Национальное самосознание в немалой степени определяется теми автостереотипами, которые распространены в народе. Они составляют этнический самообраз, модель родной культуры, которая является не только наследием творчества предыдущих поколений, но и результатом проводимой властями культурной политики. Огромное значение для русского самосознания имеют актуальные до сих пор последствия проведения советской культурной политики. Коммунистическая идеология предполагала создание нового общества, поэтому работа в области культуры была важнейшей сферой государственной деятельности. За ХХ век Россия претерпела радикальные социальные трансформации, и культурный аспект этих изменений во многом сформировал нашу современную идентичность.

Идеологической основой советской национальной политики было достижение равенства народов. На этом была основана сформулированная Лениным идея «сдерживания старшего брата», ставшая одной из важнейших доктрин внутренней политики СССР, в т.ч. предопределившая и само устройство Союза. Русский народ как самый большой и наиболее развитый должен был быть поставлен в ущемлённое положение по сравнению с другими народами СССР, а «национализм большой нации» как опасный противопоставлялся «национализму малых наций» как имеющему прогрессивное значение. Русские были лишены своей национальной республики и партийной организации, своих национальных органов самоуправления даже на уровне культуры (в т.ч. творческих союзов). Однако политика в сфере культуры по обеспечению равенства народов касалась не только организационных, но и содержательных сторон её развития.

Советский Союз был гигантским нациотворческим образованием. Задача «создания новых социалистических наций» ставилась официально, и под неё создавалась мощная инфраструктура. При этом власти решали очень сложную задачу, ведь почти всё нерусское население страны находилось на донациональном уровне развития: у этих народов не было своей развитой городской культуры, утвердившихся норм литературного языка, а нередко не было и письменности. Социалистические нации нужно было создавать из народов, не получивших необходимый опыт исторического и культурного развития. Стояла задача ускоренной модернизации.

Само по себе создание наций из преимущественно сельских этнических масс не являлось оригинальным изобретением советской власти. По всей Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европе ещё в XIX веке начался процесс догоняющего развития народов, прежде не имевших своей городской культуры, либо утерявших её вследствие иностранного владычества. Падение Австро-Венгерской и Османской империй в результате Первой мировой войны этот процесс заметно подстегнуло: перед властями образовавшихся на их месте национальных государств стояли примерно те же задачи, что и перед коммунистической Москвой. Народам, не имеющим своей развитой городской культуры, системы национального образования, печати и т.д., да и того культурного слоя, который мог всё это создавать, предлагалось в очень короткий промежуток времени догнать в своём развитии крупные европейские нации.

Это сформировало особый феномен рустикального национализма, то есть создания наций на основе модернизированной сельской культурной традиции. Он предполагает этап активной сознательной работы интеллигенции и государственного слоя по догоняющему развитию, созданию литературных языков, национальных историй, новых традиций городской жизни, системы образования и т.д. Понятно, что полного замещения опыта городского развития произойти не может, и деревенский характер культуры сохраняется, пусть и в модернизированном виде.

Для создателей советских «новых социалистических наций» основной проблемой было влияние очень развитой русской культуры, которая господствовала в городской среде почти на всей территории Союза. Она не должна была задавить ростки местных национальных культур, которые вряд ли могли открыто конкурировать с нею. Необходимо было создавать для них привилегированные условия, а русскую культуру сознательно ограничивать. Проблема «равенства прав» народов была отодвинута задачей утверждения «равенства возможностей» для представителей разных народов, а для этого оказалось необходимым создание системы правового неравенства.

Примечательно, что эта же логика «позитивной дискриминации большинства» несколько позднее утвердилась и на Западе, став основой появившейся в конце 1960-х – начале 1970-х гг. теории мультикультурализма. Советский опыт управления культурой оказался во многом предтечей практикам создания мультикультурального общества на Западе. Правда, там этот принцип был распространён не только на национальный вопрос, но и на другие варианты деления общества, став основой для новой системы «господства меньшинств».

