С началом оккупации территории России в ходе Первой мировой войны «узнавание» белорусов стало одной из текущих задач германских властей. Свое содействие оккупационной администрации в этом вопросе предложили балтийские немцы, традиционно рассматривавшие себя как элиту для местных нерусских и непольских общностей. На правах экспертов они стремились выступить для властей Германией своего рода посредниками в ходе взаимодействия с местными сообществами. Тем не менее, как показала практика, эта деятельность была нацелена скорее на сохранение собственного статуса, чем на повышение аналогичного у белорусов. После окончания Первой мировой войны часть политиков и интеллектуалов из числа балтийских немцев примкнула к национал-социалистическому движению и попыталась применить старые модели для возрождения прежней системы взаимоотношений на северо-западе бывшей Российской империи. Эти идейные концепции оформились в «умеренную» линию политики на Востоке, которой противостояла «радикальная» линия, сформированная самим характером нацистского государства. Пытаясь выступить идеологами германской политики по отношению к Белоруссии и белорусам, российские немцы выпускали из внимания, что сами белорусские националисты фактически связывали реализацию своих текущих задач с «радикальной линией».

***

В начале 1942 г. барон Ойген фон Энгельгардт, сотрудник Министерства по делам оккупированных восточных областей, недавно получивший назначение в захваченный Минск, писал, что «по своей расовой сущности белорусы и сегодня являются восточнославянским народом, наиболее близко стоящим к преимущественно нордическому древнеславянскому типу»¹. Для сотрудника указанного ведомства подобная оценка была достаточно нетривиальной. Более того, в это же время работавший с Энгельгардтом в одном ведомстве специалист по «расово-политическим» вопросам Эрхард Ветцель указывал в своих замечаниях к Генеральному плану «Ост», что «четкая картина расового формирования белорусского населения» по-прежнему отсутствовала. Более того, по мнению Ветцеля, те «чистые нордические типы», которые можно было обнаружить среди белорусов, необходимо было отделить от общей массы и отправить в рейх, чтобы сделать их вновь способными к германизации. Без этого, по словам эксперта, нельзя было начинать планомерное заселение белорусского пространства собственно немцами².

Обозначенные траектории будущего Белоруссии явились выражением двух идейных направлений, господствовавших в интеллектуальной части нацистской бюрократии. Первое, которое при известном упрощении можно обозначить как «умеренное», в принципе допускало для местных сообществ определенную степень самостоятельности, в том числе и в политической сфере. Второе же, которое с той же степенью условности можно назвать «радикальным», исходило из представления о том, что ко всем советским оккупированным территориям и их населению следовало относиться одинаково, а они сами должны были служить исключительно военным и экономическим интересам рейха³.

Следует отметить, что вторая концепция в том или ином виде сохранялась до самого конца оккупации. Даже в условиях постепенного ухудшения военного положения на Востоке отношение Берлина к «восточным народам» оставалось сугубо инструментальным. Реальные подвижки, в частности попытки боевого применения Русской освободительной армии и организации Украинской национальной армии, произошли лишь зимой-весной 1945 г., когда поражение Третьего рейха уже было очевидным. Представители второго направления периодически пытались продвинуть свои предложения, объясняя их пользой для Германии, однако непредсказуемость местных националистов, на которых планировалось делать ставку, приводила к блокированию этих инициатив со стороны высших властей рейха.

Ощутимые различия двух течений во многом были обусловлены принципиально разным восприятием их носителями как себя, так и Германии как государства. В противоположность «радикалам», облик лагеря «умеренных» в значительной мере определялся «русскими» немцами. Считая себя главными специалистами по Восточной Европе, они всерьез рассматривали знакомые им со времен Российской империи ненемецкие сообщества в качестве реальных союзников Третьего рейха. По мысли вчерашних российских подданных, германский патронат, выраженный через национал-социализм, мог бы стать для них реальным интегрирующим нарративом. При этом основной акцент со стороны «экспертов» в данном случае делался даже не на идеологической близости, а на саморепрезентации националистами своей исторической особости, противопоставленной «русскому империализму».

Настоящее исследование оставляет за скобками вопрос жизнеспособности «белорусского проекта» на оккупированной советской территории и тем более в рамках гитлеровской «новой Европы». Речь скорее идет о том, насколько идеи «умеренных» применительно к Белоруссии и белорусам были политически и идейно релевантными. В этой связи представляется важным понять, могли ли сторонники «умеренной» партии, претендовавшие на роль идеологов восточной политики рейха, стать «крестными» модерного белорусского национализма.

 

Белоруссия и белорусы: взгляд с двух сторон

Истоки обеих концепций во многом определялись психологией их носителей. Образ Востока, характерный для «радикалов», произрастал из сложного комплекса представлений, сложившегося в Германии к началу XX в. Столкновение с огромной в глазах обычного немца массой славянского населения в ходе выявления четкой восточной границы Германии способствовало появлению пространственных, демографических, политических и иных аффектов Востока, зачастую негативных по своей сути⁴. При этом объектом отрицательной стереотипизации становилось именно поляки и территория их традиционного расселения⁵. На этом фоне германские власти с интересом открывали для себя иные, непольские сообщества, которые, как представлялось, были более восприимчивы к немецкой культуре. «Обнаружение» белорусов уже в ходе оккупации российской территории в годы Первой мировой войны и размышления на предмет их дальнейшей инструментализации как раз стали закономерным явлением.

До начала войны с Россией в германоязычных публикациях Белоруссия редко упоминалась за рамками специализированных работ по славистике и тем более не выделялась как отдельная этноязыковая и культурная область⁶. Даже в преддверии войны на Востоке белорусская тематика находилась на глубокой научной периферии. Так, в служебной библиографии, составленной, очевидно, накануне вторжения на советскую территорию, из 173 позиций только 22 были на немецком языке⁷. В этом смысле неудивительно, что в страноведческой литературе времен Первой мировой войны белорусы зачастую шли в паре с другим, более знакомым для немцев народом — литовцами⁸.

