Представляем четыре выпуска (тома) Талергофского альманаха, который был подготовлен к изданию Центральным Талергофским комитетом (ЦТК) во Львове с 1924 по 1932 годы.

Альманах был напечатан львовской типографией Ставропигийского братства, и содержит множество документальных свидетельств убийств властями Австро-Венгерской империи русских галичан и буковинцев, интернированных в концентрационный лагерь Талергоф во время Первой мировой войны. Талергофским комитетом планировалось продолжить издание как минимум еще пятого выпуска Альманаха. Но из-за развернувшегося экономического, а затем предвоенного политического кризиса, выход последующих выпусков стал невозможным. После вхождением Западной Украины и Белоруссии со Львовым, в состав СССР в результате «Освободительного похода» Красной армии в сентябре 1939 года, советской властью, которая не допускала существования альтернативы «украинскости» и «белорускости», на «освобожденной» территории были закрыты все русские общественные организации и издательства, а многие русские культурные деятели и активисты были репрессированы, поэтому что либо подобное о репрессиях против русских в СССР не издавалось.

В 1964 году к пятидесятилетию галицко-русской трагедии выпуски «Талергофского альманаха» были переизданы в США на средства американского предпринимателя, мецената галицко-русских и православных организаций в США и Польше Петра Гардого под заглавием «Галицкая Голгофа. Военные преступления Габсбургской монархии 1914−1917 годов».

Мы выкладываем изначальный львовский вариант Талергофского альманаха, отсканированный Сергеем Шараповым и предоставленный в формате PDF для размещение на «Западной Руси».

Также редакция сайта подготовила в тестовом варианте вступления к четырем выпускам Альманаха в современной орфографии. Сам альманах был издан в дореволюционной орфографии, которой продолжали пользоваться русские учебные заведения и издательства за пределами СССР.

 

 Талергофскій альманахъ.

Пропамятная книга австрійскихъ жестокостей, изуверстствъ и насилий надъ карпато-русскимъ народомъ во время Всемірной войны 1914−1917 гг.) 

Первый выпуск открыть в формате PDF	Второй выпуск открыть в формате PDF	Третий выпуск открыть в формате PDF	Четвертый выпуск открыть в формате PDF

 

=//=//=

ПРЕДИСТОВИЕ К АЛЬМАНАХУ

 

Галицкая Голгофа

Отходящая тьма пред рассветом особенно черна и грозна, последние судороги бури, проломные порывы шквала наиболее неистовы и алы. Победный восторг достижение, торжествующий прорыв новой жизни и воли жертвенно искупляются раньше жестовой и жуткой мистерией сугубых томлений и мук. Искупительный путь к Воскресению ведет через крестные страсти Голгоф.

И такой именно страшной и мучительной крестной жертвой искупила и наша многострадальная родина — исстари нуждой прибитая и незбывным горем повитая Прикарпатская Русь - свой долгожданный, но, увы, оказавшийся столь непродолжительным и непрочным, освободительный, воскресный мираж 1914—1915 годов, Закаленная в многовековой борьбе и неволе, привычная к наилютейшим гонениям и мукам, она, навечная страдалица-раба, подверглась тут такой бешеной облаве и травле, таким чудовищным издевательствам и пыткам, пред которыми вчуже бледнеют самые мрачные и дикие ужасы средневековых изуверств и боен, которые превзойдены уж разве только нынешним лютым кошмаром "чрезвычайных" застенков и нор.

В смертельном предчувствии близкого падение и бегства, в судорожном страхе мрачного и позорного конца, обезумевший враг пытался выместить на своей безвинной и безответной жертве последнюю, отчаянную свою ярость, упырно упиться её сиротскими слезами и кровью в свой крайний, предутренний час.

