов, искренне не понимавших, почему правительство отрицательно относится к «борьбе за свободу» в Юго-западном крае. В ходе боев у т.н. сечевиков, воевавших в составе австро-венгерской армии, было отбито «украинское знамя» с портретом Мазепы и гербами Львова и Киева. Д.В. Скрынченко считал, что именно с этими сечевиками и стремятся объединиться теоретики из «Украинской жизни».[125] Вывод его был весьма категоричен: «российские украинцы – изменники и предатели наши, и жаждут они лишь развала России, чтобы на ее костях создать «самостийну, незалежну Украину».[126] Он признавал, что число самостийников невелико, однако от них исходит пропагандистская опасность, которая в условиях войны и традиционной оппозиционности интеллигенции и либералов может привести к непредсказуемым последствиям. Статья была резкой, но она была выстрадана – в час испытания находятся люди, которые не хотят единства и ведут дело к ослаблению государства. И тогда выход в военное время один – «надо беспощадно, отбросив всякую сентиментальность, раздавить эту предательскую кучку».[127]

Ключевым в идеологии украинства  было понятие Украина, которое сторонники украинского движения употребляли как топоним, а противники – как этноним. С имперской точки зрения самоназвание украинцы – искусственное, и в его использовании заинтересованы только те, кто стремится разрушить принцип «Россия единая и неделимая». Так, известный русский мыслитель Н.О. Лосский  в эмиграции писал: «Сама замена многозначительного имени «Малороссия» именем «Украина» (то есть окраина) производит впечатление утраты какой-то великой ценности: слово «Малороссия» означает первоначально основная Россия в отличие от приросших к ней впоследствии провинций, составляющих большую Россию».[128]

После включения значительной части польских земель в состав Российской Империи поляки стремились утвердить в сознании западнорусского населения идею, что они не являются русскими. Для обоснования этой идеи они привлекли «на помощь один очень старый географический термин, общий как польскому, так и русскому языку. Термин этот – «украина» (с маленькой буквы в начале)».[129] Действительно, слово украина первоначально обозначало пограничные, окраинные земли, и в ином значении (в качестве этнонима) в русском языке не употреблялось. Классический пример в этом смысле являет начало повести И.С. Тургенева «Бригадир»: «Читатель, знакомы ли тебе небольшие дворянские усадьбы, которыми двадцать пять – тридцать лет тому назад изобиловала наша великорусская украйна?».[130] Крупнейший специалист по украинскому вопросу И.В. Михутина пишет, что первоначально название «Украина» появилось «для географического обозначения восточнославянской окраины Речи Посполитой в ее южной части».[131]

 В 1916 г. Д.В. Скрынченко в газете «Киев» выступил с серией статей «Украинские подлоги»[132] в ответ на статью члена Одесского окружного суда С. Шелухина[133] «Украинцы, русские, малороссы» в журнале «Украинская жизнь». Отметив, что «в нынешнюю войну украинцы сражаются за достоинство и целостность России», и, согласившись с тем, что «Украина» – это уродливый польский термин», С. Шелухин настаивал на том, что Украина – название столь же древнее, как и Русь. Он утверждал, что «украинцы – исконно русское племя», но «оно имеет свое собственное народное имя», и настаивал на том, что слово Украина как топоним употреблялось уже в Ипатьевской летописи.[134] В развернутом ответе С. Шелухину Д.В. Скрынченко показал, что слово Украина употреблялось с XII в. «для обозначения области, находящейся у края, на пограничьи Киевского государства».[135] В Ипатьевской летописи, по мнению Д.В. Скрынченко, слово «украина» является исключительно нарицательным именем. Топоним Украина  употреблялся только в этом смысле и не включал в себя этнических признаков.[136] Слово украина «принадлежит всему русскому народу, а не специально той ветви последнего, которая известна под именем малороссов», – писал Д.В. Скрынченко.[137] Он привел ссылки на польские источники XVI в., в которых слово украина зафиксировано в значении пограничье, окраина. Так как южная Русь на протяжении длительного времени была включена в состав Польши и представлялась для поляков пограничной областью, то за этой территорией в русском языке закрепился термин «Украина» (окраина), а народ, их населявший, рассматривался самими поляками только как русский.[138] «Название Малая Русь, – писал Д.В. Скрынченко, – означает племенное свойство народа и связывает последний с его предками, название же «Украина» отрывает народ от его духовной истории, от предков…»[139]

Д.В. Скрынченко зафиксировал этнополитическую маргинальность понятия Украина, отрицающего связь с русской историей и нацией. «Украинские подлоги» были направлены против растущего украинского национального сознания, на основе которого украинство стремилось к культурному сепаратизму, а далее к политическому. В контексте исторического разыскания Д.В. Скрынченко лежала идея, согласно которой Малороссия, равно как и Белоруссия, собственной истории не имеют, историчность они обрели, будучи составными частями русского народа и Российской Империи. По приблизительным подсчетам с 1913 по 1917 гг. Д.В. Скрынченко посвятил украинской проблеме более 60 статей.[140] Его публикации в «Киевлянине» и «Киеве» были ответом на усиливавшееся украинское движение, которое находилось в активной фазе.

