Предлагаем статью из приложения ко второму номеру Подольских епархиальных ведомостей за 1863 год. Статья описывает состояние польской пропаганды перед самым январским восстанием польской шляхты в 1863 году в Подольской губернии Российской империи (нынешняя Украина). Спустя более чем полтора века, после того как оказалось, что польская, а затем большевистская пропаганда оказались разрушительными для России, сегодня эта статья по-прежнему на удивление актуальна.
Редакцией сайта приводится текст в современной орфографии.
Также дается ссылка на оригинал «Ведомостей» в формате PDF.
Когда мы проходим местностью, покрытою высокою и густою травою, вокруг нас все кажется тихо и спокойно. Изредка только выпрыгнет из-под ног наших трусливый заяц, порхнет перепуганный перепел; зажужжит мимо уха красный или черный жук, затрещит стрекоза, порхнет бабочка, -вот и все проявление жизни, поражающее чувства наши в минуты этой прогулки. Но приляжем в траве, всмотримся, вслушаемся в окружающую нас среду и пред нами откроется новый мир, полный самой разнообразной жизни, самой суетливой деятельности. Мы заметим тысячи живых существ, которые копошатся вокруг нас, прыгают, занимаются семейными и общественными делами, ведут свирепую войну с врагами, строят свои замки, починяют в них трещины, роют норки, таскают туда пищу про черный день с ужасною натугой, гурьбой или в одиночку переваливают бревна из крупных соринок чрез колоды увядшей травинки, карабкаются на высоты, сваливаются в них, отдыхают от устали или ушиба, снова поднимаются, приправляя эти хлопоты и развлечения, проявляя ощущения смесью бесконечно-разнообразных, едва внятных для нашего грубого уха голосов, какими кого наделило провидение. А если бы мы могли подчинит одновременно услуге микроскопа весь окружающий нас мир, если бы мы изобрели для уха инструмент, равносильный микроскопу для ока, пред нами открылись бы такие чудеса, действительность которых превышает всю емкость нашего воображения, мы были бы оглушены таким концертом, которому нет названия на языки человеческом. Мы сделали отступления от нашего предмета, увлекшись созерцанием этого микроскопического мира. Явления его так похожи на явления пропаганды польской с западном п юго-западном крае России, что можно даже натуживать нашего воображении, чтобы найти то сближение поразительным. Если бы мы захотели рассчитывать на терпение наших читателей, мы им легко указали бы в явлениях этой пропаганды и своего рода трусливых зайцев, резвых перепелов, и пестрых бабочек, и красных и черных жуков, и крикливых стрекоз, и разных других, крупных насекомых, со всеми проявлениями их мелочной жизни, инстинктов их натуры. Но эти явления так, заметны для ока нашего и уха, так всем нам надоели, что мы можем уволить на этот раз и себя и читателей наших от разглагольствия о них. Гораздо интересней и далеко необходимей изучение характера более мелких насекомых польской пропаганды, менее заметных для поверхностного наблюдателя приемов ее движения. Чтобы с большим успехом заняться этим делом, спустимся к низшим слоям окружающего нас человечества, напряжем наши чувства, всмотримся, вслушаемся в окружающие нас лица, звуки и предметы. Мы вполне будем вознаграждены за свое терпение и снисхождение поразительными открытиями. Все что прежде казалось нам в этом, своего рода травяном мире спокойным и безмолвным, изумит нас самой неугомонной деятельностью, самыми оригинальными явлениями микроскопической жизни. Вот польские паны й ксёндзы, пани, паничи и оффициалисты, подобно не отвязчивой мухе увиваются около русских мужичков, поддабриваясь к ним, роднясь с ними 1), нашептывая им на ухо искусительные обеты, расточая пред ними лож и клевету на все русское и православное. Не смея деспотствовать, как прежде, над своими холопами, слишком бесцеремонно посягать на их физическое и нравственное достояние, видя постепенное приближение холопа к уравнению с паном в правах и преимуществах, они смекнули, что «плетью не перебьёшь обуха», и поневоле пустились в запоздалую, слишком не давнюю гуманность. Видя, что сделало и старается сделать русское правительство для покоя, довольства и нравственного развития единокровной меньшей своей о Христе братии, польские патриоты начали осуждать меры правительства, поправлять его guasi ошибки, изъясняться в притворной любви к ненавидимому ими от всей души русскому человеку. Преследуя свои политические или точнее возмутительные стремления, они стараются не столько сделать добра, сколько жужжать о своих микроскопических благодеяниях, навязываемых недавно угнетаемому ими рабу. Желая, как можно скорее умножить число сторонников польского интереса и массой русинов восполнить свое бессилие, а между тем, будучи не в силах засыпать вдруг ту пропасть, которая ископана ими между паном и холопом, они подсылают к сему последнему то ксендза, то сынка, то польскую женщину, то оффициалиста. Вот ксендз мечется на кафедре, проповедуя любовь к мертвой ojczyźnie, задыхается от бешенства, явно или намеками (смотря по тому, на какой почве играет он свою роль) возбуждая ненависть к России и православию. Вот он сеет вокруг себя плевелы недовольства текущим порядком вещей, сочиняет басни о счастии народа русского под правлением Польши, оказывает мелкие услуги ненавидимому схизматику. Вот