Похороны жертв Февральской революции в Петрограде 23 марта 1917 года

В связи с происходящим в последние несколько десятилетий переосмыслением роли Православной церкви в истории принципиальное значение имеет вопрос о месте церкви в событиях и процессах, происходивших в переломные исторические моменты, одним из которых, безусловно является 1917 год в России. Вместе с тем, необходимо отметить, что проблема участия Православной церкви в политической жизни бывшей Российской империи после Февраля 1917 года до сих не изучена: ни специальных монографий, ни даже отдельных статей на эту тему нет. Поэтому представляется необходимым обратиться к данному сюжету.

Говоря о том, как встретила Православная Российская церковь Февраль 1917 года, нужно отметить два основных момента. Во-первых, тот статус, в котором находилась церковь, а именно подчиненного государству «Ведомства православного исповедания», не позволял ей занять какую-либо активную позицию в отношении происходивших событий. Святейший Синод и православные архиереи, являвшиеся, по сути, государственными чиновниками, оказались как бы в роли статистов отречения 2 марта Николая II в пользу Великого князя Михаила Александровича, а затем передачи последним 3 марта власти Временному правительству «впредь до Учредительного собрания». Кроме того, ввиду исчезновения обер-прокурора Н.П. Раева и ареста его заместителя Н.Д. Жевахова Синод не проводил официальных заседаний с 28 февраля по 3 марта 1917 года и собрался только 4 марта в присутствии назначенного Временным правительством обер-прокурора В.Н. Львова[1]. Подчеркнем, что у иерархов не было никаких оснований не признавать его полномочий, поскольку власть правительству передали сами Романовы. Также примечательно, что только 6 марта Синод разослал в епархии указания не поминать императора в богослужениях[2]. Одновременно с получением известий об Актах об отречении от 2 и 3 марта с речами о поддержке Временного правительства и Государственной думы выступили все епархиальные преосвященные. Например, епископ Полоцкий Кирион (Садзаглишвили) выступил 5 марта в кафедральном соборе со следующими словами: «Любящие Родину и порядок, станем несокрушимой скалой вокруг Государственной думы и не дадим врагу злорадствовать над нами»^[3]. 9 марта Синод утвердил составленное обер-прокурором Львовым воззвание, в котором свершившийся переворот характеризовался словами «свершилась воля Божья». Рядовому духовенству Синод предписал зачитать Акты от 2 и 3 марта в храмах, изъял упоминания императора из делопроизводства, и на этом участие Церкви в политических событиях Февраля было исчерпано. Временное правительство не обращалось к духовенству за освящением или благословением своих действий, не требовало оглашения указов или ведения какой-либо разъяснительной работы в проповедях (за исключением священников в армии и на флоте). При этом еще раз подчеркнем, что у самой Церкви на тот момент не было органа, который бы мог озвучить её собственную независимую от государства позицию, так как и Синод, и епархиальные власти являлись де юре прежде всего государственными, а уже затем церковными структурами.

Второе важное обстоятельство, с которым столкнулась Православная церковь в Феврале 1917 года, – это крайне негативное отношение к ней со стороны восставших рабочих и солдат, обвинявших духовенство в службе самодержавию и пестовании «черносотенных» организаций. Еще до отречения Николая II в Петрограде начался разгром православных храмов. Первым пострадала церковь при Доме предварительного заключения: 27 февраля, когда здание заняла толпа, двери в храм взломали и имущество частью уничтожили, частью разграбили. С мраморного престола зачем-то сняли верхнюю доску и бросили на пол. Погибли все метрические, обыскные и богослужебные книги, церковная печать была украдена, а ризница уничтожена пожаром. Только несколько предметов (священный антиминс в напрестольном евангелии, священную чашу и дискос) сумел спасти старший надзиратель тюрьмы Филипп Егоров. Священник церкви Константин Песоцкий во время событий отсутствовал, так как не смог добраться к месту служения с Выборгской стороны[4].

