Часть I | Часть II | Часть III

Продолжение истории

Катастрофа 10-й армии и гибель XX-го Армейского корпуса

как предпосылка к «Делу Мясоедова» в 1915 г.

В середине января 1915 года генерал-квартирмейстер Ставки ген. от инф. Ю.Н. Данилов представил план операций на будущую кампанию, вновь предусматривавший нанесение главного удара по Германии. Он исходил из трех основных постулатов: 1) армия может наступать только на одном направлении; 2) Данилов признавал выгоды нанесения в сложившейся ситуации удара по Австро-Венгрии: так как путь на Будапешт и Вену короче, чем на Берлин(375 верст против 450), то успех здесь может привести к выступлению на стороне Антанты колеблющихся нейтралов и даже распаду Австро-Венгрии. Однако быстрый успех такого наступления, по мысли генерал-квартирмейстера Ставки, невозможен, операция может затянуться на несколько месяцев, что чрезвычайно опасно. Данилов перечислил следующие недостатки австро-венгерского направления: «1) оно бьет по второстепенному противнику; 2) оно невыгодно с точки зрения общих интересов наших союзников, требующих сконцентрированного удара против главнейшего противника - немцев(выделено мной - А.О.) и 3) сосредоточение в этом операционном направлении значительных сил ведет к ослаблению нашего положения на важнейших путях к центру нашего собственного государства. Углубившись в Австро-Венгрию, мы будем бессильны остановить удар немцев на собственную сторону, каковой удар для них возможен ценою переброски достаточных для сего сил с французского фронта на нашу границу.»[1]

 

Итак, генерал предлагал свое наступление в Восточную Пруссию для того, чтобы подготовить условия для похода на Берлин через район среднего течения Вислы. Начать ее планировалось в конце января 1915 года(по старому стилю), когда подойдут обученные в тылу резервы и будет достигнут достаточный запас снарядов. Таковым Данилов считал 432 снаряда на ствол, так как расход снарядов в Галицийской битве составил, по его подсчетам, всего лишь 550 на орудие. Следует отметить, что для овладения Восточной Пруссией генерал-квартирмейстер Ставки не считал необходимым выжидать и полного восстановления боевой готовности всех армий(при некомплекте на момент написания данного доклада в 500 тыс. чел.), которое ожидалось в апреле 1915 г. Существующие силы, по его мнению, делали вполне возможными переход русских армий в наступление и захват ими инициативы. Русская 10-я армия должна была как минимум оттянуть на себя как можно больше сил противника с левого берега Вислы в Восточную Пруссию, в случае успеха – привести к овладению этой частью Германии. Помочь ей в этом должна была еще одна, 12-я армия, которую предстояло еще сформировать. Их действия должны были облегчить наступление русских войск из района Варшавы на Силезию.[2] Предложения Данилова, за исключением признания невозможности одновременного наступления сразу на Берлин и Вену, были по сути дела простым повторением предвоенных споров с таким же по сути результатом.

В противовес плану Данилова начальник штаба Юго-Западного фронта ген. от инф. М.В. Алексеев предлагал три варианта направления основных ударов: 1)в стык между германским и австрийским фронтами, по левому берегу Вислы; 2)через Карпаты в Венгрию; 3)через Буковину в Венгрию. Если первое направление могло развиваться как в сторону Германии, так и в сторону Австро-Венгрии, то вторые два ясно имели в качестве цели Будапешт. Эти планы в какой-то степени отражали колебания начальника штаба Юго-Западного фронта, который все же склонялся к австрийскому направлению.[3] 4(17) января Николай Николаевич собирает новое совещание в Седлеце. На нем присутствовал, кроме генерала Данилова, только штаб Северо-Западного фронта – Главнокомандующий его армиями ген.-ад. Н.В. Рузский, начальник штаба ген. от кав. В.А. Орановский и генерал-квартирмейстер ген.-м. М.Д. Бонч-Бруевич. Они поддержали идею наступления в Восточную Пруссию. На следующий день Верховный Главнокомандующий одобрил и записку Данилова, и результаты совещания в Седлеце. 7(20) января Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта ген.-ад. Иванов издал директиву о наступлении в Карпатах. Его начальник штаба вначале возражал.[4]

Весьма характерно для Алексеева то, что он не стал активно отстаивать свою точку зрения при принятии решения командованием Юго-Западного фронта, однако наиболее интересно другое. Позже Алексеев станет принципиальным сторонником нанесения удара по Австро-Венгрии, по слабейшему союзнику Германии, и это произойдет уже через 9 месяцев после описываемых событий. Наиболее логичным мне кажется объяснение, которое дает сотрудник ведомства генерал-квартирмейстера Ставки полк. А.А. Самойло: колебания Главнокомандующего подталкивали и Иванова и поддерживавшего его тогда Алексеева к наступлению.[5] Михаил Васильевич понимал, что его предложения о наступлении на левом берегу Вислы не будут поддержаны. Иванов аргументировал необходимость наступления в Карпатах появлением здесь немецких пополнений и опасностью деблокады осажденного с 5 ноября 1914 г. Перемышля. Алексеев в этой ситуации счел необходимым поддержать своего командующего.[6]

В результате возникла ситуация, когда параллельно существовали два плана - наступления против Германии в Восточной Пруссии и против Австро-Венгрии в Карпатах. Он была характерна для стиля руководства Николая Николаевича-мл., проявившегося с особенной силой в период между Варшавско-Ивангородской и Лодзинской операциями. Результатом паллиативного решения было распыление и без того недостаточных сил и полный отказ от алексеевских предложений. В начале 1915 года большинство офицеров Генерального штаба считало, что лучшей стратегией будет наступление на Юго-Западном фронте при обороне на Северо-Западном. Но, так или иначе, но на наступление, планируемое Ивановым, у армии не было средств, да и сил. На германском фронте было сосредоточено 52 пехотные и 16 кавалерийских дивизий, количественно половина и качественно лучшая половина русской армии.[7] Всего же на фронте находилось 103,5 ослабленных дивизии против 41 германской и 42 австро-венгерских дивизий. При этом общий резерв Ставки состоял только из двух корпусов - Гвардейского и IV-го Сибирского, всего только 4,5 дивизии.[8]

Итак, 15 дивизий 10-й армии должны были своими действиями помочь переходу в наступление 33,5 дивизиям 1-й, 2-й и 5-й армий, находившимся на левом берегу Вислы. С точки зрения Данилова, 10-я армия бездействовала, и ее необходимо было вывести из этого состояния.[9] Между тем эта армия была уже серьезно ослаблена как раз в результате паллиативных решений Ставки. В декабре 1914 г. из состава армии было изъято 6 пехотных дивизий, 5 стрелковых бригад и 1 кавалерийская дивизия. В феврале 1915 года из 10-й армии для укрепления положения Юго-Западного фронта на Карпаты был переброшен XXII-й корпус.[10] 9-10(22-23) января корпус сдал свои позиции на Северо-Западном фронте другим частям и начал отводиться в тыл, к железной дороге.[11] Предполагалось, что это подкрепление должно было помочь 8-й армии, которая пробивалась через Дуклинский перевал в Венгрию, но при отсутствии большого мобильного резерва у Ставки и у генерала Рузского эта мера привела лишь к ослаблению армии ген. от инф. Ф.В. Сиверса.[12]

Численность германских сил в Восточной Пруссии оценивалась штабом Северо-Западного фронта и Ставкой примерно в 76-100 тыс. штыков.[13] Войска Сиверса с конца 1914 г. по-прежнему упирались в линию фронта противника, основанную на построенные еще в довоенный период укрепления. Собственная ее оборона, по замечанию начальника штаба армии ген.-м. барона А.П. Будберга, была «линейно-крепостной».[14] Вся активность русских здесь к концу 1914 г. сводилась к подготовке к действиям против укрепленного района Летцен, возникшего вокруг построенного в довоенный период форта Бойен.[15] Таковой была тактика, избранная ее командующим. К середине декабря 1914 г. Сиверс признал невозможность быстрого прорыва через оборонительную линию противника, однако, считая, что исключительно оборонительный образ действия негативно скажется на морали войск, предложил «…продолжать постепенное непрерывное движение армии вперед, немедленно закрепляясь на захваченных участках. Таким, хотя и медленным, но упорным движением армии вперед она наилучшим образом выполнит задачу по прикрытию тыла и сообщений армий фронта.»[16]

Будберг относился к этим планам чрезвычайно негативно, считая армию совершенно неподготовленной к решению такого рода задачи.[17] «Полки имели тогда по 3000 штыков, - вспоминал ротный командир 27-й пехотной дивизии, - но в виду отправления многих частей на польский фронт, 10-я армия была к этому времени ослаблена настолько, что на каждый полк приходилось не менее 4-6 верст по фронту. Окопы были не непрерывные, очень слабые – и проволочные заграждения никуда не годные, а главное – позиции наши и здесь шли по открытым, низменным и болотистым местам. Ходы сообщения между окопами были вырыты неглубоко, местами приходилось прямо ползти по ним, чтобы не быть подстреленным немцами, а углублять замерзшую землю было очень трудно. Немцы, занимая сильно укрепленную, командующую позицию за рекой Ангерап, почти везде могли нас хорошо обстреливать.»[18] В 10-й армии все было вытянуто в тонкую линию – и живая сила, и окопы, которые, правда, опирались на редкие узлы обороны.[19] В среднем на километр фронта приходилось по батальону слабого состава.[20] Довоенная дренажная система была разрушена во время боев и строительства полевых укреплений, что, разумеется, прежде всего сказывалось в низине. Перед русскими позициями, как бы близко они не подходили к немецкими окопам, всегда оказывалось несколько линий проволочных заграждений.[21] Кроме того, они постоянно находились под огнем тяжелой артиллерии противника, что приводило к ежедневным потерям и изматывало нервы занимавших окопы частей, тем более, что русская артиллерия получила строгий приказ экономить снаряды.[22]

Усталость войск все более давала о себе знать. Немцы часто совершали короткие ночные вылазки, которые нередко заканчивались тем, что их партии уводили «за проволоку» русских пленных. Наши попытки поиска, как правило, не были удачными – противник массовым образом использовал прожекторы и осветительные ракеты.[23] В общем, занимаемые русскими войсками позиции не годились ни для обороны – они были слишком растянуты, ни для наступления, так как растянутость не позволяла сконцентрировать силы на тех участках, где у немцев не было обороны, подобной линии по Ангерапу.[24] В то же время в тылу 10-й армии не было ни готовых оборонительных линий, ни сколько-нибудь значительных резервов. Ее фланги оберегала кавалерия, что никак не гарантировало их от серьезной угрозы.[25] Между тем 10-я армия прикрывала ближние и дальние подступы к 4 основным железнодорожным линиям, по которым шло снабжение Северо-Западного фронта(Петроград-Вильно-Гродно-Белосток-Варшава; Полоцк-Молодечно-Лида-Волковыск-Седлец-Варшава; Москва-Смоленск-Минск-Барановичи-Брест-Ивангород; Москва-Брянск-Пинск-Брест). Разрыв противником движение даже по одной из этих линий мог поставить армии фронта в весьма тяжелое, а всех – в катастрофическое положение.ожение.[26] Казалось бы, все это должно было привлечь внимание Никоаля Николаевича и Рузского к их правому флангу и тылу.

Тем не менее, штаб Северо-Западного фронта, считавший, что немцы возобновят свои атаки на Варшаву, ждал, что 10-я армия своими действиями отвлечет на себя внимание противника от левого, западного берега Вислы и не допустит переброски туда подкреплений из состава 8-й и 10-й германских армий. Ставка также считала, что в Восточной Пруссии русские войска имеют достаточное превосходство в силах, чтобы приступить к реализации плана вторжения в эту немецкую провинцию.[27] Главнокомандующий фронтом планировал начать 10(23) февраля 1915 г. наступление в Восточную Пруссию практически по всему периметру ее границ от правого берега Вислы до побережья Балтики силами 10-й и новой 12-й армий.[28] Этот план, включавший в себя и формирование 12-й армии, был утвержден Верховным Главнокомандующим 5(18) января 1915 г.[29] План Рузского был известен штабу 10-й армии. На совещании ее высших командиров под председательством Сиверса, которое было проведено в Гольдапе 24 декабря 1914 г.(6 января 1915 г.), было единодушно принято решение отказаться от наступления, которого хотел штаб фронта. Это решение не было утверждено Рузским, и 7(20) января 1915 г. он приказал командующему армией начать движение на его правом фланге, который занимала Вержболовская группа, представлявшая из себя смесь из хороших и слабых соединений и частей. В ее состав входили 27-я пехотная, 56-я и 73-я второочередные пехотных дивизии, части 29-й пехотной дивизии, 57-й и 68-й второочередных пехотных дивизий, пешие сотни пограничной стражи, часть артиллерии III-го Сибирского Армейского корпуса, поршневая артиллерия из крепости Ковно без лошадей, 1-я кавалерийская дивизия, три полка 3-й кавалерийской дивизии, 51-й Донской казачий полк.[30]

После ухода XXII-го Армейского корпуса на Юго-Западный фронт Сиверс считал свое положение опасным и 10(23) января 1915 г. известил Рузского, что «никто не гарантирует X армию от возможности повторения с нею того же маневра, что был сделан немцами против армии генерала Ренненкампфа, т.е. переброски против нее нескольких корпусов и нанесения ей короткого, но решительного удара.»[31] Опасения флангового удара со стороны противника были оставлены штабом фронта без внимания. С точки зрения генерал-квартирмейстера штаба фронта ген. Бонч-Бруевича, «противник вряд ли на это решится, имея на фланге 12-ю армию».[32] Правда, эта армия еще не была собрана. Назначенный ее командующим ген. от кав. П.А. Плеве 13(26) января сдал 5-ю армию ген. от инф. А.Е. Чурину и выехал в Насельск, где формировался его новый штаб. До конца января в составе 12-й армии по большей части находились только части, выделенные из состава соседей: 76-я и 77-я дивизии, гарнизон Новогеоргиевска и сама крепость, I-й Туркестанский корпус, 63-я пехотная дивизия, I-й Кавалерийский корпус ген. от кав. В.А. Орановского(в конце января он был переведен на эту должность, на посту начальника штаба фронта его сменил ген.-л. А.А. Гулевич) в составе 3 дивизий, конная группа ген.-м. И.Г. Эрдели в составе двух дивизий, 4-я отдельная кавалерийская и Уссурийская конные бригады – все они уже находились на фронте и никак не могли увеличить русские силы на этом направлении.[33]

Русские войска по-прежнему серьезно не готовились к обороне. Рузский требовал подготовки к движению вперед, и окопы строились из учета облегчения будущей атаки.[34] Исключение поначалу делалось только для Вержболовской группы. Она прежде всего должна была решать другие задачи – обеспечения правого фланга армии и направления на Ковно. Еще 6(17) ноября 1914 г. командующий армией дал предписание командующему группой и командиру III-го Армейского корпуса ген. от инф. Н.А. Епанчину, которое потом неоднократно повторялось: «Я еще раз подтверждаю, что в случае напора на Вас превосходных сил, Ваш отряд должен рассчитывать только на себя, так как никакой помощи со стороны генерала Смирнова Вам оказано быть не может. Это обстоятельство, в связи с необходимостью прикрыть Ковенское направление и с невозможностью допустить неприятеля одержать над Вами решительный успех, должно быть положено в основание всех Ваших планов и инструкций.»[35] С Рождества 1915 г. Рузский усилил свое, по словам Будберга, «особо назойливое и придирчивое внимание» к армии Сиверса – он требовал активизации на Летценском и Вержболовском направлениях.[36]

Главнокомандующий фронтом был недоволен пассивностью 10-й армии, но не возражал против ее кордонного расположения и отсутствия резервов. Для усиления 12-й армии в конце января ее состав были переданы IV-й Сибирский Армейский корпус, находившийся у Варшавы, XV-й Армейский корпус, стоявший в Гомеле, XX-й Армейский корпус из состава 10-й армии.[37] По первоначальным планам 12-я и 10-я армии должны были начать наступление 10(23) февраля, когда обе они должны были быть достаточно укомплектованы и снабжены для этого.[38] Т.к. новая армия не могла завершить сосредоточение до конца февраля, 10-я армия вынуждена была начать действовать в одиночестве.[39] Проведенная перед этим усиленная кавалерийская разведка выявила наличие перед русским фронтом значительных сил германской армии, однако ее данными не воспользовались.[40] Наступление должно было начаться на правом фланге. Попытки Епанчина напомнить о результатах обсуждения этого вопроса Сиверсу окончились неудачей. Командующий армией сослался на категорический приказ из Ставки и на упреки в малодушии.[41] В конечном итоге командующий армией предпочел выполнять приказы Главнокомандующего фронтом. 12(25) января Вержболовская группа под командованием Епанчина начала наступление с целью проверки обороны противника. Оно удачно началось, но уже на второй день было остановлено противником.[42]

