Школьные учебники истории, особенно истории отечественной, являются не только источником знаний о прошлом своей страны, но ещё и средством идеологического воспитания подрастающего поколения. В учебниках формируется гордость за успехи своей страны или своего народа в прошлом, акцентируется внимание на трагедиях, призванных стать национальными, а также определяется отношение к соседним государствам и их населению или к другим частям того государства, в составе которого ранее были территории, ставшие впоследствии независимыми.

Образ России в белорусских школьных учебниках истории присутствует постоянно. Географическое положение современных стран, а также историческое развитие этого региона не даёт возможности вычеркнуть Россию из курса белорусской истории. Территория современной Белоруссии была частью России или частью других государств, граничащих с Россией. Особенный интерес представляет история белорусских земель в составе Российской империи в конце XVIII – начале ХХ в. В Белоруссии этому периоду посвящено изучение истории в 9 классе средней школы. В центре моего внимания[1] находится новый учебник по истории Белоруссии за 9 класс, вышедший в 2011 г[2] и используемый в школах на момент написания статьи (т.е. на 2013 г.).

С конца XVIII в. белорусские земли вошли в состав Российской империи и, как замечают авторы нового учебника «возникли новые условия для формирования белорусского этноса, развития экономики и культуры Белоруссии». Российская администрация не старалась вести жёсткую политику на вновь присоединённых землях. «Российские власти допускали компромиссы в своей политике на присоединённых землях, чтобы получить лояльность новых подданных империи». «В качестве законодательства в судебной сфере продолжал действовать Статут Великого княжества Литовского 1588 г.»[3].

В то же время авторы учебника критикуют российскую администрацию за то, что местные жители (хотя они и работали в чиновничьем аппарате) не имели возможности занимать высокие должности губернаторов и генерал-губернаторов, которые «занимали только чиновники, верой и правдой служившие самодержавию». В этом выражался «антинациональный» характер политики российской администрации. Интересно было бы спросить у авторов, а назначать чиновников нелояльных правительству – это нормально? У империи был элементарный инстинкт самосохранения. Зачем назначать на ответственные должности местных поляков, если они в своей массе поддерживали все антироссийские выступления? Если бы имперская власть на высшие должности приводила антироссийски настроенных местных магнатов, то тогда можно было бы ставить вопрос о дееспособности высшей власти в империи. Эта нормальная для государства логика поведения властей в учебнике вообще не упоминается.

Ещё один упрёк в адрес российской имперской власти связан с тем, что «в Белоруссии отменялось магдебургское право»[4]. На самом деле, магдебургское право российской властью было отменено лишь в городах, которые раньше были частновладельческими или являлись центрами воеводств. Во всех остальных городах магдебургское право было отменено еще во время Речи Посполитой[5]. Однако в учебнике об этом факте скромно умалчивается.

Белорусская культура в Российской империи, если судить по учебнику, переживала трудные времена. Она развивалась в условиях, когда «отрицались самобытность и отличительность белорусского народа. Царское правительство считало белорусский язык диалектом русского языка»[6]. Это традиционный упрёк по отношению к России. Однако ни один белорусский исследователь не поднимает вопрос об отношении к белорусской культуре других народов. Кто в это время вообще признавал белорусов как отдельный народ? Таких стран не было. Ни российская, ни зарубежная наука того времени не видела в белорусах отдельного народа, а в белорусском языке самостоятельного языка. Критика России в этом отношении – дань интеллектуальным конструкциям белорусских националистов конца XIX – начала ХХ в. Их взгляды были восприняты советской историографией, которая видела в Российской империи «тюрьму народов», а после распада СССР, эти утверждения продолжили навязывать на уровне догм, не требующих доказательств. Кстати, и до описываемого периода никто не ставил вопрос о самостоятельности белорусского народа, хотя обвинения в этом получает лишь Россия.

