В советское время белорусские газеты и журналы о том событии не писали, хотя о нем время от времени судачили старожилы партийной и исполкомовской работы. Это была тема для разговоров под хорошее настроение, но не для прессы, речь все-таки шла о невыполнении постановления главного партийного штаба – самого ЦК КПСС, притом решения, которое касалось первого лица в партийном руководстве БССР. В июне 1953 года в Москве сочли нужным заменить почти три года работавшего первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии русского Н.С.Патоличева на белоруса М.А.Зимянина, недавнего второго секретаря ЦК КПБ, ставшего к тому времени сотрудником министерства иностранных дел СССР. Но белорусский ЦК не поторопился взять под козырек.
Со временем та история стала обрастать легендами, наиболее расхожая из которых гласит, что намеченный ход событий сломал первый секретарь Дзержинского райкома партии Л.М.Лемешонок. На пленуме ЦК КПБ, который должен был выполнить установку ЦК КПСС, он в резкой форме заявил с трибуны, что Н.С.Патоличев для республики сделал очень много, свой пост занимает вполне заслуженно, а в недостатках, которые есть, не меньше его виноваты глава правительства и другие руководители республики. Притом выступал он уже после председателя Совета Министров БССР А.Е. Клещева, который якобы поблагодарил Москву за мудрое решение, председателя Президиума Верховного Совета БССР В.И.Козлова, пусть уклончиво, но поддержавшего установку ЦК КПСС, руководителя Госплана БССР И. Л. Черного, подвергшего руководителя ЦК разгромной критике. Все последующие ораторы выразили поддержку Патоличеву. Представитель ЦК КПСС побежал звонить в Москву. Спустя некоторое время состоялось тайное голосование с вопросом, «надо ли проводить перевыборы первого секретаря ЦК КПБ». За Патоличева высказалось 546 человек, против не проголосовал никто, воздержалось четверо.
В книге Н.С.Патоличева «Совестью своей не поступись», вышедшей в московском издательстве «Сампо» через шесть лет после его смерти, говорится уже о двух ораторах, изменивших ход пленума. Кроме Л.М.Лемешонак, заявившего, что 154 первых секретаря районных комитетов партии, которые присутствуют на пленуме, «не будут голосовать за освобождение первого секретаря ЦК», один из отцов белорусской литературы, уважаемый всем народом Якуб Колас тоже поблагодарил Николая Семеновича «за хорошую работу в Белоруссии» и даже демонстративно пожал ему руку, что разумеется, на всех произвело должное впечатление.
Документы, хранящиеся в Национальном архиве Республики Беларусь, свидетельствуют, что события развивались несколько иначе. Во-первых, секретарь Дзержинского райкома партии С.М.Лемешонок о том, что 154 его коллеги не станут голосовать за снятие Н.С.Патоличева, не говорил. Во-вторых, Якуб Колас, в своем выступлении Патоличева не упоминал. В-третьих, В.И.Козлов не «высказал поддержку московскому решению». В-четвертых, А.Е.Клещев на пленуме не выступал вовсе. В-пятых, решения были приняты единогласно, поднятием рук, притом сделали это 111 членов ЦК, имевших право голоса на пленуме, а не 550 присутствующих, как следует из воспоминаний Шарапова, Впрочем, судя по протоколу, их было 518 человек. В-шестых, наличествовало еще одно обстоятельство, от которого судьба Патоличева зависела не меньше, чем от волеизъявления белорусского партийного актива. Оно находилось за пределами республики, и имя ему – первый заместитель председателя Совета Министров СССР, министр внутренних дел СССР Лаврентий Павлович Берия.
Вопрос о замене Н.С.Патоличева на М.В.Зимянина перед Президиумом ЦК КПСС – так после XIX съезда партии стало называться Политбюро – поставил именно Берия. Постановление «Вопросы Белорусской ССР» 12 июня 1953 года Президиум принял по его записке. Разумеется, писал ее Лаврентий Павлович не потому, что был озабочен должностным ростом Михаила Васильевича. Он руководствовался иными соображениями, а Зимянину предстояло стать инструментом в достижении поставленных целей или жертвой в случае неудачи. «Лубянский маршал», как его называли за глаза, похоже, к смерти «вождя всех народов» подготовился лучше других сподвижников генералиссимуса, потому начал действовать немедленно, настойчиво и бесцеремонно. Уже на июльском пленуме ЦК КПСС, на котором рассматривался вопрос «О преступных антипартийных и антигосударственных действиях Берия», В.М.Молотов говорил, что он звонил ему и спрашивал, почему «премьер-министра на сессии Верховного Совета, предложенного партией, рекомендует не секретарь Центрального Комитета Хрущев», а он. Ответ был кратким: «Нет, я».
