12 декабря 2016 года исполняется 220 лет со Дня рождения графа М.Н.Муравьева-Виленского. В дополнение к множеству материалов на сайте, посвященных великому государственному деятелю и реформатору, публикуем воспоминания графа Сергея Шереметьева о дочери графа Муравьева Софье Михайловне, опубликованных "Русском архиве" за 1910 год.
 |
| Воспоминания гр. Шереметьева в формате PDF |
Его не сломит неудача,
Не упоит его успех.
Князь Вяземский.
Имя Михаила Николаевича Муравьева принадлежит Истории. Начало его биографии составлено Кропотовым, но за смертью почтенного автора труд этот приостановился. Ныть может, и не следует особенно сожалеть об этом, так как для беспристрастной оценки деятельности Муравьева еще не наступило время. Мои личные воспоминания относятся к нему только, как к частному человеку, в его домашней и семейной обстановке, с которою неразрывно соединяется имя его дочери.
Бывают личности, которые, благодаря случайным условиям жизни, проходят век свой едва заметными для посторонних; только в тесном кругу семьи потеря их оставляет неизгладимый след, и место их остается навсегда праздным и незаметным. Только с утратою таких лиц сознается вполне ясно значение их для близких.
Между тем, по дарованиям, по особенностям характера и душевному развитию эти люди, поставленные в соприкосновению событиям общественной жизни, не остались бы не замеченными. Но благотворному влиянию своему, неукротимой силе воли, здравому уму и горячему, всегда юному, сердцу они оставили бы глубокий след в современной им среде. Они могли бы и живительно влиять на нее, воодушевляя на все доброе и возвышенное, поддерживая примером своим стойкость убеждений, горячую любовь к родине, верность и постоянство в сношениях дружбы.
К таким личностям, преждевременно сломленным бурею жизни, среди испытаний мелкими, но жгучими заботами, принадлежала София Михайловна Шереметева. Единственная дочь Михаила Николаевича Муравьева, она родилась 15 Сентября 1833 года в Гродне, где отец ее был в то время губернатором. Она росла в семье как бы отдельно от братьев и в ином, сравнительно с ними, положении. Детство и молодость ее прошли в довольстве и покое. Света она мало касалась. Михаил Николаевич не мог быть человеком „светским “, и характер его отразился на дочери, которая любила его беспредельно.
В ранней молодости у неё были привязанности и пристрастия. Она была впечатлительна и даровита. Настроение у неё было музыкальное; она была одною из лучших учениц Гензельта, и трогательная дружба их не изменялась до конца.
Уже взрослою девушкою она сблизилась с двоюродною своею сестрою Варварой Алексеевной Шереметевой, с которою долгое время вместе жила, путешествовала в Крым и выезжала в свет. Это было в пятидесятых годах в Петербурге. С детства помню я неразлучных двоюродных сестер; обе молодые и красивые, они не затемняли друг друга. Небольшого роста, с ярко-русыми волосами, София Михайловна отличалась веселостью нрава и простотой; в ней была особая прелесть, и тонкая улыбка придавала этому лицу необычное выражение. В нем было сочетание здравомыслия и добродушия с легкою иронией.
Сколько раз видел я их у нас, на Фонтанке, в домовой церкви; они стояли по сторонам выходной двери из образной, против плащаницы... Помню, как бывало заходили они ко мне и разговаривали с моим воспитателем m-r Rouget, который ими восхищался. «Варинька Шереметева» и «Соня Муравьева» были неразлучны и радовали собою обе семьи, в которые вносили молодую, беззаботную жизнь и веселие.
Обе вышли замуж... Жизненные пути их отдалились и несколько разошлись, но прошлое не могло быть забыто. В 1857 г. Варвара Алексеевна вышла замуж за графа Владимира Ивановича Мусина-Пушкина. Это была большая семейная радость. Родители Софии Михайловны не могли не думать о будущем своей дочери... и желали ей счастливого брака. Неожиданно представился ей совершенно непредвиденный случай выйти за муж за близкого родственника. То был дядя С. С. Шереметев, женатый на княжне В. П. Горчаковой и овдовевший в 1853 году.
Неожиданность этой возможности ее смутила; мысли ее были далеки от подобного предположения, к тому же родители ее не имели в виду этого брака. Она без колебания отказала... Это было в разгар восточной войны 1853—1856 г. С. С. Шереметев вторично поступил тогда на военную службу в Киевский гусарский полк и отправился в Севастополь, где служил ординарцем у главнокомандующего князя М. Д. Горчакова и остался до конца осады, участвуя в сражении под Черной и в день взятия Севастополя...
