Одним из популярных направлений современных исторических и политологических, исследований является изучение национализма. Однако интерпретация фактического материала во многом зависит не только от теоретических представлений специалистов о сущности феномена национального и генезиса нации, но и от их политических пристрастий. В своей работе «Куда идут «нации» и «национализм»?» американский антрополог К. Вердери сформулировала одно из теоретических положений  исследований национализма о том, что «следует рассматривать нацию как символ, а всякий данный национализм - как  имеющий множество значений, выдвигаемых в качестве альтернатив и оспариваемых различными группами, которые маневрируют, пытаясь застолбить свое право на определение символа и его легитимирующие воздействия» [1].

Одним из популярных направлений современных исторических и политологических, исследований является изучение национализма. Однако интерпретация фактического материала во многом зависит не только от теоретических представлений специалистов о сущности феномена национального и генезиса нации, но и от их политических пристрастий. В своей работе «Куда идут «нации» и «национализм»?» американский антрополог К. Вердери сформулировала одно из теоретических положений  исследований национализма о том, что «следует рассматривать нацию как символ, а всякий данный национализм - как  имеющий множество значений, выдвигаемых в качестве альтернатив и оспариваемых различными группами, которые маневрируют, пытаясь застолбить свое право на определение символа и его легитимирующие воздействия» [1].

Развивая данный тезис, российский историк А.И. Миллер отмечает «необходимость ситуационного и коммуникативного подхода к изучению» [2, с. 19] национализма, поскольку ни один из них «не существует вне противостояния другому, а иногда и ряду других национализмов» [2, с. 18]. В этой связи, по его мнению, наиболее перспективными становятся «анализ и классификация не отдельно взятых национализмов, но структур взаимодействия различных национализмов» [2, с. 19] по самым разным параметрам: от концепций нации и версий исторического прошлого до политических технологий.

Применение этого подхода к истории белорусского национального движения позволяет рассматривать формирование белорусской идентичности в XIX – начале XX вв. как конфликт интерпретаций, в котором каждый вариант имел свое право на существование и рассматривается как белорусский. Это позволяет избежать идеологизации  проблемы, при которой один из участников национального обсуждения  признается заведомо единственным и правильным выразителем национальных ценностей. В частности, в белорусской историографии до последнего времени доминирует точка зрения, согласно которой лишь основатели партии Белорусская социалистическая громада (БСГ) и сотрудники газеты «Нашей нiвы», сторонники БНР или учредители БССР имеют монопольное право на причастность к белорусскому национальному движению. В свою очередь белорусская консервативная интеллигенция православного вероисповедания, получившая в историографии название «западнорусов», изображается как социальный слой, не выражающий «национально-белорусских позиций» [3, с. 4].

Вместе с тем применение приведенных выше положений к белорусскому материалу позволяет рассматривать белорусское национальное движение в редакции БСГ и их последователей лишь как один из вариантов национального движения, который сформировался в противоборстве с «западнорусизмом» в конце XIX – начале XX вв. В контексте этой же методологии «западнорусизм», несмотря на неприятие идеи отдельной белорусской нации, тоже является версией белорусского национального движения.

Среди западнорусской интеллигенции белорусская идентичность понималась как элемент в системе отношений между великорусами, малорусами и белорусами, образующими единый русский народ (большую русскую нацию). Следует отметить, что понятие «русский» в XVIII – начале XX вв. в официальных документах, художественной литературе, периодической печати в большинстве случаев не сводилось к значению сугубо «великорусский», а объединяло все  восточнославянское население Российской империи. В этом отношении показательными являются взгляды высших должностных лиц Российской империи. Так, в воспоминаниях министра народного просвещения графа И.И. Толстого (1905-1906) отмечается, что во внутренней политике правительства в Северо-Западном крае не было и «нет обрусительных стремлений, старания уничтожить по мере сил саму народность и особую культуру, так как обрусивать русских, хотя бы и «малых» или «белых», само собою нелепо, мешать восстановлению никогда, в сущности, не бывших самостоятельными государствами нельзя, а о каком бы то ни было различии в гражданских и иных правах между великорусом и малороссом и белорусом никогда и разговора не было» [4, с. 120]. Белорусская православная (западнорусская – А.К.) интеллигенция, именуя себя в зависимости от контекста русскими или белорусами, рассматривала эти слова как синонимы, члены одного смыслового ряда, однако, как правило,  не отождествляла понятие «русский» исключительно с «великорусом». Неслучайно славянофильство пользовалось среди западнорусских деятелей популярностью. В частности, М.О. Коялович писал, что в «славянофильской теории находили себе уютное место особенности малороссийской, белорусской жизни», которые являлись проявлением «самобытных местных и племенных особенностей русского народа» [5, с. 314]. Вместе с тем, сталкиваясь с непониманием или пренебрежением белорусскими интересами со стороны выходцев из великорусских губерний, западнорусская  интеллигенция активно критиковала такое отношение. В отдельных случаях  ее представители даже отказывались  «признавать … русскими» [6, с. 373]  уроженцев центральных губерний Российской империи, если они не поддерживали борьбы с полонизацией белорусского крестьянства.