Также цинично, по мнению авторов учебника, российские власти относились и к простому народу. «Белорусские крестьяне, как и другие податные сословия, интересовали власти Российской империи в первую очередь с точки зрения пополнения доходов казны»[7], – утверждают авторы учебника, не учитывая, что такое отношение было характерно и для политики бывшей Польши, которая воспринимается некоторыми белорусскими учёными чуть ли не белорусским государством.

Особый интерес представляет параграф «Белоруссия в период войны 1812 г»[8]. Понятие «Отечественная война 1812 г.» не упоминается[9]. Война представляется как борьба великорусов и французов, хотя авторы не обходят вниманием героев войны, так или иначе связанных с Белоруссией. Пафосно описывается гибель генерала Кульнева, чье имение находилось в Витебской губернии: «Последним усилием генерал завернулся в шинель простого солдата, потому что пожелал умереть как простой рядовой великой российской армии»[10]. Не обходятся без внимания и мужество русских солдат под Бородино и в битве под Салтановкой[11].

В связи с войной 1812 г. следует отметить еще один характерный для белорусской идеологической риторики мотив. Это мотив о партизанах, образ которых особенно после Второй мировой войны стал символом народного сопротивления и позитивно воспринимается большинством населения Белоруссии. Каждый советский школьник, изучая историю, читал о партизанском движении 1812 г. Однако в новом учебнике истории оказалось, что партизанских отрядов в 1812 г. не существовало. Вместо них появились организованные с целью защиты имущества «отряды самообороны»[12]. Белорусским крестьянам полностью отказано в каких-либо иных причинах сопротивления нашествию, кроме как заботой сохранения собственного имущества. В Белоруссии, по мнению авторов учебника, не было партизанских действий. Естественно, что жители территорий, недавно вошедших в состав Российской империи, были настроены менее патриотично, т.к. у них общегосударственный патриотизм только начинал формироваться. Следует отметить, что и летучие партизанские отряды русской армии называются «небольшими войсковыми отрядами»[13]. Это мнение хорошо согласуется с современной государственной риторикой празднования в 2012 г. в Белоруссии двухсотлетия не «отечественной», а «французско-русской» войны. Вместе с тем, если белорусские крестьяне были подданными Российской империи, а в Российской империи война стала отечественной, то почему такое определение не может касаться и жителей белорусско-литовских губерний? Тем более, что авторы учебника заявляют, что «в победу России в войне 1812 г. внесли вклад и солдаты-рекруты из белорусских губерний». И что интересно, что большинство этих рекрутов прославились в Бородинском сражении[14].

В этом же параграфе упоминаются предвоенные проекты автономии для бывших польских территорий. В учебнике приводятся цитаты из этих проектов, которые отражают отношение польской элиты к утраченной Речи Посполитой. Так, в записке М.К. Огиньского, поданной Александру I, говорится: «Часть Польши, присоединённая к Российской империи, составляла когда-то отдельное самостоятельное владение – Литву» и «если бы со времени присоединения к России забранных польских земель была создана одна провинция, сохранено имя Литва»[15]. Таким образом, Огиньский пишет, что к России в конце XVIII в. была присоединена часть Польши, но не земли Великого княжества Литовского. Польская элита не говорила о федеративном государстве, каким была Речь Посполитая. Вместе с тем в настоящее время в массовом сознании укореняется миф о том, что местная «белорусская» шляхта помнила некие свои литвинские корни и противопоставляла себя Польше.

