«Дело Мясоедова». XX век начинается... Часть III

Опубликовано: 11 июня 2012

Автор: Олег Айрапетов

первая мировая война , олег айрапетов , российская империя , дело мясоедова

Завершение истории.

Как некомпетентность и безответственность начальства искупаются клановой солидарностью его подчиненных.

В начале 1915 г., после поражения 10-й армии, положение Главковерха было довольно сложным, и он стремился отвести от себя ответственность за катастрофу 10-й армии в Восточной Пруссии.

Именно в этой борьбе Николай Николаевич-мл. положил начало новой волне шпиономании печально знаменитым «делом Мясоедова».[1] В тылу она впервые возникла еще в первые дни войны, когда чуть ли не в каждом немце видели шпиона.[2] В самом начале боевых действий в Восточной Пруссии в 1914 году, войска также были склонны к излишней подозрительности. Участвовавший во втором походе в эту германскую провинцию в чине капитана А.И. Верховский вспоминал, как это происходило: «Показалось подозрительным, почему при подходе главных сил слева от дороги завертелось крыло мельницы. Шпиономания в то время охватила всех. Считалось, что немцы все могут и всем пользуются. Мельница была немедленно сожжена. Затем подозрение возбудила какая-то точка на фабричной трубе, стоявшей при входе в городок Бялу. Труба несколькими пушечными выстрелами была свалена и с грохотом обрушилась на окружающие строения.»[3] В сентябре 1914 г. на паровой фабрике в Друскениках был дан обычный сигнал к работе – свисток. Под городом шел артиллерийский бой. Толпа бросилась искать сигналившего неприятелю шпиона и вскоре нашла глухонемого немца, который и был убит.[4] Это происходило на собственной территории. Что говорить о том, что творилось на вражеской?

Немецкие селения казались центрами непонятной таинственной угрозы, пресса писала о ночных обстрелах из домов крестьян, нападениях на русских солдат и офицерах, передвигавшихся по одиночке и т.п. «Наши солдаты, например, - писал Брюсов, - глубоко убеждены, что немцы отравляют колодцы, хотя вряд ли это осуществимо уже в силу технических трудностей. Во всяком случае, немцы стреляют из окон по проходящим русским, ночью пытаются зарезать сонных и т.п.»[5] Примерно то же самое, по свидетельству очевидца, происходило и на Юго-Западном фронте: «Для войны нужна ненависть, а нашим солдатом владеют какие угодно чувства, но только не ненависть. И вот ее старательно прививают. Дни и ночи толкуют нам о шпионах... И достаточно тени подозрения, чтобы сделаться жертвой шпиономании. Жертвой невинной и заранее обреченной.»[6] И конечно же, слухами о шпионах была переполнена столица.[7]

Подобные настроения были свойственны любой армии и любой стране на первом этапе этой войны. В 1910 году А.А. Свечин блестяще описал в своей статье «Желтая опасность», опубликованной в «Русском инвалиде» негативное влияние этого явления: «Надо опасаться легенд о шпионах - они разъедают то доверие друг к другу, которым сильно государство... Сеется страх перед шпионами; создается какая-то тяжелая атмосфера общего предательства; в народной массе ежедневно тщательно культивируется тупая боязнь; а страх измены - нехороший страх(выделено авт. - А.О.); все это свидетельствует прежде всего о растущей неуверенности в своих силах... Ум человеческий отказывается искать простых объяснений грозным явлениям. Серьезные неудачи порождают всегда и большие суеверия. В числе таковых, тесно связанных с поражением, наиболее видное место занимают суеверия о шпионах... Жертвы нужны - человеческие жертвы - объятому страхом людскому стаду.»[8] И уж, конечно, шпиономания не была исключительно русским явлением.

В начале войны подобная истерия охватила и Германию, хотя в германской прессе были запрещены какие бы то ни было сообщения о шпионаже.[9] Слухи о русских, английских и французских шпионах, которые разъезжают по стране, выведывая секреты и распространяя в источниках тиф, привели к насилию над гражданами этих государств, которых война застала в Германии. Местные власти, состоявшие из гражданских преимущественно чиновников пошли на нарушение устоявшейся традиции. «Мероприятия их состояли преимущественно в публичных предостережениях. - Вспоминал Николаи. - Население слышало впервые об этих вещах из уст властей. Следствием этого была по всей Германии дикая шпионобоязнь, приводившая к смешным, а иногда и к серьезным явлениям. Во время сильнейшего национального возбуждения самые бессмысленные слухи распространялись с быстротой молнии. Особенно разрушительно действовало сообщение, что по Германии ездят автомобили с золотом для целей вражеской разведки. Задерживали каждый автомобиль и брали седоков под огонь. При этом потеряли жизнь и ехавшие по делам службы высшие чиновники.»[10]

Нечто подобное происходило и в Англии. В Австро-Венгрии в начале войны опасения шпионской активности со стороны Сербии привели к тому, что в Вене были арестованы и чуть было не отданы под суд в качестве сербских агентов сотрудники немецкого адмиралтейства, перевозившие золото в Константинополь для командующего эскадрой Средиземного моря контр-адмирала В. Сушона.[11] Во Франции также не чурались объяснять катастрофы на фронте происками германской агентуры. Но нигде и никто не обвинял в контактах с представителями вражеской разведки не только Военного министра, но даже и представителей среднего генералитета. Все это действовало особенно тяжело в обстановке, когда страна и армия вовсе не были едины в понимании задач, стоявших перед ними в этой войне. Николаи писал о позиции, занятой по отношении к немцам: «Недружелюбное отношение поляков, литовцев и балтийцев могло объясниться тем, что театром военных действий была их родина. Равнодушие русского солдата имело, однако, и оборотную сторону. Ему не доставало военного воодушевления, пленные не знали, какую цель должна преследовать война с Германией. Для истинно-русского солдата не играли никакой роли ни идеи реванша и освобождения отечества от вступивших в него немцев, с помощью которых французское правительство успешно поднимало настроение своих войск, ни экономическая и политическая конкуренция Германии, в которой был убежден каждый английский солдат. Он исполнял свой долг, не задавая вопросов.»[12]

Столичная общественность подсказывала ему таковые. Повторялась ситуация 1904-1905 гг. Может быть, это объяснялось тем, что война в России не затронула жизненно важных культурных и политических центров. П.Н. Милюков вспоминал: «... набросанная нашим поэтом картина - в столицах «гремят витии», а в глубине России царит «вековая тишина» - эта оставалась верной. В войне 1914 г. «вековая тишина» получила распространенную формулу в выражении: «Мы - калуцкие», то есть до Калуги Вильгельм не дойдет.»[13] Однако чувство опасности отсутствовало и у «витий». В Петрограде не были слышны германские орудия, Москву не бомбили цеппелины, угроза не была столь реальной как во Франции и Англии, что армия и тыл не жили единой жизнью: «Жизненные центры оставались отделенными огромными пространствами от биения боевого пульса, от крови, пожарищ, от зовущего к мщению зрелища опустошения вчера ещё цветущих округов, от всех потрясающих впечатлений немецкой войны на истребление.»[14] Чувство безопасности развращало. В не меньшей мере оно развращало высшее военное руководство, искавшее после разгрома армии Сиверса козлов отпущения. Великий Князь больше не хотел брать на себя ответственность за поражение в Восточной Пруссии, как это он сделал после катастрофы армии Самсонова и поражения Ренненкампфа в начале войны.

Бонч-Бруевич, как генерал-квартирмейстер штаба Северо-Западного фронта, прекрасно понимал, что и почему случилось с 10-й армией и с XX-м корпусом. Влияние этого генерала на все более слабевшего больного Рузского было весьма велико. Среди подчиненных в штабе он имел репутацию человека упорного, упрямого и волевого.[15] Весьма двусмысленные качества его характера, судя по всему, также остались при нем. Болезни Главнокомандующего, по его мнению, часто носили «дипломатический характер», и Бонч-Бруевич никак не мог понять, действительно ли болел Рузский(для других это было очевидно).[16] Но генерал-квартирмейстер фронта понял другое. Бонч-Бруевича не без оснований называли «великим визирем» фронтового штаба. Между тем, идея наступления 10-й и 12-й армий фактически принадлежала ему, и он отнюдь не собирался теперь нести за нее ответственность, тем более, что следствием по делу гибели XX-го корпуса формально руководил все тот же Рузский.[17] В этой обстановке это означало, что реально возглавлял и направлял следствие именно Бонч-Бруевич. Никогда не страдая, по его позднейшему признанию, шпиономанией, он сразу же после вступления в должность уяснил, что необходимо активно бороться со шпионами. Теперь наступало время для проявления этих убеждений.[18]

Поражение 10-й армии взволновало общество – практически сразу же в тылу поползли самые разнообразные слухи, объяснявшие случившееся, в том числе и о вездесущих шпионах. Немецкие фамилии Сиверса и Будберга также сразу же вызвали у многих подозрение. «Общественное мнение требовало наказания «шпионов», - вспоминал старший адъютант штаба Ковенской крепости подполковник Б.И. Бучинский, - и если их не могли найти, то надо было выдумать.»[19] Обществу, ожидавшему в августе 1914 г. победоносного окончания войны до Рождества, необходимо было дать объяснения. «Они были найдены в деятельности «предателей, - вспоминал военный прокурор полковник фон Раупах, ведший дело Мясоедова, - и процессы об измене волной стали разливаться из Ставки после каждой крупной военной неудачи… Искусственно создавалось общее убеждение, что высший командный состав с Великим Князем Николаем Николаевичем и его начальником штаба генералом Янушкевичем во главе не могли быть ответственными за неудачи, когда их окружала измена и предательство.»[20]

7(20) февраля 1915 г. под суд был отдан ген. Епанчин[21], но он удивительно быстро и энергично начал доказывать, что, выполняя приказы командования, сделал все, что возможно было сделать. Назначенный следователем генерал от инфантерии Л.-О.О. Сирелиус провел расследование, подтвердившее правоту слов обвиняемого.[22] Вслед за ним в поражении был обвинен исполнительный Сиверс.[23] 27 февраля он был смещен с поста командующего 10-й армией.[24] Фактически ему вменялось в вину то, что он не взял на себя риск нарушить приказ штаба фронта. В высшей степени показательно, что следствие обошло своим вниманием Будберга – его даже не привлекли к даче показаний.[25] Удивляться не приходится. При таком подходе к этому делу Будберг был не нужен. На роль козла отпущения он не годился, и не только потому, что был прав, и с самого начала кризиса последовательно занимал абсолютно верную позицию. Сомнительно, что над человеком, принадлежащим к такой фамилии и обладавшим такими связями в гвардейской среде, можно было бы запросто расправиться. Будберга было гораздо удобнее игнорировать, или вывести из игры хотя бы на время. Характерно, что сразу же после смещения руководства 10-й армии, т.е. уже в начале марта 1915 г., в Петрограде стала распространяться информация о том, что Будберг сошел с ума.[26]

