Вряд ли у кого-то может вызвать сомнение тот факт, что в связи с политическими изменениями начинают меняться и остальные сферы жизни. Обычно эти изменения касаются отношения к сфере идей, поскольку именно идеи помогают преодолевать трудности, встающие на пути или изобретать новые, которые якобы нужно преодолеть для достижения светлого будущего. В борьбе за идеологическое доминирование применяются разные методы. Однако один из смыслов этой борьбы можно описать как попытку с помощью навязывания общих ценностей большой группе людей отделить массу «своих» от массы «чужих».
Войны в формировании идей имеют особое значение, т.к. именно война даёт возможность черпать примеры трагизма и героизма для эксплуатации в политико-идеологической сфере. Особое значение некоторым войнам придаётся в период их юбилеев, что можно наблюдать в 2012 г. по отношению к Отечественной войне 1812 г.
В нынешней белорусской ситуации этой войне не повезло, её начали переименовывать, а также подвергать коррекции некоторые устоявшиеся термины, использующиеся для описания той войны. В принципе, относиться к прошлому более объективно, чем это было раньше, не так уж и плохо, но грань, где заканчивается объективность и начинается субъективность другого идеологического лагеря, очень тонка. Зачастую всё делается по следующему принципу. Событие подвергается переоценке, поскольку оно объявлено слишком мифологизированным, с заявлениями об установлении истины заинтересованная сторона даёт своё субъективное представление о событии. Это новое субъективное представление объявляется объективным, общество начинает его рассматривать как объективное, потому что его описание сейчас не похоже на прошлое описание, которое было объявлено субъективным. И мало кому в голову приходит, что новое описание – это такая же субъективность, только с другой стороны. По моему мнению, именно эта другая субъективность сейчас формируется в отношении представлений об Отечественной войне 1812 г.
Рассмотрим три момента, связанных с этим событием. Объявление Отечественной войны 1812 г. гражданской для белорусов, употребление (или не употребление) термина «партизаны» и его производных (партизанская война, партизанские действия и т.д.) по отношению к участникам событий эпохи 1812 г. и собственно названия «Отечественная война 1812 г.».
Начнём с анализа понятия «гражданская война». В современных белорусских околонаучных и даже научных публикациях можно встретить утверждения того, что Отечественная война 1812 г. является для белорусов не Отечественной, а гражданской. Дескать, белорусы, призванные в русскую армию, воевали с белорусами, добровольно вступившими в армию Наполеона. В связи с этим стоит выяснить, что такое гражданская война. Если просто называть гражданской войной конфликт внутри определённой группы или между группами, тогда стоит говорить о непрекращающейся гражданской войне во всём мире. Значит, участники внутри группы или из разных групп должны конфликтовать не просто так. А что же было в Литве и Белоруссии? В России того времени основной массой населения были крестьяне, Западный регион исключением в этом не был. Части общества белорусско-литовских губерний во время войны или оставались нейтральными (насколько это возможно) или определились со стороной, за которую они воевали. Наполеона поддержали часть польско-литовского дворянства и горожан. И не потому, что Наполеон хотел какой-то белорусской независимости, а потому что поддержавшие Наполеона мыслили себя поляками, и все вокруг были уверены в том же. Низы, если и поддерживали Наполеона, желая освобождения от крепостного права, то не выступали за него с оружием в руках. Наборы в литовские полки происходили среди низов принудительно, только польская шляхта, которую современные белорусские историки принципиально называют белорусской, шла в наполеоновскую армию добровольно. Но не по причине своей белорусской ориентации, а по причине желания восстановить Польшу. Набранные в русскую армию солдаты воевали за Российскую империю. И воевали они не против своих «братьев-белорусов», а против наполеоновской армии, в рядах которой служили изменники присяги. Которые, в свою очередь, воевали не со своими «братьями-белорусами» из русских частей, а с русской армией вообще.