Устоявшегося этнонима для обозначения белорусов также не было: равное хождение имели как Weissruthenen (очевидно, калька с польского Białorusini), так и Weissrussen (позаимствованное из русского языка). Насколько можно предполагать, первый термин позаимствован из работ Леона Василевского, одного из наиболее известных польских публичных интеллектуалов того времени, много писавшего о польских «кресах». Для выделения восточнославянского населения Белоруссии Василевский применял понятие Białorusini, образованное, видимо, от названия самой территории (Białoruś). Однако в немецком языке данное обозначение было передано с оглядкой на официальное именование русинов австрийской Галиции (Rutheneri⁹). Так появилось обозначение Weissruthenen, причем, скорее всего, эта аберрация произошла неосознанно. Вероятно, ощущая искусственность слова, по крайней мере до 1917 г. собственно германские авторы предпочитали использовать переводное Weissrussen.

Вопрос словоупотребления не был прояснен и в годы нацистской оккупации. Официально следовало использовать как более верное польское (!) наименование, то есть Weissruthenen. Это мотивировалось тем, что русскоязычный термин был введен с целью представить местное население одной из ветвей русского народа и таким образом лишить белорусов равноправия. Однако как в обиходе, так и в научной литературе продолжал употребляться термин Weissrussen ¹⁰ . Идея некоторых белорусских националистов вернуть «подлинное» самоназвание «кривичи»  ¹¹ серьезно не воспринималась даже бело-русофилами из числа немецких экспертов¹².

Восприятие белорусов немцами с самого начала было достаточно амбивалентным. С одной стороны, сложная этнокультурная картина пограничья подталкивала не только военных, но и специалистов к использованию удобных и понятных дефиниций. Выраженное польское культурное наследие городов северо-западной окраины России, которые служили для немцев узловыми точками познания края, подвигало их мысленно расширять границы хорошо знакомой Польши далеко на восток — на территорию не только Гродненской, но и Минской губерний¹³. Даже на исходе оккупации для выделения собственно белорусской территории активно использовался географический принцип, причем белорусский ландшафт сравнивался опять же с польским, а не с литовским, украинским или тем более русским¹⁴.

Тем не менее стремление к позитивной дискриминации белоруса для его дальнейшего противопоставления поляку, «который держится строго своей общности и охотно полонизирует других»¹⁵, заставляло немцев искать новые методы разграничения Польши и Белоруссии. Воображая незнакомую территорию, немцы стали пользоваться русскими имперскими моделями, в том числе материалами Московской диалектологической комиссии. Ревизия этой методологии произошла после поражения Германии в Первой мировой войне. Травматическая реакция на него способствовала абсолютизации понятий нации и границы и стремительному отходу от идеи инкорпорации местных сообществ в немецкую культуру. Домодерные элементы, которые до этого еще могли сохраняться, стали вытесняться идеей о поддержании «расовой ценности пограничья»¹⁶. Так начинала формироваться упомянутая «радикальная» концепция.

Что касается «умеренной» партии, то она, в свою очередь, в значительной степени была представлена выходцами из старой России, прежде всего балтийскими немцами (или балтийцами, как они сами себя называли). Практически до самого конца существования Российской империи они сохраняли широкую административную автономию и выраженное этнокультурное своеобразие. В их сознании империя представала чем-то вроде наднациональной федерации, где различные сообщества были сцементированы династической лояльностью. Будучи традиционной элитой региона, балтийцы относились к своим ненемецким соседям снисходительно и покровительственно¹⁷.

Нужно отметить, что носители подобных представлений, вероятно, сами того не осознавая, стремились, прежде всего, удержать и закрепить стремительно уходившую в прошлое историческую роль германо-балтийского сообщества. Для них артикуляция своей (равно как и чужой) национальной принадлежности во многом была вторична по отношению к сохранению своей культурной особости. С целью подчеркнуть свой элитный статус балтийцы, в условиях затяжного конфликта с имперским центром, стали экстраполировать идею «русского империализма» на все без исключения невеликорусские сообщества страны. При этом, если речь заходила об их соседях, то балтийские немцы стремились позиционировать себя как главных экспертов в вопросах этнографии и политического будущего западной окраины Российской империи.

До начала Первой мировой войны белорусы не оказывались в фокусе внимания балтийских политиков. Это объяснялось как минимум двумя причинами. Во-первых, даже в начале XX в. белорусы в массе своей продолжали жить в обществе, где категория «национальность» почти не имела смысла в повседневной жизни. Само понятие «белорусы» практически всегда обозначало крестьян, которые представлялись центру пассивной массой, неспособной к самостоятельному развитию. Правительство обращало внимание на осознание белорусским населением собственной идентичности в двух случаях — чтобы подтолкнуть его к осознанию своей «русскости» и одновременно воспрепятствовать полякам использовать ситуацию в своих интересах¹⁸. Во-вторых, если балтийцы не соприкасались с белорусским населением в районах его компактного проживания (как Энгельгардт), то сведения о белорусах они могли черпать только из вторичных источников и к тому же не имели иных инструментов для реального познания этой общности, кроме имперских (в гораздо меньшей степени — польских).

Более того, еще один парадокс был связан с тем, что чем меньше балтийский немец был связан с культурной традицией своей исторической родины, тем больше он разбирался в проблеме. Это правило действовало и в обратную сторону — если балтиец отрицал имперские инструменты познания, он чаше всего оказывался в плену измышлений. В этом смысле восприятие реальности балтийскими немцами Николаем Шухардтом и Валентином Дитманом, жившими в Гродненской губернии, которая в то время уже воображалась центром как (белорусская, оказывается весьма показательным. Хотя Шухардт был воспитан в русской имперской культуре и отрицал любое национально-политическое наполнение термина «белорус», он понимал, что речь идет о местном сельском населении¹⁹. Напротив, поселившийся в Гродно присяжный поверенный Дитман, имевший, судя по всему, русско-балтийскую идентичность, проникся настроениями белорусской интеллигенции и впоследствии посвятил очерк белорусской национальной истории, где, в духе романтического национализма, отождествлял ее сперва с историей Киевской Руси, а затем Великого княжества Литовского²⁰.