И упился тут ими он в волю, сверх всяческой меры и краю! Залил, обагрил ими всю жалкую жертву-страну. Оплевал, осквернил скорбное лицо мученицы трупным ядом своей кощунственной слюны. Опалил, прожег ее сплошь злобным заревом бессмысленных пожаров и костров. Разорил её убогие, старые хижины, ограбил или уничтожил злостно её серенький, нищенский скарб. Поругал её тихие, заветные святыни, зверски оскорбил её чистую веру и народную честь. Завалил свой беглый, злопамятный путь бесчисленными трупами её лучших, любимых сынов. А тысячи, тысячи других злобно поверг в свои цепкие тюрьмы, истязал их и мучил нещадно, а затем и увлек за собою на своем предисчезном бегу.

О, да будет же проклята в мире его гнусная, страшная: память, пусть сгинет на вечные веки этот дикий, безумный кошмар.

Но выставить и пригвоздить весь этот кошмар и ужас к позорному столбу истории все-таки желательно и нужно. Хотя-бы только для бесстрастного и нелицеприятного суда грядущих времен, хотя-бы для прославного увековечение испытанных тут нашим народом ужасных мытарств, издевательств и мук. Для достойного и признательного запечатление на пропамятных скрижалях истории его сверхчувственного долготерпение и верного и устойного героизма на искупительном кресте.

Воспринял наш доблестный мученик-народ всю эту жестокую казнь и хулу, как и все прежние гонение и козни под австрийским ярмом, не за какую-нибудь действительную измену или другую определенную вину, которых тут в общем, в спокойном национально-культурном быту и труде его, и не было, и быть не могло, а просто и исключительно только благодаря тому, что рядом, бок-о-бок, жила-цвела могучая, единокровная ему Россия, перед которой дряхлая тюрьма народов — Австрия всегда испытывала самый злобный и неистовый страх. И в этом-то суетном страхе, в этой трусливой вражде её к России, с одной стороны, а в русском же облике, сознании и даже имени нашего злосчастного народа, с другой, и следует, очевидно, признать ту главную, основную причину, тот внутренний двигатель зла, которые и вызвали ныне, в безумном военном угаре, весь этот чудовищный, жуткий кошмар.

Словно в диком, разбойном разгуле, как в безумном, кровавом бреду, разом ринулись на несчастную жертву, вдруг сорвавшись с праздных свор и цепей, как все органы государственной стражи и власти, так и всякие темные и враждебные силы в стране вообще.

Так, с первых-же сполохов бури, заранее обреченная на гибель, вся верная национальным заветам, сознательная часть местного русского население была сразу-же обвялена вне всякого закона и щита, а вслед за этим и подвергнута тут-же беспощадной травле и бойне. По отношению к этим — по государственной логике Австрии — заведомым и обязательным „изменникам" и „шпионам" — „русофилам" — все экстренные меры воздействие и мести стали теперь, вне обычных норм и условий культуры и правопорядка, уместны, целесообразны и хороши. Все наличные средства и силы государственной охраны и власти, вся наружная и тайная полиция, кадровая и полевая свора жандармов, и даже отдельные воинские части и посты, дружно двинулись теперь против этих ненавистных и опасных „тварей" и стали бешено рыскать по несчастной стране без всякой помехи и узды. А за их грозными и удобными спинами и штыками привольно и безудержно засуетился также, захлебываясь от торжествующей злобы, вражды и хулы, и всякий уж частный австрофильский закидень и сброд, с окаянным братом-изувером — Каином несчастного народа — во главе...