Надо полагать, Берия больше других тревожили грядущие после смерти Сталина изменения в государственной политике страны. Ослабление нажима во всех сферах жизни было неизбежным, ресурс закручивания гаек был уже исчерпан. В таком случае не исключалось, что встанет вопрос об ответственности за ошибки, поражения, особенно, за репрессии, а тогда именно Берия окажется в наиболее уязвимом положении, ведь они осуществлялись министерствами внутренних дел и государственной безопасности, к деятельности которых он уже полтора десятка лет имел непосредственное отношение. Такой поворот устроил бы многих. На Берия с удовольствием всю вину свалил бы тот же Хрущев, который, будучи первым секретарем Московского горкома партии, требовал наибольших квот на расстрелы, мотивируя это тем, что столица в борьбе с врагами народа не может отставать от какой-либо Калуги. Годы спустя и Зимянин подчеркивал, что, «подвергая критике Сталина за репрессии, Хрущев тем самым в какой-то степени замаливал собственные грехи». Потому Берия предпочел действовать на опережение и стал первым называть злоупотребления в деятельности правоохранительной системы. Ситуацию для него облегчало то, что с декабря 1945 года он уже не был непосредственным руководителем органов внутренних дел и государственной безопасности.
Уже 5 марта 1953 года – в день смерти Сталина – на совместном заседании ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР он рекомендовал новым главой советского правительства Маленкова. Конечно же, он сделал это не только потому, что была договоренность с Георгием Максимиллиановичем, согласно которой тот сразу же назовет Лаврентия Павловича своим первым заместителем и одновременно главой министерства внутренних дел, включающего уже и министерство государственной безопасности. Были и иные причины. Во-первых, формально Маленкова трудно было обойти, он еще при Сталине стал в партийном и государственном аппарате фигурой номер два. Во-вторых, Берия не видел в Маленкове серьезного соперника в борьбе за главную власть. И не ошибся. Георгий Максимилианович, в самом деле, не был бойцом, через два года он стал обычным министром, а еще через два – директором электростанции в далеком казахстанском Экибастузе.
Вряд ли испытывал Берия особый пиетет и к другим вновь назначенным первым заместителям председателя Совета Министров. Н.И.Булганин был человеком неконфликтным. Склочный Л.М.Каганович с многими испортил отношения. В.М. Молотову, давнему соратнику Сталина, до войны возглавлявшему советское правительство, шел уже седьмой десяток лет. На восьмой перевалило К.Е.Ворошилову, занявшему пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Был еще секретарь ЦК КПСС, а одновременно первый секретарь Московского обкома и Московского горкома партии Н.С.Хрущев, но ему бюро Президиума ЦК рекомендовало сосредоточиться «на работе в Центральном Комитете КПСС». Хитрого, но малообразованного и внешне простоватого Никиту Сергеевича Берия тем более не мог принимать всерьез в своих расчетах.
Уже на четвертый день после похорон Сталина – 13 марта – Берия издал приказ по МВД о создании следственных групп для пересмотра дел арестованных врачей, бывших сотрудников МГБ СССР, МГБ Грузинской ССР, работников Главного артиллерийского управления военного министерства, бывшего руководства ВВС и министерства авиационной промышленности СССР – маршалов авиации А.А.Новикова, С.А.Худякова и министра авиационной промышленности А.И.Шахурина. А 4 апреля последовал приказ «О запрещении применения к арестованным каких-либо мер принуждения и физического воздействия».
Одна за другой шли специальные записки в Президиум ЦК КПСС: 26 марта – о проведении амнистии, 1 апреля о реабилитации лиц, привлеченных по делу о врачах-вредителях, 2 апреля – о привлечении к уголовной ответственности виновных в убийстве С.М.Михоэлса, 8 апреля – о неправильном ведении дела так называемой мингрельской националистической группы, 17 апреля – о реабилитации бывшего заместителя военного министра маршала артиллерии Н.Д.Яковлева, начальника Главного артиллерийского управления генерал-полковника артиллерии И.И. Волкотрубенко и заместителя министра вооружения И.А.Мирзаханова, 13 мая – об упразднении паспортных ограничений и режимных местностей, 15 июня – об ограничении прав особого совещания при МВД СССР.