Возвращение его по окончании похода не охладило его чувства. Тогда София Михайловна, тронутая постоянством, дала свое согласие.
Они венчались в Москве в нашей домовой церкви Знамения Божией Матери на Воздвиженке в 1856 году. Тогда еще жива была бабушка Варвара Петровна Шереметева.
Первое время прожила София Михайловна в Коломенской деревне мужа, в селе Лаптеве. С ними жил тогда доктор Лев Карлович Эйсымонт. После смерти В. П. Шереметевой они совсем переехали в Петербург, где поселились с родителями. Как министр Государственных Имуществ и Уделов, Михаил Николаевич жил в Удельном доме на Литейной.
С этого времени я стал чаще бывать у них. София Михайловна более уже не разлучалась с своими родителями—зимою в Удельном доме, летом в имении Лужского уезда, в селе Сырце.
Она сделалась матерью многочисленного семейства. Всего у ней было одиннадцать человек детей.
Старших она лишилась в самый разгар Польского восстания, когда последовала за отцом в Вильну.
Последний год прожила она с родителями на Сергиевской в купленном отцом ее доме, ныне принадлежащем детям Софии Михайловны. Это три периода ее жизни: жизнь в Удельном доме, Виленское пребывание и окончательное водворение в доме на Сергиевской, где она лишилась родителей.
Отца ее М. Н. Муравьева помню я в первый раз в домовой нашей церкви на Фонтанке... Вместе с другими членами семьи он выходил из образной для принятия Св. Таин. Ребенком возили меня к нему и к жене его Пелагее Васильевне, когда они жили еще у Пяти Углов в доме Семенова. В первой комнате припоминается мне Китайская пагода из слоновой кости. В одной из гостиных было у окна возвышение, окруженное трельяжем с плющом.
Позднее переехали они на Кабинетскую улицу в дом Есаулова. Вывал я довольно часто в этой веселой квартире, с большой залой по середине. В кабинете Михаила Николаевича висела большая карта Туркестанского края и Хивы. Из дома Есаулова переехали они на Литейную, когда Михаил Николаевич был назначен министром Государственных Имуществ, вместо заболевшего Василия Александровича Шереметева.
Помню хорошо этот Удельный дом на Литейной с широкою, открытою лестницею, с просторными глубокими комнатами, с поместительной длинной столовой. Вижу Михаила Николаевича в его роскошном министерском кабинете, на двое разделенном высокими полированными шкафами, с смежною биллиардной и парадными гостиными с желтыми и красными тяжелыми занавесями. В этих парадных комнатах редко сидели. По воскресным дням вся наличная семья собиралась к обеду, после которого все удалялись в кабинет Михаила Николаевича, где его верный и старый слуга Василий Фёдоров подавал ему трубку Жукова табаку, и он помещался в обычных своих покойных креслах, и вся семья вокруг него— иные играли на биллиарде; дети Софии Михайловны прибегали к нему за рябиновою пастилою или pastilles de Vichy и получали их из рук деда.
Воскресные обеды были довольно многолюдны. Собирались наличная семья и близкие. Все на этих обедах происходило по однажды заведенному порядку. Сначала гости собирались в большой гостиной вокруг Пелагеи Васильевны. Минут за 10 до обеда приходил Михаил Николаевич. В 5 ч. садились за стол. Пелагея Васильевна во главе, а Михаил Николаевич в стороне по левую руку.
В этом же Удельном доме живала иногда и Екатерина Сергеевна Шереметева с своею семьёй. Михаил Николаевич был с нею очень дружен и в шутку всегда называл ее «belle femme». За столом всегда шел оживленный и интересный разговор, душою которого бывал всегда Михаил Николаевич.
Помню, как меня кто-то спросил, куда я готовлюсь и чем буду. Я затруднился ответом. Михаил Николаевич вступился за меня и сказал: «А ты отвечай, что будешь прежде всего человеком».
После обеда все подходили благодарить хозяев, и Михаил Николаевич приветливо всем говорил «здравствуйте».
София Михайловна жила со своей семьей в другой половине дома, от парадного крыльца налево. И здесь высокие и просторные светлые комнаты, но в них было довольно пусто.
