Взаимодействие двух «русских» канцелярских языков (Литовского и Московского) в XV-XVI веках

Автор: Андраш Золтан

Lithuanian Statute I

Первый Литовский статут (1529). Написан на западнорусском письменном языке.

Развиваясь на разном диалектном субстрате, в разных государственных образованиях, в контактах с разными языками и культурными традициями, московский и «литовский» деловые языки к XV в. развили уже ряд характерных черт, на основании которых документы, написанные в Литве, легко отличимы от документов, написанных в Северо-Восточной Руси. Это происходило несмотря на то, что оба языка продолжали характеризоваться и в дальнейшем многими общими чертами, восходящими к древнерусскому периоду Унаследованный общевосточнославянский словарь обеспечил и в дальнейшем беспрепятственную коммуникацию между носителями двух языков; можно думать, что лексические различия между языком московских и литовских грамот в XV-XVI вв. еще не приводили к осознанию их как принадлежащих к двум разным языковым системам. Оба языка назывались в это время «русскими». Можно предполагать, что западнорусский язык воспринимался в Московской Руси как местный вариант единого «русского» языка, а это понятие, как известно, включало в себя здесь еще и церковно-славянский язык, который отличался от московского делового языка не меньше, чем  старобелорусский (западнорусский). Во всяком случае  старобелорусские (западнорусские) тексты в московских ответных документах цитируются без перевода еще и во второй половине XVI в., когда вследствие возрастающей полонизации западнорусского языка словарный состав двух языков уже сильно различался, и в польско-русском диалоге на западнорусском языке уже имели место иногда и недоразумения вроде того, что Иван Грозный выражение Стефана Батория «твои послы перед маестат наш были возвани» (КПМЛ, № 22, с. 45) воспринял как оскорбление (см.: ПИГ 219, ср. 662).

В связи с тем, что государственным языком Великого княжества Литовского стал западнорусский (старобелорусский), этот язык стал и языком дипломатии в сношениях Литвы с Московским государством. Поскольку Польша до Люблинской унии 1569 г. не имела общих границ с Россией, в условиях польско-литовской персональной унии (1386-1569 гг., с небольшими перерывами) дипломатические сношения Польско-Литовского государства с Московским рассматривались как литовско-московские. Употребление западнорусского языка польско-литовской дипломатией в сношениях с Россией согласно этой традиции продолжалось и после действительной унии Польши и Литвы в 1569 г. Традиция эта была поддержана по желанию русской дипломатии еще и в XVII в., когда в самой Западной Руси западнорусский деловой язык, с одной стороны, все больше и больше уступал место польскому языку, а с другой — терял свой самостоятельный характер, превращаясь в вариант польского языка в кириллической графике. Несмотря на явное незнание русского языка в польской королевской канцелярии, в 1646 г. русские послы в Польше возразили против предложения польской стороны, чтобы королевские грамоты русскому царю писались впредь на польском языке, так как «издавна повелось, что грамоты королевские к великому государю пишутся белорусским письмом; и теперь мимо прежних обычаев, по-польски писать не годится» (Соловьев V, 469-470). Этот эпизод показывает, что  старобелорусский (западнорусский) деловой язык в качестве дипломатического языка, несмотря на свой сильно полонизированный характер, воспринимался великороссами в середине XVII в. все еще как «свой» язык, противопоставленный польскому как иностранному (Успенский и Живов 1983, 159).

Традиция использования старобелорусского (западнорусского) языка в качестве языка московской дипломатии имеет глубокие корни. Западнорусская лексика богато представлена уже в московской посольской документации, сохранившейся с конца XV в. (Лурье 1963, 263). Этот материал был использован в ряде работ по истории русской лексики (Fogarasi 1958,Koclunan 1971-1974 и др., Сергеев 1971, 1972, 1978, Гарбуль 2014 и др.)