Таким образом, насколько можно видеть, позиция балтийских немцев по отношению к белорусам отличалась внутренней противоречивостью. С одной стороны, они стремились подчеркнуть своеобразие белорусов, чтобы еще рельефнее показать свое. Кроме того, их отличия от великорусов становились для балтийцев тем более очевидными, чем сильнее становилась экспансия общеимперских порядков в Остзейский край. Вместе с тем балтийцы продолжали оставаться в рамках имперской модели, отвергая великорусский характер империи, но не ее саму как организационную форму. Несомненно, балтийские политики, подобно имперским властям, продолжали весьма скептически воспринимать потенциал национального развития белорусов, рассматривая их как пассивную податливую массу, которая нуждается в руководстве собой²¹. В условиях Первой мировой войны они стремились выступить покровителями «нерусских народов» западной окраины России в глазах кайзеровской Германии и, с другой стороны, проводниками немецкой культуры на местах. Именно из этой среды впоследствии вышли многие нацистские «эксперты по Востоку».

 

От Бреста до Берлина

В марте 1918 г. после длительных и трудных переговоров в Бресте между Германией и Россией, где у власти уже находились большевики, был заключен мирный договор. С ним германское командование связывало определенные надежды по достижению стратегического превосходства на Западном фронте. Ухудшавшееся военное положение и непростые взаимоотношения с Советской Россией подтолкнули Берлин обратить внимание на региональных акторов на Востоке. В период между Брестским миром и Ноябрьской революцией в Германии на бывшей территории Российской империи от Балтийского до Черного моря под покровительством Германии возник ряд местных администраций, каждая из которых претендовала в будущем на формирование полноценной государственности. В настоящем контексте нас будут интересовать Балтийское герцогство и Белорусская народная республика (БНР).

Эти образования, появившиеся в зоне германского влияния самыми первыми (провозглашены соответственно в марте и апреле 1918 г.), на первый взгляд не имели между собой ничего общего. Балтийское герцогство по идее должно было стать политическим выражением видения будущего Остзейского края по версии местных консерваторов и одновременно попыткой внутреннего компромисса в германо-балтийском сообществе. Наряду с этим балтийские элиты стремились закрепить за собой желанную административную автономию и в условиях распада Российской империи искали того, кто мог бы обеспечить им такую привилегию²².

Следует отметить, что в Берлине изначально шли серьезные дискуссии о будущем Остзейского края и его отдельных регионов. Высшее руководство Германии осознавало, что выстраивание стратегии исключительно с опорой на местных немцев противоречило объективной реальности. В этой связи политика оккупационных властей оказалась не такой дружественной, какой ее изначально представляли себе германо-балтийские политики. Так, зона «старой» оккупации (оформившейся до начала переговоров с большевиками в ноябре 1917 г.), осталась под контролем Германии. Это означало, что за границами герцогства оказалась вся Курляндия и часть Лифляндии со столицей края — Ригой. В остальных районах местным немцам были переданы лишь некоторые полицейские и административные функции²³.

Похожая ситуация наблюдалась в Белоруссии. Германское командование сперва отнеслось к провозглашению БНР достаточно пассивно. Белорусские политики, пользуясь этим, на символическом уровне обозначили свои претензии на организацию национального государства, что вызвало, как и в случае с балтийцами, негативную реакцию немцев. Впоследствии, правда, они несколько смягчились и позволили белорусским структурам реализовать посреднические функции во взаимоотношениях оккупационных властей и населения²⁴. Здесь, однако, возникла проблема другого рода. Если у балтийских немцев была своя историческая территория, то границы белорусского государства только предстояло определить.

Именно вопрос доказательства существования отдельной белорусской нации, как отмечает историк Дорота Михалюк, занимал делегацию БНР на Парижской мирной конференции, тогда как вопрос существования и реального функционирования государства оставался на втором плане²⁵. Лидер делегации Антон Луцкевич передал в распоряжение конференции ряд материалов, где подробно описывалось, что основы для государственной самостоятельности «покоятся как на историкоэтнографическом, так и языковом и хозяйственном своеобразии» белорусов, а стремление к независимому государству и демократической конституции всегда было их неизменным качеством²⁶.

Антанту, однако, интересовали совершенно другие вещи. Для лидеров стран-союзниц было важным установление в Восточной Европе дружественных, не ориентированных на Германию правительств, которые имели бы в своем распоряжении социальную поддержку и регулярные вооруженные силы, чтобы организовать стабильную администрацию на той или иной территории. Очевидным образом ВНР не подходила к этой классификации. Балтийские немцы, еще меньше вписывавшиеся в логику Антанты, после прихода к власти в Эстонии и Латвии национальных правительств превратились из элиты в проблемное меньшинство.

Насколько можно видеть, в определенном смысле и белорусское, и германо-балтийское сообщество становились маргинальными группами в тех национальных государствах, в которых они оказались в ходе событий 1919-1920 гг. На этом фоне начали развиваться два параллельных процесса. В случае с белорусами вокруг идеи ВНР стали объединяться националисты²⁷. Балтийские немцы в изменившихся условиях все больше стремились соотносить себя с рейхом как с «германским отечеством»²⁸, в котором видели (или хотели видеть) «новую старую империю». Многие из них таким образом постепенно попадали под влияние национал-социалистической идеологии.

Приход к власти в Германии Гитлера дал новый стимул для традиционного германского «изучения Востока». В основном фокусе их исследований находились идейные противники нового рейха — Польша и Советский Союз, то есть те страны, во взаимоотношениях которых белорусская тематика была одной из наиболее проблемных. Тем не менее в самой Германии сюжеты, связанные с актуальной ситуацией в Белоруссии, на время выпали из поля зрения специалистов. Последние публикации немецких авторов на эту тему появились по горячим следам, вскоре после ухода германских войск с оккупированной территории. Как таковых специалистов по Белоруссии в Германии на тот момент не было. Единственными, кого можно назвать в этой связи, были молодые ученые из Кёнигсбергского университета Вернер Конце (1910-1986) и Петер Шайберт (1915-1995), однако первый занимался больше историей Великого княжества Литовского, а для другого Белоруссия была побочной специализацией.

В этой ситуации Энгельгардт решил, что пришел его звездный час. Высланный из Латвии в 1934 г. за участие в национал-социалистическом движении, он переехал в Берлин, где начал работать в структурах Министерства пропаганды. Сперва карьера недавнего эмигранта шла в гору: начав работать референтом, он некоторое время был директором организованного Геббельсом Института по изучению еврейского вопроса. В 1935 г. Энгельгардт начал сотрудничать с берлинским «Институтом пограничных и заграничных немцев» (Institut für Grenz- und Auslandsstudien). В этой организации, занимавшейся изучением положения немецкого населения за пределами рейха, недавний функционер надеялся реализовать себя как эксперт по «белорусскому вопросу». Сперва он, подобно другим своим коллегам, занимался изучением положения белорусов в польском государстве²⁹, а после поражения Польши в 1939 г. переключился собственно на Белорусскую ССР³⁰.