Многие ожидали, что именно Сиверс и Будберг будут привлечены к суду, но вскоре о них перестали говорить.[27] На роль главного злодея в шпионской истории ни командующий 10-й армии, ни начальник его штаба явно не годились. В таком случае обвинение неизбежно пало бы и на Ставку, то есть на Верховного Главнокомандующего, который и назначил их на эти должности. Даже вывод об их некомпетентности бросал тень на репутацию Николая Николаевича-младшего и уводил внимание общества в сторону от направления, желательного для Великого Князя и его сторонников. Но кто мог занять место козла отпущения, ответственного за грехи великокняжеской Ставки? На эту роль был выбран подполковник Мясоедов, случайно оказавшийся именно в штабе 10-й армии. Этот офицер в начале войны числился в отставке, тем не менее, он попытался сделать все возможное для того, чтобы попасть на фронт. Мясоедов попытался получить для направления на фронт рекомендацию Сухомлинова, разумеется, вполне достаточную для такого назначения.[28] Это было бы официальным подтверждением его невиновности, что, кстати, соответствовало результатам предвоенного следствия, проведенного в 1912 г.[29]

29 июля(11 августа) 1914 г. Мясоедов писал Военному министру: «В виду наступающих дней тяжких испытаний я обращаюсь к Вам с просьбою простить мне по христиански мои против Вас погрешения, вольные и невольные, и разрешить мне еще раз послужить Царю и Родине и дать возможность пожертвовать за них жизнью в действующей армии, а детям оставить честное имя.»[30] Но Военный министр уклонился от активной поддержки своего бывшего подчиненного. В тот же день он ответил, что не имеет ничего против этого предложения, но Мясоедову следует подать соответствующее прошение в установленном порядке.[31] Для этого уже в августе 1914 г. Мясоедов обратился к ген. П.Г. Курлову, обращая внимание на свое хорошее знание немецкого языка, и, после многолетней службы в Вержболово, и Восточной Пруссии, а также прилегающих к ней районов Российской империи.[32] Но шеф корпуса жандармов не испытывал к нему особой симпатии(сказывалась довоенная репутация), и отказался принять Мясоедова на службу.[33] Отказались и те штабы, которым он обращался с таким же предложением после этой просьбы. Некоторое время ему пришлось командовать несколькими ротами ополчения, занятыми на работах в тылу.[34]

13(26) октября в Мясоедове, как в специалисте, заинтересовалось командование 10-й армии. 13(26) октября 1914 г. Будберг согласился взять его переводчиком в штаб армии «с возложением затем поручений по разведке». 1(14) ноября вышел приказ об этом назначении, а 9(22) ноября подполковник выехал из Петрограда к месту своей новой службы. Следует отметить, что за Мясоедовом пока что следовал шлейф человека Сухомлинова и его предпочитали не держать собственно в штабе, опасаясь, что Военный министр будет слишком уж посвящен в подробности повседневной штабной службы. Мясоедов был отправлен поближе к фронту, в район Иоганисбурга.[35] Похоже, что его это не очень расстраивало. Мясоедов служил переводчиком при отделении контрразведки и организовывал разведывательную деятельность за линией фронта.[36] Особенно эффективным оказались налаженные набеги в тыл противника за «языком», в которых принимал участие и сам Мясоедов, допрос военнопленных и аналитическая обработка полученных данных. Впрочем, ему не всегда сопутствовал успех. Информационную сеть на территории противника наладить не удалось – предвоенные знакомые и партнеры не хотели восстанавливать контакты в условиях, когда за них можно было поплатиться перед военно-полевым судом.[37] Тем не менее, служба Мясоедова до ареста не вызывала никаких нареканий, наоборот, командование отмечало его вклад в успешность организации войсковой разведки, а также храбрость, проявленную под огнем, когда «он показывал пример и ободрял разведчиков, действовавших против более сильного составом неприятеля».[38]

Поначалу версия о связях Мясоедова с германской разведкой основывалась даже не на фантастических показаниях подпоручика 23-го Низовского пехотного полка Якова Павловича Кулаковского, который попал в плен во время окружения армии Самсонова, и там решил сотрудничать с германской разведкой.[39] Последняя пошла на вербовку и якобы дала этому младшему офицеру задание подготовить убийство Великого Князя Николая Николаевича-мл., уговорить коменданта Новогеоргиевска или одного из его помощников сдать крепость, а потом разжечь антирусские настроения в Польше и на Украине. Для осуществления этих мюнхгаузеновских планов Кулаковскому был дан связной в Петрограде, каковым, якобы и оказался Мясоедов.[40] На первичную подготовку всех этих планов Кулаковскому, по его словам, было дано 4 недели и определено жалованье - 2000 марок в месяц. Получив для переезда в Швецию немецкий паспорт, он выехал в Стокгольм, а 17(30) декабря 1914 г. прибыл в столицу и обратился в Генеральный штаб с повинной. Начались допросы, которые поначалу вело Петроградское контрразведывательное отделение. Фамилия Мясоедова на первых двух допросах не прозвучала.[41]

Контрразведывательное отделение с 1910 г. возглавлял подполковник(в 1915 г. – полковник) В.А. Ерандаков. Это был способный жандармский офицер, имевший, однако, ряд отрицательных служебных и личных качеств, в том числе – склонность к провокации, беспринципность и честолюбие и собственному «кланостроительству»(Ерандаков был донским казаком и старался держать в своем отделении земляков).[42] В 1911-1912 гг. он соперничал с Мясоедовым, хотя внешне поддерживал дружеские с ним отношения, которые в 1915 г. объяснил необходимостью… личного за ним наблюдения.[43] Работа контрразведки в Петрограде вызывала с начала войны вызывала многочисленные нарекания, положение Ерандакова в начале 1915 г. стало шатким[44], Сухомлинов также уже не испытывал к нему симпатий, считая его человеком «не вредным», но «не обширного ума».[45] Из всех показаний Кулаковского доверие вызывает лишь одно – то, что он заинтересовал немцев рассказами о своих связях с анархистами, к которым, якобы принадлежал и он, и его родственники.[46] Во-всяком случае, весьма скудные немецкие источники, проливающие свет на его пребывание в плену, утверждают, что Кулаковскому было поручено установить связь с революционерами, собрать информацию о настроении в Петрограде и вернуться.[47] Но, очевидно, подобного рода мелочи не вызвали интереса в контрразведке. Возможно, Ерандаков решил укрепить свое положение и перейти в стан Главковерха. В таком случае, «гвоздем» дела при первых допросах, которые вели контрразведчики, вполне естественно должно было стать разоблаченное покушение на Николая Николаевича. Следует отметить, что по мере дальнейшего развития этого дела у Военного министра стали нарастать подозрения по отношению к возможному «перебежчику», которые поддерживал и его информатор в Ставке – ген. Н.Н. Янушкевич.[48] Интересно, что Кулаковский вскоре отказался от своих показаний о подготовке покушения, а всю эту историю объяснил своим желанием вызвать интерес у начальника Главного штаба. Об угрозе жизни Главковерха забыли но все остальные, не менее фантастические показания, были приняты на веру.[49]

Фамилия Мясоедова, по версии Кулаковского(или по подсказанной ему версии) – его связника в России, прозвучала только на третьем допросе, 24 декабря 1914 г.(5 января 1915 г.). Одновременно вновь возникла еврейская тема – Кулаковский рассказывал об издевательствах над русскими пленными и о том, что евреи активно используются немецкой разведкой.[50] Эти показания ложились на благодатную тему – с самого начала войны на фронте прочно установилось мнение, авторитетно подтверждаемое Ставкой, что евреи чуть ли не поголовно занимаются шпионажем.[51] «Военные были озлоблены. – Вспоминал о своем посещении полосы Юго-Западного фронта осенью 1914 г. Спиридович. – Отдельные случаи обобщались. Вина отдельных изменников переносилась на все еврейское население. Евреев стали выселять из районов военных действий. Стали гнать внутрь России. В Ставку летели донесения и жалобы со всех сторон, и Ставка обрушилась на еврейство рядом строгих репрессивных мер. Душою их был генерал Янушкевич. Многим в тылу эти меры казались жестокими и несправедливыми, на фронте же часто их считали еще недостаточными.»[52]

В Галиции, где евреи в целом встретили русские войска недоброжелательно[53], по отношению к ним такого рода меры принимали гораздо более жесткий характер, не смотря на то, что каких-либо проявлений враждебности со стороны их не наблюдалось.[54] 13(26) февраля 1915 г. генерал-губернатор Галиции генерал-лейтенант граф Г.А. Бобринский в целях борьбы со шпионажем издал приказ, запрещавший въезд на эту территорию «лицам еврейской национальности» и их переезд из одного уезда в другой. Нарушение этого запрета наказывалось штрафом в 3 тыс. рублей или 3-месячным тюремным заключением.[55] В прифронтовой полосе издавались гораздо более жесткие распоряжения. Так, например, к 14(27) февраля 1915 г. из-под осажденного Перемышля во внутренние районы России было выслано около 7 тыс. евреев.[56] «Еврейское население, - гласил приказ №2381, изданный штабом Юго-Западного фронта 19 февраля(4 марта) 1915 г., - без различия пола, возраста в районе боевых действий надлежит выселять в сторону противника. Местности, занятые тыловыми частями армии, очищать от всех подозрительных и неблагонадежных, независимо от сего в последних местностях необходимо брать заложников из лиц, пользующихся влиянием.»[57] Конечно, этот приказ не выполнялся буквально, но настроение момента он передает точно. В высшей степени негативно к евреям относился и Бонч-Бруевич.[58] Весной 1915 г., когда немцы активизировали свои действия против Северо-Западного фронта, там также приступили к практике депортаций еврейского населения из прифронтовой полосы. Так, например, к 5(18) мая 1915 г. из Ковенского крепостного района было выселено около 20 тыс. евреев.[59] В этой обстановке действующему офицеру контрразведки лучше было не иметь еврейских деловых, пусть и довоенных деловых партнеров, знакомых и родственников.