Еще 19 марта началась смена руководителей МВД в союзных республиках и в большинстве регионов РСФСР. В Минске с должностью министра внутренних дел расстался русский М.И.Баскаков, которого сменил уроженец Петриковского района М.Ф.Дечко. В Могилеве с поста областного управления внутренних лишился полковник Почтенный, поскольку был русским. Как потом утверждал Патоличев, Берия «без ведома ЦК Белоруссии снял с руководящих постов русских, украинцев… Готовилась такая замена до участкового милиционера включительно». Казалось бы, все идет нужным для него чередом. Президиум ЦК КПСС 10 апреля принял постановление, одобряющее «проводимые тов. Берия Л. П. меры по вскрытию преступных действий, совершенных на протяжении ряда лет в бывшем Министерстве госбезопасности СССР, выражавшихся в фабриковании фальсифицированных дел на честных людей, а также мероприятия по исправлению последствий нарушений советских законов».
В то же время Берия не мог не понимать, что усилий, предпринимаемых только в союзной столице явно недостаточно. Потому по его запискам Президиум ЦК КПСС принял специальные постановления по трем республикам: 26 мая – «О политическом и хозяйственном состоянии западных областей Украинской ССР» и «О положении в Литовской ССР», 12 июня – «Вопросы Белорусской ССР». Во всех трех документах главной причиной недостатков были названы «извращения ленинско-сталинской национальной политики», выразившиеся в том, что на руководящую работу мало выдвигались местные кадры, а в деловых отношениях и системе просвещения господствовал русский язык. Малым числом местных выдвиженцев в органах партийной и государственной власти объяснялось даже существование бандеровщины на Украине и националистического подполья в Литве. Ставилась задача «добиться изжития огульного недоверия к западноукраинским кадрам» и «обеспечить их наличие в руководящем составе ЦК КП Украины и в Правительстве Украинской ССР». Первый секретарь ЦК КП Украины Л.Г.Мельников, русский по национальности, был освобожден от занимаемой должности.
Глава ЦК Компартии Литвы А.Ю. Снечкус остался при должности, поскольку был литовцем, однако оценка положения дел в республике была такой же: «огульное недоверие к литовским кадрам». Главной целью названо их «выращивание и широкое выдвижение… во всех звеньях партийного, советского и хозяйственного руководства». Требовалось «отменить ведение делопроизводства во всех партийных, государственных и общественных организациях Литовской ССР на нелитовском языке… Заседания Совмина, бюро и пленумов ЦК КП Литвы, а также городских и районных комитетов партии и исполкомов Советов депутатов трудящихся проводить на литовском языке».
Постановление, касающееся БССР, было самим коротким. Его констатирующая часть состояла всего из двух абзацев. В первом отмечалось, что и «в Белорусской ССР совершенно неудовлетворительно обстоит дело с выдвижением белорусских кадров на работу в центральные, областные, городские и районные партийные и советские органы. При этом особенно неблагополучным является привлечение на руководящую работу в партийные и советские органы западных областей Белорусской ССР коренных белорусов — уроженцев этих областей, что является грубым извращением советской национальной политики». Во втором было указано на наличие «серьезных недостатков в колхозном строительстве». Постановляющая часть требовала «освободить т. Патоличева Н. С. от обязанностей первого секретаря ЦК КП Белоруссии, отозвав его в распоряжение ЦК КПСС», и вместо него «рекомендовать первым секретарем ЦК КП Белоруссии т. Зимянина М. В., члена ЦК КПСС, быв[шего] второго секретаря ЦК КП Белоруссии, освободив его от работы в Министерстве иностранных дел СССР». Третий пункт обязывал ЦК КПБ «выработать необходимые меры по исправлению отмеченных извращений и недостатков и обсудить их на Пленуме ЦК КП Белоруссии. Доклад на Пленуме ЦК КП Белоруссии поручить сделать т. Зимянину».