Рассматривая Энгельгардта в качестве белорусиста, следует отметить, что у него действительно существовали определенные задатки для исследований данной проблематики. В его родных местах — Ил-лукстском уезде Курляндии — белорусы по переписи 1897 г. составляли вторую по численности группу населения после латышей, обгоняя поляков, русских и литовцев. Почти полвека спустя после переписи этнограф Сергей Сахаров, выпуская сборник фольклора «иллукстен-ских белорусов», отмечал их выраженный локальный колорит и даже предлагал называть этот маленький район «Иллукстенщиной»³¹, по аналогии с более крупными историко-культурными регионами, такими как Витебщина или Гродненщина. Годы, проведенные в родительском доме и на военной службе на территории Белоруссии, дали Энгельгардту неплохое представление о предмете изучения. Кроме того, он свободно владел белорусским языком: после войны из-под его пера вышел немецкий перевод стихов Максима Богдановича³², а в архиве сохранились обработки белорусского фольклора³³.

На почве интереса к указанной теме Энгельгардт познакомился с еще одним специалистом, занимавшимся изучением «восточных народов». Это был уроженец Риги Герхард фон Менде, профессор Берлинского университета. Под его редакцией в 1938 г. был выпущен справочник «Народы Советского Союза», который стал своего рода настольной книгой для ученых, работавших в данной сфере. Хотя Менде не занимался белорусами напрямую, он посвятил им отдельный очерк, где положительно оценил деятельность и перспективы белорусского национального движения³⁴.

Следует отметить, что для подобного рода экспертной деятельности существовали определенные предпосылки. Несмотря на наличие польско-германского договора 1934 г., в рейхе активно разрабатывались элементы вероятной экономической и демографической стратегии в отношении как Польши, так и ее отдельных «непольских» территорий и сообществ. Помимо прочего в зоне внимания оказывался и «белорусский вопрос». Среди служебных материалов по «исследованию Востока» сохранился меморандум, подготовленный в начале 1935 г. в кёнигсбергском Институте экономики Восточной Европы, в котором подчеркивалось, что в силу экономико-географических причин и непосредственного соседства с белорусами «возникает повод почаще, чем это было прежде, интересоваться Белоруссией», безотносительно того, в чьих руках она находится. Более того, как подчеркивал автор меморандума, географ Бруно Плечке, белорусская интеллигенция в Польше якобы одинаково негативно относилась и к полякам, и к возможности объединения с русскими, а белорусские студенты, учившиеся в Германии, возвращались обратно «вдохновенными провозвестниками национал-социализма»³⁵. Материалы по истории и страноведению Белоруссии собирались профильными немецкими структурами вплоть до начала 1945 г. Тем не менее, значительная их масса так и осталась на уровне разработок³⁶.

Рассматривая этот фон как благоприятный для своей работы и желая дать своим идеям практическое выражение, Энгельгардт и Менде стремились стать кураторами белорусских националистов. Тем не менее ситуация осложнялась сразу двумя моментами. Во-первых, выводы «специалистов по белорусскому вопросу» из балтийской диаспоры существенно отличались от позиции собственно немецких авторов, которым была поручена разработка белорусской тематики. Если к деятельности национальной интеллигенции они относились скорее скептически³⁷, то лидеров БНР оценивали однозначно негативно, считая, что идеи «горстки мелкобуржуазных политиков с социалистическим налетом» не являются репрезентативными для понимания устремлений целой нации³⁸. Отношение к самим белорусам тоже не было однозначным, колеблясь от нейтрального до презрительного³⁹.

С другой стороны, проблема разделения «национального» и «националистического» сразу обозначила слабое место в построениях балтийцев. Образно говоря, Энгельгардт считал «нашанивцев», представителей различных течений в Раде БНР и белорусских радикалов проявлениями одного и того же национального движения. Свою роль здесь сыграло то, что, в отличие от аналогичных украинских, белорусских организаций различной политической и идейной направленности в Германии фактически не существовало, а Берлин стал местом притяжения прогермански настроенных эмигрантов, с которыми и контактировали Энгельгардт и Менде. Анализ opus magnum Энгельгардта, книги «Белоруссия: территория и люди, ее населяющие», демонстрирует заметное влияние на выводы автора мифологии националистов, а не традиционного романтического нарратива, как у его предшественников⁴⁰. Таким образом, у «экспертов» в принципе не могло сложиться полного понимания тех настроений, которые господствовали в среде белорусской эмиграции.

 

Война на Востоке

Как уже отмечалось, задолго до Второй мировой войны в нацистском публичном дискурсе стала активно использоваться идея о «возвращении на Восток» с целью его повторной колонизации «расово ценным элементом». В рамках этой парадигмы возникли понятия «немецкая общность» (deutsches Volkstum) и «ненемецкие народы» (fremdes Volkstum). В свою очередь, от «восточных экспертов» требовалось внутренне упорядочить вторую категорию на предмет возможного соотнесения ее элементов с первой. В этой связи среди специалистов балтийского происхождения обсуждались две концепции «восточного пространства», которые условно можно назвать «федералистской» и «унитарной».

Первое течение во многом стало отражением традиционной балтийской консервативной модели, где лояльность имперскому центру сочеталась с принципом локальной автономии. Необходимость соотнесения этого дискурса с действующей идеологией порой давала жизнь причудливым теориям. Так, близкий сотрудник Энгельгардта, уроженец Эстляндии Вернер фон Гарпе отмечал, что большевизм по сути продолжил прежнюю русификаторскую политику на западной окраине. В противоположность ему национал-социализм подразумевал объединение разных народов в одно сообщество по принципу расы, исходя из их «сущности и естества»⁴¹. Примечательно, что впоследствии Гарпе занимался подготовкой для служебного пользования немецкого перевода советских материалов по Белоруссии⁴².

