Часть I | Часть II | Часть III

На основе анализа широкого круга исторических источников и литературы Олег Рудольфович Айрапетов детально исследует обстоятельства, связанные с «генезисом» и существом так называемого «Дела Мясоедова», жандармского полковника, обвиненного в шпионаже против России и казненного в марте 1915 года. Получив огромный общественно-политический резонанс, это «дело» сыграло печальную роль в истории последнего периода существовании императорской России.

 

Вступление

Так называемое «дело Мясоедова» сыграло печальную роль в истории последнего периода существовании императорской России. Историография вопроса немногочисленна, но недостатка внимания со стороны исследователей к «мясоедовской» истории явно не было. Первая работа по «делу» была опубликована в 1918 г. в Вильно в период германской оккупации. Автором ее был чиновник по особым поручениям Министерства Внутренних дел О.Г. Фрейнат[1], сам привлеченный к суду по ложным обвинениям в шпионаже в пользу Германии и осужденный на 8 лет каторжных работ.[2] Его приговор бурно приветствовался либералами.

 

В 1903 г. Фрейнат в качестве следователя по особо важным делам вел следствие по Кишиневскому погрому. «В русском либеральном обществе и еврейском населении, - вспоминал адвокат О.О. Грузенберг, - высказывалось против него недовольство: вел пристрастно дело, стараясь затемнить виновность должностных лиц в погроме. Все, однако, отдавали должное его трудолюбию и недюжинной работоспособности.»[3]

Легенда о причастности администрации, и, в частности, Министра Внутренних дел. В.К. Плеве к организации погромов, или, как минимум, в снисходительном отношении к погромщикам активно распространялась С.Ю. Витте[4] и его союзниками в либеральном лагере.[5] Журнал «Освобождение», издававшийся П.Б. Струве в это время в Германии, опубликовал письмо Плеве к бессарабскому губернатору ген.-м. В.С. фон Раабену, якобы направленное накануне погрома, в котором содержались следующие рекомендации: «До сведения моего дошло, что в вверенной Вам области готовятся большие беспорядки, направленные против евреев, как главных виновников эксплуатации местного населения. Ввиду общего среди городского населения беспокойного настроения, ищущего только случая, чтобы проявиться, а также принимая во внимание бесспорную нежелательность слишком суровыми мерами вызвать в населении, еще не затронутом революционной пропагандой, озлобление против правительства, Вашему Превосходительству предлагается изыскать средства немедленно по возникновении беспорядков прекратить их мерами увещевания, вовсе не прибегая, однако, к оружию.»[6]

Письмо это однозначно трактовалось как полупризнание правительства в причастности к случившемуся[7] и активно перепечатывалось европейской и американской прессой.[8] Тем не менее, следствие быстро выяснило подложный характер письма[9], что, вообще-то, было очевидно и из самого характера действий властей. Фон Раабен сразу же обратился к военным властям для вооруженного подавления беспорядков, отказавшись при этом от того, чтобы взять на себя ответственность за применение силы. Далее произошло то, что так часто имеет место в любезном Отечестве нашем при критических обстоятельствах – чиновники, не имея четких инструкций, не решались действовать самостоятельно. Пока военные и гражданские власти выясняли, кто должен взять на себя ответственность, шел погром.[10] Плеве отправил Раабена в отставку за бездействие(Витте, кстати, не сделал ничего в отношении властей в Гомеле, допустившим погром во время его премьерства). [11]

Так или иначе, претензии к Фрейнату, участвовавшему в следствии по погрому в Кишиневе, явно имеют предвзятый и политически мотивированный характер. Впрочем, у Грузенберга эти претензии были сформулированы еще весьма мягко. В 1915 г. о положительных качествах Фрейната уже никто не вспоминал, а проведенным в 1903 г. следствием(во всяком случае, по мнению центрального органа кадетов) он давно уже заработал наказание.[12]

Обладая доступом к документам, этот непосредственный участник событий и бывший обвиняемый убедительно доказал и незаконность суда, и фальшивость обвинений, на основании которых Мясоедов, а вслед за ним и еще нескольких человек были приговорены к смертной казни. Особую ценность изданию придают приложения, в которых впервые был опубликован ряд документов, касающихся этой истории.

В 1924 г. в «Архиве Русской революции» были опубликованы воспоминания полковника(в 1915 г. – подполковника) Б.И. Бучинского, присутствовавшего в качестве свидетеля на суде над Мясоедовым, полностью подтверждающие концепцию Фрейната.[13] В 1964 г. Бучинский повторил свои свидетельства о процессе, который он назвал «постыдным для русского правосудия» в письме в редакцию журнала «Военная быль».[14] Следует отметить, что отношение к этому позорному процессу в русской эмиграции никогда не было однозначным. Как правило, в воспоминаниях свидетелей произошедшего, а также ряда высших чинов МВД и ОКЖ, не имевших отношения к его организации, дают достаточно объективную картину произошедшего.[15]

Исключением в профессиональном ряду являются написанные в 1923 г. в Сербии и опубликованные в 1965 г. воспоминания старшего адъютанта разведывательного отделения штаба 10-й армии(с ноября 1914 г.)  полковника Ю.Н. Плющика-Плющевского.[16] Не скрывая своей неприязни к Мясоедову, и даже признавая возможность того, что тот мог шпионить на немцев до войны, даже этот мемуарист, тем не менее, считает, что на фронте Мясоедов никак не мог бы делать этого, так как постоянно находился под наблюдением.[17] В то же самое время деятели либерального лагеря и лица, близкие к ним, выдвигают версию об обоснованности обвинений и справедливом характере следствия.[18]

Либеральная версия обоснованности судебной расправы по многим причинам была близка и официальной советской, утверждавшей о существовавших связях Военного министра В.А. Сухомлинова через С.Н. Мясоедова с германской разведкой накануне и в годы Первой Мировой войны.[19] Этой версии соответствуют и опубликованные в СССР мемуары одного из главных организаторов этого процесса ген.-л. М.Д. Бонч-Бруевича.[20] Впервые в советской историографии точка зрения первого объективного исследователя дела – О.Г. Фрейната – прозвучала в работе К.Ф. Шацилло.[21] Заслугой этого автора следует назвать полное, а иной раз и буквальное подтверждение концепции и данных Фрейната(хотя ссылок на эту работу в статье не имеется) на документах архивного происхождения. Кроме того, в указанной статье был использован целый ряд эмигрантских источников, опубликованных после 1918 г.

Недостатком работы Шацилло является избирательный и не всегда точный анализ октябристской прессы. В результате он повторяет некоторые мелкие неточности работы Фрейната(очевидно, не имевшего в оккупированном германцами Вильно доступа к московской прессе), иногда развивая их в ошибки. Так, например, Фрейнат датирует опровержение в пользу Мясоедова, опубликованное по требованию суда в «Голосе Москвы», осенью 1912 г.[22] По мнению Шацилло, ссылающегося на указанную газету, это произошло после выборов - 5(18) октября 1912 г.[23], в то время, как выборы в Москве состоялись 18(31) октября, а опровержение было опубликовано 6(19) ноября 1912 г.

Вскоре вслед за этой статьей вышло исследование эмигрантского историка А.Г. Тарсаидзе, в котором повторялись выводы Фрейната и Шацилло(с использованием работы первого автора), а также привлечен ряд дополнительных источников эмигрантского происхождения, свидетельствующих в пользу невиновности Мясоедова и политическом характере процесса.[24] В последнее время ряд отечественных[25] и зарубежных[26] авторов вновь обратились к истории «дела Мясоедова». В целом они также повторяют концепцию, заложенную Фрейнатом, хотя Фуллер делает это гораздо более глубоко и внимательнее к источникам. Что касается Алексеева, то он повторяет небольшие фактические неточности, допущенные в статье Шацилло, не ссылаясь в этих случаях на нее. Так, например, Алексеев уже датирует думские выборы в Москве сентябрем 1912 г. и вслед за Шацилло также датирует опровержение ссылкой на номер «Голоса Москвы» от 5(18) октября 1912 г.[27], где таковое отсутствует.

История «дела Мясоедова» довольно неплохо исследована, фальсификационный его характер после публикации работы Фрейната не может вызывать подозрений. Исключение составляют исследователи истории отечественных спецслужб И.И. Васильев и А.А. Зданович, которые активно занимались героизацией генерал-майора Н.С. Батюшина(во время следствия и суда - полковника, возглавлявшего контрразведывательное отделение штаба Северо-Западного фронта и бывшего правой рукой М.Д. Бонч-Бруевича при организации процесса). Во вступлении ко второму, расширенному изданию мемуаров Батюшина они допустили, пусть и с оговорками, предположение о действительной причастности Мясоедова к шпионской деятельности.[28] Жаль, что при этом авторы не сочли возможным представить доказательства своих предположений.

Не смотря на значительную традицию объективного подхода к «делу Мясоедова», существует целый ряд нюансов, раскрытие которых возможно только при условии анализа этих, казалось бы, хорошо известных специалистам по истории России событий, в их историческом контексте. Эту задачу и должна решить предлагаемая вниманию читателя работа. Я благодарю за дружеское внимание и помощь, оказанные мне при ее написании к.и.н. Гайду Ф.А., Ганина А.В., Каширина В.Б., Шевченко М.М. и исследователя Колпакиди А.И.(Москва).

Начало истории:

Думские выборы и административные игры образца 1912 года.

Искусство организации общественного мнения или политика как интрига.

Предпосылки «дела Мясоедова» возникли незадолго до Первой Мировой войны и поначалу собственно к подполковнику Мясоедову не имели никакого отношения. В мясорубку истории он попал случайно, став пешкой в иногда больших, иногда незначительных, но всегда весьма нечистоплотных играх. На первом, довоенном, этапе они определялись несложными отношениями между Военным министром ген. В.А. Сухомлиновым, его помощником ген. А.А. Поливановым и А.И. Гучковым - лидером октябристов, которые определяли в это время результаты голосования по бюджетам в Государственной Думе.

Разговор вне своей, понятной, привычной среды, иначе говоря, вне военной корпорации, Сухомлинову явно не удавался. Выходить за рамки заранее подготовленного он не умел, да и не стремился. «Будучи отличным оратором и рассказчиком при небольшом круге слушателей, - вспоминал ген. А.С. Лукомский, - он совершенно не мог говорить речей или давать какие-либо официальные разъяснения, когда слушателей было много; он страшно волновался и у него совершенно пропадал голос. В тех случаях, когда ему необходимо было выступать с речью в Государственной Думе или Государственном Совете - он всегда заготавливал речь и ее читал.»[29] В результате у думцев после редких встреч с министром оставалось впечатление не очень благоприятное для него. Так было и до, и во время, и после описываемых событий.[30] Именно из-за нежелания вдаваться в детали при утверждении бюджета в согласовательных комиссиях и потому, что он был скорее хорошим рассказчиком, чем оратором, Военный министр выбрал себе в помощники ген. Поливанова.

Это был способный человек, но его двуличие и неразборчивость в карьерных исканиях были отмечены тремя предшественниками Сухомлинова: А.Н. Куропаткиным, В.В. Сахаровым и А.Ф. Редигером. Последнее качество было причиной того, что несколько лет Поливанову пришлось простоять, по словам Редигера, «у тихой пристани редакции «Русского Инвалида» вне течения воды и служебного движения».[31] По свидетельству самого Сухомлинова, при принятии министерства он получил указание императора не изменять состав штаба, поэтому и оставил в качестве помощника Поливанова, несмотря на то, что последний пользовался репутацией сторонника Николая Николаевича-младшего. Последний не скрывал своей неприязни к Сухомлинову с 1905 г., когда тот позволил себе критические замечания в адрес Совета Государственной обороны, возглавляемого Великим Князем. После отставки Николая Николаевича в 1908 г. с этого поста и последовавшего вслед за этим роспуска Совета эта неприязнь переросла во вражду. [32]

Существовали и более веские причины, заставившие министра держать при себе потенциального противника: «Особенно важно было поддерживать добрые отношения с министром финансов, думским большинством, а равно и с Государственным Советом. Для этого и остался в своей должности генерал Поливанов. Помощником военного министра он был уж с 1905 года, то есть ещё при Сахарове и Редигере и работал со всеми тремя Государственными Думами, Советом Государственной Обороны и Государственным Советом. Гибкий по натуре, знаток хозяйственной части хорошо осведомленный в области законоположений - человек этот, при обширном своем знакомстве с личным составом, казался мне не лишним. Совершенно исключительное преимущество его заключалось в том, что он находился в прекрасных отношениях с Коковцовым и Гучковым и к тому же ухитрился не восстановить против себя великого князя Николая Николаевича.»[33]

Это лавирование было особенно важно, так в 1910 г. Военным министром была разработана и реорганизация армии, довольно верно изложенная Поливановым: «В мирное время ни одного человека больше против того, что было. Значит, бюджет на людской материал тот же самый, но, вместе с тем, эта людская масса совершенно иначе переформировывалась, в том смысле, что упразднялись крепостные войска, упразднялись резервные войска, и все это обращалось в полевые войска, и затем увеличивалось число технических войск(...железнодорожные, инженерные, авиационные и артиллерийские части). Этот последний случай, потребовавший новых расходов, тотчас же нашел отражение и в плане снабжения.»[34] Естественно, что при масштабе подобных задач требовались исполнители разного рода, в том числе и Поливанов. Эта роль была ему не совсем по душе, но на первых порах он смирился с ней.

Сам Поливанов уже в ходе войны так охарактеризовал Сухомлинова: «Я считаю Владимира Александровича очень хорошим человеком... но он слабохарактерен и как-то легкомысленен. Вот он и стал жертвой слабохарактерности и оптимизма.»[35] Оптимизм министра проявился и в отношении к своему помощнику. «Выбор Поливанова как помощника, - как отмечал Лукомский, - был чрезвычайно удачен: Поливанов был умный и чрезвычайно трудолюбивый и знающий работник. Особенно хорошо он знал административные и хозяйственные вопросы. Он умел ладить с людьми, и к нему представители главных политических партий, октябристы и кадеты, относились хорошо, особенно октябристы, лидеры коих Поливанову вполне доверяли.»[36] Деловые качества Поливанова проявились уже в III-й Думе. Доверяли генералу и представители государственного контроля и министерства финансов, казалось, он был незаменимым представителем Военного министерства в этом органе.