Пострадало множество храмов в разных районах столицы: в них врывались восставшие, искали якобы скрывавшихся там городовых, оружие и продовольствие. Несколько храмов и колоколен подверглись обстрелам со стороны толпы, поскольку были пущены слухи, что наверху укрылись полицейские, стрелявшие из пулеметов и ружей. Например, церковь Благовещения Пресвятой Богородицы и Воздвижения Креста Господня на 8-ой линии Васильевского острова 1 и 3 марта несколько раз подверглась обстрелам и обыскам, причем внутри храма «вооруженные солдаты и штатские были в шапках, даже с папиросами, бегали беспорядочно по церкви, алтарям, между св. престолами и царскими вратами, заглядывая и под престолы, ища везде вооруженных людей и оружие»[5]. Несмотря на проведенное епархиальными властями и милицией расследование, показавшее, что никакой стрельбы с церквей не велось, население было уверено в обратном.

Священнослужителям как «агентам павшего режима» запрещали выступать перед паствой по внецерковным вопросам, некоторых даже арестовывали. Как вспоминал народный социалист А.В. Пешехонов, в дни Февраля его «немало донимали» доносчики: «стоишь, бывало, в толпе, а кто-то тащит тебя в сторону и шепчет, что такой-то поп сказал контрреволюционную проповедь»^[6] В документах Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства имеются документы об аресте 5 марта протоиереев А.С. Кононова и В.Г. Гуляева, которые в своей проповеди в Предтеченской церкви у Обводного канала в Петрограде «не проявили достаточной преданности новому государственному порядку, несколько лишенных такта слов вызвали резкое недовольство в толпе. От священнослужителей потребовали объяснения, но его не последовало»^[7]. Таким образом, на вопрос о том, могло ли православное духовенство как-то повлиять на исход Февральских событий, ответ, к сожалению, отрицательный.

Фактически весной 1917 года Православная церковь оказалась вне политической жизни, и это стало для нее даже своего рода спасением. Дело в том, что в это время Церковь столкнулась с целым рядом разрушительных процессов, как исходящих извне, так и идущих внутри нее самой. С одной стороны, продолжались явления, уже имевшие место в дни Февраля в Петрограде, но теперь распространившиеся на всю страну: духовенство обвиняли в поддержке самодержавия, самопровозглашенные на местах новые власти (так называемые Исполнительные комитеты и Советы) арестовывали представителей клира, включая епархиальных архиереев, запрещали им общаться с паствой, высылали их из епархий. К этому в дальнейшем добавились претензии на церковное имущество, прежде всего строения и землю. С другой стороны, начались внутрицерковные брожения, когда отдельные группы духовенства и мирян объединялись против епархиального начальства и друг друга, требовали смены преосвященного, перевыборов духовной консистории и пр. Эти процессы довольно хорошо изучены и именуются исследователями «епархиальной» или «церковной» революцией[8]. В дополнение к этому в отдельных районах бывшей империи началось движение за создание местных автокефальных церквей. Например, уже 12 марта 1917 года духовенство Грузии провозгласило восстановление автокефалии Грузинской православной церкви. Некоторые представители духовенства вдруг вспоминали о своем происхождении и национальной принадлежности, бросали приходы и кафедры и ехали на другой конец страны участвовать в автокефальном движении. Так, бывший Владимирский архиепископ Алексий (Дородницын) бежал на Украину и впоследствии возглавил Временную всеукраинскую православную церковную раду. Его примеру последовал епископ Енисейский Никон (Бессонов), который, сложив с себя сан, подвизался в начале 1918 года у правительства самопровозглашенной Украинской Народной Республики. Епископ Полоцкий и Витебский Кирион (Садзаглишвили) 26 июня 1917 года обратился к церковным властям с прошением об увольнении его с должности с 1 августа ввиду «расстроенного» здоровья, а 12 июля прислал в Синод телеграмму, где заявил, что по совету врачей ему «необходимо отправиться на юг»^[9]. На самом деле Кирион отправился в Грузию, где участвовал в работе местного церковного Собора, на котором был избран католикосом-патриархом Грузинской церкви. 25 сентября 1917 года его в этой должности утвердило Временное правительство^[10].