Сам Энгельгардт выражался еще конкретнее, активно обращаясь к идеям белорусских националистов о том, что белорусы являют собой «наиболее расово чистое племя» из всех славян, обладавшее высокой культурой еще до принятия христианства⁴³. Для него (этно)-расовый регионализм белорусов, которые могли бы «под опекой великогерманского рейха занять свое заслуженное место под солнцем»⁴⁴, был вполне допустим и становился неким компромиссом с национал-социалистической идеологией. При этом цементирующая и направляющая роль Германии оставалась для Энгельгардта неоспоримой.

Вместе с тем подобное мировидение присутствовало далеко не у всех балтийцев. Наследники ультраконсерваторов по-прежнему рассматривали себя как своего рода эмиссаров германского государства на Востоке. В этом смысле чем больше немец осознавал свою принадлежность к «большой», а не «малой», «балтийской» нации, тем сильнее он отталкивался в своих рассуждениях от государственной, а не этнокультурной логики. В принципе одна позиция не исключала другой, однако вопросы расовой «ценности» отступали на второй план, отводя главное место реализации государственных интересов рейха. Таким образом, дебаты вокруг концепции «восточного пространства» были, помимо прочего, отражением непростой общественной дискуссии внутри германо-балтийского сообщества.

Насколько можно судить, и кураторы белорусской диаспоры из числа балтийцев, и сами националисты неверно оценивали ситуацию с самого начала. В представлении «восточных экспертов» следовало привлечь местные сообщества к сотрудничеству, дав им определенную долю политической самостоятельности. Белорусские националисты, в свою очередь, представляли себе, что окказиональная поддержка их инициатив являлась выражением государственной стратегии Германии в отношении Белоруссии. Во многом это представление проистекало из исторической памяти о Первой мировой войне, когда германская администрация в целом не была настроена враждебно к белорусскому национальному движению, особенно в условиях противодействия полякам. Заблуждение лидеров белорусской диаспоры подкреплялось тем, что куратором германской восточной политики изначально считался партийный идеолог Альфред Розенберг, тоже балтиец по происхождению, поддерживавший своих земляков. Симптоматично, что в националистической белорусской прессе подчеркивалось, что своей вестернизацией Белоруссия обязана балтийским немцам, а не полякам⁴⁵.

Ошибочность этой стратегии явственно проступила после начала Второй мировой войны. Ключевым моментом здесь стало назначение в октябре 1939 г. рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера «имперским комиссаром по консолидации немецкой общности». Это фактически легитимизировало террор, который его службы осуществляли на территории оккупированной Польши, и в конечном счете сделало СС главным куратором собирания «германской нации». Средством поддержания военного превосходства в представлении рейхсфюрера становилась именно «консолидация немецкой общности», предполагавшая обширную реколонизацию на Востоке. Так оформились две концепции «восточного пространства» — «радикальная» и «умеренная», которые персонифицировались соответственно Гиммлером и Розенбергом.

Противостояние этих концепций в полной мере развернулось уже после начала войны против Советского Союза. Для «умеренных» Третий рейх по-прежнему представал своеобразной федерацией «расово полноценных» сообществ, где верность национал-социалистической идеологии была тождественна имперской лояльности. Стоит ли говорить о том, что это противоречило самому характеру гитлеровской Германии, где региональные различия немцев подчеркивались пропагандой исключительно для демонстрации объединяющей силы национал-социализма. Справочник СС, посвященный народам Советского Союза, неслучайно называл главной задачей Германии упорядочение «человеческого хаоса» на Востоке⁴⁶. Представители «умеренного лагеря», в свою очередь, могли лишь предоставить рассуждения о «ясной расовой картине» белорусского населения и традиции германского присутствия на белорусских землях со времен варягов⁴⁷. Неудивительно, что «радикалы» быстро перехватили инициативу, и именно их деятельность по «обеспечению интересов Германии» стала выражением нацистской оккупационной политики.

 

* * *

Несмотря на события, происходившие на территории оккупированной Белоруссии между 1941 и 1944 гг., критики радикализации оккупационного режима до последнего рассчитывали мобилизовать белорусов для службы «великой Германии». Этот кажущийся однозначным подход в реальности имел сложную природу. Домодерные представления сочетались в нем с положениями нацистской расовой теории. С одной стороны, «восточные эксперты», в значительной мере балтийские немцы по происхождению, воспринимали национал-социализм как форму имперской идеологии, включающую наднациональную систему лояльности. Кроме того, представители «умеренного» лагеря допускали диверсификацию «арийскости» и готовы были рассматривать ненемецкие сообщества как «свои». В рамках этой концепции белорусы представали как «расово полноценная» общность, пусть и с региональными особенностями⁴⁸.

Подобный принцип сильно напоминал методологию «старых» империй по интеграции культурно и исторически близких сообществ. В таком случае подчеркивалось изначальное родство, а уже имевшиеся различия либо сознательно минимизировались, либо вообще отметались. Стоит отметить, что в подобном подходе отразилось внутреннее нежелание балтийцев лишаться своего исторического статуса. Примечательно, что их не останавливало даже то, что нацисты последовательно боролись с германо-балтийскими (да и другими немецкими) земляческими организациями на территории рейха. Этой особенностью мировоззрения во многом объясняется тот факт, что балтийцы всеми силами пытались втиснуть модерный белорусский национализм в узкие домодерные рамки.

Подобная шаткая концепция имела и другие изъяны. Уже после начала кампании на Востоке обнаружилось, что общей стратегии взаимоотношений с Белоруссией и белорусами так и не было выработано. В самом балтийском сообществе, представители которого стремились стать главными экспертами по этой тематике, мнения на этот счет заметно разнились. На практике это имело двоякий эффект. С одной стороны, германские службы вновь, как и в прошлую войну, были вынуждены обратиться к польским и русским/советским моделям «узнавания» Белоруссии. Любопытно, что в последнем случае интерес вызывали не только информативные, но и официозные публикации, перевод которых осуществлялся без купюр и с минимальными редакторскими правками⁴⁹.