И это последнее уродливое явление, уж помимо самой сущности вещей, следует тут выдвинуть с особым возмущением и прискорбием на вид, на позор грядущим поколениям, на проклятие от рода в род! Потому что, если все чужие, инородные сограждане наши, как евреи, поляки, мадьяры или немцы, и пытались тут всячески тоже, под шумок и хаос военной разрухи, безнаказанно свести со своим беспомощным политическим противником свои старые споры и счета или даже только так или иначе проявить и выместить на нем свой угарный "патриотический" пыл или гнев вообще, то все-таки делали все это, как ни как, заведомо чужие и более или менее даже враждебные нам элементы, да и то далеко не во всей организованной и сплошной своей массе, а только, пожалуй, в самых худших и малокультурных своих низах, действовавших к тому-же большей частью по прямому наущению властей или в стадном порыве сфанатированной толпы. А между тем, свой-же, единокровный брат, вскормленный и натравленный Австрией "украинский" дегенерат, учтя исключительно удобный и благоприятный для своих партийных происков и пакостей момент, возвел все эти гнусные и подлые наветы, надругательства и козни над собственным народом до высшей, чудовищной степени и меры, облек их в настоящую систему и норму, вложил в них всю свою пронырливость, настойчивость и силу, весь свой злобный, предательский яд. И мало, что досыта, в волю — доносами, травлей, разбоем — над ним надругался, где мог, что на муки сам его предал и злостно ограбил дотла, но наконец даже, в добавок, с цинической наглостью хама, пытается вдруг утверждать, что это он сам пострадал так жестоко от лютой австрийской грозы, что это ему именно принадлежит этот скорбный, мученический венец... А дальше уж, в злостном бреду и цинизме, ведь, некуда, не с чем идти !

Возвращаясь к самим событиям, приходится прежде всего отметить, что началось дело, конечно, с повсеместного и всеобщего разгрома всех русских организаций, учреждений и обществ, до мельчайших кооперативных ячеек и детских приютов включительно. В первый-же день мобилизации все они были правительством разогнаны и закрыты, вся жизнь и деятельность их расстроена и прекращена, все имущество опечатано или расхищено. Одним мановением грубой, обезумевшей силы была вдруг вся стройная и широкая общественная и культурная: организованность и работа спокойного русского население разрушена и пресечена, одним изуверским ударом были разом уничтожены и смяты благодатные плоды многолетних народных усилий и трудов. Всякий признак, след, зародыш русской жизни был вдруг сметен, сбит с родной земли...

А вслед за тем пошел уж и подлинный, живой погром. Без всякого суда и следствие, без удержу и без узды. По первому нелепому доносу, по прихоти, корысти и вражде. То целой, гремящей облавой, то тихо, вырывочно, врозь. На людях и дома, в работе, в гостях и во сне.

Хватали всех сплошь, без разбора, Кто лишь признавал себя русским и русское имя носил. У кого была найдена русская газета или книга, икона или открытка из России. А то просто кто лишь был вымечен как „руссофил".

Хватали, кого попало. Интеллигентов и крестьян, мужчин и женщин, стариков и детей, здоровых и больных. И в первую голову, конечно, ненавистных им русских „попов", доблестных пастырей народа, соль галицко-русской земли.

Хватали, надругались, гнали. Таскали по этапам и тюрьмам, морили голодом и жаждой, томили в кандалах и веревках, избивали, мучили, терзали, — до потери чувств, до крови.

И, наконец, казни — виселицы и расстрелы — без счета, без краю и конца. Тысячи безвинных жертв, море мученической крови и сиротских слез. То по случайному дикому произволу отдельных зверей-палачей, то по гнусным, шальным приговорам нарочитых полевых лже-судов. По нелепейшим провокациям и доносам, с одной стороны, и чудовищной жестокости, прихоти или ошибке, с другой. Море крови и слез…

А остальных потащили с собою. Волокли по мытарствам и мукам, мучили по лагерям и тюрьмам, вновь терзая голодом и стужей, изводя лишениями и мором. И, словно в адском, чудовищном фокусе, согнали, сгрузили все это, наконец, в лагере пыток и смерти — приснопамятном Талергофе, по проклятому названию которого, таким образом, и возглавляется ныне настоящий пропамятный альманах.

Печальная и жуткая это книга. Потрясающая книга бытия, искуса и мук многострадальной Галицкой Руси в кошмарные дни минувшего грозного лихолетья. Прославный памятник и скорбный памятник безвинно выстраданной ею искупительной, вечерней жертвы за Единую, Святую Русь!