Вряд ли крайне скромные успехи Вержбловской группы удивили Сиверса, так как он считал входившие в них второочередные дивизии мало способными к наступательным операциям.[43] Прежде всего это касается 56-й и 73-й пехотных дивизий, занимавших правый фланг III-го корпуса и всей армии. Епанчин открыто заявлял, «…что эти дивизии были абсолютно негодны для серьезных наступательных операций, могли оказывать сопротивление недлительной и несильной атаке, да и то при нахождении на хорошо укрепленных и заблаговременно занятых позициях, и были под очень большим сомнением в отношении их устойчивости в случае направления на них сильного и продолжительного удара.»[44] Дивизии, сразу же после сформирования, были включены в состав 1-й армии и дважды сильно пострадали – во время первого отступления из Восточной Пруссии и последовавших боев на границе. Восстановить их так и не удалось и в одно время их даже предполагали расформировать.[45] На фронте они имели самую дурную репутацию – в ходе была шутка, что такие соседи опаснее немцев.[46] Имея такие части, трудно было рассчитывать на успех. Для выполнения приказа командующего армией пришлось собирать все, что было более или менее боеспособно, в некое подобие кулака, растягивая и без того вытянутые в ниточку части по фронту, который увеличился еще на 30 верст.[47]

«Для этого наступления, - вспоминал участник этих событий, - были взяты полки и батальоны со всех трех дивизий корпуса; из 27-й дивизии взяли весь 107-й полк и два батальона 105-го полка. Наступление с самого начала натолкнулось на сильное сопротивление немцев, которые сидели в обледенелых окопах за густым проволочным заграждением, и так называемая Лансдененская операция безнадежно затянулась. Через три дня после начала действий 73-я дивизия выделила еще несколько батальонов в наступающие отряды, и 108-й полк получил приказ увеличить свой участок на 2 км. вправо, до д. Иодзунен. Все четыре батальона теперь растянулись на 9,5 км. в одну линию, поэтому полк был усилен из резерва армии батальоном 29-й пехотной дивизии и сотней казаков, которые составили резерв полка в м. Вальтеркемен.»[48] Поддержать действия Вержболовской группы, как и предупреждал командующий армией, было некому. «В конце концов, - отмечал Будберг, - на нашем правом фланге получилась какая-то сумбурная каша из перемешанных частей нескольких дивизий, что еще больше ослабило наше там положение и несомненно отразилось весьма невыгодным образом на всем ходе последовавших событий. К середине января Лансдененская операция сделалась очередным пунктиком штаба фронта, а для нас новым кошмаром и причиной постоянных напоминаний, нажимов, запросов и укоров; все наши наступательные в этом районе попытки наткнулись сразу же на очень упорное сопротивление неприятеля, а сборный и случайный состав нашей Лансдененской группы никоим образом не мог способствовать успеху исполнения поставленной ему задачи.»[49]

Уровень руководства операцией также отнюдь не мог способствовать успеху. «Три штаба: Верховного Главнокомандующего, Северо-Западного фронта и 10-й армии, - вспоминал Епанчин, - совершенно не считались с обстановкой, как она была выяснена войсками этой армии, а сами не принимали мер для проверки поступавших донесений, выражая лишь недоверие доносившим начальникам.»[50] К этому необходимо отметить и то, что командующий армией весьма подозрительно относился к своему начальнику штаба, так как ген. Будберг относился к редкой в высшем командовании категории лиц, которые последовательно отстаивают свою точку зрения, вне зависимости от мнения начальства.[51] По мере неудач Вержболовской группы нервозность нарастала. «Штаб фронта волновался, - отмечал Будберг, - совершенно недвусмысленно выражал свое неудовольствие, вновь совал нам в нос наше превосходство в числе батальонов, требовал скорейшего и успешного окончания выпрямления фронта и всем этим очень нервировал нашего Командовавшего армией.»[52] В результате события все больше и больше развивались вне контроля этих штабов.

До 18(31) января 1915 г. на фронте Епанчина шли бои с переменным успехом, но вскоре германская армия перехватила инициативу. Против русских частей стали действовать подошедшие к немцам подкрепления, в том числе и гвардия.[53] Не может не вызвать удивления тот факт, что командующий 10-й армией не обратил внимания на то, что на фронте Епанчина были взяты пленные из частей, которых здесь ранее не было.[54] Активизация действий противника, резкое ужесточение контроля над передовыми линиями, практически исключившего возможность проведения фронтовой разведки, появление значительных сил пехоты в районах, удобных для атаки - все это явно указывало на подготовку противника к активным действиям.[55]

Главнокомандующий Восточным фронтом ген.-фельд. П. фон Гинденбург и его начальник штаба ген.-л. Э. Людендорф действительно готовились к переходу в наступление, планируя совершить двустороннее окружение значительной части русской 10-й армии. Лучшие германские войска постепенно концентрировались на флангах армии Сиверса.[56] В германских штабах Восточного фронта после осенних боев были уверены в  успехе. «Мы не боимся русских, даже когда, как сейчас, они превосходят нас 3 к 1,» - отмечал 29 октября 1914 года генерал-квартирмейстер штаба германского Восточного фронта ген.-м. М. Гофман.[57] Гинденбург также считал, что победы 1914 года дали германской армии чувство превосходства над русскими, которое объединяло всех - от старого ландштурмиста до молодого рекрута.[58] В вопросе о подкреплениях, необходимых для планируемой Гинденбургом операции, командование Восточного фронта поначалу встретило сопротивление со стороны Военного министра ген. Э. Фалькенгайна, считавшего главным театром войны Западный фронт. За пять месяцев боев германская армия потеряла около 840 тыс. чел., включая 150 тыс. убитыми. Зимнее наступление на русском фронте даже в случае успеха не давало шанса на перелом в ходе войны. Гораздо более важным условием для этого было освобождение пути в Турцию, т.е. наступление на Сербию.[59]

Фалькенгайн вспоминал: «Строевой состав сильно упал вследствие быстрого, превзошедшего всякие ожидания наступления, многочисленных ожесточенных боев в течение его и перерыва связи. Пополнения не успевали подходить. Всюду не хватало младшего командного состава. Наступательные бои пробили в его рядах огромные бреши, которые совершенно не представлялось возможным быстро заполнить... Снаряжение крайне нуждалось в пополнении. Уже появлялись грозные признаки недостатка в снарядах. Правда, германская армия выступила в поход хорошо снабженной, согласно взглядам, тогда существовавшим. В последние годы перед войной военное министерство сделало все по тогдашним понятиям возможное, чтобы удовлетворить задачам, поставленным генеральным штабом. Однако расход во много раз превысил предположения мирного времени, и он постоянно рос, не смотря на строгие меры против расточительного расходования патронов. Кстати, можно упомянуть, что и наши враги в этой области пережили точно такое же испытание.»[60]

Вильгельм II смотрел в будущее без оптимизма. 28 октября 1914 года он отметил: «Мы стоим совершенно одни и должны вынести поражение с достоинством.»[61] Настроение немецких солдат в это время было более близким к позиции их кайзера: «В осенние месяцы 1914 года часть, получившая приказ отправиться с западного фронта на восток, воспринимала это почти как наказание... Предвзятое мнение о легкости восточного фронта почти не изменилось на всем протяжении войны, хотя все более и более полков, начавших войну на Западе, перекидывалось на русский фронт, причем, как правило, это сопровождалось внезапным и резким увеличение цифры потерь. Полки, побывавшие на востоке, сохраняли надолго на всех театрах военных действий, куда бы их не бросала судьба, прочное воспоминание о лишениях и боях на этом фронте и о необычайном упорстве русского солдата.»[62] Немецкие офицеры, принимавшие участие в этих боях, запомнили их на десятилетия. Слова генерала Гюнтера Блюментрита, полностью подтверждают правоту этой оценки: «Во время первой мировой войны мы близко познакомились с русской царской армией. Я приведу малоизвестный, но знаменательный факт: наши потери на Восточном фронте были значительно больше потерь, понесенных нами на Западном фронте с 1914 по 1918 г. Русский генералитет тогда качественно уступал немецкому, и тактика огромных армий в наступлении была негибкой. Зато в обороне русская армия отличалась замечательной стойкостью. Русские мастерски и очень быстро строили фортификационные сооружения и оборудовали оборонительные позиции. Их солдаты показали большое умение вести бой ночью и в лесу. Русский солдат предпочитает рукопашную схватку. Его физические потребности невелики, но способность, не дрогнув, выносить лишения вызывает истинное удивление.»[63]

20 января 1915 г. в Берлине было принято решение усилить восточное направление. С 26 января по 6 февраля сюда были переброшены значительные силы.[64] В распоряжение Гинденбурга были направлены XXI-й Армейский корпус и три недавно сформированных – XXXVIII-й, XXIX-й и XL-й Резервные Армейские корпуса.[65] В их подготовке был учтен опыт боев 1914 года, и в целом они были неплохо обучены и снабжены для зимней кампании.[66] На начало 1915 года это был единственный стратегический резерв Германии.[67] Данное решение позволило развернуть в Восточной Пруссии две армии – 8-ю, под командованием генерала от инфантерии О. фон Белова и 10-ю – под командованием генерал-полковника Г. фон Эйхгорна. Состав немецкой группировки был увеличен, вместе с приданными частями, до 8,5 корпусов, численность – до 250 тыс. чел. Ценность немецких дивизий не была одинаковой – многие резервисты и ландштурмисты были еще плохо обучены и не имели боевого опыта, но каждая часть имела ядро опытных офицеров и солдат, а в области управления войсками противник по-прежнему превосходил нас.[68] Командование германского Восточного фронта не опекало своих командующих армий и не связывало их инициативу. Большую часть операции Гинденбург и Людендорф провели в небольшой гостинице в Инстенбурге, где размещался штаб фронта. Обеспечивать решение их замысла на местах должны были Белов и Эйхгорн, а единообразие взглядов всех командных инстанций способствовало успешной работе штабов.[69]

Для того, чтобы отвлечь внимание Рузского от направления главного удара, немцы активизировались на левом берегу Вислы, где после тяжелейших боев 7-8(20-21) декабря 1914 г. установилось временное затишье.[70] 29-30 января 1915 г. они предприняли новую атаку на Бзуре, вслед за чем 7 дивизий при поддержке 100 батарей(400) орудий, четверть из которых были тяжелыми, начали наступление на 10-километровом участке в стык 1-й и 2-й русских армий. При этом активно использовались новые средства борьбы – газы и огнеметы.[71] Именно здесь, под Варшавой, у Болимова, 31 января 1915 года была проведена первая в истории войны масштабная газовая атака. По русским позициям было выпущено около 18 000 газовых снарядов. Ген.-м. М. Гофман лично наблюдал за атакой с колокольни местной церкви - химики обещали успех. Впрочем, тогда в условиях зимы, при сильных морозах использование газа практически не дало никаких результатов.[72] Прекрасные войска I-го Сибирского и IV-го Армейского корпусов отразили эти атаки. Противник сумел углубиться в русскую оборону всего на несколько километров.[73]

Вскоре после этого немцы назвали все это усиленной рекогносцировкой, которая должна была не допустить переброски русских войск с левого берега Вислы на правый.[74] Очевидно, что в случае успеха Гинденбурга под Варшавой положение всего Северо-Западного фронта легко могло стать катастрофическим. Впрочем, германское командование не без основания считало, что главную свою цель оно все же достигло.[75] Ставка Главковерха действительно приняла эти действия за генеральное наступление. 3 февраля был отдан приказ о задержке отправки IV-го Сибирского Армейского корпуса в 12-ю армию. На угрожаемый участок были брошены резервы, которые начали контр-атаки без своевременной поддержки тяжелой артиллерии – она была подвезена позже. В результате 8 русских дивизий в течение всего нескольких дней потеряли почти 50% своего состава – 353 офицера и 39 720 солдат. К 5 февраля бои на этом направлении затихли. В этот день на убитом германском офицере было обнаружено письмо, в котором говорилось о сборе значительных сил в Восточной Пруссии. Информация была немедленно направлена в Барановичи.[76]

23 января(5 февраля) в Ставку прибыл Николай II. Там царило удивительно спокойное настроение – положение на фронте 10-й армии не вызывало беспокойства – все внимание привлекали к себе события на Бзуре, Равке и в Карпатах.[77] Между тем в этот же день Сиверс известил начальника штаба Северо-Западным фронтом ген. Гулевича о том, что немцы усиливают свои войска в Восточной Пруссии, в связи с чем ему необходимо организовать корпусные резервы.[78] Ввиду того, что армия перед наступлением растянула свой фронт еще на 36 километров, сделать это ранее было просто невозможно.[79] Время для создания резервов за тонкой линией фронта было безвозвратно упущено, тем более, что к быстрому передвижению не располагала погода. За 10-12 дней до перехода немецкой армии в контрнаступление начались сильные морозы, а 23 января(5 февраля) разразилась сильнейшая снежная буря, продолжавшаяся в течение двух дней. В некоторых местах на дорогах возникли двухметровые сугробы, ветер, снег и лед выводили из строя немногочисленные телеграфные и телефонные линии.[80] Воздушная разведка прекратилась, движение гужевого, автомобильного и железнодорожного транспорта было парализовано. Перевозки колесным транспортом стали возможны только при наличии рабочих команд, расчищавших дороги. Русский тыл встал.[81]

А 25-26 января(7-8 февраля) 8-я армия ген. фон Белова и 10-я армия ген. Эйхгорна перешли в наступление против флангов русской 10-й армии.[82] На левом фланге фронт Сиверса был прорван практически сразу.[83] К удивлению немецкого командования, большая часть 10-й армии оставалась на месте, ее командование, к видимому удовлетворению противника, не восприняло его успех 7 февраля как серьезную угрозу.[84] Для Сиверса и Рузского это наступление было полностью неожиданным. Тем не менее, командующий 10-й армией поначалу по-прежнему считал, что сил противника, которые в состоянии создать по настоящему опасную ситуацию, перед его фронтом нет и быть не может, и немцы не позволят себе ничего более серьезного, чем демонстрация с целью отвлечения внимания от фронта за Вислой. Между тем, даже при том условии, что это было частное фланговое движение, парировать его было нечем. Резервов на участках германского наступления практически не было – в III-м Сибирском Армейском корпусе имелось 6, а в III-м Армейском – 1 батальон. Вечером 7 февраля Сиверс, по-прежнему игнорировавший сообщения о появлении на фронте новых немецких частей, распорядился контратаковать наступавшего противника.[85]

Начальник штаба 10-й армии предложил немедленно обратиться к главнокомандующему фронтом с предложением оттянуть центр армии назад, перебросить один корпус из фронтовых резервов на Ковенское направление и сосредоточить часть 12-й армии на левом фланге 10-й. Все это позволило бы осуществить контрманевр против обходящих фланги Сиверса немцев. В ответ последовали упреки в проявлении «острого пессимизма». Попытки Будберга настаивать были пресечены замечанием Сиверса, отметившего, что ответственность за армию несет он один.[86] 7 февраля командующий встретился с Епанчиным и сообщил ему, что, поскольку на продолжении наступления настаивает не только командование фронтом, но и Ставка, об отступлении не может быть и речи. Из состава Вержболовской группы было снято несколько частей для поддержки левого фланга армии, но при этом ей запрещалось сокращать фронт. Сиверс настаивал на прочном удержании всех занятых позиций. Утром 8 февраля немцы начали наступать и здесь.[87]

Корпус Епанчина отбил атаки, но очевидное превосходство противника в силах делало отступление лишь вопросом времени.[88] Усиленная рекогносцировка утомила войска Вержболовской группы, безуспешные действия в течение почти двух недель на морозе, под открытым небом привели к появлению большого числа больных и обмороженных. К вечеру положение Епанчина стало резко ухудшаться, все явственнее намечался обход и правого фланга 10-й армии.[89] Только в 23.50 26 января(8 февраля) ее командующий армией сообщил начальнику штаба Северо-Западного фронта ген. Гулевичу о том, что при сложившихся обстоятельствах не видит возможности перехода в наступление и для ликвидации успеха немцев на своем левом фланге нуждается или в немедленном усилении корпусом, или в поддержке со стороны 12-й армии ген. Плеве. Ответ Гулевича не предвещал ничего хорошего: «Усилить 10-ю армию нельзя – нет на фронте резервов, а потому Главнокомандующий указал чтобы ослабить фронт 10-й армии, оставив лишь заслоны, все остальное должно быть собрано для главной задачи – прикрытия сообщения армий, действующих в Варшавском районе.»[90]