Исследователи отметили факт, что уже в самых ранних дошедших до нас документах этого рода засвидетельствовано довольно много польских и старобелорусских и/или староукраинских по происхождению слов, и этот пласт лексики характеризует не только памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским (ПДПI), но также с другими европейскими государствами, в частности, с Германией (ПДС I). Этот факт позволил А. Л. Хорошкевич даже утверждать, что «в 1489 г. посольским делопроизводством (в Москве —А. 3.) ведали либо поляки, либо белорусы» (Хорошкевич 1980,233). То обстоятельство, что в посольской документации, сохранившейся случайно именно с конца 80-х гг. XV в., западнорусская лексика используется в сношениях с иностранцами вообще, заставляет предположить, что такая языковая практика сложилась уже раньше, и часть полонизмов проникла в московский канцелярский язык до фиксации их в «Посольских книгах». Действительно, использование западнорусского языка московской дипломатией в качестве lingua franca в общении с Западом и в более раннее время подтверждается разного рода источниками, относящимися как к церковной, так и к светской дипломатии. Лексическая диффузия между двумя «русскими» языками может иллюстрироваться историей ряда великорусских слов, усвоенных на протяжении XV в. из западнорусского. В результате этой специфической функции, а также в связи с тесными контактами ВКЛ с Польшей и вообще с регионом Slavia Latina, с одной стороны, и с регионом Slavia Orthodoxa, с другой, канцелярский язык ВКЛ стал активным проводником западнославянских и вообще западноевропейских языковых влияний на формирующийся в это время великорусский деловой язык.

Западнорусское языковое посредничество в сношениях Москвы с Западом отчетливо появляется уже в документах первого выступления московской дипломатии на международной арене — участия в Флорентийском соборе 1438-1439 гг. В великорусских памятниках этого цикла мы находим слова, обозначающие западные, «латинские» (по существу немецкие и итальянские) понятия в их западнорусской, а не немецкой или итальянской форме, восходящей к соответствующим латинским и/или немецким прототипам обычно через польское посредничество. Так, например, в «Хождении на Флорентийский собор» неизвестного суздальца католические бискупы и арцибискупы противопоставляются православным епископам и архиепископам, право у латинян закону у православных, расстояние между русскими городами измеряется в верстах, а между западноевропейскими городами в милях, говорится о псковском рубеже, но о лядской, т. е. польской, границе и т. д. Еще в XV в. посредством каналов светской и церковной дипломатии проникли в великорусский деловой язык из канцелярского языка ВКЛ такие важные элементы великокняжеской титулатуры как господарь и отчичъ и дѣдичь, которые там возникли как семантические кальки лат. dominus и heres. Титул господарь на великорусской почве изменилось в государь, как и производное господарство дало форму государство. Если слово государь в результате бурных социальных изменений начала XX в. и подверглось архаизации, то государство доныне входит в основной словарный фонд русского языка, сохраняя в своей внутренней форме память о монархическом устройстве русского государства в прошлом (подробнее см.: Золтан 2014, по указателю).

При помощи ранних заимствований из западнорусского в великорусский могут быть обнаружены слова, которые в этимологической литературе считаются обычно праславянскими по своему происхождению. Однако они имеют общеславянское распространение не благодаря своей праславянской древности, а в результате миграции из одного славянского языка в другой, как, например, битва (Золтан 1990; ср.: РЭС 3, 210), добровольно (Золтан 2014,118-133), присяга (Kochman и Sznigier 1984) и др.

В качестве иллюстрации мы остановимся более подробно на вопросе о происхождении русского слова доход, которое в великорусском впервые засвидетельствовано в документах митрополичьей канцелярии 1451 г. В этих грамотах о назначении митрополичьих наместников для Киева и для Литвы последний общерусский митрополит Иона обращается к своим наместникам, чтобы они управляли церковью «по доводу всяко божественныхъ и священных правил и церковьнаго правильного нашего дохода», а также к православному населению: «Вы же <.. > князи и Панове, и архимондриты и Протопопове, и игумены к мкстичи <...>. А также сынове, благославляю васъ всѣхъ посполно, чтобы тѣтъ нашъ намѣстникь въ доходахъ и въ пошлинах церковныхъ ни отъ кого не обиженъ быль» (РИБ VI, № 69, с. 572).