Заветная, пропамятная книга. Конечно, пока-что она далеко еще не закончена, не полна. Еще много в ней пробелов и изъянов, а даже, может быть, ошибок вообще. Целые округи и периоды, многие подробности и черты — за отсутствием сведений и справок — в ней пока пропущены совсем. Некоторые данные, в особенности — из современных газет, недостаточно проверены и, может быть, не точны и смутны. И, наконец, в ней вовсе нет еще надлежащей исторической цельности и призмы, нет стройности и глади вообще. Лишь сырой и отрывочный сборник черновых материалов и дат. Но все это нисколько не изменяет самой сущности и верности вещей. Но все-таки уже вполне сквозит и оживает вся общая картина во всей своей ужасной яркости и широте.

И эта жуткая и скорбная картина так грозно вопиет сама уж за себя!

 

Ю. Яворский.

ПЕСНЬ ТЕРЕЗИНА

1914-1917 гг.

Ой, цісарю, цисароньку,

На що нас карбуєшь,

За яку провину в тюрьмах

Мучишь і мордуєшь.

Ой, скажи нам, цісароньку,

Чим ми провинились,

За що в мурах і болоті

Ми тут опинились?

 

Предисловие к первому выпуску.

Первый выпуск открыть в формате PDF

Предлагая благосклонному читателю первую книгу о страданиях русского народа Прикарпатья во время миpовoro пожара, мы должны предупредить его, что в этой книге будет отведено место только тому историческому материалу, который в воображении читателя должен нарисовать яркую и полную картину австро-мадьярского террора, творившегося над русским народом у него дома, в Галичине, Буковине и Угорской Руси, в самом начале великой войны, в 1914 году. Введем его пока в тот первый период войны, который в отношении Галичины ознаменовался поспешным отходом австро-мадьярских войск за р. Сян, и дальше за Дунаец. Делаем это по следующим соображениям.

Одним из самых важных побуждающих обстоятельств является то, что этот период, хотя и связан в многих случаях органически с понятием концентрационных лагерей для русских людей в глубине Австрии, в общей сложности всех тяжелых явлений беспощадной кровавой расправы и при той безмятежной широте мучительной картины нечеловеческого издевательства и политического террора над неповинным русским народом, несравненно грандиознее и ярче в истории обширнейшей мартирологии карпаторусского народа во время войны, чем самые ужасные минуты страданий десятков тысяч русских во всех концентрационных австрийских лагерях. Талергоф, Терезин, Вена и другие места заключения русских страдальцев — это все-таки известная система террора, в них были определенные условия, была своя форма, одним словом — все то, что легче дается формально установить и определить. Ибо одно указание на характерные явления, с особенной яркостью выделявшиеся на фоне мученической жизни заключенных, дает уже представление о целом комплексе тех факторов, благодаря которым приходилось страдать талергофцам или терезинцам физически и нравственно. А наоборот, весь ужас и мучение, перенесенные русским населением в Австро-Венгрии, главным образом, на первых порах войны, т.е. до момента вытеснения русской армией австро-мадьярских войск за Дунаец и по ту сторону Карпатского хребта, не имели предела: это была сплошная полоса неразборчивого в средствах, бессистемного террора, через которую прошло поголовно все русское население Прикарпатья.

Черная гроза военного и административного австро-мадьярского террора, клокотавшая над русским населением в Галичине, Буковине и Угорской Руси в этот первый период войны, была настолько свирепа, что вполне подтвердила то мнение, какое постепенно стало утверждаться за испытавшими первые её приступы, a затем очутившимися в концентрационных лагерях в глубине Австрии, как о более счастливых.

Слишком велики и бесконечно жестоки были страдание карпато-россов в этот первый период войны на их-же прадедовской земле, у них-же дома. На них мы должны остановиться ближе. Это тем более необходимо, что с каждым годом, отделяющим наши дни от того жестокого в истории русского народа времени, память о нем начинает тускнеть и затираться в народном сознании.