После войны 1812 г. в литовско-белорусских губерниях появились тайные патриотические молодежные общества. По учебнику не просто понять, шла ли речь о польских или белорусских патриотах. Авторы весьма корректно и расплывчато заявляют, что члены обществ действовали на пользу «Отечеству»[16]. Совершенно непонятно, что именно понимается под «Отечеством». Если бы в заявлениях тайных обществ и что-то говорилось о Белоруссии, то эти цитаты давно были стали бы известны, однако поскольку общества были польскими, то их деятельность скромно обозначают как «пользу для Отечества». В вопросах к параграфу есть и такой: «Можно ли считать филоматов патриотами своего Отечества?»[17]. Вряд ли современный школьник сможет понять современные споры об идентификации и самосознании шляхты, поэтому «Отечество» выступает здесь как синоним Белоруссии. В приведенных в конце учебника вопросах авторы опять возвращаются к тайным обществам 20‑х гг. XIX в. В частности, один из вопросов звучит так: «Докажите, что участникам обществ филоматов и филаретов было присуще чувство литвинского патриотизма»[18]. В настоящее время «литвинство» является новой искусственно сконструированной формой идентичности отдельных лиц. Использовавшийся ранее политоним «литвины», по мнению некоторых белорусских самопровозглашённых историков, является этнонимом[19].

Для белорусской историографии большую проблему представляют польские восстания XIX в. Польское восстание 1830 – 1831 гг. в начале 1990‑х гг. пытались объявить белорусским выступлением против русского владычества, но с течением времени белорусские историки стали относиться к восстанию более объективно. В анализируемом учебнике оно названо «восстанием 1830 – 1831 гг. в Польше Литве и Белоруссии». В учебнике указывается, что крестьяне и мещане присоединялись к повстанцам под принуждением, а один из лозунгов восстания был «за Польшу, за наше Отечество»[20]. Повстанцы также выдвигали и другие лозунги, которые в большей мере отвечали чаяниям белорусского населения. Это программа «государственности своего края» и давно наболевший крестьянский вопрос[21]. На самом деле повстанцы стремились возродить Польшу, поэтому ни о какой «государственности своего края» речи не шло. Учебник стремиться навязать школьникам мысль о том, что белорусские крестьяне якобы были готовы воевать за белорусскую государственность на протяжении всей истории. Однако белорусских крестьян не волновал национальный вопрос. Так, даже в 1917 г. некоторые из них весьма агрессивно выступал против тех, кто называл их белорусами[22].

Одним из предводителей восстания 1830 – 1831 гг. был «проводник польской Демократии» Иоахим Лелевель. Он призывал к освобождению крестьян и его идеи находили много сторонников[23]. Одним из них стал помещик М. Волович. Он был участником восстания 1830 – 1831 гг., бежал во Францию, но затем тайно вернулся в Россию, создал из крестьян своей деревни небольшой отряд, «который вёл партизанские действия в Слонимско-Новогрудском округе»[24]. Любопытно отметить, что отряд, который боролся против российских властей, по мнению авторов учебника, вел партизанские действия, а отряды, которые в 1812 г. боролись с французами, защищали своё имущество, но партизанских действий не вели.

Авторы учебника некоторое внимание уделили церковной истории, в том числе ликвидации униатской церкви. Она была ликвидирована в 1839 г. и прихожане униатской церкви вернулись в православие. При отмене унии, по мнению авторов, «были утрачены многие старые книги, иконы, скульптуры и др. Верующие имели трудности с привыканием к новым иконостасам, русским молитвенным книгам, пониманием языка присланных из России священников»[25]. Обратим внимание, что западные губернии не воспринимаются авторами учебника как часть Российской империи, поскольку указывается, что священники присланы из России. Но на момент описываемых событий эта территория также являлась Россией. Следует отметить, что за два десятилетия до отмены унии униатское руководство уже стало постепенно ориентироваться на православные обряды и книги[26], поэтому привыкание бывших униатов к православным обрядам было не таким уж болезненным, как хочется авторам учебника.