он выдумывает процессии к мятежничеству, распускает между православными чрез своих людей молву об их невиданной и неслыханной дотоле торжественности и великолепии, затевает в костеле разные декорации, живые картины, заманивает православных к участию в этих процессиях, кии глазению на диковинки купольной, костельной комедии, к слушанию жалобных месс, позамордованных в уличной безоружной свалке мятежниках, по истлевших назад тому 100 лет польских королевичах, и других давно забытых героях покойной Польши и врагов живой и здоровой России. Вот русский Царь дарует свободу крестьянам, а ксендз и панич сулят им шепотом в единении с поляками своеволие и разнузданность; вот Россия заботится о наделе селянина поземельной собственностью, а польский пан по внушению хитрого ксендза, дарит ему клочок земли, чтобы занять почетнейший уголок в сердце облагодетедьствованного, ничего у него не просившего и нисколько в нем теперь не нуждающегося. Вот православное духовенство, в связи с русским правительством, вносит в темные досель умы народной массы светоч образования, ксендз подхватывает чужую идею, копирует, словно обезьяна, чужое дело и, при помощи вельможного пана, или пани прилаживает возле костела или двора и свою школку, заманивает в нее даже грамотных мальчиков православных, изгоняя, конечно, из школы, словно зачумленную, грамотность славяно-русскую. Там, где нет ксендза, или, где он не может безопасно выполнить роли главного действующаго лица, паны и ксендзы уполномочивают других на ведение польской пропаганды. Вот польская женщина, под предлогом разных благотворительных намерений, или внимания к житейскому быту простолюдина, является под его соломенною крышею, утешает в горе печальную семью, расточает задушевные советы, обещания, не скупится даже на полтинник, лишь-бы купить любовь к себе и доверие крестьян, или точнее рабочие руки для Польши. Ловкость, упрямство, вкрадчивость и злость дутого делают натуральными этих женщин в этих ролях, что нужно быть очень зорким, чтобы не принять их патриотических затей за проявление любви к страждущему собрату. И недоросли шляхты не без дела: они даже заняты чуть ли не больше других. Проходим молчанием их городские патриотические выходки и агитации: они всем известны, всем опротивели. В травяном мире польской пропаганды паныч затейлив, егозлив и изобретателен до бесконечности. Прибрать на время костюм и язык простолюдина, вмешаться в толпу крестьян при всяком случае в мирской их сходи или частному собранию в шинке, дома или на улице толковать с ними о стеснении прав их русским правительством, о былом и будущем блаженстве русинов под правлением Польши, о дешевизне водки, свободе винокурения, возврате безурядиц вольного козачества, о грубости, невежестве и корыстолюбии нашего духовенства, пустить в оборот возмутительную прокламацию, перетолковать в пользу своего дела и во вред русскому правительству всякую его меру, постановление, даже указ о свободе крестьян, о наделе их землею; не скупиться на кабачные средства, воспламеняющие воображение, туманящие здравый смысл простолюдинов,- все это их дело. Панич служит и рассыльным и клеветником, шпионом и разнощиком фальшивых слухов, сплетней и сборщиком подаяний, quasi для бедных семейств, оставшихся после zamordowanych в Варшаве и Вильне и проч. Чтобы окружить простолюдина несметной опекой пропаганды, паны, ксендзы, польки и паничи снабжают приличными инструкциями экономов, землемеров, учителей в сельских своих школах, провиантовых писарей ин другую мелкую и крупную дворскую шляхту, с тем, чтобы они, как люди более близкие к народу, чаще сталкивающиеся с ним в быту житейском, проводили в народные массы свои идеи и тенденции и в поле и в лесе и на сенокосе и на кухне, в людской и в девичьей. Даже указаны предметы для деятельности и заданы темы, которые должны развиваться этими пропагандами: им приказано вербовать мальчиков в школы независимые от русского правительства, велено уделять в этих школах и беседах с народом преимущественно на польскую историю, выбирая из нее конечно более блистательные эпохи и благовидные события, изучать «каtichiz wіагy narodnwej» (?) произнести народную исповедь (?) учить добродетели посредством энергических рассказов, почерпнутых из жизни св. поляков и полек, рисовать возвышенные и доблестные облики предков, которые послужат наилучшим заохочиваньем народа. Таким развитием народа польские патриоты хотят ввести его в свое прошедшее, полное. как они выражаются, чудес, жертв, самоотвержения и м ученичества, раскрывают пред ним дверь польского пантеона, где сияют святые лики их отцов, повести его на кладбище народа (?) меж свежих, облитых кровью могил мучеников и указать св. цель (?) лучшей для него будущности. Но можно ли в этом беглом очерке обрисовать всю егозливость насекомых польской пропаганды, их серьезные мины при донкихотских битвах с мельницей, при уморительных натугах-пробуравить микроскопическую скважину в гранитной почве русской народности и православия, натаскать в кучу разных соринок злости и ненависти, лжи и клеветы, образовать из них там и здесь своего рода муравейники, в той сродной насекомым сообразительности, что эти муравейники, составят прочное здание, этот сор и навоз закроет собою почву русскую и преобразит ее в польскую!