Почему выбор Берии пал именно на Зимянина? Надеяться на то, что будет обнаружен готовый ответ, зафиксированный рукой Лаврентия Павловича, не стоит, но, конечно же, делая ставку на недавнего второго секретаря ЦК КПБ, он хорошо изучил личное дело Михаила Васильевича. И знал не только о том, что тот, в пятнадцать начав трудовую жизнь рабочим паровозоремонтного депо в Витебске, в двадцать шесть уже возглавил ЦК белорусского комсомола, во время войны на оккупированной гитлеровцами территории занимался формированием подполья и партизанским движением, после нее стал министром просвещения, затем секретарем, вторым секретарем ЦК КПБ. Берия не мог не заметить, что Зимянин обладает цепкой хваткой, умеет, «когда партия прикажет», идти напролом. «Небольшого роста, щуплый, подвижный как ртуть» – так характеризовал его руководивший в 1988–1991 годах международным отделом ЦК КПСС дипломат и историк Валентин Михайлович Фалин. Было в его характере и обостренное самолюбие. Красноречивый в этом смысле случай произошел в апреле 1947 года в Москве в кабинете Маленкова, который в ЦК КПСС был ответственным за кадровую политику. Зимянина тогда выдвигали на должность секретаря ЦК Компартии Белоруссии. Когда он вошел в кабинет, Маленков воскликнул: «Какой же Вы маленький!». Зимянин мгновенно взвился: «Вы ошиблись адресом. Поищите кого-нибудь ростом повыше!». Развернулся и пошел к выходу. Маленкову пришлось успокаивать выдвиженца: «Постойте, не горячитесь. Мы же оба понимаем, что не это главное». Описание того, что произошло в кабинете Маленкова, привел в своих публикациях Михаил Бублеев – под таким псевдонимом выступал в печати сын Зимянина. Маленков рассказал об этом даже Сталину.
Вряд ли есть основания сомневаться в том, что особенности характера Михаила Васильевича в полной мере учитывал и Берия. Он и его люди не могли не поинтересоваться и тем, почему человек, работавший вторым секретарем республиканского ЦК, избранный членом ЦК КПСС на ХIX съезде партии, который проходил под руководством самого Сталина, вдруг оказался на второразрядной работе в союзном МИДе. В воспоминаниях Патоличева на эту тему содержится лишь маленький намек, на первый взгляд, даже косвенный. Он пишет, что по прибытии в Минск ему с первых дней «бросилась в глаза разобщенность в работе бюро ЦК…. Председателем Президиума Верховного Совета работал В.И.Козлов, Председателем Совета Министров Алексей Ефимович Клещев. Оба коренные белорусы, опытные работники, Герои Советского Союза… Кто или что вносило разобщенность…». Ни одного плохого слова о Зимянине однако Патоличев не сказал.
Больше эмоций на сей счет содержится в том, что рассказывал Зимянин. В пространнорм интервью, публикация которого в республиканской газете «Звязда» в июле-августе 1992 года растянулась на дюжину номеров, он говорил о Патоличеве как об опытном партийном работнике, которого «в то же время отличала открытая самовлюбленность, склонность к авторитарному стилю руководства». По его словам «Патоличев был не из тех, кто говорил прямо», потому он «всегда работал с ним с определенной оглядкой, хотя в целом отношения были в пределах нормы». Зимянин не привел ни одного примера патоличевской хитрости, но из его слов все же следует, что отношения с новым первым секретарем складывались не очень гладко. Впрочем, не сложились они и с его предшественником Н.И.Гусаровым, которого Михаил Васильевич называл человеком, ничего не смыслящим в белорусских делах.
Надо полагать, Патоличев, до Минска успевший побыть во главе Ярославского, Челябинского, Ростовского обкомов партии, поработать секретарем в ЦК Компартии Украины, доводить дело до еще одного конфликта он не стал, решив, что лучше «выдвинуть» малосговорчивого второго секретаря на работу в союзную столицу. А такие возможности у него были. Ведь он успел побыть и секретарем ЦК ВКП(б) в Москве. Двумя годами ранее он подобным образом избавился (и избавил белорусскую республику) от министра госбезопасности Л.Ф.Цанавы, одно упоминание о котором давно никому не улучшало настроения. Николай Семенович, как утверждают, внушил, в том числе и Берии, что Цанава созрел для выполнения куда более объемных задач, чем те, которые он решает в маленькой БССР.
