Мы здесь как на темнеющей арене,

Где все смешались: жертвы, палачи,

Где армии неведж гремят в ночи.

М.Арнолд «Дуврское взморье»

 

 

Конфуций полагал за главные принципы эффективного управления обществом (государством) два: ритуал как воплощение традиции и уважение других, прежде всего старших по возрасту и по статусу. Первый принцип, по сути, можно определить как консерватизм, второй – как лояльность иерархичности. Их соблюдение должно привести к созданию и дальнейшему воспроизводству тотальной социальной гармонии, нарушение и разрушение которой, что естественно, вызывается несоблюдением этих принципов. Последняя ситуация суть патология, избегание которой выступает содержанием деятельности любого управленца (правителя). Все просто и понятно! Но пресловутый «ветер перемен» этизированную схему управления мудрого китайца подверг жесткой проверке с помощью уже привычного нам феномена социальной революции, которая принципиально направлена на ниспровержение конфуцианских принципов…

Понятие революции является одной из тех категорий социальной теории, без помощи которой затруднительно объективно взглянуть на исторический процесс, в частности, проникнуть в сущность его базовых процессов – процессов изменений, трансформаций, переходов. Интерес к факту революции сформировал в первой трети XX веке особое научное направление, получившее название «социология революции». Начало ему было положено в 1920-е годы трудами российско-американского социолога П. Сорокина. Социологическая перспектива видения и анализа революции не была очевидна, она требовала обоснования, логичной и ясной аргументации. Она нашлась в логике и методологии самой социологии, которая заявила о научном изучении общества, а если конкретнее, капиталистической социальной системы, которая вышла из колоссальных экономических и политических трансформаций феодального мира. Очищенные от случайностей, типичные, устойчивые формы, процессы, характеристики, причины и следствия развития капитализма как нового формата цивилизации и стали объектом социологии. Такая установка была перенесена П.Сорокиным и на феномен революции – переиначивая В. Зомбарта, он пишет: «…Русская революция с присущими ей деталями и подробностями – объект историка, а русская революция как тип – объект социолога» [6, с. 266]. Сорокинский подход открыл новые перспективы в изучении и осмыслении революций, как части исторического и актуального социального бытия. Профессор Нью-Йоркского государственного университета М. Киммель замечает, что социальная «теория революции должна быть внутренне непротиворечивой, должна объяснять причины, и иметь своим предметом набор эмпирических примеров, которые попадают под определение, которое она дает. Теория революции должна отвечать на пять основных вопросов: 1) Что такое революция? 2) Что изменяется в процессе революции? 3) Каковы причины революции? 4) Почему люди участвуют в революциях? 5) Каковы последствия революции?» [Цит. по 3, с. 30-31].

На сегодняшний день, в рамках социологии революции, мы можем констатировать целый ряд проблемных полей, которые отражают спектр интересов и исследовательских возможностей современной социальной теории в области изучения революции. К таковым следует отнести:

-     дефинитарные проблемы, которые напрямую связаны с субстанциональными;

-     проблемы типологии/классификации революций;

-     каузальные проблемы, тесно связанные с проблемой общей методологии анализа феномена революции;

-     проблемы выявления последствий революций и ее общей оценки.

Рассмотрим варианты решения этих проблем с попыткой анализа их объяснительного и эвристического потенциала. Сразу оговоримся, что теоретико-методологические и метафизические аспекты затрагиваемых нами социологических теорий революции всегда нуждаются в погружении в реальный социально-исторический контекст, нуждаются в привлечении живого культурологического, политического, экономического, психологического материала.

 

Проблема научного, академического определения революции возникает сразу с возникновением социологического анализа революции и, что естественно, несет на себе отпечаток, по крайней мере, двух факторов: методологические установки автора и авторская оценка революции. Уже П. Сорокин различает субъективные, умозрительно-слащавые определения и дефиниции восходящие к натуралистической, научно-объективистской логике. Он предлагал смотреть на революцию как на насилие, «социальную болезнь», которая сопровождается масштабными изменениями общества в демографических, структурных, психологических и процессных проекциях. Эта позиция вполне закономерна, если учесть, что:

1. «Огромную роль в институционализации понятия «революция» в его современном значении как насильственного обновления не только в политическом, но и социальном устройстве общества, внесли общественные деятели и публицисты времен Войны за независимость США и Великой французской революции, а также социалисты-утописты» [3, с. 17]. До П. Сорокина господствовала политическая проекция видения, а, значит, и определения революции. Эти определения сводились к фиксации роста степени политической свободы, борьбы за права, смены политических элит, борьбы политических классов и пр.
2. Основные схемы осмысления революции детерминированы, как правило, просветительской логикой XVIII в., которая задает пространство этой темы триадой «эволюция – революция – прогресс». Не стоит забывать и того факта, что объектом рефлексии были революции, связанные с формированием европейского модерна, главными атрибутами которого являются коммерциализированное масштабное индустриальное производство, правовое государство в купе с гражданским обществом, автономный индивид-потребитель, культ рациональности.

А. де Токвиль по поводу французской истории XVIII века, писал в 1856 г., что «революция уничтожает сложившиеся политические устои, называемые обычно феодальными порядками, которые на протяжении многих веков безраздельно царили у большинства европейских народов, чтобы установить более однообразный социально-политический строй, имеющий в своей основе равенство условий» [7, с. 29]. Современный вариант представляет М. Киммель в книге 1990 г. «Революция: социологическая интерпретация»: «Революция – это попытки подчиненных групп изменить социальные основы политической власти» [Цит. по 1].

Как мы уже отмечали, проблемы дефиниции революции напрямую связаны с субстанциональнымипроблемами, с попыткой выявить суть, основное содержание этого явления, которое и находит отражение в определении термина «революция». П. Сорокин видел суть революции в «фундаментальных процессах» изменений все социальной системы – от поведения индивидов до институциональной ломки и изменения характера социальных процессов.

Польский социолог П. Штомпка в своем фундаментальном труде по социальным трансформациям (1993), выделяет три группы определений революции, которые отражают три варианта понимания сущности этого социального явления:

«В первую входят определения, согласно которым революции – это фундаментальные, широко распространенные преобразования общества (здесь явно подразумеваются «великие» революции). Внимание акцентируется прежде всего на масштабах и глубине преобразований. В этом смысле «революция» противопоставляется «реформам». Так, она определяется как «неожиданные, радикальные изменения в политической, экономической и социальной структуре общества», как «сметающее все, неожиданное изменение в социальной структуре или в некоторых важных ее элементах». Аналогичный смысл вкладывается в понятия «технологическая», «научная» или «моральная революция» и «революция в моде» «революция в искусстве».

Вторая группа включает определения, в которых упор делается на насилие и борьбу, а также на скорость изменений. Центр внимания перемещается на технику преобразований. В этом смысле «революция» противопоставляется «эволюции». …Возможно, наиболее полезны определения третьей группы, сочетающие в себе оба аспекта. «Быстрые, фундаментальные насильственные внутренние изменения в доминирующих в обществе ценностях и мифах, в его политических институтах, социальной структуре, лидерстве, деятельности и политике правительства». «Быстрые, базовые преобразования социальной и классовой структур общества путем переворотов снизу». «Захват насильственными методами государственной власти лидерами массовых движений и последующее использование ее для проведения крупномасштабных социальных реформ» [8, с. 370-371].

Сам П. Штомпка называет революцию «пиком социальных изменений» и к ее сущностным особенностям, отличающими революцию от других форм социальных изменений, относит: «1. Они затрагивают все уровни и сферы общества: экономику, политику, культуру, социальную организа­цию, повседневную жизнь индивидов. 2. Во всех этих сферах ре­волюционные изменения имеют радикальный, фундаментальный характер, пронизывают основы социального устройства и функ­ционирования общества. 3. Изменения, вызываемые революциями, исключительно быстры, они подобны неожиданным взрывам в медленном потоке исторического процесса. 4. По всем этим причинам революции представляют собой наиболее характерные проявления изменений; время их свершений исключительно и, следовательно, особенно памятно. 5. Революции вызывают не­обычные реакции у тех, кто в них участвовал или был их свидете­лем. Это взрыв массовой активности, это энтузиазм, возбужде­ние, подъем настроения, радость, оптимизм, надежда; ощущение силы и могущества, сбывшихся надежд; обретение смысла жизни и утопические видения ближайшего будущего» [8, с. 367].