Но польские патриоты не могут не видеть, что закрепленная веками, весьма основательная вражда и недоверие холопа к пану не могут быть побеждены вдруг соринками филантропии и микроскопическими проявлениями гуманности, прибегли к иезуитским хитростям, чтобы вкрасться в душу народа, не возбудив подозрения в наличности задних мыслей, побуждающих пана к своекорыстному с ним сближению. Один пан, желая одним махом (для краткости расскажем этот пример своими словами, ни сколько, впрочем, не изменяя его сущности) врезаться в сердца своих холопов, разрядился в пух и прах, натянул белые перчатки, сделал визит всем чиновникам общины, пригласил их к себе на изысканный обед, не скупился на ласки и угощенье и думал, что “дело поляков в шляпе,, что осчастливленные обхождением вельможного пана готовы за него в огонь и в воду, что у него столько навербовано сторонников польских, сколько неделимых в его имении. Что-же случилось? То, что должно было случиться. Панский прием возбудил подозрение не привыкшего к нему народа; простой смысл, мужика тотчас смекнул, “что все это недаром, что пан хочет поймать его на удочку, чтобы после употребить для своих целей, а потому удвоил свою осторожность, отодвинулся в сторону и отношения его к двору, (панскому) сделались двусмысленнее прежних.
Все эти затеи и лукавства польских пропагандистов мы могли-бы подтвердить фактами на известные цитаты из тех польских, заграничных, изданий в которых польские патриоты с обычным им тщеславием и легкомыслием записывают подвиги свои в деле пропаганды и даже не скрывают своих намерений и планов; но так как это наведение сделало-бы слишком громоздким настоящую заметку, то мы ограничимся указанием затей польской пропаганды в одном не далеком от нас маленьком захолустье. В этом уголке России некоторые сельские школы при церквах заведены еще в 1848. г., а многие в начале 50 годов. В том захолустье, о котором теперь идет речь, в настоящий момент, заведены школы не только в селах но и сколько нибудь многолюдных деревнях. Казалось бы, что нет особенной нужда в открытии новых школ; но чем же тогда будут задаваться польские пропагандисты. Да и можно-ли без желчи смотреть на распространение русской грамотности и утверждение православия? И вот лишь только окончился зимний сезон сельской учебы в православных школах, помещица N открывает в первых числах мая 5-ть чисто польских сельских школ, в местечке Х и селах: О, Г, С. и В—Б. Самое время, в которое открыты эти школы и которое слишком неудобно для обучения грамотности детей зомледельца, весьма уже наглядно убеждает в наличии задних мыслей, которыми руководилась основательница школ. Она видела, что в то время, когда обучение в сельских школах на ходу, открытие новых школ, в тех же селах, совершенно излишне. Да ей трудно было бы в учебный сезон навербовать прозелитов для своих школок. Но тому, как только дети были распущены из школ для того, чтобы принять сподручное им участие в земледельческих занятиях родителей помещица N при помощи послушных ей друзей польской пропаганды, пустила в ход все свои средства моральные и материальные для открытия в пяти пунктах своего имения школ „niezależnych od wladнизкие wskicli”. При энерической, почти судорожной, деятельности управляющего имением, уроженца царства польского М. школы открыты, дети, по преимуществу православных родителей, то затащены, то замануты в эти школы. Да и как было не пойматься на удочку, когда и помещение школы и все ее расходы, даже роскошное содержание учеников приняла на свой счет богатая полька! Одна из этих школ помещена даже в доме самой основательницы. Незачем и говорить, что учителями к этим школам приставлены поляки от пят до темени, что ученики поставлены на шляхетскую ногу, что в этих школах все русское и православное преследуется явным и тайным презрением и угнетением. Вот доказательства. Большинство мальчиков перетянутых г. N в свои польские школы из школ православных, прошло уже всю мудрость сельских школ: изучило русскую грамотность до того, что составляло собственноручные записки но предмету закона Божия, бойко и безошибочно кидало на счетах, изучило первые 4 действия арифметики. Чему-же станут учиться эти дети в польских школах? Конечно тому только, чему учатся, -полезной для одной только польской пропаганды - польской грамотности, путем которой легко уже будет провести в ум и сердце польские убеждения и тенденции. Вся обстановка этих школ пахнет польским