Преобладает убеждение, что русск., укр., болг., мак. доход, польск. dochód, чеш. duchod ‘доход, прибыль’ являются континуантами *dochodb, якобы существовавшего уже в праславянском (ЭСРЯ 1/5, 180; БЕР 1, 415-416; SPrasł 4, 29. Большую осторожность по отношению к этому слову проявлял О. Н. Трубачев, который не только не приводил отдельной статьи dochodb, но не упоминал о нем даже в статье dochoditi, см.: ЭССЯ V, 52). Однако уже на основе самого материала, собранного в указанных словарях, можно иметь некоторые сомнения в состоятельности этой точки зрения. Прежде всего, весьма шатка аргументация по отношению к южнославянскому материалу. В болгарском и русском этимологических словарях игнорируется указание С. Младенова (цитированное в SPrasł) на то, что болг. доход в данном значении является поздним русизмом. Упускается также из виду, что в сербскохорватском в данном значении выступает в основном не доход (которое, кроме единичных поздних случаев, засвидетельствовано только в конкретных значениях), а доходак (уже с XIII в.). Напомним, что с.-х. доходити — в отличие от соответствующих по структуре восточно- и западнославянсних глаголов — имеет значение ‘приходить’. Значит, с.-х. доходак — это ‘то, что приходит’, и поэтому не является безупречной параллелью к словам типа русск. доход, польск. dochód, которые, по мнению авторов этих же словарей, являются отглагольными существительными от глагола dochoditi, имеющего в восточно- и западнославянских языках другое значение (‘доходить до какого-л. предела’). Поздние (с XIX в.) и редкие формы с.-х. доход, словен. dohod ‘доход’ следует рассматривать как заимствования из других славянских литературных языков; то же самое можно сказать и о мак. доход, в котором уже само наличие -х- указывает на книжный характер слова. Таким образом, южнославянский материал, приведенный в указанных словарях, скорее противоречит праславянскому характеру этого слова, чем подтверждает его.

Все это позволило бы еще рассматривать *dochodb ‘proventus, tributum' как праславянский диалектизм (северо-западный, в отличие от южного *dochodbkb). Однако оказывается, что доходъ в данном значении нельзя считать даже общевосточнославянским, так как фиксация др.-русск. доходъ с XIV в. (принимаемая в SPrasł вслед за СРЯ 4, 345) основывается на недоразумении. Дело в том, что слово доходъ в указанном значении действительно засвидетельствовано в Никоновской летописи под 1342 г. («НТции же рустии человТци оклеветаша Феогнаста митрополита къ царю, яко “много безчислено имать дохода, и злата, и сребра и всякаго богатства”», ПСРЛ X, 215), но сама эта летопись была составлена лишь в XVI в. (по новейшим исследованиям — в период между 1526-1530 гг., Клосс 1980,51). Примеры, приведенные И. И. Срезневским из русских переводов ханских ярлыков 1267 и 1379 гг., данных русским митрополитам (Срезн. 1,719), также не могут свидетельствовать об известности слова доходъ в великорусском языке XIII-XIV вв. Оно не читается в самых ранних переводах, сохранившихся в списках середины XV в. (см.: ПРП 3,465-491), но только в т. наз. «пространной» и «смешанной» коллекциях ханских ярлыков, возникших путем переделки и дополнения (т. е. фальсификации) т. наз. «краткой» коллекции в целях доказательства того, что уже татарские цари гарантировали иммунитет церковных имений. Переделка имела место в связи с собором 1550 г. (Приселков 1916, 47-50; слово доходъ в одном из списков «смешанной коллекции» см. там же, 110). Таким образом, употребление слова доходъ в списках этих двух более поздних редакций при отсутствии его в первоначальной редакции свидетельствует лишь об известности данного слова во время составления указанных редакций, т. е. в первой половине XVI в. Пример И. И. Срезневского из грамоты 1425 г. взят также из позднего списка (XVII в.). Единственный пример у И. И. Срезневского, не вызывающий никаких сомнений в отражении современного датировке употребления слова доходъ, восходит к жалованной грамоте Ягайла своему брату Скиригайлу 1387 г., изданной по подлиннику (см.: Пещак 1974, № 40, с. 74-79). Эта грамота, разумеется, относится к памятникам не великорусского, а литовского делового языка. Подобный подход характеризует и словарную статью доходъ в СДР (3, 76), которая информирует о том, что в источниках словаря это существительное засвидетельствовано 13 раз. Словарная статья иллюстрируется четырьмя примерами из той же самой грамоты Владислава Ягелло 1387 г. Если проверить цитаты в словаре по тексту указанной грамоты, то оказывается, что слово доходъ фиксируется в ней ровно 13 раз. То есть словарь замалчивает то немаловажное обстоятельство, что слово доходъ в его огромной базе источников засвидетельствовано, правда, 13 раз, но только всего лишь в одной грамоте, вышедшей из литовской великокняжеской канцелярии. Или иначе: слово доходъ в пределах XI-XIV вв. ни разу не засвидетельствовано в великорусских памятниках. Все это задним числом подтверждает наше наблюдение о том, что слово доход было заимствовано великорусским языком из западнорусского не раньше XV в. (ср. Золтан 1984, 19).