Вообще, стоит проанализировать настоящие гражданские войны, например, в Древнем Риме, США в 1861 – 1865 гг., в России в 1917 – 1922 гг., в Испании в 1936 – 1939 гг. и др. чтобы выяснить, что общего у этих событий и лишь на основе этого сказать, какими признаками должны обладать гражданские войны? Итак, конфликты происходили между носителями высшей власти и их оппонентами, т.е между правительством (руководством региона) и его противниками, а воевали за то, чтобы захватить власть и управлять с её помощью, а не тотально уничтожать друг друга. Из этого вытекает, что обе стороны имели некие структуры или элементы структур, которые должны были исполнять функции высшей власти или исполняли их. Для того, чтобы создать аппарат управления или претензии на него, нужно, чтобы обе стороны имели политически организованные группы, из которых можно черпать кадры и которые формируют идеологию. Ну и массовое участие всех слоёв общества в конфликте. Причём общественные слои участвуют не просто так, по принципу Портоса из «Тёх мушкетёров» – «я дерусь, потому что дерусь», а воюют за идею своего комфортного (или, если более романтично сказать, светлого) будущего. А теперь проверим, имелись ли в наличии эти признаки в западной части Российской империи в 1812 г.
Если рассматривать наличие конфликта между носителями высшей власти и его противниками, то стоит напомнить, что высшая власть находилась в Санкт-Петербурге, т.е. никак не на территории Белоруссии, сколько бы представление о ней не растягивали на соседние регионы любители порасширять белорусские границы. И уж что-то не видно, чтобы кто-нибудь из тогдашних представителей польско-литовской элиты, служившей у Наполеона, или белорусско-литовских уроженцев, служивших в русской армии, стремился установить верховную власть в Петербурге. Хотя можно сократить представление о гражданской войне до пределов определённого региона и борьбе за власть именно в нём. Тогда стоит рассмотреть, а что же было в регионе такого, чтобы отношения внутри него можно было назвать гражданской войной. Если рассматривать наличие конфликта между региональными властями и их оппонентами, то российская администрация эвакуировалась, т.е. конфликта не существовало. Со стороны России вооружённые и политические действия направлялись из мозгового центра, существовавшего за пределами белорусского региона. Временное правительство Великого Княжества Литовского, созданное Наполеоном, во-первых, было фиктивным, т.е. реальными полномочиями не обладало, а во-вторых, присоединилось к Генеральной конфедерации Королевства Польского, т.е. выступило за возрождение Польши, столица которой также была расположена вне белорусских земель. Т.е. не было той вооружённой попытки отобрать в определённом регионе власть у соперника, которая характеризует гражданскую войну. У местной польско-литовской шляхты была лишь попытка отделиться от Российской империи и присоединиться к Польше. А борьба за высшую власть в регионе между белорусами вообще не выдерживает критики, хотя бы потому, что такими категориями в то время не мыслили. Да и не существовало в регионе силы, которая являясь в политическом отношении противником временного наполеоновского правительства, ещё и претендовала только на контроль над территорией Белоруссии. Т.е., если в лице Временного литовского правительства можно найти хоть какую-то структуру, формально выполнявшую функции некой верховной власти или близкие к ним, то их аналогичного по функциям противника не существовало. С другой стороны Временному правительству, как и всей наполеоновской администрации в других оккупированных регионах угрожала русская армия. Её нельзя рассматривать как какой-то вариант белорусов, боровшихся в Наполеоном и своими «братьями», вставшими на его сторону, русская армия не структурировалась по этно-культурным признакам. Что касается политически организованных групп, которые куют кадры и создают идеи для той и другой стороны гражданской войны, то с этим в 1812 году тоже проблема. Если признать всевозможные шляхетские сеймики, поддержавшие Генеральную конфедерацию, политически организованными группами, то у противников этого вообще не существовало политических организаций. Т.е. местные уроженцы, служившие в русской армии, не формировали политические группы, готовые бороться за власть в регионе. Остаётся последний момент, связанный с массовым участием всех социальных слоёв в конфликте. Причём, напомню, что социальные слои воюют за идею светлого будущего для себя. Опять же белорусские уроженцы в русской армии не воевали за то, чтобы после победы над наполеоном, Александр I создал независимую или автономную Белоруссию, или объявил о существовании белорусской культуры и языка. А польско-литовская шляхта не воевала за независимую Белоруссию
Таким образом, общественному мнению в Белоруссии хотят навязать примитивное понимание гражданской войны как любое частное столкновение внутри определённой группы, причём группы, на которую искусственно были перенесены представления из будущего, не существовавшие на момент 1812 года. Но, если исходить из вульгарных трактовок гражданской войны, тогда любой конфликт между детьми в стандартной семье нужно рассматривать как гражданскую войну.