Целью уравнивания в возможностях носителей различных культур в СССР служила не только политика по ущемлению прав русского большинства, но и политика по рустикализации русской культуры – сближения её таким образом с культурой других народов Союза. Задачей советской власти было «опустить» статус русской культуры на один уровень с культурой других народов СССР, то есть сделать её тоже «сельской». Речь шла о формировании особого образного ряда национальной культуры, о признанном допустимым национальном маркировании тех или иных культурных событий. Рустикализация сферы публичной презентации «русскости» предполагала сведение образного строя русской национальной культуры к её сельским образцам. Это же означало её «демократизацию» и было очень органично для идеологии социалистического общества.

Пролетарская культура, которую конструировали и культивировали в СССР, была по вполне естественным причинам близка именно к деревенской традиции, ведь пролетариат, особенно в России (где к тому времени ещё не сложилось многопоколенной пролетарской субкультуры) состоял в основном из выходцев из села. Культура аристократии была ему принципиально чужда, а вот буржуазная мещанская культура могла быть более близкой, ведь пролетариат, как преимущественно городской слой, осваивал нормы городской жизни именно через восприятие мещанской (мелкобуржуазной) традиции. Однако эта традиция для коммунистов была идеологически чужда и воспринималась как опасность. Так, пролетарская культура в раннем СССР создавалась именно как полукрестьянская, как культура «деревни, пришедшей в город». Этому идеально соответствовали технологии рустикального национализма как «подлинно народного».

Кроме того, это направление в культурной политике находило глубокие корни не только в советской идеологии, но и в самой русской культуре. Советская рустикализация основана на особом, специфически русском понятии «народа», «народности». В отличие от, например, польской культуры, в нашей традиции слово «народ» имеет значение не «политического слоя», а, наоборот, «простонародья». Уже народническое движение XIX века основывало свою идеологию на понимании народа как сельских масс, исключая из него «образованный класс». Советское усвоение этого понятия связано с тем, что оно позволяло коммунистам опираться на «народ» именно как на «простонародье», то есть соответствовало их модели народа как «народа минус аристократия и буржуазия». Эта особенность русской культуры позволила сделать практики её рустикализации довольно мягкими, в целом понятными и даже близкими для образованной части общества. И даже своеобразная идеологическая реабилитация А.Пушкина к 1937 году (в связи со 100-летием его смерти) не нарушила общее направление культурной политики, лишь сделав её более сбалансированной.

Высокой русской культуре при этом была уготована своеобразная участь интернационализации, обретения статуса «достояния всех народов СССР». Те же памятники Пушкину ставили везде, по всей многонациональной стране, независимо даже от того, переведены ли основные его произведения на местный язык. Можно сказать, что в советских понятиях это было скорее повышение её статуса, однако имело вместе с тем и обратный аспект – символической денационализации. Не она была признанным выразителем русскости, а село.

Впрочем, опять же надо оговориться, что этот взгляд имел основания и в самой высокой русской культуре, деятели которой в предыдущем столетии также осознавали её как результат иностранных влияний, как неподлинно народную, и шли за настоящей народностью в деревню. Однако если для них это было связано с задачей возвращения народного духа в высокую культуру, то у советских политиков такой цели не было.

На деле рустикализация стала удобным способом отчуждения от русской культуры «интернациональной» элиты СССР. Навязанное в 1920-30-е гг. биологизаторское понятие «национальности» утверждало идентитарную мозаичность советской элиты, закрепляя широкое распространение нерусского самосознания. Однако следует всё же признать, что высокая русская культура абсолютно господствовала в этом слое, и республиканские культурные элиты становились его частью через освоение её наследия и самого русского языка.

Примечателен процесс конструирования в СССР «русской деревенской культуры». Он фактически идентичен обратным процессам у прочих народов, для которых создавалась новая городская культура. Он не был основан на «хождении в народ» по типу интеллигентского увлечения середины XIX века. Эпоха модерна предполагала свои пути оформления «деревенского» в культуре. Советская рустикализация была основана на модерном конструировании русского «народного стиля». Это «ярмарочная» «скоморошеская» фольклоризация, то есть она исходила не столько из изучения реального многовекового наследия деревенской культуры, сколько из её нового игрового конструирования. Ей предшествовал довольно продолжительный этап работы дореволюционных культурных деятелей по созданию «русского стиля».

В результате за годы советской власти фактически произошла подмена живых традиций народной культуры её сфабрикованным вариантом. Основные атрибуты «народной культуры» (балалайки, матрёшки и т.д.) изобретены в эпоху модерна, то есть в конце XIX – начале ХХ века, и нередко имеют довольно спорные корни. «Русские народные песни», которые стали петь в советское время, в основном были написаны советскими же композиторами, нередко совсем не русскими по просхождению, и почти полностью вытеснили старинные. Произошла столь же спорная «национализация» народного костюма. Например, рубашки с вырезом по центру были объявлены «украинскими», а косоворотки – русскими, хотя такое разделение не имеет под собой достаточных оснований. Во многих великорусских областях были распространены те же «вышиванки», и то же можно сказать про деревенскую одежду любых других славянских народов. Также и в традиции угро-финских народов, от которых, по одной из версий, были восприняты косоворотки, широко распространены рубахи с прямым вырезом. Но необходимо было провести «национальную маркировку» атрибутов деревенской культуры, тем самым разделив «советские нации» и одновременно уравнять их, поставить рядом. Главное, что русский национальный костюм должен был быть обязательно деревенским, простым. Городская и аристократическая культура русских полностью лишалась своего национального статуса.

При этом советский конструкт «русской народной культуры» очень сильно изменил облик культуры русской деревни, её стереотипный вариант стал преимущественно увеселительным, а эстетически лубочным. Несомненно, были высокие образцы глубокой культурной работы по воспроизведению деревенских традиций, но после стандартного концерта ансамблей «русской песни и пляски» трудно было понять, почему же Пушкин жаловался на унылость русских песен. Русский народ в советском стереотипе оказался вечно весёлым и разудалым, а центральное место в его культуре заняли частушки.

Рустикализация проводилась даже на уровне словоупотребления – в сфере социальной лексики. Например, если деревенское слово «баба» так и не смогло полностью вытеснить слово «женщина», то слово «мужик» стало приоритетным, почти убрав из разговорного языка слово «мужчина». А понятия старой высококультурной среды, вроде «барышня», «сударь» и т.д. полностью устарели. И если слово «господин» в качестве обращения было отменено исходя из идеологических предпочтений, то в остальном мы видим именно отрицание в целом аристократических обозначений социальных ролей. Интересно сравнить это с развитием польской культуры под властью коммунистов: там наоборот, прежде употребляемое только в шляхетской среде обращение друг к другу на «pan/pani» довольно быстро распространилось по всему обществу, став уже к 70-м годам языковой нормой. То же касается и любых других понятий аристократической традиции – за вторую половину ХХ века они не только не устарели, но и вошли в употребление даже у жителей сельской местности.

Рустикальный образ русской культуры был выгоден ещё и тем, что, отсылая к сельской традиции, не был выражено христианским, а скорее дохристианским, тем самым помогая избавиться советским русским от ассоциации своей культуры с православием. Более того, фольклоризованная русская идентичность ликвидировала общерусский аспект старой русской культуры, сводила её к среднерусским деревенским традициям, тем самым ставя её рядом с конструируемыми на сельской основе украинской и белорусской национальными культурами.