Таким образом, до грамоты митрополита Ионы 1451 г. у нас нет достоверных данных о наличии слова доходъ в великорусском языке (в КДРС после указанной выше, вошедшей в СРЯ цитаты из Никоновской летописи следует фиксация слова доходъ в цитируемой нами грамоте Ионы, а затем фиксации в великорусском актовом материале начиная с 1585-1586 гг.). Имеются лишь данные, свидетельствующие о широком распространении этого слова в старобелорусском и староукраинском начиная с последней четверти XIV в. (ССУМ 1, 323). В деловой письменности ВКЛ XIV-XV вв. слово доходъ является самым частотным членом синонимического ряда доходъ (457 словоупотреблений в источниках ССУМ) — приходъ (76 раз, ССУМ 2, 249) — пошлина (92 раза; ССУМ 2, 218). Между тем в великорусской письменности до самого конца XV в. случаи употребления этого слова являются спорадическими и при этом, как мы видели, впервые оно засвидетельствовано в документе митрополичьей канцелярии, связанном с Литвой. Отметим, что слово доходъ к этому времени закрепилось в деловом языке ВКЛ не только как общее название всякого рода поборов в пользу светских феодалов, но и в пользу церкви, в том числе и православной, как это отчетливо явствует, например, из жалованной уставной грамоты киевского удельного князя Александра (Олелько) Владимировича 1414 г., данной им предшественнику Ионы на киевской митрополичьей кафедре, Исидору: «есмо отдали г(осподи)ну отцоу своему сидору <...> села вся ц(е)рк(о)вьная, и земли, и съ всѣми доходы»; «а так же воиводы <.. > не въступали бы ся оу ц(е)рк(о)вныя земли и воды, и в люди и въ вси доходы, и въ все пошлины, и ни въ что»; съ всѣми доходы <... > и съ всѣми пошлинами» (Щапов 180). Слово доходъ часто встречается в памятниках дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским и характеризует дипломатические заявления польско-литовской стороны: «нашимъ предкомъ и намъ дани шли и доходы съ тѣхъ волостей и наши многи пошлины <...> а нынѣ намъ отъ колка лѣтъ даний и доходовъ нѣтъ съ тыхъ нашихъ волостей» (ПДП1,№4,1488 г.,с. 15); «абы наши данники тыи дани и доходы исполняли намъ по давному» (ПДПI, № 12, 1490 г., с. 48).

Закрепление слова доходъ в великорусском деловом языке относится к последнему десятилетию XV в., ср., например, в докончании рязанского великого князя Ивана Васильевича с князем Федором Васильевичем 1496 г.: «и Мещерские волости с оброки и з доходы по старинѣ» (ДДТ № 84, с. 339). Многочисленные случаи употребления слова доходъ фиксируются в Новгородских писцовых книгах 1495-1501 гг.: «и всего дохода деньгами пол-шеста рубля ноугородцкая»; «и принимает к старому доходу денгами три рубли»; «а мелкого дохода тринадцать боранов» и т. д. (КочинПамятники 107;ср.: Кочин Словарь 103). К середине XVI в. слово доходъ становится повсеместным в великорусских документах, ср.: «а жиги Третьяку в той моей вотчине и пашня пахати и доход всякой со крестьян имати» (АФЗХ II; № 194, 1546-1547 гг., с. 195); «пожаловал есми теми селы и деревнями <...> со всемиугодьи <...> и з доходом з денежным и с хлебным» (АФЗХ II, № 255, 1555 г., с. 260). Повсеместность данного слова в жалованных, закладных и прочих грамотах XVI в. не оставляет сомнения в том, что к этому времени оно было усвоено и разговорным языком. Уже в первой половине XVI в. слово могло употребляться и в церковнославянском языке, ср., в речи митрополита Даниила, произнесенном на соборе 1531г. против нестяжательских взглядов Максима Грека: «Да ты же, Максим, святыя божия соборныя апостольския церкви и монастыри укоряеши и хулиши, что они стяжания, и люди, и доходы, и села имеют» (цит. по: Клосс 1980,97). Отметим, что слово доход в русских говорах представлено только в конкретном пространственном значении ‘окончание, приближение к концу’; известны лишь единичные записи производных от доход ‘прибыль’: доходна ‘прибыль доход’ (Московская губ., 1908 г.) и доходный ‘являющийся прибылью, составляющий чей-либо доход’ («Доходных денег у дьякона в месяц рублей 60», Владимирская губ., 1912 г.; СРНГ 8,160-161).