В белорусской историографии, сформировавшейся в советский период, в силу разных причин отрицалось существование этой русской национальной общности, а термин «русский» стал синонимом слова «великорусский». В таком случае, рассматривая западнорусизм, мы имеем дело не с великорусскими националистами или местными «ренегатами» (по терминологии членов БСГ), которые стремились бы к ликвидации самобытного этнокультурного облика и ассимиляции белоруса, но с белорусским национальным движением, которое активно утверждает белорусские интересы в контексте символа «большой русской нации», «общерусской нации», «русского народа». В свою очередь необходимо оговорить правомерность использования термина «национальное движение». Согласно классификации М. Хроха любое национальное движение включает в себя три основных компонента. Во-первых, стремится к созданию «завершенной социальной структуры, пронизывающей всю этническую группу и включающей образованные элиты, классы чиновников и предпринимателей» [7]. Во-вторых, его участники борются за «обретение гражданских прав и политического самоуправления - сначала в форме автономии, а в конечном счете (обычно это происходило довольно поздно, когда (319) становилось уже настоятельной потребностью) и независимости» [7]. Наконец, в-третьих, участники национального движения требуют развития «национальной культуры, основанной на местном языке и его нормальном использовании в образовании, управлении и экономической жизни» [7].

Если проанализировать западнорусскую публицистику, то бросается в глаза констатация отсутствия белорусской национальной элиты. Все авторы пишут о народе, то есть крестьянстве, которое в результате пребывания в составе Речи Посполитой лишилось собственного дворянства (главного элитарного слоя в XIX в.), не выделило торгово-промышленных кругов. По М.О. Кояловичу, историю белорусского народа можно охарактеризовать как поиск собственной «русской, православной аристократии» [8, с. 10]. Такое положение, то есть отсутствие высших сословий, завершающих социальную структуру белорусского населения, практически все западнорусы рассматривали как национальную катастрофу. Полной денационализации белорусского крестьянства не произошло только благодаря тому, что в белорусских губерниях православные священники образуют «единственное на территории западных наших губерний уцелевшее от древних веков интеллигентное русское сословие, крепкое  земле» [9, c. 6]. Неслучайно западнорусская интеллигенция в значительной степени формировалась из среды белорусского православного духовенства или испытала на себе влияние Русской Православной Церкви.

Поскольку на белорусов распространялись в полном объеме все права подданных Российской империи, то для белорусской православной интеллигенции была актуальна идея не обретения, но реализации этих прав в экономической, культурной области в условиях конкуренции или монополии  других этнических групп Северо-Западного края (поляков, евреев). Это обусловило то, что среди западнорусов идея о необходимости политической автономии белорусских земель не пользовалась и тенью популярности, поскольку российская имперская государственность рассматривалась как единственный покровитель и защитник в условиях постоянной борьбы с польским национализмом. Они полагали, что предоставленная сама себе западная Россия (в особенности Белоруссия) не сможет выдержать давления со стороны Польши и ее неизбежно постигнет участь Великого княжества Литовского, то есть ей грозит инкорпорация в состав польского государства. Однако это не означает, что белорусскую консервативную интеллигенцию не интересовала возможность участия белорусского крестьянства, православного духовенства в политической жизни региона. В местной периодической печати консервативные публицисты активно боролись за продвижение собственных кандидатов в депутаты Государственной думы, требовали предоставления преимуществ для православного населения в период введения земских учреждений в белорусских губерниях в 1911 г. В Северо-Западном крае значительной популярностью пользовались монархические политические партии и организации, развивалась сеть православных братств.