В параграфе о культуре первой половины XIX в. Адам Мицкевич, Владислав Сырокомля, Игнат Домейко указаны как польско-белорусские культурные деятели. У людей подобного плана, по мнению авторов учебника, «жило, хоть часто и подсознательное, чувство исторической отдельности, любви к Отечеству – литвинский патриотизм»[27]. Что касается литвинского патриотизма как чувства исторического эксклюзивизма, то его весьма точно описал академик Е.Ф. Карский: «..этот патриотизм был “белорусский”, но сущность его была польская. Он был белорусский по любви к территориальной родине и её пейзажной и бытовой обстановке, но вся жизнь белорусского народа понималась с чисто польской точки зрения: этот народ играл только служебную роль; его бытовое содержание, его поэзия не могли ожидать какого-нибудь собственного самостоятельного развития и должны были только послужить к обогащению польской литературы и поэзии, как самый народ должен был питать польскую национальность, в которой он считался»[28].

Параграфы о второй половине XIX в. посвящены реформам Александра II и Польскому восстанию 1863 – 1864 гг. Многие белорусские исследователи видят в восстании 1863 – 1864 гг. не только польское, но и белорусское национальное движение, а одного из руководителей повстанцев – Константина Калиновского воспринимают как белорусского национального героя[29]. Калиновского авторы учебника называют несвойственным ему, но укоренившимся в последние годы именем Кастусь. В реальности же это имя он получил только в 1920‑е гг.

Восстание 1863 – 1864 гг., по мнению авторов учебника, было направлено «против самодержавия, сословного и национального неравенства», его целью было «возрождение государственности на землях бывшей Речи Посполитой»[30]. Но при этом нужно учитывать, что повстанцы стремились возродить не условную, а именно польскую государственность. Также в корректировке нуждается мнение о том, что все повстанцы стремились к ликвидации сословного и национального неравенства. Как известно, лидеры восстания принадлежали к разным политическим лагерям. Лишь часть повстанческих лидеров была подвержена социалистическому влиянию, остальные же призывали возродить Польшу без использования в пропаганде социальной риторики.

Авторы учебника следуют за серьёзно укоренившимся стереотипом о том, что в Польше восстали поляки, а в Литве и Белоруссии – литовцы и белорусы. Вместе с тем национальные требования восставших на всей территории распространения восстания (т.е. на землях современных Польши, Литвы, Белоруссии и части Украины) отвечали лишь польским интересам и ничего не говорили о белорусах. А повстанцы по убеждениям и самосознанию являлись именно поляками, но никак не белорусами или литвинами.

Достаточно корректно в учебнике говорится об участии в восстании крестьян. Чуть ранее утверждалось, что белорусские крестьяне массово шли за своим вождём Калиновским. Однако, на самом деле восстание сохраняло шляхетский характер. Крестьяне обычно забирались в отряды силой. Но часть из них действительно вступала в отряды повстанцев добровольно. Это, как правило, были государственные крестьяне. Авторы объясняют, что государственные крестьяне были недовольны реформами 1860‑х гг., поэтому, даже, получив свободу, они приняли активное участие в польском восстании[31]. Это еще раз подтверждает то, что у повстанцев Северо-Западного края не было никакой самостоятельной национальной белорусской или литвинской программы, а участие в восстании крестьян часто имело только экономическую подоплёку.

В вопросах к параграфу авторы просят выяснить, в чём заключалось духовное завещание Калиновского белорусскому народу?[32] «Духовным завещанием» называют «написанные Калиновским в тюрьме и тайно переданные на свободу «Письма из-под виселицы», в которых Калиновский обращается к «мужицкому народу», т.е. крестьянам. В преимущественно социальных призывах отсутствуют национальные мотивы. В учебнике не упоминается, что Калиновский написал еще и «Письмо Яськи к мужикам земли польской», в котором прямо заявил: «Мы, что живём на земле Польской, что едим хлеб Польский, мы, Поляки из веков вечных»[33]. Если приводить реальные цитаты участников восстания, тогда придётся признать, что абсолютно ничего, касающегося самостоятельности белорусов, повстанцы не провозглашали.