Возвращаясь к вопросу о происхождении русск. доход, можно констатировать, что приведенный материал довольно убедительно свидетельствует о том, что в великорусском оно является заимствованием из западнорусского (старобелорусского и/или староукраинского), а не прямо из польского, (ср.: Witkowski 2006, 45). Правда, в русском языке второй половины XVII в. отмечаются отдельные случаи употребления глагола доходити в значении ‘поступать в качестве дохода’ (СРЯ 4,346), которое могло бы мотивировать существительное доходъ ‘прибыль’. Однако принимая во внимание путь распространения слова доходъ из западнорусского в великорусский, а также факт, что континуанты прасл. *dochoditi в подобном значении не засвидетельствованы ни в одном другом славянском языке (ср. ЭССЯ, SPrasł, ук. м.), несостоятельность этимологии, согласно которой доходъ на великорусской почве мотивировано глаголом доходити, становится очевидной. Следует принять, что, наоборот, позднее и редкое русск. доходити в указанном значении мотивировано прочно вошедшим в лексическую систему русского языка уже в XVI в. существительным доходъ.

Существительное доходъ не мотивировано глаголом доходити также в старобелорусском и староукраинском. В староукраинских памятнинах XIV-XV вв. глагол доходити засвидетельствован всего лишь два раза и в обоих случаях в конкретном пространственном значении (ССУМ 1, 322-323). В связи с этим можно предположить, что старобелорусское и староукраинское слово доходъ было заимствовано в готовом виде из древнепольского, в котором, правда, dochód засвидетельствовано несколько позднее (1428 г., SStp 2, 906), чем в староукраинском. Но имея ввиду исключительное господство латыни в польской деловой письменности в средневековье, это обстоятельство не может исключать возможность существования слова dochód в древнепольском намного раньше его фиксации в памятниках. Отметим, что в научной литературе известно показательное количество несомненных полонизмов, зафиксированных в западнорусских памятниках раньше, чем в памятниках самого польского языка (см.: Гумецкая 1969, 219-228, 1971, 113-918; Золтан 1978, 215-296). Поскольку, однако, глагол *dochoditi в древнепольском также не засвидетельствован в значениях, к которым можно было бы возвести исключительно экономическое значение существительного dochód (ср. SStp 2,105-106), нам кажется вполне вероятным, что данное слово и в древнепольский было заимствовано в готовом виде — из древнечешского. В этом языке dóchod засвидетельствовано в первичном своем значении ‘результат’, мотивированном древнечешским значением глагола dochoditi / dochazeti — ‘достигать’ (см.: Gebauer 1,282-283), которое в древнепольский могло перейти в более узком, специальном экономическом значении как ‘результат экономической деятельности, польза от нее, доход’. Таким образом, современное общеславянское распространение данного слова обусловлено не его праславянской древностью, а позднейшей его миграцией, «цепной передачей» — по выражению А. Шенкера (Шенкер, 1983, 257) — из одного славянского языка в другой.

Таким образом, влияние канцелярского языка ВКЛ на московский канцелярский язык представляет собой не только важный факт истории культуры, но имеет не последнее значение и для славянской этимологии в более широком аспекте.

Андраш Золтан (Будапешт)