На допросе 8(21) января 1915 г., Кулаковский показал, что Мясоедов работает на немцев в течение уже 5 лет, и что его фамилию он раньше не знал и не читал в газетах(!).[60] Следует отметить, что в это время его допросы вела уже не военная контрразведка, а охранное отделение.[61] Весьма странные показания и весьма странная наивность поверившей им контрразведки и охранки – все это не может не вызвать удивления. Обращает на себя внимание четыре очевидных факта: 1) именно в 1910 г. начались дружеские отношения между Мясоедовым и Сухомлиновым; 2) дело явно конструировалось именно под «шлейф» скандала 1912 г., но не строго под версию Гучкова и К. Ведь они обвиняли Мясоедова в связях с австрийцами, и к тому же позже отказались от них. Именно поэтому допрашиваемый свидетель особо оговорился, что никогда не читал о Мясоедове; 3) именно офицеры охранки, помнившие об истории 1907 г., составляли письмо для Министра внутренних дел, где впервые был сделан намек на возможность связи деловых партнеров Мясоедова с немецкой разведкой. Их версия тогда провалилась, а Мясоедов к тому же в 1913 гг. пытался привлечь настоящих авторов письма Макарова к суду за подлоги и клевету; 4) странно, что германская разведка, командируя Кулаковского для связи со своим ценным(с 1910 г.!!!) агентом, не имела понятия о том, ни где он живет, ни то, что он находится на русско-германском фронте(допрашиваемый этого не знал).[62] Для правдоподобия потом возникла версия о том, что Кулаковский мог встретиться с Мясоедовым в ресторане, где тот часто бывал, и о том, что в России существует «целая шпионская организация».[63]

Конечно, принадлежность охранки и контрразведки к различным вариантам показаний Кулаковского на этих допросах является всего лишь версией и не может иметь документального основания, однако безусловным фактом является то, что дело Мясоедова было заквашено в Петрограде, а испечено в Варшаве с санкции Верховного Главнокомандующего и с подачи штаба Северо-Западного фронта, которым столичная закваска пришлась как нельзя вовремя. В русской Ставке, кстати, не было особенным секретом то, что Мясоедовское «дело» было организовано при сильнейшем давлении на суд со стороны Великого князя и ген. А.А. Поливанова для того, чтобы снять Сухомлинова с его поста.[64] Ставка получила информацию о «деле» 14(27) января 1915 г. и она была переправлена в штаб Рузского.[65] Исполнителем Высочайшей воли Главковерха был полк. Н.С. Батюшин, возглавлявший контрразведывательное отделение штаба Северо-Западного фронта.[66] Впрочем, он не был главным действующим лицом в этой скверной игре. «Дело Мясоедова, - отмечал 25 февраля 1916 г. в своем дневнике Лемке, - поднято и ведено, главным образом, благодаря настойчивости Бонч-Бруевича, помогал Батюшин.»[67]

Трудно с полной уверенностью утверждать, кому в штабе Северо-Западного фронта первому пришла мысль о возможности энергично развить дело в отношении Мясоедова, но, скорее всего это все же был Бонч-Бруевич. Сам он в своих мемуарах также с гордостью отмечал, что «сыграл довольно решающую роль» в деле, за что позже стал объектом травли немцев, «засевших» в русских штабах. Естественно, это были неразоблаченные предатели и шпионы.[68] Но самое главное – это даже не свидетельство генерала. Подобного рода поведение для него было довольно типичным. В бытность свою сотрудником Сухомлинова он уже «разоблачил» один кружок «опасных заговорщиков» - «младотурок». Теперь, в 1915 г., Бонч-Бруевич прорывался уже в совсем иную группировку, и достичь доверия и главы враждебного клана ему, судя по всему, было трудно. Ведь, по его словам, Николай Николаевич был непростым начальником: «Наследственная жестокость и равнодушие к людям соединялись в нем с грубостью и невоздержанностью.»[69] Хорошо зная о неприязни Главковерха к Сухомлинову, Бонч-Бруевич распорядился установить за Мясоедовым негласное наблюдение, шофером к нему был приставлен сотрудник контрразведки.[70]

Полученные данные сразу же насторожили генерала. Мясоедов разъезжал по частям(!), ночевал в немецких мызах(!), мародерствовал(?).Следует отметить, что генерал-квартирмейстер штаба фронта в своих действиях проявил определенную изобретательность и логику. Во-первых, по его мнению, Мясоедов прибыл в штаб фронта с рекомендательным письмом от Сухомлинова(бдительный Бонч-Бруевич, естественно, сразу же предложил Рузскому отослать подозрительного офицера назад, но Главкосезап не решился).[71] Во-вторых, должность Мясоедова была незначительной(по сравнению с Сиверсом и Будбергом), назначение на нее не входит в обязанности штаба фронта или Ставки. Кроме того, предвоенный скандал, связанный с именем этого офицера, позволял надеяться на то, что его обвинение будет полностью поддержано либералами. 15(28) февраля Кулаковский был допрошен уже в Ставке, где его рассказы были восприняты весьма серьезно.[72] 18 февраля(3 марта) 1915 года Мясоедов был арестован в Ковно после возвращении из поездки к передовым позициям(которую он совершил по долгу службы и с санкции командования), и вскоре осужден по обвинению в государственной измене, шпионаже и мародерстве.[73] Формально арест санкционировал Рузский. Арестованный, естественно, не понимал причин случившегося и поэтому направил матери открытку с просьбой обратиться к Главнокомандующему армиями фронта для того, чтобы он спешно рассмотрел его дело.[74]

При аресте никаких уличающих в предательстве документов изъято не было. Впрочем, они с самого начала и не были нужны.[75] В самом деле, зачем, если, по мнению Бонч-Бруевича, Мясоедов был пайщиком фирм, созданных на немецкие деньги, в том числе и «Восточно-азиатского пароходного общества».[76] Так, судя по всему, было творчески преображено «Русское Северо-Западное пароходство», в основании которого участвовали подозрительные еще в 1912 г. евреи и безусловно подозрительные в 1915 г. немцы. То, что и те, и другие были русскими подданными, естественно, не снимало с них подозрений, а то, что это общество имело дела исключительно с британской пароходной компанией «Гунард-лайн» во внимание не принималось.[77] Бдительный Бонч-Бруевич, будучи выходцем из Киевского Военного округа, не мог не знать и истории с Альтшилером. Интересно, что по мнению Бонч-Бруевича, именно в 1915 г. выяснилось, что подозрительный выходец из Австрии Альтшилер был шпионом. Правда, не австрийским, а немецким.[78] В ночь на 19 февраля(4 марта) чинами охранного отделения были проведены обыски почти у нескольких сотен лиц в Петрограде, Одессе, Ковно, Вильно, Либаве – не только у родни и знакомых Мясоедова, но и у знакомых его знакомых. Они также не дали ничего предосудительного.[79] Странно, но уже на следующий день информация об этих действиях контрразведки попала в прессу.[80]

Мясоедов мог рассчитывать лишь на поддержку Военного министра, но тот вовсе не собирался защищать своего бывшего подчиненного. Через начальника штаба Главковерха Сухомлинов был в целом посвящен в ход дела. 20 февраля(5 марта) Янушкевич писал ему: «Глубоко признателен за доверие и согласие по военной агентуре. Мясоедов арестован в Ковне. Перевезен по приказанию Рузского в Александровскую цитадель Варшавы.»[81] Почти в то же самое время, т.е. немедленно после ареста подозреваемого, Бонч-Бруевич вместе с Батюшиным подготовили записку в Ставку, в которой говорилось о существовании «центров круга» германского шпионажа с резидентами в разных городах России. Доказательств не было, но зато были фамилии Мясоедова и его знакомых и бывших партнеров по довоенному еще предпринимательству.[82] Как это ни странно, Сухомлинова в этот момент это совсем не беспокоило – он опасался козней думской оппозиции. 28 февраля(13 марта) министр счел необходимым предупредить начальника штаба Главковерха: «Вообще, помяните мое слово, гг. Гучковы после войны наделают нам не мало хлопот: все собирают какие-то материалы для «выступлений».»[83]

Думская оппозиция действительно готовилась к походу против Военного министра. Кадеты поставили перед собой задачу борьбы за смещение Сухомлинова еще 2(15) декабря 1914 г.[84] Но выступать с одними слухами было невозможно. Между тем, материалы для «выступлений», правда, поначалу, только против Военного министра, готовила Ставка с его же собственной санкции. Рассчитывать на то, что либералы сумеют справиться сами, в Барановичах не могли. 27 января(9 февраля) 1915 г. открылась сессия Думы, инициатором созыва которой выступил Кривошеин, поддержанный Ставкой.[85] 26 июля(6 августа) 1914 г. заседания обеих палат были временно прекращены Указом Правительствующему Сенату от 24 июля(4 августа) 1914 г., в котором, кстати, было сказано: «...назначить срок их возобновления не позднее 1 февраля 1915 г., в зависимости от чрезвычайных обстоятельств.»[86] Эти обстоятельства на фронте, да и в тылу, еще никак не проявили себя, но кадеты недвусмысленно намекали на то, что затяжка созыва вызовет негативную реакцию в обществе и настаивали на проведении бюджетной сессии. Кривошеин рассчитывал на повторение эффекта «исторического заседания» 26 июля(6 августа), продемонстрировавшего объединение политических партий(отмечу – несколько преувеличенного), хотя кадеты и считали, что предупреждали, что в этом единстве появились уже трещины.[87]

11(24) января 1915 г. император подписал указ о созыве Думы. Сессия была кратковременной и продолжалась всего три дня.[88] На совещании думцев с представителями правительства, прошедшем 25 января(7 февраля) 1915 г. Милюков потребовал амнистии, отставки Министра внутренних дел Н.А. Маклакова(позиция которого в отношении установления контроля над тратами казенных средств в Земском и Городском союзах вызывала острейшую неприязнь у земцев), ограничения военной цензуры. Присутствовавший на совещании министр воздержался от обязательств, фактически предложив лидеру кадетов обсудить претензии публично, в Думе.[89]

Хотя во время сессии либеральная оппозиция не особо стремилась проявить их, однако она достаточно ясно дала понять, что смотрит на июль-август 1914 г. как на безусловно пройденный этап. «Говорилось, - сообщали «Русские Ведомости» 27 января(9 февраля) 1915 г., - что сегодняшнее заседание Думы должно быть повторением или непосредственным продолжением исторического заседания 26 июля. Нет, этого не должно быть, да и не может быть: история не повторяется, и нежелательно повторение того, что было прекрасным, естественным, благородным выражением великого, всенародного патриотического порыва в первую минуту негодования на дерзостный вызов врага, а теперь стало бы холодным, рассудочным, построенным на расчетах дипломатических актом, который никому не нужен и не полезен, потому что в нем не было бы главного: не слышалось бы биения страны.»[90] Оно, очевидно, проявилось в том, что депутаты не скупились на хвалы в адрес армии, народов России, союзников и Главковерха, но воздержались от приветствий в адрес власти. Одним из главных героев первого дня стал Николай Николаевич-мл. «Ведомая к победе искусным, стойким и отважным Верховным Главнокомандующим, стяжавшим себе безграничное народное доверие и народную любовь, - заявил в своей речи при открытии сессии Родзянко, - наша дружная военная семья, от генерала до солдата выносит бодро на своих плечах все тяжести войны, поражая мир примерами беззаветного мужества, терпения и выносливости.»[91] Эти слова неоднократно прерывались аплодисментами. Немедленно было принято решение отправить Великому Князю приветственную телеграмму, через день из Барановичей был получен и торжественно встречен его ответ.[92]

Думцы не посмели выступить против правительства. Выступления И.Л. Горемыкина и С.Д. Сазонова были приняты благоприятно и не вызвали критики в ответ.[93] Оппозиционность продемонстрировали только осудившие войну представители социалистов(Н.С. Чхеидзе и А.Ф. Керенский).[94] Что касается Милюкова, то он в публичном выступлении, естественно, воздержался от оглашения планов своей партии относительно Сухомлинова и Маклакова, как и от сомнений о сохранении политического единения, провозглашенного в начале войны: Шесть месяцев назад мы дали нашим воинам обет свято хранить, как зеницу ока, как величайшее национальное сокровище, духовное единство страны, залог нашей моральной силы и грядущих побед. Мы этот обет исполнили.»[95] Позже, на расширенном совещании ЦК кадетской партии, прошедшем 22-23 февраля, ее лидер сформулировал результаты сессии следующим образом: «Правительство осталось тем же, чем было… Оно плохо… Мы от него ничего не ждем и не ведем поэтому с ним переговоров.»[96] Но для того, чтобы критиковать даже плохое правительство и реализовывать собственные проекты в отношении его отдельных, наиболее неприемлемых для Думы членов необходимы были основания. Они как раз и создавались в это время «делом Мясоедова».