Также странным представляется расположение событий европейской, белорусской и русской истории в синхронической таблице. В таблице три столбца, в первом указаны события, которые происходили в Европе, т.е. на запад от границ Российской империи. Во втором столбце – события, происходившие на землях Белоруссии, а в третьем – в России. То, что тогдашняя Белоруссия являлась частью России, авторов не смущает. В результате такого деления таблицы встречается странная расстановка исторических событий. В частности, восстание 1830 – 1831 гг. указано в первом и втором столбцах, т.е. школьник понимает, что оно происходило в Европе и Белоруссии. В третьем столбце событие не указано, т.е. в России этого восстания не было[34]. Точно также расположена информация и о восстании и 1863 – 1864 гг.[35] Но в первом абзаце первого параграфа этого учебника сказано, что после 1795 г. «белорусские земли […] оказались в составе Российского государства»[36]. Этот факт уже заставляет задуматься, почему оба восстания были в Белоруссии, но их не было в России, если Белоруссия в то время входила в состав России. Также встаёт ещё один вопрос. Как пишут авторы учебника, восстание 1830 – 1831 гг. было направлено «против российского самодержавия»[37], восстание 1863 – 1864 гг. – «против самодержавия»[38], т.е. против власти российского императора. По синхронической таблице учебника получается, что восстание против российского монарха происходило не в России. Это как-то странно отдаёт неким постмодерном. Может быть в синхронической таблице в третьем столбце имеется в виду Россия в границах Российской Федерации? По логике вещей это предложение так же стоит отвергнуть. Ведь в столбце, посвящённом событиям в России, упоминается Крымская война[39], которая протекала в основном в Крыму (что следует из названия войны). А Крым с 1954 г. не является частью России. В итоге остаётся непонятным, по какому принципу в третий столбец синхронической таблицы не попал ряд событий, на территории России происходивший. Ответ угадывается определённо – события, которые происходили в основном в Северо-Западном крае Российской империи, не воспринимаются как общероссийские.

Странные географические представления в учебнике не исчерпываются упоминанием польских восстаний. Если внимательно рассмотреть ту же синхроническую таблицу, можно найти ещё примеры оригинальных географических познаний, предлагаемых школьникам. В частности, Во втором столбце, т.е. в том, где перечисляются события, произошедшие в Белоруссии, под 1884 г. указано: «Создание белорусскими студентами-народниками группы ”Гомон”». В столбце, в котором описываются события, произошедшие в России, этой информации нет[40]. Обратимся к тексту этого же учебника: «Студенты – уроженцы Белоруссии создали в 1884 г. в Петербурге группу “Гомон”»[41]. Т.е. по логике авторов, Петербург не находится в России, но находится в Белоруссии? Иначе как объяснить такое расположение информации в таблице.

Одним из самых идеологизированных вопросов любого учебника истории, написанного в локальном постсоветском государстве, является проблема становления нации и национального самоопределения. Не обошло это стороной и белорусские учебники. Так, в рецензируемом учебнике написано, что «в условиях многоэтничной России особую остроту приобрёл национальный вопрос о реализации права народов на свободное, добровольное этническое, государственное, культурное самоопределение. Национальная интеллигенция стремилась пробудить самосознание белорусов и выработать национальную идею – представления, в которых народ отражает своё понимание себя как общности людей (нации) и смысла своего исторического существования»[42]. Таким образом, авторы разделяют как примордиалистские, так и конструктивистские представления о складывании нации.

Ещё с советских времён в исторической науке было выдвинуто мнение о том, что в Российской империи назревали национальные вопросы, и почти у каждого большого народа созревало национальное самосознание. Как показал В.А. Тишков, в дореволюционной России только два национализма – польский и финский – могли претендовать на самостоятельность[43]. Об остальных «национализмах» он пишет: «“Национальные движения„ в империи Романовых были маргинальной формой культурных и социально-политических манифестаций, крайне редко облекаемых в риторику национализма, а тем более в его сепаратистской форме»[44]. Таким образом, местные попытки возвести региональную самобытность в ранг субъекта политики В.А. Тишков не считает даже заявкой на национализм. Что же касается конкретно белорусской проблематики, она лишь подтверждает слова российского этнографа[45].