Семейные заботы начинали давать себя чувствовать. Софии Михайловне приходилось бороться с сложными, утомительными заботами. В отце своем она всегда находила нравственную поддержку и твердую и неизменную опору. Они становились друг другу все ближе, и Михаил Николаевич окружал ее нежною, постоянною заботою, поверяя ей зачастую свои мысли и чувства, не скрывая никогда и политических взглядов своих, и она ценила глубоко это доверие и не злоупотребляла им.
Здесь в Удельном доме собирались многие из близких и друзей и сослуживцев—целое общество, ныне почти не существующее: сенатор В. И. Булыгин с семьёй, граф Ю. И. Стенбок, И. М. Гедеонов, барон Дельвиг, А. А. Зеленый, братья Муравьевы, Андрей и Сергий Николаевичи, Шереметевы, Шаховские, Булычевы, Е. Н. Давыдова, Е. И. Шостак, Мусин-Пушкин. У Софии Михайловны бывали Иславины, Алябьевы, иногда Валуевы. У Пелагии Васильевны—Тютчевы. Домашним врачом был почтенный доктор Персон, старый друг дома; позднее, по смерти его, Варенуха.
Живо помню то время, перед началом Польского восстания 1863 года. Михаил Николаевич уже не был министром Государственных Имуществ. Он готовился к выезду из Удельного дома. Странно было видеть Михаила Николаевича в его рабочем кабинете, куда, бывало, проникали к нему только с делами; теперь же он весь день принимал гостей и, как частное лицо, со стороны наблюдал за ходом дел.
Однажды пришлось мне у него встретиться с Софиею Петровной Апраксиной, дочерью графа Петра Александровича Толстого. Между семьей ее и Муравьевыми были давние дружеские отношения еще с Москвы. София Петровна рассуждала о трудности положения в виду вспыхнувшего восстания и говорила, что без участия Муравьева дело не обойдется. Михаил Николаевич только улыбался и отшучивался, напирая на то, что «устарел».
А между тем дела шли все хуже, и общественное мнение все громче и сильнее вызывало Муравьева. Наконец состоялось давно желанное назначение... Кабинет Михаила Николаевича вдруг преобразился; в Удельном доме опять закипела жизнь и началась усиленная деятельность.
Из этого Удельного дома отправлялся Михаил Николаевич в Вильну. Я присутствовал при напутственном молебствии. Строго сосредоточенно, но вместе просто и приветливо расстался он со всеми. Вся семья его проводила до Вильны, где поселилась с детьми и София Михайловна.
Виленскую обстановку их видел я только однажды, когда проездом из-за границы, во время Польского восстания, провел дня два у Михаила Николаевича в Вильне и остановился в мрачном генерал-губернаторском доме. Здесь держался тот же Петербургский порядок; сидели у него после обеда в кабинете, пока он не отправлялся отдыхать. Он предложил мне поехать в театр, где, не смотря на военное положение, были представления и в то время играл известный комик Васильев.
По возвращении в Петербург Михаил Николаевич поселился в своем недавно купленном доме на Сергиевской.
С покупкой же дома и водворением на Сергиевской начинается иное время, еще более трудное и сложное для Михаила Николаевича, уже тогда несколько одряхлевшего после неустанной и неутомимой деятельности.
Жил он в нижнем этаже и принимал весь город. Многие приезжали к нему из губерний, чтобы его приветствовать и лично выразить ему чувство радости и благодарности за великую службу Отечеству. Но и здесь в Петербурге его отдых был кратковременен: ему пришлось принимать на себя новую тяжелую ответственную заботу.
Никогда не забуду странной моей с ним встречи в это тяжелое время. В верхнем этаже Муравьевского дома, на Сергиевской, жил тогда один из полковых моих товарищей. К нему иногда собирались, ужинали и засиживались до рассвета. Однажды, в пятом часу утра, спускаюсь я с другим товарищем, князем В. Н. Гагариным. Мы уже дошли почти до низу, когда у подъезда остановилась карета. Дверь отворилась и, медленно подвигаясь, с трудом поддерживаемый с двух сторон под руки, поднялся по ступеням Михаил Николаевич!..
Мы посторонились. Он взглянул на нас с некоторым удивлением и поклонился. Нам сказали, что такой поздний его приезд не редкость. Он только-что возвращался со службы... Так неутомим был этот человек до последнего своего дня.