Российский философ Ю.Н. Назаров подытоживает свое исследование анализа революции в социальной теории так: «на протяжении XIX-XX вв. термином «социальная революция» большинство отечественных исследователей обозначало совокупность коренных экономических, политических и идеологических изменений в процессе становления нового общества… В отечественной социальной философии выработано понятие революции как совокупности коренных восходящих изменений, присущих и развитию системы общества в целом, и развитию отдельных его элементов… Революция – это коренное изменение одного или нескольких элементов общества (социального организма), а также системы «общество» в целом» [5].

Российский социолог Д.Ю. Карасев попытался выделить в разноголосье теорий революции те общие моменты, в которых сходится большинство современных социологических теорий: «Эти моменты касаются характера революционного субъекта, революционных результатов и революционного метода. Революции, во-первых, с необходимостью должны включать массовое социальное движение мобилизованное снизу. В противном случае речь о государственном перевороте. Во-вторых, революции с необходимостью ведут к радикальным и крупномасштабным изменениям не только в политической, но и социальной сферах жизни общества. Там, где за захватом политической власти не последовало институциональное строительство, преобразования в классовой структуре общества, общественной культуре, возможно говорить лишь о политической, но не о социальной революции. В-третьих, революция в качестве своего метода предполагает насилие или угрозу насилия» [3, с. 31-32]. Заметим, что последний момент наиболее спорный, так как многие исследователи парируют его указанием на ряд бескровных революций периода распада Советского блока в Европе.

Дж. Голдсоун, исследуя широчайший спектр определений революции, обнаруживает три фундаментальных ее характеристики: «а) попытки изменить политический режим, опирающиеся на конкурирующее представление (или представления) о справедливом строе; б) заметную степень неформальной либо формальной мобилизации масс; в) попытки форсировать перемены посредством таких неинституционализированных шагов, как массовые демонстрации, пикеты, забастовки или насильственные действия» [2].

Помимо выше описанных сущностных характеристик революции, надо упомянуть еще, как минимум, две.

Во-первых, к таковым следует отнести пороговость или финальность, т.е. завершение какого-либо старого, прежнего (этапа, периода, качества, характеристики и т.п.) и начало нового. Все исследователи видят в революции появление нового, не всегда запланированного, не всегда лучшего, не всегда завершенного, но всегда нового, отрицающего старое.

Во-вторых, социальные революции всегда имеют свое сакральное ядро, оправдывающее и легитимирующее форму и технологию революционного преобразования. Это ядро – идея справедливости, которая и есть правильность, долженствование. Кстати, субъективизм в трактовке справедливости, питает большинство психологических теорий революции.

Попытки вскрыть суть революции всегда происходят на фоне четкого осознания того факта, что мы имеем дело с большим числом различных по характеру, специфике, последствиям, субъектам, причинам революций. «Нашего внимания в качестве примеров революций требует обширный диапазон событий от фашистских, нацистских и коммунистических преобразований в первой половине XX в. до краха коммунистических режимов в его конце; от идеалистических революций в Америке и во Франции в конце XVIII в. до хаотических революционных войн в Африке в конце XX в.» [2]. Это автоматически ставит проблему классификации революций, как попытки упорядочить и систематизировать это множество конкретно исторических проявлений и форм революционных процессов.

В любой науке проблема классификации – это проблема выбора критерия для ее проведения. В социологии революций, что естественно, таких критериев много: «Одни революции отличаются своими героями, другие – своими последствиями. Революции, которые наряду с политическими институтами преобразуют экономические и социальные структуры – например, французская революция 1789 г. – называются великими; те, которые изменяют лишь политические институты, называются политическими революциями. Революции, связанные с независимыми выступлениями низших классов, получили название социальных революций, в то время как широкомасштабные реформы, осуществляемые элитами, которые непосредственно управляют мобилизацией масс, иногда называются элитарными революциями или революциями сверху. Революции, не приводящие к удержанию власти после временных побед или крупномасштабной мобилизации, называются неудавшимися; оппозиционные движения, либо не нацеленные на захват власти (крестьянские или пролетарские протесты), либо охватывающие конкретный регион или какую-то долю населения, обычно получают определение восстаний (если носят насильственный характер) или движений протеста (в случае преимущественно мирного характера)» [2].