Вступительная беседа Берии с Зимяниным прошел по телефону. Как следует из «Объяснения М.Зимянина Н.С.Хрущеву о содержании разговоров с Л.П.Берия», датированного 15 июля 1953 года, их было две, а «первый телефонный разговор состоялся незадолго (за 3 или 4 дня, даты точно не помню) до принятия постановления Президиума ЦК КПСС от 12 июня 1953 г. «Вопросы Белорусской ССР»… Позвонил работник из секретариата Берия и предложил мне позвонить по кремлевскому телефону Берия… Берия спросил, как я попал в МИД? Я ответил, что… состоялось решение Президиума ЦК, в соответствии с которым я и работаю в МИД СССР. Затем Берия спросил, знаю ли я белорусский язык. Я ответил, что знаю. После этого Берия сказал, что вызовет меня на беседу, и повесил трубку».
Звонок из аппарата Берия изрядно встревожил Зимянина. Он сразу же доложил об этом самому В.М.Молотову, который тогда руководил министерством иностранных дел СССР. Притом докладывал дважды. По телефону и устно. Предположив, что Берия намерен забрать его в структуры МВД, Михаил Васильевич сказал Вячеславу Михайловичу, что хотел бы остаться в его подчинении, намекнув таким образом, что переход под крыло «лубянского маршала» его никак не прельщал.Однако Молотов «дал понять, что речь идет об ином предложении, против которого ему трудно возражать. Умолчал министр, отмечено в объяснении, и о записке Берия, направленной в Президиум ЦК КПСС и касающейся БССР.
Второй телефонный звонок поступил 12 июня – в день принятия постановления «Вопросы Белорусской ССР». Зимянину было предложено явиться на беседу «в понедельник, 15 июня 1953 г.». Она состоялась вечером и длилась около двадцати минут. Берия заявил, что «решение о моем назначении в МИД было ошибочным, неправильным, не мотивируя, почему». Ответ по принципу «мое дело солдатское», все решал ЦК, а он, Зимянин, должен не рассуждать, «правильно ли это или неправильно, а обязан выполнять решение, как и всякое другое». Последовал вопрос и о том, как недавний второй секретарь ЦК КПБ оценивает Патоличева. Не дав сформулировать ответ, «Берия прервал меня, сказав, что я напрасно развожу «объективщину», что Патоличев — плохой руководитель, пустой человек». Затем он сообщил, что «он написал записку ЦК КПСС, в которой подверг критике неудовлетворительное положение дел в республике с осуществлением национальной политики, а также с колхозным строительством. Кратко пересказав содержание записки, Берия заявил, что надо поправлять положение, что мне предстоит это делать».
А далее из его уст последовало весьма серьезное предупреждение и не менее серьезная рекомендация. Предупреждение, сообщал Зимянин, стояло в том, что на новой работе он «не должен искать себе «шефов», чем, по мнению Берии, грешили его предшественники. Попытки отделаться общими словами, что «шеф» в партии есть один — Центральный Комитет» не были приняты, «Берия вновь заявил мне, чтобы я не искал себе «шефов»». Притом, уточняет Зимянин, это уже прозвучало весьма резко, как явная угроза, потому пришлось ответить, что он учтет совет. А рекомендация состояла в том, на кого должен будет опираться новый первый секретарь ЦК КПБ: «надо поддерживать чекистов, у них острая работа, а долг чекистов — поддерживать Вас». Притом Берия подчеркнул это дважды. Затем пересказал основные положения записки, посвященной белорусским делам, о которой Зимянин еще ничего не знал, сообщил, что уже назначен новый белорусский министр внутренних дел, в третий раз посоветовал не искать себе «шефов».