Доносы на, якобы, контрреволюционность духовенства стали поступать со всех концов страны. И каких бы политических взглядов ни придерживались в действительности клирики, поражает, что они в один момент оказались в центре внимания и в условиях «наступившей свободы» буквально принуждались петь хвалебные гимны в адрес революции. Представителям духовенства было опасно высказывать свое мнение даже на частных собраниях. Так, 17 апреля в Петроградский Совет поступило «внеочередное заявление» старшего писаря 132-го тылового эвакуационного пункта солдата А.И. Шерстнева. Он сообщил, что священник Симеон Никонович из селения Усвица Полоцкого уезда Витебской губернии на одном общественном собрании, куда его пригласили, заявил: «что это за собрание? Кто на нем присутствует? Я ничего нового не признаю, и все буду делать так, как делал раньше». Далее священник якобы высказался против нового правительства. Участники собрания арестовали отца Никоновича и отправили полоцкому уездному комиссару. Но тот священника освободил, по мнению просителя «совершенно незаконно». Шерстнев просил арестовать священника, так как он проповедует свои взгляды в церкви^[11]. Подобные доносы весной 1917 года в Петроград стекались сотнями, но они могли быть вызваны не только и не столько реальными событиями, сколько другими причинами: личными мотивами, желанием доносчика сделать определенную карьеру, завладеть чужим имуществом и пр. Не говоря уже о том, что парадоксально в условиях провозглашенной свободы обвинять кого-то в том, что его взгляды не совпадают со взглядами других.

Антицерковной истерией тут же стали пользоваться криминальные элементы. Так, весной 1917 года некие неизвестные от имени Петроградского Совета потребовали от настоятеля Нессятской Свято-Преображенской церкви Бобруйского уезда Минской епархии (станция Бацевичи) передать им церковные капиталы. Священник не растерялся и обратился в Петросовет. Ответ от Исполнительного комитета был следующим: «несомненно, что в данном случае налицо попытка путем угроз и шантажа с именем Совета РиСД получить с Вас некоторое количество денег»^[12], а Юридический отдел Совета проинформировал о случившемся прокурора Судебной палаты города Минска^[13].

Кроме всего прочего, после Февраля активно стали распространяться идеи о необходимости «возвращения народу» богатств церкви, накопленных «живущим в праздности» духовенством. Учащались случаи захвата крестьянами церковных и монастырских земель. В некоторых местах органы власти начали принимать постановления о реквизиции имущества «духовного ведомства». Одним из самых громких примеров действий такого рода стала попытка весной 1917 года занять Слуцкий мужской монастырь, причем в событиях, связанных с этим захватом, объединились многие процессы, происходившие в 1917 году: и собственно антиклерикальные выступления, и элемент межконфессиональной напряженности, и проявления «церковной революции». Поэтому представляется важным остановиться на этом случае подробнее.

Итак, в мае 1917 года местный уездный комиссар Р.К. Островский заявил о намерении занять помещения Слуцкого мужского монастыря для открытия в нем светской гимназии, на что даже получил разрешение министра народного просвещения Временного правительства А.А. Мануйлова (правда, тот оговорил необходимость согласования вопроса с духовным начальством). В ночь с 21 на 22 мая 1917 года обитель подверглась неожиданному обыску солдатами и гражданскими лицами. Присланный из столицы обер-прокурором Синода помощник императорского наблюдателя церковно-приходских школ М.Н. Руднев заключил, что причиной нападок на монастырь является его настоятель архимандрит Афанасий, подозреваемый «в крайнем несочувствии католической и еврейской части населения». Руднев предложил немедленно удалить Афанасия из города, а во избежание реквизиции назначить обитель местопребыванием викарного епископа^[14]. Не в пользу монастыря говорила и его малонаселенность: братия состояла всего из 21 человека.

2 июля 1917 года комиссар Островский выступил на Слуцком уездном крестьянском съезде, сообщив, что ему поручено организовать к 1 сентября «комплект учащих», а на ремонт помещений губернский комиссар выделил солидную сумму в 80 000 рублей. Съезд дал свою санкцию на реквизицию монастыря, после чего 13 июля уездный комиссар в сопровождении милиционера и двух солдат арестовал настоятеля, отвез его в автомобиле в соседний город Бобруйск и оставил там на вокзале. Кроме всего прочего, Островский предъявил бумаги от Совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов Слуцка, в которых Афанасий обвинялся в издании погромной литературы (жития священномученика Гавриила) и противодействии «начинаниям социалистических организаций» (устройство гимназии). Через два дня из Слуцка также выслали «без права возвращения» монаха Ефросина, которого обвинили в сокрытии «погромных брошюр». Сам Афанасий считал виновником произошедшего лично комиссара Островского, замечая, что он – «чистокровный поляк под ширмой православного»^[15].