духом; устное собеседование происходить на польском языке, даже вменено в обязанность ученикам, на приветствие учителя или другого польского существа на польском отвечать по-польски. Само собою разумеется в школе преобладает грамотность польская. Славянский язык, как язык церковный, язык некоторым образом, священный для всякого православного, особенно нашего простолюдина, не только изгнан из этих школ, но и при всяком удобном случае клеймится едкими сарказмами и бессмысленным порицанием. Русского языка ни как уж не могли секвестровать школы г. N, за то в них учатся по букварям печатным только в Вильне или Варшаве и переполненным умышленными или не умышленными искажениями некоторых слов и понятий: вместо например, тропари в Виленском букваре напечатано огромными буквами: пропори и проч.. И по этим жалким учебникам обучение русской грамоте стоит далее чем па втором плане. В этих, чуждых нам, школах запрещают читать молитву за Царя, за людей православных, которую так любили дети русские, что уделяли ей и на языке и сердце, место, недалекое от молитвы Господней. Священники православные не приглашены к преподаванию, или точнее - оттолкнуты от преподавания Закона Божия в этих школах. Правда, в школе X есть законоучитель (даже с жалованьем, но, конечно, ксендз, хотя в этой школе католики относятся к православным, как 1:5. В эту школу местный священник не позволил взять ни одного мальчика, обучающего в его приходской школе, а потому г. N. навербовала в нее до 40 мальчиков из окрестных своих селений, в которых существуют православные школы. За исключением этой одной школы, во все прочие завлечены разными уловками, льготами и понуканьем все почти дети православных родителей. В воскресные и праздничные дни, дети с умыслом отпускается в дома родителей в такую кору, чтобы они не могли участвовать в церковном богослужении, а в высокоторжественные вовсе не увольняются от школьных занятий: тогда как в школах православных они получали рекреационные часы после Богослужения, и только к вечеру, на другой день после праздника возвращались в школу. Более мелкие уловки пропаганды, употребляемой в этих школах для подавления русской народности и православия оставляем без внимания, тем более, что они ежеминутны, бесчисленные и неуловимы.
Вот сколько и каких школ, как выражается „Народная Газета” nurtuje в околице на протяжении 30 квадратных верст, в имении одной помещицы, или точнее помещика N! (1) Сколько же их nurtuje во всем западном и юго-западном крае России! Считаем излишним и говорить об опасности подобных школ для нашей народности и православия.
В этой же околице ксендзы слишком бесцеремонно и торжественно ставят известные возмутительные кресты, слишком великолепно совершают к ним свои процессии и слишком громко и долго поют жалобные литании с присовокуплением обычного: Boże, coś Polke и других мятежных гимнов, святотатственно внесенных в Rituale поляков. Особенно в этом роде пропаганды, метят на привлечение, блистательностью постановки, православных к участию в католических церемониях. Ни одного воскресного и праздничного богослужения не совершит ксендз без шумного и великолепного обхождения вокруг костела если он намерен устроить у себя какую ни будь сценическую декорацию в костеле или совершить блистательную процессию к поставленному им, как-раз насупротив православной церкви-кресту po zainordowanych w Warszawiej- он, чрез своих агентов, за несколько дней до события, разглашает в православном люде известие о том, что в костел будет совершаться невиданные до толе чудеса, что такой церемонии еще никогда не бывало на свете. Этот любитель кукольных комедий в костеле и казистых процессий, до того простер с недавнего времени, свою страсть к последним, что сделала, минувшего 8 Сентября процессию (и притом с пустыми руками), ни более не менее как на 55 верстном расстоянии, рассчитывая, конечно, на то, что, во время этого вояжа, православные будут постепенно примыкать к его процессии и составят наконец такую толпу пилигримов, которая могла бы удовлетворять тщеславие и боле значительного предводителя-патера. Этот господин чрезвычайно изобретателен на разные фокус-покусы и эффекты; его мания к процессиям не смягчается ни временем, ни обстоятельством. Он ходит, поет и звонит даже до полночи, его не удержит от предположенного церемониала ни проливной дождь, ни буря, ничто на свете. Кроме обычных в костелах (и то в знаменитых) постановок (выходящих