С началом войны слово патриотизм перестало быть браным, даже партия кадетов, известная  своей непримиримостью к правительству, заняла вполне лояльную позицию. Всем казалось, что наступило время единения во имя победы. Но уже в 1915 г., когда была оставлена Галиция, Польша и часть Северо-западного края, недоверие и подозрительность, которые левая часть общества питало к правительству, усилилось. В результате трагический разрыв, который издавна существовал между верхами и низами России, углубился. Для понимания этой ситуации особый интерес представляет эссе Д.В. Скрынченко «Дело Св. Владимира». В консервативном дискурсе вопрос об отношении общества и государства решался в рамках религиозного миропонимания, которое определялось тем, как полагал Д.В. Скрынченко, «откуда шло к нам христианство».[141] Оно пришло из Греции, чем и были предопределены его положительные свойства: «…Православие есть кристально чистое, не поврежденное учение Христа; Православию не свойственно лукавство, религиозные компромиссы и вообще все то, что загрязняет душу изворотами мысли иезуитской».[142] Д.В. Скрынченко подчеркивал, что основная черта Православия – его всемирность – была в свое время отмечена А.С. Хомяковым и Ф.М. Достоевским. Православию соответствовал «простой, смирный, несколько женственный характер русского народа».[143] Д.В. Скрынченко считал, что славянофильская идеологема о единстве народа и верхов имеет свои основания в прошлом. Он писал, что «на заре русской жизни весь русский народ призван был ко всем верхам жизни, к принятию и усвоению самых высших духовных ценностей»[144] В дальнейшем возник разрыв между народом и элитой, который Д.В. Скрынченко оценивал как явление в принципе для России чуждое, но порожденное несправедливым порядком вещей, заимствованным с Запада. Отсюда следовал вывод, что «так дальше не должно быть: и простому русскому народу должны быть открыты все дороги и к верхам знания, и к верхним ступеням нашей общественности и государственности».[145] В подобном ходе мысли можно видеть носившуюся в воздухе идею о переходе к иному способу формирования элиты – не по рождению, а по знаниям и личным заслугам. Понимал ли он сам, что этот тезис противоречит многовековой социальной и политической практике, которая базировалась на сословном принципе? У Д.В. Скрынченко сформировался взгляд о том, что путь наверх должен быть подкреплен не родственными связями, но талантом и трудами на благо России. Таким образом, в рамках консервативного дискурса он пытался утвердить путь для нахождения новой социальной идентичности. И если радикалы, особенно левые, утверждали, что единство общества и государства достижимо лишь путем слома старого государства, то в консервативном сознании апелляция к Православию предполагала принципиально иной подход – акцент в социальном творчестве должен быть сделан не на изменении политических институтов, а на воспитании людей, самые яркие из которых и составят новую аристократию. Эта идея перекликается с мыслью М.О. Меньшикова, который в свое время писал, что аристократия – это не знатные, а лучшие люди.[146]

Д.В. Скрынченко был глубоко убежден, что социальные перемены начинаются благодаря изменениям  в состоянии умов, в менталитете, и главную роль здесь играет вера в Бога. Это был урок Французской революции, который был усвоен и консервативной мыслью, и прогрессивной, но по-разному. Консерваторы полагали, что православие и нравственные устои удержат общество от распада, прогрессисты, наоборот, предлагали устранить все, что, по их мнению, мешает движению вперед,  – религию и монархию. 1916 год заканчивался для России трудно. И хотя военная промышленность снабжала армию как никогда обильно, и в стране было продовольствие, ощущение надлома не покидало многих мыслящих людей. Война ускорила изменения, в которые втянулось традиционное русское общество, привыкшее к размеренному течению времени. Общество и государство вошли в состояние кризиса, для преодоления которого требовались меры, а главное – люди, которых не почти было. Д.В. Скрынченко, пытаясь осмыслить происходившее в самых общих определениях, назвал конец 1916 г. «смутным временем». В соответствии  с консервативной парадигмой «улучшать не институты, а людей», Д.В. Скрынченко полагал, что «все горе наше» происходит не от «режима»,  а имеет основания в психологии русского человека. «Дело в том, – писал он, – что мы воспитаны на систематическом неуважении к чувству законности».[147] Законы в России не уважаются ни обществом, ни властью, результатом чего является «систематическое воспитание народа в неуважении к закону, наблюдаемое решительно во всех сторонах государственной и общественной жизни».[148] Как полагал Д.В. Скрынченко, именно это и приближает страну к катастрофе.

Последняя его статья в газете «Киев» вышла 31 декабря 1916 г. Главная идея заключалась в том, что борьба «украинцев» с русскими приводит лишь к ослаблению и тех, и других, при этом «торжествует «третий радующийся», tertius gaudens, каковым у нас является поляк».[149] В который раз Д.В. Скрынченко подчеркнул зависимость украинского движения от тех же немцев, которые используют стремление к «самостийности» в своих интересах. «Да, гг. российские «украинцы», – писал он, – неумные и непрактичные вы люди; австрийские главари ваши куплены австро-германскими деньгами, а вы, если и не куплены, то являетесь слепыми рабами тех, которые, во всяком случае, знают, что делают».[150] Последняя статья года в последнем номере оказалась символической – «Киев» прекратил выходить, как впрочем, и многие другие русские издания, не выдержавшие экономических тягот военного времени. Прекращение «Киева» было тяжелым предзнаменованием. 1916 год был последним перед страшной чередой лет, прервавших естественное развитие  России. Война затянулась, и конца ей не было видно, моральный климат в обществе изменился в худшую сторону, обещая беды в недалеком будущем.

Публицистика Д.В. Скрынченко внесла весомый вклад усиление русского национального проекта в Юго-западном крае.[151] Однако в целом в его реализации русские националисты не слишком преуспели. И хотя украинская национальная идентичность формировалась медленно, украинский национализм возник, и началось формирование украинской нации. А.И. Миллер отмечает, что «еще до 1917 г. становится ясным, что предотвратить возникновение малороссийской версии идентичности, украинской, то есть отрицающей общерусскую, не удастся».[152] Украинское движение так и не удалось подавить. Почему же процессы аккультурации в Малороссии не увенчались полным успехом? Специалисты называют ряд причин, которые не позволили завершить ассимиляционные процессы. Это польское культурное доминирование, уменьшить влияние которого у властей не вышло. Оно было настолько сильным, что противостояло русскому на протяжении длительного времени в плане формирования национальной идентичности малороссов. Русские это влияние традиционно называли «польской интригой».[153]