Но самое интересное началось после отъезда архимандрита. Братия вопреки действующим правилам самостоятельно избрала себе нового настоятеля – иеромонаха Елпидифора, который издал 15 июля листовку-воззвание «ко всем гражданам Слуцкого уезда». В ней объявлялось, что Афанасий «отбыл» по постановлению ИК Совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов за его «контрреволюционную» деятельность, и что «никакого насилия со стороны Совета… по отношению к о. Афанасию учинено не было...» Далее иеромонах объявлял о готовности братии предоставить «свободные пустующие» помещения для гимназии: «пусть под сению святого монастыря дети белорусского православного народа, получивши первые зачатки познания истины, правды и любви к ближнему, послужат гордостью и славой нашего края»^[16]. В дело вмешался Синод. 26 июля он постановил перевести архимандрита Афанасия в Ладанский Благовещенский монастырь, иеромонаха Елпидифора запретить в священнослужении с назначением расследования, а «для спасения Слуцкого Свято-Духова монастыря как исторической святыни» немедленно поселить в нем викария Минской епархии епископа Слуцкого на правах настоятеля^[17].

Ситуация для православного духовенства стала несколько изменяться в лучшую сторону к лету 1917 года, когда, с одной стороны, «революционный запал» большинства населения начал угасать, а, с другой, проводимые внутри самой церкви реформы и, прежде всего, выборы архиереев и священников, значительно повысили авторитет духовных лиц. Например, избранный 24 мая в Петрограде на кафедру преосвященного епископ Вениамин (Казанский) не побоялся 3 июня отправиться в Кронштадт, проигнорировав слухи о крайне враждебном отношении к церкви со стороны местного Совета. Напротив, узнав о намерении архиепископа отслужить панихиду на могиле борцов за свободу, Исполнительный комитет Кронштадского Совета рабочих и солдатских депутатов предоставил Вениамину автомобиль. А в воскресенье 4 июня в городе состоялся масштабный крестный ход, во время которого новоизбранный архипастырь посетил все храмы Кронштадта^[18].

С открытием 15 августа 1917 года в Москве Поместного Собора Православная церковь обрела наконец не связанный (в отличие от Синода) с государственной властью орган, обладающий авторитетом среди духовенства и верующих и способный выработать и озвучить общецерковную позицию по отношению к происходящим событиям. Уже в первых своих посланиях от 24 августа – «Ко всему русскому народу» и «К армии и флоту» Собор призвал к консолидации общества и недопущению беспорядков и анархии. «Родина гибнет! – говорилось в первом послании. – Очнитесь, опомнитесь, отбросьте вашу взаимную ненависть и внутренние распри»^[19]. Второе послание в первую очередь адресовалось тем, кто агитировал солдат за неподчинение офицерам, братание с неприятелем и дезертирство: «Вы забываете Бога и совесть, растлители в воинах чистой веры, убийцы их духа, разрушители устоев… ужаснитесь вашего сатанинского дела!» Собор призывал солдат «заглянуть в глубину своей души» и очиститься от обмана и наветов врагов и предателей^[20].

Поддержка офицерства и идеи твердой власти едва не обернулась для Собора политической катастрофой. Так, 18-го августа его члены направили генералу Л.Г. Корнилову приветственную телеграмму, в которой призывали Божье благословение на Верховного главнокомандующего и все «христолюбивое воинство»^[21]. А когда до Собора дошли вести о начале Корниловского выступления, 30 августа 1917 года было решено провести «частное общее совещание» без посторонней публики (включая журналистов) и протокола. Такие же заседания состоялись 31 августа и 1 сентября 1917 года. Симпатии значительной массы членов Собора склонялись в пользу генерала, однако, все понимали и рискованность соборного выступления по этому чисто политическому поводу. Узнав о подавлении мятежа, 31 августа Собор отправил Временному правительству телеграмму, в которой «во имя Божие и Христовой любви к ближнему» призвал победителей пощадить жизнь побежденных, «ибо никакой кровавой мести не должно быть в настоящей тяжкой междоусобице»^[22]. На следующий день Собор выработал более пространное обращение «по поводу угрожавшей Родине братоубийственной войны». В нем особо подчеркивалось, что «верная своим священным заветам Церковь православная не принимает участия в борьбе политических партий», но и не может оставаться «равнодушною зрительницею» распада и гибели Родины. По мнению авторов послания, спасти Россию могла только вера, и править страной должна та власть, которая просветлена этой верой. При этом отмечалось, что «…необходимость восстановления власти военачальников во всей ее полноте неоднократно засвидетельствована вождями русской армии перед лицом всей России. Собор полагает, что пренебрежение этими указаниями уже само по себе служит источником величайшей опасности»^[23]. Чуть позже, 11 сентября 1917 года, по поручению Собора Святейший Синод издал постановление о совершении всенародного моления «ввиду переживаемых Отечеством грозных событий»: 14 сентября, а где это не представлялось возможным – 1 октября^[24]. Урок, полученный церковью в связи с выступлением Корнилова, стал для ее руководителей и соборного большинства своеобразной прививкой, предостерегающей от прямого участия в политике. Этот подход определил поведение Поместного Собора в последующие революционные месяцы.