Для современной социальной теории важно различать характер и сферу революционных преобразований. Революции могут быть политическими (или социально-политическими) – классический образчик революции; научными/научно-техническими; сексуальными; технологическими и пр. Такое разнообразие видов и типов революций продиктовано сложностью социальной организации современного общества, разнообразием и множеством публичных социальных практик современного человека, технологизацией социального пространства и культурной сферы. В связи с этим фактом наибольший интерес при изучении революций вызывает вопрос их причин, проблема причинно-следственных связей в рамках революционного процесса, загадка происхождения «социального взрыва».

Ф. Бэкон и Т. Гоббс, которые впервые активно стали употреблять термин «революция» для описания исторических и политических сюжетов, не дали четкого ответа на вопрос о причинах революции, хотя интенции были ясны – недовольство народа. Как замечает Э.Э. Шульц, проблему причин революции пришлось решать позже, начиная с анализа Американской и Французской революций: «Английский политик и публицист Э. Бёрк (1729–1797) в качестве причин революций называл личностный фактор – назначение на должности людей, не соответствующих требованиям и своим должностям. Историк Французской революции немец В. Блос (1849–1927) считал основной причиной событий 1789 года личность правителя. Политический деятель эпохи Великой французской революции А. Барнав (1761–1793) писал в 1793 году, что «революции правлений» «зависят от страстей и воли человека» и «не могут подчиняться точным и рассчитанным законам, приложимым к движениям неодушевленной материи». Т. Карлейль (1795–1881) также делал упор на массовую психологию, считая, что «эпохи неверия» «скоро и неизбежно превращаются в эпохи революций». С таким подходом спорил французский государственный деятель начала XIX века Ж. де Местр (1753–1821), который был уверен, что революция управляет людьми, а не люди революцией: они действуют не в зависимости от собственного замысла, а предопределенным образом. … Революции предопределены и неизбежны, считал де Местр, их невозможно предупредить и им нельзя воспрепятствовать. Таким образом, появились первые полярные точки зрения: революции – это процесс, вызываемый субъективным фактором или некоей объективной силой, обстоятельствами» [9, с. 102-103].

Основоположник социологии революции П. Сорокин, при ответе на вопрос о причинах революций, тяготел к социально-психологической логике: «Анализируя предпосылки революции, правильнее было бы начать с причин, порождающих революционные отклонения в поведении людей. Если поведение членов некоего общества демонстрирует такие отклонения, то и все общество должно быть подвержено подобным изменениям, поскольку оно представляет собой сумму взаимодействующих друг с другом индивидов» [6, с. 272]. Непосредственной предпосылкой любой революции П. Сорокин полагал увеличение степени подавления «базовых инстинктов» большинства населения и невозможность даже минимального их удовлетворения. К таковым инстинктам он относил [см. 6]:

-     «пищеварительный рефлекс»;

-     «инстинкт самосохранения»;

-     «рефлекс коллективного самосохранения» (семьи, общины, религиозной группы, партии);

-     «потребность в жилище, одежде и т. п.»;

-     «половой рефлекс»;

-     «собственнический инстинкт масс»;

-     «инстинкт самовыражения или индивидуальности»;

-     «импульс к борьбе и соревновательности, творческой работе, приобретению разнообразного опыта, потребность в свободе».

Подавление этих инстинктов и импульсов приводит к массовым девиациям и разбалансированию системы. К этой субъективно-психологической составляющей П. Сорокин добавляет еще одну составляющую причин революции – он пишет: «Кроме универсального подавления базовых инстинктов человека существует еще одно немаловажное условие, необходимое для продуцирования революционного взрыва. Это – недостаточное и недейственное сопротивление революционному подъему репрессированных масс. Под недостаточностью и недейственностью я подразумеваю неспособность властей и властвующей элиты: а) разработать контрмеры против давления репрессированных инстинктов, достаточных для достижения состояния социального равновесия; б) удалить или, по крайней мере, ослабить условия, продуцирующие "репрессии"; в) расщепить и разделить репрессированную массу на группы, настроив их друг против друга, в целях их взаимного ослабления; г) направить "выход" подавленных импульсов в иное, нереволюционное русло» [6, с. 287-288].