В своем объяснении Зимянин не скрывал, что был не на шутку встревожен. В тоже время, можно не сомневаться, он понимал, что выбора у него нет, тем более, что уже было принято соответствующее постановление Президиума ЦК КПСС, которое делало его фактическим главой БССР. Уже вечером он уехал в Минск. Через много лет он жаловался, что его ”тогда просто загнали из Москвы в Минск” по партийному правилу “надо”, но за дело он взялся довольно рьяно. Готовился доклад, проводились совещания с активом, в срочном порядке подбирались новые кадры для замены тех, кто должен был так же срочно уйти. Вопрос о том, качественной ли будет предстоящая замена, похоже, не всегда стоял на первом месте. Вот как уже на пленуме об этом говорил первый секретарь Волковысского райкома партии А.Ф.Бурлаков: «Подобрано и утверждено в бюро райкома 6 человек из местных… Новый состав аппарата будет иметь 65 процентов белорусов, 30 процентов русских, 5 – иной национальности». При этом признал, что «взяли в аппарат молодых коммунистов, принятых в члены партии в 1953 году», что «у них нет никакого опыта руководящей работы», в этом же направлении «мы ведем работу по советским, сельскохозяйственным, заготовительным и финансовым кадрам». Местное происхождение стало считаться чуть ли не главным достоинством, уйти же предстояло русским. Через много лет М.В.Зимянин в интервью газете «Звязда» привел слова Н.С.Хрущева из его воспоминаний, который писал, что «линия на выдвижение национальных кадров в руководстве союзных республик всегда была налицо», но Берия «поставил этот вопрос под резким углом антирусской направленности… Он хотел сплотить националов и объединить их против русских». Первый секретарь ЦК Компартии Литвы А.Ю.Снечкус отмечал, что в Литве постановление, принятое по записке Берия, националы восприняли с одобрением, по республике сразу же пошли разговоры о том, что как только уедут русские партийцы, «литовских коммунистов перебьем, как кроликов».
Постановление Президиума ЦК КПСС для Патоличева не стало неожиданностью. Еще до его выхода неприятную новость ему сообщил госбезопасности БССР М.И.Баскаков. Ему же, как сказано в книге «Совестью своей не поступись», все рассказал его коллега П.П. Кондаков, который был министром госбезопасности Литвы, а до Литвы некоторое время работал заместителем министра госбезопасности СССР, так что связи в Москве у него оставались. Николай Семенович сразу же поехал к Маленкову и задал соответствующие вопросы. Тот ответил, что такого разговора не было. Хрущев тоже сказал, что украинское дело белорусского продолжения иметь не будет, спокойно возвращайся в Минск. Был звонок и Берии с просьбой о встрече, но тот от нее уклонился. Значит, подумал Патоличев, события все-таки развиваются в том русле, о котором говорили Кондаков с Баскаковым, а секретари ЦК не знают или делают вид, что не знают. Через неделю позвонил Хрущев, пригласил в Москву и сообщил о предстоящем освобождении. Никакие доводы Патоличева приняты не были. Тогда он попросил разрешения не присутствовать на пленуме, где будет обсуждаться организационный вопрос, уверенно рубанув: «Пленум меня поддержит». Хрущев возразил, что есть решение ЦК, которое надо выполнять, Патоличев еще раз заявил, что пленум поддержит его, а не Зимянина.
Вопрос «Об очередном пленуме ЦК КП Белоруссии» на заседании бюро ЦК КПБ был рассмотрен 17 июня без Николая Семеновича. Решено было созвать его 25 июня 1953 года. Зимянин был уже в Минске. Шли активные беседы с секретарями обкомов, горкомов, райкомов, деятелями культуры и искусства. Цель – беспощадно раскритиковать недостатки и ошибки в национальном вопросе, руководстве сельским хозяйством и работу первого секретаря. На заседании бюро, на котором обсуждался доклад, подготовленный к предстоящему пленуму, Патоличеву дали место на дальнем торце стола, поскольку, говорится в его воспоминаниях, «он должен был чувствовать себя уже в роли постороннего».
Как пишет в своей книге В.И.Шарапов, поначалу многое свидетельствовало о том, что пленум пройдет так, как и предусмотрено в Москве и теми в Минске, кто его готовил. Доклад прозвучал на белорусском языке. По-белорусски говорили 23 выступающих из 27, на русском произносили свои речи только Патоличев, которому предстояло уйти, секретарь ЦК Горбунов и первый секретарь Волковысского райкома партии А.Ф.Бурлаков, да и тот свою «дерзость» объяснил тем, что недавно работает в республике, на что Зимянин ответил, что «пользование русским языком не запрещается». В докладе после краткого пересказа истории БССР и напоминания о том, что “партия учит нас быть непримиримыми к любым отклонениям от советской национальной политики”, рисовалась совершенно негативная картина по всем аспектам:
–в аппарате партийных органов Белоруссии кадры коренной белорусской национальности составляют всего 62,2 процента, а в семи райкомах среди секретарей нет ни одного белоруса;
–в западных областях республики из 1175 партийных работников местных только 121 человек. В числе 256 секретарей райкомов партии западных областей из местного населения лишь 15 человек;
– из 92 начальников горрайотделов милиции уроженцев западных областей всего 5 человек… В органах прокуратуры местные кадры составляют 9,1, а в органах юстиции и суда – 8,8 процента;
–работа аппарата ЦК КПБ и Совета Министра БССР, местных партийных, советских органов, даже органов народного образования ведется на русском языке”
–как ненормальное явление надо рассматривать то, что преподавание большинства дисциплин в высших учебных заведениях республики ведется не на белорусском языке… В политехническом, лесотехническом, планово-экономическом институтах, в институте иностранных языков, в медицинских институтах по-белорусски не читается ни одной лекции;
–доклады для населения звучат на русском языке;
Потому в соответствии в принятым в ЦК КПСС постановлением:
–пленуму надо принять решение, что работа ЦК КПБ, Совета Министров, местных партийных, советских органов должна вестись на белорусском языке.