В советской историографии белорусский национализм, переименованный самими националистами в «белорусское национальное движение», рассматривался как явление не только позитивное, но и поддерживаемое абсолютным большинством белорусского населения. Альтернативой белорусскому национализму был западнорусизм – идеология, согласно которой белорусы являются частью большого русского народа, но имеют культурно-региональные отличия. Реально западнорусистских взглядов придерживалось большинство белорусского населения дореволюционной России. Авторы учебника весьма корректно рассказывают о западнорусизме. Однако силу влияния его идей на общество учебник скромно обходит молчанием. Наоборот, авторы стараются показать, что появившееся в первой половине XIX в. белорусоведение было антизападнорусистским и опровергало западнорусскую идеологию. Так, в 1860–е – 1910–е гг. были собраны фольклорные материалы, которые якобы «наперекор официальным установкам царского правительства подтвердили факт существования самостоятельного белорусского этноса»[46]. В гуманитарных исследованиях на этих землях превалировало белорусоведческое направление, представленное такими авторами, как Павел Шейн, Евдоким Романов, Евфимий Карский и Митрофан Довнар-Запольский[47]. Если вспомнить, что ранее в этом же учебнике указывалось, что белорусоведение и западнорусизм представляли противоположные точки зрения, то надо признать, что из четырёх перечисленных белорусоведов первые трое принадлежали к западнорусскому направлению, а Довнар-Запольский стал на позиции признания самостоятельности белорусского этноса далеко не сразу. Таким образом, современным исследователям стоило бы признать, что белорусоведение появилось среди тех, кто не считал белорусов самостоятельным народом.

Особенно интересным является пассаж о белорусоведческой деятельности академика Е.Ф. Карского. Как пишут авторы учебника, «Карский показал самостоятельность белорусского языка в семье других славянских языков, обозначил территориальные границы его распространения и создал соответствующую карту. Исследователь научно обосновал национальную самобытность белорусов как самостоятельного славянского народа, который создал свою богатую и оригинальную культуру и имеет древние традиции. Исследование Е. Карского стало настоящей “энциклопедией белорусоведения”». В другом месте сообщается, что Карский изначально был «неправильного» мнения о белорусах и белорусском языке, считая белорусов частью русского народа, а их язык – наречием, но впоследствии будущий академик исправился: «Влияние западнорусизма испытали и некоторые белорусские ученые и деятели культуры. Например, уроженец Гродненщины, основатель белорусского научного языкознания и литературоведения Евфимий Фёдорович Карский изначально рассматривал белорусскую общность как “ветвь русского народа”, а белорусский язык – как “западнорусскую ветвь среднерусских говоров”. Он считал, что обучение белорусскому языку не должно идти далее начальной школы, среднее высшее образование и наука могут обеспечиваться через “общерусский язык”. В дальнейшем Я. Карский обосновал самобытность белорусов как самостоятельного славянского народа, осветил важнейшие этапы белорусского языка, его специфические особенности»[48]. Однако, если непосредственно обратиться к трудам Карского, то мы не увидим в нем такой перемены. Академик Карский до конца жизни в 1931 г. не считал белорусов отдельным народом, а белорусскую речь отдельным языком. Это можно проверить по его текстам, например, по классическому трёхтомному труду «Белорусы»[49], а также по отношению к нему белорусских писателей в конце 20-х гг. ХХ в.[50] Миф о том, что Карский доказал самостоятельность как белорусского народа, так и белорусского языка до сих пор сохраняется даже в исследовательской среде[51]. Тем не менее, несмотря на то, что белорусоведение создали и развили исследователи, не признававшие самостоятельности белорусов и стоявшие в основном на западнорусистских позициях, в учебнике постоянно предпринимаются попытки отделить и противопоставить западнорусизм и белорусоведение. В частности, один из вопросов, на которые школьники должны дать ответ, звучит так: «В чём сущность взглядов приверженцев западнорусизма? Сравните эти взгляды с белорусоведением?»[52]. Уже по факту противопоставления белорусоведения и западнорусизма подчёркивается то, что эти два понятия не могли сосуществовать. Однако именно исследователи и фольклористы, придерживающиеся западнорусских взглядов, создали белорусоведение как науку. Эта наука, по мнению западнорусов, рассматривала белорусов как ветвь русского народа со своим наречием. Кстати, тех, кто придерживался взглядов на белорусов, как на самостоятельный этнос, в то время не существовало. Их носители появились позже.