Таким образом, по мнению П. Сорокина, к революции приводит следующее: растущее подавление базовых инстинктов, их всеобщий характер и бессилие групп порядка в адекватном описании ситуации. Эти причины, с позиций современных исследований, следует дополнить объективным контекстом: «Многие современные теоретики революций принимают характерную для марксизма трактовку этого явления как рационального процесса или, по крайней мере, как рациональной реакции на иррациональные социальные обстоятельства. М. Киммель пишет: "Идеи и эмоции надо рассматривать в социальном контексте; структурные изменения в обществе создают основу для революционного поведения, которое в результате выглядит как рациональное и объяснимое, а не только как проявление слепого гнева иррациональной толпы"» [10, с.6].

Все попытки выявления причин революций плотно завязаны на методологию исследования революции, на логику авторского видения, на теоретико-методологические форматы исследовательского подхода к революции. Для представления спектра этих подходов к выявлению причин революций можно обратиться к исследованию российского историка и социолога Б.Н. Миронова, который на примере русской революции 1917 года «обкатал» имеющиеся в арсенале аналитиков методологические подходы – марксистский, мальтузианский, модернизационный, институциональный, психосоциальный, структурный, политический, экономический – с целью соотнести выявленные ими причины русской революции с историческими и статистическими реалиями. В результате у Б.Н. Миронова получилась целая панорама причин, распределяемых по уровню правдивости и эмпирической верифицированности.

Марксистский и близкий ему мальтузианский подходы видят причину революций в противоречии уровня развития производительных сил и оформляющих их производственных отношений. На этом фоне обостряются экономические, политические и иные противоречия, что ведет к ужесточению форм классовой борьбы между эксплуататорами и эксплуатируемыми. В.И. Ленин непосредственной причиной революции обозначил «кризис верхов».

Структурный подход главную причину революции видит в сильном имущественном разрыве между слоями общества, который обеспечивает и разрыв правовой, культурный и пр.

Политический подход непосредственные причины революции усматривает «главным образом в конфликтах между властями и элитами, внутри элит, между элитами и различными социальными группами. В основе конфликтов – борьба за политическое господство, что является непременным спутником общественной жизни любого государства, не исключая так называемых современных демократий, где переход власти от одной группировки к другой институциализирован и введен в цивилизованные процедуры. В данном случае речь идет не о классовой борьбе в марксистском смысле: столкновения имеют преимущественно политическую, а не социальную подоплеку» [4].

Психосоциальные теории революции (революция как патология и теория относительной депривации) склонны искать причины революционных волнений в психической реакции населения на неудовлетворенные ожидания, в ослаблении дисциплинарного порядка, росте девиаций и пр.

Институциональная теория революции исходит из того, что в основе социальных сдвигов лежат изменения общественных институтов или глобальных правил игры: законов, норм, традиций, верований, стереотипов. При развитии общества (экономическом, прежде всего) старые институты становятся социальными и психологическими ограничителями, которые не справляются с оформлением новых условий. «Революционная ситуация складывается постепенно. Как ни парадоксально, ей, как правило, предшествует длительное и бурное (по меркам своего времени) экономическое развитие и значительные структурные сдвиги в экономике и обществе» [4].

Модернизационная парадигма изучения революций помещает их в контекст перехода от традиционного аграрного общества к современному индустриальному и далее постиндустриальному обществу. «Как показывает мировой опыт, в модернизации, даже успешной, заключено немало подводных камней, проблем и опасностей для социума. Модернизация требует больших издержек, ведет к лишениям и испытаниям для отдельных сегментов населения и целых социальных групп, не приносит равномерного благополучия сразу и всем. Процесс не всегда устойчив, чреват сбоями и откатами назад. Периоды активной деятельности по совершенствованию социальных структур и институтов сменяются периодами усталости или самоуспокоенности, сопровождаемые лишь слабыми попытками обновления. «Осовременивание» различных сфер общественного организма может осуществляться далеко не синхронно, порой за счет других, что должно приводить к противоречиям, напряженностям, несоответствиям между ними. В ходе модернизации возникает дисгармония между культурными, политическими и экономическими ценностями и приоритетами, разделяемыми разными социальными группами. Модернизация способствует обострению национального вопроса в многонациональных государствах. Все это имеет одно неизбежное следствие — увеличение социальной напряженности и конфликтности в обществе. Причем, как ни парадоксально, существует прямая связь между быстрым экономическим ростом и политической нестабильностью; чем успешнее модернизация, тем, как правило, выше конфликтность» [4].