Тем не менее, в течение сентября–октября 1917 года на Соборе продолжали звучать отдельные речи о необходимости включения в политическую борьбу через отправку представителей в Предпарламент (Временный Совет Российской республики) и даже Учредительное собрание. 30 сентября 43 члена Собора (первый в списке – Н.Д. Кузнецов) действительно письменно ходатайствовали о необходимости потребовать предоставления мест духовенству во Временном Совете Российской республики, и Соборный Совет даже предложил направить туда 9 представителей (3 епископа, 3 клирика и 3 мирянина)^[25]. В итоге по ходатайству министра исповеданий А.В. Карташева Временное правительство предоставило православному духовенству в Предпарламенте три места^[26], но настроения на Соборе изменились. При общем голосовании большинство (177 против 115) высказалось против участия в Предпарламенте^[27]. И когда товарищ министра исповеданий С.А. Котляревский передал Соборному Совету телеграмму управляющего делами Временного правительства о том, что в Предпарламенте все еще ожидают церковных делегатов, рассмотрение дела передали 3 октября в Синод, так как оно «не касается Собора как учреждения»^[28]. В итоге во Временном Совете Российской республики числились всего два представителя «православной общественности»: от Петроградской духовной академии и от Союза духовенства и мирян^[29].

Впрочем, полностью устраниться от участия в политических процессах Поместный Собор не мог, иначе он рисковал лишиться возможности озвучивать свою позицию. Понимая это, 7 октября 1917 года часть делегатов предложила попросить Временное правительство организовать выступление соборных представителей в Предпарламенте и Учредительном собрании, но решения по этому поводу принято не было^[30]. Параллельно шли споры о тактике Собора в связи с предстоящими выборами. Еще 13 сентября соборный делегат А.В. Васильев сделал внеочередное заявление о необходимости включиться в избирательный процесс, специально обратившись для этого к Временному правительству. Васильев предлагал организовать проведение выборов через церковные органы – приходские, благочиннические и епархиальные советы, и, таким образом, обеспечить «проведение в Учредительное собрание действительных выразителей воли православного народа»^[31]. Предложение направили для рассмотрения в Соборный Совет, который постарался прекратить дальнейшее обсуждение, признав 16 сентября вопрос «неподлежащим ведению Собора». 20 сентября общее собрание утвердило данное постановление. Однако к теме участия в Учредительном собрании возвращались снова и снова. Подогревали дискуссию и запросы с мест. 26 сентября Соборный Совет рассмотрел предложение уже 52 членов Собора о создании комиссии для составления послания к русскому народу с призывом «исполнить при предстоящих выборах в Учредительное собрание свой гражданский долг». Это вновь признали «неподлежащим ведению Собора»^[32].

Однако на общем заседании 27 сентября 1917 года большинство делегатов не согласилось с резолюцией Соборного Совета. Протоиерей А.А. Хотовицкий указал, что Собор не может «отмахнуться» от участия в выборах в Учредительное собрание. Сторонники этой идеи настаивали на том, что Поместный Собор должен агитировать, чтобы в будущее народное представительство попали «истинно верующие и православные люди», которые могли бы отстаивать все прерогативы Православной церкви. Придерживавшиеся другой точки зрения, в том числе, большая часть Соборного Совета, предостерегали от вмешательства церкви в политику. В частности, делегат Ф.Г. Котлянский напомнил, что выступления духовенства перед выборами в III и IV Государственные думы только «возбудили одиозное чувство к нему»^[33]. В итоге 30 сентября Собор выпустил послание по поводу выборов в Учредительное собрание. Кроме призыва к примирению всех враждующих партий, сословий и народностей, в нем говорилось, что Россия может воссоздаться лишь при возвращении к своей святой вере: «пусть победит в себе наш народ обуревающий его дух нечестия и ненависти, и тогда дружным усилием легко и светло совершит он государственный труд свой»^[34].