В дальнейшем в борьбу этих проектов вмешалась советская власть, которая провела украинизацию и разделила страну по национальному принципу, что не могло не привести в дальнейшем к распаду. Нельзя сбрасывать со счетов и то, что центр украинского движения находился за границей. Если бы Галиция принадлежала России, то украинское движение осталось бы таким же периферийным, как белорусское. Ну и, конечно, сюда относится слабость тех вполне объективных факторов, которые заставляют человека, живущего в России, говорит по-русски: отсутствие обязательного начального образования,  позднее введение земств, слабая урбанизация и низкая социальная мобильность.[154] Россия запаздывала с процессом модернизации, который смог бы «размыть» украинское движение, вместо этого властям пришлось прибегать к запретам, что вызывало неизбежное противодействие. Наконец, следует добавить, что украинское движение либеральная пресса поддерживала априори, «прогрессивная» интеллигенция только и делала, что внушала обществу идею никчемности и вредности государства, подрывая и без того не крепкие основы социальной жизни. Верх брали левые, радикальные настроения, приведшие к гибели не только монархию, но и всю старую Россию. Очень точно подвел итоги развития консервативной мысли к концу войны А.И. Солженицын: «Безнадежно были удручаемы все, кто верил в русское самодержавие и пытался его поддерживать. На правых беспрепятственно сыпались любые клеветы. Правых били, не давая стать, и опять били. Правая вера была в обществе поругана, осмеяна, вышучена, замарана, и самим правым все очевиднее становилось, что колесо повернулось уже непоправимо. Стояли правые у могилы того, во что веровали».[155]

И все же, окидывая события ретроспективным взглядом, можно сказать, что национальный русский проект полностью не проиграл хотя бы потому, что население нынешней Украины не идентифицирует себя однозначно в этническом плане, на Украине наших дней бывшая Слобожанщина, Новороссия, Левобережье и Крым все же ориентированы на русскую культуру, отчего перспективы длительного существования Украинского государства представляются туманными.

После февральской революции большая политика для Д.В. Скрынченко завершилась, потому что правые были сметены февральским смерчем и больше не считались политической силой, и таковой не являлись. Оставалась политика церковная. Под влиянием украинского сепаратизма в церковной жизни Юго-западного края обозначилось стремление части политизированных священников к полной автокефалии и созданию независимой от Московской Патриархии Украинской православной церкви. Автокефалисты образовали Церковную Раду, которая ставила своей целью созвать Поместный всеукраинский собор.[156] В ноябре в Киеве начал работу комитет по созыву Всеукраинского Церковного Собора, который, собравшись, переименовал себя во Всеукраинскую Церковную Раду. Она назначила своих представителей во все консистории епархий Юго-западного края. В епископы незаконно был рукоположен священник Василь Липковский, его и поддерживающую его группу прозвали «самосвяты».[157] В противовес Церковной Раде 24 ноября 1917 г. возник Союз церковных приходов Киева, который выразил протест против попыток создать автокефальную церковь. В создании Союза Д.В. Скрынченко сыграл инициативную роль.

Несмотря на трения, которые возникли по поводу статуса церкви в Юго-западном крае, Патриарх Тихон дал благословение на проведение Украинского Собора, который открылся 20 января 1918 г. Ему предшествовало предсоборное собрание, работу которого Д.В. Скрынченко осветил в ряде интересных публикаций.[158] Преодолев активность украинских автокефалистов, большая часть участников Собора не поддержали сепаратистских устремлений. Об атмосфере, царившей на Соборе, можно судить по воспоминаниям Митрополита Евлогия: «Впечатления удручающие… Стриженые, бритые украинские военные священники, в шинелях, с винтовками… Злые лица…».[159] И дальше: «Крики «Долой Москву!», «Освободимся от московского гнета!...» имели большой успех. Заседания проходили в горячих митинговых речах».[160] О них ярко рассказывают статьи Д.В. Скрынченко.[161] Несмотря на активность церковных сепаратистов и значительное давление Центральной Рады, вопрос об автокефалии был отложен.

Весной 1918 г. среди духовенства края происходила консолидация консервативных сил, которые стремились сохранить организационное и каноническое единство Русской Церкви. 5 мая во время правления в Киеве гетмана П. Скоропадского открылся Киевский Епархиальный Элекционный Собор с целью избрания митрополита Киевского. Несмотря на то, что министр вероисповеданий в правительстве гетмана В.В. Зеньковский на открытии Собора настаивал на перенесении выборов Киевского митрополита на Всеукраинский Церковный Собор, собор решил провести выборы немедленно.[162] На этом Соборе Д.В. Скрынченко 67 голосами был избран членом Киевского епархиального Совета.[163] Он неоднократно выступал на заседаниях, выступал против автокефалии украинской церкви и против введения украинского языка в церковную службу.[164] На третьей сессии Д.В. Скрынченко по поручению Собора выполнял функции пресс-атташе, следил за прессой, чтобы давать опровержения в случае появления неточной информации.[165] Наиболее полно ход первой сессии Собора был освещен им в большой аналитической статье, опубликованной в издававшемся В.В. Шульгиным журнале «Малая Русь».[166] В итоге Всеукраинский Церковный Собор сохранил верность Московской Патриархии, и не последнюю роль в этом сыграли экспрессивные статьи Д.В. Скрынченко.

После февральской революции политическая ситуация в Киеве менялась неоднократно. Поздней сенью 1917 г. власть захватила сформированная украинскими сепаратистами Центральная Рада, в январе 1918 г. в Киеве укрепились большевики, а в марте 1918 в город вошли немцы, разогнавшие Центральную Раду и приведшие к власти гетмана П. Скоропадского. После падения гетмана в декабре 1918 власть захватила украинская Директория во главе с В. Винниченко и С. Петлюрой. Именно в это время Д.В. Скрынченко был арестован петлюровцами и в 20-х числах декабря был брошен в Лукьяновскую тюрьму, откуда ему удалось выйти в январе 1919 г. В эмиграции он вспоминал, как на Рождество в тюрьме его навестила жена вместе с детьми.[167] 5 февраля 1919 г. в Киев ворвались красные, вскоре развернувшие массовый террор. В мае в Киев прибыл один из вождей революции Л. Троцкий. 20 мая на митинге он произнес речь, в которой были слова, открывавшие террору «зеленую улицу»: «насилие рабочих есть священное насилие». Тогда были расстреляны многие киевские интеллигенты, профессора и ученые, в частности, погиб известный специалист по украинскому вопросу С.Н. Щеголев.[168] Всего в Киеве летом 1919 г. большевиками было расстреляно почти 3000 человек, а по сведениям комиссии Рерберга – 4800. Общее же число погибших в Киеве при большевиках составляет не менее 12 тыс. человек.[169] Весь этот ужас Д.В. Скрынченко пережил, скитаясь по знакомым, испытывавшим такой же страх ареста. В эмиграции он вспоминал, что помощь однажды оказал его коллега Иван Кириллович Воронцов: «у него я скрывался и не раз переночевывал при большевиках; один раз, когда я пришел к нему для переночевки, он был на заседании домового комитета и возвратился взволнованным: оказывается, большевики издали приказ убивать и хозяев, у которых скрываются «контрреволюционеры»; мне было жаль его, перепуганного еще и тем, что в эту ночь большевики устроили «облаву» в доме напротив, но уйти от него и успокоить я не мог, так как было время после 7 час. вечера, после которого часа воспрещалось ходить по улицам; я забыл о собственном тяжелом положении и внутренне молился Богу, чтобы Воронцов не пострадал из-за меня... Странное, подлое время… неужели оно еще продолжается там»?[170]