Повторимся, все эти подходы Б.Н. Миронов проверяет историческими и статистическими реалиями русской революции и приходит к выводу, что «ни марксистская, ни мальтузианская (в классической или современной версии) интерпретации, ни структурная, ни психосоциальные концепции революции не подтверждаются эмпирически. Теория модернизации, а также институциональная и политическая концепции объясняют происхождение русских революций 1905 г. и 1917 г. намного убедительнее» [4].

Уже П. Сорокин, воспринимая Русскую революцию как «трагедию» и «патологию» понимал, что при оценке ее результатов необходимо максимально дистанцироваться от эмоций и субъективизма, хотя автору этих строк очень трудно удержаться и забыть, что слова «революция» и «револьвер» однокоренные (от лат. «revolvere» – переворачивать). Любая революция порождает энное число романтиков, оценивающих ее сквозь призму упоминаемой нами выше справедливости, но социальная теория революции требует иного масштаба и инструмента оценки. В этой связи известный афоризм о персонажах революции (революцию придумываю гении, делают фанатики, а плоды пожинают проходимцы) можно считать универсальной формулой.

При изучении последствий революции, проблемное поле формируется за счет нескольких сюжетов:

1. В логике оценок последствий революции, как при установлении ее причин, борются две позиции: «объективистская» отстаивает тезис о разумности преобразований, о плановости изменений, о доминировании рациональных начал в революционных преобразованиях; «субъективистская» настаивает на значимости случайности, иррациональности, хаотичности игры истории. Именно сбои в запланированных результатах революционных преобразований порождают основную интригу для исследователя – соотношение субъективного и объективного факторов в революционном процессе.
2. До сих пор нет четких критериев окончания революции. Здесь можно вспомнить дискуссии между Л.Д. Троцким и И.В. Сталиным, между Г. Штрассером и А. Гитлером. По этому поводу Дж. Голстоун замечает: «Стинчкомб вполне разумно указывает, что революция заканчивается тогда, когда стабильность и выживание институтов, учрежденных новым режимом, более не вызывает сомнений. Но даже такое определение двусмысленно, поскольку оно может существовать в слабом и в сильном вариантах. Согласно слабому варианту, революция завершается, когда важнейшим институтам нового режима уже не грозит активный вызов со стороны революционных или контрреволюционных сил. Из этого подхода следует, что французская революция завершилась в термидоре 1799 г., когда Наполеон захватил власть, русская революция 1917 года завершилась в 1921 г. победой большевиков над белыми армиями, а мексиканская революция 1910 года завершилась в 1920 г., когда пре зидентом стал Обрегон. Однако сильное определение, согласно которому революция заканчивается лишь тогда, когда ключевые политические и экономические институты отвердели в формах, которые в целом остаются неизменными в течение значительного периода, допустим, 20 лет, – приводит к совершенно иным результатам. Согласно этому определению… французская революция завершилась лишь с провозглашением французской Третьей республики в 1871 г. Русская революция 1917 г. должна считаться незавершенной вплоть до сталинских чисток 1930-х гг., а конец мексиканской революции 1910 года следует отнести к 1940 г. – к реформам Карденаса. Если на то пошло, то китайская революция, начавшись в 1910 году, все еще продолжается, так как ни рес- публиканская, ни националистическая, ни коммунистическая, ни Великая пролетарская культурная революции не привели к установлению долговечного социально-экономического строя» [2].
3. Исследователи разводят результаты «великих революций», больших социально-политических поворотов истории и «локальных» или отраслевых революций (научных, технических и пр.).