Необходимо добавить, что Временное правительство недвусмысленно проинформировало церковь о недопустимости какой-либо политической агитации в храмах во время избирательной кампании. Так, пункт 102 «Положения о выборах в Учредительное собрание» гласил: «духовное лицо, которое во время богослужения или непосредственно после такового в храме или ином предназначенном для богослужения месте станет пытаться посредством произнесения речи, распространения сочинений или иным образом оказывать влияние на выборы в Учредительное собрание, наказывается – заключением в тюрьме на срок не свыше шести месяцев»^[35].

Вместе с тем, несмотря на выработанную на Соборе позицию невмешательства в политическую борьбу, представители духовенства и верующих все же приняли активное участие в избирательном процессе. В 19-ти округах они баллотировались отдельными списками: в Вятке, Екатеринбурге, Иркутске, Казани, Костроме, Николаеве, Перми, Петрограде и Петроградской губернии, Самаре, Саратове, Симбирске, Смоленске, Ставрополе, Степном округе (Семипалатинске), Омске, Уфе, Харькове и Херсоне^[36]. Наименование списков варьировалось, наиболее распространенными были «православные приходы» и «духовенство и миряне». В некоторых регионах даже объявили о создании православных партий: «церковно-народной» (в Екатеринбурге и Перми), «ревнители православия» (в Самаре)^[37]. В Вятке на пастырско-мирянском собрании 8 октября 1917 года было решено баллотироваться отдельным списком «Православно-приходского демократического союза», не вступая в блок с кадетами, чтобы не навлекать на себя обвинений в объединении с «капиталистами» и «буржуями»^[38]. В Саратове список № 5 составила «Партия церкви» (она же «Православно-народная партия»)^[39]. Но результаты голосования оказались для духовенства и мирян провальными: православные кандидаты оказались не в состоянии конкурировать с популярными политическими партиями (эсерами, социал-демократами, кадетами и др.) Количественно и по числу собранных голосов православные уступили даже старообрядцам и многочисленным мусульманским спискам, чьи избиратели продемонстрировали большую активность и организованность(вместе с тем, нельзя забывать, что все «православные партии» не имели благословения от высшей церковной власти)^[40].

Данные обстоятельства еще раз подтвердили правильность избранного руководством Православной церкви курса на невмешательство в политику, и побудила членов Поместного Собора сосредоточиться на вопросах веры, проповеди и внутрицерковного строительства, не избегая при этом нравственной оценки тех или иных событий. Так, Поместный Собор никак не прокомментировал факт свержения Временного правительства и захвата власти большевиками, но резко осудил происходившее при этом кровопролитие (а именно бои на улицах Москвы 28 октября – 3 ноября 1917 года)[41]. Именно с позиции веры и нравственности оценивал современные ему события избранный в ноябре 1917 года патриарх Тихон (Беллавин) в своих обращениях осени-зимы 1917/1918 гг. И даже его знаменитое воззвание от 19 января 1918 года, в котором он предавал анафеме всех гонителей Церкви, отнюдь не было политическим выступлением, как это пытались изобразить большевики. В своем интервью московской газете «Фонарь» 23 января 1918 года Тихон заявил: «Мы не призываем к бунту, к бунту против власти, но только к борьбе против ее уродливых и преступных порождений. Власть может быть монархической или республиканской, кадетской или большевистской, но не должна она безнаказанно вызывать подобных беспримерных потрясений и разложения нравственных основ»[42].

В итоге к началу 1918 года Православная церковь уже не ассоциировалась с павшей монархией и «темными силами», и вместо опекаемой властями казенной бюрократической структуры все более воспринималась населением как собственно Церковь Христова, уже отчасти гонимая и готовая пострадать за свои идеалы. Подтверждением изменения отношения людей к Церкви стали грандиозные крестные ходы в конце января 1918 года в Петрограде и Москве, собравшие несколько сотен тысяч человек, а также массовый приход к Церкви еще вчера «либеральной» интеллигенции. В условиях революционных потрясений 1917 года духовное служение перестало быть связано со стабильным существованием, статусом и возможной карьерой, как это было при Романовых, быть клириком стало означать подвиг, верность заветам веры и исполнение миссии Церкви.

Итак, в 1917 году Православная церковь не была ни субъектом, ни объектом политической борьбы. То есть, с одной стороны, «церковный вопрос» не являлся актуальным в спорах различных политических сил, а, с другой стороны, сама Церковь не участвовала в этой борьбе как действующая сторона, сосредоточившись на вопросах внутренней организации и вопросах веры. Это позволило Церкви и духовенству в условиях участившихся антицерковных действий отдельных групп населения и местных властей в некоторой мере восстановить свой авторитет и вступить в послеоктябрьскую эпоху как самостоятельный, не связанный со старой властью институт, что стало одним из залогов выживания Православной церкви в советские годы.

 Сокорлов Арсений Владимирович,
доктор исторических наук, заместитель заведующего Отделом
обеспечения выставочной деятельности Государственного Эрмитажа. (Петербург).

Текст доклада на Международной научной конференции «Память в назидание»,
 посвященной столетию начала подвига новомучеников Русской Православной Церкви., состоявшейся в Минске 4.11.2017.

Опубликовано в журнале социальных и гуманитарных наук "Аспект". №4. 2017г.

 

---------------------------------

[1] Новое время. 1917. 5 марта.

[2] Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 796. Оп. 204. I Отд. 5 Стол. Д. 54. Л. 6.

[3] Полоцкие епархиальные ведомости. 1917. № 9. С. 277.

[4] Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб). Ф. 19. Оп. 109. Д. 86. Л. 12–15.

[5] Церковь и революция // Известия по Петроградской епархии. 1917. №. 21–23 от 14 июня. С. 18–20

[6] Пешехонов А. Первые недели // Февральская революция. М.-Л., 1925. С. 450

[7] Петроградская газета. 1917. 7 марта.

[8] См. например: Рогозный П. Г. Церковная революция 1917 года (Высшее духовенство Российской

Церкви в борьбе за власть в епархиях после Февральской революции). СПб.: «Лики России», 2008.

[9] См. Рогозный П.Г. Указ. соч. С. 96

[10] Журналы заседаний Временного правительства: март – октябрь 1917 года. В 4-х тт. Том 4. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). 2004. С. 212.

[11] Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р6978. Оп. 1. Д. 723. Л. 21–22.

[12] ГАРФ. Ф. Р6978. Оп. 1. Д. 284. Л. 43.

[13] ГАРФ. Ф. Р6978. Оп. 1. Д. 724. Л. 35.

[14] РГИА. Ф. 796. Оп. 204. I Отд. 5 Стол. Д. 305. Л. 17–18.

[15] Там же. Л. 5–8 об.

[16] Там же. Л. 12.

[17] Там же. Л. 15–15 об.

[18] Посещение архиепископом Вениамином г. Кронштадта // Известия по Петроградской епархии. 1917. № 24–25. С. 8–9.

[19] Церковные ведомости. 1917. № 36–37. С. 311–313.

[20] Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. I. Вып. 3. Петроград, 1918. С. 98–101.

[21] Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. I. Вып. 2. Петроград, 1918. С.73–74.

[22] Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. I. Вып. 3. С. 157.

[23] Церковные ведомости. 1917. № 40–41 от 14 октября. С. 360.

[24] Церковные ведомости. 1917. № 36–37. С. 311.

[25] ГАРФ. Ф. Р3431. Оп. 1. Д. 621. Л. 14.

[26] Руднева С.Е. Предпарламент: октябрь 1917 г.: опыт исторической реконструкции. М., 2006. С. 69.

[27] ГАРФ. Ф. Р3431. Оп. 1. Д. 185. Л. 29–30.

[28] ГАРФ. Ф. Р3431. Оп. 1. Д. 621. Л. 15; ГАРФ. Ф. Р3431. Оп. 1. Д. 185. Л. 64.

[29] Руднева С.Е. Указ. соч. С. 144.

[30] Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. II. Вып. 1–2. Петроград, 1918. С. 200.

[31] Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. I. Вып. 3. Петроград, 1918. С. 188.

[32] ГАРФ. Ф. Р3431. Оп. 1. Д. 185. Л. 1–11 об.