Настоящий отдых находил он только в любимом им Сырце... Здесь проводила с ним время и София Михайловна с семьёй... Здесь он и скончался 29 Августа 1866 г.
Я помню его похороны в Александро-Невской Лавре. Настроение было торжественное и строгое. Был Государь. После погребения
он повел под руку Софию Михайловну: она воспользовалась этою минутой, чтобы сказать ему, кого он теряет в лице Муравьева и сказала это порывисто, с глубоким волнением….
Лично ко мне Михаил Николаевич был всегда неизменно приветлив и благосклонен. Он всегда интересовался хозяйством, расспрашивал о положении дел после 1861 года, давал советы; раз даже устроил у себя по этому поводу заседание, на котором присутствовали наш поверенный, князь Ф. М. Касаткин-Ростовский и сенатор В. II. Булыгин; заседание это было поучительно. В суждениях своих он не был уклончив, ясность мыслей его была очень выразительна. Когда речь шла о людях ему не сочувственных, он определял их метко и без запинки.
Государственная мысль не покидала его никогда, и любил он делиться с Софией Михайловной своими впечатлениями, нередко сообщал ей многое, что для других было сокровенно.
Вообще в домашнем быту Михаил Николаевич был прост и добродушен, приветлив и гостеприимен. Видно было, что он рос и воспитан в коренной, деревенской Русской среде, и притом в среде, мыслящей, предприимчивой, деятельной и высоко даровитой.
С семейством Шереметевых он сохранял неизменно дружеские отношения. Он глубоко уважал и ценил бабушку Екатерину Васильевну. Кто имел понятие о личности его тещи Надежды Николаевны, урожденной Тютчевой, тому оставалось только сожалеть, что лишен был возможности видеть их вместе. Начало их знакомства относится к двадцатым годам столетия. Сложное, любопытное время, когда под сенью Покровского дома жили люди полные огня и самоотвержения, когда Надежда Николаевна являлась центром и средоточием целой группы людей выдающихся, переписку и сношения с коими, как например с Жуковским и Гоголем, она продолжала до конца своих дней (+ 1850). На Гоголя она имела особенное влияние в отношении религиозном.
Дочь ее Пелагея Васильевна вышла замуж совсем молодою девушкою и венчалась в церкви села Покровского. Ей только минуло 16 лет; сестра ее Анастасия Васильевна была замужем за декабристом И. Д. Якушкиным. В молодости они были очень красивы. Пелагея Васильевна в то время, когда я ее застал, была уже почти старушкой, она могла, когда хотела, быть очень приятной и остроумной. Но в ней не было простоты и подкупающего добродушия Михаила Николаевича.
Между тем, София Михайловна все глубже и глубже погружалась в житейские заботы, с многочисленной семьёй на руках, лишенная твердой отцовской опоры...
В 1871 г. скончалась ее мать графиня Пелагея Васильевна, дочь Василия Петровича и Надежды Николаевны Шереметевых, скончалась неожиданно в церкви в Пасхальную литургию; в то самое время, когда священник произнес: «благословение Господне на вас», она опустилась на колени и уже не встала.
София Михайловна осталась одна. Все сильнее одолевали ее заботы, она продолжала борьбу жизни твердо и безропотно, но силы ее уже были давно надломлены. В это время я чаще всего ее видел, и это время особенно осталось у меня в памяти... Она искала отдыха и развлечения в музыке; устраивала вечера, очень мне памятные, оставившие светлое воспоминание. Старик Гензельт навещал ее; она давно уже почти бросила Фортепиано, но я еще слышал ее игру изящную, умную и увлекательную.
Приезжала к ней иногда Анна Карловна Лешетицкая-Фридебург и пела Шумана, Шуберта, Даргомыжского. В. П. Опочинин также был в числе ее обычных посетителей. Особенно выразительно пел он «В двенадцать часов по ночам». Бывал, и любитель-певец Иван Александрович Кавелин. Как оживлялась София Михайловна, когда он с особенным чувством распевал романс Всеволожского, и особенно Фразу
«Чу, аккорд, и льются звуки», —
как еще смеялась на этих вечерах, забывая тревоги, дрязги и мелочи жизни.
В это же время часто бывал у неё граф А. В. Бобринский, с которым она была очень дружна. Ей посвятил он когда-то следующее четырехстишие:
«Ужели ты не укротила в себе восторгов юных пыл,
Иль жизнь тебя не задавила,
И чувства пламень не остыл?»