А к тому-же, в то время, как о ужасах концентрационных лагерей писалось сравнительно много в начале войны в русской, швейцарской, итальянской, французской и даже немецкой (социалистической) печати, а после войны появились более или менее обстоятельные сведение в галицко-русских и американских печатных изданиях, — об австро-мадьярских зверствах над неповинным ни в чем русским населением, находившимся под властью Австрии, совершаемых на местах, писалось очень мало и к тому-же случайно, отрывочно, а главное — противоречиво. Все те случайные сведение об этом жестоком периоде, какие попадали в печать, не могли претендовать на полноту и элементарную беспристрастность именно потому, что были современными и писались в исключительно болезненных общественных условиях, в обстановке непосредственного военного фронта. Современные газеты сплошь и рядом пестрели по поводу каждого отдельного случая этой разнузданной расправы сведениями беззастенчиво тенденциозного характера. Этой преступной крайностью грешила, за редкими исключениями особенно галицкая польская и „украинская" печать. В ней вы напрасно будете искать выражение хотя-бы косвенного порицание массовым явлениям бесцеремонной и беспощадной, без суда и без следствие, кровавой казни наших крестьян за то только, что они имели несчастье быть застигнутыми мадьярским или немецким (австрийским) полевым патрулем в поле или в лесу и при допросе офицера-мадьяра или немца, не понимавшего совершенно русского языка, пролепетали фатальную фразу, что они всего только "бедные руссины"! А что после этого говорить о таких случаях, когда перед подобными "судьями", по доносу в большинстве случаев жалкого „людця"-мазепинца, целые села обвинялись в открытом "pyccoфильстве"? He редко кончались они несколькими расстрелами, а в лучшем случае сожжением села. Широкая публика об этом не могла знать подробно в те знойные дни всеобщего военного угара, а еще меньше она знает сейчас.

И поэтому ясно сказывается именно та необходимость, чтобы раньше, чем писать об ужасах Талергофа, и на эту кровавую полосу страданий русского народа у подножья родных Карпат бросить больше света и попристальнее взглянуть на нее. Она настолько выразительна и, пожалуй, исключительна в истории недавней военной мартирологии Европы, что было-бы заметным упущением с нашей стороны не остановиться на ней ближе в отдельной первой книжке, не указать на то, что не только предварило Taлepгoф и ему сопутствовало, но было куда ужаснее Талергофа. Об этом и будет говорить предлагаемая первая часть „Талергофского Альманаха".

В этой книге читатель найдет разнородный материал, правдиво и рельефно рисующий грозную картину страданий Галицкой и Буковинской Руси, и сложившийся из политико-общественных очерков, статей, отрывков из дневников разных лиц и, наконец, из беллетристических рассказов и стихотворений, написанных на фоне переживаний обездоленного народа в первом периоде войны. От его внимание не ускользнет тоже явное указание на то, кто из соседей и даже родных братьев сознательно прилагал свою руку к этому страшному преступлению австрийских немцев и мадьяр над нашим народом.

И только в последующих выпусках „Талергофского Альманаха" будем постепенно знакомить нашего читателя с дальнейшей историей жестокого мучение окраинной, Карпатской Руси, со всеми её подробностями; посвятим серьёзное внимание не прекращавшемуся ужасу над русским народом и в других периодах войны, как тоже на чужбине, вдали от родных Карпат, вдали от прадедовской земли. В них мы отведем достаточное место описанию мученического заточение сознательнейшей части карпато-русского народа в Taлepгoфе, Терезине и др. концентрационных лагерях в глубине Австро-Венгрии и в тоже время в отдельном выпуске постараемся вернуться к тому жуткому австро-венгерскому террору, какой с половины 1915 года, после отхода русских войск из пределов Карпатской Руси за р. Збручь и Стырь, с новым ожесточением бушевал повсеместно в русской Галичине и Буковине.