Гораздо больше затруднений возникает при рассмотрении вопроса о борьбе за национальную культуру и обучение на местном языке. Самым распространенным обвинением в адрес западнорусской интеллигенции является отсутствие интереса к созданию отдельного литературного языка на базе белорусских диалектов и отрицательное отношение к первым опытам создания литературного белорусского языка авторским кругом газеты «Наша нiва». Действительно белорусская консервативная интеллигенция ориентировалась на русский литературный язык, однако такая позиция обусловливалась не ассимиляторскими соображениями, но развернутой системой филологических аргументов: от указания на то, что западнорусский (старобелорусский) язык XVI – XVII вв. оказал существенное влияние на формирующийся русский литературный язык до опасения того, что отказ от русского языка закроет для белорусов мир «высокой культуры» [10, с. 158-163]. Кроме того, сами белорусские сепаратисты (А. Цвикевич) признавали, что в основе неприятия белорусского литературного языка западнорусами находилось не пренебрежение «мовой» как таковой, но политическое опасение использования ее для обоснования сепаратизма.  В области национальной культуры достаточно сослаться на то, что западнорусской интеллигенцией была проделана колоссальная работа по изучению белорусской истории, этнографии, языка; сформировалась первая историческая школа [11, с. 385-395],  а имена отдельных белорусских ученых обрели общеимперскую известность (М.О. Коялович, Е.Ф. Карский, А.С. Будилович).  Политическая деятельность западнорусов была направлена на борьбу с полонизацией белорусского крестьянства, что, по нашему мнению, являлось формой борьбы за национальную культуру.

Таким образом, западнорусизм, по нашему мнению, является одним из ключевых вариантов белорусского национального движения. Деятельность же членов БСГ и их последователей следует рассматривать лишь в качестве одной из разновидностей символа белорусской нации. В этом случае процесс формирования белорусской идентичности в XIX – начале XX вв. предстает как конфликт между интерпретацией, утверждаемой приверженной общерусскому единству белорусской православной интеллигенцией, и версией «национального» проекта, сформулированной среди белорусских революционных организаций и партий.

1. Вердери К. Куда идут «нация» и «национализм»? // http: // www.politizdat.ru

2. Миллер А.И. «Украинский вопрос» в политике властей и русском общественном мнении (вторая половина XIX в.). – СПб.: Алетейя, 2000. – 260 с.

3. Сташкевич Н. Козляков В. Исторический путь белорусского народа // Беларуская думка. 2003. № 10. – С. 3-13.

4. Толстой И.И. Воспоминания министра народного просвещения графа И.И. Толстого. – М.: «Греко-латинский кабинет» Ю.А. Шичалина, 1997. – 334 с.

5. Коялович М.О. История русского самосознания по историческим памятникам и научным сочинениям. – Мн.: Лучи Софии, 1997. – 688 с.

6. Балванович Я. Что такое русское общество в Северо-Западном крае? // Сборник статей разъясняющих польское дело по отношению к западной России. – Вильно: Тип. А.Г. Сыркина, 1887. – Вып. II. – С. 369–374.

7. Хрох М. От национальных движений к полностью сформировавшейся нации: процесс строительства наций в Европе // http: // www.politizdat.ru

8. Коялович М.О.  Лекции по истории Западной России // День. - 1864. - № 14. –  С. 8-12.

9. Жукович П.Н. Об участии западно-русского духовенства в земских учреждениях // Вестник Виленско Свято-Духовского братства. - 1910. - № 1. -  С. 4-7.

10. Киселев А.А. Проблема белорусского литературного языка и западнорусизм в начале XX века // Славянскi свет: мiнулае i сучаснае: Матэрыялы Рэсп. навук. канф., 26 сакавiка 2004 г.; Рэдкал.: А.П. Жытко (гал. рэд.) i iнш. – Мн.: БДПУ, 2004. – Ч. 1. – С. 158–163.

11. Теплова В.А. М.О. Коялович и русская православная историография // Коялович М.О. История воссоединения западнорусских униатов старых времен. – Мн.: Лучи Софии, 1999. – 400 с.

Кандидат исторических наук Александр Киселев