После этого Сиверс немедленно отдал приказ о снятии с позиций осадной артиллерии, после чего в ночь на 27 января(9 февраля) сообщил Епанчину, что в связи с поражением 57-й дивизии и отсутствием резервов левый фланг армии оказался под угрозой, а потому командующий предполагает начать этой же ночью отход. Командиру III-го Армейского корпуса было также предложено готовиться к отступлению и начать эвакуацию обозов и тыловых учреждений.[91] Тот уже в 4 часа утра 9 февраля распорядился начать отвод части своих войск с наиболее опасных участков фронта. Его удалось провести вполне удачно. Немцы не преследовали отступавших.[92] На левом фланге армии также удалось выйти из опасного положения. С огромным трудом, благодаря активным действиям авангардов III-го Сибирского корпуса, 27-28 января(9-10 февраля) удалось вывезти тяжелые батареи, действовавшие против Летцена.[93]

Утром того же дня, 27 января(9 февраля) штаб 10-й армии практически одновременно получил две телеграммы из  штаба главнокомандующего фронтом. Первая, за подписью самого Рузского, была адресована Сиверсу и содержала подробную инструкцию действий: «Для решительной атаки немцев, наступающих на Иоганнисбург, 10-й армии собрать в наикратчайший срок возможно большее количество войск, оставив заслоны на укрепленных позициях.»[94] Вторая телеграмма была направлена Будбергу начальником штаба фронта: «Необходимо при отходе основательно разрушить железные дороги, дабы немцы не открыли своих сообщений по кратчайшему направлению через промежуток между Мазурскими озерами.»[95] Штаб Рузского работал в импровизационном режиме, что объясняло появление подобного рода противоречивых распоряжений.[96] Командующий 10-й армией не мог поначалу прийти к определенному решению, но вскоре ответил, что в связи с невозможностью парировать обход своего левого фланга собственными силами он принял решение отвести немного назад XX-й и XXVI-й корпуса. О Вержболовской группе речь пока не шла.[97] Выполнить приказ Рузского Сиверс уже не мог, т.к. не имел для этого ни резервов, ни времени. К тому же только что приказал командирам корпусов начать отход, но выполнить его в указанной последовательности уже было невозможно. Прежде всего потому, что активность противника на фронте Вержболовской группы Епанчина постоянно нарастала.[98]

В конце концов 27 января(9 февраля) командиру XX-го корпуса генералу Булгакову было приказано к утру 29 января(11 февраля) занять позиции у Гольдапа и Грабовена, III-й корпус одновременно должен был отойти на позицию у Сталупенена.[99] Приказ по армии от 27 января(9 февраля) с изложением плана отступления завершался категорическим требованием: «Все передвижения, вызываемые новым расположением войск, произвести наивозможно скрытно и полном порядке, обратив особое внимание на связь между корпусами и отдельными отрядами. Напоминаю, что лучшее обеспечение флангов достигается расположением уступами вне флангов… Выполнение всего, связанного с занятием нового положения, произвести с полной энергией и помня, что в исключительные минуты требуется исключительное напряжение и выносливость.»[100]

При отступлении в столь сложной обстановке возникла проблема с эвакуацией тылов. В связи с тем, что снежные заносы парализовали движение по железной дороге, начальник штаба армии предложил оставить тяжело раненых и тифозных больных в госпитале в Лыке с тем, чтобы передать их немцам в порядке, установленном Женевской Конвенцией. Вывозить этих людей гужевым транспортом было равносильно смертному приговору.[101] Внезапно в штабе армии появился А.И. Гучков(он находился на фронте с миссией ЦК «Союза 17 октября», распределял теплые вещи, белье и солдатские кисеты, собранные в тылу[102]), который заявил Сиверсу категорический протест против этого решения и заявил, что в случае приостановки отступления на сутки, он берется осуществить вывоз всех тяжелораненых и тифозных больных. Сиверс, не смотря на протесты Будберга, принял сторону Гучкова – общее отступление армии было отложено.[103] Конечно, дело было не только в Гучкове - Рузский также по-прежнему настаивал на том, чтобы корпуса 10-й армии продолжали удерживать свои позиции.[104]

Прежде всего, решение о приостановке отступления коснулось центральных корпусов, т.к. днем 27 января(9 февраля) Епанчин распорядился начать с наступлением темноты отвод своих войск на Сталупенен.[105] Положение Вержболовской группы 9 февраля было весьма тяжелым. Составленная из разных частей, она не была слаженным механизмом, занимала слишком протяженный фронт – свыше 86 км., а в резерве у ее командующего имелся лишь один батальон.[106] Фактически отход части этих войск начался еще до отдачи этого приказа – отступление стало необходимостью.[107] Однако на следующий день перед Епанчиным была поставлена задача удерживать Вержболовскую позицию, не ставя при этом под угрозу войска своей группы, т.е. гарнизон Ковенской крепости, в случае разгрома которого она осталась бы беззащитной.[108]

Движение на флангах явно угрожало центру армии, где еще сохранялось затишье, все это, вместе взятое, явно указывало на стремление Гинденбурга осуществить свой излюбленный прием - окружение, но столь очевидная опасность не воспринималась серьезно в штабе фронта, и, следовательно – командующим 10-й армией.[109] Командование армии не рискнуло пойти на одновременный общий отвод войск с занимаемых ими позиций. В результате настоятельных предложений Гучкова были потеряны сутки, а вывезти больных из Лыка ему так и не удалось. С большими затруднениями туда был подан всего лишь один теплушечный поезд, который вывез около 300 раненых и больных, часть из которых пришлось разместить на крышах вагонов.[110]

Тем временем немцы, оттеснив 9 февраля русский кавалерийский заслон – группу ген.-л. Е.А. Леонтовича, все в большем количестве устремлялись в прорыв в тыл Вержболовской группы.[111] Потеря времени при отступлении негативным образом сказалась на общем положении 10-й армии, но более всего – на XX-м Армейском корпусе, более всего вклинившемся в оборону противника и имевшего самый длинный путь отхода.[112] Как ни странно, решение приостановить отступление только обрадовало его командира – ген. от арт. П.И. Булгакова, который был уверен, что ему предоставили возможность отличиться при обороне своих позиций.[113] Части корпуса получили распоряжение генерала Булгакова «держаться на занимаемых позициях во что бы то ни стало».[114] Командир корпуса выполнял приказы командующего армией, а тот – главнокомандующего фронтом. На Сиверса по-прежнему продолжал давить штаб Рузского, который исходил из собственного представления об обстановке и своими требованиями фактически лишал подчиненных возможности проявить инициативу.[115] На самом деле для радости не было никаких оснований. «Мы, - вспоминал исполнявший должность командующего 53-й пехотной дивизией ген.-м. И.А. Хольмсен, - потеряли дорогое время для ухода из весьма критического положения.»[116]

Фактически именно этот корпус, занимавший позиции восточнее реки Ангерап в центре армии, должен был прикрывать начатое с опозданием общее отступление, не имея прикрытия с правого фланга. Между тем его фронт протянулся более чем на 50 км., в его состав которого входила, кроме 28-й и 29-й дивизий нормальной организации мирного времени, второочередная 53-я дивизия(всего 42 батальона, 513 офицеров и 35 505 нижних чинов).[117] Положение на позициях с начала года было довольно спокойным, и с началом немецкого наступления на Лык из 28-й и 53-й дивизий было приказано выделить по сводному полку для поддержки III-го Сибирского корпуса. Казалось, ничего опасного не происходило - только 9-10 февраля несколько оживился артиллерийский огонь противника.[118] В ночь на 27 января(9 февраля) в состав XX-го корпуса была передана из III-го корпуса 27-я дивизия. Ей было приказано немедленно сниматься с позиций и двигаться на Сувалки. Дивизия вынуждена была выполнять его, отбиваясь от наседавших немцев, выйти к Сувалкам она смогла лишь 1(14) февраля.[119]

Немцы, благодаря постоянному присутствию своей авиации в воздухе и продолжавшейся радиоболтовне русских штабов, достаточно оперативно получали информацию о том, что происходило в наших тылах.[120] События стали уже опережать распоряжения русских штабов. Вечером 28 января(10 февраля) под натиском немцев III-й Армейский корпус без приказа начал отходить за Неман. Части корпуса к концу года были уже серьезно разбавлены плохо обученными резервистами второй очереди, весьма слабо державшимися под огнем.[121] 56-я резервная дивизия Вержбловской группы расположилась в Эйдкунене и Вержболово без охранения, в результате была захвачена врасплох 78-й резервной дивизией немцев. Началась паника и 56-я дивизия была быстро разбита.[122] Особого сопротивления она не оказывала. Также, как и в 1914 г., дивизия побежала, бросая все, что можно было бросить.[123] Проявились все недостатки ее боевых качеств, о которых знало командование. 3 санитарных поезда, 6 орудий, 10 тыс. пленных, значительное количество военного имущества и весьма необходимого наступавшим продовольствия было захвачено ими в результате этого легкомыслия.[124] После этого успеха немцев кризис Вержболовской группы только углублялся.

В ходе последующего отступления оторваться от противника не удалось, вновь произошло то, что уже не раз губило русскую армию – скверное управление движения при начале отступления и, в результате, потеря контроля над ним.[125] В ночь на 28 января(10 февраля) штаб Епанчина стал менять место дисклокации – к утру его поезд оказался в Ковно, в 100 верстах в тылу. Вскоре генерал вернулся назад, в Вильковишки, но время было упущено.[126] Штаб корпуса при переезде фактически был оторван от своих подчиненных, управление войсками было потеряно. Утром 29 января(11 февраля) две отходившие дивизии вышли на одну дорогу и перемешались, превратившись в толпу вооруженных людей.[127] Дивизии, которые в течение почти двух недель с упорством вели тяжелейшие бои, наступая на немецкие укрепления, фактически прекратили свое существование как боеспособные соединения.[128] Оказать этим войскам какую-либо помощь непосредственно на фронте, или в тылу, путем прикрытия тыловых путей к Неману, штаб 10-й армии не мог.[129] «Призрак противника сделал остальное. – Вспоминал Хольмсен. – Вержболовская группа пришла в полное расстройство ко дню 11 февраля.»[130]

Дальнейшее движение ее остатков после этого быстро приняло хаотический характер. Подвергшись вечером 11 февраля нападению незначительных сил противника, толпы отступавших запаниковали и устремились в направлении на Ковно.[131] Каким-то чудом удалось сохранить артиллерию – из 152 орудий, включая 16 тяжелых, было потеряно только 17 легких и 10 пулеметов.[132] Порядок и дисциплина сохранилась лишь в прикрывающей отход коннице, из пехотных частей корпуса за Неманом собралось поначалу около 5 тыс. чел.[133] Впрочем, сохранившая порядок кавалерия благодаря командовавшему ей генералу Леонтовичу после отхода также перестала играть роль в сражении. До 2(15) февраля его конный отряд, выведенный на правый, восточный берег Немана в Олиту, фактически утратил связь со штабом армии и бездействовал. Командир отряда даже не воспользовался имевшейся у него радиостанцией.[134]

В весьма тяжелом положении сразу же оказалась крепость Ковно. К концу 1914 года ее гарнизон состоял из двух ополченческих бригад, второочередного казачьего полка и нескольких сотен пограничной стражи. Комендант крепости – ген. от кав. В.Н. Григорьев был занят формированием дивизиона осадной артиллерии, который он должен был направить под осажденную австрийскую крепость Перемышль. Опасаясь оказаться в сложном положении в случае прорыва немцев, он обратился в январе 1915 года к Сиверсу с просьбой об усилении гарнизона, которая осталась без ответа. В результате к началу февраля ситуация нисколько не изменилась, за исключением того, что осадную артиллерию все же успели отправить на Юго-Западный фронт.[135] Благодаря тому, что из Вержболовской группы удалось спасти хотя бы что-то, Ковенская крепость не лишилась полностью пехотного гарнизона, в противном случае немцы смогли бы взять ее практически голыми руками.[136] С другой стороны, эти остатки в последующие критические для 10-й армии дни могли только обороняться. В середине февраля гарнизон Ковно получил подкрепление – сюда стали прибывать из-под Варшавы эшелоны 2-й бригады 68-й пехотной дивизии.[137] Впрочем, на положение 10-й армии это уже никак не могло повлиять.

Учитывая то, что немцы заблаговременно озаботились выделением частей для прикрытия от возможных ударов со стороны Ковенской крепости, они смогли спокойно и без остановки продолжать обходное движение своими основными силами.[138] В результате этих событий правый фланг 10-й армии был оголен, ее правофланговым корпусом фактически стал XX-й Армейский корпус.[139] Тем временем из-за задержки отступления, командир XX-го корпуса, не зная о том, что справа и в тылу на пространстве более 80 км. нет ни одной боеспособной русской части, весь день 28 января(10 февраля) продолжал удерживать занимаемые им позиции.[140] Обходящие его колонны противника двигались, не встречая никаких серьезных препятствий, кроме природных. Разумеется, и немцы при движении столкнулись с теми же сложностями, однако наступавшие имели определенное преимущество.

«Снежные сугробы в человеческий рост, - вспоминал ген. Э. Людендорф, - чередовались с гололедицей. Русским предстояли еще большие трудности, т.к. перед их колоннами должны были двигаться обозы.»[141] Нельзя не отметить, что подготовка германских войск к действиям в специфических зимних условиях Мазур была все же лучшей, чем у русских. «Тяжелее всего приходилось артиллерии и обозу, - писал участник боев, - так как, несмотря на то, что они были снабжены полозьями, они все же вязли в снежных сугробах. Лошади, не получавшие уже достаточно фуража, не в силах были вытаскивать тяжелые повозки. Приходилось прибегать к человеческой помощи. Само собою понятно, что прежде всего следовало доставить артиллерию с ее зарядными ящиками. Обоз, походные кухни и провиантские повозки пришлось предоставить самим себе и, следовательно, о регулярном продовольствовании не могло быть и речи. Но каждый стремился только вперед.»[142] Сложности со снабжением продовольствием и фуражом(в повозках и орудиях заблаговременно была введена усиленная упряжка в 10-12 лошадей) в определенный момент даже поставили под угрозу продолжение операции, но захваченные в Вержболово русские склады резко упростили решение этой проблемы.[143]

После долгих колебаний, днем 28 января(10 февраля) командующий 10-й армией принял решение об общем отступлении в направлении на восток.[144] Явно противоречивые приказы, приходившие один за другим, приводили к путанице и никак не способствовали налаженной работе штаба и тыла XX-го корпуса.[145] В результате предыдущий приказ начать подготовку к отходу(от 27 января(9 февраля) пришел в его дивизии утром 28 января(10 февраля), а днем немцы начали атаковать их во фронт.[146] Сам отход первоначально предполагалось организовать только в ночь с 28 на 29 января(с 10 на 11 февраля).[147]

Не лучшим образом обстояли дела и в штабе 10-й армии. Поздним вечером 28 января(10 февраля) там получили сообщение, в котором говорилось о том, что значительные силы германской пехоты, прикрываясь на восток конницей, движутся в тыл XX-го корпуса. Только в этот момент Сиверс понял, какая угроза нависла над центром армии, но предпринять что-либо, чтобы обеспечить пути отхода войск Булгакова, он не мог по причине полного отсутствия резервов и разгрома III-го корпуса.[148] Между тем путь движения в сторону Немана, указанный XX-му корпусу, оказался уже под угрозой передовых частей 10-й немецкой армии.[149] Отступление должно было начаться ночью, без прикрытия отброшенной уже противником кавалерии, при этом по дорогам, предназначенным для 2 дивизий, должны были пройти 4.[150] Тем временем части прикрытия XX-го корпуса отбили попытки противника перейти в наступление на фронте и приковать русские войска к позициям. Понеся значительные потери, немцы вынуждены были откатиться назад, но вскоре они возобновили свои атаки.[151]