Источники

  • АФЗХ = Акты феодального землевладения и хозяйства: В 3-х ч. / Под ред. Л. В. Черепнина. М. : Изд-во АН СССР, 1951-1961.
  • БЕР = Български етимологичен речник : 1—... София : Академ, изд-во «Проф. Марин Дринов», 1971—...
  • ДДТ = Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV-X VI вв. / Подгот. к печати Л. Б. Черепнин. Отв. ред. С. В. Бахрушин. Л.—М.: Изд-во АН СССР, 1950. 587 с.
  • КДРС = Картотека Древнерусского словаря XI-XVII вв. / Институт русского языка им. В. В. Виноградова Российской академии наук, М.
  • Кочин Памятники 1935 = Памятники истории Великого Новгорода и Пскова / Сборник подгот. к печати Г. Е. Кочиным. М.—Л. : Соцэкгиз, Ленингр. отд-е тип. «Печатный двор», 1935. 190с.
  • Кочин Словарь 1937 = Материалы для терминологического словаря древней России / Сост. Г. Е. Кочин. М,—Л. Изд-во АН СССР, 1937. 487 с.
  • КПМЛ = Книга посольская Метрики Великого княжества Литовского, содержащая в себе дипломатические сношения Литвы в государствование короля Стефана Батория (с 1573 по 1580 год): В 2-х т. / Издана М. Погодиным и Д. Дубенским. М. : В Университетской типографии, 1843.
  • Пещак = Грамоти XIV ст. / Упоряднування, вступна стаття, коментарі i словнини-покажчини М. М. Пещак. Кйів : Наук, думка, 1974. 255 с.
  • ПДПI = Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским. Т. 1 : Годы с 1487 по 1533. СПб. : Тип. Ф. Г Елеонского, 1882. 949 с. (Сборник Императорского Русского исторического общества. Т. 35).
  • ПДС I = Памятники дипломатических сношений древней России с державами иностранными : В 10 ч. Ч. 1 : Памятники дипломатических сношений с Империею Римскою. Т. I : С 1488 по 1594 год. СПб.: Тип II Отделен, собственной Е.И.В. Канцелярии, 1851. 852 с.
  • ПИТ = Послания Ивана Грозного /Подготовка текста Д. С. ЛихачеваиЯ. С. Лурье. Под ред. В. Л. Адриановой-Перетц. М.—Л. : Изд-во АН СССР, 1951. 712 с.
  • ПРИ = Памятники русского права : В 8 т. М. : Гос. изд-во юридич. лит-ры, 1952-1959.
  • ПСРЛIX-XII = Летописный сборник, именуемый Патриаршею или Никоновскою летописью // Полное собрание русских летописей. М., 1965-2000. Т. IX. 256 с.; Т. X. 244 с.; Т. XI. 254 с.; Т. XII. 266 с.
  • РИБ VI = Памятники древнерусского канонического права. Ч. I (Памятники XI-XV вв.). Изд. 2-е. // Русская историческая библиотека. Т. VI. СПб.: [Тип. М. А. Александрова], 1908. 1472 с.
  • РЭС = Аникин, А. Е. Русский этимологический словарь. Выл. 1—... М., 2007—... .
  • СДР = Словарь древнерусского языка (XI-XIVвв.): В 10 т. Т. 1-10 /Ред. Р. И. Аванесов. М. : Русский язык, 1988-2013.
  • СРНГ = Словарь русских народных говоров/Гл. ред. Ф. П. Филин. 1—... М.—Л., С-Пб., 1965—...
  • Срезн. = Срезневский, И. И Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам. Т. I—Ш. СПб.: Изд. Отд-ния рус. яз. и словесн. Ими. АН, 1893-1903.
  • СРЯ = Словарь русского языка XI-XVII вв. Вып. 1—... М. : Наука, 1975—...
  • ССУМ = Словник староукраінськоі мови XIV-XV ст.: В 2 т. / Ред. Л. Л. Гумецька, I. М. Кернипький. Кигв : Наукова думка, 1977-1978. Т. 1 : А—М. 630 с.; Т. 2 : Н—Я. 591 с.
  • Щапов = Древнерусские княжеские уставы XI-XV вв. / Изд. подготовил Я. Н. Щапов. М. Наука, 1976. 240 с.
  • ЭСРЯ1/5 = Этимологический словарь русского языка. Т. I, вып. V : Д, Е, Ж / Под ред. Н. М. Шанского. М. : Московский университет, 1973. 304 с.
  • ЭССЯ = Этимологический словарь славянских языков : Праславянский лексический фонд / Под ред. О. Н. Трубачева. Вып. 1—... . М. : Наука, 1974—...
  • Gebauer = Slovnik staroćesky. Dii I—II (A—netbalivost) /Napsal Jan Gebauer. Praha: Unie, 1903-1916.
  • SPrasł = Słownik prasłowiański / Red. F. Sławski. 1—... . Wrocław [etc.], 1974—...
  • SStp = Słownik staropolski. T. 1-11. Kraków: Polska Akademia Umiejętności, Instytut Języka Polskiego PAN, 1953-2002.