Принимаясь за работу над составлением „Талергофского Альманаха", мы здесь в общих чертах указали на порядок и схему нашего труда. Из этого читатель видит, что в нем не об одном Талергофе будет речь. Наша задача значительно шире и многостороннее. Почему и название нашей книги о страданиях карпато-русского народа во время великой мировой войны является лишь символическим, относительным. Оно заимствовано из одной лишь частности мартирологии нашего народа, по своей яркости оказавшейся до известной степени отличительным послевоенным внешним признаком для русского национального движение в Прикарпатьи. Характерная частность, указанная в заглавном месте нашей книги, должна быть глубокомысленным идейным символом для общей картины, рисуемой нами в отдельных выпусках "Альманаха".

Никто не скажет, что наша задача легка. Она и тяжела, и глубокоответственна. Здесь мы должны охватить и передать отдельные и знаменательные явления этого жуткого для нашего народа времени и из обилие тысячных случаев бесчеловечного насилия соткать верную и яркую памятную картину того, как страдал карпато-русский народ во время войны, под игом б. Австро-Венгрии. 

Наша задача тяжела еще потому, что она прежде всего ответственна, как перед лучшим будущим нашего народа, так тем более перед великой памятью его мученического героизма, проявленного им в неравной борьбе с беспощадным и сильным противником за свои особые права сознательной нации. Это обстоятельство и требует от нас, чтобы составленная нами мартирология карпато-россов была в тоже время и книгой глубокого национального воспитания будущих поколений нашего народа.

В заключение необходимо заметить, что фактический материал, собранный в настоящей книге далеко еще не полный и не исчерпывающий вполне данную жуткую историческую картину, но в этом виноваты, с одной стороны, весьма скудные материальные средства, которыми располагала в данном отношении редакция, с другой-же — достойная сожаление инертность или запуганность самих участников и жертв данных исторических событий, не осознавших своей обязанности передать и запечатлеть их письменно для памяти грядущих поколений. Эти невольные упущение и изъяны будут пополняемы, в меру получение новых сведений и материалов, в дальнейших выпусках книги, в качестве особых приложений, а, может быть, даже в виде отдельных очерков и дополнений.

 

Виновники и мучители.

Великая война много горя принесла человечеству, больше горя, чем радости. Затяжная, упорная и жестокая, в конце концов тяжелым свинцом, легла она на душу всех народов, принимавших в ней прямое или косвенное участие, и долго-долго будут помнить ее лютую и нещадную...

Но особенно ужасной, неизведанно тяжелой оказалась война для окраинной западной Руси в Галичине, Буковине и на бывш. Угорской, ныне Карпатской Руси. Огненной лавиной сплошного ужаса накатилась она на нашу землю, залила весь русский край по ту и эту сторону Карпатского хребта и своей разрушительной стихией на своем пути уничтожала все живое, смелое, открытое и хорошее в нашем народе. Злой и кровавый демон войны в 1914 году хищно налетел на нашу мирную страну.

И с первых же её дней начались мучительные минуты горя и жестоких страданий карпато-русского народа, начался грозный период в его истории, период великой мартирологии. Началась война, начались насилие, началась короткая расправа Австро-Венгрии над русским населением Прикарпатья, над лучшими его представителями.

Но кто в состоянии описать этот ужас исчерпывающе полно и правдиво, или хотя-бы в смутном приближении к живой, непреложной правде?.. Это вряд ли смогли бы сделать великие таланты литературы и художества.

Еще не раздались первые выстрелы на поле брани между готовящимися к ожесточенной схватке, еще настоящая война фактически не началась, как бесконечные сотни и даже тысячи представителей нашего народа сгонялись со всех уголков Прикарпатья в тюрьмы. Среди ужаснейших условий, при отвратительнейших издевательствах и физических насилиях, закованные в цепи, избиваемые жестоко солдатскими толпами австро-мадьярской армии, уличной беснующейся толпой и не редко сопровождающим конвоем, неповинные и без ропота шли народные мученики на дальнейшие муки. А в тоже время другая часть их благословляла Русь Триединую, широкую, с военных виселиц, или в последние минуты перед расстрелом, стоя на краю своей могилы.