10 февраля, в 21.00 начался отвод XX-го корпуса с занимаемых позиций. «Каждой дивизии, - вспоминал участник этих событий, - был указан путь отхода прямо на восток по отчаянно плохим проселкам. Между тем, все главные дороги от фронта отходили несколько на юго-восток. Поэтому, отходя согласно приказа штаба корпуса, дивизии открывали удобнейшие для движения пути противнику, вследствие чего примыкавшие с юга соседние части подвергались серьезной опасности быть атакованными во фланг с момента отхода северного соседа.»[152] Между тем эта опасность уже стала реальной - ночью на правом фланге корпуса уже появились немцы.[153] Направление на восток, на Неман, указанное Булгакову, делало практически неизбежным его столкновение с противником, находившимся цель марша с самого начала находилась под серьезнейшей угрозой.[154] Этим проблемы отступавших не ограничивались. Движение русских колонн в ночь с 28 на 29 января(с 10 на 11 февраля) проходило в тяжелейших условиях.[155]

«Дорога была невероятно тяжелая. – Вспоминал участник похода. – Последние дни шли снежные бураны и нанесли массу снега, образовав «пробки» в шоссейных выемах. Полотно железной дороги было занесено и движение поездов прекратилось еще с 26 января. В снежных заносах тонули орудия, повозки. Люди, сами измученные тяжелой дорогой, увязая по колено в рыхлом снегу, тащили и то, и другое по снежным сугробам на собственных плечах. Там, где лошади не могли тащить, выступали на сцену силы человека и побеждали стихию. Борьба была невероятная! Начавшаяся с вечера снежная метель, к полночи превратилась в настоящую снежную бурю. Масса песку и снега секла и жгла лица и руки, а ураганный ветер прямо сбивал с ног измучившихся людей, пронизывая их своим ледяным дыханием. Все это, вместе с сознанием оставления без боя укрепленной позиции, породило тяжелое моральное состояние в течение этой мучительной ночи.»[156] Войска сумели пройти за ночь около 18 верст, переход был относительно спокойным, противник еще не мешал их движению.[157]

Морозы и метель сменились на следующий день необычно теплой погодой. Войска покидали территорию Восточной Пруссии и выходили на родное бездорожье. «Если трудно было идти под бураном и пробиваться сквозь засыпанную снегом пущу, - вспоминал командир 29-й пехотной дивизии ген.-л. А.Н. Розеншильд фон Паулин, - то дальнейшее движение стало еще более тяжелым. Настала оттепель, перешли с шоссейных немецких дорог на бездорожную пограничную полосу Сувалкской губернии, в болотистые низины и на холмы из вязкой глины. От Блиндгалена к колонне присоединились еще 2 и 3 парки, направленные сюда крайне некстати инспектором артиллерии корпуса, и, таким образом, обозная колонна достигла невероятных размеров. Приходилось прямо надрываться, чтобы тащить артиллерию и повозки. В некоторых местах устраивали гати для перехода через болота, а подъемы выкладывали хворостом.»[158]

Ускоренное движение в таких условиях было в принципе невозможно, между тем восточный маршрут отступления становился все более и более опасным. 11 февраля немцы находились от Мариамполя и Кальварии на расстоянии 25-30 верст, XX-й корпус – на расстоянии 60 верст, от Сейн его отделяло 75 верст, противника – 60.[159] Постоянный контакт с противником, трудности движения по узким дорогам, проходящим через леса, озера и болота – все это ставило возможность успешного отхода под угрозу. В неменьшей степени угрожало русским войскам отсутствие координации движения. На марше дивизионные штабы теряли связь с корпусным, в результате и те, и другие по суткам не имели информации друг о друге.[160] Перемешиваясь между собой, части теряли боеспособность и оставляли неплохо подготовленные промежуточные позиции, которые так не хотели атаковать в лоб немцы.[161] Возникла серьезная опасность для центра армии, настоятельно требовавшая изменения маршрута его движения.

Днем 29 января(11 февраля) Рузский по-прежнему требовал задержать наступление противника и сделать все возможное, чтобы не допустить дальнейшего отхода правого фланга 10-й армии.[162] Надо отдать должное Сиверсу – в ответ он попытался разъяснить реальную ситуацию начальнику штаба фронта ген. Гулевичу. «О том, что делается в районе ген. Епанчина, я не знаю. Если я решился отходить, то только в виду крайности. Если я буду упорствовать на настоящих позициях, то могу подвергнуть остальные три корпуса риску не только потерять свои сообщения, но и лишиться возможности перехода в наступление совместно с 12-ой армией. Прошу сообщить, чем Вы руководствовались, настаивая на том, чтобы я атаковал противника и помогал расстроенному и уже отступившему Епанчину. Какая от этого будет польза, если и части XX корпуса будут расстроены? Я представляю себе обстановку так, что для общей пользы мне нужно отойти от угрожающих обходов – действительных, а не воображаемых и сохранить три корпуса для перехода в наступление.»[163] В ответ штаб фронта распорядился в крайнем случае отступить на один переход и в любом случае удержать эту линию, возражения Сиверса о невозможности выполнения данного приказа были проигнорированы.[164]

В это время Будберг предложил немедленно изменить маршрут движения XX-го корпуса и начать подготовку новых путей отхода, однако Сиверс не принял этого предложения. Командующий армией опасался, что изменение приказа приведет к перекрещиванию колонн в движении и хаосу.[165] Иначе говоря, начальник штаба 10-й армии предлагал пойти на ускоренный вывод войск в южном направлении, в сторону от наступавших немцев, что привело бы к потере обозов и этапных линий, но спасло бы живую силу. Это решение, в случае реализации, могло ликвидировать угрозу катастрофы, сведя ее на уровень неудачи. Сиверс не решился принять это предложение, тем более, что штаб фронта был решительно против оставления Восточной Пруссии без боя.[166] Разрешение Рузского действовать по собственному усмотрению, да и то со значительными оговорками, командующий получил в 13.00 29 января(11 февраля): «Вследствие занятия немцами района Просткен-Граево и возможности их дальнейшего движения на Августов и в виду неимения сведений о положении генерала Епанчина, предоставляю Вам действовать по обстановке, считая конечной целью, во всяком случае, - остановить наступление немцев на линии Осовец-Августов-Сейны-Ковна, опираясь флангами на крепости и удерживая во что бы то ни стало Августов и при малейшей возможности Сувалки, дабы иметь выгодное исходное положение для решительного перехода в наступление одновременно с войсками, сосредоточенными в Ломжинском районе.»[167]

Только поздно ночью 29 января(11 февраля) в штабе армии окончательно выяснились размеры катастрофы на правом фланге. Стало ясно, что Вержболовская группа практически перестала существовать.[168] Что касается группы 12-й армии в районе Ломжи – то она еще не была собрана. Первые части, назначенные для прикрытия развертывания группы, стали появляться в этот районе только 1(14) февраля, сосредоточение же ее было закончено только к 3(16) февраля. Учитывая тот факт, что целый ряд частей сразу же начал перебрасываться с относительно спокойного направления на Прасныше на угрожаемые участки, к 4(17) февраля реальный состав всей 12-й армии равнялся всего 4 дивизиям и реальной помощи Северо-Западному фронту она оказать не могла.[169] Кризис на правом фланге 10-й армии продолжал углубляться. Несколько лучше дело обстояло на ее левом фланге, которому удалось вовремя оказать помощь – 30 января(12 февраля) сюда на санях была переброшена стрелковая бригада. Сделано это было как нельзя вовремя, так как в резерве оборонявшегося в районе Лыка III-го Сибирского Армейского корпуса к моменту ее прибытия оставался лишь один батальон.[170] С большим трудом, благодаря упорной обороне сибиряков, 10-13 февраля прорыв немцев здесь был временно остановлен.[171] Командиру корпуса – ген. от инф. Е.А. Радкевичу удалось стабилизировать положение, что несколько успокоило Сиверса, считавшего, что свой основной удар немцы наносят именно на этом участке.[172]

Весь день 31 января(13 февраля) начальник штаба 10-й армии ген. Будберг настаивал на форсированном выводе III-го Сибирского и XX-го Армейского корпусов в направлении на юг и юго-восток, к линии реки Бобр.[173] Это решение не только могло еще вывести войска из-под опасности окружения, но и дало бы им возможность занять относительно немецкого движения фланговое положение. Однако эти предложения не были поддержаны.[174] Причина отказа Сиверса была той же, что и ранее – 13 февраля он получил распоряжение Главнокомандующего фронтом. 10-й армии разрешалось отступить далее указанной ранее линии – Осовец-Августов-Ковно и занять позиции Осовец-Липск-Сопоцкин-Олита-Ковно для прикрытия сообщений армий Северо-Западного фронта, действующих на Висле. Главнокомандующий категоричен: «Крайне необходимо при этом сохранить целость и полную боеспособность армии как для выполнения этой основной задачи, так и для перехода армии при благоприятной обстановке в наступление одновременно с наступлением войск, сосредотачиваемых на Нареве. Ввиду отхода III корпуса(Вержболовской группы) в район Ковно, считаю нужным обратить Ваше внимание на обеспечение правого фланга остальных корпусов армии, сообщение их с Олитою и на обеспечение переправы у этого пункта.»[175]

Итак, Рузский по-прежнему надеялся перейти в контрнаступление силами 12-й армии и подтверждал восточный маршрут XX-го корпуса. Вслед за его приказом последовала телеграмма ген. Бонч-Бруевича, который требовал решительно ускорить движение корпусов и обратить внимание на район Сопоцкина, который должен быть занят до того, как там окажется противник.[176] В этом районе, в непосредственной близости от передовых фортов Гродненской крепости находились ее передовые полевые позиции. Они были подготовлены в самом начале войны, когда здесь были отрыты отличные окопы и установлены проволочные заграждения на запад. Эти укрепления на Сопоцкинских высотах, откуда открывался прекрасный обзор на выход из лесов, как раз и строились с целью не допустить возможности выхода значительных сил противника из Августовских лесов к Гродно.[177]

Ситуацию могли разрядить только резервы - XV-й и II-й Армейские корпуса, которые находились в распоряжении Главковерха, но этого сделано не было.[178] XV-й корпус был только что восстановлен после разгрома в августе 1914 года, его полки состояли из резервистов и поэтому не считались достаточно надежными.[179] Оба корпуса были в конце концов направлены в 10-ю армию, но они по-прежнему считались находящимися в резерве Ставки и имелось специальное категорическое запрещение для каких-либо местных операций.[180] Распоряжение о начале перевозки XV-го корпуса было отдано 11 февраля. 13 февраля Рузский просил Ставку разрешить направить для занятия Сопоцкина одну из его дивизий, на что последовал отказ генерала Данилова.[181] В тот же день, 13 февраля, штаб 10-й армии переехал в Гродно. Перед отъездом со старшими офицерами своего штаба в Сувалки прибыл Булгаков. Во время встречи с командующим он вновь получил категорическое требование двигаться указанным ранее восточным маршрутом - на Гродно.[182] После разговора с Сиверсом с командиром корпуса решил побеседовать Будберг. Начальник штаба армии заявил, что выполнение приказа командующего приведет к неизбежному окружению отступавших. Генерал пошел на весьма необычное и рискованное решение.

«Затем, - вспоминал он, - предупредив Булгакова, что говорил с ним, не как начальник штаба армии, а как его соратник и как прежний сослуживец по гвардейской кавалерии, высказал ему, что, по моему ничем непоколебимому убеждению, единственным решением для благополучного выхода его корпуса из создавшегося положения было неисполнение только что отданного ему приказа по армии и движение не на восток на Сейны, а на юг и юго-восток на Августов и Липск. Я напомнил ему, что через несколько часов Командовавший армией отправлялся в Гродно и связь с ним временно прерывалась, а в это время всякий командир корпуса получал законное право принять любое решение, вызванное изменившейся обстановкой и признававшееся им необходимым, с последующим затем донесением по команде и с уведомлением соседних корпусов. Я объяснил ему по карте, что предлагавшееся мной законное самоуправство в изменении направления отхода его корпуса никоим образом не нарушало интересов всей армии в направлении на восток, так как там наших войск не было, а могли быть только немцы, а что касалось захвата чужих дорог, связанного с отходом на юг и юго-восток, то имелась прямая телеграфная связь с генералом Радкевичем, объединявшим командованием XXVI и III Сибирским корпусами, а потому и представлялась полная возможность немедленно же сговориться с ним о распределении путей, каковых имелось вполне достаточно для движения в южном направлении всех трех корпусов и для последующего затем их перехода на левый берег Бобра. В случае принятия такого решения являлось крайне необходимым освободиться от излишков артиллерии и обозов, которые должны были только замедлить движение части корпуса по лесным дорогам, находившимся в это время в отчаянно скверном состоянии; по моему мнению для этого надлежало немедленно же отправить всю лишнюю артиллерию по отличному широкому шоссе на Августов и Липск, в данное время совершенно свободному, вести ее во взводных колоннах переменными аллюрами, в прикрытие ей дать пехотные части с пулеметами, посаженные в обозные двуколки, беспощадно освобожденные от всякого груза.»[183]

Булгаков и его спутники были поражены услышанным до такой степени, что оставили Будберга, не промолвив и слова. Дальнейшие их действия указывали на то, что они предпочли выполнить приказ командующего, загонявший их в ловушку. Правда, командир корпуса попытался было выполнить совет относительно части артиллерии и обозов, но эта попытка была решительно пресечена приказом Сиверса, подтвердившего свои распоряжения относительно маршрута движения и задержавшего войска в Сувалках.[184] Позже Булгаков, очевидно, под влиянием разговора с Будбергом, обратился к командующему армией с просьбой разрешить отход на Августов. Тот, в свою очередь, обсудил это предложение со старшими офицерами штаба. Они энергично поддержали точку зрения Сиверса, протесты начальника штаба были проигнорированы. В результате Будберг покинул совещание, заявив, что не подпишет приказ, выполнение которого обрекает XX-й корпус на гибель.[185]

Командующий армией не нашел в себе силы нарушить указания Главнокомандующего фронтом. Генерал Рузский по-прежнему требовал от 10-й армии стойкой обороны и удержания занятых территорий. В 3 часа ночи 1(14 февраля) штаб Булгакова получил телеграмму от Сиверса. Она, в частности, гласила: «Ваше предложение об отходе к Августову совершенно невозможно по числу и направлению путей для всех корпусов. Передвижение Вашего корпуса на Августов повлечет раньше всего пересечение путей отступления и создаст задержание отхода, а между тем, при создавшейся обстановке главное, что нужно, это сохранить свободу отхода на тыловые позиции у Сопоцкина, Липска и Штабина. Задача Ваша состоит в задержании у Сувалок сил противника, наступающих с запада и севера, и в обеспечении правого фланга других корпусов. Если выяснится, что эти силы незначительны, то оставить против них небольшой заслон и в зависимости от результата боев у Августова Вам можно будет двинуться против той группы противника, которая обнаружена в движении от Кальварии в направлении на юго-восток.»[186] Это был уже совершенно невыполнимый приказ.