[33] Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. II. Вып. 1–2. Петроград, 1918. С. 86–88.

[34] Церковные ведомости. 1917. № 42. С. 375–377.

[35] Российское законодательство Х–ХХ вв. В. 9-ти тт. Том 9: Законодательство эпохи буржуазно-демократической революции. М., 1994. С. 154.

[36] См. Спирин Л.М. Россия 1917 год: Из истории борьбы политических партий. М., 1987. С. 280, 287, 290, 297, 298, 300, 307 –311, 319–321.

[37] Там же. С. 297–298, 307.

[38] Поляков А.Г. Русская православная церковь и светская власть в 1917 – середина 1920-х гг. (На материалах Вятской губернии). Киров, 2007. С. 37–38.

[39] Редькина О.Ю. Христанские политические партии на Нижней Волге в 1917 году // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Религиоведение. Международные отношения. 2012. № 1. С. 41–42.

[40] Леонтьева Т.Г. Вера и прогресс: православное сельское духовенство России во второй половине XIX – начале XX вв. М.: Новый хронограф, 2002. С. 206.

[41] Церковные ведомости. 1917. № 46–47. С. 415–419.

[42] Фонарь. 1918. 29 января.

Список литературы:

1. 1. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. Р3431. Оп. 1. Д. 185.
2. 2. ГАРФ. Ф. Р3431. Оп. 1. Д. 621
3. 3. ГАРФ. Ф. Р6978. Оп. 1. Д. 284
4. 4. ГАРФ. Ф. Р6978. Оп. 1. Д. 723.
5. 5. Журналы заседаний Временного правительства: март – октябрь 1917 года. В 4-х тт.Том4. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). 2004.
6. 6. Леонтьева Т.Г.Вера и прогресс: православное сельское духовенство России во второй половине XIX – начале XX вв. М.: Новый хронограф, 2002.
7. 7. Новое время (Петроград). 1917. 5 марта
8. 8. Петроградская газета (Петроград). 1917. 7 марта
9. 9. Пешехонов А. Первые недели // Февральская революция. М.-Л., 1925. С. 430–465
10. 10. Полоцкие епархиальные ведомости. 1917. № 9
11. 11. Поляков А. Г.Русская православная церковь и светская власть в 1917 – середине 1920-х гг. (На материалах Вятской губернии). Киров, 2007.

12. 12. Посещение архиепископом Вениамином г. Кронштадта // Известия по Петроградской епархии. 1917. № 24–25. С. 8–9.
13. 13. Редькина О.Ю. Христанские политические партии на Нижней Волге в 1917 году // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 4: История. Религиоведение. Международные отношения. 2012. № 1. С. 38–43.
14. 14. Рогозный П. Г.Церковная революция 1917 года (Высшее духовенство РоссийскойЦеркви в борьбе за власть в епархиях после Февральской революции). СПб.: «Лики России», 2008.
15. 15. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 796. Оп. 204. I Отд. 5 Стол. Д. 54.
16. 16. РГИА. Ф. 796. Оп. 204.IОтд. 5 Стол. Д. 305.
17. 17. Российское законодательство Х–ХХ вв. В. 9-ти тт. Том 9: Законодательство эпохи буржуазно-демократической революции. М., 1994.
18. 18. Руднева С.Е. Предпарламент: октябрь1917 г.: опыт исторической реконструкции. М., 2006.
19. 19. Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. 1. Вып. 2. Петроград, 1918.
20. 20. Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. 1. Вып. 3. Петроград, 1918.
21. 21. Священный Собор Православной Российской Церкви. Деяния. Кн. II. Вып. 1–2. Петроград, 1918.
22. 22. Спирин Л.М. Россия 1917 год: Из истории борьбы политических партий. М., 1987
23. 23. Фонарь (Москва). 1918. 29 января.
24. 24. Центральный государственный исторический архив Санкт-Петербурга (ЦГИА СПб). Ф. 19. Оп. 109. Д. 86.
25. 25. Церковные ведомости. 1917. № 36–37.
26. 26. Церковные ведомости. 1917. № 40–41.
27. 27. Церковные ведомости. 1917. № 42.
28. 28. Церковные ведомости. 1917. № 46–47.
29. 29. Церковь и революция // Известия по Петроградской епархии. 1917. №. 21–23 от 14 июня. С. 18–20.