Непрерывными рядами шел народ-мученик в тюрьмы, оставляя за собой кровавую тропу. А там опять тоскливой вереницей, бесшумно, сохраняя в душе горячее чувство любви к гонимой, терзаемой Родине, к своему народному идеалу, проходили другие, чтобы принять мученическую смерть у густого леса виселиц или от австро-мадьярских пуль. А было их — тысячи, десятки тысяч!..

Тут были и немощные старики, и женщины и даже дети. Подавляющее большинство составляли крестьяне, но здесь тоже находилась и интеллигенция. Народное и национальное горе всех сравняло. Но наконец-то — кто были эти мученики? 3а что их терзали голодом, грубым физическим насилием, за что издевались бесчеловечно над ними? И кто были их мучители и виновники мучений?

И вот тут-то, при попытке собраться с несложным, казалось бы, ответом, ясно чувствуется необходимость глубже вникнуть в толщу всех тех современных условий и фактов, которые должны послужить основанием для нашего ответа и которые играли решающее значение в этой величайшей мартирологии нашего народа.

Мы все чувствуем нашим инстинктом, нашим национальным чутьем, что положение карпато-русского народа в эту войну было неизведанно тяжелым, глубоко трагическим. Для нас кроме того должно быть очевидным, что это положение было исключительным, а потому беспримерным. Беспримерным потому, что его нельзя сравнить с положением Бельгийцев под германской оккупацией, а даже Армян в Турции, хотя те (особенно последние) страдали физически, может быть, больше русских в Австро-Венгрии.

Наша мартирология не выросла из некоторой органической неизбежности, вытекающей из наличие такого обстоятельства, как война. Её сущность заключается не столько в самом факте упорной и свирепой войны на территории русского Прикарпатья, сколько в комплексе целого ряда других исключительных, особых причин, раскрытие которых единственно дает возможность понять, почему она была такой жестокой и трагической. В то время, как насилие и террор в Бельгии или других странах всецело объяснимы одним фактом — войной, здесь, в отношении Прикарпатской Руси, этого недостаточно. Война тут была лишь удобным предлогом, а подлинные причины, действительные побуждение к этой позорной казни зрели у кого-то в уме и в душе самостоятельно, как самодовлеющая внутренняя нравственная сила, еще задолго до войны. Зная карпато-русский народ, его душевные достоинства и пороки, зная нашего крестьянина и интеллигента, принимавших участие в общественной и политической жизни края перед войной, нельзя ни на минуту допустить мысли, чтобы Австро-Венгрия, издеваясь над десятками тысяч заключённых в тюрьмах и лагерях и сотнями посылая их на виселицы и на расстрел, — в душе была убеждена, что эти несчастные несут справедливое наказание хотя бы за попытку преступление, наказуемого уложением военно-полевого судопроизводства. Австрийские суды приговаривали весьма часто карпатороссов к смертной казни не потому, что они были действительными преступниками, шпионами или явными изменниками Австро-Венгрии, а потому, что этого заранее хотел кто-то, добивался кто-то, подло науськивая. В этом и заключается выразительная особенность нашей мартирологии.

И теперь, отвечая прямо на вопрос, кто такие эти мученики, нам уже легче будет сказать, кто их мучители, кто виновники их мучений?

Исключительным объектом для австро-мадьярских жестокостей над карпато-русским населением во время войны, особенно в начале её, было—русское народное движение, т.е. сознательные исповедники национального и культурного единства малороссов со всем остальным русским народом, а практически — члены О-ва им. М.Качковского из Галичины, Буковины и Карпатской Руси... Эго то великое, сердцевинное ядро, тот сознательный элемент нашего народа, который свято и бережно хранил основоположные заветы единства национальной и культурной души всего русского народа. Это та часть карпато-русского народа, которая оставалась верной великой своей истории и не изменила своему имени. И против них только была направлена вся сила австро-мадьярского террора.

Противники же этого убеждение пошли другой дорогой. Перед ними открывалось другое, беспредельное поле. Их ждал другой „подвиг". Часть карпато-русского народа, среди тяжелых страданий, несла на алтарь своей общей Родины — Родной Руси — свою жизнь, а другая — творила позорное и лукавое дело сознательного братоубийцы Каина...