Система рассуждений русской контрразведки относительно обвиняемого оказалась на удивление простой. «Так как в его рапорте, - вспоминал один из ее руководителей, - имелись данные относительно расквартирования германских западных частей в Восточной Пруссии, а также сведения об укреплении расположенных там виадуков и мостов, что вполне соответствовало действительности, то не было оснований не верить и показаниям поручика К. относительно Мясоедова как работавшего в пользу Германии шпиона.»[97] Разумеется, сразу же вспомнили и о довоенном скандале, когда Мясоедова уже обвиняли в «шпионстве», теперь, как оказалось, это был шпионаж, да еще с довоенным стажем! В какой-то момент Сухомлинов почувствовал, что дело начинает развиваться в нежелательном для него направлении и попытался отвести от себя угрозу, перенаправив ее в сторону своего главного, как он думал, врага. 4(17) марта он писал Янушкевичу: «Злополучный наш Петроград в последнее время переполнен массою таких слухов и сплетен, что уши вянут. В этот столично-провинциальный огонь подлили масла мясоедовским арестом. Какие на этом фоне вышивают узоры, нет возможности передать. На всякий случай посылаю Вам справку, составленную главным военным прокурором, касающуюся инцидента с Гучковым. По ней выходит, что если своевременно негодяя этого не разъяснили, то виноват А.И. Гучков.»[98] Конечно, эта попытка Сухомлинова наивна – возможности переиграть лидера октябристов у него уже не было, но в том, что Мясоедов является шпионом со стажем он уже не сомневался.

Доказательств не было, да и не могло быть, если, конечно, не считать «разоблачений» 1912 г. Один из руководителей германской разведки полковник Вальтер Николаи высоко оценивал работу русских разведчиков и контрразведчиков в довоенный период. Он отмечал, что осужденный офицер никогда не оказывал услуг Германии, скорее наоборот, во время службы на границе он доставил ей немало хлопот: «Жандармский полковник Мясоедов в Вержболове был одним из лучших ее(русской службы - А.О.) представителей. Вынесенный ему, во время войны, смертный приговор за измену в пользу Германии, совершенно непонятен.»[99] Военный следователь В.Г. Орлов позже признавался(конечно, же - только в частных беседах), «...что следствие вел не без пристрастия, «под давлением», и что абсолютной уверенности в измене Мясоедова у него не было»[100]. Если принять Батюшина и Орлова за действительных профессионалов следствия и контрразведки, то не может не вызвать удивления тот факт, что они не удосужились проверить показания Кулаковского или найти какие-либо улики, на основании которых подследственного можно было бы действительно обвинить в шпионаже.

бррррр

Не было сделано даже подобных попыток. Логика следователей была проста – есть обвинительные показания, а раз Мясоедов выезжал на фронт – то, значит, делал он это исключительно с целью предательства. Отрицание вины со стороны обвиняемого стало основным доказательством его преступления, т.к. следователи, а затем и судьи довольно дружно пришли к выводу, что шпионы не сознаются в своих преступлениях.[101] Очевидно, подобные умозаключения были в немалой степени направляемы сверху. 8(21) марта Янушкевич сообщал Сухомлинову: «Мясоедова, вероятно, вздернем в Варшаве. Ликвидируем и других.»[102] В тот же день Янушкевич вновь изложил перед Военным министром свой подход к следствию: «Дело Мясоедова будет, вероятно, ликвидировано окончательно в отношении его самого сегодня или завтра. Это необходимо, ввиду полной доказательности его позорной измены, для успокоения общественного мнения до праздников(имеется в виду Пасха, праздновавшаяся в 1915 г. 22 марта(4 апреля) – А.О.). Остальные пойдут группами, по мере их выяснения. Полевой суд разберет их виновность сам.»[103]

В Ставке со дня на день ожидали падения Перемышля. Его вторая осада началась 5 ноября 1914 г.(первая велась с 17 сентября по 14 октября 1914 г.). Еще в конце 1914 года было принято решение о переброске под крепость тяжелой осадной артиллерии. Сделать это было непросто и по причине слабости железных дорог в тылу русской армии и по причине близости неприятеля. Осада проходила в весьма тяжелых условиях. Гарнизон состоял преимущественно из венгров, его начальник, заместитель коменданта - генерал Арпад фон Тамаши - предпринял целый ряд вылазок в ноябре-декабре 1914 года. Английский военный корреспондент, находившийся в русских войсках, писал: «Годами лучшие австрийские инженеры подготавливали зоны обстрела; австрийская артиллерия знала точное расстояние до каждой точки вокруг крепости. Не было оставлено ни одного прикрытия, которое благоприятствовало бы продвижению противника. По ночам мощные прожекторы исключали всякую возможность неожиданной атаки.»[104] Британский журналист не преувеличивал сложности, с которыми столкнулась русская армия.

Перед началом осады в крепости были построены новые земляные укрепления, 24 опорных пункта, 200 батарейных позиций, вырыто дополнительно до 50 километров окопов, заложены минные поля, установлен 1 млн. квадратных метров заграждений из колючей проволоки.[105] Осаждающей армии пришлось в условиях карпатской зимы проводить значительные инженерные работы по всему 40-километровому внешнему периметру крепости. Кроме того, в декабре попытки австрийского командования деблокировать крепость привели на короткий промежуток времени к тому, что залпы полевых орудий австро-венгерской армии были слышны в городе, а по ночам гарнизон сообщался с деблокирующей армией при помощи прожекторов. В крепости до последнего надеялись на выручку и даже готовили проект памятника ее защитникам(отлитые модели барельефов к нему потом были отправлены в Ставку).[106] Однако наступление в Карпатах, предпринятое Конрадом без достаточного количества артиллерии, снарядов и зимнего обмундирования привело лишь к огромным потерям, лишившим австро-венгерскую армию ее последних обученных резервов. Пробиться к Перемышлю австрийцам так и не удалось.[107]

Положение русской армии было действительно сложным. В результате бомбардировки фортов Перемышля начались только в начале марта 1915 года. Большое значение имела переброска под крепость восьми 11-дюймовых береговых мортир из-под Кронштадта. Под руководством генерала А.А. Маниковского срочно была проведена работа по их установке на осадные лафеты. Это очень скоро принесло положительные результаты. К 13 марта под контроль осаждающих перешли командные высоты. Крепость была обречена и с 18 марта ее орудия открыли бешеный огонь по осаждающим. По сути дела они расстреливали боезапас, чтобы он не достался русским и одновременно подготавливали прорыв гарнизона. За день выстреливалось до тысячи снарядов крупных калибров. В цитируемом выше письме Данилова Рузскому генерал-квартирмейстер Ставки писал: «Из Перемышля гарнизон ежедневно тысячами расстреливает бессмысленно снаряды, не причиняя нам потерь и не решаясь больше на вылазки; впечатление таково, как будто противник стремится поскорее расстрелять свои снаряды. Это предположение согласуется с известиями о наступивших затруднениях по продовольствованию гарнизона.»[108]

18 же марта 1915 г. войска получили на руки продовольственные пайки на пять дней. Комендант крепости - генерал Германн фон Кусманек издал приказ по гарнизону о подготовке к прорыву на соединение с австро-венгерской армией. Он заканчивался призывом: «Солдаты! Мы разделили последние наши запасы. Честь нашей страны и каждого из нас запрещает, чтобы мы после той тяжелой, славной, победоносной борьбы попали во власть неприятеля, как беспомощная толпа. Герои солдаты! Нам нужно пробиться и мы пробьемся.»[109] В тот же день во главе с 23-й дивизией гонведа при поддержке бригады ландвера и полка гусар он предпринял отчаянную попытку прорваться. Австрийское командование планировало осуществить прорыв в направлении на Львов, южнее которого действовала армия Карла фон Пфлянцер-Балтина, до соединения с которой войска гарнизона могли совершить рейд по русским тылам. Войсками 11-й армии вылазка была отражена. 20 марта эта попытка была повторена с теми же результатами.[110] В ночь перед капитуляцией гарнизона большая часть артиллерии была испорчена, мосты и форты взорваны, лошади перебиты.[111]

В 9 часов утра 9(22) марта 1915 года Перемышль капитулировал. Крепость была сдана без всяких условий. В плен попало почти четыре армейских корпуса - 9 генералов, 2 500 офицеров, около 120 000 солдат, трофеями русской армии стало 900 орудий и огромное количество военных запасов и оружия. Неожиданно выяснилось, что количество осажденных почти вдвое превышало численность осаждавшей Перемышль русской армии.[112] Сдавшихся оказалось так много, что вывезти их всех сразу не представлялось возможности. «Все дороги от Перемышля заполнены пленными. – Писал Брюсов в конце марта. – Шоссе на десятки верст кажется синим от синеватых австрийских мундиров. Пленные идут большими толпами под конвоем немногих казаков, идут и маленькими группами, идут и одиночками. Никто не делает попытки бежать. В городе также множество австрийских солдат. Эвакуация пленных займет недели две. Среди сдавшихся – очень много славян: поляков, русин и чехов. Они не скрывают своей радости по поводу сдачи.»[113]

«Моральное впечатление сдачи первоклассной австрийской крепости, - заявлял «Военный сборник», - касается не одной только австро-венгерской армии, но несомненно отзовется и на оперирующих в Карпатах и в Буковине германских войсках и рикошетом отзовется в германской армии, отныне потерявшей всякую надежду на косвенную хотя бы поддержку своего немецкого союзника, как она потеряла веру в пользу своего союза с Турцией. Поэтому не будет преувеличением сказать, что падение Перемышля знаменует собой перелом в великой мировой войне.»[114] Моральное значение падения крепости действительно было велико. На русских фронтах эта новость была встречена с восторгом, воздух сотрясало «ура!» и приветственные залпы винтовок и орудий.[115]