Пожалуй, все современные исследователи революции, так или иначе, отталкиваются (в критике и апологии) от марксистской идеи результата революции как смены этапов на пути прогресса. Эта идея подразумевает наделить результат революции еще такими характеристиками как масштабность и комплексность. Отец-основатель социологии революции, П. Сорокин, полагал, что результат революционных преобразований носит множественный характер и сказывается на всей социальной системе: «Во-первых, революция означает смену в поведении людей, их психологии, идеологии, верованиях и ценностях. Во-вторых, революция знаменует собой изменение в биологическом составе населения, его воспроизводства и процессов отбора. В-третьих, это – деформация всей социальной структуры общества. В-четвертых, революция привносит с собой сдвиги в фундаментальных социальных процессах» [6, с. 269-270].

Российский исследователь Ю.Н. Назаров, изучая достижения современной социально-философской теории революций, предлагает видеть в структуре социальных революций три составные части: материально-производственную, политико-управленческую и духовно-идеологическую революции [см. 5]. Каждая составляющая несет в себе свои специфические результаты, совокупность которых сказывается на характере всей социальной системы. Материально-производственная революция своим результатом переход к новому технологическому способу производства и смену одного типа экономических отношений другим. Результат политико-управленческой революции – замена одних отношений собственности другими. Духовно-идеологическая революция заканчивается коренными изменения в самосознании и мировоззрении как отдельных социальных групп, так и общества в целом.

По поводу результатов демократических революций последних столетий Дж. Голдстоун отмечает, что они сводятся к установлению символического равенства и перераспределению богатства. К этому можно добавить изменение статуса государства на международной арене [см. 2].

 

Подводя итоги нашему обзору, следует сказать, что XXI век дарит исследователям революций новые интересные факты в виде цветных революций, научно-технических переворотов, гибридных войн и пр., ранее не известных человечеству. Все это заставляет с социологов, историков, политологов с неослабевающими усилиями совершенствовать свой аналитический арсенал в попытке понять новое грозное время.

 

Безнюк Дмитрий Константинович,
доктор социологических наук, профессор

Опубликовано: Международный журнал социальных и гуманитарных наук "Аспект". 2017г. №2(2)

 

Использованная литература

1. Бэттлер, А. Революция, прогресс и религия / А. Бэттлер.– [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://olegarin.com/olegarin/Revolucia,_progress_i_religia.html – Дата доступа: 10.05.2017.
2. Голдстоун, Дж. К теории революции четвертого поколения / Дж. Голстоун. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/logos/number/56/06.pdf – Дата доступа: 11.05.2017.
3. Карасев, Д.Ю. Современные зарубежные теории социальных революций: социологический анализ: дис. ... д-ра социол. наук : 22.00.01 / Д.Ю. Карасев. – [Электронный ресурс]. - 2015 – Режим доступа: https://istina.msu.ru/media/dissertations/dissertation/1d3/ada/9611844/DissertatsiyaKarasev.pdf. – Дата доступа: 10.05.2017.
4. Миронов, Б.Н. Русская революция 1917 года в контексте теорий революции / Б.Н. Миронов. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.bmironov.spb.ru/russkaya-revolyuciya-1917-goda-v-kontekste-t/ – Дата доступа: 10.05.2017.
5. Назаров, Ю.Н. Революция как предмет социально-философского исследования: автореф. дис. ... д-ра. экон. наук : 09.00.11/ Ю.Н. Назаров. – [Электронный ресурс]. – 2006 – Режим доступа: http://www.dissercat.com/content/revolyutsiya-kak-predmet-sotsialno-filosofskogo-issledovaniya.
6. Сорокин, П.А. Человек. Цивилизация. Общество / П.А. Сорокин. – М.: Прогресс, 1992. – 543 с.
7. Токвиль, А. Старый порядок и революция / А. Токвиль; пер. с фр. Л. Н. Ефимова. – СПб. : Алетейя, 2008. – 248 с.
8. Штомпка, П. Социология социальных изменений: пер, с англ, под ред. В.А.Ядова / П. Штомпка. – М.: Аспект Пресс, 1996. – 416 с.
9. Шульц, Э.Э. Причины революций: «Голова или кошелек?» / Э.Э. Шульц //Историческая психология и социология истории. – Том 7, № 1. – 2014. – С. 102-119.
10. Юревич, А.В. Психология революций. Препринт WP6/2007/03 / А.В. Юревич – М.: ГУ ВШЭ, 2007. – 32 с.