В.Н. Коковцов отмечает: «Но выше всех этих неоспоримых качеств Поливанову бесспорно принадлежала совершенно исключительная способность приноравливаться к настроению Думы и привлекать к себе расположение центральной группы - октябристов, в особенности в лице Гучкова, Савича, Звегинцева; не брезгал он и кадетскими депутатами, но не заглядывал левее их... Все это создало из Поливанова в полном смысле слова persona gratissima в Думе третьего созыва. Он не знал неуспеха, и на его долю не выпало ни одного недоброго выпада или нелестного эпитета.»[37] По свидетельству Пареса, Поливанов завоевал полное доверие Думы.[38] «Поливанов был осторожный и ловкий политик, - вспоминал Савич, - умел ладить с людьми, искусно использовал наше патриотическое воодушевление для защиты интересов ведомства. Его влияние на членов Комиссии было велико, благодаря чему он неоднократно проводил в жизнь свои идеи и пожелания не только через Думу, но и через межведомственные совещания.»[39]

«За генералом Поливановым укрепилась репутация человека, ловко проводившего в Думе самые сложные дела военного ведомства. - Вспоминал ген. Воейков. - Объяснялось это его способностью располагать к себе членов центральной группы Государственной Думы, причем его угодливость перед ними доходила даже до сообщения в думских комиссиях совершенно не подлежащих оглашению данных.»[40] Схожее свидетельство дает и ген. П.Г. Курлов: «Вначале генерал Сухомлинов очень ценил своего помощника, но отношения к нему стали постепенно изменяться к худшему, по мере того, как генерал Поливанов, по примеру многих бюрократов того времени, стал приобретать расположение в думских кругах и этим приносить в жертву свой авторитет представителя власти. Его сближение с Гучковым перешло скоро в тесную дружбу, и думские круги оказывались, благодаря этому, осведомленными очень тенденциозно в вопросах, которые их совершенно не касались. Само собою разумеется, что такой сотрудник оказался негодным для человека, живо интересовавшегося делами своего ведомства и желавшего оставаться его хозяином(подч. мной - А.О.).»[41] Действительно, стремление Поливанова занять место своего начальника вскоре вызывало у министра подозрения, между ними начался конфликт, по мере его углубления укреплялись связи Поливанова с Гучковым, да и самой Думой. Для последней Поливанов выглядел гораздо предпочтительней.

Как отмечал С.И. Шидловский, «...генерал Сухомлинов не баловал Думы своим сотрудничеством, ни в общем собрании, ни в военно-морской комиссии. Его можно было видеть в думе только в те, почему-нибудь торжественные дни, когда проявлялось правительство в полном составе. Для работы с думой у него был товарищ, генерал Поливанов, который вел это дело вполне успешно и пользовался в думских кругах большою популярностью. Ген. Сухомлинов его терпеть не мог, и воспользовался удобным случаем, чтобы от него отделаться. Было это еще во времена третьей Думы в связи с чрезвычайно неудачным выступлением Гучкова в качестве председателя.»[42] Напряженные отношения между Гучковым и Сухомлиновым начались ещё ранее, после фактической ликвидации т.н. кружка «младотурок». Сухомлинов вспоминает: «Гучков ополчился против меня ещё в 1910 году после того, как убедился в несходстве наших с ним взглядов на назначение военных сил в стране.»[43] В данном случае имеется в виду разгром кружка ряда высших военных чинов, которые с санкции Редигера неофициально оказывали консультации членам думской комиссии государственной обороны. [44] Основу кружка составили члены военной комиссии по истории русско-японской войны, во главе которой стоял ген. В.И. Гурко.[45]

Работа кружка «младотурок» продолжалась около двух лет и завершилась как раз в 1910 г. «Когда я принял министерство, - вспоминал Сухомлинов, - мне и в голову не приходило, что вне этого ведомства народилась еще какая-то комиссия вне ведения военного министра, состоящая из военных чинов, под председательством Гучкова, при Государственной Думе. Совершенно случайно узнал я об этом; список участников, 8 или 10 человек, был вскоре у меня в руках. В нем, между прочим, значился генерал Гурко, редактор истории японской кампании, полковник барон Корф и др. чины военного ведомства.»[46] Как отмечает А.И. Деникин «Все эти лица не имели никаких политических целей, хотя за ними и утвердилась шутливая кличка «младотурок».»[47] Необходимо отметить, что после государственного переворота в Турции, осуществленного военными, эта кличка носила далеко не безобидный и не шуточный характер. Особенно, если учесть то, что Гучков в 1908 году не скрывал своего восторга в оценке военного переворота, осуществленного младотурками и повторял, что недостаточное внимание к армии было одной из ошибок, сделанных либералами в 1905 г. Такой же точки зрения придерживался и В.И. Ленин, но октябристы, в отличие от большевиков, видели целью своей борьбы привлечение симпатий командного, а не рядового состава.[48]

Термин «младотурки» применительно к членам этого кружка ввел в оборот полковник М.Д. Бонч-Бруевич - в недалеком будущем весьма заметное лицо в «деле Мясоедова» - для того, чтобы насолить своим противникам из Николаевской Академии, где два раза не проходила его профессорская диссертация, и испортить им репутацию.[49] В Академии Бонч-Бруевича действительно не любили. Сказались весьма скверные личные качества этого человека – грубость, упрямство, вспыльчивость и властолюбие, а также склонность переводить научные и теоретические разногласия в личный конфликт.[50] Ему удалось поквитаться с коллегами. Как выходец из Киевского Военного округа он пользовался расположением Военного министра и постоянно использовал его, в частности, для того, чтобы подавать информацию о состоянии дел в Академии в нужном себе свете.[51] Такая манера действий соответствовала его тогдашним убеждениям. «Без широкого образования, несколько тупой, но чрезвычайно упорный, - вспоминал А.С. Лукомский, - с громадной трудоспособностью и большой волей, Бонч-Бруевич считался хорошим и крайне добросовестным офицером Генерального штаба. По своим убеждениям он был правее правых. В период первой революции 1905 года он написал ряд статей, проникнутых необходимостью расправиться с революционерами самым беспощадным способом.»[52]

Сухомлинов, помимо своей воли втягивавшийся в конфликт с Думой принял меры, поддержанные императором, к «распылению этого соправительства», распределив его участников по командным должностям вне столицы.[53] Трудно принять на веру свидетельство министра о том, что сразу после этого его отношения с Гучковым и Думой испортились. На самом деле еще в конце 1911 года внешне все выглядело по-другому. 30 ноября(13 декабря) 1911 года в Думе обсуждался законопроект об изменении Устава о Воинской Повинности. Докладчиком от комиссии по государственной обороне выступал А.Д. Протопопов. Военное министерство предполагало значительно сократить льготы для новобранцев, в том числе и по образованию. Те из них, кто закончил шесть и более классов средних учебных заведений, а также лица с высшим образованием, должны были после сдачи особого экзамена составить кадр прапорщиков запаса. При этом срок службы сокращался с 3 до 2 лет, а вольноопределяющиеся обязаны были пройти два лагерных летних сбора - один в качестве рядовых, а второй - офицерами. За счет этого планировалось значительно увеличить резерв офицеров для мобилизованной армии. Докладчик полностью поддержал эти предложения.[54]

Они же вызвали и существенную критику со стороны кадетов. Лейтмотивом их думской политики можно признать следующие слова Милюкова, сказанные им при обсуждении вопроса о величине контингента новобранцев на 1910 год. Лидер кадетов не упустил возможности поратовать за расширение прав Думы в военной политике: «Не странно ли, господа, в других странах армию оберегают от вражды политических партий, от распространения духа антимилитаризма, а у нас ее берегут от любви(справа смех и голос: хороша любовь). И чем ближе к народу та партия, которая обнаруживает любовь к армии, тем подозрительность сильнее.»[55] Понятно, что любить армию собиралась наиболее близкая к народу партия «народной свободы». Впрочем, на пути у этой любви встало не одно только Правительство. Октябристы устами своего лидера все в тот день - 30 ноября(13 декабря) 1911 года объяснили еще раз причину своего нежелания допустить кадетов к работе по вопросам армии и флота.

«Как вы знаете, - заявил Гучков, - комиссия государственной обороны никогда не пользовалась ни симпатиями, ни доверием фракции народной свободы. На этой комиссии лежит как бы первородный грех, заключающийся в том, что в то время, как большинство Думы очень охотно открыло двери этой комиссии целому ряду очень ярких оппозиционных партий, вроде партии прогрессистов, мусульман, поляков, то же думское большинство закрыло свои двери перед представителями партии кадетов. Я должен сказать, что я и в то время не был сторонником исключения этой партии из комиссии государственной обороны, но признаюсь, что я вполне понимаю психологию тех, которые настояли на этом исключении: ведь еще в то время так свежа у нас была память о той роли, которую эта партия сыграла после роспуска первой Думы, и о том призыве, который раздался от тих людей к русскому народу: не давать ни одного солдата и ни одного рубля. А это обстоятельство едва ли могло служить пропускным свидетельством для людей этой партии в комиссию государственной обороны.»[56] Успокоив кадетов тем, что большинство из принимаемых законопроектов, касающихся армии, носит бюджетный характер, а потому в обсуждении их принимает участие вся Дума, а в подготовке - и кадетские представители из бюджетной комиссии, Гучков вернулся к делу.

Он призвал обязательно принять проект нового Устава, особо подчеркнув необходимость изменений в условиях прохождения службы для лиц, получивших образование: «Я сам принадлежу к тому поколению, которое отбывало воинскую повинность по окончании университета, в качестве вольноопределяющегося всего три месяца, по набору шесть, затем продлили этот срок до года. Если сравнить это с той, действительно, тяжелой повинностью, которая ложится на основные широкие классы населения, то следует признать, что это была скорее забава, чем повинность. Таким образом, наши привилегированные, состоятельные культурные классы фактически не выполняли своего долга в деле обороны.»[57] Необходимо отметить, что в данном случае лидер октябристов был прав. Система льгот по образованию, введенная в 1873 году еще Д.А. Милютиным, приводила именно к такому результату. Короткий срок прохождения службы, а точнее, весьма своеобразной стажировки «под знаменами», практически исключал возможность использования и без того незначительной прослойки образованных людей для пополнения офицерского резерва.

Русский философ Ф.А. Степун, после окончания реального училища прошедший в 1900-1901 годах службу вольноопределяющимся в 5-м мортирном дивизионе, стоявшем в Коломне, вспоминал: «Пробыв короткое время в батареях, мы(вольноопределяющиеся - А.О.) были переведены в учебную команду, из которой вышли после шестимесячного обучения совершенными неучами. Произведенные после лагерного сбора в прапорщики запаса, мы покидали наш мортирный дивизион глубоко штатскими и в военном отношении совершенно безграмотными людьми. Винить наших преподавателей было бы несправедливо. Уж очень нелепа была вся давно заведенная система совместного с новобранцами военного образования вольноопределяющегося.»[58] Правда, тот же человек, сравнивая сборы, которые он прошел в 1901, 1904 и 1911 годах, отмечал, что последние произвели на него уже совсем другое впечатление.[59] Начиная с 1909 г. запасные при прохождении сбора знакомились с новой материальной частью, что было особенно необходимо, т.к. именно они должны были составить личный состав резервных артиллерийских бригад в составе резервных дивизий. В 1914-1915 гг. эти резервисты обеспечили весьма неплохое качество артиллерии вновь создаваемых соединений.[60] Армия возрождалась. От Думы ждали поддержки этого процесса.

Вслед за прениями, в которых прозвучало предложение кадетов, пылавших неразделенной с октябристами любовью к армии, передать законопроект на согласование в комиссию, выступил Военный министр. «Следя с громадным интересом за всем тем, что происходило здесь, в Думе, при обсуждении этого проекта, - заявил Сухомлинов, - и после того, что было сказано здесь депутатом Гучковым, мне очень мало приходится добавить. Я должен сказать только одно, что тот доклад, который предшествовал обсуждению закона, был так обстоятелен, так полон, что действительно для нас, для специалистов, представил громадный интерес. Докладчик был так широко осведомлен в своих ответах, он так это все сделал с нашей, чисто специальной точки зрения вполне верно и хорошо, что перед этим надо только преклониться и сказать, что законопроект этот действительно разобран подробно, основательно и в высшей степени добросовестно.»[61] Это был уже второй доклад Протопопова по этому вопросу. Впервые он выступил по законопроекту по новому Уставу в самой комиссии по государственной обороне 28 марта(10 апреля) 1911 года, и уже тогда комиссия выступила с предложением изменения: «При рассмотрении означенного законопроекта, комиссия, признавая лиц иудейского вероисповедания элементом вредным для армии, считала нужным вновь выразить пожелание о безотлагательном внесении в законодательные учреждения законопроекта об отбывании воинской повинности лицами названного вероисповедания.»[62]

Заверив думцев, что их пожелания будут по возможности учтены, министр закончил свою речь достаточно эффектно и убедительно: «Нельзя затягивать, по-моему, усовершенствование вооруженных сил государства; мы не имеем права медлить. Между тем нам предлагают сдать рассмотрение устава опять на комиссию(2 основных проблемы, проявившиеся в обсуждении - распространение воинской повинности на мусульманское население Империи, на чем настаивали его представители в Думе, и недопущение иудеев в армию, что требовали черносотенцы - А.О.). Комиссионный способ был и будет волокитой, комиссии нет никакой возможности быстро проводить такие серьезные законы. Конечно, где дрова рубят, там щепки летят; но время ли заниматься теперь этими щепками? Мы хорошо знаем, как неожиданно приходится браться за оружие. А как важно, чтобы вооруженные силы государства, руководимые державной рукой Нашего Верховного Вождя, были готовы для защиты интересов нашей дорогой родины. Мы должны, мы не можем быть хуже наших соседей. Вы отлично понимаете, что этот закон значительно усовершенствует нашу государственную оборону. Итак, господа, моя покорнейшая просьба к вам следующая: помогите нам и дайте возможность быстро получить этот закон и не сдавайте комиссию.»[63]

У министра имелись основания торопить своих слушателей - ведь после обсуждения в комиссии проект Устава пролежал в Думе восемь месяцев. Впрочем, на этот раз все шло хорошо. Правые устроили Сухомлинову овацию и отклонили большинством 150 голосов против 70 предложение кадетов, поддержанное частью левых фракций. Впрочем, никак нельзя сказать, чтобы проблема офицерского запаса решалась в ускоренным образом. Ей пришлось заниматься и IV Думе. Ее комиссия также пришла к выводу о необходимости изменений: «Приведенные в представлении Военного Министра соображения, а также сообщенные в заседаниях комиссии представителями ведомства дополнительные сведения в достаточной мере убедили комиссию в том, что существующий ныне порядок и летний срок приема вольноопределяющихся представляются неудобным для воинских частей и мало обеспечивающими надлежащую подготовку вполне опытных офицеров запаса.»[64] Только 13(26) июня 1914 г. Дума преодолела разногласия с Государственным Советом по вопросу об изменении Устава о воинской повинности об офицерах и чиновниках запаса и ополчения армии и флота.[65]

Казалось, 1911 год заканчивался убедительным триумфом союза Военного министра и комиссии государственной обороны, Милюков потерпел поражение. Но этот союз был уже обречен. Противоречия между правительством и лидером октябристов проявились еще в прошедшем году. Вскоре он начнет готовить, по собственным словам «скандал на весь мир», направленный против Сухомлинова.[66] У Гучкова был уже опыт, правда, неудачный, использования скандалов и организации коллективных уходов однопартийцев из Думы с целью привлечения внимания к своей персоне и борьбе с теми, кого он, на словах, поддерживал. С конца февраля 1911 г. октябристы усилили критику Думы и правительства[67], их печать заявляла о необходимости встать в оппозицию «…по отношению к силам, мешающим здоровой жизни и здоровому росту государства»[68], в связи с ожиданием возможного роспуска Думы критике было подвергнуто поведение фракции кадетов, которые, по мнению «Союза 17 октября» срывали работу Думы, используя ее трибуну для подготовки своей избирательной кампании.[69]

Вся эта шумиха разворачивалась на фоне попытки Столыпина провести законопроект о реформе земств в 6 западных губерниях(Минской, Могилевской, Витебской, Киевской, Волынской и Подольской) через Государственный совет(кстати, принятый Думой 165 голосами против 139[70]). Государственный совет, прежде всего в лице своих правых членов, встретил эту инициативу чрезвычайно враждебно.[71] 4(13) марта законопроект был отклонен 92 голосами против 68. Столыпин немедленно подал императору прошение об отставке.[72] 8(21) марта распространились слухи о том, что отставка будет принята в ближайшее время, и октябристы немедленно заявили о поддержке главы правительства.[73] Ожидаемый правительственный кризис оказался в центре внимания гучковского органа в течение последующих трех дней.[74] В течение недели продолжался «кризис власти», императрица-мать и Великие Князья Николай и Александр Михайловичи уговаривали императора принять требования Столыпина и применить статью 87 Основных законов, т.е. распустить обе палаты и принять законопроект в обход их(а фактически в обход одного Государственного совета).[75] 10(23) марта Столыпин был вызван в Царское Село, где и был подписан указ о роспуске законодательных палат на 3 дня.[76]

12(25) марта новость о том, что Председатель Совета министров остается на своем посту, стала доступной публике. Октябристы при поддержке националистов немедленно предложили внести на рассмотрение Думы отвергнутый Государственным советом законопроект. Инициативу выдвинул все тот же Гучков, первым поставивший свою подпись под предложением.[77] Казалось, фракция «Союза 17 октября» демонстрировала свою полную, и, казалось бы, безоговорочную поддержку Столыпину и его планам, но… В тот же день заседания Государственного совета и Думы были приостановлены до 15(28) марта. Причина была ясна – правительство готовилось применить статью 87 Основных законов. Эта мера вызвала обиду, недоумение и протест октябристов, заявивших о «незакономерности» такого акта. Гучков немедленно заявил, что в случае подобного развития событий он сложит с себя полномочия председателя Думы.[78] Поскольку закон все же был принят 14(27) марта на основании статьи 87, Гучков 15(28) марта 1911 г. сложил с себя обязанности председателя Думы.[79] Во фракции обсуждался и возможный уход из Думы всех ее членов, но от этого проекта отказались, мотивируя это необходимостью продолжения борьбы, тем более необходимой, т.к. не Дума нуждается в правительстве, а наоборот.[80] Фракция заявила, что решила ограничиться отставкой Гучкова, считая, что она является достаточной демонстрацией ее отношения к произошедшему, тем более, что по мнению октябристов, поступок их лидера произвел в Думе огромное впечатление.[81]

Правда, вслед за принятием заявления об уходе Гучкова с поста ее Председателя, кадетом А.И. Шингаревым немедленно было сделано предложение пересмотреть распорядок дня Думы – кстати, как раз обсуждались сметы Военного министерства.[82] Попытка эта провалилась, депутат социал-демократ Е.П. Гегечкори довольно точно отметил, что «…вся та шумиха, которая создана гг. октябристами, это не более не менее, как предвыборная буффонада».[83] Часть думцев ожидала роспуска, но тот же представитель РСДРП успокоил их: «С уверенностью можно сказать, что наш думский Мальбрук еще не один раз соберется в поход, но в конце концов он закончит свое жалкое существование естественной смертью.»[84] Интересно отметить, что «верный столыпинец» Гучков всего через неделю после этого, 23 марта(5 апреля) назвал применение статьи 87 выстрелом из пушки по воробьям», а также заметил, что «…Столыпин в несколько дней успел задеть все партии и потерять общее доверие».[85] Сам Столыпин не понял причин такой реакции в Думе, т.к. законопроект был проведен именно в думской редакции.[86]

Об этом он довольно откровенно заявил в своей последней думской речи 27 апреля(10 мая) 1911 г., отвечая на протесты Думы, которая попыталась, правда, осторожно, поставить под вопрос правомочность статьи 87. Председатель Совета министров был откровенен – по его словам, после голосования в Государственном Совете правительство могло или передать законопроект на согласование и снова провести его через Думу, а затем направить его в Государственный Совет(такое решение, по мнению Столыпина, было бы отпиской, т.к. Дума не успела бы справиться с процедурой до истечения полномочий), или распустить обе палаты и назначить выборы(в таком случае из-за позиции Государственного Совета наказывалась бы и Дума), или применить статью 87. [87]

«Тут, - заявил Столыпин, было два пути, два исхода. Первый путь – уклонение от ответственности, переложение ее на вас путем внесения вторично в Государственную Думу правительственного законопроекта, зная, что у вас нет ни сил, ни средств, ни власти провести его дальше этих стен, провести его в жизнь, зная, что это блестящая, но показная демонстрация. Второй путь – принятие на себя всей ответственности, всех ударов, лишь бы спасти основу русской политики, предмет нашей веры. Первый путь – это ровная дорога и шествие по ней почти торжественное, но дорога, к сожалению, в данном случае не приводящая никуда… Второй путь – путь тяжелый и тернистый, на котором под свист насмешек, под гул угроз, в конце концов, все же выход к намеченной цели. Для лиц, стоящих у власти, нет, господа, греха большего, чем малодушное уклонение от ответственности… Патриотический позыв Государственной Думы в деле создания русского земства на Западе России был понят, оценен и согрет одобрением Верховной Власти.»[88] Речь главы правительства неоднократно прерывалась аплодисментами в правом центре и шиканьем слева. При голосовании же 203 голосами против 82 прошла формулировка, предложенная октябристами, в которой объяснения Столыпина были названы неудовлетворительными, а применение ст. 87 – незаконным.[89]

15(28) октября начала свою работу последняя, пятая сессия Думы III-го созыва, которая заканчивалась в июне. В октябре 1912 года должны были состояться думские выборы, так что скандал в любом случае привлекал внимание к политику, идущему на них. Как представляется, это и было основной причиной всплеска активности лидера октябристов. Накануне выборов в IV Думу Гучков решил продемонстрировать свою оппозиционность, но его «думская шумиха» носила уже в 1912 году не комичный характер, и она отзовется эхом в 1915 г. Хорошо знавшие лидера октябристов современник заметил, что его отличительной чертой было предпочтение «тайных ходов - открытым».[90] В конце 1911 и в 1912 гг. эта черта была продемонстрирована довольно явно. 1911 год заканчивался скандалом, который активно использовал Гучков – в Петербурге, а затем и в Москве стали распространяться распечатанные копии писем Великих Княжон и императрицы Александры Федоровны к Распутину. Вскоре выяснилось, что письма, не представлявшие из себя ничего особого(некоторые считали их подделкой[91]), были предоставлены печати епископом Гермогеном.

Пятая сессия Думы возобновила свою работу после Рождественских праздников 10(23) января 1912 г. Задача по демонстрации оппозиционности избирателю по-прежнему оставалась для октябристов актуальной. Впрочем, это и не особенно скрывалось. 1(14) января гучковский «Голос Москвы» начал с публикацией статей предвыборного характера, в которых «Союз 17 октября» оправдывался от обвинений в сервилизме перед правительством. «Не в сервилизме дело, - заявлял автор статьи «Третья Дума и партийная программа», - а в торжестве принципов большинства Думы и большинства столыпинского кабинета, а это – большая разница.»[92] «Потерявший общее доверие» Столыпин был уже мертв, что значительно облегчало клятвы в верности его принципам, а «Мальбруку» тем временем снова нужно было собираться в поход. «Всякий готовится к выборам по своему. – утверждала статья «Из предвыборных размышлений». – Готовятся к ним кадеты со своею комическою думскою шумихою под занавес и весьма серьезною подготовкою на местах. Осматриваются и национальные партии, где их враги и где друзья.»[93]

Октябристы, как и в марте 1911 г., вновь упрекали кадетов в том, что собирались сделать сами. Наверное, это была трагедия партии, считавшей себя центром, заявлявшей о поддержке правительства, но не допускавшей и мысли о том, что оно в состоянии будет что-либо сделать без «надежной» партийной поддержки. Тем временем скандал с письмами к Распутину продолжался. Вмешательство в частную жизнь императорской фамилии было беспрецедентным событием – Гермоген поплатился за него ссылкой. Неясно, имел ли Гучков прямое отношение к организации этой публикации, но использовал он эту тему мгновенно. Почти одновременно со скандалом. «Голос Москвы» начал публикацию статей о епископе Гермогене и Распутине, полностью поддерживая первого.[94] 24 января(6 февраля) 1912 года в «Голосе Москвы» под заголовком «Голос православного мирянина» было опубликовано письмо редактора «Религиозно-философской библиотеки» М.А. Новоселова - с призывом к Синоду вмешаться в дело с Распутиным.[95] Фактически это было предисловие к брошюре Новоселова «Григорий Распутин и мистическое распутство», изданной в январе 1912 г. в Москве.[96]

Первые публикации Новоселова начались еще весной 1910 г. – 30 апреля(13 мая) в «Московских Ведомостях». Они вызвали тогда протесты Гермогена и его сторонников.[97] Поддержку Новоселов получил только со стороны кадетской «Речи». Интересно, что близкое к Гучкову «Новое Время» летом 1910 г. не поддержало эту кампанию и даже осудило тех, кто ведет эту «темную и в высшей степени опасную игру».[98] Теперь в нее начал играть «Голос Москвы». Брошюра Новоселова была запрещена и конфискована полицией[99] Не могло быть сомнений, что эта же судьба постигнет и номер газеты с его письмом. Это и произошло, что дало возможность уже на следующий день вмешаться в это дело Думе. Ее реакция была очень бурной.[100] Гучков также выступил с думской трибуны: «Господа, тяжелые и жуткие дни переживает Россия; глубоко взволнована народная совесть; какие-то мрачные призраки средневековья встают перед нами... Неблагополучно в нашем государстве Опасность грозит нашим святыням. А где же они, охранители этих святынь, святыни алтаря и святыни трона?»[101] Резонанс был весьма велик – скандал удался. Итак, «Мальбрук» только что отыграл партию с распутинской темой, и ему необходимо было продолжить начатую кампанию. Обратной дороги у Гучкова уже не было.

Одним из приоритетных направлений думской работы октябристов была забота об обороне государства. С конца января 1912 г. в «Голосе Москвы» начала публиковаться серия статей «Перед войной», в которых впервые появилась критика(пусть и весьма осторожная) Сухомлинова. Министр, по мнению газеты, работал хорошо, его планы были рассчитаны на приведение армии в боеспособность в дальней перспективе, но они не учитывали возможность начала войны летом 1912 года, а в таком случае армия по-прежнему оставалась бы к ней не готова.[102] Эта тема постоянно муссировалась и появление ее было не случайно. Авторитетный британский исследователь русского фронта Первой мировой войны Н. Стоун считает, что именно Сухомлинов, а не его противники, был настоящим реформатором русской армии.[103] Аналогичного мнения придерживается и  крупнейший американский специалист по истории русской армии этого периода - Б. Меннинг: «Благодаря сухомлиновским реформам к 1912 году армия, безусловно, была лучше, чем когда-либо в послемилютинский период, готова к проведению наступательных операций.»[104] Я склонен считать эту точку зрения правильной.[105] Она, во всяком случае, имеет то несомненное преимущество, что может быть подтверждена точкой зрения британского, австро-венгерского и немецкого военных атташе в России в 1911-1912 гг., единодушно считавших, что реформы нового Военного министра ведут к быстрому оздоровлению русского военного организма, и что в случае их продолжения следует ожидать восстановления боеспособности русской армии в ближайшем будущем.[106] Очевидно, думские либералы и их сторонники не хотели, чтобы результат этого процесса не был напрямую связан с их именем.

В феврале 1912 года вмешательство Гучкова в дела армии начали вызывать резкое неудовольствие императора[107], и он даже просил Сухомлинова при встрече передать Гучкову, что называет его «подлецом». Министр, по его словам, ответил, «что такого случая еще не предвиделось».[108] Очевидно, генерал все же выполнил приказ Николая II, и глава думского центра начал готовиться к борьбе с Военным министром. Еще ранее, в 1907-1908 гг. основные методы такой борьбы были опробованы во время штурма «шпица», т.е. Адмиралтейства: кампанию начинала серия статьей в «Новом Времени», которую подхватывала Дума, постепенно переходя от обвинений в непрофессионализме и халатности к намекам на измену.[109] По свидетельству Гучкова, одним из вариантов возможных действий против Сухомлинова стал бы очередной «скандал на весь мир» в Думе, например, публичное заявление октябристов об уходе из комиссии по государственной обороне. От этого плана отказались, как по причине отсутствия единодушия по этому предложению во фракции, так и потому, что такого рода удар со стороны Гучкова мог не привести к желаемым для него результатам. [110]

Следующим после газетной затравки начала года шагом стал очередной выпад в сторону Военного министерства. Весной 1912 года русский посланник в Болгарии А.В. Неклюдов, приехавший в Петербург, встретился с Поливановым и Гучковым. Они стали убеждать, что основной проблемой Думской комиссии было заставить Военное министерство испросить ссуды на тяжелую артиллерию, сделанные же заказы незначительны. При этом Гучков, не смотря на свои недавние выпады против положения Великих князей в армии, сохранял хорошие отношения с генерал-фельдцейхместером Вел.Кн. Сергеем Михайловичем.[111] Он также обращался за консультациями к А.Ф. Редигеру, как к председателю комиссии Государственного Совета по принятию нового «Устава воинской повинности». Весной 1911 года они сотрудничали в согласительной комиссии Государственного Совета и Думы, где Редигер тоже был председателем, а Гучков - его заместителем.[112] Защита интересов армии довольно часто маскировалась под предлогом необходимости экономии на флоте, тем более очевидной для лидера октябристов, потому что все его выпады в сторону Адмиралтейства последовательно отбивались представителями Морского министерства.

Говоря о Гучкове, выступавшем против флотских ассигнований под лозунгом первоочередного финансирования армии, И.К. Григорович отметил стремление лидера октябристов к контролю над Военным министерством: «Он в большой дружбе с генералом Поливановым - помощником Военного министра. Правда, Военный министр генерал В.А. Сухомлинов человек несерьезный и против него идет война в Государственной Думе, в которой гадкую роль играет Поливанов.»[113] В попытке смещения Сухомлинова участвовал и граф Коковцов, который попытался убедить императора назначить Военным министром Поливанова. Последний учитывал опыт ген. А.З. Мышлаевского, пытавшегося в 1909 г. занять место министра и направленного командовать II-м Кавказским Армейским корпусом с поста начальника ГУГШ. Поливанов пытался вести осторожную интригу, однако и она провалилась.[114] Поливанову, в отличие от Сухомлинова, симпатизировали и думские либералы, и «николаевцы», что, однако, отнюдь нельзя считать свидетельством его выдающихся организационных способностей. Правда, это не помешало ему вместе с Гучковым организовать весьма серьезную угрозу для своего министра. Было принято решение организовать «скандал на весь мир» без коллективного сложения октябристами полномочий членов Комиссии по государственной обороне. В случае успеха(у Гучкова был вдохновляющий опыт с Редигером[115]) на кону было бы место Военного министра для ген. Поливанова, который превращался бы в думского ставленника.

Собственно, других избирательных приемов, кроме скандалов и интриг, у октябристов практически не оставалось. Думским партиям было трудно привлечь к себе внимание на выборах. «Наши, ныне существующие партии, - отмечал 1(14) апреля 1912 г. «Голос Москвы», - создавались в эпоху послереволюционного строительства, частью в самый разгар революции. Их задачи были гораздо более общи и в этой общности гораздо более неопределенны, нежели того требует текущий момент, уже порвавший с «идейными» декларациями и вступающий в область реальной политики, реальной созидательной работы. Все наши партии носят такой «декларативный» характер, в их программах общие взгляды на сущность строя, указания на общие контуры реформ занимают преобладающее место. Многие пункты программ так отвлечены, что в их осуществление не верят сами главари партий. Включение таких пунктов в программы имеет или цели «избирательного» воздействия на психологию обывателей, или же, в лучшем случае, представляет мечту об очень далеких возможностях.»[116]

В апреле 1912 г. кампания с целью дискредитации Сухомлинова была начата уже серьезно и вновь по шаблонному для октябристов сценарию, т.е. с газетной провокации. Она была связана с именем Мясоедова. Этот офицер служил в жандармском управлении в Вержболово, на русско-германской границе, с 1894 г. - помощником, а в 1901-1907 гг. – начальником Вержболовского отделения Санкт-Петербургского жандармского управления железных дорог. Назначение было вполне логичным – он свободно говорил и писал на немецком, знал и другие языки, сумел наладить многочисленные связи по ту сторону границы.[117] «Красивый, представительный, с хорошими манерами, говоривший на нескольких иностранных языках, - вспоминал ген. Спиридович, - Мясоедов умел общаться с проезжавшей через пограничный пункт публикой. Его знал весь ездивший за границу Петроград. Он сумел отлично поставить себя и с немецкими пограничными властями…»[118] Его даже отмечал приезжавший в пограничный Роминтен кайзер, который даже подарил ротмистру Мясоедову свой портрет с надписью и несколько раз приглашал на охоту. Кстати сказать, эти контакты уже тогда не пришлись по вкусу начальству, явно недовольному слишком уж не по чину активным офицером.[119]

В 1907 г. Мясоедов вынужден был выйти в отставку. Связано это было с весьма неприятной для Отдельного корпуса жандармов историей. Один из секретных агентов Департамента полиции написал на Мясоедова донос, в котором содержались обвинения в связи его с германской разведкой. Главным доказательством стали подарки от Вильгельма II. В Генеральном штабе прекрасно понимали всю абсурдность этих вымыслов, по логике которых германский император лично расплачивался за шпионскую деятельность серебряными портсигарами и портретами с собственной подписью, и оставили дело без последствий.[120] Министерство Внутренних дел не оставило инициативу своего сотрудника без внимания и организовало секретную проверку Мясоедова, которая не дала результатов. Тогда проверяющий из Охранного отделения решил «организовать» их самостоятельно, что в конце концов закончилось судебным расследованием.[121]

По свидетельству защитника обвиняемых, дело было столь явно и грубо сфабриковано, что это сразу стало ясно всем. Контрабандисты, или, как их называли «рыцари зеленой таможни», были слишком невежественны и темны и не годились для политического дела даже в качестве статистов. На суде Мясоедов вынужден был дать показания против офицера Охранного отделения, и, следовательно, Министерства Внутренних дел. Провокация раскрылась.[122] Провалившийся в Вильно корнет Пономарев был, по словам командира ОКЖ ген. Курлова, «типичным провокатором», которого генерал уволил из корпуса и предал суду.[123] Мясоедову это не помогло - Охранка стала распространять в столице слухи о том, что Мясоедов провозит на своей машине через границу контрабанду, не проявляет интереса к службе и т.п.[124] Интересно, что именно на все эти разговоры о «двойном дне в автомобиле» уже в эмиграции ссылался Гучков, оправдывая свою предвоенную игру.[125]

Так или иначе, но общественное мнение было организовано. Результатом был скандал, вызвавший недовольство Столыпина. Особую роль в этом сыграл директор департамента полиции М.И. Трусевич. Он впал «в страшное негодование» на офицера жандармского корпуса, который позволил себе дать свидетельские показания на суде. Именно он представил случившееся Столыпину, как недопустимый с товарищеской точки зрения поступок». Председатель Совета министров распорядился перевести Мясоедова «на равную должность на меридиан не ближе Урала».[126] Мясоедову не помогло даже заступничество начальника штаба Отдельного корпуса жандармов. В конце концов он вынужден был выйти в отставку[127] В 1911 г. вместе с братьями С.Я., Б.Я. и Д.Я. Фрейдбергами он стал одним из учредителей и председателем общества «Русского Северо-Западного пароходства», в основном занимавшегося перевозкой эмигрантов из России в Англию, откуда далее они следовали в США.[128]

В 1910 г. Мясоедов сблизился с Сухомлиновым и тот способствовал возвращению опального подполковника на службу. С 1909 г. в Военном министерстве существовала должность офицера, наблюдавшего за революционной пропагандой в армии и подчинявшегося непосредственно министру. В сентябре 1911 года император, по представлению Сухомлинова, распорядился восстановить в жандармском корпусе Мясоедова, который был командирован по просьбе Военного министра в его распоряжение.[129] На деле речь шла о существовании в войсках, с разрешения Военного министра войсковой агентуры под руководством офицеров Корпуса жандармов. Следует отметить, что подобная служба была санкционирована и всеми командующими округов, в том числе и возглавлявшим гвардию и Петербургский Военный округ Вел. Кн. Николаем Николаевичем. Она не была создана Сухомлиновым и фактически не возглавлялась Мясоедовым, который должен был только готовить общие сводки по армии на основании переписки, получаемой в министерство из цензуры. В 1913 году по инициативе товарища министра Внутренних дел В.Ф. Джунковского данная служба была ликвидирована без какого-либо сопротивления Военного министра и при полной поддержке всех командующих округами, за исключением Н.И. Иванова.[130]

16(29) марта 1912 г. Сухомлинов выехал по делам службы в Туркестан, в тот же день Министр Внутренних дел А.А. Макаров подписал составленное в Особом департаменте полиции письмо, в котором утверждалось, что компаньон Мясоедова (в 1912 г. – уже бывший, хотя в письме утверждалось, что разрыва деловых связей после поступления на службу не было) – «еврей Фрейдберг» - имеет дела с человеком, который «находится в деловых сношениях с германским подданным», являющимся секретным сотрудником при германском Генеральном штабе. Письмо имело адресатом Военного министра. Макаров по-прежнему не мог забыть истории 1907 года и последовательно защищал «корпоративные интересы». В отсутствие Сухомлинова письмо вскрыл Поливанов.[131] По его словам, содержание поразило его. Помощник министра прекрасно понял, какую роль может сыграть этот документ в игре, которую он с Гучковым вел против Сухомлинова. 18(31) марта Поливанов кратко изложил в своем дневнике содержание прочитанного письма, значительно сгустив при этом краски и добавив новые обвинения к имеющимся: «У начальника Генерального Штаба имеются сведения, что Мясоедов был заподозрен в шпионских сношениях с Австрией.»[132]

Итак, если версия о подозрительных связях Мясоедова с евреями и возможных – с германской разведкой была подготовлена в Министерстве внутренних дел, тезис об австрийском «следе» впервые появляется в Военном министерстве. Следует отметить, что этот тезис уже напрямую, а не через посредников, выводил Мясоедова на связь с иностранной разведкой. Что касается Австро-Венгрии, то предпочтение ей было отдано, судя по всему потому, что после аннексионного кризиса отношение к этой монархии в России было гораздо более враждебным, чем к Германии. Возможно, свою роль сыграло и то, что Сухомлинов возглавлял ранее пограничный с Австро-Венгрией Киевский Военный округ. Далее была задействована нехитрая цепочка Гучков-Суворин. При этом собственно Мясоедов был Гучкову безразличен – ему нужен был скандал, связанный с именем Сухомлинова.[133] Этот скандал, кроме расчетов, которые лидер октябристов связывал с возможным продвижением Поливанова, должен был также привлечь внимание к личности его организатора. 10(23) апреля Сухомлинов вернулся из поездки и, ознакомившись с письмом Макарова, не нашел в нем ничего предосудительного. Тем не менее в тот же день Мясоедов подал министру рапорт где содержалось предложение обратиться к шефу жандармов с просьбой о детальном расследовании обвинений.[134] Это был абсолютно разумный и соответствовавший духу армии поступок, но сделать что-либо было уже поздно.

На этот раз застрельщиком выступила газета «Вечернее Время». 13(26) апреля 1912 года статьей «Кто заведует в России военной контрразведкой», опубликованной здесь, началась атака против Военного министра, покровительствовавшего подозрительным личностям, шпионам, охранникам и евреям. Прочитав статью, не подозревавший еще Поливанова Сухомлинов позвонил ему по телефону и сообщил, что не поедет в Думу, «так как там ему «устроена засада», как результат сегодняшних статей».[135] Владелец газет – Б.А. Суворин – позже признавался, что статьи были организованы по просьбе Гучкова и сам он принял деятельное участие в их подготовке. С охранкой в Военном министерстве было все ясно. В данном случае прямо указывали на Мясоедова, что же касается евреев, то тут уж можно было намекать не только на братьев Фрейдбергов…

Мясоедов был женат на крещеной еврейке, дочери владельца кожевенного завода в Вильно, эмигрировавшего из Германии – Кларе Самуиловне Гольдштейн.[136] В 1907 г., будучи киевским генерал-губернатором, Сухомлинов жестко боролся с попытками организации еврейских погромов, не останавливаясь перед вызовом войск и наказанием нерадивых исполнителей.[137] Кроме того, среди знакомых Сухомлинова по Киеву был А.О. Альтшиллер, принявший лютеранство еврей, переехавший из Австро-Венгрии в 1870 г. В Киеве он владел крупной фирмой, которая фрахтовала морские суда, вела торговлю сахаром и импортировала сельскохозяйственное оборудование.[138] Его фирма до начала 10-х годов XX века развивалась довольно успешно, сам он был даже назначен почетным консулом Австро-Венгрии в Киеве и был довольно видной фигурой местного общества. В 1909 г. после доноса в Охранное отделение, его проверяли на предмет шпионажа, но ничего подозрительного обнаружить не удалось. В 1910 г. он переехал в Петербург.[139] Интересно, что коммерческие дела Альтшиллера постепенно пришли в упадок именно в период бурного карьерного роста Сухомлинова.

Как справедливо отмечал командир жандармского корпуса П.Г. Курлов: «...это более, чем странно, если Альтшиллер был германским или австрийским шпионом. Услуги его должны были бы оплачиваться очень щедро, ввиду знакомства с командующим войсками Киевского военного округа, генералом Сухомлиновым, хорошо относившемся к старику Альтшиллеру и не изменившим своих отношений к последнему и в бытность военным министром.»[140] Причина этой дружбы проста – Альтшиллер был другом семьи второй жены Сухомлинова Е.В. Бутович(урожденная Гошкевич) и оказал ей услуги при подготовке развода( в частности, им были наняты частные детективы, следившие за первым мужем В.Н. Бутовичем с целью получения повода к бракоразводному процессу).[141] История эта закончилась скандалом, который явно не украшал Военного министра, но все же она никак не имела отношения к исполнению генералом своих служебных обязанностей. Следует отметить, что первая публикация об этой истории, связывавшие развод, киевскую охранку и Сухомлинова, появились в гучковском органе еще за неделю до выпада в «Вечернем Времени».[142] Т.о., почва для атаки готовилась заранее и на этом направлении.[143]

Мясоедов немедленно потребовал от Б.А. Суворина опубликовать опровержение или представить доказательства своей виновности, в ответ на что издатель газет «Новое Время» и «Вечернее Время» предложил офицеру написать статью в собственную защиту.[144] 15(28) апреля, встретив Суворина на скачках, Мясоедов избил его тростью. Суворинская и гучковская пресса стала кричать о «дикой расправе», сам Суворин заявил, что кроме оскорбления действием, ему еще угрожали и револьвером.[145] Картина получалась впечатляющая. Героический и, разумеется, независимый журналист и издатель даже под дулом револьвера в руках махрового шпиона и душителя свобод отказался назвать автора статей, сославшись на редакционную тайну(хотя, как потом выяснилось, они были написаны им самим). В тот же день Мясоедову предложили подать в отставку, а еще через два дня в «Новом Времени» вышло уже интервью Гучкова, который без намеков называл имя офицера и обвинял его в связи с австро-венгерской разведкой.[146] Свободная пресса России уже в это время научилась отвечать на оплеухи плевками чрезвычайно впечатляющих размеров.

Весьма характерным образцом такого поведения может послужить номер «Голоса Москвы» за 17(30) апреля 1912 г. Вслед за заметкой «Дикая расправа» следовало сообщение «Арест германского комиссара» об аресте немецкого агента в Вильно, который давно завел себе приятелей в Вержболово и с их помощью, через шпионов-евреев занимался сбором агентурной информации в Ковно и Вильно.[147] На следующей странице следовала статья «Наша контрразведка», в которой была перепечатана статья «Кто заведует в России военной контрразведкой», а также сообщалось об открытии скандальных подробностей австрийского шпионажа в Петербурге. Утверждалось, что все доклады Военного министра на Высочайшее Имя становятся известны австрийскому Генеральному штабу. «К этим сведениям мы не можем не добавить, - сообщала газета, - что во фракции октябристов уже обратили внимание на эти разоблачения, и дело не обойдется без соответствующего запроса военному министру, хотя бы этот вопрос и грозил военному ведомству неслыханным скандалом. Кстати, слухи об оставлении ген. Сухомлиновым поста военного министра по-прежнему упорно держатся в осведомленных кругах Петербурга.» [148]

Сухомлинов отказался открыто защищать своего протеже и поторопился известить Макарова о том, что учел данные его письма от 16(29) марта.[149] Надо отдать должное Мясоедову – он почти сразу же понял, чем грозит это и ему, и Военному министру. Уже 14(27) апреля он писал Сухомлинову: «Мое немедленное откомандирование лишь даст возможность врагам говорить, что, взяв меня, Вы сделали ошибку, которую теперь спешите исправить в угоду прессы. Я же буду этим совершенно опозорен.» [150] События развивались именно таким образом. 17(30 апреля) Мясоедов был отправлен  отставку в чине полковника с мундиром, пенсией и зачислением в пешее ополчение.[151] 18 апреля(1 мая) в «Голосе Москвы» была опубликована статья «А.И. Гучков о шпионаже», в которой подтверждались обвинения, сделанные ранее, хотя упор в критике уже начал переводиться в сторону недопустимости полицейского сыска в армии, насаждаемого якобы Сухомлиновым.

«Мясоедов стал во главе особого органа, созданного при настоящем военном министре, органа, ведающего дело политического сыска и являющегося как бы охранным отделением этого ведомства. – Утверждал Гучков. – Я очень сомневаюсь в необходимости такого специального органа; боюсь, что такой орган покатился бы мало по малу по той же наклонной плоскости, по которой покатились наши охранники, вы знаете – куда. Только в военной среде элементы дезорганизации, своеволия, бесконтрольности и безответственности породили бы еще более глубокую смуту и вызвали бы еще более опасное озлобление. К этому надо добавить, что армия и не заслужила такой меры.»[152] Протестуя против действий Охранки, Гучков опирался на данные письма, ими же и составленного. Впрочем, эти мелочи не были для него существенными, а вот честь товарища по оружию – Суворина – не была игнорирована: «Но все общественное уважение должно быть на стороне того журналиста, который смело поднял свой голос против темной силы, и все общественное сочувствие будет на его стороне за то, что он в этой борьбе вынес.»[153]

Гучкову нужно было торопиться. Время начинало работать против него. Начальник Генерального штаба письмом за №54 от 18 апреля(1 мая) официально сообщил, что «предположение об участии подполковника Мясоедова в деятельности Главного Управления Генерального штаба и его прикосновенность к разведывательной и контрразведывательной опровергается самым категорическим образом.»[154] 19 апреля(2 мая) Военный министр вынужден был представить комиссии Государственной Думы свои разъяснения о том, что Мясоедов не руководил военной контрразведкой.[155] На следующий день, отбывая для доклада императору в Ливадию, Сухомлинов подвел итоги прошедшего дня следующим образом: «Все, по его словам, шло в заседании комиссии государственной обороны хорошо, но Гучков выступил против него  с речью, обвиняя в создании около себя охранного отделения. Тут Сухомлинова опять много говорил про Гучкова в неуравновешенном тоне.»[156]

Поводов для такого рода тона было достаточно. На самом деле Мясоедов действительно не имел к военной контрразведке никакого отношения. Дело в том, что реформа ее органов почти совпала с учреждением поста, возглавляемого этим офицером. Разведоточное отделение, организованное в январе 1903 г., было изменено в июне 1911 г. по докладу Сухомлинова – при штабах военных округов создавались контрразведывательные отделения, которые должны были возглавить офицеры Отдельного корпуса жандармов. Многие из них отличились прежде всего в политическом сыске.[157] Гучков решил использовать разговоры об этом в статье «Шпионаж и сыск», опубликованной 21 апреля(4 мая). Она опровергала сообщения о том, что разъяснения Военного министра в комиссии государственной обороны вполне успокоили депутатов «относительно той роли, какую сыграл в военном ведомстве полковник Мясоедов, а также о развитии иностранного шпионажа в России.»[158] Поскольку заседание комиссии было закрытым, то газета ссылалась на информацию, полученную «из третьих рук». Разъяснения относительно шпионажа эти руки назвали неудовлетворительными.

Впрочем, их уже прежде всего беспокоил не шпионаж, т.к. эти обвинения уже начинали проваливаться: «Что касается вопроса, более всего(подч. мной – А.О.) волновавшего членов комиссии государственной обороны, а именно вопроса об учреждении жандармского политического сыска в военно-офицерской среде, тот этот вопрос получил в комиссии такое яркое освещение, что все до того бывшие сомнения обратились лишь в полную уверенность, что с этой стороны в военном ведомстве творится нечто не только совсем несуразное, но в высокой степени возмутительное.»[159] По сообщению «третьих рук», думцами были предоставлены документальные свидетельства в пользу правоты их позиции.[160] Разумеется, эти свидетельства не приводились – заседание было закрытым, что позволило лидеру октябристов еще долго говорить о наличии таковых, в том числе и в отношении шпионажа. «Хотя Гучков дерзко заявил, - отмечал уже в эмиграции Курлов, - что у него имеются неопровержимые доказательства этого преступления(т.е. измены Мясоедова – А.О.), но их не видел до сих пор ни один человек, точно также и расследование, проведенное военным прокурором, не выяснило никаких доказательств виновности Мясоедова. Тем не менее военный министр удалил его от себя, так как заявление Гучкова, при способности нашего общества придавать значение фантазиям, произвело впечатление.»[161] Его постоянно поддерживал «Голос Москвы». 22 апреля(5 мая), например, он опубликовал заметку «Где правда?», в которой опять повторялись обвинения Сухомлинова и Мясоедова в организации политического сыска.[162]

Скандальная история продолжалась. Поскольку пострадавший от побоев Суворин не потребовал сатисфакции, Мясоедов сделал вызов и Гучкову. 22 апреля(5 мая) 1912 г. на Крестовском острове под Петербургом состоялась дуэль.[163] Естественно, что ее подробно осветила пресса. Этот поединок закончился без крови, но последствия его скажутся позже. Гучков неоднократно вспоминал о случившемся, даже когда с Мясоедовым давно уже было покончено. 30 апреля(13 мая) 1917 г., выступая после своей отставки перед делегатами фронтового съезда в Петрограде, он заявил, что специально промахнулся, чтобы в будущем Мясоедова покарала «заслуженная» им виселица.[164]

Злые языки в очередной раз оказались страшнее пистолета. Во всяком случае, для Мясоедова.[165] Особую, по словам Спиридовича, «пикантность» дуэли придавал тот факт, что Гучков принял вызов человека, обвиняемого им в шпионаже.[166] Ту же самую несуразность ситуации отметил даже секундант Гучкова и его доверенное лицо в военных вопросах А.И. Звегинцев(он все же окончил Морской кадетский корпус и имел представление о нормах поведения, принятых в такого рода случаях). По его мнению, драться с Мясоедовым можно было только лишь после того, как суд снимет с него обвинения.[167] Октябристская пресса по-прежнему публиковала статьи под названиями вроде «Плененная армия», в которых призывала освободить доблестную русскую армию из плена политического сыска, на который ее обрек министр, терпящий близость к себе «какого-то австрийского еврея».[168] При всей абсурдности этих обвинений, они были далеко не бессмысленны. Военный министр вынужден был защищаться перед обвиняющей его общественностью, т.е. перед Гучковым и Сувориным. Частично Гучков все же добился своего - скандал состоялся, и, что немаловажно, он совпал с обсуждением в Думе бюджетов Военного министерства.

Судьба гучковского протеже в этом ведомстве весной 1912 года сложилась далеко не лучшим образом. «Сухомлинов, - вспоминал Джунковский, - боясь растущего влияния Поливанова и интриг с его стороны, что было вполне возможно, поспешил с ним расстаться.»[169] Возвратившись из Ливадии в Петербург 27 апреля(10 мая), Военный министр прямо на вокзале заявил встречавшему его помощнику о том, что он назначен членом Государственного Совета.[170] Это была вежливая отставка, которая формально состоялась тремя днями раньше. Поливанов поклонился и отошел в сторону.[171] 2(15) мая Сухомлинов заменил своего «помощника» на 70-летнего ген.-лейт. А.П. Вернандера.[172] «Этот по крайней мере не будет под меня подкапываться,» - сказал министр.[173] Одновременно готовился и официальный ответ на обвинения из думского лагеря. 2(15) мая Военный министр приказом №137 предписал Главному военному прокурору провести расследование, имелись ли в распоряжении Суворина фактические данные о преступной деятельности Мясоедова.[174] Увольнение Поливанова, который поддерживал прекрасные, почти дружеские отношения с Гучковым, были восприняты последним как вызов и тот начал действовать в открытую.

3(16) мая «Голос Москвы» огласил позицию октябристов по отношению к переменам в Военном министерстве – «По поводу отставки генерала А.А. Поливанова»: «Вся патриотически настроенная часть депутатов Г.Думы, близко принимающая к сердцу вопросы нашей военной обороны, конечно, не может не быть огорчена тем, что лишается в лице А.А. Поливанова опытного и энергичного сотрудника в деле устроения нашей армии; но отсюда до намерения чинить какие-либо затруднения военному ведомству в его работе по организации армии и по реформам в военном деле – целая пропасть… Конечно, на такую точку зрения, особенно вредную и преступную в деле государственной обороны, центр Г.Думы никогда не станет.»[175] Для всех, более или менее знакомых с тем, как соотносятся слова и дела Гучкова, не могло быть сомнений, что он легко перескочит через «пропасть», тем более, что основания для личной обиды у него были. 6(19) мая за №319 последовало письмо командира Отдельного корпуса жандармов, что сведений о шпионаже Мясоедова не имеется ни в корпусе, ни в Департаменте полиции. Оно было также переслано Сухомлиновым в комиссию Думы по обороне.[176] Итак, за отставкой Поливанова последовало фактическое уличение лидера октябристов во лжи. Он предпочел не присутствовать при этом и заранее отбыл в Севастополь для осмотра офицерской летной школы.[177] Оттуда он вернулся в столицу как раз для того, чтобы успеть к организации нового скандала.

7(20) мая 1912 года Вернандер впервые появился в Думе в своем новом качестве, и именно в этот день Гучков обрушился с критикой на Главное Артиллерийское управление, предложив Думе обратиться к правительству с призывом сменить его руководство. Отвечать на критику пришлось начальнику Канцелярии Военного министерства ген.-м. Н.А. Данилову.[178] Он признал наличие множества проблем в армии, очевидных для министерства, которое стремилось приступить к их решению еще в 1907 году. Данилов привел примеры - увеличение военных заказов горным, казенным и частным заводам, строительство новых заводов в Самаре и т.п.[179] Следует отметить, что уже в 1912 году думцы критиковали Военное министерство за невнимание к частной промышленности при распределении военных заказов. Эти претензии делались это на фоне весьма неблагоприятного поведения владельцев этой промышленности. По мере роста военных заказов начался неоправданный практически ничем рост цен на топливо, железо, чугун, сталь, даже дрова. Этого было мало - синдикаты систематически уклонялись от принятия формальных обязательств при заключении контрактов, и в результате казенные заводы не имели гарантий в точном и своевременном исполнении заказов. Бывали и случаи отказа частных заводов от производства железа и стали по нормам, предъявляемым арсеналами, при этом частные заводы на этапе предварительной борьбы за заказ были достаточно активны.[180]

«Огромное предложение, - заявил в Думе 7(20) мая 1912 года ген. Н.А. Данилов, - имело следствием конкуренцию, но эта конкуренция выдвигала зачастую несолидные предложения; зачастую заявлялись заводчиками такие сроки, которые не оправдывались заводом.»[181] Промышленностью и военными заказами претензии не ограничивались. Со скрипом шло и обсуждение бюджетов по Генеральному и Главному штабам, Главному инженерному и Главному Военно-Санитарному Управлениям 8(21) мая.[182] 9(22) мая «Голос Москвы» вновь опубликовал материал о разводе супруги Сухомлинова, на этот раз обвиняя его в злоупотреблении властью генерал-губернатора при его подготовке.[183] Впрочем, раздуть из этой истории политический скандал с нужными последствиями не удалось.

10(23) мая бюджеты по Канцелярии Военного министерства, Военно-Судному и Главному интендантскому Управлениям защищал уже помощник начальника Канцелярии Военного министерства ген.-м. Н.Н. Янушкевич.[184] Оба генерала – и Данилов, и Янушкевич - были профессорами Николаевской Академии Генерального штаба и в целом справились со своими задачами. Вскоре проверкой Главного военного прокурора было установлено, что «подп. Мясоедов никакого доступа к секретным сведениям Главного управления генерального штаба и Главного штаба не имел, и поручений по политическому сыску на него никогда не возлагалось». 16(29) мая эта информация была опубликована в «Русском инвалиде» и в некоторых других газетах.[185] Под заголовком «От Военного министерства» ее разместило у себя и «Новое Время».[186] «Так была раскрыта вся гнусность интриги члена Гос. Думы Гучкова. – Вспоминал Спиридович. – Он оказался патентованным клеветником и лгуном.»[187] За скобками, правда, остался Поливанов с его версией об имеющихся в Генеральном штабе подозрениях о связях Мясоедова с австро-венгерской разведкой. К 23 мая(5 июня) дискуссия в Думе по другим военным ассигнованиям приняла относительно спокойный характер.[188]

Итак, интрига против Военного министра на этот раз закончилась неудачей, но это было неважно. Скандал состоялся. Что касается репутации Мясоедова, то для Гучкова, или, во всяком случае, людей из его окружения, жандармы были офицерами «второго сорта».[189] Позже на следствии Суворин ссылался на слухи, появившиеся еще в 1911 г. о чрезмерном развитии австрийского шпионажа, а Гучков добавил к этому и свои мысли о недопустимости политического розыска в армии.[190] Примерно в том же направлении он излагал свои мысли уже в эмиграции – политический сыск в армии существовал только в Турции при Абдул-Гамиде, это кончилось революцией, недопустимо подчинять «русское офицерство с его заслугами» человеку, «который был признан неподходящим для службы в корпусе жандармов».[191] Судьба этого человека была Гучкову абсолютно безразлична. В августе 1912 г. он признался следователям: «Я попросил Суворина, чтобы он дал мне за что-нибудь зацепиться, чтобы выступить в Думе.»[192] Разумеется, делалось все это исключительно из благих побуждений.

Что касается расследования обвинений в адрес Мясоедова, то вплоть до конца 1912 г. его последовательно вели три комиссии, их работа закончилась безрезультатно.[193] Вызванные на допрос Суворин и Гучков не сообщили источник своих сведений(они ничего не добавили к газетным публикациям даже после 1917 г.).[194] Аргументами обвинения были не факты, а убежденность в своей правоте.[195] Фактически это была попытка продолжать политическую игру в судебном процессе. Но в 1912 г. Гучков все же вынужден был признать в консультации присяжных поверенных, что никаких доказательств своих обвинений в адрес Мясоедова он не имеет.[196] При этом Гучков отказывался называть имя высокопоставленного военного, информировавшего его о «шпионаже вокруг Военного министра». По мнению Н.В. Савича, он не хотел ставить свой источник под угрозу. Среди октябристов распространялись слухи, что это был ген.-ад. Н.И. Иванов.[197] Уже в эмиграции на эту же версию попытался развить и сам Гучков, убеждая, что Иванов, будучи командующим войсками Киевского Военного округа, счел необходимым поделиться с ним данными окружной контрразведки о росте австрийских разведывательных донесений из окружения Сухомлинова.[198] Очевидно, такой нехитрый прием был использован для того, чтобы отвести подозрения от своего конфидента. Впрочем, все это ему не помогло. Сухомлинов не сомневался, что информатором был Поливанов, а информации, якобы переданной Гучкову Ивановым, не существовало в природе. Ведомство генерал-квартирмейстера Генерального штаба письмом от 19 мая(1 июня) 1912 г. официально известило следствие, что не имеет «решительно никаких ни прямых, ни косвенных указаний на то, чтобы австрийскому правительству, или его агентам в Петербурге известно было происходящее в ближайшем окружении военного министра, вплоть до его разговоров с Государем Императором».[199]

Следует отдать должное однопартийцам Гучкова – иногда в ходе избирательной кампании они становилась жертвами точно таких же комбинаций, и тогда их возмущению не было предела. Так, например, в июле 1912 г. кадеты распустили слух о том, что один из видных октябристов в Москве выделил 1 млн. рублей на подкуп избирателей. «Голос Москвы» немедленно потребовал доказательств и не принял ссылок на редакторскую тайну. «Итак, поход клеветников удалось пресечь в самом начале. – Торжествовала газета. – Он был задуман с обычной недобросовестностью: фабриковать против центра одно известие за другим и перепечатывать, перепечатывать, перепечатывать. Сегодня напишет «Русское Слово», перепечатает «Речь», завтра выступит в поход юный союзник кадетов князь Мещерский, и снова перепечатает «Речь», послезавтра «Биржевые Ведомости». Клевещите, клевещите – что-нибудь, да останется. И вдруг с самого начала незадача: пожалуйте доказательства. Это всегда убийственно для клеветников. Как, помилуйте! Если требовать доказательств, что останется от всей «честной печати»?»[200]

Что касается Мясоедова, то, не имея собственной газеты, он вынужден был защищать себя сам. 5(18) июня он представил Коковцову объяснительную записку относительно данных, собранных для Макарова и послуживших основанием для письма от 16(29) марта с приложением соответствующих документов и просьбой провести проверку. Этого сделано не было.[201] Наконец, 16(29) июня он обратился к Сухомлинову с письмом, в котором, в частности, было сказано: «Ваши разъяснения в Думе можно резюмировать такими словами: служебное положение Мясоедова в Думе было ничтожное и так как в руках у него ничего важного не было, то потому украсть он ничего не мог… конечно Вам Дума не поверила….»[202] Это письмо, судя по всему, возмутило Военного министра, и он в тот же день ответил своему бывшему подчиненному: «Письмо Ваше меня прежде всего удивило своим тоном, каким я, со своей стороны, не позволю себе отвечать Вам, несмотря на то, что и мои нервы издерганы, вероятно, не меньше Ваших. Что же касается содержания его, то я совершенно определенно должен сказать, что не могу представить себе, как бы мы с Вами могли служить вместе после этого письма Вашего.» 17(30) июня Мясоедов отправил письмо с извинениями – он более ничего не просил.[203] История на этом почти закончилась.

Ответственность в самодержавном государстве лежала на императоре, но требование ответственности в конституционной монархии, видевшейся идеалом правой части либерального лагеря, по логике должно было распространяться и на его подданных. Но А.И. Гучков иногда был свободен и от ответственности не только перед императором, но и перед единомышленниками и друзьями. Весьма характерным было и его поведение при разговоре – он предпочитал отводить глаза в сторону от собеседника и редко смотрел прямо в лицо человеку, с которым говорил.[204] Естественно, что об ответственности перед теми, кого он считал врагами, и речи не было. Изящество слов, остроумие иногда воспринималось сторонниками этого политика как проявление государственного ума.[205] Этот ум проявился и в кризисе с «делом Мясоедова». Гучков не видел смысла в суде с Мясоедовым, начатом по инициативе последнего против «Голоса Москвы». 30 июня(13 июля) адвокат газеты сообщил о желании своего клиента пойти на мировую и опубликовать опровержение на статью «Шпионаж и сыск», опубликованную в апрельском номере «Голоса Москвы».[206] Вплоть до окончания выборов этого так и не было сделано. Провалы только усиливали в лидере октябристов желание к новым выступлениям, иногда граничившим с политическим бретерством. «Гучков был человеком, который постоянно чувствовал необходимость находиться в центре внимания общественности, - вспоминал хорошо его знавший Б.Парес, - Во время парламентских каникул он совершал полусенсационные поездки, например, в Сербию или к младотуркам в Константинополь.»[207]

Так, например, в начале июля 1912 года Гучков, ратовавший за большую войну на Балканах с целью освобождения славянства, приехал в Софию. Время и место его поездки совершенно однозначно свидетельствуют, что он связывал с ней и определенные предвыборные расчеты. В столице Болгарии как раз состоялся закрытый конгресс по македонскому вопросу. Информацию о нем опубликовал «Голос Москвы», ссылаясь на компетентные источники. Было принято решение «подготовить болгарское общественное мнение, популяризируя идею войны с Турцией. Решено повсеместно устраивать митинги, чтобы воздействовать на болгарское правительство и побудить его взяться за оружие.»[208] Формально Гучков прибыл в Болгарию для открытия отделения страхового общества «Россия», состоявшегося 4(17) июля.[209] На самом деле его целью была разведка настроения местной общественности. Она встречала бывшего Председателя Государственной Думы и члена Славянского общества рядом чествований.[210]В планы Гучкова, по его словам, входил раздел Македонии и утверждение России на Балканах. Он буквально толкал болгар, и без того рвущихся в бой, к войне. Необходимо отметить, что эти планы полностью расходились с действиями русской дипломатии.[211]

Друг Гучкова, русский посланник в Болгарии Анатолий Васильевич Неклюдов, был потрясен его воинственностью и напомнил ему как четыре месяца назад тот уверял его в абсолютной военной неподготовленности России, теперь же он выступал за войну на Балканах, которая при любом исходе исключала для Империи возможность остаться пассивным наблюдателем событий. «Да, это правда, - сказал Гучков, - но когда мы были готовы к войне за всю нашу новую историю? И тем не менее мы достигли значительного прогресса в решении наших исторических проблем на Ближнем Востоке.»[212] Вообще то, Гучков охотно делился своими убеждениями не только с русскими дипломатами. Судя по почти полному совпадению фразы и времени, именно его вспоминал британский посол в России Дж. Бьюкенен, дипломатично умолчавший имя парламентария: «Я вспоминаю, как однажды задал вопрос влиятельному члену Думы, выступавшему за проведение Антантой более твердой политики(во время Балканских войн - А.О.), готова ли Россия к Европейской войне. «Нет.» - был его ответ, - «Но она никогда не будет готова.»[213]

13(26) июля 1912 года Неклюдов докладывал С.Д. Сазонову: «...Гучков, как человек ныне не ответственный, более склоняется к неизбежности радикального решения вопроса, нежели русский посланник, который по долгу и в силу преподанных ему инструкций старается уцепиться за всякую возможность затормозить движение по опасному склону.»[214] К радикальному решению вопроса склонялась и гучковская пресса. Она внимательно освещала его поездки и транслировала мысли. Так, после Софии он отправился в Константинополь и вернулся оттуда с твердым убеждением о кризисе, который переживала Турция.[215] 12(25) июля «Голос Москвы» опубликовал статью «Турецкий пожар и Россия», в которой утверждалось, что и болгарское, и сербское правительства, и македонские революционеры – словом, все основные силы славянских Балкан считают войну неизбежной и в свзи с этим ставился вопрос, готова ли к ней Россия. «Наследство «больного человека» еще не поделено. В этом наследстве, когда пробьет час его дележа, самым кровным и самым законным образом заинтересована Россия. Пусть же ни на минуту не забывает она об этих кровных и законных своих правах и пусть в любой момент будет готова с честью, с реальной силой в руках, защищать их!»[216]

После Софии Гучков проследовал в Белград, где был очень хорошо принят. И здесь он также выступал с весьма воинственными публичными речами вроде этой: «...традиция благодарности сербов создала у русских традицию обязанности; традиции прошлого дают залог, что те же традиции будут и в будущем. Обновленная Россия в состоянии выполнить свои традиционные обязанности, благодаря главным образом реформам настоящего императора, личность и труды коего вызывают чувство благоволения.»[217] «Легко понятно то воодушевление, - отмечал поверенный в делах в Белграде В.Н. Штрандман, - с которым при настоящем тревожном положении было принято заявление А.И. Гучкова.»[218] Военный агент в Сербии полк. В.А. Артамонов с тревогой докладывал генерал-квартирмейстеру Главного Управления Генерального штаба ген. Ю.Н. Данилову: «Сербские деятели усмотрели в А.И. Гучкове наиболее яркого представителя русского общественного мнения, устами которого, казалось, неофициальная Россия выражала свои желания, сообщала то, чего не хотели или не могли сказать ее официальные представители. Вероятно, сербы предположили, что неофициальная Россия благословляет их на войну с союзе с болгарами и, в случае надобности, поддержит их.»[219] Достигнутый эффект, очевидно, показался недостаточным. Вернувшись в Россию, Гучков отправляет на имя председателя Совета министров Сербии Николы Пашича телеграмму: «Остаетесь ли при прежнем мнении? Бог в помощь!» Получивший информацию об этом, немедленно сообщил о ней по инстанции, сопроводив ее комментариями: «Приводимая телеграмма, подстрекающая сербов к войне, подтверждает характеристику роли А.И. Гучкова, сделанную мною в рапорте от 16 сего июля №119(см. выше - А.О.). Вызывает сильнейшее недоумение, как может А. Гучков, нападавший на нашу неподготовленность к войне, ныне так легкомысленно подталкивать к вооруженному выступлению сербов и болгар, создавая у них иллюзию, что неофициальная Россия в нужную минуту вступится за них?»[220]

Гораздо более ответственной была позиция, которую занял Николай II. Нельзя сомневаться в правоте слов британского посла в России, утверждавшего что чувства императора были разделены между симпатиями к славянским государствам и желанием избежать внешнеполитических осложнений.[221] Однако нельзя не заметить, что в области реальной политики безусловно господствовало именно второе. В начале октября 1912 года началась 1-я Балканская война, через месяц турецкая армия была уже разгромлена, общественные настроения быстро достигли накала высокой степени. 12(25) ноября 1912 г. император принял болгарского посланника С.С. Бобчева и заверил его в симпатиях к Болгарии и балканским союзникам, но при этом особо отметил, что Россия хотела бы в любом случае избежать опасности войны, к которой она еще не готова, так как для окончания начатых военных преобразований потребуется как минимум еще три года.[222] Тем не менее, некие «видные лица» по-прежнему убеждали болгарского посланника в России в необходимости двигаться на Константинополь, не опасаясь Австро-Венгрии, обещая поддержку России.[223] Таким образом, не только император был последователен в своей позиции.

Все эти события практически совпали с завершением выборной кампании в Москве. 19 сентября(2 октября) 1912 г. колесивший по стране Гучков прибыл в Москву – он формировал 2 отряда Красного Креста для отправки в Сербию.[224] В последовавшем вскоре интервью «Голосу Москвы» он опроверг распускаемые кадетами слухи о том, что он примет приглашение избираться в Государственный Совет или будет баллотироваться в Думу в Серпухове: «Я поставлю свою кандидатуру в Москве и только от Москвы могу принять полномочия.»[225] Следует отметить, что выборы в 1912 г. сопровождались не только скандалами, слухами, которые должны были сократить электоральную активность противников, но и активным вмешательством государства. Из Министерства внутренних дел и Св. Синода губернаторам и архиереям рассылались «…кипы всевозможных инструкций, сочиненных в тиши столичных канцелярий людьми, далеко стоявшими от подлинных общественных настроений».[226]

8(21) октября был подписан Именной указ о назначении дня выборов для ряда крупных городов – в Москве, Киеве и Риге они должны были пройти 18(31) октября, в Петербурге и Одессе – 25 октября(7 ноября) 1912 г.[227] Гучков избирался по 1-й курии по списку 6-го избирательного участка в Москве(Лефортовская и Мещанская части).[228] За два дня до выборов встретился со сторонниками октябристов и призвал их, по примеру воюющих братьев-славян, которые объединились вне зависимости от политических разногласий, сделать то же самое для того, «чтобы обличить все измышленные администрацией способы фальсификации думских выборов и раз навсегда «спасти конституцию» от посягательств, от административных воздействий на волю граждан-избирателей.»[229] В 6-м избирательном участке по списку 1-й курии было зарегистрировано 1310 избирателей. Гучков пришел голосовать в избирательную комиссию, расположенную в школе на Домниковской улице около часа дня. «Многие избиратели жмут ему руку и желают успеха. – Сообщал «Голос Москвы». - Группа избирателей, увидя А.И. в вестибюле, аплодирует.»[230]

Аплодисменты, как и организованные скандалы не помогли партии центра. Не была решена и главная задача правительства - создание предвыборной «беспартийной» группировки, на кандидатов которой в случае победы можно было бы опереться в Думе.[231] Во всяком случае, в Москве. Уровень электоральной активности в первопрестольной столице снизился. Например, в 1907 г. к урнам 6-го избирательного участка пришел 861 избиратель, 65% от общего их числа, в 1912 г. – 770 избирателей, 58% от общего числа.[232] Еще хуже(во всяком случае, для октябристов) было то, что на выборах(по 1-й курии на данном участке избиралось 2 члена Государственной Думы) Гучков был забаллотирован и полностью прошел кадетский список. Вряд ли это можно было объяснить происками администрации, но именно но это намекала гучковская газета: «Из Думы устранен самый «беспокойный» человек, немало крови испортивший представителям сановной бюрократии, потому что оппозиционные выступления А.И. Гучкова не были политической буффонадой вроде митинговых фейерверков Родичева. Они били, как тяжелым молотом, его голос звучал на всю Россию, и «крылатые слова» оставались несмытым клеймом на тех, по адресу кого были брошены. Теперь правительство может быть совершенно спокойно.»[233]

Сразу же после поражения извиняться перед Мясоедовым, пусть и по соглашению, достигнутому еще 30 июня(13 июля), Гучков не торопился. Вообще, он предпочитал отсутствовать во время неизбежных поражений, и, сделав выпад, предоставлять единомышленникам принимать за свои «крылатые слова», которые действительно оставались на людях «несмытым пятном». 19 октября(1 ноября) «Голос Москвы» опубликовал информацию о том, что некий штаб-ротмистр пограничной стражи Мясоедов, «брат известного полковника Мясоедова», застрелил в Вильно своего товарища ротмистра Никитина. Как потом выяснилось на суде – случайно.[234] Как выяснилось позже, и не брат, а однофамилец.[235] Газета Гучкова не теряла возможности использовать малейший информационный повод в свою пользу, а пока что все внимание она стремилась привлечь к незаслуженно неизбранному Гучкову. Городская организация октябристов Москвы назначила на 25 октября(7 ноября) обед в его честь.[236] Он прошел с большим успехом и помпой, при аплодисментах[237], а на следующий день виновник торжества отбыл на Балканы для того, чтобы руководить санитарными отрядами.[238]

После этого предвыборный скандал с Мясоедовым был уже не актуален, все внимание общества было приковано к действиям союзников против турок. С другой стороны, оставалось в силе и решение суда. В результате «Голос Москвы» 6(19) ноября опубликовал письмо Мясоедова, после которого было напечатано заявление редакции, приносившей ему свои извинения в связи с публикацией недостоверной информации, порочившей его репутацию. При этом редакция не забыла лягнуть Сухомлинова. Публикация эта столь примечательна, что хочется воспроизвести ее полностью.

Письмо Мясоедова:

«М.г., г. редактор! Вследствие поданой мною жалобы 30 июня с.г. у судебного следователя 6-го участка Петербургского окружного суда, на которое прибыл уполномоченный вами присяжный поверенный В.М. Голиков, заявивший, что вы желали бы окончить дело миром и что вы согласны напечатать опровержение по поводу статьи «Шпионаж и сыск», помещенной в №93 «Голос Москвы» от 23 апреля с.г.

Полагая, что за шесть месяцев вы могли разобраться в доходивших до вас слухах и сведениях обо мне, я воздерживаюсь от предъявления вам текста опровержения, которое меня удовлетворило бы, и, полагаясь всецело на вашу корректность, предоставляю составление такового вам самому.

Примите и пр.

Полковник Мясоедов.»

От редакции: «С полной готовностью помещаем в нашей газете письмо С.Н. Мясоедова и считаем своим долгом заявить, что, изучив и проверив самым тщательным образом имеющиеся в редакции материала, мы пришли, к сожалению, к заключению, что редакция была введена в заблуждение неверными сведениями о полковнике Мясоедове, о котором мы решительно ничего предосудительного сказать не можем, и в целях восстановления доброго имени его, несправедливо нами задетого в статье «Шпионаж и сыск», помещаем настоящее опровержение, которое просим и другие газеты перепечатать.

При этом мы заявляем, что опровержение это, разумеется, ни в какой степени не умаляет и не смягчает тех тяжелых обвинений, которые мы в то время предъявили военному министерству и которые не были и не могут быть опровергнуты.»[239]

Итак, если Мясоедов не был ни шпионом, ни сыщиком, то Сухомлинов все же оставался виновен в том, в чем его обвиняли – т.е., в легкомысленном принятии на службу шпиона и сыщика. Военный министр проигнорировал последний абзац извинений. Что касается Мясоедова, то в начале Мировой войны он помирился и с Сувориным, который в письме к нему признал свою неправоту. Это, правда, никак не помешало издателю в 1915 г. вновь облить Мясоедова грязью, но уже после того, как он был повешен.[240] Действия Гучкова, несмотря на признание своей неправоты, не были безрезультативными. Хотя он и проиграл выборы в Москве, но желаемого результата, пусть и частично, он все же добился. По верному определению Н.В. Савича III-я Дума, начав свою работу в тесном контакте с Военным министром, закончила ее «в открытой войне» с ним. IV-я Дума сразу же пошла по стопам своей предшественницы. Родзянко открыто заявлял о нежелательности присутствия генерала на заседаниях(«Вы для нас красное сукно...»).[241]

 

---

[1] Фрейнат О.Г. Правда о деле Мясоедова и др. по официальным документам и личным воспоминаниям. Вильна. 1918.

[2] Русский инвалид. 1 авг. 1915 г. №168. С.1.

[3] Грузенберг О.О. Вчера. Воспоминания. Париж. 1938. С.59.

[4] Витте С.Ю. Воспоминания. М.1994. Т.2. С.203.

[5] Лопухин А.А. Отрывки из воспоминаний(по поводу «Воспоминаний» гр. С.Ю. Витте). М.-Пгр.1923. СС.14-15.

[6] Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. Правительство и общественность в царствование Николая II в изображении современника. М.2000. С.301.

[7] Лопухин А.А. Ук.соч. С.15.

[8] Гурко В.И. Ук.соч. С.300.

[9] Лопухин А.А. Ук.соч. С.16.

[10] Гурко В.И. Ук.соч. СС.301-302.

[11] Лопухин А.А. Ук.соч. С.16.

[12] Речь. 4(17) авг. 1915 г. №212(3235). С.1.

[13] Б. Б-ий[Бучинский Б.И.]. Суд над Мясоедовым(Впечатления очевидца).// Архив Русской революции. Берлин.1924. Т.14.

[14] Бучинский Б.[И.] Письмо в редакцию.// Военная быль. Париж.1964. №67. С.46.

[15] см., например: Курлов П.[Г.] Конец русского царизма. Воспоминания бывшего командира корпуса жандармов. Пгр.-М. 1923.; Курлов П.Г. Гибель императорской России. М.1992.; Спиридович А.И. Великая Война и Февральская Революция 1914-1917. Нью-Йорк. 1960. Кн.1.; фон Рихтер В. Дело полковника Мясоедова.// Военная быль. Париж. 1964. №66.; Заварзин П.П. Защита Империи.// Часовой. Париж. 1974. №572.;  Глобачев К.И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения(Вступительная статья Дж. Дейли и З.И. Перегудовой). // Вопросы Истории. 2002. № 8.

[16] Плющик-Плющевский Ю.[Н.] Страничка из истории недавнего прошлого// Военная быль. Париж.1965. №72. СС.44-45.

[17] Плющик-Плющевский Ю.[Н.] Ук.соч.// Военная быль. Париж.1965. №73. С.30.

[18] см., например: Гучков А.И. Александр Иванович Гучков рассказывает... Воспоминания Председателя Государственной Думы и военного министра Временного правительства. М.1993.; Джунковский В.Ф. Воспоминания. М.1997. Т.2.; Орлов В.[Г.] Двойной агент. Записки русского контрразведчика. М.1998.; Батюшин Н.С. Тайная разведка и борьба с ней. М.2002.

[19] см., напр.: История ВКП(б). Краткий курс. М.1938.

[20] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. Воспоминания. М.1957.

[21] Шацилло К.Ф. «Дело» полковника Мясоедова.// Вопросы истории 1967. №4.

[22] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.27.

[23] Шацилло К.Ф. «Дело» полковника Мясоедова. // Вопросы истории 1967. №4. С.110.

[24] Тарсаидзе А.[Г.] Четыре мифа о Первой мировой. М.2007., работа впервые издана в Нью-Йорке в 1969 г.

[25] Алексеев М. Военная разведка России от Рюрика до Николая II. М.2001. Кн. 3. Ч.2.

[26] Fuller W.C. The foe within. Fantasies of treason and the end of Imperial Russia. Cornell University Press. Ithaca and London. 2006.

[27] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн. 3. Ч.2. С.215

[28] см.: Васильев И.И., Зданович А.А. Генерал Н.С. Батюшин. Портрет в интерьере русской разведки и контрразведки. Вступ. статья к книге Батюшин Н.С. У истоков русской контрразведки. М.2007. СС.28-30.

[29] Лукомский А.С. Воспоминания. Берлин. 1922. Т.1. С.27.

[30] Шидловский С.И. Воспоминания. Берлин. 1923. Ч.1. С.216.

[31] Редигер А.[Ф.] История моей жизни. Воспоминания военного министра. М.1999. Т.1. СС.201; 277; 392.

[32] Айрапетов О.Р. В.А. Сухомлинов и М.В. Алексеев: эпизод предвоенного сотрудничества.// Петр Андреевич Зайончковский. Сборник статей и воспоминаний к столетию историка. Сост. Л.Г. Захарова, С.В. Мироненко, Т. Эммонс. М.2008. СС.736-737; 748-750.; Он же. Контекст одной пропагандистской акции 1914 года.// Русский сборник. Исследования по истории России XIX-XX вв. Под ред. М.А. Колеров, О.Р. Айрапетов, П. Чейсти. М.2004. Т.1. СС.94-95.

[33] Сухомлинов В.[А.] Воспоминания. Берлин. 1924. СС.227-228.

[34] Падение царского режима. Стенографические отчеты допросов и показаний, данных в 1917 г. в Чрезвычайной Следственной Комиссии Временного Правительства. Под ред. П.Е. Щеголева. М.-Л. 1927. Т.7. С.59.

[35] Шавельский Г. Воспоминания последнего протопресвитера русской армии и флота. М.1966. Т.1. С.287.

[36] Лукомский А.С. Очерки из моей жизни.//Вопросы истории(далее ВИ). 2001. №8. С.93.

[37] Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1903-1919. М.1992. Кн.2. С.51.

[38] Pares B. My Russian memoirs. Lnd. 1931. P.180.

[39] Савич Н.В. Воспоминания. СПб.1993. С.151.

[40] Воейков В.Н. С Царем и без Царя (Воспоминания последнего Дворцового Коменданта Государя Императора Николая II). Гельсингфорс. 1936. С.127.

[41] Курлов П.[Г.] Конец русского царизма... С.219.

[42] Шидловский С.И. Ук. соч. Берлин. 1923. Ч.1. С.217.

[43] Сухомлинов В.[А.] Ук. соч. С.223.

[44] Поливанов А.А. Из дневников и воспоминаний по должности военного министра и его помощника 1907-1916. Т.I. М.1924. С.40.; Рерберг Ф.П. Исторические тайны великих побед и необъяснимых поражений. Записки участника русско-японской войны 1904-1905 гг., члена Военно-Исторической Комиссии по описанию русско-японской войны. 1906-1909 гг. Мадрид. 1967. С.302.

[45] Верховский А.И. На трудном перевале. М.1959. С.58.; Александр Иванович Гучков рассказывает... С.56.

[46] Сухомлинов В.[А.] Ук. соч. С.235.

[47] Деникин А.И. Путь русского офицера. М.1990. С.186.

[48] Айрапетов О.Р. Генералы, либералы и предприниматели: работа на фронт и на революцию(1907-1917). М.2003. СС.18-19.

[49] Геруа Б.В. Воспоминания о моей жизни. Париж. 1969. Т.1. С.256.

[50] Государственный архив Российской Федерации(далее ГАРФ). Ф.Р-5793. Оп.1. Ед.хр.48. ЛЛ.47.об.-48.

[51] Геруа Б.В. Воспоминания о моей жизни. Париж. 1969. Т.1. С.257.

[52] Лукомский А.С. Очерки из моей жизни. //ВИ. 2001. № 5. С.101.

[53] Деникин А.И. Путь... С.187.; см. также: Сухомлинов В.[А.] Ук. соч. С.235.; Верховский А.И. Ук. соч. С.85.

[54] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1911 г. Сессия пятая. Ч.1. СПб. 1911. СС.2881-2883.

[55] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1910 г. Сессия третья. Ч.3. СПб. 1910. С.2696.

[56] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1911 г. Сессия пятая. Ч.1. СПб. 1911. С.3089.

[57] Там же. С.3094.

[58] Степун Ф.[А.] Бывшее и несбывшееся. СПб.1994. С.51.

[59] Там же. СС.61; 65.

[60] Драгомиров В.[М.] Подготовка русской армии к Великой войне.// Военный сборник общества ревнителей военных знаний. Белград. 1925. Кн.6. С.58.

[61] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1911 г. Сессия пятая. Ч.1. СПб. 1911. С.3106.

[62] Государственная Дума. Обзор деятельности комиссий и отделов. Третий созыв. Сессия четвертая. 1910-1911. СПб.1911. С.101.

[63] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1911 г. Сессия пятая. Ч.1. СПб. 1911. С.3107.

[64] Государственная Дума. Обзор деятельности комиссий и отделов. Четвертый созыв. Сессия вторая. 1913-1914 г. Пгр. 1915. С.175.

[65] Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты 1914 г. Сессия вторая. Ч.5. СПб. 1914. С.1203.

[66] Александр Иванович Гучков рассказывает... С.61.

[67] Голос Москвы. 1(14) марта 1911 г. №48. С.4.

[68] Голос Москвы. 3(15) марта 1911 г. №50. С.1.

[69] Голос Москвы. 4(17) марта 1911 г. №51. С.3.

[70] Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. М.2003. С.513.

[71] Наумов Н.А. Из уцелевших воспоминаний 1868-1917. Нью-Йорк.1955. Т.2. С.175.

[72] Ольденбург С.С. Ук.соч. С.515.

[73] Голос Москвы. 8(21) марта 1911 г. №54. С.3.

[74] Голос Москвы. 9(22) марта 1911 г. №55. С.3.; 10(23) марта 1911 г. №56. С.3.; 11(24) марта 1911 г. №57. СС.2-3.

[75] Наумов Н.А. Ук.соч. Нью-Йорк. 1955 Т.2. СС.176-177.

[76] Ольденбург С.С. Ук.соч. С.517.

[77] Голос Москвы. 12(25) марта 1911 г. С.4.

[78] Голос Москвы. 13(26) марта 1911 г. №59. С.2.

[79] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1911 г. Сессия четвертая. Ч.3. СПб. 1911. С.670.

[80] Голос Москвы. 15(28) марта 1911 г. №60. С.2.

[81] Там же. С.3.

[82] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1911 г. Сессия четвертая. Ч.3. СПб. 1911. С.671.

[83] Там же. С.752.

[84] Там же.

[85] Поливанов А.А. Ук. соч. С.104.

[86] Ольденбург С.С. Ук.соч. 520.

[87] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1911 г. Сессия четвертая. Ч.3. СПб. 1911. СС.2853; 2859.

[88] Там же. С.2863.

[89] Там же. СС.3024-3025.

[90] Тхоржевский И.И. Последний Петербург. Воспоминания камергера. СПб. 1999. С.135.

[91] Курлов П.Г. Гибель императорской России... СС.164-165.

[92] Голос Москвы. 1(14) янв. 1912 г. №1. С.3.

[93] Голос Москвы. 5(18) янв. 1912 г. №4. С.1.

[94] Голос Москвы. 17(30) янв. 1912 г. №13. С.2.; 18(31) янв. 1912 г. №14. С.2.; 22 янв. 1912 г. СС.2; 4.

[95] Голос Москвы. 24 янв.(6 февр.) 1912 г. №19. С.4.

[96] Новоселов М.[А.] Григорий Распутин и мистическое распутство. М.1912. СС. III-IV.

[97] Там же. СС.9-10.

[98] Ольденбург С.С. Ук.соч. С.506.

[99] Полищук Е.С. Михаил Александрович Новоселов и его «Письма к друзьям».вступ. статья к Новоселов М.А. Письма к друзьям. М.1994. С.XXX.

[100] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1912 г. Сессия пятая. Ч.2. СПб. 1912. СС.1013-1014.

[101] Там же. С.1015.

[102] Голос Москвы. 17(30) янв. 1912 г. №13. С.2.

[103] Stone N. The Eastern front 1914-1917. Lnd.1998. P.14.

[104] Menning B. Bayonets before Bullets. The imperial Russian army, 1861-1914. Indiana University Press. 1992. P.246.

[105] Айрапетов О.Р. Ук.соч.// Русский сборник. Исследования по истории России XIX-XX вв. Под ред. М.А. Колеров, О.Р. Айрапетов, П. Чейсти. М.2004. Т.1. СС.100-106; 120-130.

[106] Herrmann D.G. The arming of Europe and the making of the First World war.» Princeton University press. Princeton, New Jersey. 1996. PP.136-137.

[107] Поливанов А.А. Ук. соч. С.110.

[108] Там же.

[109] Айрапетов О.Р. На Восточном направлении. Судьба Босфорской экспедиции в правление императора Николая II. // Последняя война императорской России. Под ред. О.Р. Айрапетова М. «Три квадрата». 2002. СС.167-171.

[110] Александр Иванович Гучков рассказывает... С.61.

[111] Necludoff A. [V.] Diplomatic reminiscences before and during the world war, 1911-1917. Lnd. 1920. PP.78-79.

[112] Редигер А.[Ф.] Ук. соч. М.1999. Т.2. СС.341-342.

[113] Григорович И.К. Воспоминания бывшего морского министра» СПб.1999. С.86.

[114] Лукомский А.С. Очерки из моей жизни.//ВИ. 2001. №8. С.95.

[115] Айрапетов О.Р. В.А. Ук.соч.// Петр Андреевич Зайончковский. Сборник статей и воспоминаний к столетию историка. Сост. Л.Г. Захарова, С.В. Мироненко, Т. Эммонс. М.2008. СС.743-748.; Он же. Ук.соч.// Русский сборник. Исследования по истории России XIX-XX вв. Под ред. М.А. Колеров, О.Р. Айрапетов, П. Чейсти. М.2004. Т.1. СС.96-99.

[116] Голос Москвы. 1(14) апр. 1912 г. №76. С.2.

[117] Fuller W.C. Op.cit. PP.11; 13-14; 33.

[118] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.103.

[119] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.9.

[120] фон Раупах Р.Р. Facies Hippocratica(Лик умирающего): Воспоминания члена Чрезвычайной Следственной Комиссии 1917 года. СПб.2007. С.113.

[121] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн.3. Ч.2. СС.208-210.

[122] Грузенберг О.О. Ук.соч. СС.51-54.

[123] Курлов П.Г. Гибель императорской России. С.195.

[124] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.10.

[125] Александр Иванович Гучков рассказывает... С.61.

[126] Курлов П.Г. Гибель императорской России. СС.195-196.

[127] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.10.

[128] Там же. СС.11-12.

[129] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн.3. Ч.2. СС.210-212.

[130] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.16.; Джунковский В.Ф. Ук.соч. М.1997. Т.2. С.180.; Савич Н.В. Ук.соч. С.100.; Fuller W.C. Op.cit. PP.66-67.

[131] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.18.; Там же. Приложение 1. СС.132-133.

[132] Поливанов А.А. Ук. соч. С.111.

[133] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн.3. Ч.2. СС.212-213.

[134] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.18-19.

[135] Поливанов А.А. Ук. соч. С.111.

[136]Fuller W.C. Op.cit. PP.14; 53.

[137] Курлов П.Г. Гибель императорской России. С.79.

[138] Fuller W.C. Op.cit. PP.94-95.

[139] Ibid. PP.54-55; 75-76.

[140] Курлов П.Г. Гибель императорской России. С.198.

[141] Fuller W.C. Op.cit. P.55.

[142] Голос Москвы.. 7(20) апр. 1912 г. №81. С.5.

[143] Голос Москвы. 11(24) апр. 1912 г. №84. С.6.

[144] Fuller W.C. Op.cit.PP.89-90.

[145] См., например: Голос Москвы. 17(30) апр. 1912 г. №89. С.3.

[146] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.21.

[147] Голос Москвы. 17(30) апр. 1912 г. №89. С.3.

[148] Там же. С.4.

[149] Fuller W.C. Op.cit. P.91.

[150] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.25.

[151] Там же. С.22.

[152] Голос Москвы. 18 апр.(1 мая) 1912 г. №90. С.4.

[153] Там же.

[154] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.105.

[155] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.22.

[156] Поливанов А.А. Ук. соч. С.111.

[157] Каширин В.Б. Разведчики военного шпионства. Контрразведка последнего императора.// Родина. №12.2008. СС.28-29.

[158] Голос Москвы. 21 апр.(4 мая) 1912 г. №93. С.2.

[159] Там же.

[160] Там же.

[161] Курлов П.[Г.] Конец русского царизма… С.214.

[162] Голос Москвы. 22 апр.(5 мая) 1912 г. №94. С.2.

[163] Тарсаидзе А.[Г.] Ук.соч. С.94.

[164] Утро России. 2 мая 1917 г. №109. С.3.

[165] см., напр., Голос Москвы. 24 апр.(7 мая) 1912 г. №95. С.2.

[166] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.105.

[167] Голос Москвы. 24 апр.(7 мая) 1912 г. №95. С.2.

[168] Голос Москвы. 26 апр.(9 мая) 1912 г. №97. С.1.

[169] Джунковский В.Ф. Ук. соч. М.1997. Т.1. С.645.

[170] Поливанов А.А. Ук. соч. С.112.

[171] Лукомский А.С. Ук. соч. Берлин. 1922. Т.1. С.41.

[172] Knox A. With the Russian army 1914-1917. Lnd.1921. V.1. P.222.

[173] Лукомский А.С. Очерки из моей жизни./ВИ. 2001. №8./ С.95.

[174] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.22-23.

[175] Голос Москвы. 3(16) мая 1912 г. №101. С.3.

[176] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.105.

[177] Голос Москвы. 5(18) мая 1912 г. №102. С.2.

[178] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1912 г. Сессия пятая. Ч. 4. СПб. 1912. СС.726-736.

[179] Там же. СС.743-744.

[180] Айрапетов О.Р. Генералы, либералы и предприниматели… СС.26-28.

[181] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1912 г. Сессия пятая. Ч. 4. СПб. 1912. С.744.

[182] Там же. СС.783-889.

[183] Голос Москвы. 9(21) мая 1912 г. №105. С.2.

[184] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1912 г. Сессия пятая. Ч. 4. СПб. 1912. СС.907-924.

[185] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.24.

[186] Шацилло К.Ф. «Дело» полковника Мясоедова.// ВИ. №4. С109.

[187] Спиридович А.И. Ук.соч. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.106.

[188] Государственная Дума. Третий созыв. Стенографические отчеты 1912 г. Сессия пятая. Ч. 4. СПб. 1912. СС.2199-2206.

[189] Александр Иванович Гучков рассказывает... С.94.

[190] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.22-23.

[191] Александр Иванович Гучков рассказывает... С.98.

[192] Шацилло К.Ф. «Дело» полковника Мясоедова.// ВИ. 1967. №4. С109.

[193] Алексеев М. Ук.соч. М.2001. Кн.3. Ч.2. С.215.

[194] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.23.

[195] Грузенберг О.О. Ук.соч. С.57.

[196] фон Раупах Р.Р. Ук.соч. С.114.

[197] Савич Н.В. Ук.соч. С.100.

[198] Александр Иванович Гучков рассказывает... СС.95-96.

[199] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.24.

[200] Голос Москвы. 6(19) июля 1912 г. №155. С.1.

[201] Фрейнат О.Г. Ук.соч. СС.25-26.

[202] Там же. С.26.

[203] Там же.

[204] Наумов Н.А. Ук.соч. Нью-Йорк. 1955. Т.2. С.30.

[205] Тхоржевский И.И. Ук. соч. С.135.

[206] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.27.

[207] Pares B. Op.cit. P.169.

[208] Голос Москвы. 1(14) июля. №151. С.2.

[209] Голос Москвы. 14(27) июля 1912 г. №162. С.2.

[210] Голос Москвы. 5(18) июля 1912 г. №154. С.2.

[211] Международные отношения в эпоху империализма. Документы из архивов царского правительства.(далее – МОЭИ). Сер. II. М. 1939. Т.20. Ч.1.(14 мая - 13 августа 1912 г.) С.368.

[212] Necludoff A.[V.] Op.cit. P.99.

[213] Buchanan G. My mission to Russia and other diplomatic memories. Lnd. 1923. Vol.1. P.220.

[214] МОЭИ. Сер. II. М. 1939. Т.20. Ч.1.(14 мая - 13 августа 1912 г.) С.369.

[215] Голос Москвы. 11(24) июля. 1912 г. №159. С.1.

[216] Голос Москвы. 12(25) июля 1912 г. №160. С.1.

[217] МОЭИ. Сер. II. М. 1939. Т.20. Ч.1.(14 мая - 13 августа 1912 г.) С.387.

[218] Там же. С.384.

[219] Там же. С.387.

[220] МОЭИ. Сер. II. М. 1940. Т.20. Ч.2.(14 августа - 17 октября 1912 г.). С.158.

[221] Buchanan G. Op. cit. Lnd. 1923. Vol.1. P.169. P.126.

[222] Бобчев С.С. Страници из моята дипломатическа миссия въ Петроградъ(1912-1913). София. 1940. СС.59-60.

[223] Там же. С.44.

[224] Голос Москвы. 21 сент(4 окт.) 1912 г. №217. С.4.

[225] Голос Москвы. 28 сент.(11 окт.) 1912 г. №223. С.2.

[226] Наумов Н.А. Ук.соч. Нью-Йорк. 1955. Т.2. С.226.

[227] Голос Москвы. 12(25) октября 1912 г. №235. С.4.

[228] Голос Москвы. 16(29) окт. 1912 г. №238. С.1.; 18(30) окт. 1912 г. С.1.

[229] Голос Москвы. 16(29) окт. 1912 г. №238. С.5.

[230] Голос Москвы. 19 окт.(1 ноября) 1912 г. С.4.

[231] Наумов Н.А. Ук.соч. Нью-Йорк. 1955. Т.2. С.227.

[232] Голос Москвы. 19 окт.(1 ноября) 1912 г. С.4.

[233] Голос Москвы. 20 окт.(2 ноября) 1912 г. №242. С.1.

[234] Голос Москвы. 19 окт.(1 ноября) 1912 г. №241. С.3.

[235] Голос Москвы. 24 окт.(6 ноября) 1912 г. №245. С.5.

[236] Там же. С.1.

[237] Голос Москвы. 26 окт.(8 ноября) 1912 г. №247. С.5.

[238] Голос Москвы. 27 окт.(9 ноября) 1912 г. №248. С.4.

[239] Голос Москвы. 6(19) ноября 1912 г. №256. С.5.

[240] Фрейнат О.Г. Ук.соч. С.25.

[241] Савич Н.В. Ук. соч. С.129.; Деникин А.И. Очерки русской смуты. М.2003. Т.1. С.138.

Олег Айрапетов

 

Часть I | Часть II | Часть III