Следующим понятием, которое я подвергну анализу, станет термин «партизан» и его производные. В настоящее время мы говорим о партизанах во все периоды истории, однако слово «партизан» не такое древнее, оно появилось только на рубеже XVIII – XIX вв. И в начальный период своего существования означало только бойцов армейских летучих отрядов, т.е. партизан – это военнослужащий. Например, в воспоминаниях Д.В. Давыдова очень часто можно встретить слово «партизан» именно в упомянутом контексте. Причём Д.В. Давыдов разделял партизан и местное крестьянское население, называя последнее поселянами. Кроме того, Давыдов иногда называл партизанами не всех партизан (том смысле слова), а только ту их часть, которая состояла из солдат регулярной армии. Так, в одном месте своих воспоминаний Давыдов пишет «партизаны и казаки», отделяя последних – иррегулярные части русской армии – от регулярных (из текста мемуаров можно выяснить, что из регулярных войск в отряде Давыдова были гусары, драгуны, егеря и артиллерия). В начале ХХ в. значение этого слова продолжало оставаться прежним. Соответственно, партизанские действия – это лишь те, которые вели армейские летучие отряды.
Крестьянские отряды, которые начали появляться в 1812 г. в то время к партизанским не относили. Их называли по-разному – кордоны, ополчения, вооружённые поселяне и т.д.
Таким образом, если мы говорим о партизанах в 1812 г. и имеем в виду только армейские отряды, тогда нет смысла заявлять, что партизан в белорусско-литовских губерниях не было. Они были. Ведь тот же Давыдов дошёл со своим партизанским отрядом до Гродно. Так что в том, узком смысле слова, партизаны на белорусских территориях существовали. Если же мы говорим о крестьянском сопротивлении в терминах начала XIX в., тогда нужно сказать, что крестьянских партизанских отрядов не было нигде в мире, ведь партизанами были только армейские летучие отряды.
Но в данном случае возникает проблема, каким термином обозначить совокупность всех действий (и армейских отрядов, и крестьян) на оккупированной территории. Нужно понимать, что термин «партизан» для современного читателя, живущего на постсоветском пространстве, связан в первую очередь с представлением о партизанских отрядах времён Великой Отечественной войны. К тому времени данное понятие приобрело сегодняшний расширенный смысл. И все действия в прошлом, хоть как-то похожие на действия советских партизан, стали обозначаться как партизанские.
До революции понятие «партизан» рассматривалось именно как боец летучего отряда. После революции слово начало наполняться другим смыслом. К партизанским действиям советские историки стали относить борьбу с белогвардейцами в их тылу. А кто вёл борьбу – армия или гражданское население, уже становилось не важным. Поэтому под партизанами стали понимать и отряды революционно настроенных рабочих, и других социальных слоёв, которые оказывали сопротивление за линией фронта. Примечательно, что про белых партизан советская историография ничего не говорили. Причина, по-моему, проста. Из красных партизан сделали героев, которые без связи со «своими» героически сражались в тылу, тогда получается, что белые партизаны должны были восприниматься такими же героями, сражавшимися без связи со своими основными силами в тылу противника. Кстати, до революции партизанами называли не только военнослужащих – участников Отечественной войны 1812 г., зачатки партизанских действий видели ещё в петровскую эпоху, когда будущий русский император отправлял большие кавалерийские отряды по шведским тылам. В этом смысле «мать Полтавской баталии» – битва при Лесной 1708 г. тоже может рассматриваться как действие крупного партизанского отряда. После революции партизанами стали называть не только военных, это отразилось и на обращении к историческому прошлому. К партизанским действиям отнесли народное сопротивление монголам, крестоносцам, полякам, тем же шведам и др. Партизанскими стали и события периода Первой русской революции. «Восстание и вооружённая борьба московского пролетариата в 1905 г. является яркой страницей в истории революционной партизанской войны,» – писали в Большой советской энциклопедии в 1939 г.