Сколько приятных вечеров, сколько впечатлений и разговоров, навсегда остающихся в памяти: как любил он с нею шутить, смеялся над ее увлечениями и желанием перевоспитать случайно проживавшего у неё в Сырце педагога с воззрениями через-чур алого цвета, но человека неглупого, сумевшего ее заинтересовать и завлечь в эти разговоры. Это было время борьбы различных течений, отражавшихся в литературе. Приезжал к Софии Михайловне и Маркевич читать ей вслух свое новое произведение Марина из Алого Рога, и читал он очень хорошо; мы были в числе слушателей вместе с графом А. В. Бобринским. Сколько бывало оживленных и любопытных бесед. Современные вопросы были ей не чужды, они ее занимали и без этого особого мира интересов общественных она не могла бы примириться с мелочами обыденной жизни. Ей нужны были эти интересы, эти заботы и эта борьба.
А жизнь становилась все сложнее и сложнее; утраты следовали за утратами; дети подрастали; сыновья были предметом особых ее забот и попечений. Болезненно следила она за ними. Здоровье ее сильно пошатнулось, она страшно исхудала: ни кровинки не было на лице; силы надрывались. Это была тень прежней Софии Михайловны, но все еще полная жизни, все еще способная воспламеняться, скорбеть, негодовать и принимать к сердцу то, что для многих пустой звук...
София Михайловна любила поэзию. Граф Бобринский нередко читал ей вслух стихи Пушкина, Alfred de Musset, ее любимые стихи Sur trois marches de marbre rose, или графа Алексея Толстого. Ей особенно нравилось следующее его стихотворение:
«О, не пытайся дух унять тревожный!
Твою тоску я знаю с давних пор,
Твоей душе покорность невозможна,
Она болит и рвется на простор.
Но все ее невидимые муки,
Нестройный гул сомнений и забот,
Все меж собой враждующие звуки
Последний час в созвучие сольет;
В один порыв смешает в сердце гордом
Все чувства, врозь которые звучат,
И разрешит торжественным аккордом
Их голосов мучительный разлад».
Она очень любила Сырец. Деревенская жизнь и чистый воздух ей помогали.
Село Сырец, родовое имение Муравьевых, в 15 верстах от города Дуги и в 3 от границы Новгородской губернии. Это любимое уединение Михаила Николаевича Муравьева. Сюда удалялся он для отдыха от трудов и дел. Здесь прожил он последние месяцы своей жизни, и здесь же в самый день освящения сельской церкви 29 Августа 1866 г. он скончался. Построение этой церкви было предметом его давних забот. Церковь деревянная, красивой архитектуры по плану архитектора Рязанова. В ней хранятся и поныне вклады двух митрополитов: Литовского Иосифа и Московского Филарета. Последний пожертвовал Евангелие, на котором собственная его надпись: „Вог-Слово, глаголющiй в Евангелiи, да возглаголет слово Своего божественного и действенного благословенiя на раба Своего болярина графа Михаила к миру и спасенiю его. В Гефсиманском ските, Іюля 11 дня 1866 г.“.
В самый разгара, деятельности, еще будучи министром, Михаил Николаевич неустанно следил за Сырцом; помню я на столе его планы и описания этого имения. Доставшееся ему от отца, довольно запущенное, оно было им обновлено. Он построил существующий ныне просторный, удобный и красивый дом, службы; выстроил ветряную мельницу, скотный двор...
Местоположение живописное. Сад расположен по скату к большому пруду. Около усадьбы большой фруктовый сад, за которым березовая роща, славящаяся грибами. Эту рощу особенно любил дядя С. С. Шереметев, потому что она напоминала ему детство и рощи Волочановские.
В нескольких верстах от Сырца другое Муравьевское родовое имение село Мроткино, ныне проданное, с церковью и могилами Муравьевых. Здесь похоронен отец Михаила Николаевича, Николай Николаевич, основатель училища Колонновожатых в Осташове, и дед его Николай Ерофеевич Муравьев. Окрестности Сырца, как и вообще Лужский уезд, живописны: много речек и озер. Недалеко также большое озеро Череменецкое, окруженное лесом, с деревнями на берегу, с красивой усадьбой Г. А. Глинки-Маврина, село Нежготицы, а посреди озера, на острову, величественно возвышается Череменецкий Иоанна Богослова монастырь с белеющими стенами и зданиями, окруженный вековыми деревьями и садами, с живописным кладбищем. Во все стороны открываются прекрасные виды. Место привольное. Здесь в древних монастырских синодиках видел я записанным весь коренной Новгородский род Муравьевых. Здесь же записаны и родственные им Мордвиновы. По берегу Череменецкого озера было имение Веры Алексеевны Муравьевой, жены декабриста, и ее сына Александра Артамоновича, к которому София Михайловна была очень расположена. Он похоронен в Череменецком монастыре.