30 августа 1919 г. большевики оставили Киев, куда вошли войска А.И. Деникина. В который раз город погрузился в хаос. Начались бесчинства и грабежи, от чего чуть не пострадал В.В. Шульгин, вышедший вечером на улицу. Его спасли часовые, стоявшие у ворот особняка генерала А.М. Драгомирова.[171] Чувствуя зыбкость положения, население начало постепенно покидать город. 22 ноября Д.В. Скрынченко уехал из Киева, а 16 декабря его оставили белые. Началась эмиграция. Через Болгарию Д.В. Скрынченко добрался до главного города сербской провинции Воеводина Нови-Сада, где после мытарств нашел место преподавателя в сербской гимназии. Будучи в изгнании, Д.В.Скрынченко писал для как для сербских, так и для русскоязычных газет, выходивших в Сербии. Пока что выявлено 11 его публикаций, но, скорее всего, их намного больше.[172] Сложность их выявления заключается в том, что комплекты русской эмигрантской прессы в Нови-Саде были уничтожены в 1945 г., сразу же после того, как в Воеводину вошли советские войска, а в собраниях российских эти издания представлены крайне фрагментарно.

Русская дореволюционная журналистика обладала огромным творческим потенциалом, который был разрушен в ходе революции, что изменило как содержание, так и стиль последующей русскоязычной прессы. Замечу, что в работах Д.В. Скрынченко мы сталкиваемся с непривычным языком, каким уже не пишут многие десятилетия. После 1917 г. в прессу пришел «низовой» язык, сохранивший свое влияние по сей день и даже усиливший его. Настоящий сборник преследует цель не только познакомить российского читателя с образцами дореволюционной прессы, но и ввести в научный оборот практически малодоступные тексты  одного из представителей русской консервативной журналистики. В сборнике представлена часть значительного публицистического наследия Дмитрия Васильевича Скрынченко, чей жизненный путь лишь недавно стал предметом научного анализа. История его жизни пока не написана, она интересна тем, что вобрала в себя основные «конечные» вопросы XX века. Высказанные без малого сто лет назад Дмитрием Васильевичем Скрынченко мысли не потеряли общезначимости. Взять хотя бы требующий своего адекватного разрешения украинский вопрос, или проблему нравственных оснований науки, наконец, вопрос о роли Православия в нашей жизни - эти и другие вопросы не утратили своей свежести, как и раньше они привлекают внимание мыслящей публики, и по сей день являются предметом острых дискуссий.

В заключение хочу выразить сердечную благодарность моей дорогой жене Ирине, без чьей неоценимой поддержки и глубоких советов эта книга вряд ли вышла бы в свет. Знаменательную роль в выходе этого сборника сыграл внук Д.В. Скрынченко Владимир Скрынченко. Он предоставил многие документы, сохранившиеся от его деда, включая его воспоминания и дневник, за что я искренне ему благодарен. Особая благодарность заведующей справочно-библиографическим  отделом библиотеки РАН в Санкт-Петербурге Н.А. Сидоренко, ведущему научному сотруднику Национального музея истории и культуры Беларуси Н.В. Мартыновой, коллегам А.Н. Акиньшину и О.В. Миронову за добрые советы и пожелания, а также студентам факультета журналистики ВГУ набор части текста. Текст статей дан в соответствии с правилами современной русской орфографии. Авторские сокращения оставлены без изменений, они, на взгляд составителя, позволяют сохранить колорит отстоящего от нас на добрую сотню лет текста. Выделения курсивом сделаны Д.В. Скрынченко, курсивом же он выделял, как правило, названия газет и журналов, не беря их в кавычки.

                                                                                          В. Колмаков

 

 ---------------------------

[1] Колмаков В.Б. Дмитрий Васильевич Скрынченко. Биографический очерк. // Воронежский епархиальный вестник, 2003. №2 (69), №3 (70); Колмаков В.Б., Скрынченко В.А.  Верный сын Православного Отечества.// Минские Епархиальные ведомости. 2003. №1; Колмаков В.Б. Д.В. Скрынченко (1874-1947) - деятель церкви, историк и педагог. // Из истории Воронежского края. Вып. 11, Воронеж, 2003; Скринченко В. Життя і доля Дмитра Скринченка // Київська старовина. 2003, № 2, № 4, 2007, №4; Скрынченко Д.В. Мои воспоминания. Публ. и предисл. В.Б. Колмакова и А.Н. Акиньшина. // Из истории Воронежского края. Сб. статей. Вып. 13. Воронеж, 2004. С.165-172; Колмаков В.Б. Проблемы церковной реформы в публицистике Д.В. Скрынченко. // Воронежский епархиальный вестник. 2006. №1 (74), №2 (75); Колмаков В.Б. Д.В. Скрынченко: начало исторических разысканий. // Из истории Воронежского края. Сб. статей. Вып. 14. Воронеж, 2006; Колмаковъ В.Б., Скрынченко В.А. Д.В. Скрынченко - верный сынъ православнаго Отечества. // Православный путь. Церковно-богословско-философскiй ежегодникъ. Приложенiе к журналу «Православная Русь» за 2006 годъ. Свято-Троицкiй Монастырь, Джорданвилль, 2006. С.86-100; Колмаков В.Б. Правый националист. Глава из книги. // http://www.conservatism.narod.ru/publik.html; Колмаков В.Б. Страница из истории русской консервативной журналистики. Очерк I. // Акценты (Воронеж). 2008. Вып. 1-2. С.5-17; то же: http://www.jour.vsu.ru/archiv/editions/accents/accents.html

[2] Скрынченко Д.В. О XII археологическом съезде в г. Харькове. // Труды Пермской Ученой Архивной Комиссии (далее – ПУАК), Вып.VI, Пермь, 1903. С 141-152; Скрынченко Д.В. Церковный отдел на XII археологическом съезде в г. Харькове. // Пермские епархиальные ведомости (далее – ПЕВ), 1902. №39. Ч. неоф. С.489-500; Скрынченко Д.В. О XII археологическом съезде в г. Харькове. // Труды ПУАК, Вып.VI, Пермь, 1903. С.141-152.

[3] Скрынченко Д.В. Тверской областной историко-археологический съезд. // Труды ПУАК, Пермь, 1904. Вып. VII. С.56-57.

[4] Скрынченко Д.В. О канонизации святых в Русской Церкви. // ПЕВ, 1903. №23. Отд. неоф. С. 214-219. Почти одновременно эта статья появилась в другом издании: Скрынченко Д.В. О канонизации святых в Русской церкви. // Православный собеседник, 1903. №22 (31 мая). С. 229-232; Скрынченко Д.В. Краткая история канонизации святых в православных церквах Греческой и Русской. // ПЕВ. №27. Отд. неоф. С.263-267.

[5] Скрынченко Д. Общемировое призвание России и в связи с ним задачи западнорусских семинарий. // МЕВ, 1904. №20. Ч. неоф. С. 422-424.

[6] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.12.

[7] Скрынченко Д. Православие и духовенство. // Минское слово, 1910. 9 янв. (№898). С. 1.

[8] Троицкий П.С. Отношение государства и церкви по воззрениям наиболее видных наших писателей и общественных деятелей. М., 1909. С.198.

[9] Фирсов С.Л. Православная церковь и государство в последнее десятилетие существования самодержавия в России. М., 1996. С.15.

[10] Смолич И.К. История русской церкви (1700-1917). Ч.1., М., 1996. С.483.

[11] Вениамин (Федченков). На рубеже двух эпох. М., 1994. С.94.

[12] Скрынченко Д.В. По поводу текущих событий. Государственная Дума и духовенство. // МЕВ, 1905. №18. Ч. неоф. С.330-333; Скрынченко Д.По поводу текущих событий. К вопросу о реформе духовных семинарий. // МЕВ. 1905. №19. Ч. неоф. С.376-380; Скрынченко Д. Два проекта (К вопросу о реформу духовных семинарий). // МЕВ, 1905. №20. Ч. неоф. С.420-424; Скрынченко Д. По поводу текущих событий. К вопросу о реформе духовных семинарий. // МЕВ, 1905. №21. Ч. неоф. С. 450-454; Скрынченко Д. По поводу текущих событий. Церковно-историческая эпоха. // МЕВ, 1906. №2. Ч. неоф. С.37-39; Скрынченко Д. О духовных гимназиях. // МЕВ, 1906. №4. Ч. неоф. С.71-73. Скрынченко Д. По поводу текущих событий. // МЕВ, 1906. №10. Ч. неоф. С.276-279;

[13] Скрынченко Д. По поводу текущих событий. // МЕВ, 1906. №10. Ч. неоф. С.277.

[14] Там же. С.278.

[15] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.13.

[16] Скрынченко Д. Необходимость церковно-археологического музея и комитета в Минской епархии. // МЕВ, 1907. №5. Ч. неоф. С.125.

[17] Скрынченко Д. Заслуги, оказанные  старыми дворянскими родами Минской губернии Православной вере. // МЕВ, 1907. №14. Ч. неоф. С.232-234;  №15. Ч. неоф. С.257-263; №16. Ч. неоф. С.295-301. Первая часть этой статьи с дополнениями была опубликована в «Минском слове»: Скрынченко Д. Кто были ваши предки? Ополячившимся дворянам Минской губернии. // Минское слово, 1907. 13 июля (№199); его же. Еще фамилии западнорусских ренегатов. // Минское слово, 1907. 15 июля (№201).  

[18] Скрынченко Д. Заслуги, оказанные старыми дворянскими родами Минской губернии и Православной вере.  Минск, 1907

[19] Скрынченко Д. Заслуги, оказанные  старыми дворянскими родами Минской губернии православной вере. // МЕВ, 1907.  №15. Ч. неоф. С.257.

[20] Западные окраины Российской империи. М., 2006. С.235.

[21] Самбук С.М. Общественно-политическая мысль Белоруссии во второй половине XIX века (по материалам периодической печати). Минск, 1976. С.41.

[22] «Суть полонизма, – пишет М.Д. Долбилов, – таким образом, понималась как постоянное пребывание в духе антиимперской мятежности». - Долбилов М.Д. Конструирование образов мятежа: политика М.Н. Муравьева в Литовско-Белорусском крае в 1863-1865 гг. как объект историко-антропологического анализа. // Actio Nova, М., 2000. С.375. Кроме того, полонизм трактовали как  отречение от исконной русскости. – Там же. С.396.

[23] Скрынченко Д. Почему ополячились наши дворяне? // МЕВ, 1907. №17. Ч. неоф. С.319.

[24] Скрынченко Д. Еще о польских панах и крепостных крестьянах.// Минское слово, 1907. 26 авг. (№233).

[25] Скрынченко Д. Еще о польских панах и крепостных крестьянах.// Минское слово, 1907. 11 окт. (№265). Развивая антипольскую тему, Дмитрий Васильевич опубликовал в «Минских епархиальных ведомостях» записки генерал-майора П.М. Мейера «Подготовка к польскому мятежу в Минской губернии в 1861 г.», которые по сей день являются серьезным источником в освещении восстания 1863-1864 гг. (Мейер П.М. Подготовка к польскому мятежу в Минской губернии в 1861 году: Зап. / Под ред. и с предисл. Д.В.Скрынченко.  // МЕВ, прил. 1907.  №№ 17-20, 22, 24; 1908. №№ 1-2, 4). В том же году «Записки» вышли в Минске отдельным изданием. (Мейер П.М. Подготовка к польскому мятежу в Минской губернии в 1861 г. Под ред. и с предисл. Д.В.Скрынченко. Минск, 1908). Изучение истории Минской и соседних губерний позволило Д.В. Скрынченко выступить редактором работы Н.А. Тизенгаузена «Некоторые статистические данные о народонаселении Западного края России». Первоначально она печаталась в «Минских епархиальных ведомостях», а в 1910 г. вышла отдельно: Тизенгаузен Н.А. Некоторые статистические данные о народонаселении Западного края России: (С прил. табл. распределения населения Зап. края по вероисповеданиям, народностям, грамотности, сословиям, занятиям). Под ред. Д.В.Скрынченко. // МЕВ. 1910. № 4-8; Тизенгаузен Н.А. Некоторые статистические данные о народонаселении Западного края России. Под ред. Д.В.Скрынченко. Минск. 1910.

[26] Необходимость Церковно-археологического музея и Комитета в Минской епархии // МЕВ. 1907. № 5, ч. неоф. С.126.

[27]Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.18.

[28] Скрынченко Д. Белорусы, их разговорный и книжный язык при свете истории. // Минская старина. 1909. Вып. 1 С.58-79.

[29] Скрынченко Д. Белорусы, их разговорный и книжный язык при свете истории. Минск, 1909.

[30] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.21.

[31] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.22.

[32] Махонина С.Я. История русской журналистики начала XX века. Учебное пособие. С.29. М.О. Меньшиков писал: «Существует, в общем, быть может, больше дюжины газет национального направления…» // Меньшиков М.О. Что нам делать. // Меньшиков М.О. Русское пробуждение. М., 2007. С.282.

[33] Солженицын А.И. Двести лет вместе.(1795 – 1995). М., 2001. Ч.I. С.431.

[34] Скрынченко Д. Мои воспоминания  (рукопись в архиве автора). С.22.

[35] Скрынченко Д. Святые люди. // Киев, 1914, №299. С.1.

[36] Розанов В.В. Преступная атмосфера. // Розанов В.В. Террор против русского национализма. Статьи и очерки 1911 г. М., 2005. С. 226; его же. О родительских комитетах.// Там же. С.255.

[37] Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов и заседаний ЦК. Т.1. 1905-1907. М., 1996. С.16.

[38] Скрынченко Д. Полемика от наболевшего сердца. // МЕВ, 1909. №5. Ч. неоф. С.113.

[39] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.16.

[40] Модели общественного переустройства России. XX век. М., 2004. С.91

[41] Партия «Союз 17 октября». Протоколы III съезда, конференций и заседаний ЦК. Т.2. 1907-1915. М., 2000. С.62.

[42] По определению А.И. Миллера, националист – тот, «кто участвует в националистическом дискурсе, то есть принимает и стремится, так или иначе, интерпретировать категории национальных интересов и нации как символические ценности». – Миллер А.И. Украинский вопрос в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). С.123.

[43] Скрынченко Д. Национальные пробуждения и казенные перья. // Минское слово, 1909. 8 дек. (№874).

[44] Там же.

[45] Скрынченко Д. Октябристская злоба и ханжество. // Минское слово, 1909. 22 сент.(№814).

[46] Программы политических партий России. Конец XIX – начало XX вв. М., 1995. С.343.

[47] Эта позиция в дальнейшем получила название западнорусизм. Под ним понимается течение общественной мысли, представители которого считали, что  Белоруссия «является в культурном и государственном отношении частью России и потому должна рассматриваться как один из ее составных элементов». – Сильверстова-Куль С.Е. Историография политики царизма в Белоруссии и национальное возрождение белорусов. // Славяноведение, 1996. №5. С.6-7. См. также: История Беларуси. Словарь – справочник. Мн., 2000. С.64. Советские историки, излишне модернизируя исторический процесс, полагали, что «к началу XX в уже сложились основные признаки белорусской нации». – История Белорусской ССР. Минск, 1977. С.153.

[48] Напомню, что в начале XX в. в консервативном дискурсе господствовала теория «большой русской нации», состоящей из великороссов, малороссов и белорусов. Слово белорус в то время писали с двумя «с».

[49] Скрынченко Д. Обрусение или полонизация. // Минское слово, 1907. 15 авг. (№224).

[50] Солженицын А.И. Двести лет вместе.(1795 – 1995). Ч.I. С.432.

[51] От редактора. // Минское слово, 1912. 15 июня (№1585). С.1; Скрынченко Д. Мои воспоминания  (рукопись в архиве автора). С.23.

[52] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.24.

[53] Антоний  (Храповицкий Алексей Павлович, 1863-1936), митрополит Киевский и Галицкий, первоиерарх Русской Православной Церкви за границей. С 1902 по 1914 епископ Волынский и Житомирский.

[54] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.24.

[55] Издателем «Жизни Волыни» был ген.-лейтенант в отставке Алексей Красильников, председатель житомирского отдела «Союза Русского народа».

[56] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.25.

[57] Розанов В.В. Около народной души. // Нация и империя в русской мысли начала XX века. М., 2004. С. 104.

[58] Скрынченко Д. С 1905 г. национальное русское движение… // Жизнь Волыни. 1913. 11 мая(№118). С.2.

[59] Там же.

[60] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.31.

[61] Солженицын А.И. Красное колесо. Узел I. Август четырнадцатого. Т.2. М., 1993. С.242.

[62] Интересно отметить, что наиболее последовательными и принципиальными противниками украинского сепаратизма и сторонниками русского национализма были сами малороссы, такие как Д.В. Скрынченко.

[63] Шульгин В.В. 1917-1919. // Лица. Биографический альманах. М.-СПб, 1994. С.146.

[64] Скрынченко Д. Он дорог не только Южной Руси. // Киевлянин, 1913. №211. С.3.

[65] Меньшиков М.О. Падающие звезды. // Национальная империя. М., 2004. С. 445.

[66] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.32.  

[67] Солженицын А.И. Двести лет вместе.(1795 – 1995). Ч.I. М., 2001. С.446.

[68]  Миллер А.И. Украинский вопрос в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). СПб, 2000. С.108.

[69] Царинный А. (Стороженко А.В.). Украинское движение. Краткий исторический очерк, преимущественно по личным воспоминаниям. // Украинский сепаратизм в России. М., 1998. С. 164.

[70] Грушевский М.С. Очерк истории украинского народа. Киев, 1990. С.303.

[71] Грушевский М.С. Очерк истории украинского народа. С.14.

[72] В недрах Киевского клуба националистов в противовес мазепинцам возникло название богдановцы в память о Б. Хмельницком, при котором Малороссия вошла в состав России. - Михутина И.В. Украинский вопрос в России (конец XIX – начало XX века.). М., 2003. С.137.

[73] Царинный А. (Стороженко А.В.). Украинское движение. Краткий исторический очерк, преимущественно по личным воспоминаниям. // Украинский сепаратизм в России. С. 178.

[74] Скрынченко Д. Украинские подлоги. // Киев, 1916, № 1010. С.3

[75] С.М. Чаговец и мазепинцы. // Киев, 1914, №12. С.2. Под инициалами М.С. скрывался член Киевского клуба националистов М.А. Стельмашенко.

[76] Скрынченко Д. Культивирование злобы. (I) // Киев, 1914, №180. С.2.

[77] Срезневский И.И. Мысли об истории русского языка и других славянских наречий. СПб., 1887. С.34.

[78] Миллер А.И. Украинский вопрос в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). С.71.

[79] Скрынченко Д. «Безобидная этнографическая дымка». // Киевлянин, 1913. №221. С.2.

[80] Там же.

[81] Ульянов Н.И. Происхождение украинского сепаратизма. М., 1996. С.169.

[82] Щеголев С.Н. Украинское движение как современный этап южнорусского сепаратизма. Киев, 1912. С. 322.

[83] Михутина И.В. Украинский вопрос в России (конец XIX – начало XX века.). С.138.

[84] Скрынченко Д. Допустимо ли? // Киев, 1914. №6. С.3.

[85] Скрынченко Д. Кто выдумал Шевченко? // Киев, 1914. №31. С.2. См. также: Щеголев С.Н. Украинское движение как современный этап южнорусского сепаратизма. С.43.

[86] Скрынченко Д. Вот так культура!.. //Киев, 1914. №202. С.2.

[87] Там же.

[88] Такман Б. Первый блицкриг. Август 1914. М.-СПб., 1999. С.310.

[89] Скрынченко Д. О немцах в России. // Киев, 1914. №233. С.1.

[90] Там же.

[91] Скрынченко Д. Что дает уже война? // Киев, 1914. №256. С.1.

[92] Скрынченко Д. О немцах в России (II). // Киев, 1914. №235. С.1.

[93] Оболенская С.В. Германия и немцы глазами русских (XIX век). М., 2000. С.141.

[94] Скрынченко Д. О немцах в России. // Киев, 1914. №233. С.1.

[95] Скрынченко Д. Прибалтийская неметчина. // Киев, 1914. №287. С 1 

[96] Там же.

[97] Скрынченко Д. «Расчет на мягкотелость». // Киев, 1914. №294. С.1.

[98] Дённингхаус В. Немцы в общественной жизни Москвы: симбиоз и конфликт (1494-1941). М., 2004. С.389.

[99] История российских немцев в документах (1763-1992 гг.). М., 1993. С.46.

[100] Более широкое понятие Прикарпатье включало в себя Галицию (восточные Карпаты со Львовом), Буковину (современную Черновицкую область Украины) и Угорскую, или Червонную Русь (Ужгородская область).

[101] Белгородский А.В. Галиция - исконное достояние России. М., 1914. С.5.

[102] Савченко В.Н. Восточная Галиция в 1914-1915 годах (этносоциальные особенности и проблема присоединения к России). // Вопросы истории. 1996. №11-12. С.96.

[103] Вергун Д. Что такое Галиция? Пг., 1915. С.13.

[104] Там же. С.26.

[105] Гумецкий И.И. Значение русского Прикарпатья для России. СПб, 1904. С.32.

[106] Миллер А.И. Империя и нация в воображении русского национализма. Заметки на полях одной статьи А.Н. Пыпина. // Российская империя в сравнительной перспективе. М., 2004. С.274.

[107] Галичина, Буковина, Угорская Русь. М., 1915. С.227. (Сборник был издан украинофилами).

[108] Пашаева Н.М. Очерки истории русского движения в Галичине XIX – XX вв. М., 2001. С.97.

[109]Там же. С.71.

[110] Качковский Михаил Алексеевич (1802-1872) – судейский чиновник, благотворитель.

[111] Наумович Иоанн Григорьевич (1826-1891) – священник, русско-галицкий деятель, писатель.

[112] Вергун Дмитрий Николаевич (1871-1951) – публицист, историк, сотрудничал в «Новом времени», после 1917 г. жил в Праге, скончался в США.

[113] Яворский Юлиан Андреевич (1873-1937) – славист, историк, исследователь Карпатской Руси. Приват-доцент Киевского ун-та. Редактор газеты «Прикарпатская Русь», которая выходила в Киеве в 1914-1915 гг. С 1925 г. жил в Праге. 

[114] Скрынченко Д. Галиция не забудет. // Киев. 1914. №216. С 1.

[115] Там же.

[116] Михутина И.В. Украинский вопрос в России (конец XIX – начало XX века.). С.170.

[117] Там же. С.170-171.

[118] Скрынченко Д. Война и «украинцы». // Киев, 1914. №304. С.1.

[119] Там же.

[120] Скрынченко Д. Война и «украинцы». // Киев, 1914. №310. С.1.

[121] Михутина И.В. Украинский вопрос в России (конец XIX – начало XX века). С. 173-174.

[122] Скрынченко Д. Война и «украинцы». // Киев, 1914. №315. С.1.

[123] Скрынченко Д. К характеристике украинства. // Киев, 1915.№ 449. С.1.

[124] Скрынченко Д. Заметание следов. // Киев, 1915. №395. С.2.

[125] Там же.

[126] Там же.

[127] Там же.

[128] Лосский Н.О. Воспоминания. Жизнь и философский путь. СПб, 1994. С.16-17.

[129] Царинный А. (Стороженко А.В.). Украинское движение. Краткий исторический очерк, преимущественно по личным воспоминаниям. // Украинский сепаратизм в России. С. 140.

[130] Украйна – иная форма слова окраина. См.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. Т.IV. М., 1987. С.156-157. Забавно, что в советских изданиях «Бригадира» украйна везде дана с заглавной буквы, что не может не вызывать недоумённых вопросов у читателя.