После Великой Отечественной войны термин «партизанское движение» получил новую нагрузку. А именно, «активная национально-освободительная борьба широких народных масс на оккупированной иноземными захватчиками территории против оккупантов и их приспешников, за независимость родины». Как видим, термин определяется уже исключительно «не армейским» наполнением. Подчёркнуто, что партизанское движение – это активность «широких народных масс». Термин «партизан» окончательно приобрёл иной, расширенный смысл, в котором на первое место вышли уже не военные, а самоорганизующееся гражданской население.
Таким образом, в современном представлении термин «партизан» имеет более широкое наполнение, чем в начале XIX в. Употребляя этот термин по отношению к событиям более ранним, чем те, которые произошли в ХХ в., нужно это постоянно учитывать. Что же касается корректности употребления термина «партизан» по отношению к событиям 1812 г., думаю, что его можно использовать, обязательно предупреждая читателя, что в тот период понятие использовалось в узком значении. Ведь современный читатель воспринимает под понятием «партизанские действия» всю совокупность борьбы в тылу врага на оккупированной территории, поэтому именно такое обозначение тех событий будет доминировать в общественном сознании до той поры, пока наполнение термина снова не измениться.
И в качестве вывода по проблеме партизан 1812 г. в белорусско-литовских губерниях. Они в любом случае были. Если мы используем термин в узком значении армейских летучих отрядов, то эти отряды доходили до Гродно, т.е. на территории присутствовали. Если мы говорим о современной трактовке термина, т.е. относим к партизанским проявлениям и крестьянскую активность, тогда тоже нужно признать, что она существовала, пусть и не в большей мере, чем в Московской или Смоленской губерниях. О наполнении «крестьянских партизанских действий» в белорусских и великорусских губерниях я скажу чуть ниже.
Лично я вообще против модернизации истории, т.е. употребления современной терминологии по отношению к прошлому, если в прошлом существовали определённые понятия, обозначающие определённые явления. Если же и делать такую «модернизацию», тогда только с оговорками. Однако в некоторых случаях такая модернизация необходима для создания представлений о протекании исторического процесса. Приведём простой пример с термином «декабристы». Мы говорим о декабристских организациях в 1823 или 1824 г. Но были ли они декабристскими, если даже термина «декабрист» не существовало»? О декабристах полноценно можно говорить только после восстания на Сенатской площади. А до этого как определять участников тайных обществ, связанных между собой определёнными отношениями? Приходится применять термин к тому времени, в котором он не существовал. Т.е. в некоторых случаях от модернизации истории никуда не деться, но когда это происходит, лучше оговаривать использование терминов и их смысловую нагрузку.
Ещё одна проблема, которую хочется поднять, является ли Отечественная война 1812 г. отечественной для белорусов? Этот вопрос встал не сейчас. Если посмотреть учебник по истории БССР советского периода, то там мы найдём Отечественную войну. Но нынешние учебники этот термин отрицают. Пожалуй, первым явным современным отрицанием того, что война 1812 г. для белорусов является отечественной появилось в достаточно одиозной книге «100 пытанняў і адказаў з гісторыі Беларусі». Естественно, что в книге подобного идеологического плана не могла содержаться иная трактовка войны. Это было бы странным для такого издания. Борьба за термин продолжалась. Так, в 1993 г. был выпущен первый том «Энцыклапедыі гісторыі Беларусі», где есть статья, которая так и называется «Отечественная война 1812 г.». В 1995 г. в том же издательстве вышел энциклопедический справочник «Беларусь», где содержится статья «Война 1812 г.» (т.е. уже не Отечественная) того же автора. В 1997 г. снова в том же издательстве вышел четвёртый том «Энцыклапедыі гісторыі Беларусі», в котором размещена статья о М.И. Кутузове. Тот же автор снова использует в ней термин «Отечественная война 1812 г.». Хотя в последнем случае можно предположить, что использование именно такого термина обусловлено тем, что статья о Кутузове отсылает читателя к статье о войне, а статья о войне называется именно «Отечественная война 1812 г.». Но в статье других авторов в этом же томе о кобринском бое 1812 г. указывается «война 1812 г.» без слова «Отечественная».