Роль этих народных предателей, т. н. „украинцев", в эту войну общеизвестна. Детеныши национального изменника русского народа из под Полтавы, вскормленные под крылышком Австрии и Германии, при заботливом содействии польской администрации края, в момент войны Австрии с Россией, т.е. в знаменательный в истории русского народа момент собирание искони-русских земель на западе, сыграли мерзкую и подлую роль не только в отношении России и идеи всеславянского объединения, став всецело на стороне Австро-Венгрии, но в особенности в отношении бесконечных жертв австро-мадьярского террора и насилия над карпато-русским населением. Жутко и больно вспоминать о том тяжелом периоде близкой еще истории нашего народа, когда родной брат, вышедший из одних бытовых и этнографических условий, без содрогания души становился не только всецело на стороне физических мучителей части своего народа, но даже больше — требовал этих мучений, настаивал на них...

Прикарпатские "украинцы" были одними из главных виновников нашей народной мартирологии во время войны. В их низкой и подлой работе необходимо искать причины того, что карпато-русский народ вообще, а наше русское национальное движение в частности с первым моментом войны очутились в пределах Австро-Венгрии вне закона, в буквальном смысле на положении казнимого преступника. Это печальная истина. В ней не нужно убеждаться кому-либо из нас. Она нерушимо установилась в памяти и сознании каждого русского Галичанина, Буковинца и Угрорусса.

Современники помнят еще главные переходы и черты внутренней борьбы между русским национальным движением и т.н. украинофильством в последнее время перед войной. Эта борьба велась за утверждение в нашем народе двух противоположных, исключающих себя идейно-национальных мировоззрений — с русским народом, с Россией или против них. Австрийскому правительству был понятен смысл этой борьбы и оно не могло оставаться равнодушным, тем более, что Aвстро-Beнгрия вообще никогда не была равнодушной к малейшим случаям, дающим ей возможность ослаблять внутреннюю силу каждого из славянских народов, населявших её, путем насильственного воздействие, выраженного красноречиво в её государственной аксиоме: "divide et impera", но кроме того, что особенно для неё, eё империалистических целей было важно, она сообразила, что известный исход этой борьбы мог бы ускорить осуществление её заветной мечты — возвести на престол "des Furstentums von Kiev" одного из Гaбcбypгoв. И неудивительно, что во время этой борьбы между Австрией и вождями "украинцев" установились отношение обоюдного доверие и преданности. Австрийское правительство доверило "украинцам", как своим преданным и истинным лакеям, а в свою очередь наши „украинцы" визжали от радости по случаю такой ласки хлебодателей и из кожи лезли вон, чтобы всячески оправдать это доверие. И они старались...

Здесь не нужно прибегать к помощи формальных доказательств, чтобы указать, какими несложными и прозрачными средствами осуществляли „украинцы" борьбу с русским национальным движением. Эти средства слишком известны каждому из нас. Их легко найти в каждом выразительном событии общественной жизни Прикарпатья на протяжении последнего десятка лет перед войной. Клевета и донос, донос и клевета на своих национальных противников перед благоволившей властью — вот их "повседневные, испытанные средства ... идейной(!) борьбы с „москвофильством". Фраза „москвофилы - враги габсбургской монархии и "украинского народа", эта упрощенная форма открытого доноса и циничной клеветы на наше идейное движение, сделалась существеннейшей потребностью довоенного "украинского" общества. За несколько лет до войны вся галицкая "украинская" пресса восторженно повторяла основной смысл этой фразы на разные лады и при всевозможейших случаях. "Украинцы" повторяли ее на своих собраниях, партийных съездах и - мало того - "украинские" депутаты венского парламента и галицкого и буковнинского сейма с театральным жестом произносили с парламентских трибун.

Вот несколько характерных и убедительных случаев этой подлой работы.

В 1912 году, осенью, разыгралась на Балканах кровопролитная война. Её события находились в тесной связи с тяжелыми событиями великой европейской войны. