В 2017 году исполняется тысяча лет первой большой войне между русскими и поляками. Она началась после неудачного сватовства польского князя Болеслава к княжне Предславе – родной сестре русского князя Ярослава. Получив отказ, войска Болеслава совершили агрессию на Русь и временно оккупировали Киев. Болеслав пленил и изнасиловал Предславу. Затем обстоятельства сложились так, что Ярославу пришлось спасать целостность польского государства.
Даже школьникам, благодаря «Илиаде» Гомера, известно, что двадцатилетняя драка, отзвеневшая бронзовыми мечами более трех тысяч лет назад и называемая Троянской войной, случилась из-за Елены Прекрасной – жены спартанского царя Менелая, похищенной троянским царевичем Парисом. Но не все из взрослых знают, что поводом для первой большой схватки русских с поляками тоже стала красивая женщина – киевская княжна, на которую ровно за десять веков до наших дней положил глаз польский князь Болеслав Храбрый. К сожалению, у славян не нашлось творца, который бы создал столь же звучную поэму, чего та война заслуживала уже потому, что распространилась на куда большие территории, ее жертвой стала и тогдашняя русская столица Киев. А княжну звали Предславой. Была она сестрой князя Ярослава Мудрого и дочерью Владимира Красно Солнышко, который крестил Русь, потому величается еще и Владимиром Крестителем, Владимиром Святым.
Вообще-то, стычки между русскими и поляками случались и раньше. За пограничные города. Владимир ходил на Перемышль и Червень и занял их, пишет Сергей Соловьев в своей «Истории России с древнейших времен». Правда, добавляет, что чешские старинные источники сообщали, будто те города были отняты у чехов, а русские летописцы утверждали, что киевский князь просто вышел на соседство с чехами, подчинив себе еще свободные племена, или же восстановил власть над территориями, утраченную его отцом Святославом. Тот увлекался походами на Волгу и Дунай и упустил из виду дела на Червонной Руси.
В целом же отношения русских и поляков долгое время строились так, что князья-соседи и чубились, и любились. Как заметил один из самых известных польских историков Павел Ясеница, тогда на польских землях трудно было найти княжество, в котором на троне не восседала бы русская княжна. С той же регулярностью невесты-польки появлялись в Киеве, Галиче, Чернигове, Смоленске, Турове, Минске. Князь Болеслав Храбрый, которому суждено было стать первым польским королем, выдал дочь за правившего в Турове Святополка, считавшегося третьим сыном Владимира. Межгосударственные отношения часто строились на основе династических браков. Так разрешались территориальные споры, вопросы войны и мира. Болеслав тоже стал тестем Святополка после неудачного похода на владения будущего зятя. Но, решив замириться, отправил в Туров и епископа Рейнберна, которому предстояло заботиться, чтобы обретенный родственник, имевший шансы занять главный киевский стол, с пониманием относился к интересам тестя. Однако надежды не оправдались. Святополк за два года до кончины отца попал в его немилость и был посажен в «поруб» в Киеве. Болеслав попытался вмешаться, договорился с немцами и печенегами о походе на Русь, но, как пишет в исследовании «Древнепольское государство» историк-славист В.Д.Королюк, по пути союзники передрались, и, «расправившись с печенегами, князь «вынужден был возвратиться в Польшу». С.М.Соловьев добавляет, уже тот поход был опустошительным для русских земель.
После смерти отца в 1015 году Святополк все-таки сел на трон в Киеве, но рассорился с братьями, убил Бориса, Глеба, Святослава. Он, сообщает «Повесть временных лет», «помысливъ высокоумъем своим», решил: «Избью всю братью свою, а приму власть русьскую единъ». Но Ярославу в Новгород, где тот был отцовским наместником, сестра Предслава передала письмо: «Отець ти умерлъ, а Святополкъ сѣдить в Киевѣ, уби Бориса и по Глѣба посла, а ты блюдися сего повелику». И Ярослав под Любечем, что на Черниговщине, побил Святополка. Тот прибежал к тестю за помощью, но на сей раз Болеслав предпочел действовать не военными методами. Польский историк Анджей Зелиньский в книге «Скандалисты в коронах» утверждает, что он «искал добрых контактов с великим князем киевским», потому после смерти супруги Эмнильды в 1017 году решил жениться на Предславе – родной сестре Ярослава.
Историки расходятся в том, какая из жен князя Владимира была ее матерью. Зелиньский полагает, что Предславу ему родила греческая царевна Анна Порфироносная, сестра византийского императора Василия II. Другие авторы, а их большинство, утверждают, что она была дочерью Рогнеды Полоцкой. Не сохранилось ни одного изображения княжны, но все пишут, что слыла Предслава девушкой необыкновенной привлекательности и имела прекрасное по тем временам образование. Говорила и писала по-гречески и на латыни, уточняет Зелиньский, была очень музыкальна, что делало ее достойной невестой «для наиболее могущественных европейских королевских домов».
А Болеслав не мог быть равнодушным к Руси, с которой, напоминает Зелиньский, «дружбы и союза… искали многие европейские короли и князья». Уж очень большой она стала, распростершись от Балтийского до Черного моря по обе стороны Днепра. Киев, слыл «на востоке Европы вторым после Константинополя городом по богатству и роскоши», невиданной в соседних западнославянских странах, подчеркивает В.Д.Королюк. Кроме того, это был «действительно крупнейший центр ремесла и торговли». Павел Ясеница в книге «Польша Пястов» тоже пишет, ссылаясь на саксонского хрониста Титмара Мерзебургского, который в те годы посещал столицу Руси, что Киев был «огромным и очень богатым», одних церквей в нем наличествовало четыре сотни, а численность киевского населения «невозможно определить». Русские же летописцы говорили о семистах храмах.
А еще в стольном граде было восемь больших рынков, куда приезжали купцы с дальних стран, особенно с Византии, что приобретало особое значение для восточной и северной Европы в связи с упадком торговли с арабами и персами, подвергшимися нападению турок-сельджуков. Когда впоследствии Болеславу удалось захватить Киев, он в течение десяти месяцев отправлял деньги и товары в Польшу, многие ценные трофеи забрал с собой, уходя из русской столицы, пишет Зелиньский. Сергей Соловьев считает, что «Болеслав… захватил себе все имущество Ярослава».
Пограбить в русской столице «было очень соблазнительно для могущественного, но все же бедного в сравнении с киевским польского князя», отмечал В.Д.Королюк, однако, выстраивая свое отношение к восточному соседу, Болеслав исходил не только из соображений добычи. Были у него и «широкие политические планы». Движимый желанием создать мощное польское государство, он понимал, что наличие сильных, но не дружественных соседей на западе и востоке способствовать тому не будет. Войну с германским императором Генрихом II вел полтора десятка лет. Не сложились у него отношения и с южными соседями – чехами, словаками, венграми. Потому надо было «поставить под свое исключительное влияние киевский двор», ибо «враждебная позиция Киевской державы грозила полным крахом всего политического курса Болеслава Храброго, особенно в условиях перманентного конфликта с Империей». А та германская империя тоже «прилагала усилия к тому, чтобы столкнуть Польшу с могущественным соседом на востоке». Заключив мир с польским князем перед его походом на Русь, она выделила ему в помощь 300 немецких рыцарей и 500 венгров.
Болеслав женитьбой на Предславе желал получить выход на Ярослава, однако сватам был дан от ворот поворот. Притом в довольно резкой форме. Пятидесятилетнему жениху посоветовали искать невесту соответствующих ему лет, добавив, что среди сестер великого князя таковых не имеется. Впрочем, в том, что касается возраста невесты, есть разночтения. Зелиньский полагает, что она была еще подростком, другие историки считают, что ей шел уже четвертый десяток годков.
Титмар Мерзебургский утверждал, что и сама Предслава не желала стать женой польского князя. Ей было известно, что он «толст и склонен к прелюбодейству». Но, похоже, в Киеве знали не только об избыточном весе и похотливости Болеслава. Был он правителем необычно жестким. Став главным на польских землях, одних родственников изгнал, других ослепил. Пригласив чешского короля Болеслава Рыжего в Краков, приказал вырвать ему глаза и бросить его в темницу, пишет Павел Ясеница. На трон в Праге сел сам Храбрый. В.Д.Королюк, ссылаясь на хрониста Аделболта, биографа Генриха II, говорит даже о «намерении Болеслава сделать Прагу столицей своей монархии», ведь она «была в то время крупнейшим западнославянским городом, игравшим важную роль в торговых связях Востока и Запада». Но польские войска повели себя так, что чехи подняли восстание, заявив, что «лучше быть под немцами», под протекторатом которых находились до этого. Болеславу пришлось уходить. Сергей Соловьев считал, что, определяя свое отношение к братьям, Святополк брал пример с тестя, и именно это «как нельзя легче объясняет поведение Святополка».
Не испытывал к Болеславу положительных чувств и Ярослав. В одно время он даже начинал военные действия против польского князя, выступив на стороне Генрика II, но они «не были достаточно активными». Вряд ли тайной для киевского двора были и взаимоотношения Болеслава с женами. Первых двух – немку и мадьярку, которые у него были до Эмнильды, – он просто отправил назад к родителям.
После киевского отказа Болеслав женился на Оде – дочери германского маркграфа Эккенгарда, однако «оскорбление носил в сердце», ожидая «быстрого повода для атаки на Киев». И тут появился зять, обиженный Ярославом. Так пишет Зелиньский, хотя историки спорят по поводу того, что было раньше, сватовство или просьба Святополка о помощи. Но все сходятся на том, что захват Киева польским князем был вызван и конфликтом между сыновьями Владимира. Притом есть основания полагать, что почву для ссоры между братьями создавал и Владимир Креститель. По действовавшему тогда «лествичному ряду», так назывался порядок наследования трона, после смерти правящего князя его место занимал старший сын. А поскольку сыновей от разных жен у Владимира было двенадцать, он сам определил их ранжир по старшинству. Первым был назван Вышеслав – от скандинавки Олавы, вторым Изяслав – от полоцкой Рогнеды, третьим Святополк – от женщины, которая до того, как стать женой Владимира, побыла супругой его старшего брата Ярополка, четвертым Ярослав, пятым Всеволод – тоже от Рогнеды. А еще были Мстислав, Станислав, Судислав, Святослав, Позвизд, Борис, Глеб…
Вышеслав, правивший в Новгороде, и сидевший в Полоцке Изяслав к тому времени ушли из жизни, а туровский Святополк, который, как полагает В.Д.Королюк, готовил «восстание против отца, был арестован вместе с женой и епископом Рейнберном». А С.М.Соловьев подчеркивает, что успех восстания был важен не только для Болеслава в политическом смысле, но и «для западной церкви – в религиозном отношении, ибо с помощью Святополка юная русская церковь могла быть отвергнута от восточной». Однако «Владимир узнал о враждебных замыслах».
Была у Владимира и иная причина беспокоиться о делах в уделе этого сына. «Повесть временных лет» пишет о Турове, что «люто бо граду тому, в нем же князь унъ (юн – Я.А.), любяй вино пити съ гусльми и съ младыми советникы». Святополк после смерти бездетного Вышеслава не был переведен в Новгород – главный после Киева, а вызван в столицу и посажен в «поруб». В Новгород из Ростова Великого переехал Ярослав, возведенный тем самым в статус старшего сына, которому и положено было наследовать трон Владимира.
Вышеслав по легенде погиб неженатым, сватаясь к Сигрид Гордой – вдове шведского конунга Эрика. Она сожгла его вместе со свитой в бане после пира в честь встречи. А у Изяслава было два сына. Всеслав умер в младенчестве, а Брячислав сменил отца на полоцком столе. Владимир никого не прислал на место ушедшего в иной мир Изяслава, но вряд ли он сделал это по забывчивости или таким способом пытался искупить вину за развод с Рогнедой – матерью Изяслава. Сомнительны и суждения «о фактической независимости Полоцкого княжества от Киева», что предполагают московский военный аналитик Александр Широкорад и некоторые белорусские авторы. Владимир находился на пике своего могущества, и трудно поверить, что он согласился на обособление Полоцка, от которого во многом зависел баланс сил между севером и югом Руси и контроль над торговыми путями, связывающими Балтийское и Черное моря. Князь, три десятилетия занимавшийся собиранием земель, вряд ли мог оставить вне внимания ту, которая, как подчеркивал академик Б.А.Рыбаков, входила в ядро русской державы.
Владимир, скорее, был заинтересован в том, чтобы исключить автономистские поползновения удельных владетелей, потому в данном случае, похоже, пошел на умаление статуса полоцких князей в «табели о рангах» Рюриковичей и на ограничение их возможности влиять на дела в большой стране, что позволяло сделать еще одно правило тогдашнего «ряда». Оно гласило, что если один из сыновей князя умер при жизни отца, то дети усопшего теряли право на княжеский стол. Российский историк Л.Н.Гумилев в книге «От Руси до России» напоминает, что их называли осиротевшими князьями и даже князьями-изгоями, ибо они исключались из круга претендентов на главное место в государстве. Белорусский исследователь старины С.Е.Рассадин тоже уточняет, что князь-сын не мог иметь статус выше того, который был у князя-отца.
Поскольку Изяслав в Полоцке умер при жизни Владимира, путь к главному столу в Киеве для его наследников был закрыт. Единственным исключением стал внук Всеслав Чародей, которого своим князем провозгласили киевляне, недовольные другим Изяславом – сыном Ярослава Мудрого. Чародей, как и Святополк, был освобожден из «поруба», куда попал за конфликты с псковичами, смолянами, киевлянами, черниговцами и даже новгородцами, у которых с Софийского собора снял колокола для такого же в Полоцке. Однако Всеслав сбежал в Полоцк, как только узнал, что возвращается Изяслав с военной подмогой. Похоже, понимал, что занимает место нелегитимно, как говорят нынче, и опасался перехода дружины на сторону князя законного.
Историк и наш земляк М.О.Коялович отмечал, что в XI столетии было две «осиротевшие» княжеские линии. Помимо Изяславичей, ими стали Ростиславичи галицкие – потомки внука Ярослава Мудрого Ростислава. Они тоже постоянно волтузились с родственниками-рюриковичами на пространстве южной и западной Руси. Трудно сказать, что двигало изгоями, обиды или стремление к независимости, как теперь кое-кто утверждает, но полочане, отмечал Коялович, довраждовались «с другими князьями, и между собою до того, что полоцкая область разбилась на множество малых княжеств». От кончины Изяслава прошло всего сто лет. Впрочем, острой эта проблема была и на тех землях, где князья не относились к числу изгоев. Как утверждают некоторые исследователи, одной из главных причин упадка домонгольской Руси стало именно то, что князей было куда больше, чем уделов.
Кто знает, не от предчувствия ли конфликтов между сыновьями, внуками, правнуками, помня о своих стычках с братьями Ярополком и Олегом, Владимир вознамерился изменить ряд наследования и передать правление на Руси одному из самых младших сыновей – Борису. К такому выбору побуждали его и иные обстоятельства. Иоакимовская летопись утверждает, что матерью Бориса была сестра константинопольского императора Василия II Анна, а «Повесть временных лет», что болгарка Милолика – тоже родственница этого императора. Такое родство значило многое, ведь империя, которая теперь чаще именуется Византийской, тогда называлась Римской, занимала Грецию, Балканы, Малую Азию, часть Апенин и играла одну из ведущих ролей в европейской и азиатской политике. Было еще и то, что специально подчеркивал Сергей Соловьев, поясняя «предпочтение, которое оказывал Владимир Борису»: этот сын родился в христианском супружестве, на которое отец «должен был смотреть как на единственное законное». Потому и поручил ему старшинство над дружиной, хотя у него «брада мала и ус, млад бо бе еще». В таком случае в будущем единственно законными претендентами на великое княжение становились бы сыновья, внуки Бориса.
Владимир не успел объявить о передаче трона Борису, так как умер, собираясь в поход на сидевшего в Новгороде Ярослава, который перестал платить урок – две тысячи гривен ежегодной дани. Говорят, «считая себя при невзгоде Святополка старшим», но видя предпочтение, которое отец оказывает Борису, тоже «не хотел быть посадником последнего в Новгороде».
Перед кончиной отец смилостивился над Святополком и выпустил его из «поруба», но в Туров возвращаться не позволил, поселив рядом в Вышгороде, чтоб на глазах был. Это и помогло тому стать великим князем. Оказавшись к престолу ближе братьев, Святополк сел на место отца, начал раздавать подарки, а затем, утверждают летописцы, приказал убить Бориса, Глеба и Святослава, за что прозван Окаянным и новым Каином. Ярослав пошел на него с новгородцами. И побил. Святополк поскакал к тестю. Тот двинулся к Западному Бугу, где стояли рати Ярослава. Последовала перебранка, в которой воевода Будый пообещал пощекотать копьем жирное брюхо Болеслава, затем атака. Дружинники киевского князя напора не выдержали.
Ярослав, поспешно уходя в Новгород, оставил в Киеве супругу и сестер. А Болеслав после вступления в русскую столицу 14 августа 1018 года учинил свое мщение, о чем объявил и войску. Как пишет Анджей Зелиньский, ссылаясь на хрониста XI века Галла Анонима, войдя в город, он вынул из ножен меч и ударил им по Золотым Воротам. А когда люди его удивились, зачем он это делает, ведь битвы уже нет, со смехом пояснил: «Так же, как в этот час Золотые Ворота поражены этим мечом, так следующей ночью будет обесчещена сестра самого трусливого из королей, который отказался выдать её за меня замуж. Но она соединится с Болеславом не законным браком, а только один раз, как наложница, и этим будет отомщена обида, нанесённая нашему народу, а для русских это будет позором и бесчестием».
Насилие было совершено «показательным способом». Княжну привели в зал, где победители отмечали успех, а затем в соседнюю комнату, куда сразу же последовал Болеслав. Когда вернулся, был встречен овациями. Вскоре через зал вынуждена была пройти и Предслава. Русский же летописец Нестор, утверждает, что все было сделано публично. Потом польский князь держал княжну в одной из комнат дворца, в котором сам обитал, и «наведывал Предславу, как только появлялось на нее желание».
Польские историки, пишет Зелиньский, полагают, что Болеслав Храбрый не намеревался занять «золотой стол киевский», как это сделал в Праге. Однако, демонстративно посидев на троне Владимира, специальные посольства с сообщением об этом направил к германскому императору Генриху II и его сопернику в Константинополь Василию II, пишет Павел Ясеница. Правда, сообщая о сделанном, он уверял Генриха, что желает сотрудничать с ним и рассчитывает на дальнейшую помощь, а Василию II предлагал дружбу, но предупреждал, что тому будет плохо, если откажется. Одновременно начал в Киеве чеканку серебряных монет с надписью кириллицей «Болеслав», напоминает Александр Широкорад. Похоже, исходил из того, что Ярослав побит, а Святополка в расчет брать не следует. Однако зять взял да и разругался с тестем, а главное, воины Болеслава в местах постоя стали бесследно исчезать то в Днепре, то в впадающей в Днепр Почайне, в которой тридцать лет перед этим крестили киевлян. Пришлось уходить князю и из Киева.
Захват Болеславом одного из самых больших и богатых городов Европы породил легенду, о которой Анджей Зелиньский тоже напоминает. Она связана с мечом, который Храбрый якобы выщербил, ударяя по Золотым Воротам. Через два столетия – с момента вступления на трон Владислава Локетка (Локотка) в 1320 году – меч, получивший название «Щербец», стал важным реквизитом при коронации польских королей. Правда, потом выяснилось, что Золотых ворот во время захвата Киева Болеславом еще не было, их начали строить два десятка лет спустя вместе с Софийским собором. Дало повод для сомнений в принадлежности меча Болеславу Храброму и то, что после его смерти на тогдашнюю польскую столицу Гнезно совершил налет чешский король Бретислав I и приказал уничтожить все напоминания о своем противнике, вплоть до профанации болеславовых останков. Трудно предположить, что при такой «зачистке», замечает Зелиньский, сохранился бы королевский меч.
Потом появились версии, что меч выщербил правнук Храброго – Болеслав Смелый. Тот дважды заявлялся на Русь в годы конфликтов между сыновьями Ярослава. Во время его приходов в Киев никакого «сексуального подтекста» не было, иронизирует Зелиньский, но мечом Смелому помахать довелось. Вот только вряд ли ему пришло в голову хранить испорченное оружие, полагает историк, да и как было это сделать, если через десяток лет самому пришлось бежать из Польши и умереть в Венгрии.
По мнению этого автора, меч принадлежал какому-то участнику крестового похода на Ближний Восток и стал памятной вещью в семье княжат мазовецких и куявских или же был подарен евреями-сефардами калишскому князю Болеславу Набожному за спасение от врагов, их окруживших. Сравнительный анализ меча с другими европейскими изделиями такого рода, проведенный сотрудниками музея на Вавеле Мартином Биборским, Янушем Стемпиньским и Гжегожем Жабиньским, показал, что он больше похож на ритуальное, парадное оружие, нежели на боевое. И в приданное дочери Набожного Ядвиги, ставшей женой короля Владислава Локетка, попало именно из-за богатых украшений.
В конце XVIII века – после окончательного раздела первой Речи Посполитой и занятия Кракова прусскими войсками – тайник, где был спрятан «Щербец» и иные государственные регалии, был за вознаграждение выдан работником королевского хранилища Зубрицким. В 1809 году король Пруссии Фридрих Вильгельм III, чтобы оплатить долги своего двора Берлинской дирекции морской торговли, велел снять с тех регалий драгоценные камни, а золотые и серебряные украшения переплавить в монеты. Меч превратился в «стальной лом», который «для пруссаков уже не представлял никакой ценности». И кто знает, как сложилась бы его судьба, если бы… По словам Зелиньского, неизвестными путями «Щербец» попал к российскому послу в Париже Карлу Поццо ди Борджо. Тот подарил меч Николаю I, а царь передал его в Эрмитаж. Впрочем, есть версия, что он был выкуплен императором Александром III у другого российского дипломата – Александра Базилевского.
В Польшу «Щербец» вернулся после заключения в 1921 году Рижского договора, теперь хранится в королевском замке на Вавеле в Кракове и числится среди самых почитаемых реликвий. А поход, с которым он ассоциируется, оставил в памяти поляков столь глубокий след на многие века, что после взятия Киева в мае 1920 года войсками Пилсудского этого маршала в Польше сравнивали с Болеславом Храбрым.
Уходя из Киева, Болеслав забрал с собой Предславу, ее сестер Добронегу, Мстиславу, последнюю жену самого Владимира Крестителя, с которой тот жил после смерти греческой царевны Анны. В Польше он поселил Предславу «в самом безопасном месте своего княжества, которым считался Остров Ледницкий, под охраной личной отборной дружины», а потом «не согласился на обмен княжны на собственную дочь, жену Святополка, которая тогда оставалась в руках Ярослава Мудрого». Приказал построить православную церковь. Анджей Зелиньский утверждает, останки той церкви обнаружены. А еще он пишет, что Болеслав «на склоне своих лет попросту потерял голову», совсем «забыл о своей жене, тоже молодой и оставленной в Гнезно, и даже о маленькой дочке Матильде». Проводил время с Предславой, утратил интерес к делам на Руси, перестал заниматься судьбой своей дочери, выданной за Святополка – до сих пор неизвестно, где она скончалась, в Киеве или Новгороде. Остался равнодушным и к смерти Святополка, который после еще одного поражения от Ярослава на Альте, уже помешавшись, умер от ран где-то «межю ляхы и чахы», то есть неведомо где.
Болеслав «ограничил свое участие и в польских государственных делах, сконцентрировавшись только на усилиях, связанных с получением королевской короны», чего добивался от папы римского четверть века. Всем в княжестве занимался его средний сын, которому предстояло стать королем Мешко II. Корону все-таки надел, хотя согласия от папы не дождался. Воспользовавшись смертью императора Священной Римской империи Генриха II, который тоже имел возможность раздавать короны, Болеслав распорядился, чтобы ее на него возложили польские епископы. Такое обретение считал делом принципиальным, писал Титмар, утверждая, что «отрава самолюбия заливала его душу», а корона была символом независимости. Но через несколько месяцев умер. Титмар счел, напоминает уже Павел Ясеница, что быстрой смертью первый король Польши был наказан за самоуправство.
Предслава на Острове Ледницком родила двух дочерей. Их имена история не сохранила. Анджей Зелиньский пишет, что одна из них впоследствии вышла замуж за большого вельможу, которым был Мецлав из рода Долива. В некоторых источниках его называют Маславом, Меславом, Моиславом. Он был важным человеком при дворе короля Мешко II, властителем Мазовии. Был у Предславы от Болеслава, видимо, и сын, на что намекает найденная в острове могила мальчика, относящаяся к одиннадцатому веку. В ней сохранились останки ребенка с богатыми украшениями.
А отношения Руси и Польши через некоторое время восстановились, притом князь киевский принял активное участие в судьбе соседнего государства, и кто знает, что с ним стало бы, если б не его усилия. Болеслава на троне сменил его сын Мешко II, по примеру отца решивший избавиться от старшего брата Безприма и младшего Отто как от возможных конкурентов. Безприм спасался в Киеве. При помощи Ярослава он потом стал польским королем. Но только на полгода, так как был отравлен людьми Мешко и Отто.
К Безприму у поляков много претензий: тиран, отослал корону германскому императору, лишил Польшу статуса королевства, одни говорят, что хотел навязать православие, другие – вернуть язычество. Тогда Мешко бежал в Чехию. Там был пойман и по приказу чешского князя Олдриха кастрирован. Возвратившись на трон, вынужден был согласиться на раздел страны на три части – Малопольшу с Мазовией, Силезию и Великопольшу, одна из которых досталась ему, другая Отто, третья двоюродному брату Дитрику.
Вернул единство польскому государству сын Мешко II, внук Болеслава, названный Казимиром Восстановителем. Но ему тоже приходилось на два года убегать из страны из-за бунта, ставшего «попыткой уничтожения христианства и возвращения к язычеству», пишет Ясеница. Восставшие «поубивали епископов, капелланов и господ своих…». Зелиньский поясняет, что «христианизация Польши в издании римско-католическом была… быстрой и насильственной», люди недоумевали, почему они должны «молиться Богу на неизвестном им языке», делать выплаты на строительство костелов, монастырей, тем более, что поборов и так было много: земельные, лесные, но и коровьи, свиные, голубиные, собачьи, бобровые, меховые, рыбьи... И возглавлял восставших старший сын Мешко II, тоже Болеслав, лично участвовавший в уничтожении христианского клира. Еще при жизни он был проклят костелом, после смерти вычеркнут из списка польских королей и князей, обречен на забвение, как древнегреческий портной Герострат, сжегший храм Артемиды в Эфесе. В современной Польше его называют Болеславом Забытым.
Зелиньский уверен, что «Казимир Восстановитель вернул себе власть в Польше исключительно благодаря немецким и русским штыкам, точнее, щитам и мечам», так как хаос «между Одером и Бугом угрожал и интересам соседей». После этого «союз с Киевом стал важным фактором в политике Казимира», а Ярослав, отметил уже Ясеница, еще раз продемонстрировал, что он не случайно называется Мудрым. С его помощью Казимир подчинил себе и Мазовию. В бою с ярославовыми ратниками погиб тот самый Мецлав – зять Предславы. Запись в «Повести временных лет» гласит, что «Ярослав пошел на мазовшан и князя их убил Моислава, подчинив их Казимиру». Тогда же Ярослав вернул себе Червеньские города, отданные Святополком Болеславу Храброму.