теперь из употребления) не сцене барашков, лужков, рощиц, гротов, деревянных облаков, льющейся, сквозь пробуравленные в этих облаках скважины, в вид дождя, воды, кроме театрального грома, кроме гробницы Иисуса Христа, окруженной живыми или деревянными воинами, пальбы из небольших пушек, кроме колыбели Иисуса Христа, окруженной лицами и предметами находившимися во время рождения Его в вертепе Вифлеемском и поочередно качаемой, под звуки колыбельной песни набожными посетителями, - этот господин начал затевать потехи несравненно курьезные и оригинальные. Он одевает в, траурную одежду алтари костела, завешивает окна черным сукном, устрояет катафалк посреди костела, а в сторон его quasi свежую могилу, из натасканной в костел земли, и по целым часам поет знакомые нам гимна и проч. и проч. Эти комедии делают то, что православный священник бывало иногда вынужден посылать в костел старосту либо пономаря и напоминать тихомолком православным, что уже начато свое богослужение; эти затеи сделали то, что между прислужниками ксендза начали появляться и православные.
Нельзя пройти здесь молчанием и того обстоятельства, что ксендз м. Б., начал не упустительно отправлять и вечерню, которых никогда прежде не служилось. Это, видите, для того, чтобы народ, идя с работы и заслышав гудение органов, зашел в костел, послушать даровую музыку и приохочивался к эффектности и пластичности римского богослужения. Ловушка тем хитрее, что православные священники м. Б., (да и в других местах) редко служат вечерню отдельно (с вечера) от утрени, а по большей части соединяют их в одно утреннее богослужение. Это делается для того, что православные на селе трудится в поле, на сенокосе, до глубокого вечера, и потому вечерня, отправляемая своевременно, не достигла бы своей цели 4). Это подвиги одного ксендза, сколько же трудятся в поте лица на поле пропаганды все ксендзы вместе взятые, на протяжении всей русской территории.
Всматриваясь в подмеченные недавно и подобные им, окружающие нас явления, вдумываясь в настоящие отношения к нам беспокойных соседей наших, невольно спросим и себя и других: к чему поведет, или по крайней мере может повести, удачное выполнение ролей в этом психическом маскараде? Подумаем, чтоб этот маскарад кончился трагедией, вышел из проделок забавы, перешагнул за черту праздного препровождения времени, а все таки он довольно затейлив и замечателен для того, чтобы не пройти мимо его без внимания. Ничего кажется не мешает, что дитя выучится по-польски; оно даже сделается богаче целым знанием, а между тем, если не удержать его впору от этой бесполезной лингвистики, она может сделать, со временем, доступными сознанию и угодными воле те лжи и клеветы, те идеи и тенденции которыми силятся полонофилы разделить русскую силу, произвести племенное столкновение, подорвать основы православия и которыми переполнены последние статьи, брошюры, памфлеты мнимых друзей и тайных врагов нашего простолюдия.
Теперь, мы думаем, понятна для всякого важность микроскопических явлении польской пропаганды, понятна необходимость зорко следить не только за крупными проделками польских патриотов, но и за егозливою копошливостью насекомых травяного мира пропаганды - и не только следить, но и производить правильную оценку их затей, нормальное истолкование их проделок и употребить своевременные и подобные средства к уничтожению настоящих и предотвращению будущих. Но мы сами этого сделать не можем: между нами и народом должен быть посредник. Вот где, как и почему важна для нас услуга и сочувствие задаче нашего издания наших сельских пастырей! Вот кто должен противопоставить свою энергию и бдительность уловкам ксендза и пана, со всею их свитою! Вот кто обязан срывать где-то окажется нужным, маску филантропии с непрошеных клевретов польской пропаганды. Вот кому сподручней указывать подлинный смысл и цель услуг обетов, которыми завистники и ненавистники наши, хотят расположить к себе и своему делу умы и сердца православного люда русского! Вот кто обязан защитить народное образование наше от затей католической пропаганды, а молодое поколенье простолюдья южнозападной России от увлечения! Вот почему наконец, мы позволяем себе надеяться, что наше духовенство поможет нам провести в народное сознание, добытые нами исторические материалы выработанные научные исследования и сделанные там и здесь житейские наблюдения.
Подольские епархиальные ведомости № 2 1863 г. Страницы 79 -92