Рустикализация «русского образа» в советской культуре проходила параллельно с казалось бы обратным процессом – уничтожения русской деревни. Если в начале ХХ века русская деревня жила примерно так же, как и тысячу лет назад, сохраняя огромное наследие народной культуры, то к концу ХХ века носителей этой традиции не осталось даже среди старшего поколения. Полное уничтожение собственно деревенской культуры на самом деле не противоречило фольклоризации русскости в городах, потому что сфабрикованная советской вариацией модерна «русская народная культура» могла утвердиться в своём статусе только за счёт уничтожения реальной культуры села, придя ей на смену. Эти своего рода городские фантазии на тему жизни простого русского народа не должны были подвергаться испытанию встречи с реальной традицией. Примечательно, что даже деятельность писателей-деревенщиков, старавшихся привлечь внимание общества к гибели русской деревни, на деле лишь помогала утверждению деревенского облика русской культуры. На фоне уничтожения традиционной деревенской культуры это выливалось в переключение символического ряда на прочие низы общества – на спивающихся жителей опустевших деревень и опустившихся пролетариев. То есть на всё то, что в современном русофобской дискурсе обозначается словом «ватник».  

Русский национальный патриотизм всегда осознавался как важнейшая опасность для коммунистической власти. Так относился к нему В.Ленин, называя его «великорусским шовинизмом», так же к нему относились власти и к концу советской эпохи. И рустикализация русской культуры была важнейшим способом обезопасить от него систему. Советский патриотизм, как подлинно интернациональный, осознавался как прогрессивный, а русский патриотизм, да и любая актуализация русской национальной темы – как ретроградство, которое имеет право быть, но не может претендовать на господствующее положение.

В наши дни наследие советской культурной политики в русском вопросе имеет фатальные последствия. Псевдодеревенский самообраз, лежащий в основе современной русской идентичности, наравне с полной гибелью собственно сельской культуры, делает русскую идентичность пустой и непривлекательной. Это способствует денационализации культурного сознания, распространению в обществе склонности отвергать вообще какое-либо самоопределение. Сейчас можно определённо сказать, что у русских господствует негативная идентичность, состоящая из чуждых реальной русской культуре автостереотипов. Современная русская девушка, представляя себя в XIX веке, видит себя на балу, а не в хлеву. И она права, независимо от истории её предков, так как она наследует культуре именно того общества, которое ходило на балы, и говорит примерно на том языке, которое оно выработало. Несовпадение «банального» образа русской культуры с самообразом русского человека, с его представлением о собственной культуре, неизбежно приводит по меньшей мере к сомнению в собственной русскости, а то и к её отрицанию. Всё это во многом определяет и отношение к родной земле, напрямую влияя и на политические настроения в обществе.

Предоставление наследию высокой русской культуры интернационального статуса (всеобщего, что, как известно, означает также и ничейное) обернулось и потерей идентитарной функции русского языка. Нормированный язык – всегда результат культурной деятельности высших слоёв общества, писателей и учёных, создающих литературную норму. Он может опираться в своих истоках на народные говоры, но сам по себе является продуктом высокой культуры. «Русский язык – это прежде всего Пушкин», – как писал Л.Н.Толстой. И сведение  русской идентичности к простонародью отрывало от неё русский язык. Благодаря советскому биологизаторскому дискурсу идентичности миллионы русскоязычных людей считали своим «родным» языком тот, который соответствует их паспортной «национальнсти», а не тот, на котором они с детства привыкли разговаривать. Русская литературная норма, являющаяся наследием высокой русской культуры, подверглась такой же денационализации, как и всё это наследие. Язык не перестал называться русским, но оказался «всемирным достоянием», на которое русские имеют не большие права, чем любой другой народ.