С другой стороны, сторонники «умеренной» партии так и не смогли вынести свои идеи за стены «мозговых центров», в которых они разрабатывались. Интеллектуальное и политическое наследие времен Первой мировой войны практически не оставило следа в головах широкой массы «имперских немцев». Важным отличием от Первой мировой при этом было то, что негативные стереотипы теперь распространялись на все «восточное пространство», а не только на отдельные сообщества. Пропагандистская волна, которая накрыла Германию после прихода к власти нацистов, смыла остатки реальных знаний о Восточной Европе. Для солдат вермахта, перешедших советскую границу летом 1941 г., Советский Союз представал скорее мозаикой из пропагандистских штампов и отдельных, мало связанных между собой образов. Само же «экспертное сообщество» по Белоруссии в ходе экспансии «радикалов» фактически прекратило свое существование. Ответственным за разработку белорусской темы предполагалось сделать «имперского немца», унтерштурмфюрера СС Петера Шайберта, который, в отличие от балтийцев, был скорее функционером, чем идеологом.

Подобная ситуация стала несомненно выигрышной с точки зрения «радикалов», для которых «узнавание» Востока было факультативным и относилось скорее к разряду идеологических и пропагандистских мероприятий. В рамках этих представлений главенствующая идеология позволяла применять для организации «германского превосходства» не только и не столько политико-культурные, сколько демографические практики. Так, на экземпляре меморандума Энгельгардта о белорусах, в котором он писал о возможности использования их трудолюбия и позитивного отношения к немцам, сохранились рукописные пометы другого лица, свидетельствующие, по словам Кристиана Герлаха, о «конкретизации программы голода для Белоруссии»⁵⁰.

На этом фоне примечательно, что «умеренные» в какой-то момент перестали быть интересны националистам. Более того, идеи радикального крыла белорусской эмиграции по определению противоречили национально-консервативной модели, которую стремились продвинуть балтийцы, и были гораздо ближе к построениям их идейных оппонентов. Так, уже после начала войны на Востоке белорусскими радикалами был развит аналогичный нацистскому тезис о тысячелетней государственности белорусов, которые в «новой и самой справедливой Европе» должны были бороться за «подобающее им место», пока «не добудут себе свободу или не погибнут до последнего человека»⁵¹. Вскоре после начала кампании на Востоке лидеры белорусских националистов постепенно приняли правила игры «радикалов», которых белорусское национальное движение опять же интересовало исключительно в инструментальном ключе.

Игорь Игоревич Баринов, 
кандидат исторических наук, старший научный сотрудник ИМ ЭМ О РАН, Россия.

Опубликовано: Журнал "Славянский альманах" 
№№ 1-2 2019 .

 

¹  Engelhardt Е. v. Weißruthenien: Volk und Land. Berlin, 1943. S. 246.

² Vom Generalplan Ost zum Generalsiedlungsplan. München, 1994. S. 66.

³  Методологическое разделение на «радикалов» и «умеренных» применительно к нацистской оккупации Белоруссии см.: Gerlach Ch. Kalkulierte Morde. Die deutsche Wirtschafts- und Vernichtungspolitik in Weißrußland 1941-1944. Hamburg, 1999. S. 94ff.

⁴ Paddock Т Creating the Russian Peril: education, the public sphere, and national identity in imperial Germany, 1890-1914. Rochester (N.Y.), 2010. P. 3-29.

⁵  Orłowski Н. Z modernizacją w tle. Wokół rodowodu nowoczesnych niemieckich wyobrażeń o Polsce i Polakach. Poznań, 2002. S. 9-16.

⁶ Bieder H. Białoruś w niemieckojęzycznych publikacjach w latach 1910-1930 // Białorutenistyka Białostocka. 2015. T. 7. S. 333.

⁷ Forschungsbibliothek des Herder-Instituts Marburg (FB Marburg). Bibliographie des Weissruthenien betreffenden Schrifttums. [Berlin-Dahlem], [1941]. Bl. 1-10. Очевидно, это материалы нереализованного проекта библиографического справочника по Белоруссии, см.: Tagung deutscher wissenschaftlicher Ost- und Südostinstitute. Breslau, [1942]. S. 48.

⁸  Gaigalat W. Litauen: das besetzte Gebiet, sein Volk und dessen geistige Strömungen. Frankfurt/M., 1917. S. 131-133; Westrussland in seiner Bedeutung für die Entwicklung Mitteleuropas. Leipzig, 1917. S. 85-87; Li-stowsky P. Neu-Ost. Unser Zukunftsgrenzgebiet um Ostpreussens Ostrand. Königsberg, 1917. S. 7.

⁹ Wasilewski L. Die Ostprovinzen des alten Polenreichs. Krakau, 1916. S. 77-78; Idem. Kresy Wschodnie. Warszawa; Kraków, 1917. S. 53.

¹⁰ Rhode G. Die Weissruthenen // Jahrbuch des Osteuropa-Instituts zu Breslau. 1941. Bd. 2. S. 53; Findeisen H. Volkstumsverhältnisse der Weißru-thenen. [Berlin], [1942]. S. 1.

¹¹ Станкевіч Я. Крыўя-Беларусь у мінуласці. Менск, 1942. С. 8.

¹² Engelhardt Е. v. Weißruthenien... S. 19.

¹³ Neumann-Frohnau J. Das Wirtschaftsleben der westrussischen Grenzländer. [Leipzig], 1915. S. 12.

¹⁴ Brandt B. Geographischer Bilderatlas des polnisch-weißrussischen Grenzgebietes. Berlin, 1918. S. 1-3.

¹⁵ Listowsky Р. Neu-Ost... S. 7, 47.

¹⁶ Zoch ИК Neuordnung im Osten. Berlin, 1939. S. 124.

¹⁷ Engelhardt E. v. Weißruthenien... S. 9.

¹⁸ Викс Т. «Мы» или «они»? Белорусы и официальная Россия, 1863-1914 // Российская империя в зарубежной историографии. М., 2005. С. 591-595.

¹⁹ Шухардт Н. Г Возвращение домой с войны И На службе Отечества. Сан-Франциско, 1963. С. 506-508, 511.

²⁰ Weißruthenien: Land, Bewohner, Geschichte, Volkswirtschaft, Kultur, Dichtung. Hrsg. V. W. Jäger. Berlin, 1919. S. 33-43. Критику этого подхода ем.: Lindner R. Historiker und Herrschaft: Nationsbildung und Geschichtspolitik in Weißrußland im 19. und 20. Jahrhundert. München, 1999. S. 145-146.