Действительно, взятие в 1915 году этой крепости относительно малыми силами и при незначительных потерях было важной моральной победой. «9 марта Перемышль сдался, и сразу наше положение на фронте в Карпатах стало легче. - вспоминал Брусилов. - По всему нашему фронту выставили плакаты о сдаче Перемышля.»[116] Император в этот день был в Ставке. Первым новость о победе ему сообщил Главковерх. «После 11 утра мы, несколько человек, стоявшие у подъезда, - вспоминал Спиридович, - увидали быстро шагавшего к Императорскому поезду В. Кн. Николая Николаевича. Он, видимо, был чем-то взволнован. Не прошло и несколько минут, как разнеслось – Перемышль пал… Общее ликование.»[117] «После утреннего доклада вернулся к себе и начал письмо Аликс, - записал в своем дневнике 9(22) марта Николай II, - как вдруг Николаша ворвался ко мне и объявил радостную весть о падении Перемышля!(выделено Николаем II - А.О.)»[118] Днем в походной церкви состоялся благодарственный молебен. Настроение у всех было приподнятое. Император был очень доволен и весел.[119] Верховный Главнокомандующий получил орден Св. Георгия 2-й ст. На следующий день Николай II отправился в Царское Село.[120] «Визит царя удачный. – Немедленно сообщил Янушкевич Сухомлинову. – Перемышль снял камень. Легче дышать.» [121] Утром 9(22) марта 1915 года новость о Перемышле была получена в Петрограде.[122]

В нее сначала не поверили, но в три часа дня пришло подтверждение, и, не смотря на сильный снег, улицы столицы заполнили ликующие люди с национальными флагами и портретами императора.[123] Невский проспект был полностью переполнен, большое количество людей вышли на улицы и на рабочей, Петроградской стороне города. Стихийные демонстрации шла к Аничкову дворцу, к посольствам союзных стран. В Казанском соборе был отслужен торжественный молебен, на демонстрациях принимались тексты поздравительных телеграмм в адрес Верховного Главнокомандующего. В Москве происходило то же самое. Около 16.30 на улицах начали появляться демонстрации с флагами, портретами Николая II и Николая Николаевича-мл. Они собирались на Тверской улице, у памятника М.Д. Скобелеву, в Кремле, у памятника Александру II, у памятника Гренадерского корпуса на Лубянском сквере, у храма Христа Спасителя. На железнодорожных вокзалах были отслужены благодарственные молебны, молебен прошел в Большом Успенском соборе Кремля, откуда к Лобному месту через Спасские ворота прошел крестный ход. На Красной площади стояли войска и тысячи москвичей. Стихийный праздник завершился лишь к полуночи. Массовые демонстрации в честь победы прошли во Львове, Киеве, Ярославле, Одессе, Костроме и многих других городах. В Ставку шли телеграммы от железнодорожников, студентов, митингующих. Поздравительная телеграмма была принята и на специально собранном заседании профессоров медицинского факультета Московского университета, а Петроградский университет, кроме того, избрал Великого Князя своим почетным членом.[124]

Победа заслонила неудачу Северо-Западного фронта, командование которого также решило отличиться и организовало набег на Мемель. Первый раз его захватили на несколько дней в начале войны, в 1914 г., но вскоре наши войска были выбиты оттуда. В начале 1915 г., по данным русской разведки, в Мемеле стоял мизерный гарнизон - всего две роты ландштурмистов,. Город находился в каких-либо 10 километров от русской границы(с 1914 г. фронт проходил почти по ней). С нашей стороны на этом участке находилась ополченческая бригада.[125] Для ее поддержки был организован сборный отряд, составленный из матросов Балтийского флота, позже переименованный в морской батальон. По мнению его командира, он состоял «из отборных мерзавцев» и никуда не годился.[126] Судя по всему, командиры кораблей и береговых служб с удовольствием воспользовались случаем освободиться от ненужных людей.

17 марта 1915 г. русские войска начали наступление на Мемель. Это движение застало противника врасплох.[127] Оказалось, что силы его насчитывают не две роты, а два полка ландштурмистов. Солдаты и местное население попытались оказать сопротивление на подступах к городу, а затем и на его улицах, тем не менее наступавшие сравнительно легко овладели городом.[128] Значительных сил пехоты противника поблизости не имелось, а германский флот в этот момент не мог оказать этому порту сколько-нибудь значительной поддержки – часть кораблей, часть не закончила испытание артиллерийских систем. Имевшимися в распоряжении силами – 4 легких крейсера и флотилия миноносцев – командование не хотело рисковать, опасаясь засады русских подводных лодок.[129] Взяв город 5(18) марта, командование, начало выселять его жителей(их было около 20 тыс.) на Кенигсбергскую косу.[130] Основанием было оказанное ими русским войскам сопротивление. 8(21) марта Сухомлинов сообщил Янушкевичу о том, что планирует организовать вывоз станков из Мемеля: «Город портовый и мастерские там, наверное, имеются.»[131]

Однако эти планы остались на бумаге. Результаты пребывания наших войск в Мемеле оказались весьма печальными. «Русские невероятно набезобразничали.» - Вспоминал позже Людендорф.[132] Прежде всего отличился морской батальон, шедший в последней, четвертой линии наступавших. Войдя в Мемель, он почти мгновенно начал повальный грабеж, пьянство и насилие над горожанами.[133] Беспорядок был такой, что, поставив под контроль здание почтамта, военные не удосужились прервать телеграфную связь города с Германией, и в результате телеграфистка регулярно сообщала в штаб Восточного фронта о положении в Мемеле. 21 марта немцы выбили оттуда наши войска.[134] Они отступили, потеряв 4 пулемета и оставив в городе пропавшими и пьяными около 200 чел.[135] Не отставала от моряков и ополченческая бригада. Потеряв в боях за Мемель только 2 убитых и 7 раненых, она сократилась почти наполовину за счет пьяных, не успевших встать в строй при отходе из города.[136] Отступление носило абсолютно не организованный характер, немцы взяли около 3 тыс. пленных – это были отставшие.[137]

Эта неудача осталась незамеченной. На время успокоились даже сплетни о предательстве и арестах высшего генералитета– Перемышль заслонил собой все.[138] Но даже его заслонил собой «главный герой» этой победы - Верховный Главнокомандующий. 12(25) марта 1915 года на заседании съезда Земского Союза князь Г.Е. Львов уделил ему особое внимание: «Собралась серая, но доблестная армия. Во главе ее стал, как былинный богатырь, Великий Князь Николай Николаевич, и грудью залоснила она все пути-заставы и не пустила дерзкого врага внутрь страны.»[139] Съезд приветствовал Главковерха. Правда, глава Земского Союза в эти дни счел необходимым упомянуть и об «истинно-трогательном единении» между его организацией, Красным Крестом и Военным министерством. Посему съезд отправил приветственные телеграммы Сухомлинову, начальнику Генерального штаба ген. Беляеву и Главнокомандующим армиями фронтов.[140] Вскоре о единении с Сухомлиновым будет не принято не только говорить, но и вспоминать.

Тем временем в Варшаве следователи старались выполнить пожелание начальства, но получалось это у них не убедительно. Ни 9(22), ни 10(23) марта следствие, как обещал Янушкевич, не закончилось – по-прежнему недоставало доказательств. Это не поколебало решимости начальника штаба Ставки, которому стало «легче дышать» после Перемышля. 10(23) марта он вновь с полной уверенностью сообщает Сухомлинову: «С Мясоедовым будет покончено решительно и быстро.»[141] Для решения последней задачи необходимы были доказательства, а их у следствия все же не было. Начальник Петроградского охранного отделения генерал-майор К.И. Глобачев, принимавший участие в следствии по этому делу и в допросах основного свидетеля, отмечал: «Таким образом, следствие не добыло материала, уличающего Мясоедова в военном шпионстве, и оставалось одно лишь голословное заявление Колаковского(т.е. Кулаковского - А.О.), но общественное мнение было до того возбуждено этим делом, что ничего не оставалось другого, как предать Мясоедова военному суду. На этом деле играли все левые элементы, обвиняя Мясоедова, военного министра, правительство и командный состав чуть ли не в пособничестве государственной измене.»[142]

Играли на этом деле далеко не только левые элементы и уж совершенно точно, что не они его создали и вели. Не смотря на желание руководства армией и фронтом, быстрота в следствии по делу Мясоедова явно уступала решительности доведения подследственного до виселицы. При столь явном желании начальства сделать это, не удивительно, что Бонч-Бруевич в письме к следователям от 11(24) марта напрямую приказал им связать служебную деятельность Мясоедова с катастрофой 10-й армии. Основанием для этого, по мнению генерал-квартирмейстера штаба Северо-Западного фронта, было наличие у арестованного боевого расписания русских частей в районе Немана 19 января(1 февраля) 1915 г.(которое он имел право иметь по должности).[143] Следует отметить, что на этом документе имелись все необходимые подписи и печати, свидетельствующие о законности его передачи Мясоедову.[144]

Активность Бонч-Бруевича легко объяснима – Рузский к этому времени был лежачим больным - еще 10(23 марта) он отправил в Ставку телеграмму с просьбой об отстранении его от командования фронтом по состоянию здоровья.[145] 18(31) марта его просьба была удовлетворена. В этот день был опубликован весьма благоприятный для Рузского рескрипт об отставлении его от командования фронта по состоянию здоровья и назначении членом Государственного и Военного советов.[146] Главнокомандующим армиями Северо-Западного фронта был назначен М.В. Алексеев. Николай Николаевич-мл. поначалу склонялся к кандидатуре Плеве, но поднявшаяся волна подозрительности в отношении генералов с немецкими фамилиями, а также жесткий характер Плеве и его склонность проводить операции, не считаясь с потерями, заставили Главковерха изменить свое решение.[147]

14(27) марта 1915 г. начальник штаба Северо-Западного фронта ген. А.А. Гулевич, ссылаясь на распоряжение Главковерха, приказал коменданту Варшавской крепости сформировать военно-полевой суд в составе 5 штаб-офицеров для рассмотрения дела Мясоедова. 3 из них назначал штаб фронта, 2 – комендант крепости.[148] Состав судей был утвержден на следующий день. Поскольку председательствовать должен был старший в чине, то в Варшаву специально для председательствования был направлен полк. С.Г. Лукирский - подчиненный и конфидент Бонч-Бруевича.[149] Военным прокурором был назначен В.Г. Орлов, военный следователь по особо важным делам при штабе Главковерха, имевший репутацию юриста, умеющего создать улики при их отсутствии.[150]

Следует отметить, что решение о передаче дела в военно-полевой суд нарушало положения статьи 1281 Военно-Судного устава, по которой такой суд мог быть назначен лишь «в тех случаях, когда учинение преступного деяния является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании». Иначе говоря, оно было незаконным. Но, поскольку был приказ «закончить дело быстро и решительно», юридические мелочи не брались в рассмотрение. Тем не менее, позже их решили откорректировать. 14(27) мая 1915 г. был издан закон, предоставлявший Верховному Главнокомандующему право передачи дел в военно-полевой суд.[151] Заседание суда состоялось 18(31) марта. Оно шло около 10 часов, защиты у обвиняемого не было. Внятных доказательств его вины по обвинениям в измене и шпионаже так и не было представлено.[152]