В настоящее время существуют утверждения, что термин «Отечественная» не должен существовать в белорусской историографии, т.к. для белорусов эта война таковой не являлась, а неиспользование термина будто бы менее эмоционально. Однако в данном случае мне представляется, что как раз отменять термин «Отечественная война 1812 г.» будет более эмоциональным, чем не отменять его. Ведь все привыкли именно к тому, что война Отечественная, поэтому исчезновение термина влечёт за собой понимание, что что-то тут не так, значит к событиям того времени общество будет относиться уже не отстранённо, а более эмоционально. Вообще, следует признать, что наиболее значимой (если хотите, эмоционально окрашенной) войной для современного белорусского, российского и любого другого постсоветского общества (особенно на европейской части бывшего СССР) является Великая Отечественная война. Остальные войны не так переживаются, как эта последняя. Поэтому понятие «Отечественная война 1812 г.» не несёт какой-то сильный эмоциональный заряд именно потому, что прошло много времени между современностью и уже случившимся событием. Да ещё к тому же хронологическое расстояние между 1812 г. и современностью перекрыто другими очень значимыми событиями, например, Великой Отечественной войной.
Мне представляется, что борьба с термином «Отечественная война 1812 г.» ведётся больше по идеологическим причинам. В настоящее время ещё слышны отголоски национально-романтического отношения к истории, которое сложилось в 90‑х гг. В каждом событии искали ответ на вопрос, а полезно ли это событие для создания национального самосознания и нового взгляда на мир. Эту проблему решала национализация истории. Одним из способов национализации истории является формирование концепции «своей» или «не своей» войны. Смысл этой концепции в следующем. Если события войны можно использовать для создания национальной гордости, тогда война объявляется «своей», если – нет, соответственно, и война «не своя». Отечественная война 1812 г. для некоторых белорусских учёных и общественных деятелей не укладывается в «свои войны», поскольку вряд ли логична и исторически обоснована их попытка навязать как значимое для белорусов событие организацию Временного правительства Великого Княжества Литовского с забыванием того, что это Временное правительство присоединилось к Генеральной конфедерации Королевства Польского, а литовские войска, которые даже некоторые доктора исторических наук называют белорусской армией (это мне приходилось слышать лично), устраивались и обмундировывались по образцу польских полков, имели следующие по порядку номера (18-22 пехотные, 17-20 кавалерийские) и должны были войти в состав армии Княжества Варшавского. А раз нельзя в событиях найти ничего «национального белорусского», тогда нужно перевести войну на уровень «нейтрального» отношения к ней. Думаю, что это, а не только выяснение исторической истины, играет большую роль в отрицании термина «Отечественная война 1812 г.».