Большое внимание в учебнике уделяется развитию белорусского самосознания. Важным источником, по мнению авторов учебника, в этом отношении является Всероссийская перепись 1897 г.: «О формировании национального самосознания свидетельствовали отношения жителей Белоруссии к языку. По переписи 1897 г. белорусский язык признали родным 60 % учителей, 40 % чиновников, 29 % почтово-телеграфных служащих, 20 % работников медицинских учреждений». «Перепись 1897 г. засвидетельствовала, что большинство жителей Белоруссии уже усвоило название “белорусы” и придерживалось его. Термин “Белоруссия” и название “белорусы” последовательно закреплялись за всей территорией проживание белорусского народа»[53]. Однако нужно заметить, что далеко не все респонденты называли свой родной язык сами, за них это делали переписчики, которые знали, что есть белорусское наречие (именно наречие, о самостоятельном белорусском языке учёные тогда не говорили), на котором и должны говорить белорусские жители. Поэтому местных уроженцев записывали в белорусы, не считая их отдельным народом. Официальный документ зафиксировал кабинетное название местных жителей. Анализируя различные источники конца XIX – начала ХХ вв., можно сделать вывод, что белорусское население не знало понятий «белорус», называло себя «русскими», а к попыткам переименования иногда относилось даже весьма агрессивно[54].

В учебниках причудливо переплетаются националистические (национальные) и интернациональные взгляды. Это, кстати, вполне обычно для белорусской историографии. Например, понятие «великодержавный шовинизм» из советского дискурса перешло в современный национальный нарратив. Критикуя большевизм, белорусские националисты, тем не менее, используют его идеологию для критики России, в том числе и советского периода, называя «великодержавным шовинизмом» национальную политику русского правительства, игнорирование националистических требований самых незначительных, маргинальных сепаратизмов на окраинах. В национальной белорусской гуманитарной традиции бытует устойчивое мнение о том, что русские власти от самого мелкого чиновника и до императора стремились к унижению белорусов, лишив их «исторического названия». Объединение Виленской, Витебской, Гродненской, Ковенской, Минской и Могилёвской губерний под общим названием Северо-Западный край воспринимается белорусским интеллектуальным сообществом как попытка уничтожить самобытность белорусов. Хотя помимо белорусских земель в состав Северо-Западного края попали и этнические литовские земли, но об этом факте учебник почему-то умалчивает. Ковенскую и часть Виленской губернии нельзя было назвать белорусскими. То, что эти территории тоже находились в составе Северо-Западного края, учебник игнорирует. Литва вообще практически не упоминается в белорусском учебнике, хотя литовский национализм был гораздо сильнее белорусского и частично действовал на одной с ним территории. Например, один из контрольных вопросов для школьников звучит следующим образом: «О чём свидетельствует тот факт, что царские чиновники по отношению к белорусским землям употребляли название “Северо-Западный край”?»[55]. По-моему, этот факт свидетельствует лишь о том ,что авторы вводят в заблуждение школьников, навязывая мысль о том ,что имперская администрация всеми силами хотела переименовать Белоруссию. Так же негативно, как и про чиновников, авторы пишут о ряде региональных организаций. Например, члены Русского окраинного союза «отрицали существование белорусской нации»[56]. Однако в это время практически никто не говорил о белорусах как о самостоятельной нации, за исключением нескольких представителей маргинальных национализмов.