Из 10 привлеченных для дачи показания свидетелей на суд было вызвано только 4, остальные 6 не вызывались «за дальностью расстояния».[153] В число последних вошел и находивший тогда еще в Петрограде основной свидетель обвинения – Кулаковский.[154] Более того – именно 14(27) марта по предварительному соглашению со штабом Главковерха было принято решение выслать его в Симбирск для продолжения службы в 96-м пехотном запасном батальоне. 9(22) апреля Колаковский выехал под наблюдением двух филеров, а по приезду за ним был установлен негласный надзор жандармерии. В конце мая он был переведен на службу в Кавказскую армию.[155] Если с доказательствами в шпионаже следствие не отличилось, то ему все же повезло по части обвинения в мародерстве. На квартире у Мясоедова после ареста были найдены две терракотовые статуэтки, которые, по его признанию(!!!), он подобрал в заброшенном доме в Восточной Пруссии. [156] На допросе 15(28) марта он признался, что из усадьбы, которая потом была сожжена, им были взяты оленьи рога, словарь, стул и стол, а также пара портретов. Объяснил он это тем, что «вообще практиковался способ бранья оставленных вещей».[157] Вызванный свидетелем на суд подполковник Бучинский позже заметил: «По этому второму пункту можно было бы казнить всех офицеров и солдат наших армий, входивших в пределы Пруссии и Австрии.»[158]

Даже безусловный сторонник Верховного Главнокомандующего Великий князь Андрей Владимирович, не сомневавшийся в вине осужденного и сразу же повешенного офицера, вынужден был отметить в своем дневнике: «К сожалению, ни следствием, ни судом новых фактов, освещающих это дело, установлено не было. Даже факт сообщения сведений неприятелю остался лишь в гипотезе, правда, почти несомненной, но лишь гипотезой. Она основана на косвенных уликах.»[159] Не доказанной вину Мясоедова считал и ближайший сотрудник Верховного - его генерал-квартирмейстер ген. Данилов.[160] Впрочем, при тщательной организации процесса характер улик и доказательств никого не интересовал. Обвиняемый заранее был выбран в качестве ответственного за все ошибки высшего генералитета. Формулировка доказательств обвинения в приговоре была столь туманна, что ее не поняли некоторые присутствующие.[161] Подсудимого признали виновным в том, что еще до войны, но неизвестно когда именно, он передал неуказанные сведения неизвестным агентам, а во время войны собирал информацию о расположении русских частей и занимался мародерством.[162]

Не удивительно, что сам Мясоедов так и не понял, в чем, собственно, его обвиняют, и явно считал себя жертвой ошибки следствия. Приговор – смертная казнь через повешенье - вызвал у него сильнейший шок, приведший к потере сознания. Жандармы привели его в чувство, и Мясоедов стал просить разрешить ему отправить телеграмму на Высочайшее Имя и попрощаться с матерью. В ответ судьи сразу же поинтересовались у охраны, готова ли рубашка, в которой обычно направляли к виселице на казнь преступников.[163] Еще до вынесения вердикта судьи получили телеграмму Бонч-Бруевича, который требовал сообщить результаты для доклада Главнокомандующему. Генерала заверили, что Мясоедов будет повешен через 2 часа после вынесения смертного приговора.[164] Отведенный в камеру осужденный успел написать текст телеграмм к матери и дочери, в которых умолял обратиться к Сухомлинову и императору с просьбами о помиловании, а потом попросился в туалет, где разбил свое пенсне и нанес осколками стекла три раны на шее и одну – на левой руке.[165] Было ли это попыткой затянуть время, чтобы получить возможность пересмотра дела или следствием шока – в любом случае это ему не помогло. Врач обработал и перевязал раны, и в ночь на 19 марта(1 апреля) он был повешен.[166] Казнь состоялась еще до официальной конфирмации приговора Главковерхом.[167] Прокурор Орлов взял шашку Мясоедова на память и носил ее потом в качестве талисмана на счастье.[168]

19 марта(1 апреля) Янушкевич сообщил Сухомлинову о том, что Мясоедов казнен и что в ближайшее время последует официальное оглашение результатов суда. От себя он добавил, что передача дела в военно-полевой суд из гражданского послужит гарантией защиты от вмешательства общественности и Думы, результатом которых могла бы стать дискредитация тех лиц, которые когда-то были связаны с казненным. «Надеюсь, - заметил Начальник штаба Главковерха, - что все вздохнут свободнее теперь, что кара настигла виновного.»[169] Казалось, для таких надежд были все основания - мертвый осужденный уже не мог потребовать и добиться пересмотра своего дела, однако легче от этого Сухомлинову не стало. Официальное сообщение Ставки о деле Мясоедова было сделано 20 марта(2 апреля) 1915 г. , как и обещал Янушкевич – к празднику Пасхи.[170] Практически все газеты немедленно опубликовали это сообщение Ставки – первыми это сделали уже 21 марта(3 апреля) 1915 г. суворинское «Новое Время»[171], октябристский «Голос Москвы»[172], коноваловские «Русские Ведомости»[173] и кадетская «Речь».[174] При этом, по мнению кадетов, в начавшейся кампании - знаменитое уже своими призывами к борьбе с германским насилием и шпионажем «Новое Время» повело себя недостаточно активно и их поддержал только «Петроградский курьер».[175]

Орган Военного министерства - «Русский инвалид» опубликовал сообщение 22 марта(4 апреля) 1915 г. На мой взгляд, оно открывало широкие возможности для дальнейшего поиска виновных: «На основании полученных сведений о деятельности подполковника Мясоедова, занимавшего должность переводчика при штабе 10-й армии, за ним было установлено наблюдение. Как только последнее подтвердило предположение о преступном характере деятельности этого штаб-офицера, имевшего отношения с одной из воюющих с нами держав, он был арестован. В связи с ним были арестованы и другие заподозренные в той же преступной деятельности лица, не принадлежавшие к составу армии. Назначенное над Мясоедовым и его соучастниками следствие вполне определенно установило несомненную виновность первого. В виду этого Мясоедов был предан военно-полевому суду по обвинению в шпионстве и мародерстве. Суд признал его виновным и приговорил к смертной казни через повешение. Приговор приведен в исполнение. Что касается остальных соучастников этого тяжкого преступления, то следствие о них продолжается для исчерпывающего выяснения всех сопричастных к делу лиц. По мере установления их виновности, они будут предаваться соответственному суду.»[176]

Посыл Ставки к общественности был совершенно прозрачен, и она уже была готова услышать и поддержать его. Гучковский «Голос Москвы» еще с начала года постоянно призывал к борьбе вообще со всеми немцами(«Немецкий шпионаж»[177]), с их тайными сторонниками в России(«Враг со скрытым оружием»[178]) и т.п. Секретарь Иркутской городской Думы записал в своем дневнике 21 марта(3 апреля) 1915 г.: «Открыта подлая измена: Родине за деньги наносились тяжкие удары. Верю в распорядительность Верховного главнокомандующего: он с корнем вырвет эту измену.»[179] В тот же день прекрасно информированный о ходе процесса Великий Князь Андрей Владимирович совершенно правильно оценил ситуацию: «Конечно, все это бросило тень на Сухомлинова, который несколько лет тому назад горячо защищал Мясоедова от нападок Гучкова с трибуны Гос. Думы.»[180] Коноваловская газета сразу же напомнила об истории 1912 г. статьей «Из прошлого Мясоедова» уже 21 марта(3 апреля). Естественно, что Гучков был изображен исключительно положительным образом.[181] Первые лица октябристов и кадетов были англоманами, но русские англоманы так не походили на источник своего политического вдохновления.

После Ютландского боя лидеры общественности Великобритании заняли несколько другую позицию. «Печать проявляла сдержанность и старалась скорее успокоить массы, - вспоминал капитан I ранга Г.К. фон Шульц, - чем возбуждать их некомпетентной критикой морского командования, а тем более обвинениями. В этом, как и в других случаях, приходилось удивляться дисциплинированности английской прессы; в критические минуты она избегала всего, что могло служить к ослаблению «национального фронта».»[182] Что касается России, то теперь, после казни «шпиона», и на фронте, и в тылу ждали новых разоблачений. И поиск виновных не заставил себя ждать. Полиция уже провела массу арестов и обысков, были арестованы жена, зять, любовница Мясоедова, его партнеры по «Северо-Западному пароходству», лица, имевшие несчастье быть с ним знакомым и т.д. – очевидно, это и были те самые «соучастники», о которых говорилось в заявлении Ставки.[183] Впрочем, героем дня в тылу неизбежно стали не сыщики, а «разоблачившие» Мясоедова еще перед войной вожди октябристов. 17(30) марта Сухомлинов с явной озабоченностью сообщает Янушкевичу, что Гучков «…настойчиво добивается популярности в войсках и часто читает лекции о войне, а в деле Мясоедова пытается прославиться героем.»[184] Следует заметить, что это ему вполне удалось. После казни «шпиона» Гучков стал получать многочисленные письма от офицеров, благодаривших его за патриотическую бдительность образца весны 1912 г. [185]

Сразу же после окончания войны первый исследователь и современник позорного дела дал случившемуся исчерпывающую характеристику: «Дело подп. Мясоедова и так называемых «соучастников» его, несомненно, самое громкое и наиболее яркое из всех этих дел, как по числу жертв, так и потому, что оно было использовано сначала как мост для подхода, а потом как фундамент для привлечения к уголовной ответственности самого военного министра ген.-адъют. В.А. Сухомлинова. Но главное его значение в том, что в нем как в калейдоскопе отражается наша дореволюционная действительность, с ее закулисным влиянием темных сил, неограниченным произволом безответственной власти, забитым угодничеством подчиненных и бесславным состоянием развращенного правосудия.»[186] «Темными силами» в развитии этой истории выступили практически все представители либеральной оппозиции, которые были весьма активны в Думе. «Кто знал интриги Петрограда, - вспоминал Спиридович, - понимали, что Мясоедовым валят Сухомлинова, а Сухомлиновым бьют по трону…»[187]

Эти слова верны лишь частично. Результат далеко не всегда тождественен замыслу, пусть даже и искусному. Петроградская интрига не удалась бы без участия Барановичей. Великий Князь, конечно, через Мясоедова целил в Сухомлинова, а результатом его довольно меткого попадания воспользовались другие. «Кампанией против генерала Сухомлинова, - вспоминал Лукомский, - руководили, главным образом, председатель Государственной Думы М.В. Родзянко и член государственного Совета, бывший председатель Государственной Думы, А.И. Гучков.»[188] Именно они теперь стали во главе борьбы за выявление «всех сопричастных к делу лиц». Разумеется, их главной мишенью был Военный министр и, разумеется, они не сразу же перешли к обвинениям в предательстве. «Вы боретесь с врагами внешними, - писал 8(21) марта 1915 г. Янушкевичу Сухомлинов, - на мою долю приходится враг внутренний, неопрятный, подпольный. А что предстоит при демобилизации, когда под предводительством Родзянки выступит думская армия? Ведь и теперь уже что они себе позволяют и всюду суют свой нос. Среди них есть очень порядочные люди, - но много же нехороших.»[189]

Адвокат О.О. Грузенберг, знавший многих фигурантов дела и никак не относившийся к числу защитников монархии, дал четкую формулу происходившего: «Кого полоснет раскаленным словом «измена», - того редко что спасет. Редко что: даже царский венец.»[190] Вскоре гучковский «Голос Москвы» начал постепенно раздувать «мясоедовскую» историю в «сухомлиновскую» истерию. В газете появились воспоминания о том, что было 3 года назад, когда Военное министерство и Отдельный корпус жандармов не внял правоте мудрой русской поговорки «нет дыма без огня» и не прислушался к обличениям Гучкова и Суворина, что, разумеется, «дало бы возможность сохранить много жизней и, и ген. Гинденбургу не удалось бы пожать несоответствующих дарованиям лавров.»[191] Для большей доказательности была перепечатана статья из «Русского Инвалида» от 16(29) мая 1912 г. о завершении следствия по Мясоедову и его оправдании.[192] Естественно, что извинения Гучкова перед Мясоедовым образца 1912 г.[193] перепечатке не подлежали.

Перелом в этой борьбе состоялся после прорывы под Горлице-Тарновым 1-6 мая. До него Гучков и его сторонники приписывали себе в заслугу блестящее состояние армии. Еще 17(30) марта «Голос Москвы» сообщал, о том, как вернувшийся с фронта лидер октябристов оценивал его: «Армия вооружена и одета великолепно. Снабжение боевыми и съестными припасами налажено в мелочах. Нижние чины обучены прекрасно.»[194] Между тем в своих частных письмах с осени 1914 г. Гучков сообщал своим адресатам(и в том числе А.В. Кривошеину) об угрожающем положении снабжения и винил в этом Военное министерство и Главное Артиллерийское управление.[195] Разумеется, если в армии царил порядок, то все это было результатом работы III Думы, о чем в том числе и было сообщено в докладе, прочитанном Гучковым в Центральном Комитете «Союза 17 октября».[196]

И Гучков, и Великий Князь Николай Николаевич сумели в ближайшем будущем извлечь максимальную выгоду из случившегося в марте 1915 г. На фоне своих «достижений» Верховный Главнокомандующий смог спокойно приступить к организации поездки императора в Галицию, которой суждено было стать важным элементом его борьбы на «внутреннем фронте». После Горлице эта борьба только стала еще более активной. В частности, в снабжении армии выявились многочисленные недостатки, за которые, естественно, отвечал уже только Военный министр.[197] Нельзя не заметить, что появившийся летом 1915 г. лозунг «министерства доверия» на фоне волны шпиономании стал приобретать весьма специфический подтекст. Весной 1915 г. казалось, что общественность доверяла исключительно Главковерху. Даже неудачи мало отражались на его популярности, они «скорее порождали мысль в обществе и в высших кругах, что, при условии неограниченности его полномочий, успехов было бы больше».[198]

В «деле Мясоедова» многое является закономерным для стандартов XX столетия, случайна здесь только фигура его главного фигуранта. Впрочем, в подобного рода «делах» случайность жертвы редко бывает исключением. Скорее это правило. Тем не менее, жертва, как правило, должна обладать рядом качеств, приемлемых для того, чтобы стать целью анонимных доносов, направленных или государству или общественному мнению до того, как будет достигнуто единодушие, необходимое для расправы. В случае с Мясоедовым крайне неудачно для него совпал ряд обстоятельств – он был жандармом, что уже было достаточно для либералов, имел деловые контакты с евреями, что было достаточно для консерваторов, и, кроме того, он дважды оказался, что называется, не в том месте и не в то время. В 1912 году рядом с Военным министром, что сделало его орудием борьбы против ген. В.А. Сухомлинова. В 1915 году – в 10-й армии, что, в совокупности со скандалом трехлетней давности, помогло сделать из него козла отпущения за ошибки, допущенные теми, кто организовал суд над ним.

Впрочем, эти «судьи» сумели пойти гораздо дальше. Если весной 1915 г. они превратили свою слабость в силу, то летом, реализуя «новый курс» Николая Николаевича-мл. на единение с общественностью, начали вовсю использовать эту силу, стараясь заставить власть идти на новые и новые уступки. Мертвый Мясоедов был использован ими сначала в борьбе с Военным министром, а затем и с правительством. Вскоре появились и слухи о предательстве, свившем себе гнездо в императорской семье. Практически одновременно с каждым таким слухом власти предлагался новый компромисс и новые уступки во имя диалога с общественностью. Так, в общих чертах, осуществлялся «новый курс» Главковерха, его наступление на самом важном для него внутреннем фронте. Впрочем, продолжалось все это недолго, и к осени 1915 г. это наступление закончилось полным провалом. План верхушечного переворота во время войны был провален. Его организаторы немедленно начали готовить следующий. Впрочем, это уже история Февральской революции(которая, конечно, не входила в планы тех, кто в первые дни марта 1917 г. предпочитал называть ее переворотом).

Каким же проявилось начало XX века в событиях 1911-1917 гг.? Борьба либеральной оппозиции за власть могла иметь шанс на успех только при условии разделения этой власти на соперничающие группировки. Интересно, что в высшей администрации они были построены практически по принципу кланов, и верность вождю была гораздо важнее профессиональных качеств того или иного чиновника. К сожалению, этим проблемы административной машины не ограничивались. В борьбе друг с другом кланы-группировки обращались к оппозиции и средствам массовой информации, а те, в свою очередь, широко использовали такие грязные средства, как скандал, слухи и провокацию для достижения своих, разумеется, исключительно чистых целей.

В эти игры постепенно втягивалась армия, органы разведки и контрразведки, что в конце концов в немалой степени способствовало разложению государственности, ее моральной дискредитации, и, в конечном итоге – падению.

Олег Айрапетов

Часть I | Часть II | Часть III

[1] Джунковский В.Ф. Воспоминания. М.1997. Т.2. С.530.

[2] Спиридович А.И. Великая Война и Февральская Революция 1914-1917. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.16.

[3] Верховский А.И. На трудном перевале. М.1959. С.34.

[4] Грузенберг. Вчера. Воспоминания. Париж. 1938. С.69.

[5] Русские Ведомости. 30 авг. 1914 г. №199. С.2.

[6] Войтоловский Л. Всходил кровавый Марс. По следам войны. М.1998. СС.27-28.

[7] Лукомский А.С. Воспоминания. Берлин. 1922. Т.1. С.87.

[8] Постижение военного искусства. Идейное наследие А. Свечина. М.1999. Российский Военный сборник. Вып. 15. С.574.

[9] Николаи В. Германская разведка и контрразведка в мировой войне. б/г., б/м. С.11.

[10] Николаи В. Тайные силы. Интернациональный шпионаж и борьба с ним во время мировой войны и в настоящее время. М. 1925. С.54.

[11] Ринтельн Секретная война. Записки немецкого шпиона. М.1938. СС.14-15.

[12] Николаи В. Тайные силы... С.75.

[13] Милюков П.Н. Воспоминания. М.1990. Т.2. С.157.

[14] Яхонтов А. Первый год войны(июль 1914 - июль 1915 г.). Записи, заметки, материалы и воспоминания бывшего помощника управляющего делами Совета министров. //Русское прошлое. Спб. 1996. № 7. С.270.

[15] Государственный архив Российской Федерации(далее ГАРФ). Ф.Р-5793. Оп.1. Ед.хр.16. ЛЛ.27-27.об.

[16] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. Воспоминания. М.1957. С.60.

[17] Будберг А.П. Из воспоминаний о войне 1914-1917 гг. Третья восточно-прусская катастрофа. 25 янв. - 8 фев. 1915 г. Сан-Франциско. 193?. С.49.

[18] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам… С.60.

[19] Б. Б-ий[Бучинский Б.И.]. Суд над Мясоедовым(Впечатления очевидца).// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14. С.135.

[20] фон Раупах Р.Р. Facies Hippocratica(Лик умирающего): Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года. СПб.2007. С.99.

[21] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.30.

[22] Епанчин Н.А. Ук.соч. С.436.

[23] Будберг А.П. Ук.соч. С.49.

[24] Хольмсен [И.] [А.] Ук.соч. С.210.

[25] Будберг А.П. Ук.соч. СС.51; 53; 61-62.

[26] Public Records Offce. War office. 106/1055. L.3.

[27] фон Раупах Р.Р. Ук.соч. СС.111-112.

[28] Б. Б-ий. Ук.соч.// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14. С.136.

[29] Fuller W.C. The foe within. Fantasies of treason and the end of Imperial Russia. Cornell University Press. Ithaca and London. 2006. P.120.

[30] Фрейнат О.Г. Правда о деле Мясоедова и др. по официальным документам и личным воспоминаниям. Вильна. 1918. С.30.

[31] Там же.

[32] Fuller W.C. Op.cit. P.120.

[33] Джунковский В.Ф. Ук.соч. М.1997. Т.2. С.531.

[34] Fuller W.C. Op.cit. P.120.

[35] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.30-31.

[36] Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II.. М.2001. Кн.3. Ч.2. С.214.

[37] Fuller W.C. Op.cit. PP.122-123.

[38] Фрейнат О.Г. Ук.соч. Приложение 2. С.134.

[39] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.39-40.

[40] Батюшин Н.С. Тайная разведка и борьба с ней. М.2002. С.159.

[41] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.40-41.

[42] Каширин В.Б. Разведчики военного шпионства. Контрразведка последнего императора.// Родина. №12.2008. СС.29-30.

[43] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.16-17.

[44] Каширин В.Б. Разведчики военного шпионства. Контрразведка последнего императора.// Родина. №12.2008. С.30.

[45] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.50.

[46] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.39.

[47] Hohne H. Der Krieg im Dunkeln. Macht und Einflus der deutschen und russishen Geheimdienste. Munchen. 1993. SS.191-192.

[48] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. СС.41; 45.

[49] фон Раупах Р.Р. Ук.соч. СС.116-117.

[50] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.41.

[51] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.31.

[52] Там же. С.24.

[53] Washburn S. Field notes from the Russian front. Lnd. [1915] Vol.1. PP.64;84.; also in: Pares B. My Russian memoirs. Lnd. 1931. P.272.

[54] Отчет о деятельности жандармского управления военного генерал-губернаорства Галиции с 25 ноября 1914 года по 4 июня 1915 года. Киев. 1915. С.8.

[55] Русские Ведомости. 25 февр.1915 г. №45. С.4.

[56] Утро России. 14 февр. 1915 г. №44. С.2.

[57] Международные отношения в эпоху империализма. Сер.III. 1914-1917 гг. М.-Л.1935. Т.8. Ч.1.(24/11 мая - 16/3 октября 1915 г.) С.248.