В 15.00 31 января(13 февраля) передовые отряды 42-й германской пехотной дивизии заняли Сейны. В тот же день противник овладел и Кальварией. Точной информации о количестве немецких сил в этих городах в штабе армии не было, но ясно было одно: указанный корпусу восточный маршрут в направлении на Неман уже был перерезан.[187] Не зная еще подробностей положения у Сейн, но понимая гибельность этого пути, начальник штаба армии отправил Булгакову телеграмму вслед за командующим: «Полагаю, что при создавшейся обстановке у Сейны, Вам надо отходить на Августов, бросив немедленно части за 28-й дивизией. Решение всей операции в боях у Райгрода, где надо разбить немцев во что бы то ни стало. Иного исхода нет. На север надо выставить заслоном 27-ю дивизию, частью 29-ю, при сильной артиллерии и разбить немцев. Условьтесь с Радкевичем.»[188] В ночь с 13 на 14 февраля III-й Сибирский Армейский корпус оставил Лык. 14 февраля туда вошли немцы, а вслед за своими войсками в город въехал кайзер. Его приезд обычно старались приурочить к заключительной фазе важной операции. И, если разгрома и окружения левого фланга русской 10-й армии не получилось, угроза в отношении центра оставалась крайне серьезной.[189]

В 18.00 13 февраля штаб XX-го корпуса выдвинулся из Сувалок на Сейны, информации о том, что город уже несколько часов занят противником, не было получено. В результате уже через два часа он был вынужден вернуться назад.[190] Выступившим в направлении на Сейны обозам пришлось повернуть назад, что привело к еще большему их смешиванию. «Беспорядок в обозной колонне и на улицах города достиг не поддающемуся описанию размера, - отметил в своем дневнике в этот день ген. Хольмсен, - вследствие чего я только в десятом часу вечера, наконец, отыскал штаб корпуса. В большом зале губернаторского дома я застал большую массу офицеров, которым, собственно говоря, было не место в штабе корпуса, где в это время, к моему удивлению, в присутствии командира корпуса обсуждалось последнее событие дня – наскок в 3 часа дня германской кавалерии с пехотой и занятие г. Сейны, результатом коего явился разрез пополам нашей обозной колонны. Отрезанными от корпуса оказались большая часть дивизионных обозов и некоторые артиллерийские парки.»[191] Этим обозам и паркам удалось почти беспрепятственно перебраться через Неман у Друскеникая и добраться до Гродно. Хуже было другое – в Сейнах была потеряна штабная радиостанция. С ночи на 1(14) февраля радиосвязь с Гродно была утрачена.[192]

Итак, перед Булгаковым был выбор – приказ Сиверса, уже очевидно обрекавший его на полное окружение, и совет Будберга, дававший шанс на выход из кризиса. 1(14) февраля командир корпуса приказал стянуть войска к Сувалкам, где находилось огромное количество обозов разных частей. В центре движения отходивших царил полнейший беспорядок, штаб корпуса уже не владел точной информацией о своих частях, но движение немцев явно указывало на то, что отступающих пытаются отрезать от пути на Гродно.[193] На самостоятельные действия в этот критический момент Булгаков оказался не способен. К утру весь генералитет корпуса был собран в Сувалках.[194] Перед началом совещания была получена новая телеграмма командующего армией(телеграф еще работал) – теперь он требовал выяснить количество сил, наступающих от Кальварии на Сувалки и «…при малейшей к тому возможности разбить противника по частям, пользуясь Вашим центральным положением и превосходством сил.»[195]

Совершенно непонятно, откуда Сиверс взял данные о превосходстве сил XX-го корпуса над противником, но ясно одно – Будберг был прав: между Райгродом и Сувалками было всего 50 верст и, в случае совместного наступления Радкевича и Булгакова у них еще имелся шанс на выход из кризиса. Но для этого необходимо было изменить маршрут XX-го корпуса и ускоренным маршем двинуть его на юг, к Райгроду и далее к Августову.[196] В 13.30 14 февраля Сиверс вновь повторил свои категорические указания командиру XX-го корпуса и добавил к ним новые: «Указанная мною Вам задача разбить противника по частям, если обстановка будет благоприятна, выполнима лишь при условии самого быстрого и энергичного действия, так как уже через два дня численное превосходство может быть не на Вашей стороне, а у противника. Примите возможные меры к тому, чтобы не потерять обозы и особенно парки.»[197] Обстановка была неблагоприятной, быстрые действия исключались по причине состояния отступавших частей, их численное превосходство над противником было умозрительным. Приказ Сиверса никак не учитывал реального положения, в котором оказался XX-й корпус, но все же это был приказ.

Нарушить его самостоятельно и спасти свое соединение командир корпуса не решился. «Будучи первым делом исполнительным служакою, – вспоминал Хольмсен, - генералу Булгакову было трудно, когда нужно было, стать на путь самостоятельных решений, вытекающих из обстоятельств. Ему было свойственно добиваться приказа свыше.»[198] В этот раз генерал предпочел разделить ответственность с подчиненными. «На Военном Совете, прошедшем под знаком усталости и уныния, - вспоминал один из его участников, - ничего путного решено не было; да и трудно было что-либо предпринять. Директива определенно указывала, что пути отступления должны были вести через Сувалки прямо на восток к Гродно, через трудно проходимый Августовский лес, без единой шоссейной дороги, по узким грунтовым и лесным тропам, почти на протяжении ста верст. Все пути к северу и югу от этого почти девственного леса были предоставлены другим корпусам 10-ой армии, они и успели проскочить к Неману. А шоссейная дорога от Августова на Гродно уже к вечеру 2 февраля была в руках немцев, то есть, непосредственно на фланге колонн 20-го корпуса.»[199] Над корпусом уже нависла угроза атаки во фланг и тыл. Убедившись в том, что активных действий со стороны русской 10-й армии ожидать не приходится, немцы, прикрывшись незначительными силами от Осовца, начали перекрывать дороги, блокируя пути отхода XX-го корпуса.[200]

Требовались решительные и быстрые меры, но Булгаков предпочел продолжать стягивать все, чем еще в состоянии был распорядиться, к Сувалкам. Единственное решение, в котором он решился нарушить приказ Сиверса, был отказ от наступления. Корпус получил приказ оборонять город. Ввиду начавшейся оттепели был отдан приказ о переходе обоза с саней на колеса, на что, естественно, требовалось время. Обоз все явнее превращался в обузу, которая тянула войска на дно. Еще один день был потерян.[201] Неудачей закончилась и попытка установить контакт с III-м Сибирским корпусом, высланные Радкевичем из Августова два батальона 111-го Донского пехотного полка с батареей неожиданно для себя наткнулись на части 65-й пехотной бригады и были разбиты. Сиверс, не разгадав замысла противника, более всего опасался за безопасность железной дороги Варшава-Петроград на участке Белосток-Гродно. Обеспечению путей снабжения Северо-Западного фронта от возможных покушений со стороны противника его обязывал и приказ Рузского от 13 февраля. Поэтому направленные в поддержку армии два корпуса были распределены следующим образом: XV-й Армейский корпус - в Гродно, а II-й Армейский корпус – в Белосток.[202]

Немцы преследовали разбитые батальоны 111-го полка и днем 2(15) февраля, развивая свой успех, их передовые части овладели окраинами Августова. Одна из дорог из Сувалок на Гродно проходила именно через этот город. После этого была потеряна и телеграфная связь штаба XX-го корпуса со штабом армии и группой Радкевича, как и возможность совместных действий с его войсками. К 3(16) февраля основные части III-го Сибирского и XXVI-го Армейского корпусов уже подходили к переправам на реке Бобр. Они предприняли ряд контратак с целью вернуть контроль над Августовым, которые не имели успеха. К исходу вечера 16 февраля немцы овладели северной окраиной города и только на следующий день прочно заняли его, а наши войска переправились через Бобр, сохранив плацдарм на северном его берегу.[203]

Информации о расположении XX-го корпуса у командующего армией с 15 февраля уже не было. Русская авиация по причине отсутствия надежных самолетов в воздухе не появлялась.[204] Ко 2(15) февраля штаб армии, переехавший в Гродно, наконец, получил данные о конном отряде генерала Леонтовича. 3-я кавалерийская дивизия и приданные ей части – всего 42 эскадрона и 4 конных батареи укрылись на восточном берегу Немана в Олите. Отряду немедленно был дан приказ приступить к действиям против немецкой кавалерии, которая безнаказанно громила русские обозы и парки на западном берегу этой реки. К удивлению штаба армии на это последовал отказ со ссылкой на полную изнуренность конского состава. Между тем отряд за 4 суток проделал около 100 верст пути, что никак не могло привести к таким последствиям, тем более, что последние 3 дня он практически бездействовал. Сиверс отстранил Леонтовича, на его место был назначен ген.-м. барон В.Н. Майдель. Однако сделать что-либо серьезное не смог и он, так как предмостные укрепления были очищены, а мосты через Неман взорваны.[205] В результате на левом берегу реки сколько-нибудь значительных сил русской конницы так и не появилось. Кавалерийские разъезды, посылаемые для связи с Булгаковым, повсюду наталкивались на германские посты.[206]

В ночь со 2 на 3(с 15 на 16) февраля русские войска начали покидать Сувалки. Их движение было крайне медленным – все улицы города были забиты артиллерией, парками и обозами.[207] Фактически вся ночь была потрачена на то, чтобы придать колоннам хоть какой-либо порядок. К счастью, противник не беспокоил войска своими атаками. Население города провожало отступавших, люди выходили на улицы и раздавали измученным солдатам хлеб.[208] «На рассвете того же числа, - вспоминал полковник фон Дрейер, - три дивизии втянулись в злополучный лес, превратившийся ровно через неделю в их могилу. Истощенные войска шли день и ночь, без сна, в стужу, по снегу, питаясь больше сухарями, что были у солдат в ранцах. Отсталые или раненые или замерзали, или попадали в плен; по ночам велась со всех сторон беспорядочная стрельба; артиллерийские лошади выбивались из сил, без корма, вывозя из грязи пушки и зарядные ящики.»[209] Дорога, по которой шел корпус, представляла собой ряд лесных дефиле, в которых невозможно было ускоренное движение, но зато ее практически везде удобно было блокировать небольшим силам противника.[210] Вокруг Августовских лесов, простиравшихся на 100 км. с востока на запад и на 60 с юга на север, куда втягивались его части, к 15 февраля было собрано 3 германских корпуса. Леса пересекали 3 шоссе, южные выходы из них завершались болотистыми долинами рек Бобр и Волкушек в 25 км. от Гродно.[211] Кроме того, в лесном массиве находилась значительная часть т.н. Августовской системы каналов, соединявших Неман и Вислу.

Это была сеть собственно каналов, рек и озер, лед на которых в это время был непрочным. Двигаться по нему можно было только небольшим группа людей или врассыпную.[212] Возможность провести через лес, вне дороги части с обозами и артиллерией исключалась. Движение по дорогам было чрезвычайно тяжелым, а слабая его организация в условиях ночных переходов приводила к потере контроля над движущимися колоннами.[213] Солдатам XX-го корпуса, так же, как и солдатам 2-й армии в начале войны, пришлось штурмовать на узких дорогах одно препятствие за другим. Войска действовали исключительно упорно, только в ходе атак 3(16) февраля 108-м Саратовским и 107-м Уфимским полками было взято до 1500 пленных, 6 орудий, 2 пулемета, однако и собственные потери были весьма велики.[214] Крупные успехи и очевидное поражение трех пехотных полков противника окрылили солдат и офицеров и вернули им надежду на благополучный выход из окружения. Чувство опасности на время покинуло и командование.[215] Между тем бои задержали корпус, а ему необходимо было спешить.

На выходе из леса находились передовые полевые позиции крепости Гродно. 1(14) февраля Будберг настоятельно требовал занять эти укрепления – генерал инспектировал их в октябре 1914 года и знал, какую серьезную преграду они представляют. Начальник штаба армии распорядился направить туда 3 ополченческих дружины, 3 третьеочередные казачьи сотни и только что прибывшую в крепость батарею 28-го мортирного дивизиона. Этот слабый отряд составлял на тот момент значительную часть сил, находившихся в Гродненской крепости, и ее комендант ген. от инф. М.Н. Кайгородов заявил командующему армией протест против такого ослабления своей обороны.[216] Предложение Будберга было действительно рискованным. Постоянный гарнизон крепости при обводе укреплений в 64 версты состоял из 6 батальонов ополченцев и 8 запасных рот.[217] Эти слабые по численности и качеству части были рассредоточены по фортам, на полевые укрепления войск не хватило. Возможности быстро подтянуть к Гродно более 2-3 батальонов также не было, все более или менее значительные русские силы находились на расстоянии 3-4 переходов от крепости.[218] При этом командующий 10-й армией только 16 февраля обратился к штабу фронта с настоятельной просьбой о немедленном направлении в Гродно хотя бы части XV-го Армейского корпуса, находящегося в движении по железной дороге.[219] На этот раз проволочек не было.

Между тем 1(14) февраля противник находился от в 30 верстах от Сопоцкинских позиций, а XX-й корпус еще собирался в Сувалках, в 58 верстах от них. Протест Кайгородова получил развитие. «Генерал Сиверс, - вспоминал Будберг, - сразу же отказался от уже принятого решения; напрасен был мой отчаянный доклад о необходимости во что бы то ни стало и хоть чем-нибудь занять Сопоцкин, ибо при движении туда XX корпуса и в случае предупреждения нас там немцами, - что я считал неизбежным и нами неустранимым, - на долю XX корпуса выпадало штурмовать русские передовые позиции кр. Гродно, занятые неприятелем, и, как на грех, сильные естественно и хорошо укрепленные. Напрасны были и мои заявления, что, если гарнизон крепости был недостаточен(что было совершенно верно), то взятие из него 3 дружин ополчения не меняло обстановки, занятие же Сопоцкинского узла являлось в данное время вопросом первостепенной важности, ради которого надо было всем пожертвовать.»[220] 3(16) февраля Будберг, убедившись, что не в состоянии изменить ситуацию, и что кризис уже неизбежен, подал прошение об отстранении его от должности начальника штаба армии. Сиверс, высказав свое сожаление, согласился расстаться с неудобным подчиненным.[221]

После занятия немцами Сейн и Августова жизненно важной для XX-го корпуса задачей стал выход на Сопоцкинские позиции и прочное их занятие до того, как это сделает противник. Выступив в ночь на 3(16) февраля, Булгаков потерял и весь день 4(17) февраля. Он приводил в порядок пострадавший во время наступления авангард и подтягивал обозы. Время, которое давало еще какой-то шанс на прорыв, было окончательно потеряно. Морозы сменила теплая погода – лед на болотах и реках начал таять, дороги в лесах стали еще более трудными для движения.[222] Настроение в штабе корпуса после прошедших боев 16 февраля успешных боев было приподнятым, там считали, что немцы готовили окружение у Августова, и теперь войскам предстоит «гладкая дорога до Сопоцкина».[223] В результате Булгаков приказал остаткам своего корпуса двигаться по единственной дороге на Гродно.[224] Остальные две, по информации штаба, или не имели мостов, или были плотно забиты тающим снегом, что не давало возможность провести обозы.[225]

Ни Ставка, ни штаб фронта в это время не имели информации о корпусе, что не помешало им обсуждать планы, не имеющие к его судьбе никакого отношения. 4(17) февраля Великий Князь Николай Николаевич собрал в Седлеце совещание, участие в котором приняли Главнокомандующие и начальники штабов Юго-Западного и Северо-Западного фронтов. Рузский выступил с планом перегруппировки войск в связи с кризисом в 10-й армии. Теперь он предлагал отойти с занимаемых в Восточной Пруссии и у Варшавы позиций с целью сокращения линии обороны и из 18 имеющихся на его фронте корпусов(без учета армии Сиверса) оставить 5 на левом берегу Вислы, а остальные сосредоточить на правом берегу. Все перевозки предполагалось закончить к 3 марта. Против этого энергично выступили Иванов и Алексеев. Они считали, что отход с позиций у Варшавы поставит усложнит положение правофланговых армий их фронта. В результате было принято паллиативное решение – принять предложения Рузского относительно перегруппировки, но сохранить при этом занимаемые на левом берегу Вислы позиции. От планируемого, но так и не начатого наступления 12-й армии было решено отказаться.[226] Прозрение после настроений января 1915 г. пришло с опозданием. По словам участвовавшего в совещании начальника штаба Ставки ген. от инф. Н.Н. Янушкевича, там был выяснен «весь ужас катастрофы с 10 армией…». Складывается впечатление, что командование прежде всего было склонно винить за это второочередные части. «Потери громадные, - писал 5(18) февраля Сухомлинову Янушкевич, - резервисты прямо шли «продавать винтовки за 7 р.».»[227]

Между тем уже вечером 2(15) февраля передовые части 31-й германской дивизии, переброшенные на подводах, заняли Сопоцкин, захватив там обозы XXVI-го Армейского корпуса. На следующий день местечко было уже прочно занято, а 4(17) февраля противник начал занимать Сопоцкинские позиции. Ставка и штаб Рузского не знали и этого, а положение в этом районе вообще не обсуждалось в Седлеце.[228] 4(17) февраля немцы даже провели атаку на передовые форты Гродненской крепости, но она была отбита. Противник вынужден был отойти, но его попытка не была безрезультативной.[229] 16 февраля в Гродно прибыла головная дивизия XV-го корпуса, так что опасное для крепости положение было ликвидировано.[230] Появление здесь тяжелой артиллерии и энергия немецкой атаки заставило командование 10-й армии сосредоточиться прежде всего на обороне. Прибывающие части XV-го корпуса занимали позиции на фортах крепости.[231] 5(18) февраля вся 31-я дивизия прошла через Сопоцкин, и теперь ее авангарды заняли позиции уже севернее русских укреплений. Теперь уже выходы из всех дорог, ведущих из Августовских лесов к Гродно были перекрыты противником.[232]