Сырецкий дом с виду небольшой, но поместителен, и на нем лежит какой-то особый отпечаток прошлого. София Михайловна очень любила Сырец. Здесь жила она, окруженная дорогими семейными воспоминаниями; здесь каждый шаг напоминал ей отца—и ее радовало, что и молодое поколение росло под теми же впечатлениями и в той же дорогой ей обстановке. Небольшие комнаты, обшитые деревом стены, на которых висят портреты-дагеротипы в старомодных рамах.
У дяди Сергея Сергеевича здесь была целая кладовая разных хозяйственных вещей, инструменты, посуда, остатки прежней амуниции, ружья. Он большой был охотник до садоводства и огородничества. Комнат в доме много, все поместительны и удобны. О Сырце упоминает в своих Записках Н. Н. Муравьев.
Петербургская обстановка Муравьева не отличалась роскошью, но все было просто, практично и обдуманно. Большой масляными красками портрет Петра Великого висел на стене, стол с ящиками и папками для бумаг, альбомы, поднесенные ему в Вильне, иконы и модель генерал-губернаторского дома из серебра. В гостиной неизменно красовались две вазы Петергофской Фабрики, пожалованные покойным Государем. Два кресла, копии с подлинных кресел царя Алексея Михайловича, всегда находились в его кабинете и какое-то кресло, обшитое зеленым сафьяном, самой необычной Формы, но удобное, в виде ящика, —в котором всегда сидел Михаил Николаевич. Кто из близко знавших Михаила Николаевича не помнит этого сафьянного кресла? Когда бывало соберется вокруг Михаила Николаевича семья, можно было заслушаться его речей; всегда ко всем приветливый, любил он задавать вопросы, иногда рассказывал из прошлого, но всего более жил животрепещущими интересами настоящего. Седая выразительная голова, с коротко обстриженными седыми усами, довольно тучный с короткою шеей, но живыми, проницательными глазами, этот, грозный по преданию, человек владел даром привязывать к себе людей; а молодежь, к которой он всегда был расположен, не испытывала при нем никакого чувства стеснения. При нем, напротив того, можно было ощущать какое-то успокоительное чувство—сознание воплощенной в нем силы воли и ума чисто русского и глубокого чувства национального достоинства.
Особенно заботилась София Михайловна о Сырецкой церкви, о том, чтобы она поддерживалась и содержалась в порядке. Как она, так и дядя Сергей Сергеевич желали, чтобы она обращена была в приходскую, но они не успели этого достигнуть. Между тем церковь эта имеет отчасти историческое значение, и ее следует сохранить и поддержать. В ней хранится следующее письмо к М. Н. Муравьеву от митрополита Филарета:
«Сиятельнейший граф, милостивый государь!
К трудным подвигам, но невидимым, без сомнения, Мановением Провидения Божия, призывает вас верховная власть, и при том так, что на призывающий глас Царя с сильным сочувствием откликается голос народа.
И теперь, встревоженное страшною минутой Отечество с участием заботы и надежды взирает на Ваш подвиг, и ревностные сыны его молят Бога, чтобы вам дано было достаточно крепости и средств обнаружить и упразднить корень зла, чтобы он не прозябал более.
С утешением узнал я, что среди трудного подвига служения Царю и Отечеству, вы в то же время совершаете добровольный подвиг служения Богу—созидаете храм Господень.
Примите на престол сего храма святое Евангелие, приносимое от моего усердия, с призыванием вашей душе, вашему житию и вашим деяниям благословения земного и небесного, от времени до вечности.
С глубоким почтением и преданностью имею честь быть вашего сиятельства покорнейший слуга»
Филарет М. Московский.
11 Июля 1866.