[58] Грузенберг О.О. Ук.соч. С.83.

[59] Новое Время. 9(22) мая 1915 г. №14066. С.3.

[60] Шацилло К.Ф. «Дело» полковника Мясоедова.// Вопросы истории 1967. №4. СС.111-113.

[61] ГАРФ. Ф.102. Оп.316. 1915 г. Д.177. ЛЛ.2-3 об.; Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.42.

[62] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.29; 45-46.

[63] Тарсаидзе А.[Г.] Четыре мифа о Первой мировой. М.2007. СС.122-123.

[64] Лемке М.К. 250 дней в Царской Ставке.» Пгр.1920. С.190.

[65] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.44.

[66] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.108.

[67] Лемке М.К. Ук.соч. С.514.

[68] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам… С.64.

[69] Там же. С.61.

[70] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн.3. Ч.2. С.219.

[71] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам… СС.63-64.

[72] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.108.

[73] Б. Б-ий[Бучинский Б.И.]. Ук.соч.// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14. С.139; Орлов В.[Г.] Двойной агент. Записки русского контрразведчика. М.1998. СС.41-48.

[74] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.36-37.

[75] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн.3. Ч.2. С.220.

[76] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам… С.62.

[77] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.11-12.

[78] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам… С.67.

[79] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.48-49.

[80] Русские Ведомости. 20 февр. 1915 г. №41. С.3.

[81] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.33.

[82] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.56-57.

[83] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.36.

[84] Гайда Ф.А. Либеральная оппозиция на путях к власти(1914 - весна 1917 г.). М.2003. С.65.

[85] Там же. С.66.

[86] Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографический отчет заседания Государственной Думы, созванной на основании Высочайшего Указа Правительствующему Сенату от 20 июля 1914 г. Заседание 26 июля 1914 г. СПб. 1914. С.30.

[87] Гайда Ф.А. Ук. соч. С.67.

[88] Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия третья. Пгр. 1915. С.1.

[89] Гайда Ф.А. Ук. соч. СС.55-56; 69.

[90] Русские Ведомости. 27 янв. 1915 г. №21. С.2.

[91] Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1915 г. Сессия третья. Пгр. 1915. С.4.

[92] Там же. СС.8; 277.

[93] Там же. СС.9-22.

[94] Там же. СС.42-49.

[95] Там же. С.50.

[96] Гайда Ф.А. Ук. соч. С.70.

[97] Батюшин Н.С. Ук.соч. С.159.

[98] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.29.

[99] Николаи В. Германская разведка... С.16.; Он же. Тайные силы... С.30.

[100] фон Дрейер В.Н. На закате империи. Мадрид. 1965. С.155.

[101] Б. Б-ий[Бучинский Б.И.]. Ук.соч.// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14. СС.141-143.

[102] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.43.

[103] Там же. С.44.

[104] The Times History of the War. Part 44. Vol. 4. June 22, 1915. P.197.

[105] Studia i Materialy... S.241.

[106] The Times History of the War. Part 44. Vol. 4. June 22, 1915. P.197.; Данилов Ю.Н. Россия в Мировой войне 1914-1915 годов. Берлин. 1924. С.314.

[107] Rothenberg. G.E. Rothenberg. G.E. The army of Francis Joseph. Purdue University Press. West Lafayette, Indiana. 1976. P.184.

[108] Бонч-Бруевич М.[Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. М.1921. Ч.I. С.70.

[109] Русские Ведомости. 10 марта 1915 г. №56. С.3.

[110] The Times History of War. Part 33. Vol. 3. Apr. 6, 1915. P.274.; Part 44. Vol. 4. June 22, 1915. PP.197-199.; Маниковский А.А. Боевое снабжение русской армии в 194-1918 гг. М.1922. Ч.2. С.48.; Ребольд Ж. Крепостная война 1914-1918 гг. М.1938. С.120.

[111] Washburn S. Op.cit. Lnd.[1915]. Vol.2. PP.31, 35.

[112] Деникин А.И. Путь русского офицера. М.1990. С.263.; Дневники Николая II. М.1991. С.518.

[113] Русские Ведомости. 18 марта 1915 г. №63. С.3.

[114] Блом М. Военное обозрение. //Военный сборник. 1915. №4. С.225.

[115] Глиндский В.П. Боевая летопись лейб-гвардии 3-го Стрелкового Его Величества полка. Париж. 193...С.15.

[116] Брусилов А.А. Мои воспоминания. М.1946. С.130.

[117] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.102.

[118] Дневники Николая II. С.518.

[119] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.102.

[120] Джунковский В.Ф. Ук. соч. М.1997. Т.2. С.529.

[121] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.42.

[122] Новое Время. 19(23) марта 1915 г. №14007. С.5.

[123] Washburn S. Op. cit. Lnd.[1915]. Vol.2. P.4.

[124] Новое Время. 10(23) марта 1915 г. №14007. СС.5-6.; Новое Время. 11(24) марта 1915 г. №14008. С.4.; Русские Ведомости. 10 марта 1915 г. №56. С.4.; Русские Ведомости. 11 марта 1915 г. №57. С.4.; Речь. 11(24) марта №68(3091). С.3.

[125] ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Ед. хр. 532. Л. 38.

[126] Лемке М.К. Ук.соч. С.570.

[127] Людендорф Э. Мои воспоминания о войне 1914-1918 гг. М.1923. Т.1. С.110.

[128] Новое Время. 8(21) марта 1915 г. №14005. С.3.

[129] Ролльман Г. Война на Балтийском море. 1915 год. М. 1935. СС.7-9; 15-16.

[130] Новое Время. 8(21) марта 1915 г. №14005. СС.3-4.; Русские Ведомости. 8 марта 1915 г. №55. С.3.

[131] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.42.

[132] Людендорф Э. Ук.соч. М.1923. Т.1. С.110.

[133] Лемке М.К. Ук.соч. С.571.

[134] Людендорф Э. Ук.соч. М.1923. Т.1. С.110.

[135] Лемке М.К. Ук.соч. С.571.

[136] ГАРФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Ед. хр. 532. Л. 39.

[137] Людендорф Э. Ук.соч. М.1923. Т.1. С.110.

[138] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.45.

[139] Русские Ведомости. 13 марта 1915 г. №59. С.4.

[140] Там же.

[141] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.46..

[142] Глобачев К.И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения(Вступительная статья Дж. Дейли и З.И. Перегудовой).//ВИ. 2002. № 8. С.66.

[143] Fuller W.C. Op.cit. P.138.

[144] Шацилло К.Ф. «Дело» полковника Мясоедова.// Вопросы истории 1967. №4. С.114.

[145] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.46.

[146] Русский инвалид. 18 марта 1915 г. №63. С.5.

[147] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.44.

[148] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн.3. Ч.2. С.220.

[149] Шацилло К.Ф. «Дело» полковника Мясоедова.// Вопросы истории 1967. №4. С.113.

[150] Тарсаидзе А.[Г.] Ук.соч. СС.140-141.

[151] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.58-59.

[152] Fuller W.C. Op.cit. P.1.

[153] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.65.

[154] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн.3. Ч.2. С.220.

[155] ГАРФ. Ф.102. Оп.316. 1915 г. Д.177. ЛЛ.1 и об.; 6-11.

[156] Б. Б-ий[Бучинский Б.И.]. Ук.соч.// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14. С.145.

[157] Фрейнат О.Г. Ук.соч. Приложение 3. С.136.

[158] Б. Б-ий[Бучинский Б.И.]. Ук.соч.// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14. С.145.

[159] Вел.кн. Андрей Владимирович. Дневник б. Великого Князя Андрея Владимировича. 1915 год. Л.-М. 1925. С.20.

[160] Данилов Ю.Н. Великий князь Николай Николаевич. Париж. 1930. СС.201-202.

[161] Б. Б-ий[Бучинский Б.И.]. Ук.соч.// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14. С.145.

[162] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.66.

[163] Б. Б-ий[Бучинский Б.И.]. Ук.соч.// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14. СС.146-147.

[164] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн.3. Ч.2. С.224.

[165] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.67-68.

[166] Fuller W.C. Op.cit. P.2.

[167] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн.3. Ч.2. С.224.

[168] Лемке М.К. Ук.соч. С.633.

[169] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.49.

[170] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.103.

[171] Новое Время. 21 марта(3 апр.) 1915 г. №14018. С.2.

[172] Голос Москвы. 21 марта(3 апр.) 1915 г. №67. С.3.

[173] Русские Ведомости. 21 марта 1915 г. №66. С.2.

[174] Речь. 21 марта(2 апр.) 1915 г. №78(3101). С.3.

[175] Речь. 22 марта(3 апр.) 1915 г. №79(3102). С.2.

[176] Русский инвалид. 22 марта 1915 г. №66. С.1.

[177] Голос Москвы. 8(21) янв. 1915 г. №5. С.2.

[178] Голос Москвы. 31 янв.(13 февр.) №25. С.1.; 1(14) февр. 1915 г.№ 26. С.1.

[179] Серебренников И.[И.] Претерпев судеб удары. Дневник 1914-1918 гг. Иркутск. 2008. С.104.

[180] Вел.Кн. Андрей Владимирович. Дневник б.Великого Князя Андрея Владимировича. 1915 год. Л.-М. 1925. С.19.

[181] Русские Ведомости. 21 марта 1915 г. №66. С.3.

[182] фон Шульц Г.К. С английским флотом в Мировую войну. Воспоминания представителя русского флота при английском Гранд Флите. СПб. 2000. С.39.

[183] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.71-82.

[184] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.48.

[185] Fuller W.C. Op.cit. PP.140-141.

[186] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.4.

[187] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.68.

[188] Лукомский А.С. Ук. соч. Берлин. 1922. Т.1. С.65.

[189] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// КА. М. 1923. Т.3. С.48.

[190] Грузенберг О.О. Ук.соч. С.67.

[191] Голос Москвы. 4(17) апр. 1915 г. №77. С.1.

[192] Голос Москвы. 7(20) апр. 1915 г. №78. С.2.

[193] Голос Москвы. 6(19) ноября 1912 г. №256. С.5.

[194] Голос Москвы. 17(30) марта 1915 г. № 64. С.5.

[195] Гайда Ф.А. Ук. соч. С.65.

[196] Голос Москвы. 17(30) марта 1915 г. № 64. С.5.

[197] Айрапетов О.Р. Генералы, либералы и предприниматели: работа на фронт и на революцию(1907-1917). М.2003. СС.52-96.

[198] Мосолов А. [А.] При Дворе Императора. Рига. б.д. С.21.

Уважаемые посетители!
На сайте закрыта возможность регистрации пользователей и комментирования статей.
Но чтобы были видны комментарии под статьями прошлых лет оставлен модуль, отвечающий за функцию комментирования. Поскольку модуль сохранен, то Вы видите это сообщение.

JComments

Западная Русь

«Дело Мясоедова». XX век начинается... Часть III

Западная Русь

Header