[131] Михутина И.В. Украинский вопрос в России (конец XIX – начало XX века.). С. 7.

[132] Скрынченко Д. Украинские подлоги. // Киев, 1916, №№ 1010,1012, 1015, 1016, 1017. В том же году очерки вышли отдельным изданием: Скрынченко Д. «Украинцы». Киев, 1916.

[133] Шелухин Сергей Павлович(1864 -1938) украинский юрист, общественный деятель, поэт и журналист. Член Украинской Центральной Рады. В 1919 г. член украинской делегации на мирных переговорах в Париже, с 1922 г. профессор Украинского университета в Праге.

[134] Шелухин С. Украинцы, русские, малороссы. Открытое письмо г. Шульгину и его единомышленникам. // Украинская жизнь, 1916, №7-8. С.60, 62, 67.

[135] Скрынченко Д. Украинские подлоги. // Киев, 1916, №1010. С.4.

[136] Там же.

[137] Там же.

[138] Там же. Поляки были правы. В XVII в., да и позже этническая идентификация происходила на основе конфессионального признака, и люди, жившие в Малороссии, считали себя русскими, потому что исповедовали Православие.

[139] Скрынченко Д. Украинские подлоги. // Киев, 1916, №1016, С.3.

[140] Укажу наиболее значимые: О национальной русской школе. // Киев,  1914. №№  4, 5, 7, 9, 11;  Культивирование злобы // Киев, 1914. №№180, 182; Война и «украинцы» // Киев. 1914. № №303, 304, 309, 310, 315, 321, 326; Славянство в пророческих предвидениях Ключевского и Достоевского» // Киев, 1915. № 452; На фронте в пасхальные дни. // Киев, 1916. №№ 824, 826, 827; Поумнеют ли? // Киев, 1916. № 1066.

[141] Скрынченко Д. Дело Св. Владимира. // Киев, 1915. №543. С.1.

[142] Там же.

[143] Там же.

[144] Там же.

[145] Там же.

[146] Меньшиков М.О. Письма к ближним. // Нация и империя в русской мысли начала XX века. М., 2004. С.32.

[147] Скрынченко Д. Мысли у Креста. // Киев. 1916. №1061. С.1.

[148] Там же.

[149] Скрынченко Д. Поумнеют ли? // Киев. 1916. №1066. С.2.

[150] Там же.

[151] Русский национальный проект – обозначение политики русских властей на западных окраинах, направленной на интеграцию этих территорий имперским государством..

[152] Миллер А.И. Украинский вопрос в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). С.236.

[153] Миллер А. Россия и русификация Украины в XX веке. // Россия – Украина: история взаимоотношений. М., 1997.С.147.

[154] Там же. С. 151-152.

[155] Солженицын А.И. Красное колесо. Повествование в отмеренных сроках. Т.6. Узел III. Март семнадцатого. М., 1994. С.449.

[156] Поспеловский Д.В. Русская православная церковь в XX веке. М., 1995. С.46.

[157] Митрополит Вениамин (Федченков). На рубеже двух эпох. С.309.

[158] Д.С. Всеукраинский Церковный Собор. Поминание украинской державы в церквах. // Киевлянин. 1917. № 271. С.2; Всеукраинский Церковный Собор. // Киевлянин. 1917. № 272. С.2; №280. С.2; Залужный Д. К украинскому Церковному Собору. // Киевлянин. 1917. № 284. С.2; Общее собрание союза приходских советов. // Киевлянин. 1917. №277. С.3; Всеукраинский Собор. // Киевлянин. 1918. № 2. С.1; Д.Д. Предсоборное собрание. // Киевлянин. 1918. № 2. С.2; В предсоборном собрании // Киевлянин. 1918. № 3. С.1; №4. С.1.  

[159] Евлогий. Митрополит. Путь моей жизни. М., 1994. С.284.

[160] Там же. С.285.

[161] Д.Д. Открытие Всеукраинского Церковного Собора.  // Киевлянин. 1918. № 6. С.2; Д.Д. На Соборе. // Киевлянин. 1918. № 9. С. 2; №10. С.2; №12. С.2; Д.Д. К вопросу об автокефалии украинской церкви. // Киевлянин. 1918. № 12. С. 2.

[162] Протопресвитер Василий Зеньковский. Пять месяцев у власти (15 мая – 19 октября 1918 г.). Воспоминания. М., 1995. С.103.

[163] Ульяновський В. Церква в Україньскiй державi 1917-1920 рр. (доба Гетьманату Павла Скоропадського). Київ, 1997. С.243.

[164] Там же. С.242, 261, 278.

[165] Там же. С.299.

[166] Скрынченко Д. Всеукраинский церковный Собор  (Записки участника). // Малая Русь (Киев). 1918. №3. С.29-46.

[167] Скрынченко Д. Обрывки из моего дневника (рукопись в архиве автора). С.16.

[168] Красный террор в годы гражданской войны. По материалам особой следственной комиссии по расследованию злодеяний большевиков. Ред.- сост. Ю.Г. Фельштинский. L., 1992. С.264, 267.

[169] Мельгунов С.П. Красный террор в России. М., 1990. С.47-48.

[170] Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.

[171] Шульгин В.В. 1917 – 1919. // Лица. Биографический альманах. Вып 5. М.-СПб, 1994. С. 282-283.

[172] Кроме приводимой в сборнике следует назвать: Сибирска трагедиjа. // Застава. (Нови-Сад). 1922.  20 окт. №237; Тражимо jеднакости. // Застава. 1922. 30 дец. №.298. С.4; Тражимо jеднакости. // Единство (Нови-Сад). 1922. 31 дец. №1056. С.2-3; О родительским зборовима и комитетима.// Гласник Профессорского друштва. Београд, 1923. Кн.III. С.1-4; Господа представители. // Вера и верность. (Нови-Сад). 1923. №7. С.4; Слышишь ли, батько? // Вера и верность. 1923. №8. С.3; Сени неумрлог Николе Пашиђа. // Застава. 1926. 16 дец. №287. С.2; Руска свечансть у Алпима.// Застава. 1928. 14 iюла. №158. С.2.