Помню живо один из приездов моих в Сырец. София Михайловна была уже довольно слаба и изнурена; но оживление ее не покидало; она за всем следила, всем интересовалась, все принимала к сердцу, хлопотала, горячилась, не оставалась праздною; ей равно близки были и дороги семейные дела и хозяйство, как и нужды родины, к которым относилась она пламенно и порывисто, как и следовало дочери Муравьева. Равнодушие к этим нуждам для неё было непонятно и даже преступно. Она была независима в своих убеждениях, и в ней не было и тени услужливости и искательности мира сего.
Вижу ее в Сырце на любимом ее балконе, среди зеленеющего, дикого винограда, окруженную детьми, у стола с кипящим самоваром; слышу также ее оживленную речь и тонкий смех или вспышки ее благородного негодования.
Балкон этот так и остался под названием „любимаго41 балкона. София Михайловна не раз вспоминала о нем в Петербурге.
Это была натура цельная, правдивая и простая, не примирявшаяся с уступками и двуличностями общественных сношений. Она была гостеприимна и понимала тонкости хорошего стола. Однажды совершенно неожиданно устроился у неё «ряженый» бал и совершенно запросто без всяких затей. Всем было очень весело. Близко ей было семейство генерал-адъютанта Глинки-Маврина, соседнее по Сырцу... Она не дожила до замужества старшей дочери. Любила она беседовать с князем II. П. Вяземским, с которым нередко встречалась у нас и всегда дарила ему коробки с особыми длинными спичками. И он находил разговор ее занимательным. Она во многом походила на своего отца и по характеру, и по складу ума, и по добродушию. Жаль, что не дошли до нас его разговоры с нею. Для характеристики Муравьева они были бы очень важны...
В сношениях дружбы она была надежна и постоянна, но часто волновалась: ей все хотелось, чтобы ее поняли и чувствовали так же, как она… «J'aime qu'on m'aime comme j'aime, quand j'aime» (Люблю, чтобы меня любили так, как я люблю, когда люблю), говаривала она, смеясь; ее огорчал и волновал недомёк, много было и болезненного в уме ее возбуждения, но многое было неразлучно с ее натурою; она могла становиться резкою и взыскательною, но не надолго. Новый сердечный порыв всегда пересиливал ее мимолетный гнев, и она всегда жалела о своем нетерпении. К числу неизменных ее друзей принадлежали: А. Д. Столыпин, К. А. Гревс и П. А. Черевин.
Однажды, когда она возвращалась из нашего дома к себе на Сергиевскую, она почувствовала первое нервное потрясение. Она долго после этого болела, лежала в кровати. Когда ей стало легче и язык вернулся, я был у неё. Лицо было бледное и такое мне показалось маленькое; она улыбалась, выражение было кроткое и доброе. Все сознавая, она радовалась, что жизнь ее еще может продлиться... Она бы и прожила, не будь новых забот, а ей нужен был прежде всего безусловный покой.
В 1880 году в Сырце, под последним впечатлением забот и тревог о втором сыне, в то самое время, когда она писала ему письмо, ее сразил новый нервный удар—на этот раз смертельный. Трудно передать, что происходило в Сырце.
Не помню, как и когда мне дали знать о случившемся; я поспешил в Сырец. Вся семья в оцепенении, подхожу к больной; лежит, с полузакрытыми глазами. При ней доктор, который провел с нею все лето, человек очень хороший и внимательный. Он наклонился к больной и громко назвал меня. Мне показалось, что глаза ее задвигались, она качнула головой—приподняла руку... Был ли то последний проблек сознания, узнала ли меня, кто может знать?
Одновременно со мною прибыл в Сырец И. М. Гедеонов, неизменный, верный друг Софии Михайловны Она глубоко ценила его дружбу..., и он остался ей верен до конца. Такие дни и положения не забываются. Мы стояли близ окна в небольшой ее спальне. Дочери ее на коленях у кровати. София Михайловна в последний раз вздохнула и отошла в вечность... Это было 23 Августа 1880 года.
На Лазаревском кладбище Александро-Невской Лавры между могилою отца и матери оставалось одно свободное место. Согласно давнему ее желанию, ее положили здесь же под общею часовнею.
Теперь около часовни две новые могилы дяди Сергия Сергеевича и сына их Василия. Здесь, под общим сводом купола, осенённого золотым крестом, рядом с родителями, мужем и детьми, нашла себе место упокоения—дочь Муравьева.
Граф Сергий Шереметев.
8 Апреля 1892 года. С.-Петербург.