²¹ Revelstein Н. v. Die Not der Fremdvölker unter dem russischen Joche. Berlin, 1916. S. 73-75; Eckhardt J. v. Die Weißrussen // Osteuropäische Zukunft. 1918. № 15. S. 168-169.

²² Taube А. v. Von Brest-Litovsk bis Libau. Die baltisch-deutsche Führungsschicht und die Mächte in den Jahren 1918/19 // Von den baltischen Provinzen zu den baltischen Staaten. Marburg, 1977. S. 119-120.

²³ Ibid. S. 71-72, 84-85,96.

²⁴ Архівы Беларускай Народнай Рэспублікі. Вільня; Менск, 1998. Т. 1.С. 228-231.

²⁵ Михалюк Д. Попытки добиться признания независимости ВНР в период Парижской конференции // Версальско-Вашингтонская система: возникновение, развитие, кризис, 1919-1939 гг. М., 2011. С. 171.

²⁶ Downar-Zapolski М. Les Bases de Г Etat de la Ruthen ie Blanche. Grodno, 1919. S. 4.

²⁷ Михалюк Д. Попытки добиться признания независимости ВНР... С. 176-177.

²⁸ Witt ram R. Geschichte der baltischen Deutschen. Stuttgart, 1939. S. iii.

²⁹ Engelhardt Е. v. Die Weißrussen und die Vielvölkerecke von Augu-stowo-Wystiten // Aus dem Nahen Osten. Berlin, 1940. S. 31-64.

³⁰ Engelhardt E. v. Die Weißrussische Sozialistische Sowjet-Republik. [Berlin], [1940]. Справочник без опознавательных знаков. Скорее всего, подготовлен Энгельгардтом для служебного пользования.

³¹ Сахараў С. П. Народная творчасць латгальскіх і ілукстэнскіх беларусаў. Рыга, 1940. С. 3.

³² Wcißruthcnischc Heimat-Lyrik von Maksim Bahdanovic. Übertragen von Eugen Freiherrn von Engelhardt. Hildesheim, 1949.

³³ Dokumentensammlung des Herder-Instituts (DSHI). 110 Engelhardt 68.

³⁴ Mende G. v. Die Völker der Sowjetunion. Reichenau, 1938. S. 55-62.

³⁵ FB Marburg. Schulungsbrief des Bundes Deutscher Osten zur weißrussischen Frage in Polen. [Königsberg], 1935. Bl. 5-6, 9.

³⁶ Publikationsstelle Berlin-Dahlem 1931-1945: Bestand R 153. Koblenz, 2003. S. 60, 104, 112,200-201.

³⁷ Conze Die weißrussische Frage in Polen. Berlin, 1938. S. 7.

³⁸ Scheiben P. Der Weg der Weißruthenen zur Weißruthenischen Sowjetrepublik// Jomsburg. 1940. Bd. 4. S. 194-195.

³⁹ Ibid. S. 195-196; Rhode G. Die Weissruthenen. S. 59-61.

⁴⁰ Ср. Bakatsch Р., Rusak V. Biełarus / Weißruthenien. Prag, 1939. S. 11; Engelhardt E. v. Weißruthenien... S. 238-246.

⁴¹  Harpe IV. v. Die Grundsätze der Nationalitätenpolitik Lenins. Berlin, 1941. S. 131-132, 147-148.

⁴² Ignatowskij V, Smolitsch A. Weißruthenen: Territorium, Bevölkerung, Wirtschaft, wichtigere historische Ereignisse; wirtschaftlicher Abriss Sowjetweißrutheniens und seine Bezirke. Dienstliche Übersetzung ausgeführt von W. von Harpe und M. Liebelt. Berlin, 1942.

⁴³ Bakatsch Р., Rusak V. Biełarus / Weißruthenien. S. 11.

⁴⁴ Engelhardt E. v. Weißruthenien... S. 12.

⁴⁵ Космач Г. А. Из истории берлинского центра белорусской политической эмиграции (весна 1939 — июнь 1941 гг.) // Европа во Второй мировой войне: история, уроки, современность. Витебск, 2005. С. 182-185. Любопытно, что из двух базовых немецких работ с одинаковым названием Weissruthenien, которые создавали дискурс восприятия Белоруссии в Германии как до 1945 г., так и во многом после, первая создавалась при непосредственном участии балтийца, а вторая была полностью написана выходцем с Балтики.

⁴⁶ Die Sowjet-Union: Raum und Völker. Berlin, [1942]. S. 90.

⁴⁷ Die Sowjet-Union: Gegebenheiten und Möglichkeiten des Ostraums. Berlin, 1943. S. 20.

⁴⁸ Engelhardt Е. v. Weißruthenien... S. 311.

⁴⁹ Ср.: Sowjet-Weißruthenien. Berlin, 1943; Советская Белоруссия. Минск, 1938.

⁵⁰ Gerlach Ch. Kalkulierte Morde... S. 57.

⁵¹ AbramćykN. Historyja Biełarusi u kartach. Berlin, 1942. S. 38, 49, 52.

 