Литература

  • Гарбуль, Л. Лексические полонизмы в русском приказном языке первой половины XVII века. Вильнюс : Изд-во Вильнюсского университета, 2014. 282 с.
  • Гумецкая, Л. Л. К истории украинско-польских языковых связей // Исследования по польскому языку : сборник статей. М. : Наука, 1969. С. 219-228.
  • Гумецкая, Л. Л. Заметки об украинско-западнославянских связях древнего периода // Проблемы истории и диалектологии славянских языков : сборник статей к 70-летию чл.-корр. АН СССР В. И. Борковского. М. : Наука, 1971. С. 113-118.
  • Золтан, А. Западнорусско-великорусские языковые контакты в области лексики в XV в. : К вопросу о западной традиции в деловой письменности Московской Руси. Автореф. дне. ... канд. филол. наук. М., 1984. 24 с.
  • Золтан, А. Мнимое праславянское *bitva ‘сражение’ // Stadia Slavica Hung. Т. 36. Budapest, 1990. Р. 445—451.
  • Золтан, A. Interslavica: Исследования по межславянским языковым и культурным контактам. М. : Индрик, 2014. 224 с.
  • Клосс, Б. М. Никоновский свод и русские летописи XVI-XVII веков. М. : Наука, 1980. 342 с.
  • Лурье, Я. С. О путях развития светской литературы в России и у западных славян в XV-XVI вв. // Труды отдела древнерусской литературы. Т. XIX. М.—Л., 1963. С. 262-288.
  • Приселков, М. Д. Ханские ярлыки русским митрополитам. Петроград : Научное дело, 1916. 116 с.
  • Сергеев, Ф. П. Русская дипломатическая терминология XI-XVII вв. Кишинев : Картя Молдовеняска, 1971. 219 с.
  • Сергеев, Ф. П. Русская терминология международного права XI-XVII вв. Кишинев : Картя Молдовеняска, 1972. 258 с.
  • Сергеев, Ф. П. Формирование русского дипломатического языка. Львов : Вигца школа. Изд-во при Львов, ун-те, 1978. 223 с.
  • Соловьев, С. М. История России с древнейших времен : В XV кн. Кн. V (Т. 9-10). Кн. 5, (т. 9-10) / [Коммент. А. М. Сахарова]. М. : Соцэкгиз, 1961. 755 с.
  • Успенский, Б. А., Живов, В. М. Выдающийся вклад в изучение русского языка XVII века // The International Journal of Slavic Linguistics and Poetics. Vol. XXVIII. The Hague, 1983. P. 149-180.
  • Хорошкевич, А. Л. Русское государство в системе международных отношений конца XV — начала XVI в. М. : Наука, 1980. 295 с
  • Шенкер, А. Главные пути лексических заимствований в славянских языках (на материалах чешского, польского и восточнославянских языков Х-Х VI вв.) // American Contributions to the Ninth International Congress of Slavists. Columbus, 1983. Vol. 1. P. 255-267.
  • Fogarasi, M. Europaische Lehnworter im Spiegel einer russischen diplomatischen Urkundensammlung (1488-1699) // Stadia Slavica. T. IV. Budapest, 1958. P. 57-62.
  • Kochman, S. Polonizmy w języku rosyjskiej korespondencji dyplomatycznej (1487-1571). Cz. I—IV // Sprawozdania Opolskiego Towarzystwa Przyjaciół Nauk. Wydział II Języka i Literatury. Seria B. Wrocław—Warszawa—Kraków—Gdańsk, 1971-1974. 1971. № 7. S. 37-54; 1972. № 8. S. 63-74; 1973. № 9. S. 33—42: 1974. № 10. S. 15-27.
  • Kochman, S., Sznigier, Cz. Czy ros. prisjagajestpolonizmem?//Uniwersytet Gdański: Zeszyty Naukowe Wydziału Humanistycznego : Filologia rosyjska. T. 12. Gdańsk, 1984. S. 95-104.
  • Witkowski, W. Nowy słownik zapożyczeń polskich w języku rosyjskim. Kraków : Universitas, 2006. 253 s.
  • Zoltan, A. Wczesne zapożyczenia polskie w języku rosyjskim a polska leksykologia historyczna // Annales Universitatis Budapestinensis de Rolando Eotvos nominatae. Sectio Linguistica. T. IX. Budapest, 1978. P. 211-219.