Более того, претензии в адрес тех, кто не разделял идеи белорусских национальных деятелей о существовании самостоятельного белорусского народа, предъявляются некоторым европейским правительствам. Так, один из лидеров белорусского национализма В.У. Ластовский в Лозанне призвал европейские народы помочь Белоруссии утвердить политические и культурные права, «но правительства европейских стран, втянутые в мировую войну, остались глухи к потребностям белорусской нации»[57]. В этом пассаже европейские правительства оправдываются авторами учебника, которые находят причину отсутствия интереса к «потребностям белорусской нации» в текущей мировой войне. Кстати, российское правительство авторы учебника не оправдывают, хотя оно также имело совершенно иные первостепенные задачи.

После Февральской революции в Российской империи начался неконтролируемый рост всевозможных общественных организаций. Белорусский национализм также вышел на публичную сцену: «Особенностью политического положения в Белоруссии в условиях двоевластия стало появление третьей силы (помимо Советов и буржуазных органов власти), которая представляла собой белорусское национальное движение»[58]. На самом деле эта «третья сила» была практически неизвестна, её влияние на ситуацию проследить весьма сложно. Французская исследовательница Элен Каррер д’Анкосс в книге «Евразийская империя» пишет о ситуации в Белоруссии в 1917 г.: «[…] интеллигенция мечтала о создании белорусской культуры»[59]. Иными словами речь о создании независимой Белоруссии не шла. Это наблюдение подтверждается ещё и тем, что Временное правительство отказалось вести переговоры об автономии Белоруссии, т.к. не считало белорусов отдельным народом[60]. Сама белорусская интеллигенция «с огромными трудностями формировалась в 1880 – 1890 е гг. из среды преимущественно католической шляхты, крестьян и мещан. Она была немногочисленная и недостаточно организованная, фактически не дошла до осмысления самостоятельности своего положения»[61]. Т.е. авторы учебника сами дают ответ на вопрос, почему белорусский национализм не был признан никем из серьёзных политических игроков. Тем не менее, как всегда виноватым оказывается российское правительство.

Новый учебник белорусской истории, описывающий положение Белоруссии в составе Российской империи, продолжает традиции белорусских националистов конца XIX – начала XX вв. Согласно этим идеям, у белорусов всегда было обострённое национальное чувство, кроме того это население постоянно подвергалось национальному гнёту. Белорусы, жившие в конце XVIII – начале ХХ в., рассматриваются как носители самосознания, которое практически совпадает с современной белорусской идентичностью. Однако в действительности проблема национальной государственности для белорусов (реально, лишь для очень небольшой и никому не известной группы белорусов) встала только в конце описываемого периода. Говорить о том, что российские власти в XIX – начале ХХ в. не признавали самостоятельности белорусского народа, является очевидной модернизацией истории. Как заметил российский историк В.П. Булдаков: «“национальный гнёт” – субъективно-психологическое ощущение, вводить которое в теоретический оборот столь же бессмысленно, как рассуждать о количестве счастья или несчастья, приходящегося на душу среднего крепостного в каждый миг бытия»[62]. Наконец, следует также отметить, что идеи белорусского национализма не получили серьезного распространения в обществе и являлись уделом лишь узкой группы белорусской интеллигенции.

Таким образом, несмотря на внешне нейтральную подачу материала, в учебнике содержится большое количество намёков на то, что во всех прошлых и настоящих бедах Белоруссии виновата Россия. Прямого упоминания об этом нет, школьники, читая учебник, должны сами сделать подобный вывод. А поскольку вывод сделан якобы самостоятельно, он приобретает для человека определённую ценность. Именно это делает возможным придать подобным выводам значимость самостоятельной интеллектуальной работы. Кстати, это очень заметно по студентам младших курсов, которые, помня содержание школьных учебников, продолжают использовать когда-то сделанные выводы и в дальнейшем.

Александр Гронский