А XX-й корпус по-прежнему шел на Сопоцкин обычным маршем. Помня приказ Рузского о сохранении обозов, Булгаков поставил их впереди. На узкой лесной дороге и перед единственным мостом через Августовский канал возникали бесконечные пробки. Ускорить движение, например, навести еще одну переправу через канал, не представлялось возможности, так как большая часть оставшихся в строю войск, включая саперов, прикрывала транспортные колонны. Предпочитая действовать бригадами, а не дивизиями, командир корпуса и его штаб стали управлять напрямую бригадными командирами, перемешивали части, создавая в результате импровизированные отряды и все больший беспорядок. Дивизионные командиры и их штабы были фактически устранены от управления своими подчиненными.[233] Вечером 4(17) февраля штаб корпуса узнал о занятии противником Сопоцкинских позиций. Корпус был растянут в колонну на 25 верст, а авангард Булгакова отделяло от немцев 10 верст. Для сосредоточения и последующей атаки при самых благоприятных условиях требовалось не менее 1 дня. Этих условий не было, хотя бы потому, что колонну преследовали немцы. Утром 5(18) февраля корпус продолжил движение.[234]

По приказу Булгакова оно должно было осуществляться без остановок, но этот приказ был уже неосуществим. Управление было разрушено самим командиром корпуса, превратившим его в смешанные отряды, кроме того, сказывалась усталость и тяжелейшие условия марша. Младшие начальники вынуждены были делать остановки, сообразуясь с положением дел и состоянием своих подчиненных. «Эти привалы, - отметил в своем дневнике ген. Хольмсен, - были необходимы еще и для того, чтобы дать людям возможность напиться воды, которая получалась лишь путем разведения огня для согревания снега в манерках. Лошади жадно ели снег и глотали кору на деревьях и хвою с веток. Голодными шли и люди, из коих многие со времени 10 февраля всего один раз получили горячую пищу. Они шли в постоянно мокром платье и обуви, усталые до упаду, уже девятые сутки на ногах, ночь за ночью, день за днем, в снежные бури и в зимнюю стужу, без крова по ночам или во время остановок, т.е. без возможности отогреться в тех немногих убогих деревушках, которые попадались по пути и в которых решительно все было съедено при предыдущих, до нашей операции, прохождениях войск. Жители, почти все без исключения, поставляли свои дома и ушли в лес, где прятали свои оставшиеся скудные припасы. Надо признаться, в обозах было мало порядка, и организации всего движения не чувствовалось. Все перемешалось, чего, вероятно, не произошло бы, если бы дивизии не были дезорганизованы крайне неудачными распоряжениями Комкора.»[235]

Операция по выходу из окружения 18-20 февраля свелась к движению по единственной дороге и последовательному проламыванию бреши в направлении на Сопоцкин.[236] Корпус в это время слабо управлялся – приказы его командира передавались только устно и часто не доходили до младших командиров, что сказывалось уже не только на организации движения, но и боя, распадавшегося на отдельные поединки сохранивших еще дисциплину и спайку русских отрядов с немцами.[237] Вся масса русских войск сохраняла еще дисциплину и полностью подчинялась приказам командиров, признаков паники не было. Солдаты и офицеры в боях проявляли стойкость и продолжали храбро сражаться.[238] За 10 дней отступления в тяжелейших условиях, практически не получая пищи, люди дошли до пределов истощения и теперь вынуждены были снова и снова идти в атаки. Положение усложнялось еще и тем, что уже к 6(19) февраля запас патронов и снарядов в корпусе подходил к концу, а потери довели состав многих рот до 40 чел.[239] К 19 февраля в 27-й пехотной дивизии в строю было не более 1 тыс. чел., от 116-го полка остался знаменный взвод, в 113-м и 114-м полках – около 600 чел., в 209-м полку – около 400 чел., их командиры получили смертельные ранения.[240]

Но большая часть корпуса шла по единственному шоссе, превратившемуся в ловушку. 7(20) февраля его передовые части вышли на опушку леса близ деревни Марковцы, за которой начиналось поле шириной до 2 км. От Гродно их отделяли 15-20 километров и… так не занятые нашими войсками укрепления на Сопоцинских высотах. В результате в роли обороняющихся в русских окопах оказались немцы, в тылу у которых находились передовые форты крепости Гродно.[241] 7(20) февраля выходившие из Августовского леса русские колонны сделали первую попытку прорыва. Они разворачивались под сильным обстрелом артиллерии, а при наступлении подвергались сосредоточенному пулеметному и винтовочному огню из окопов.[242] Развернуть и сосредоточить собственные батареи в лесу XX корпусу не удалось. Участник боя отмечал: «…немецкие орудия уничтожали наши батареи, как только те осмеливались выехать на какую-либо лужайку. Это была потрясающая картина: передки не успевали отъехать, как немцы, отлично все видевшие с Сопоцкинских высот, в несколько минут превращали в месиво и людей, и лошадей.»[243] Отсутствие единого командования стало причиной того, что огонь вышедшей на позиции артиллерии к тому же не был централизован. В результате при атаках войска понесли значительные потери, и отошли назад в лес.[244]

В атакующих полках авангарда в строю оставалось по 100-500 штыков, в батареях практически закончились снаряды, запас патронов был на исходе, медикаментов практически не было.[245] Бой и стрельба прекратились к полуночи, но кольцо окружения продолжало смыкаться.[246] Огромное количество раненых было расположено в лесу – никакой помощи им не оказывалось. Даже для самой простой перевязки не было уже средств. Безысходность положения стала очевидной – в ряде полков начали зарывать в землю знамена и денежные ящики.[247] В последний момент Булгаков, не имевший возможность оказать помощь раненым, отпустил немецких пленных, нуждавшихся в медицинской помощи с просьбой предоставить такую же возможность и русским. Ответа не последовало.[248] На собранном вечером 7(20) февраля совещании оставшихся в строю старших офицеров Булгаков не решился принять предложение ген.-л. Розеншильда-Паулина – прорываться ночью, бросив обозы и артиллерию.[249] Практически то же самое предложение было сделано и ген. Хольмсеном, и также отвергнуто командиром корпуса.[250]

Потеряв связь с Сиверсом, он по-прежнему последовательно старался выполнить одно из последних распоряжений командующего армией – спасать парки и обозы, в которых уже не было ни боеприпасов, ни продовольствия.[251] В 19.00 3(20) февраля по результатам совещания Булгаковым был издан последний приказ по корпусу – в полночь с 20 на 21 февраля занять исходные позиции для прорыва на Гродно – за главными силами должны были двигаться артиллерия, парки, патронные двуколки, лазаретные линейки и походные кухни. Только остальные повозки разрешалось бросить в лесу. Составление приказа и копирование его начальниками штабов дивизий закончилось уже в сумерки.[252] Окруженные части получили этот приказ в 2 часа ночи 8(21) февраля. К этому времени корпус находился уже в тесном окружении, его арьергард был отрезан от основных сил.[253] Войскам было приказано при движении соблюдать полную тишину, при встрече с противником атаковать молча, без криков «ура», без выстрелов, командиры должны были попытаться довести бой до штыкового удара – сказывался недостаток боеприпасов.[254]

Для прикрытия был сформирован арьергард под командованием полковника В.Н. фон Дрейера. Ему пришлось начать формировать его практически самостоятельно, собирая отдельные роты и группы солдат. К вечеру ему удалось собрать 16 рот слабого состава, принадлежавших самым разным полкам корпуса, арьергарду, кроме того, были приданы 53-я артиллерийская бригада и 20-й мортирный дивизион.[255] Боеспособность сохраняли преимущественно прикрывающие и атакующие части, которые вели бой, постепенно превращавшийся в их уничтожение. Пехота шла в штыковые атаки и уничтожалась пулеметами. Артиллерия, при попытке выехать на открытые позиции для поддержки этих атак, вновь сразу же попадала под прицельный огонь немецких батарей.[256] Центральные колонны постепенно перемешивались с обозами, парками, артиллерией, пленными, теряли организацию и таким образом превращались в слабо контролируемые толпы. Иногда недостаток информации, умноженный на инициативу командиров, приводил к счастливым для окруженных последствиям. Командир 1-й бригады 29-й пехотной дивизии ген.-м. Е.А. Российский, бросив коней и обоз, не стал двигаться по дороге и 8(21) февраля вывел своих подчиненных через лес и болота к Гродно.[257]

Гродненское направление германское командование считало потенциально опасным – немецкие войска фактически стояли тылом к русской крепости.[258] Не без оснований противник ожидал, что Сиверс попытается помочь отсюда окруженным. Здесь были сосредоточены ландверная дивизия, резервная бригада, а затем, по мере того, как бои уходили вглубь леса, еще одна пехотная дивизия.[259] Германское командование вполне осознавало, в каком тяжелом положении окажутся его солдаты в случае, если прорыв окруженных совпадет с вылазкой из Гродно, однако оно решило пойти риск.[260] То, чего так опасался штаб Гинденбурга, так и не произошло. Штаб 10-й армии, поняв, наконец, размеры происходящего, стал перебрасывать II-й корпус под Гродно в помощь XV-му. К 8(21) февраля II-й Армейский корпус должен был пешим путем подойти от Белостока, а XV-й – занять позиции на фортах крепости.[261] Корпуса по-прежнему считались находящимися в резерве Ставки и использовать их вне линии обороны Гродно без санкции Верховного Главнокомандующего Сиверс не решился, во всяком случае - вовремя.[262]

Кольцо окружения постоянно сжималось. «Наше расположение на правом берегу р. Волкуша у фольв. Млынек, - вспоминал ген. Хольмсен, - привлекало на себя сосредоточенный огонь 6 тяжелых и 5 легких гаубичных германских батарей с Голынки и Старожнице. Они стреляли, очевидно, по карте, ибо у самого Млынека стало почти невыносимо. К счастью, мы успели до утра перевести артиллерию. У самого фольварка на левом берегу пострадали, главным образом, там оказавшиеся парки и обозы. Но, по мере подхода, немцы корректировали свой огонь, и наши батареи и пехота начали сильно страдать от огня тяжелой артиллерии, который сосредоточился на площади примерно в квадратную версту нашего расположения. Пехота начала отходить, неся громадные потери, и вскоре она была низведена лишь до слабого прикрытия наших батарей. Общего управления не было. Войска были до такой степени перемешаны, что старшие начальники мало смогли влиять на ход событий в лесу. Патроны были совсем на исходе, как в пехоте, так и в артиллерии. Лесные дороги до того были забиты повозками разного рода, что привозить патроны из парковых повозок стало невозможным. По мере прекращения огня, панорамы и замки, а где можно было, и сами орудия, бросались в реку. Лошади расстреливались из револьверов, чтобы не увеличить добычи врага. Агония обороны шла медленно, но верно.»[263]

В результате кровопролитных боев основная колонна отступавших, после неоднократных попыток прорваться под огнем противника, понесла потери до 7 тыс. чел. убитыми.[264] В 10.00 8(21) февраля 1915 года остатки основной колонны были вынуждены сложить оружие. В плен попал командир корпуса генерал Булгаков вместе со своим штабом.[265] Отдав пленным офицерам корпуса честь, командовавший немецкими войсками генерал, сказал: «Все возможное в человеческих руках, вы, господа, сделали: ведь, несмотря на то, что вы были окружены(руками он показал полный охват), вы все-таки ринулись в атаку, навстречу смерти! Преклоняюсь, господа русские, перед вашим мужеством!»[266]

Вечером 7(20) февраля в штаб 10-й армии явился 13-летний Михаил Власов. Это был сирота, принятый на службу в 212-й Романовский полк добровольцем. Переодеты в крестьянское платье, он был отправлен накануне Булгаковым с просьбой об оказании помощи при прорыве из окружения. Для штаба армии известие о том, что окруженные находятся в непосредственной близости от Гродно, было совершенно неожиданным, и мальчику поначалу не поверили. У Сиверса XX-й корпус считали уже погибшим, так как со 2(15) не имели с ним связи, и уже несколько дней - никакой информации о нем. Густой туман, стоявший в это время, не позволил нескольким русским самолетам подняться в воздух.[267] В Ставке думали также. 7(20) февраля Янушкевич сообщал Сухомлинову: «XX к., очевидно, погиб, хотя и в бою. III Сиб. вышел цел по единицам, но сильно потрепанный. XXVI – хуже. От XX – кое-что из обозов и артиллерии.»[268] После расспросов в штабе армии убедились в правдивости слов посланника командира корпуса, и решили попытаться помочь окруженным. Связи с ними по-прежнему не было, и поэтому скоординировать удар не удалось. Имевшийся в Гродно II-й Армейский корпус был уже практически полностью разбросан по фортам, из его состава смогли выделить только несколько полков. Из состава прибывающего XV-го Армейского корпуса было выделено 3 полка с 36 орудиями, которые должны были наступать по Сопоцкинской дороге.[269]

Фактически это была попытка перейти в наступление из Гродно силами XV-го Армейского корпуса до прихода его основной части. Она была легко отражена немцами – части были плохо подготовленными и наступали без существенной артиллерийской поддержки.[270] Кроме того, организовать наступление удалось только в 10 часов утра 8(21) февраля, когда с основными силами XX-го корпуса было уже покончено. Это была уже бессмысленная трата сил.[271] В 14.00 погиб остаток корпуса - его арьергард. Поскольку занимаемые им позиции с утра расстреливались со всех сторон, фон Дрейер отпустил пленных немцев и возглавил сопротивление оставшихся в строю. Погибли почти все, но несколько человек во главе с командиром арьергарда прорвались через линии противника и через две с половиной недели вышли через леса к позициям II-го корпуса.[272]

Поражение попытались скрыть, или, во всяком случае, скрыть его реальные размеры. 8(21) февраля «Русский инвалид» опроверг немецкую информацию от 13 февраля о пленении в Восточной Пруссии 26 тыс. русских солдат и офицеров. Она была прокомментирована следующим образом: «Беззастенчивость германцев удивительна.»[273] Еще через два дня орган Военного министерства признал факт окружения части 10-й армии, вызванного поспешным отступлением ее правого крыла к Ковно: «Своим быстрым движением оно обнажило фланг следующего корпуса, который этим был поставлен в исключительно тяжелое положение, выйти из которого удалось лишь отдельным его частям. Остальные корпуса десятой армии, ведя непрерывные упорные бои, медленно отходили по назначенным им направлениям, доблестно отбиваясь от наступавшего противника, нанося ему жестокие потери и преодолевая те неимоверные трудности, который создал глубокий снег, занесший все дороги.»[274]

Еще через день, 11(24) февраля Ставка официально признала окружение корпуса Булгакова в составе 29-й пехотной и трех второочередных дивизий при отступлении через Августовские леса. Масштабы поражения легко угадывались. «По показаниям пленных, - гласило сообщение штаба Главковерха, он(т.е. XX-й корпус – А.О.) нанес сильные потери германским отрядам, пытавшимся преградить ему дорогу, в особенности в озерно-лесистых дефиле у Гибны. Отдельные пробившиеся из состава корпуса люди ныне сообщили, что корпус дрался до последнего патрона и полного истощения сил, доблестно отбиваясь на четыре фронта, сохраняя свою артиллерию и ведя с собой большое количество пленных германцев.»[275] Еще менее ясным был официальный обзор положения на фронте, опубликованный в мартовском номере «Военного сборника»: «Части нашей 10 армии стали отходить назад на флангах под давлением превосходных сил противника, но в центре у Лыка оказали упорное сопротивление, нанеся противнику значительные потери. Но в виду того, что германцы на южном направлении стали направляться на Граево, а на северном на юго-восток по направлению Вильковишки-Сувалки, наш центр XX корпус генерала Булгакова начал отходить, геройски задерживая натиск противника, особенно в районе Августовских лесов, где 29 дивизия в течение нескольких дней отбивала ожесточенные атаки противника, неся тяжелые потери.»[276]

«Немногие русские офицеры знают о действительных потерях 10-й армии, - сообщал 1 марта 1915 г. в Лондон британский военный атташе в России подполковник А. Нокс, - а те, которые знают, не будут говорить. Разбирая части с севера на юг в деталях: 73-я дивизия «сильно пострадала». 27-я дивизия исчезла. Из остальных дивизий XX корпуса следующие полки были уничтожены в Августовских лесах: 29 дивизия – 2 полка. 53-я – 3, 28-я – 1 полк. Заявлено, что «все части вышли из Августовских лесов со значительно сокращенной силой, особенно 84-я дивизия. Я боюсь, что пока мы не услышим другую сторону, мы должны прийти к выводу, что 73-я и 57-я дивизии потеряли значительную часть своего обоза и орудий, и что 27-я, 29-я и 53-я дивизии возможно потеряли все. Возможно, 10-я армия потеряла 150 орудий. Количество убитых, раненых и пропавших без вести, винтовки которых также потеряны, не может быть менее 80 000.»[277]

Немцы заявили, что в ходе наступательной операции ими было захвачено 90 тыс. пленных (позже эта цифра была увеличена до 110 тыс., хотя в реальности она составила 56 тыс.), около 300 орудий, несколько сот пулеметов, 3 санитарных поезда, значительное количество военного имущества, обозов и продовольствия.[278] Вновь германское командование оказалось в состоянии перехватить стратегическую инициативу и нанести ряд дробящих ударов по русской 10-й армии. Окружить и уничтожить ее полностью, как планировал Гинденбург, не удалось, и он решил компенсировать это за счет русской 12-й армии.[279]

17 февраля, развивая свой успех в Восточной Пруссии, немцы начали очередное наступление, теперь уже на фронте русских 12-й и 1-й армий, имея в виду получить в результате прочное удержание линии Влоцлавск, Млава, Прасныш, Осовец.[280] Одной из главных целей противника был Прасныш. Город был пересечением важных шоссейных дорог и уже несколько раз переходил из рук в руки.[281] Русское командование, после того, что случилось с 10-й армией, считало это направление потенциально опасным, и собирало силы для прикрытия тылов Варшавы и Северо-Западного фронта. Однако к началу наступления здесь находился лишь I-й Туркестанский Армейский корпус и 63-я пехотная дивизия из состава XXVII-го Армейского корпуса. Эти соединения имели значительный некомплект и испытывали уже сложности со снабжением боеприпасами, прежде всего - со снарядами. Для того, что бы поддержать их, сюда были направлены I-й и II-й Сибирские Армейские корпуса.[282] 23 февраля два германских корпуса окружили и атаковали Прасныш, в гарнизон которого входила ослабленная 63-я пехотная дивизия. В 10 часов утра город был взят противником.[283]

Одновременно немцы попытались овладеть крепостью Осовец. Бои под крепостью начались еще 18 февраля, к ней под прикрытием крепостной артиллерии гатям над незамерзающими болотами отошла часть разбитых в Августовских лесах русских войск.[284] Русская оборона по реке Нарев и ее притоку Бобру опиралась на цепь укреплений от Новогеоргиевска, у впадения Нарева в Вислу до Гродно, на Немане, недалеко от истоков Бобра: Сероцк, Пултуск, Розан, Остроленка, Ломжа, Осовец. Взятие последнего пункта не только пробило бы брешь в этой линии, но и могло поставить под угрозу одну из двух основных железнодорожных путей, по которым шло снабжение Варшавы - Вильно-Гродно-Варшава, которая проходила в каких-либо 70 километрах от Осовца. Именно поэтому под форт германское командование перебросило тяжелую артиллерию, которая принимала участие во взятии Льежа, Намюра, Мобежа, Антверпена. Эти подразделения имели не только 11-ти и 12-ти дюймовые мортиры, но и 420-миллиметровые гаубицы.

Осадный парк был действительно внушительным: 17 батарей - 68 тяжелых орудий, из них одна батарея 420-мм. гаубиц(дальность полета снаряда - 14 км., его вес - 106 кг.), по 4 батареи 305-мм.(дальность полета снаряда - 12 км., его вес - 37 кг.) и 210-мм. гаубиц(дальность полета снаряда 11 км., его вес - 21 кг.), 5 батарей 150-мм. гаубиц, 3 батареи 107-мм. орудий. Кроме того, задействована была корпусная тяжелая и полевая артиллерия. В крепости находились 72 тяжелых орудия, в основном была представлена образцами 1877 года, уступавшими германским образцам в мощности(от 2,05 до 5,3 кг.) и дальнобойности(от 8,3 до 9,6 км.). Таким образом, немцы имели возможность безнаказанно обстреливать Осовец тяжелыми орудиями, находившимися вне пределов досягаемости русских пушек. Но ситуация изменилась, когда за 2 дня до начала осады в крепость из Кронштадта прибыли две морские 6-дюймовые пушки системы Кане. Их дальнобойность - 13,2 км. позволила вести контрбатарейную борьбу. 25 февраля германцы начали обстреливать маленькую русскую крепость, состоявшую из четырех фортов с фронтом обороны 3 на 4 километра.[285] С 27 февраля немецкий огонь стал ураганным, ослабевать он начал только с 3 марта.

Обстрелы чередовались с ударами авиации - на крепость сбрасывали бомбы и металлические стрелы. «Ужасное было впечатление при взгляде на крепость с высот южнее ее во время бомбардировки, - вспоминал один из офицеров гарнизона Осовца, - она вся была охвачена дымом, сквозь который то здесь, то там вспыхивало пламя разрывов, поднимавших высоко вверх фонтаны земли, деревья, бревна, а местами воды, причем вся земля содрогалась и от крепости шел сплошной гул, по временам прерываемый грохотом разрывов 12 и 16 1/2 дюймовых орудий, почему и казалось, что ничто не в состоянии устоять интенсивности и разрушительности бомбардировки.»[286] Было выпущено около 200 тысяч снарядов, на территории крепости насчитали около 30 тысяч воронок. «Внешний эффект бомбардировки был грандиозен, - вспоминал участник обороны, находившийся в верках форта, - снаряды поднимали высочайшие столбы земли и воды, образовывали огромные воронки диаметром 8-12 м.; кирпичные постройки разваливались, деревянные горели, слабые бетонные давали огромные отколы в сводах и стенах; проволочная связь была прервана, шоссе испорчено воронками, окопы и все усовершенствования на валах, как то: козырьки, пулеметные гнезда, легкие блиндажи, стирались с лица земли. Над крепостью нависли тучи дыма и пыли, которые проникали в казематы и затрудняли дыхание людей. Положение еще более ухудшилось, когда начался обстрел 42-см. бомбами.»[287]

Против них крепостные укрепления были полностью беззащитны. По счастью они успели сделать только 30 выстрелов и добиться 8 попаданий. Морские 6-дюймовые пушки 28 февраля несколькими залпами накрыли 2 германских 420-мм. гаубицы и склад боеприпасов к ним. Перед войной Осовец использовался как полигон для практических стрельб офицерской артиллерийской школы, несмотря на немногочисленность его гарнизона и проблемы с некомлектом кадров, имевшиеся имели прекрасную выучку. Оставшиеся две 420-мм. гаубицы немцы поспешно вывели из зоны огня и больше ими не рисковали. Этим объясняется то, что потери крепости оказались невелики: 12 тяжелых, 3 противоштурмовых орудия, 1 капонирная пушка. Немцам не удалось даже вывести весьма активно действовавшую броневую батарею, хотя в ее районе было обнаружено около 2 тысяч воронок.[288]

Взять крепость немцам не удалось. В результате Осовец в течение шести с половиной месяцев прикрывал 50-километровый участок между 10-й и 12-й русскими армиями. Причиной стойкости этой обороны было то, что относительно слабая крепость не была предоставлена собственным силам, она не была обложена кольцом осады, а долговременные позиции были усилены полевыми оборонительными. Это позволило увеличить глубину реальной обороны до 15 километров. Сама крепость, таким образом, превращалась в центральный опорный пункт системы обороны, в некое подобие будущих укрепленных районов.[289] Речные преграды на пути возможного немецкого наступления были вполне солидны - полноводный, широкий Неман и низменная долина Бобра, изобиловавшая множеством озер, болот, рукавов и стариц. С весны по осень она почти сплошь покрывалась водой и была почти непроходима. Считалось, что пехота может пройти здесь в нескольких участках только в засушливое лето или морозную зиму. Ополченцы Осовца сложили песню про эти места:

«Там, где миру конец

Стоит крепость Осовец

Там страшнейшие болота

Немцам лезть в них неохота.»[290]

Героическая оборона Осовца во многом способствовала успеху русского контрнаступления. К 20 февраля I-й и II-й Сибирские корпуса закончили переброску по железной дороге и сосредоточились в районе Сероцка и Острова. К вечере 23 февраля они подошли к Праснышу приблизительно на 18 километров. Однако, в виду того, что I-й Сибирский корпус был подчинен командующему 1-й армии, а II-й – 12-й, их дальнейшие действия оказались несогласованными. Командующий 12-й армии ген. Плеве планировал в результате совместных действий окружить немцев и нацеливал своих подчиненных прежде всего на действия против войск противника, в то время как командующий 1-й армией ген. от кав. А.И. Литвинов стремился к сохранению линии фронта. В результате до вечера 24 февраля перед II-м Сибирским корпусом так и не было поставлена задача по наступлению. Действовать, в соответствии с полученным приказом – занять Прасныш - он начал только 25 февраля. В результате одновременная атака города была сорвана, полностью окружить занимавший его I-й Резервный германский корпус, как и энергичное его преследование, не удалось. Тем не менее, 27 февраля 1915 г. противник был выбит из Прасныша, понеся при этом большие потери – количество пленных составило около 6 тыс. чел., было захвачено 58 орудий.[291]

На последнем этапе боев у немцев, очевидно, нарушилось правильное снабжение войск – начались перебои с обеспечением продовольствием и боеприпасами, что немедленно сказалось на морали войск и привело к росту сдавшихся в плен. «Все дороги, ведущие от Прасныша, - сообщал корреспондент «Русских Ведомостей» В.Я. Брюсов, - были заполнены отрядами конвоируемых пленных.»[292] Напряжение сил русских войск было исключительно высоким, но достигнутые результаты в Ставке оценивались как скромные. «Обидно, - писал 15(28 февраля) Сухомлинову Янушкевич, - что не удалось захватить Прасныш до сдачи наших. Расход патронов под Праснышем громадный. Но он не дал успеха.»[293] На самом деле это был чуть ли единственный успех в маневренной войне на русско-германском фронте, или, во-всяком случае, единственный случай крупного окружения немецких войск. Скептицизм не помешал штабу Главковерха заявить, что 16(29) февраля он закончил Праснышскую операцию победой, разгромив не менее, чем два германских корпуса и отбросив неприятеля к границе.[294] 18 февраля(2 марта) было объявлено и общее количество пленных, взятых под Праснышем – 10 тыс. чел.[295]

Эта победа в какой-то степени была компенсацией за предыдущие поражения. Угроза германского прорыва на этом участке фронта была быстро ликвидирована, а 2 марта начался контрудар 1-й, 12-й и 10-й русских армий с целью оттеснить немцев с линии рек Бобер и Нарев назад в Восточную Пруссию. Поскольку удержание этих позиций Гинденбург считал важным для подготовки своего будущего наступления в тыл русского Северо-Западного фронта, бои приняли чрезвычайно упорный характер.[296] Первая половина марта прошла в упорных боях, заставивших противника отступить к границе и перейти по всему фронту к обороне.[297] При наступлении в Восточной Пруссии любой успех и любая неудача покупались весьма дорогой ценой. Немцы отошли на старые, хорошо подготовленные на возвышенностях позиции, укрытые за колючей проволокой. Штурмовать их опять пришлось из болотистых низин, где не было укрытий.

«Наступать приходилось по местности совершенно открытой, с подъемом в сторону немецких окопов, - вспоминал участник этих боев, - земля была мерзлая и цепи, залегая от невыносимого огня, не могли окопаться и поголовно расстреливались... Потери в эти дни были колоссальны... Бой продолжался три дня. Три дня наши части поднимались, расстреливались, ложились и мерзли. В полдень верхний слой земли оттаивал и превращался в грязь. Гренадеры пользовались случаем и руками сгребали оттаивавшую грязь и устраивали род закрытия. К вечеру замерзали мокрые шинели, обращаясь в грязную кору. Винтовки стрелять не могли, ибо облепившая их грязь замерзала и винтовки обращались в дубины.»[298] Вскоре наступило теплое время, принесшее с собой распутицу. Даже для подвоза полевых кухонь приходилось использовать дополнительных лошадей. О каких-либо активных действиях в этих условиях не могло быть и речи.[299]

«Это уже третье несчастье, которое испытала русская армия в Восточной Пруссии за семь месяцев войны. – Писал 1 марта 1915 г. Нокс. – Все три взятые вместе лишили нас, пожалуй, 30 генералов, но стоили многих хороших полковых офицеров и до 250 000 чел. Они стоили нам свыше 500 орудий, а также столь необходимых винтовок, снаряжения, всех видов обозов, достаточного для того, чтобы снарядить пять армейских корпусов. Русская поговорка гласит, что, если ты гонишься за двумя зайцами, то не поймаешь ни одного. Русский Генеральный штаб начал кампанию с преследованием восточно-прусского зайца, но галицийский заяц с той поры стал гораздо более популярным… Русские офицеры в общем понимают, что Германия – это враг, который должен быть завоеван. Одна партия считает, что необходимым предварительным условием является систематическая оккупация Восточной Пруссии до Вислы, другая – что возможно вторжение в Силезию из Галиции и Юго-Западной Польши, если Восточная Пруссия будет обложена. Ни одно из этих решений не было принято, но достигнут своеобразный компромисс, возможно, вследствие влияния командиров двух «фронтов» на верховное командование. Говорят, что Великий Князь большой сторонник силезской идеи. Если это так – он должен был обложить Восточную Пруссию по линии Неман, Бобр и Нарев вместо того, чтобы посылать 10-ю армию вперед в пасть германской железнодорожной системы.»[300]

События в Восточной Пруссии в определенной степени способствовали преодолению колебаний Ставки. 1(14) марта Николай Николаевич-мл. отдал приказ о переходе в оборону на всем Северо-Западном фронте. На предложение Рузского организовать наступление между Неманом и Вислой, то есть на Восточно-Прусском направлении, ему дали возможность сделать это самостоятельно, без дополнительных подкреплений. Зато на Юго-Западном фронте начала формироваться новая 9-я армия в составе 4 корпусов и 4 кавалерийских дивизий, которая должна была быть отправлена в Карпаты. Иванов выделил для перехода через горы участок Кашау-Ужгород.[301] С конца декабря 1914 года войска 8-й армии генерала Брусилова уже вели бои в Карпатах, стремясь прорваться на Венгерскую долину. Сам Брусилов на первоначальном этапе боев считал, что главной целью операции его армии должно было быть максимальное привлечение внимания противника к этому направлению, собственно его сил явно не хватало для того, чтобы даже в случае взятия Дуклинского перевала, осуществить масштабное вторжение в Венгрию. Действия Брусилова получили полную поддержку со стороны Алексеева.[302] Определенные успехи в тяжелейшей горной войне, в обстановке германо-австрийского контрнаступления, начавшегося в январе 1915 года, не могли быть развиты, так имевшиеся резервы Ставки - Гвардейский, XV-й и III-й Кавказский - были направлены на Северо-Западный фронт.

В этой обстановке 19 марта Николай Николаевич-мл. опять меняет решение, главный удар должен был теперь наносить Юго-Западный фронт. Главковерх опять возвращается к идее организации совместного с сербской армией наступления в направлении на Будапешт. На равнинах Венгрии русская и сербская армии должны были соединиться. Их разделяло приблизительно 400 километров преимущественно Венгерской равнины и Карпатские горы.[303] Генерал Янушкевич поставил перед ген. Рузским задачу перейти к обороне, а ген. Иванову обойти через Карпаты линию Краков-Познань-Торн, двигаясь в направлении на Будапешт. Об этом он известил французского Главнокомандующего ген. Ж. Жоффра и императора, причем получил абсолютную поддержку со стороны последнего. Ставка преодолела свои колебания в отношении направления главного удара и сама уже торопила командование Юго-Западного фронта.[304] Иванов счел необходимым разъяснить свое видение ситуации сразу после получения распоряжения из Ставки. 6(19) марта он обратился к Рузскому: «Само по себе направление на Будапешт нельзя признать главным путем нашего наступления, оно является второстепенным, и только совокупность современных условий обстановки, ясно выраженных стремлений нашего противника, отчасти соображения политического характера заставляют придать временно этому направлению важное значение, успех коего окажет существенное влияние на ход событий на всем театре войны.»[305] Подобные рассуждения станут понятными, если учесть, что теперь подкрепления должны были идти в распоряжение Иванова, и поддерживать его должен был уже его сосед. Еще ранее, 3 марта, Данилов впервые запросил Рузского о возможности переброски дивизии среднего состава на Юго-Западный фронт. С действиями здесь связывались теперь большие надежды: «Вопрос имеет те сторону, что может втянуть в орбиту нашу нейтральные колеблющиеся государства, особенно если будет развит тот полу успех, который мы уже имеем в Восточных Карпатах и даже на Галицийском направлении. Положение там таково, что нужно дать еще толчок, чтобы австрийцы отхлынули назад. Сбор сил на этом направлении затрудняется необходимостью удерживать натиск австрийцев в районе Дуклинских перевалов, который имеет двоякую цель: освобождение Перемышля и недопуск переброски в Восточные Карпаты и Буковину.»[306]

Это решение было запоздалым, полностью форсировать горную преграду не удалось, хотя здесь, на Юго-Западном фронте была одержана серьезная победа – был взят Перемыль. Этот успех пришелся как нельзя вовремя для того наступления, которое Ставка начала на внутреннем фронте.

 

Олег Айрапетов

 

Часть I | Часть II | Часть III

 

---

[1] Бонч-Бруевич М.[Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. М.1921. Ч.I. С.24.

[2] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии в 1915 году. М.-Л.1927. СС.18-21.

[3] Зайончковский А.М. Мировая война 1914-1918 гг. М.1938. Т.1. СС.264-265.

[4] Бонч-Бруевич М.[Д.] Потеря... М.1921. Ч.I. С.27.

[5] Самойло А.А. Две жизни. М.1958. С.155.

[6] Бонч-Бруевич М.[Д.] Потеря... М.1921. Ч.I. СС.35; 39; 41.

[7] Knox A. With the Russian army 1914-1917. Lnd. 1921. V.1.P.280.

[8] Зайончковский А.М. Мировая война 1914-1918 гг. М.1938. Т.1. СС.262-263.

[9] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... СС.20; 23.

[10] Епанчин Н.А. На службе трех императоров. М.1996. СС.412; 417.

[11] Сергеевский Б.Н. Пережитое. 1914. Белград. 1933. С.173.

[12] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... С.38.

[13] Каменский М.П.(Супигус) Гибель XX корпуса 8/21 февраля 1915 года(По архивным материалам штаба 10 армии). Пгр.1921. С.22.; Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... С.23.

[14] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.16.

[15] Будберг А.П. Из воспоминаний о войне 1914-1917 гг. Третья восточно-прусская катастрофа. 25 янв. - 8 фев. 1915 г. Сан-Франциско.(193?). С.7.

[16] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... С.30.

[17] Будберг А.П. Ук.соч. С.9.

[18] Успенский А.А. На войне. Восточная Пруссия - Литва. Каунас. 1932. С.148.

[19] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.16.

[20] Епанчин Н.А. Ук.соч. С.413.

[21] Русские Ведомости. 31 янв. 1915 г. №25. С.3.

[22] Успенский А.А. Ук.соч. СС.149-151.

[23] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... С.30.

[24] Будберг А.П. Ук.соч. С.10.

[25] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.16.

[26] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... СС.23-24.

[27] Хольмсен [И.] [А.] Мировая война. Наши операции на Восточно-Прусском фронте зимою 1915 г. Воспоминания и мысли. Париж. 1935. СС.36-37.

[28] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... С.42.

[29] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.24.

[30] Епанчин Н.А. Ук.соч. СС.414-416.

[31] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.17.

[32] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С. 38.

[33] Там же. С.43.

[34] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Гибель XX Армейского корпуса в Августовских лесах. Из дневника начальника дивизии.// Военный сборник Общества ревнителей военных знаний(далее ВС ОРВЗ). Белград. 1924. Кн.5. С.261.

[35] Епанчин Н.А. Ук.соч. С.417.

[36] Будберг А.П. Ук.соч. С.16.

[37] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.39; 43-44.

[38] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... С.36.

[39] Епанчин Н.А. Ук.соч. С.412.

[40] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.30-32.

[41] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.46.

[42] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... СС.38-39.

[43] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.48.

[44] Будберг А.П. Ук.соч. С.12.

[45] Там же.

[46] Кочубей В.[В.] Об одной второочередной дивизии.// Часовой. Париж. 1960. №405. С.21.

[47] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.45.

[48] Белолипецкий В.Е. Зимние действия пехотного полка в Августовских лесах 1915 г. М.1940. С.13.

[49] Будберг А.П. Ук.соч. С.18.

[50] Епанчин Н.А. Ук.соч. С.410.

[51] Будберг А.П. Ук.соч. С.15.

[52] Там же. С.18.

[53] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.34-35.

[54] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.47.

[55] Будберг А.П. Ук.соч. С.18.

[56] Редерн Г. Зимняя операция в районе Мазурских озер. Пгр.1921. С.15.

[57] Hoffman M. War diaries and other papers. Lnd. [1929]. Vol.1. P.48.

[58] Hidenburg P. Out of my life. NY.1921. Vol. 1. P.164.

[59] Asprey R. The German High Command at War. Hindenburg and Ludendorf and the First World War. Lnd.1994. PP.151-152

[60] Фалькенгайн Э. Верховное командование 1914-1916 в его важнейших решениях. М.1923. С.21.

[61] Asprey R. Op.cit. P.129.

[62] Бекман В. Немцы о русской армии. Прага. 1939. СС.10-11.

[63] Роковые решения вермахта. Ростов н/Д. 1999. С.76.

[64] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.27-28; 49.

[65] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.30.

[66] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... С.25.

[67] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.38.

[68] Редерн Г. Ук.соч. СС.13-14; 16.

[69] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.51.; Asprey R. Op.cit. P.164.

[70] Попов К. Воспоминания кавказского гренадера. Белград.1925. СС.70-71.

[71] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.51.

[72] Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914-1918 гг. М.1923. Т.1. С.100.; Churchill W. The Unknown war. The Eastern front. NY. 1932. P.292.

[73] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.52.

[74] Public Records Office. War office. 106/1055. L.1.

[75] Людендорф Э. Ук.соч. М.1923. Т.1. С.100.

[76] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.52-53.

[77] Спиридович А.И. Великая Война и Февральская Революция 1914-1917. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.87.

[78] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.186

[79] Епанчин Н.А. Ук.соч. С.415.

[80] Епанчин Н.А. Ук.соч. С.415.; Там же. Будберг А.П. Ук.соч. С.19.

[81] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.33.; Сергеевский Б.Н. Ук. соч. С.173.; Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.41.

[82] Редерн Г. Ук.соч. С.19.

[83] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.36-37.

[84] Редерн Г. Ук.соч. С.20

[85] Будберг А.П. Ук.соч. С.20.; Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.53-54; 57.

[86] Будберг А.П. Ук.соч. СС.22-23.

[87] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.55.

[88] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.42.

[89] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.46; 56.

[90] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.187.

[91] Там же. СС.187-188.

[92] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.56.

[93] Будберг А.П. Ук.соч. С.25.

[94] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.58.

[95] Там же. С.59.

[96] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.49.

[97] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.59.

[98] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.53.

[99] Там же. С.188.

[100] Там же. С.190.

[101] Будберг А.П. Ук.соч. С.26.

[102] Голос Москвы. 6(19) янв. 1915 г. №4. С.6.

[103] Будберг А.П. Ук.соч. С.26.

[104] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.81.

[105] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.59.

[106] Епанчин Н.А. Ук.соч. СС.415-416.

[107] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.61.

[108] Епанчин Н.А. Ук.соч. С.418.

[109] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.57.

[110] Будберг А.П. Ук.соч. С.25.

[111] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.60.

[112] Будберг А.П. Ук.соч. С.26.

[113] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.77.

[114] Успенский А.А. Ук.соч. С.174.

[115] Будберг А.П. Ук.соч. С.29.

[116] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.64.

[117] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.32; 183.

[118] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.76.

[119] фон Дрейер В.Н. На закате империи. Мадрид. 1965. С.161.

[120] Редерн Г. Ук.соч. С.23.

[121] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. СС.8-9.

[122] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.66.

[123] Кочубей В.[В.] Ук.соч.// Часовой. Париж. 1960. №405. С.21.

[124] Редерн Г. Ук.соч. С.28.

[125] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.66.

[126] Будберг А.П. Ук.соч. С.27.

[127] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.61; 68.

[128] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.21.

[129] Епанчин Н.А. Ук.соч. С.420.

[130] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.66.

[131] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.68.

[132] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.73.

[133] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.22.

[134] Будберг А.П. Ук.соч. СС.40-41.

[135] Б. Б-ий[Бучинский Б.И.] Суд над Мясоедовым(Впечатления очевидца).// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14. СС.132-133.

[136] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.67-68.

[137] Б. Б-ий[Бучинский Б.И.] Ук.соч.// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14. С.134.

[138] Редерн Г. Ук.соч. С.26.

[139] Будберг А.П. Ук.соч. С.33.

[140] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.63; 68.

[141] Людендорф Э. Ук.соч. М.1923. Т.1. С.102.

[142] Редерн Г. Ук.соч. С.22.

[143] Людендорф Э. Ук.соч. М.1923. Т.1. СС.102-103.

[144] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.89.

[145] Успенский А.А. Ук.соч. С.175.

[146] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.263.

[147] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.14.

[148] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.73-74.

[149] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.33.

[150] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.89.

[151] Успенский А.А. Ук.соч. С.176.

[152] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.77.

[153] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.15.

[154] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.83.

[155] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. СС.263-264.

[156] Успенский А.А. Ук.соч. С.177.

[157] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.77.

[158] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.265.

[159] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.94.

[160] Там же. СС.265-266.

[161] Редерн Г. Ук.соч. С.31.

[162] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.81.

[163] Там же. С.82.

[164] Там же.

[165] Будберг А.П. Ук.соч. С.30.

[166] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.81-82.

[167] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.83.

[168] Будберг А.П. Ук.соч. С.30.

[169] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.83; 158; 161.

[170] Будберг А.П. Ук.соч. С.33.

[171] Редерн Г. Ук.соч. СС.32-33.

[172] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.113-114.

[173] Будберг А.П. Ук.соч. С.35.

[174] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.96-97.

[175] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.92.

[176] Там же.

[177] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.69.; Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.270.

[178] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.93.

[179] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.72.

[180] Будберг А.П. Ук.соч. С.47.

[181] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.158.

[182] Будберг А.П. Ук.соч. СС.35-36.

[183] Там же. С.37.

[184] Там же.

[185] Там же. СС.38-39.

[186] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.112.

[187] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.93; 97.

[188] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.113.

[189] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.103.

[190] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.111-112.

[191] Там же. С.113.

[192] Будберг А.П. Ук.соч. СС.37; 44.

[193] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.266.

[194] фон Дрейер В.Н. Ук.соч. С.162.

[195] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.115.

[196] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.101; 115-116.

[197] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.116.

[198] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.116.

[199] фон Дрейер В.Н. Ук.соч. С.162.

[200] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.95.

[201] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. СС.267-268.; Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.117; 132; 141.

[202] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.122; 129-130; 165.; Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.159.

[203] Редерн Г. Ук.соч. СС.40-41.; Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.135-136.; Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.124-125; 146.

[204] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.59.

[205] Будберг А.П. Ук.соч. СС.40-41.

[206] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.59.

[207] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.132.

[208] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.121-122.

[209] фон Дрейер В.Н. Ук.соч. С.162.

[210] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.116-117; 133-134.

[211] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. СС.40; 42.

[212] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.270.

[213] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.109.

[214] Успенский А.А. Ук.соч. СС.199-203.

[215] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.135.

[216] Будберг А.П. Ук.соч. СС.42-43.

[217] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.93.

[218] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.100-101; 117.

[219] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.159.

[220] Будберг А.П. Ук.соч. С.43.

[221] Там же. СС.44-45.

[222] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. СС.58; 60; 66.

[223] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.149.

[224] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.279.

[225] Успенский А.А. Ук.соч. С.217.

[226] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.162-164.

[227] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.29.

[228] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.164; 181.

[229] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.143.

[230] Будберг А.П. Ук.соч. С.47.

[231] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.72.; Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.181-183.

[232] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.118.

[233] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.172-173.

[234] Там же. СС.177-178; 183.

[235] Там же. С.185.

[236] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.279.; Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.137.

[237] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.63.

[238] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.185.

[239] Успенский А.А. Ук.соч. СС.207; 212.; Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. СС.271; 281.

[240] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.192.

[241] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.69.; Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.270.; Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.100-101.

[242] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.283.

[243] фон Дрейер В.Н. Ук.соч. С.166.

[244] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. СС.69-70.

[245] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.150.

[246] фон Дрейер В.Н. Ук.соч. С.167.

[247] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.192-194.

[248] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.151.

[249] Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.279.

[250] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.195-196.

[251] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. СС.122-123; 155.

[252] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.198.

[253] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.78.

[254] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.154.; Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.198.

[255] фон Дрейер В.Н. Ук.соч. СС.166-167.

[256] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. СС.202; 301-302.

[257] Успенский А.А. Ук.соч. С.219.

[258] Людендорф Э. Ук.соч. М.1923. Т.1. С.104.

[259] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. СС.59-60.

[260] Редерн Г. Ук.соч. С.43.

[261] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.72.

[262] Будберг А.П. Ук.соч. СС.47-48.

[263] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.203.

[264] Успенский А.А. Ук.соч. С.225.

[265] Коленковский А.[К.] Зимняя операция в Восточной Пруссии... С.138.

[266] Успенский А.А. Ук.соч. С.223.

[267] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.165.; Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.194

[268] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// Красный архив(далее КА). М. 1923. Т.3. С.29.

[269] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.165.; Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.194

[270] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. С.81.

[271] Каменский М.П.(Супигус) Ук.соч. С.166.

[272] Белолипецкий В.Е. Ук.соч. СС.79-80.; Розеншильд-Паулин А.[Н.] Ук.соч.// ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5. С.283.; фон Дрейер В.Н. Ук.соч. СС.167-175.

[273] Русский инвалид. 8 февр. 1915 г. №31. С.1.

[274] Там же. 10 февр. 1915 г. №32. С.1.

[275] Там же. 11 февр. 1915 г. №33.С.1.

[276] Блом М. Военное обозрение.//ВС. 1915.№3. С.224.

[277] PRO. War office. 106/1055. L.3.

[278] Редерн Г. Ук.соч. СС.53-54.; Asprey R. Op.cit. P.177.

[279] Asprey R. Op.cit. P.164.

[280] Борисов А. Праснышская операция.//Военно-исторический журнал(далее ВИЖ).1941.№3. СС.28-29.

[281] Корольков Г.[К.] Праснышское сражение. Июль 1915 года. М.-Л. 1928. С.9.

[282] Борисов А. Ук.соч.//ВИЖ.1941.№3. СС.28-29.

[283] Там же. С.31.

[284] Хмельков С.А. Борьба за Осовец. М.1939. С.56.

[285] The Times History of the War. Part 44. Vol.4. June 22, 1915. P.193.; Studia i Materialy... SS.253; 272.; Хмельков С.А. Ук.соч. СС.58-60.

[286] Буняковский В. Краткий очерк обороны крепости Осовца в 1915 г. // ВС ОРВЗ Белград. 1924. Кн.5./ С.299.

[287] Хмельков А.С. Ук.соч. С.62.

[288] Барсуков Е.З. Русская артиллерия в Мировую войну 1914-1918 гг. М.1938. Т.1. С.139; Хмельков А.С. Ук. соч. С.67.

[289] Строков А.А. Ук. соч. С.285.

[290] Хмельков С.А. Ук.соч. С.5.

[291] Борисов А. Ук.соч.//ВИЖ.1941.№3. СС.33-34.

[292] Русские Ведомости. 24 февр. 1915 г. №44. С.3.

[293] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.32.

[294] Русский инвалид. 17 февр.1915 г. №38. С.1.

[295] Там же. 18 февр. 1915 г. №39. С.1.

[296] Борисов А. Ук.соч.//ВИЖ.1941.№3. С.35.

[297] Зайончковский А.М. Мировая война 1914-1918 гг. М.1938. Т.1. СС.276-277.; Строков А.А. Ук. соч. С.286.

[298] Попов К. Ук. соч. С.83.

[299] Там же. С.87.

[300] PRO. War office. 106/1055. L.3.

[301] Бонч-Бруевич М.[Д.] Потеря... М.1921. Ч.I. С.41; 61.

[302] Брусилов А.А. Ук. соч. С.127.

[303] Joffre J. Op.cit. Lnd.1932. Vol.2. P.367.

[304] Зайончковский А.М. Мировая война 1914-1918 гг. М.1938. Т.1. С.278.; Бонч-Бруевич М.[Д.] Потеря... М.1921. Ч.I. С.79.

[305] Горлицкая операция. Сборник документов мировой империалистической войны на русском фронте(1914-1917 гг.). М.1941. С.26.

[306] Бонч-Бруевич М.[Д.] Потеря... М.1921. Ч.I. С.69.