–следует восстановить преподавание на белорусском языке в высших учебных заведениях, в белорусских школах;
– партийным организациям предстоит серьезно заняться и тем, чтобы учреждения культуры, торговли и. т.д. обслуживали трудящихся республики на белорусском языке.
Правда, подчеркивалось, что новые правила не означают “требования говорить в Белорусии только на белорусском языке”, потому что “такая постановка вопроса была бы неправильной, непартийной”, в республике ведь живут тысячи русских, украинцев, евреев, трудящихся других национальностей, а “русский и белорусский народы неразрывно связаны единством происхождения и священными традициями совместной многовековой борьбы против всех иноземных захватчиков, в которой великий русский народ всегда выступал как верный друг белорусского народа...”. Тем не менее, тогда из уст Зимянина с трибуны пленума прозвучали слова, которые ему потом не давали забыть: “Те,- кто посчитает более целесообразным перейти в условия, где для них будут возможности работать на родном языке, пусть обращаются в партийные органы, где они получат возможность перевестись на работу в соответствующие республики и области». Иными словами, сказано было то, что через полвека стало политической кричалкой: «Чемодан–вокзал–Россия!».
Столь же категоричными в докладе были суждения о сельском хозяйстве. Партийные организации Белоруссии, по словам Зимянина, во главе с Центральным Комитетом не смогли сконцентрировать силы трудящихся на решении задач качественного порядка. Их усилия направлялись на то, чтобы “как можно больше посеять, как-нибудь выполнить установленные планы роста общественного поголовья скота на колхозных фермах”. Простои тракторов состаляют 51 процент времени. За последнюю зиму пало 115,7 тысяч голов крупного рогатого скота, 128,8 тысяч овец, 125,3 тысячи свиней. Мало применяются местные удобрения. Планы по вывозке торфа выполнены только на 4,4 процента. Многие руководители колхозов пьянствуют, в Столбцовском районе заготовители пробовали отобрать корову у старшего брата Якуба Коласа В.М.Мицкевича, приэтом оскорбили и даже ударили его жену. Руководство ЦК КПБ и Совета Министров оказалось не на высоте поставленных задач.
Доклад завершился при полном молчании зала. Да и вряд ли следовало ожидать аплодисментов после столь мрачной картины, нарисованной человеком, которому предстояло стать новым главой ЦК. Притом от людей, которые считали, что в целом успешно преодолевают послевоенную разруху и не раз слышали от Москвы иные оценки. Вскоре, не исключено, может начаться поиск и наказание виновных, в том числе и среди сидящих в зале. Не добавляло оптимизма и то, что такая резкая критика прозвучала из уст человека, который еще каких-то два месяца назад был в республике одним из руководителей и процесса хозяйственного восстановления, и определения методов подъема экономики и культуры, и, конечно же, подбора кадров.
Трудно было сразу же принять на веру и то, что Патоличев, с которым они работали уже три года, замеченный и выдвинутый самим Сталиным, вдруг оказался столь никчемным. Очевидной была и явная нереальность некоторых задач. Да, лекции в вузах читаются на русском языке. В недавно открытом архитектурном отделении политехнического института, занятия ведут люди, приглашенные из Москвы, Ленинграда, Одессы, поскольку своих просто нет. В западных областях республики, где только после войны появились институты и техникумы, доморощенных кадров в достаточном количестве просто не могло быть. И в то же время вышедшеее постановление главного партийного штаба следовало выполнять.
Яков Алексейчик.
Журнал «Беларуская думка» №9. 2016
Электронный вариант статьи предоставлен автором.