Русский оказывался языком, оторванным от «национальности», всеобщим, никак идентичность его носителя не определяющим. Уже в постсоветское время мы видим результат долгих лет навязывания обществу таких понятий: десятки миллионов людей в ближнем зарубежье, которые учат якобы их «родные языки», и пытаются их освоить в бытовой жизни взамен привычного для них русского. На русском языке стало нормальным проговаривать и радикально русофобские заявления, не усматривая в этом никакого противоречия, ведь русские в наше время – это не те, кто говорит по-русски, а те, у кого просто нет никакой другой идентичности. Это же позволяет прекрасно распространяться в русской среде такому русофобскому в своих основах проекту, как создание украинской нации – отрицаемая и вытесняемая им русскость лишь в последнюю очередь касается вопроса языка. Русский – это «язык межнационального общения», и русские на него имеют, согласно этой логике, столько же прав, как и любой другой народ. Даже скорее меньше, что следует из настойчивых попыток научить русских употреблять этот язык соответственно с нормами, утверждаемыми другими народами (не «на Украине», а «в Украине» и т.д.).

Между тем, надо заметить, что такое положение характерно только для русского языка и всего остального наследия русской городской и аристократической культуры. Другие языки и другие культурные традиции во всей своей полноте имеют этно-национальную маркированность. Если человек привык разговаривать на украинском, то почти наверняка он считает себя украинцем – независимо от паспортной национальности всех его недавних предков. Как и нет больших сообществ армяноязычных, отрицающих свою армянскую идентичность, и т.п. Ситуация с русским языком и культурой даже непереводима на западные языки: на них трудно объяснить, как человек может в сознательном возрасте начать «изучать свой родной язык». Русские, благодаря советской культурной политике, потеряли публичное право на свой язык, а вместе с языком – и право на ту культуру, которая на этом языке создана.

Эта система оказалась лишь закреплена в постсоветское время, причём как в господствующем дискурсе русскости, так и в законах страны. В Российской Федерации де-юре нет русского народа, зато есть официальный и обязательный для всех русский язык. РФ не признаёт себя русским государством, зато признаёт русский язык в равной мере языком всех своих граждан независимо от их этнонациональной идентичности. 

Интернациональная элита СССР и постсоветской России отчуждалась от русского самоопределения и особенностями того особого советского дискурса идентичности, который по сей день остаётся абсолютно господствующим. Биологизаторский подход к «национальности» вынуждал большую часть элиты считать себя нерусской или же лишь частично русской, так как у всех «столько кровей понамешано!». Отрыв национальной идентичности от культуры, совершаемый через такой «кровный» подход, ликвидирует противоречие между родным русским языком и нерусским самосознанием. И помогает видеть русскость лишь в якобы «чистокровной» деревне.

Перед русской культурной политикой в наше время стоит задача возвращения национального статуса русскому языку и всему наследию высокой русской культуры. Если у человека родной язык русский, значит, он объективно является русским – такая формула идентичности банальна для этапа нациостроительства у любых народов, так как формирует национальное самосознание и служит основой социально-политической консолидации единых культурных сообществ.

Атрибуты среднерусской деревенской культуры не могут быть основными выразителями идентичности народа, имеющего в своём историческом опыте столетия развития городской культурной среды и аристократического слоя. Символом русской культуры является не мужик в косоворотке, а мужчина в котелке и с тросточкой. Ведь «Пушкин – наше всё». Слова Ап.Григорьева, значение которых было вполне понятно в XIX веке, но оказалось упущенным в ХХ-м. И для восстановления адекватного русского самообраза в наше время их осмысление может быть важнейшим средством.

Сознательная политика по созданию позитивных национальных автостереотипов – естественная задача властей любого национального государства. Однако в случае с русскими, помимо отсутствия самого национального государства, проблема стоит ещё острее – необходима политика по воссозданию адекватных представлений о своей культуре и своём национальном самообразе. Перед русскими стоит вопрос, кто они – «ватники», «борщи», «балалаечники», или же, как выразился М.Гаспаров, «сообщество людей, читавших Пушкина».

Олег Борисович Неменский,
ведущий эксперт РИСИ.
Опубликовано в: Вопросы национализма, 2014, №3(19), с.3-9.