Кстати, интересно рассмотреть проблему «народности» этой войны. Я сейчас имею в виду то, что понимают под народом сейчас, т.е. низы. Широкая активность низов в период наполеоновского нашествия существовала. Хотя в разных частях империи она была разной. Российский историк А.И. Попов указывает, что советские представление о возникшей на территории литовско-белорусских губерний «народной партизанской войне» является мифом. О термине «партизан» было сказано выше (А.И. Попов является последовательным сторонником употребления аутентичных терминов, поэтому он однозначно заявляет, что партизанами были только армейские отряды), а вот о «народной войне» можно сказать следующее. В данном случае «народная война», видимо определяется по массовому участию в ней низов. Во всяком случае, А.И. Попов пишет, что «войну 12-го года можно, конечно, именовать народной, так как крестьяне и мещане приняли в ней широкое участие». Таким образом, «народная война» определяется по одному критерию – широкому участию. Естественно, что в литовско-белорусских губерниях такой массовости быть не могло. Причин этому несколько. Во-первых, недавнее вхождение этих территорий в состав Российской империи и, как следствие, не сформировавшееся пока представление о стране-родине. Во-вторых, для крестьян не было того, кто подтолкнул бы их начать антинаполеоновские действия. Если ссылаться на того же А.И. Попова, то он указывает, что инициаторами формирования крестьянских отрядов выступали «царь и местная администрация». Крепостное крестьянство, которое составляло основной костяк отрядов самообороны, кордонов, внутренних ополчений, всего того, что потом стали называть партизанским движением, не отличалось в массе в силу своего крепостного положения способностью самостоятельно принимать ответственные решения. То есть далеко не вся антинаполеоновская крестьянская активность исходила из крестьянской среды. Часто её направляли или инициировали дворяне. Вообще, народная война начала разгораться после обращения Барклая де Толли, т.е. власть, по сути, призвала к единству всех сословий перед лицом национальной угрозы. Таким образом, во многих случаях «спусковым механизмом» начала крестьянских действий против оккупантов являлось дворянство (или в виде чиновников администрации, или в виде командиров армейских летучих отрядов). Что касается литовско-белорусских губерний, то здесь в силу того, что местная шляхта или поддержала Наполеона, или самоустранилась в ожидании развязки, такого «спускового механизма» не существовало. Но крестьяне всё же самоорганизовывались для сопротивления небольшим группам наполеоновских войск. И эта самоорганизация шла из низов, от самих крестьян. Так что если говорить о «народном» характере сопротивления не в смысле массовости, а в смысле инициативы, тогда можно предположить, что белорусско-литовские крестьяне для защиты вынуждены были проявлять собственную инициативу, а инициативу крестьян, проживающих восточнее, иногда (или часто, тут сказать не могу) направляли дворяне. Современный российский исследователь В.М. Безотосный подчёркивает, что дворянство в той войне играло «руководящую и цементирующую роль», а дворянство литовско-белорусских губерний было в массе настроено пронаполеоновски, что не позволяло ему призывать своих крестьян на борьбу с Наполеоном.
Ещё одно объяснение того, что война 1812 г. не может восприниматься для белорусов как Отечественная, заключается в том, что, дескать, белорусские крестьяне организовывали свои отряды с целью только защиты себя от мародёров и фуражиров. И защищали себя не только от наполеоновских солдат, но и от русских. Тогда стоит посмотреть, ради чего организовывались крестьянские отряды в «коренных российских губерниях». Итак, Д.В. Давыдов пишет, что истребление мародёров и фуражиров «более было делом поселян, нежели партий» (партией в то время назывался армейский партизанский отряд). Тамбовский губернатор Л.С. Кологривцев специально разъяснял, что вооружённые подданные «само по себе разумеется, защищают только себя от нападений, возвращают из их домов похищенное и преграждают пути к их разорению». Кроме того, вооружённые обыватели в «коренных российских губерниях» охраняли свои поселения не только от противника, но также от русских мародёров. Если всё это так, тогда почему борьба с мародёрами для белорусских и для великорусских крестьян должна различаться? Или подмосковный крестьянин ловил какого-нибудь мародёра с другими чувствами, не похожими на чувства, испытываемые по отношению к мародёру, крестьянами под Витебском, Минском или Могилёвом?
Мало кто подвергает сомнению, что Отечественная война 1812 г. является таковой для России. Эта война Отечественная не только для жителей Московской или Тверской губерний, по которым она прокатилась. Эта война является Отечественной и для проживавших в Архангельской, Саратовской, Нижегородской и других губерниях, в которых не проходили боевые действия, не собирались крестьянские отряды с вилами, косами и топорами. Т.е. Отечественная война 1812 г. эмоционально затронула далеко не всех подданных Российской империи, более, того, основная масса её не ощутила, поскольку она проходила далеко от сибирских просторов, Поморья, Поволжья или некоторых других частей империи. Но война стала Отечественной потому что в защите Родины приняли участие все сословия. Так если война стала Отечественной для всей страны, почему она должна не быть таковой для части страны? О людях, изменивших присяге, я здесь не говорю. Такие встречаются в любую войну, но от этого война не становится гражданской. Давайте вспомним Великую Отечественную. Для современных белорусов она представляется именно такой, хотя существовали белорусские коллаборанты. Для современных россиян эта война тоже Великая Отечественная, но ведь существовали и власовцы, и другие коллаборационные формирования. Так почему, если есть изменники в 1941 – 1945 гг. мы должны воспринимать их как изменников, которые не мешают представлять войну Отечественной, а если есть изменники в 1812 г., тогда сразу же нужно учитывать их наличие и говорить об «неотечественности» войны?