Источники и литература

• Архівы Беларускай Народнай Рэспублікі. Т. 1. Вільня; Менск: Наша Ніва, 1998. 850 с.
• Викс Г «Мы» или «они»? Белорусы и официальная Россия, 1863— 1914 // Российская империя в зарубежной историографии / отв. ред. О. Леонтьева, М. Долбилов. М.: Новое издательство, 2005. С. 589-609.
• Космач Г. А. Из истории берлинского центра белорусской политической эмиграции (весна 1939 — июнь 1941 г.) // Европа во Второй мировой войне: история, уроки, современность. Витебск: Издательство Витебского гос. ун-та, 2005. С. 179-184.
• Михалюк Д. Попытки добиться признания независимости БНР в период Парижской конференции // Версальско-Вашингтонская система: возникновение, развитие, кризис, 1919-1939 гг. М.: Издательство ИВИ РАН, 2011. С. 169-179.
• Сахараў С. П. Народная творчасць латгальскіх і ілукстэнскіх беларусаў. Рыга: Latvijas Baltkrievu biedrlbas izdcvums, 1940. 160 c.
• Советская Белоруссия. Минск: ГИЗБЕЛ, 1938. 117 с.
• Станкевіч Я. Крыўя-Беларусь у мінуласці. Менск: Беларуская народная самапомач, 1942. 67 с.
• Шухардт Н. Г Возвращение домой с войны // На службе Отечества. Сан-Франциско: Изд-во Объединения Виленцев, 1963. С. 504-511.
• AbratnćykN. Historyja Biełarusi u kartach. Berlin: Vydańnie Bełaruskaha Kamitetu Samapomaćy, 1942. 62 s.
• Bakatsch P., Rusak V. Biełarus / Weißruthenien. Prag: Iskry Skaryny, 1939. 19 s.
• Bieder H. Białoruś w niemieckojęzycznych publikacjach w latach 1910— 1930 U Białorutcnistyka Białostocka. 2015. T. 7. S. 333-343.
• Brandt B. Geographischer Bilderatlas des polnisch-weißrussischen Grenzgebietes. Berlin: Gea, 1918. 124 s.
• Conze W. Die weißrussische Frage in Polen. Berlin: Bund Deutscher Osten, 1938. 12 s.
• Die Sowjet-Union: Gegebenheiten und Möglichkeiten des Ostraums. Berlin: Stollberg, 1943. 64 s.
• Die Sowjet-Union: Raum und Völker. Berlin: SS-Hauptamt/IV, [1942]. 91 s. Downar-Zapolski M. Les Bases de 1’Etat de la Ruthenie Blanche. Grodno, 1919. 24 p.
• Eckhardt J. v. Die Weißrussen//Osteuropäische Zukunft. 1918. № 15. S. 168-169.
• Engelhardt E. v. Die Weißrussen und die Vielvölkerecke von Augustowo-Wystiten // Aus dem Nahen Osten. Berlin: Institut für Grenz- und Auslandstudien, 1940. S. 31-64.
• Engelhardt E. v. Die Weißrussische Sozialistische Sowjet-Republik. [Berlin], [1940]. 75 s.
• Engelhardt E. v. Weißruthenien: Volk und Land. Berlin: Volk und Reich, 1943. 358 s.
• Findeisen H. Volkstumsverhältnisse der Weißruthenen. [Berlin]: Reichskommissar für die Festigung des Deutschen Volkstums, [1942]. 53 s.
• Gaigalat IV. Litauen: das besetzte Gebiet, sein Volk und dessen geistige Strömungen. Frankfurt/M.: FrankfurterVereinsdruckerei, 1917. 179 s.
• Gerlach Ch. Kalkulierte Morde. Die deutsche Wirtschafts- und Vernichtungspolitik in Weißrußland 1941-1944. Hamburg: Hamburger Ed., 1999. 1231 s.
• Harpe W. V. Die Grundsätze der Nationalitätenpolitik Lenins. Berlin: Publikationsstelle, 1941. 176 s.
• Ignatowskij И, Smolitsch A. Weißruthenen: Territorium, Bevölkerung, Wirtschaft, wichtigere historische Ereignisse; wirtschaftlicher Abriss Sowjet-weißrutheniens und seine Bezirke / dienstliche Übersetzung ausgeführt von W. von Harpe und M. Liebelt. Berlin: Publikationsstelle, 1942. 77 s.
• Lindner R. Historiker und Herrschaft: Nationsbildung und Geschichtspolitik in Weißrußland im 19. und 20. Jahrhundert. München: Oldenbourg, 1999. 536 s.
• Listowsky P. Neu-Ost. Unser Zukunftsgrenzgebiet um Ostpreussens Ostrand. Königsberg: Hartungsche Zeitung, 1917. 57 s.
• MendeG. v. Die Völker der Sowjetunion. Reichenau: Schneider, 1938. 124 s. Neumann-Frohnau J. Das Wirtschaftsleben der westrussischen Grenzländer. [Leipzig], 1915. 16 s.
• Orlowski H. Z modernizacją w tle. Wokół rodowodu nowoczesnych niemieckich wyobrażeń o Polsce i Polakach. Poznań: PTPN, 2002. 141 s.
• Paddock T Creating the Russian Peril: education, the public sphere, and national identity in imperial Germany, 1890-1914. Rochester (N.Y.): Camden House, 2010. 263 p.
• Publikationsstelle Berlin-Dahlem 1931-1945: Bestand R 153. Koblenz: Bundesarchiv, 2003. 334 s.
• Revelstein Н. v. Die Not der Fremdvölker unter dem russischen Joche. Berlin: Reimer, 1916. 100 s.
• Rhode G. Die Weissruthenen // Jahrbuch des Osteuropa-Instituts zu Breslau. 1941. Bd. 2. S. 52-77.
• Scheibert P. Der Weg der Weißruthenen zur Weißruthenischen Sowjetrepublik//Jomsburg. 1940. Bd. 4. S. 191-196.
• Sowjet-Weißruthenien. Berlin: Publikationsstelle, 1943. 79 s.
• Tagung deutscher wissenschaftlicher Ost- und Südostinstitute. Breslau: Nischkowsky, [1942]. 133 s.
• Taube A. v. Von Brest-Litovsk bis Libau. Die baltisch-deutsche Führungsschicht und die Mächte in den Jahren 1918/19 // Von den baltischen Provinzen zu den baltischen Staaten. Marburg: Herder-Institut, 1977. S. 70-236.
• Vom Generalplan Ost zum Generalsiedlungsplan. München: Saur, 1994. 576 s.
• Wasilewski L. Die Ostprovinzen des alten Polenreichs. Krakau: Zentral Verlagsbureau des Polnischen Obersten Nationalkomitees, 1916. 364 s.
• Wasilewski L. Kresy Wschodnie. Warszawa; Kraków: Tow. Wydawnicze, 1917. 68 s.
• Weißruthenien: Land, Bewohner, Geschichte, Volkswirtschaft, Kultur, Dichtung / hrsg. V. W. Jäger. Berlin: Curtius, 1919. 144 p.
• Weißruthenische Heimat-Lyrik von Maksim Bahdanovic / übertragen von Eugen Freiherrn von Engelhardt. Hildesheim: Lax, 1949. 13 s.
• Westrussland in seiner Bedeutung für die Entwicklung Mitteleuropas. Leipzig: Teubner, 1917. 296 s.
• Wittram R. Geschichte der baltischen Deutschen. Stuttgart: Kohlhammer, 1939. 245 s.
• Zoch W. Neuordnung im Osten. Berlin: Deutsche Landbuchhandlung, 1939. 161 s.