Заданный вопрос отнюдь не праздный. В последнее время находится слишком много любителей от истории, которые хотят поставить под сомнение устоявшийся в литературе термин. И необходимо признать, что в их распоряжении есть определенный набор фактов и аргументов в пользу такого мнения. И это обстоятельство заставляет еще раз проанализировать события 1812 года в этой плоскости.
Еще во время войны в 1812 г.литератор Н.И.Греч стал издавать журнал «Сын Отечества», а название он дал, использовав строки из письма брата (артиллерийского офицера), убитого в Бородинском сражении. Журнал стал очень популярным и в обществе, и в армии и имел огромное воздействие на читательскую аудиторию.
Вообще, в 1812 г. слово "отечество", если просмотреть и официальные правительственные документы или переписку современников, встречалось очень часто. Особенно это характерно для императорских манифестов, составленных адмиралом А.С. Шишковым, как пример укажем на воззвание к дворянству, «во все времена бывшему спасителем Отечества». Поэтому не успел развеяться пороховой дым сражений, еще до знаменитых наполеоновских «сто дней», когда участник этой войны, поэт Ф.Н. Глинка уверенно и гордо назвал ее «Отечественной» (его книга «Подвиги графа М.А. Милорадовича в Отечественную войну 1812 года» вышла в Москве в 1814 г.), а в 1816 г. появилась его статья в журнале «Сын Отечества» - «Рассуждения о необходимости иметь историю Отечественной войны 1812 года». Так это определение навсегда вошло в историографию, и его, хотя и не сразу, подхватили другие авторы. На их взгляд, как современников событий, так и историков, новый термин полностью соответствовал характеру, целям и задачам войны со стороны России.
Какой набор аргументов и обоснований у нынешних противников этого названия? Во первых не все население огромной Российской империи было единодушно по отношению к неприятелю. Действительно, например, территория Литвы использовалась для формирования польским дворянством из местных уроженцев воинских контингентов для Великой армии, а прибалтийские губернии оказались достаточно индифферентными, и хотя создали Лифляндское ополчение и ряд других подразделений, в целом не проявляли особого рвения. Подобное равнодушие проявляли и некоторые народы национальных окраин империи. О народном характере войны можно говорить только в захваченном противником великорусских губерниях (Смоленская, Московская, часть Калужской губерний).
Не все так просто было и с ополчением – оно не являлось всеобщим и состояло в основном из крепостных крестьян. От себя добавлю, что, действительно, формированием ополчения занималось местное дворянство, оно же поставляло туда и офицерские кадры. Этим можно объяснить, что создавалось оно не во всех губерниях. Там, где не было дворянства или оно не считалось благонадежным, его не создавали - кто бы командовал им. И, допустим, захоти крепостной добровольно вступить в ряды защитников Отечества, то помещик мог ему не разрешить. Вообще, крестьяне туда попадали по выбору помещика, его управляющего или по выбору общины – естественно не самые лучшие люди деревни, а те, которыми не жалко было пожертвовать, тем более, что нормативные требования для попадания в ополчение были занижены по росту, возрасту и состоянию здоровья. Туда попали в первую очередь те, кто ранее не подходил по физическим параметрам для рекрутских наборов.
Достаточно сложно дело обстояло и с пожертвованиями. Хорошо известно, что в России благотворительные взносы купечества по воле местного начальства часто имели добровольно-принудительный характер. Это даже не полный перечень всего набора аргументов, а в первую очередь перечисление фактов, которые могут предъявить сомневающиеся в истинности названия «Отечественная война».
Необходимо заметить, что сомнения о характере войны возникает в первую очередь у тех, кто так или иначе явно сочувствует Великой армии и даже сожалеет, что Наполеон потерпел поражение в России. Не будем брать в расчет утверждения некоторых лиц, утверждающих даже, манипулируя фактами, что Россия проиграла в 1812 году.
При желании набор аргументов можно значительно расширить.
Для того, чтобы ответить на поднятый вопрос, в первую очередь необходимо дать определение России в тот момент. Это была феодальная империя с крепостническим укладом, да, крепостническая Россия, увы, другой России тогда не существовало. И в 1812 г. перед ней стояла вполне реальная угроза потери своего суверенитета. По мнению наших прогрессистов, такая держава должна была проиграть, сложить оружие, ну а тогда бы, глядишь, французы нас научили бы жить по-европейски, без всякой там азиатчины. Правда, это область альтернативной истории, сплошные фантазии.
Теперь коснемся социального облика страны. Тогда официально не существовало классов (это поздняя придумка господина Маркса), все население делилось на сословия: дворянство, духовенство, купечество, крестьянство (крепостное и черносошное), мещанство, казачество и большое количество мелких социальных групп, которые также назывались сословиями, но о существовании их современный гражданин даже не слыхивал. Но одно важно понять, что единственным сословием, которое внятно могло выразить и сформулировать свой общественный интерес, являлось тогда дворянство. Именно оно могло говорить от имени всей империи. В данном случае уместно привести здесь суждение о значении этого сословия в России современника событий известного историка Н.М. Карамзина: «Дворянство есть душа и благородный образ всего народа»[1]. Остальные социальные группы оставались безмолвными, даже духовенство и купечество, не говоря уже о крестьянстве (способном лишь на локальные бунты) или о других малочисленных сословиях. Особо выделим ситуацию с крепостными (более половины крестьян в России). Историки-марксисты в советский период любили рассматривать любые крестьянские волнения (как против французов, так и русских властей) как проявление классовой борьбы в 1812 году. Но ученым очень хорошо известно, что все крестьянские движения и бунты всегда носили, в силу социальной ограниченности этого сословия, локальный и временный характер.
К тому же это благородное сословие уже имело к тому времени уездные и губернские дворянские собрания, то есть было организовано. И если говорить об обществе, то это было дворянское общество. Все остальные сословия по отношению к дворянству занимали подотчетное или зависимое положение и не имели ни каких особых органов, к которым бы прислушивалось правительство. Дворянство, напротив, составляло фундамент самодержавия, поставляло основные кадры для армии и на гражданскую службу, а дворяне-землевладельцы составляли основную силу крепостнической экономики.
И сейчас очень странно слышать из уст иных авторов, что, мол, дворяне тогда в целом очень хорошо относились к Наполеону и Франции. Давайте внимательно посмотрим, что могла предложить Франция на рубеже двух веков феодальной России и в первую очередь российскому дворянству, благополучие которого во многом напрямую зависело от крепостной деревни и внешней торговли? Идеи о свободе, равенстве и братстве (очень актуально для крепостников!), отрицание религии, лозунг «Смерть королям!» (читай, и дворянам тоже) и в придачу французскую гегемонию в Европе! Да еще континентальную блокаду, которая была прямой наводкой по российской экономике и во многом по помещичьим хозяйствам. И что же, после этого дворянство, полностью осознав прогрессивные интересы французских буржуа, должно было убедить свое правительство, что Франция - это единственный и естественный союзник России? Возможно, дворяне-«митрофанушки» еще не успели выветриться и встречались на русских просторах, коль о них писал Д.И.Фонвизин во второй половине ХVIII века, но их было не так уж и много, да и не могло все сословие поголовно поглупеть настолько, что у него напрочь атрофировалось социальное чутье.
Напротив, дворянство тогда очень хорошо осознавало, что революционная «зараза» представляет вполне реальную угрозу социальным устоям государства и их положению. Ведь еще не прошло и 30 лет со времени Пугачевского бунта, а испытанный тогда ужас сохранялся в воспоминаниях нескольких поколений господствовавшего класса. Даже дошедшая до нас частная переписка представителей дворянства в 1812 году наполнена свидетельствами откровенного страха перед Наполеоном, который мог пообещать вольность крепостным[2]. Призрак второй пугачевщины неотступно присутствовал в умах дворян – сравнительно небольшого по численности благородного сословия в многомиллионной крестьянской стране. Русскому дворянству тогда было что терять. Поэтому Россия крепостническая (другой России тогда не было) очень четко определяла Францию, даже сохранявшую к тому времени лишь тень революционных традиций, как своего главного идеологического противника
Да, русское дворянство было неоднородным, различалось по знатности, богатству, общественному положению. Существовал верноподданный чиновно-сановный Петербург, «столица недовольных» Москва, где проживали фрондирующие опальные отставники и крупные помещики центральных губерний (очаг дворянского вольномыслия и цитадель сословной оппозиции), присутствовала родовая аристократия, негласно претендовавшая на властные полномочия в государстве, крупное столбовое поместное дворянство и бедные беспоместные чиновники и офицеры, получившие за службу право приобщиться к благородному сословию. Имелись внутри дворянства и общественные группировки, или как их тогда называли «партии», ориентированные и защищавшие разные модели развития страны: «английская»[3], «русская»[4], с некоторыми оговорками - «немецкая»[5]. Но вот о существовании «французской партии» в источниках можно найти только искаженные отголоски[6]. Правда, в переписке 1812 г. у некоторых русских патриотов в шовинистическом угаре в качестве давнишнего пугала фигурировали «иллюминаты» и «мартинисты» (чаще всего под них подходили масоны), правда, больше как некие фантомы и агенты Наполеона. Хотя на самом деле масоны изучали туманные доктрины европейских мистиков и клеймили революцию и французского императора как врага «всемирного спокойствия». Но эти термины («иллюминаты» и «мартинисты») больше использовались как жупелы, а также козырь для бездоказательных обвинений в пронаполеоновской ориентации и в стремлении заключить мир с Францией в адрес некоторых высокопоставленных лиц в окружении Александра I [7]. При этом стоит отметить, что в начале ХIХ в., не смотря ни на что, Франция по прежнему в поведенческом отношении оставалась Меккой всей дворянской аристократической культуры и являлась законодательницей моды.
В целом же, правительственная политика по отношению к Франции, в частности войны с Наполеоном в 1805-1807 г., полностью поддерживалась дворянством[8]. А если возникало недовольство, то как раз по отношению к русско-французскому союзному договору в Тильзите в 1807 г. В нашей историографии несколько выделяется только позиция О.В. Соколова, когда он удивляется и сетует на неудачный выбор русских послов при Бонапарте в 1801-1805 гг., а также на их деятельность. Даже процитировал выдержку из письма посла С.А. Колычева царю: «Я никогда не свыкнусь с людьми, которые правят здесь, и никогда не буду им доверять»[9]. Что ж тут парадоксального? Под этими словами посла подписались бы тогда большинство русских дипломатов, сановников, генералов да и простых дворян. Это было господствующее умонастроение всего сословия. Иных, принимавших постреволюционную Францию и позитивно настроенных к ней правительственных чиновников в России не было, да и быть не могло в силу идеологической несовместимости. Поэтому не стоит удивляться холодному приему, которое оказывало русское общество (т.е. дворянство) практически всем посланникам Наполеона в Петербурге в 1801-1805 и 1807-1812 гг. Не смог избежать прохладного отношения к своей особе в бытность послом даже представитель французской аристократии А.О.Л. де Коленкур. В глазах русских дворян он оставался изменником своего короля и слугой «узурпатора» и «мещанина на троне» (к тому же он запятнал себя арестом герцога Энгиенского). На французские дипломатические приемы приходили в основном лишь чиновники, которым это вменялось по службе, дворянское общество же их игнорировало, а в среде гвардейской молодежи считались хорошим тоном всякого рода антифранцузские выходки. В то же время в России проживало большое количество французских роялистов-дворян. Они, можно сказать, попали в знакомую с детства атмосферу, в общество, в котором господствовали легитимистские настроения и образ мысли. Вот, их то охотно принимали в светских салонах; они являлись там желанными гостями и чувствовали себя своими людьми[10]. А очень многие из «мучеников революции» находились на государственной и придворной службе, в том числе в рядах армии, и никаких препятствий им не чинилось[11].
Рассмотрим вопрос и с русской публицистикой и журналистикой. Тема патриотизма и борьбы с внешним врагом стала в 1812 г. основной на страницах журналов, газет и непериодических изданий: «Русский вестник», «Сын Отечества» и др., всего около 20, военно-агитационная литература, а также до 150 публицистических произведений[12]. Благодаря публицистам получила распространение по аналогии с Испанией идеологема о «народной войне». Как раз в этот период резко обострился и интерес к собственной истории.
На кого была рассчитана эта печатная продукция? И кто выступал издателями? Несмотря на различные направления изданий (официальное, консервативное, либеральное и др.) всех их объединяло то, что они издавались дворянами и были рассчитаны прежде всего на чтение дворянскими кругами в армии и в обществе. Исключение составляли лишь «ростопчинские афишки» для народа. Собственно русская публицистика и сформировала общественное дворянское мнение о войне 1812 года. Еще раз подчеркнем, что все другие сословия в России оставались безгласными и к их мнению мало кто прислушивался, да оно и почти никак не выражалось.
Говоря об Российской империи не возможно не коснуться многонационального и религиозного ее состава. Это очень важные аспекты темы. Историческое ядро страны составляли славяне: русские, украинцы и белорусы, исповедовавшие православие. Для них российский император являлся не только монархом, но и помазанником божьим на земле. Остальные – «инородцы» и «иноверцы» составляли значительную часть населения и их отношения с самодержавием были более сложными. Самым проблемным являлся вопрос, связанный с польскими католиками, хотя они и не являлись большинством в недавно присоединенных к России территорий Литвы, Западной Белоруссии и Западной Украины. Главным раздражающим элементом для русской администрации считалась польская чиншевая шляхта, представители которой почему то не горели особым желанием становиться русскими подданными и в большом количестве поступали на военную службу не в Россию, а в герцогство Варшавское. Можно отметить наличие и польско-каталического ареала влияния, но его притягательность ограничивалась географическими рамками бывшей Речи Посполитой. Кроме того, в высших слоях имперского общества господствовало стойкое предубеждение к полякам, если не сказать больше. Приведем по этому поводу характерное высказывание известного тогда публициста Н.И.Греча. Перечисляя представителей наций, активно боровшихся с Наполеоном, он сделал лишь два исключения, упомянув турок и поляков : “первые не христиане, последние и того хуже”[13]. Справедливости ради, отметим, что в этот период поляки служили во французских, австрийских, прусских и русских частях. Помимо национально-религиозного аспекта отметим и культурный – польский литературный язык сложился еще в ХVI в., тогда как русский литературный язык возник лишь после 1812 г. Насколько это сказывалось на умонастроениях поляков, трудно сказать, но возможно ущемляло их национальную гордость. Во всяком случае, значительная часть поляков, подданных русского царя, в 1812 г. оказалась в рядах Великой армии, а вслед за ними поддержали и вступили в Великую армию часть литовцев и белорусов.
Немецко-говорящее дворянство Эстляндии и Лифляндии, воспитанное на средневековых традициях рыцарства верности своему сюзерену, полностью поддерживало российский правительственный курс. Офицеры-остзейцы составляли значительный процент в вооруженных силах России в 1812 г., кроме того, наблюдался приток волонтеров в армию немецких юношей именно в этот период. Потомки украинской казачьей старшины уже оказались втянутыми в процесс инкорпорации в российское благородное сословие и верой и правдой служили в российской армии, а многие их них прославили свои имена как раз в 1812 году. Феодальная верхушка других многочисленных народов (татары, башкиры, калмыки, крымские татары, тептяри и мишари) занимали офицерские должности в иррегулярных формированиях и также отличились на полях сражений. Особых национальных эксцессов на российских территориях не наблюдалось в 1812 г., и даже недавно присоединенная Финляндия достаточно спокойно провела весь 1812 год.
Напоследок рассмотрим масштабы войны в 1812 году. В России тогда насчитывалось приблизительно 41-45 млн. населения, в французской империи – 42 млн. человек[14]. Но по сути иностранное нашествие в 1812 г. являлось борьбой России с общеевропейской коалицией стран. Наполеоновская Великая армия по размерам и материальным издержкам превосходила все, что видела и знала Европа ранее – от 610 до 680 тыс. человек (по разным подсчетам). Поневоле, Россия вынуждена была противопоставить этому иностранному вторжению максимум своих возможностей и мобилизовать все ресурсы и в итоге выиграла эту борьбу ценой неимоверного напряжения всех сил. Хотя авторы в данном вопросе расходятся в цифрах, назовем усредненные данные русских сухопутных сил перед войной и во время войны: 500 – 800 тыс. человек (вместе с иррегулярными войсками), а численность собранного ополчения в период войны составляла от 211, 2 до 237, 5 тыс. человек (не считая Украины, Дона и народов Поволжья)[15].
С этими данными необходимо сравнить сведения о рекрутских наборах. В начале ХIХ в., по исчислениям лучшего в середине ХIХ в. специалиста по статистике Д.П. Журавского, за тринадцать лет (за период 1802-1815 гг.) в рекруты попало 2 158 594 человека, что составляло примерно третью часть всего мужского населения от 15 до 35 лет[16]. По данным, приводимыми составителями «Столетия Военного министерства», в царствование Александра I (18 наборов) рекрутами стали 1 933 608 человека[17]. А.А. Керсновский полагал, что за десять лет «было поставлено не менее 800 000 рекрут, не считая 300 000 ополчения Двенадцатого Года», а все находившиеся на военной службе составляли «4 процента 40-миллионного населения страны»[18]. В любом случае, все названные исследователями цифры огромны. Как бы ни было, эти люди должны были находиться в войсках или выбыли за этот период из строя: погибли в боевых действиях, дезертировали, умерли от болезней или воинских тягот. Были мобилизованы все силы чисто феодальными средствами, но сами по себе цифры впечатляют.
Вопрос о потерях России практически никто не исследовал и называются самые разные цифры. Так сам Александр I в письме к австрийскому императору летом 1813 г., упоминая об огромных лишениях, понесенных Россией в 1812 г., писал без всякой конкретизации: «провидение пожелало, чтобы 300 тыс. человек пали жертвой во искупление беспримерного нашествия»[19]. Да и российский император эту цифру, по-видимому, назвал приблизительно, на глазок. Военное министерство, насколько нам известно, никогда не подсчитывало потери в период наполеоновских войн, а собирало в лучшем случае лишь данные о недокомплекте войск. Да и подавляющие часть авторов, не имея возможности найти достоверные источники часто, даже по отдельным сражениям, вообще предпочитала не писать об обобщающих потерях. На наш взгляд, людские потери России в 1812-1814 гг. можно оценить в приблизительном диапазоне до 1 миллиона человек, но никак не больше. Но и это надо признать слишком огромной цифрой, хотя это все предположительные данные.
Но как могли оценивать все происходившее мыслящие и грамотные современники событий, на глазах которых протекали эти процессы, а эпицентром событий эпохи стал именно 1812 год? Конечно степень участия различных слоев населения и территорий в войне была различная. Даже известия о начале военных действий или о Бородинском сражении в отдаленные районы империи приходили с запозданием в несколько месяцев. Но, война так или иначе коснулась практически всех жителей страны, особенно центральных губерний, и все они оказались причастными к отражению неприятеля и вовлеченными в водоворот стремительно развивавшихся событий.
В целом ситуация выглядела следующим образом. Выразителем государственных и общественных интересов являлось дворянство, а ему было что защищать и терять в противоборстве с Наполеоном. В силу этого благородное сословие России стало главной силой в стране (и в армии, и в государственном аппарате) в войне 1812 года. Патриотизм, охвативший Россию, был характерен в первую очередь для дворянской молодежи, он оказался заразительным и для других слоев российского населения. Стоит также отметить, что в этот период Россия приютила значительное число европейских антибонапартистов. По словам известного в прошлом публициста Н.И.Греча: “Дело против Наполеона было не русское, а общеевропейское, общее, человеческое, следовательно, все благородные люди становились в нем земляками и братьями”[20]. Но для всех иностранцев в армии война не являлась Отечественной, они смотрели на нее как на интернациональное явление. Другое дело русские дворяне – 1812 год для них стал годом тяжелейших испытаний, как и для всего народа. По окончании военных действий на русской территории уже в 1813 г. , находясь в Силезии, Ф. Н.Глинка набросал начало своей знаменитой статьи «О необходимости иметь историю Отечественной войны…». Затем это именование прочно закрепилось людьми, писавшими на эту тему, и вошло в сознание современников и участников. Да, это были дворяне (в том числе и крепостники-помещики), но подвиг русских людей в 1812 году, в том числе и дворян, не становится от этого менее значимым. Они сотворили историю нашего Отечества и наименовали ее, как чувствовали. Да и имеем ли мы право сегодня исправлять или изменять историю, придираясь к названию? Как писал сам Ф.Н.Глинка, обращаясь к современникам и адресуясь к будущим историкам войны: «Когда же смерть отнимет вас у Отечества, когда все современное вам поколение превратится в глыбы земли, когда уже некому будет ни краснеть, не заступиться за вас… тогда новые, ни лестью, ни порицанием не ослепленные люди, развернув таинственный свиток… узнают то, чего не ведали мы, и тогда только каждому из вас назначится приличное и никогда уже неизменное место в бытописаниях времен»[21]. Место, как и название должно оставаться «неизменным». Именно современники и участники событий назвали войну – Отечественной. Таковой она и останется, несмотря на скептиков.
[1] Карамзин Н.М. Сочинения в 2-х томах. Т.2. Л.,1984. С.221.
[2] О том, что русские дворяне боялись Наполеона «как носителя идеи свободы и прежде всего крестьянской свободы», писал А.В. Предтеченский, а это в свою очередь способствовало тесному единению сословия дворян вокруг трона. (Предтеченский А.В.Отражение войн 1812-1814 гг. // Исторические записки. Т.31. М.,1950. С. 227, 229).
[3] Англофильские настроения в российском общество того времени, особенно в среде аристократии, проследил А.В. Предтеченский. И он пришел к выводу: «В период наполеоновских войн до Тильзитского мира английское влияние достигает своего апогея» (Предтеченский А.В. Англомания // Анатолий Васильевич Предтеченский: Из творческого наследия. СПб., 1999. С. 44). Аристократы-англофилы получили тогда в русском обществе клички «англоруссов» и «торристов», по аналогии с консервативной партии в Великобритании.
[4] См.: Безотосный В.М. Борьба генеральских группировок в русской армии эпохи 1812 года // Эпоха 1812 года. Исследования. Источники. Историография. М.,2002. С. 16-22..
[5] П.Г. Дивов именовал ее «лифляндской партией при дворе, в челе которой была обер-гофмейстерина графиня Ливен, действующая чрез внушения, чинимые ею матери императора» (Повествование о царствовании императора Александра I, для него одного писанное // Русская старина. 1899. № 10. С.88.). Историк С.С. Татищев полагал, что «Будберг и Ливен считались глазами «немецкой шайки», со времени возвращения Александра из Аустерлицкого похода и сближения его с Пруссией, получившей при дворе большой вес и значение» (Татищев С.С. Мировой раздел: От Тильзита до Эрфурта // Русский вестник. 1891. № 12. С.11)
[6] К ней относили немногочисленный кружок братьев графов Румянцевых, князя А.Б. Куракина и М.М. Сперанского, хотя сторонников Франции или Наполеона среди них найти было нельзя, скорее их можно было назвать сторонниками мирного развития событий в отношениях с Францией.
[7] Подобные бездоказательные обвинения и подозрения выдвигались против многих сановников и их беспочвенность была очевидной даже для властей. Примечательно, что принадлежность к иллюминатству некоторые горячие головы приписывали не только Н.М. Карамзину, но даже самому главному «обличителю» - Ф.В. Ростопчину. (См. : Пыпин А.Н. Общественное движение в России при Александре I. С.309).
[8] Н.И. Казаков в своей работе привел интересную подборку мнений и отзывов (в основном, отрицательных) представителей русского общества того времени о французском императоре и проводимой им политики. См.: Казаков Н.И. Наполеон глазами его русских современников // Новая и новейшая история. 1970. № 3-4.
[9] Соколов О. Аустерлиц. Наполеон, Россия и Европа 1799-1805 гг. Т. I. М.,2006. С.75-76.
[10] В Петербурге до 1807 г. одним из лидеров роялистов называли неаполитанского посланника герцога А.М. Серра Каприола. По свидетельствам современников: «Его дом не переставал быть центром постоянной оппозиции против императора французов» и являлся «своего рода петербургским штабом роялистов» (Степанов М. [Шебунин А.Н.] Жозеф де Местр в России // Литературное наследство. М.,1937. С. 588, 590).
[11] В 1812 г. в составе русской армии воевало по крайней мере одиннадцать генералов, бывших подданных французского короля и подпадавших под определение роялистов (См.: Безотосный В.М. Российские генералы французского происхождения в 1812-1815 гг. // Калужская губерния на II этапе Отечественной войны 1812 года: Проблемы изучения. Персоналии. Памятники. Малоярославец, 1998. C.13-16).
[12] Тартаковский А.Г. Военная публицистика 1812 года. М.,1967. С. 7.
[13] Греч Н.И. Записки о моей жизни. М.,1990. С.212.
[14] Военно-статистический сборник. Вып. IV. (Россия). Отд. 1. СПб., 1871. С.50; Колокольников П.Н. Хозяйство России после войны 1812 года // Отечественная война и русское общество. Т. VII. М.,1912. C.115; Кабузан В.М. Народонаселение России в ХVIII – первой половине ХIХ в. (по материалам ревизий). М., 1963. С.164.
[15] См. энциклопедию: Отечественная война 1812 года. М., 2004. С. 522. К примеру, укажем, что авторы труда «Столетия Военного министерства» на разных страницах одного тома (Столетие Военного министерства / Исторический очерк комплектования войск в царствование императора Александра I. Т.IV. Ч. 1. Кн. 1. С. 72, 134) давали разную численность ополчения в 1812 г.: 310 535 и 280 951 человек.
[16] Журавский Д.П. Указ. соч. С.184.
[17] Столетие Военного министерства / Исторический очерк комплектования войск в царствование императора Александра I. Т.IV. Ч. 1. Кн. 1. С. 132.
[18] Керсновский А.А. История Русской армии. Т.1. С. 204-205.
[19] Внешняя политика России ХIХ и начала ХХ века. Серия I. Т. VII. М., 1970. С. 292-293.
[20] Греч Н.И.Записки. С.211.
[21] Глинка Ф. Письма русского офицера. М., 1987. С. 273.
Опубликовано в июньском номере журнала "Родина" (№ 6 /2012)
Статья в электронном виде для публикации на сайте "Западная Русь" предоставлена автором.
Теле-беседы с участием кандидата исторических наук Виктора Михайловича Безотосного из цикла передачи «Час истины» про Отечественную войну 1812.
Герои 1812 года. Барклай-де-Толли – защитник Отечества
Герои 1812 года. Матвей Платов. Атаман – победитель
Герои 1812 года. Михаил Милорадович
Герои 1812 года. Александр Кутайсов
Герои 1812 года. Александр Остерман-Толстой
Герои 1812 года. Алексей Ермолов
Герои 1812 года. Генерал Раевский
Герои 1812 года. Михаил Кутузов
Герои 1812 года. Адмирал Павел Чичагов