Мы часто сравниваем военные события более отдалённого прошлого с Великой Отечественной войной, которая является своеобразным эталоном для измерения патриотизма, наличия партизанского движения или многого другого. Нужно понимать, что патриотизм 40‑х гг. ХХ в. и патриотизм начала XIX в. – это не идентичные понятия. Чувство патриотизма редко прививается сразу. Причём опять же учитывайте, что в СССР существовал государственный механизм поддержания патриотизма. Государство заботилось о лояльности граждан, для этого существовал штат идеологов, существовала отдельная литература, кино и т.д. В Александровскую эпоху Российской империи ничего этого не было. Обычному российскому подданному вполне возможно не приходило в голову ощущать свой патриотизм ежедневно. Это проявлялось только в определённых условиях, когда появлялась необходимость идеологического выбора. А если такой необходимости не появлялось, тогда не только простой обыватель, но, возможно, даже и сановник мог за всю свою жизнь и не задумываться о привязанности или не привязанности к стране, в которой родился.
И ещё чем интересны параллели между Отечественной войной 1812 г. и Великой Отечественной войной, так это тем, что отрицание «отечественности» одной и другой войн (а попытки создать представление об «неотечественном» для белорусов характере последней войны наблюдаются) очень похожи.
Итак, получается некая логическая цепочка, которая отражает современный белорусский историко-политический дискурс о тех событиях. Она состоит из трёх звеньев. Первое – Отечественная война 1812 г. не является Отечественной, а всего лишь русско-французская или просто война 1812 г. Второе – партизан в 1812 г. не существовало (имеется в виду современное расширенное понимание термина), а были лишь крестьянские отряды самообороны, которые воевали как с французами, так и с русскими, т.е. против всех. Третье – для белорусов события 1812 г. могут считаться гражданской войной, поскольку часть местного населения служила в русской армии, а ещё часть была взята в Наполеоновскую армию. Вот так в Белоруссии сегодня примерно оцениваются те события.
А теперь давайте проследим ещё одну логическую цепочку, тоже связанную с войной, но уже с другой, с событиями 1941 – 1945 гг. Сразу оговорюсь, что я эту логику слышал ещё в 2002 г. До сих пор она маргинальна и разделяется немногими радикально настроенными националистами, но она существует. Итак, логическая цепочка «правильного» отношения белорусов к событиям 1941 – 1945 гг. состоит из следующих звеньев. Первое – Великая Отечественная война для белорусов не является Великой Отечественной, а всего лишь советско-немецкой или советско-германской. Второе – партизанское движение на самом деле было антибелорусским и состояло из русских диверсантов, антибелорусского элемента и запуганных белорусских крестьян, которых силой загоняли в партизанские отряды. Третье – события 1941 – 1945 гг. для белорусов являются гражданской войной, поскольку часть белорусов обманом или насильно была завлечена в советские партизанские отряды, а ещё часть добровольно начала помогать немцам воевать за белорусскую независимость.
Никому не кажется, что методы объяснений как в случае с Отечественной войной 1812 г., так и с Великой Отечественной очень похожи? Всё те же попытки убрать представление о защите Родины, полностью лишить местное население хоть каких-то намёков на то, что они боролись за что-то большее, чем элементарное выживание, низвести всё до внутреннего конфликта, чтобы подчеркнуть отрицательность внешних сил. По этому поводу стоит задуматься.