Поясняя, почему русский князь и германский император объединили усилия в противодействии Мацлаву, Зелиньский ссылается на польского хрониста Ян Длугоша. Тот писал, что Мацлав был обуян жаждой славы и власти, подчинил половину польских земель, претендовал и на остальные, в союзе с пруссами, ятвягами и литовскими племенами мешал в продвижении к Балтике и Ярославу, и Генриху. А Руси и Германии, подчеркивает автор, Польша нужна была как стабильное буферное государство, обеспечивающее спокойствие на торговых путях и на границах.
Но, скорее всего, была еще одна причина для того, чтобы Ярослав и новый германский монарх Генрих III занялись польскими делами. Это вопрос о законности польской власти. Ведь если бы на троне Пястов оказался человек не королевской и не княжеской крови, разве не стало бы это прецедентом для соперников Генриха и Ярослава, тех же Изяславичей и Ростиславичей на Руси. Кандидатура Меслава «как польского владетеля была абсолютно неприемлемой» для обеих сторон. Специальные делегации обоих владетелей в 1040 году по этому поводу встречались в саксонском городе Алльштедт. Тогда и вспомнили о Казимире – старшем сыне Мешко II. Казимир был монахом, но папа римский Бенедикт IX по просьбе Генриха освободил его от присяги. Потом Казимир Восстановитель попросил Ярослава выдать за него сестру Добронегу, которая была увезена на Остров Ледницкий вместе с Предславой. И Ярослав, первая жена которого Анна погибла в польском плену, дал согласие. А затем своего второго сына Изяслава, который при жизни отца правил в Турове, женил на родной сестре Казимира Гертруде. Он был заинтересован в том, чтобы в Польше правил лояльный ему человек.
Добронега, став в католичестве Марией, родила Казимиру Восстановителю сына Болеслава, будущего монарха, названного Смелым. Это он вернул Польше статус королевства и вновь отобрал у Руси Червеньские города. В 1069 году, сообщает любопытный факт Павел Ясеница, когда Смелый явился со своим войском в Киев, великий князь Изяслав попросил, чтобы Болеслав «подъехал к нему и дал поцелуй мира и тем подчеркнул уважение к его народу». Тот согласился, правда, «потребовав по золотой гривне за каждый шаг его коня во время праздненства, но в самый торжественный момент не сошел с седла, а схватил Изяслава за бороду и оттаскал на глазах у всех киевских вельмож». Легко представить, заключил историк, какое впечатление это произвело на киевлян. Теперь можно добавить, что тот случай стал своеобразным предвестником того, как сложатся последующие отношения поляков и русских. В течение многих столетий короли старались дотянуться до русской бороды то в Киеве, то в Пскове, то в Смоленске, даже в московском Кремле. Затем затрещали чубы в Варшаве. А поскольку у нее не получались контакты не только с Москвой, но и с Веной, и с Берлином, то польское государство перестало существовать. А ведь еще при Болеславе Храбром, когда его княжество быстро усиливалось, когда он «распространил свои владения на севере до Балтийского моря», а на юге захватил «Моравию и землю словаков до Дуная», Польше «выпадал было жребий стать в челе славянских государств для отпора немцам». Среди прочих причин, помешавших этому, стало «неумение поляков вести себя среди единоплеменных народов», сделал вывод С.М.Соловьев.
О том, что случиллось с Предславой после смерти Болеслава Храброго, сведений не сохранилось. Никто не знает, где и когда она умерла, где похоронена, возвращалась ли в Киев, осталась ли навсегда в Польше. Православную церковь в Острове Ледницком, разрушенную чешским королем Бретиславом I, никто не восстанавливал, посему можно допустить, что к тому времени Предславы не было на белом свете, пишет Анджей Зелиньский. Нет данных и о том, «полюбила ли она, в конце концов, своего поработителя или их соединял только союз палача и жертвы». И что руководило Болеславом, любовь или «страсть стареющего человека», из-за которой он пренебрег даже проклятием, наложенным на него за прелюбодейство, о чем сообщал тот же Галл Аноним. Правда, Зелиньский говорит, что проклятие не подтверждается костельными документами.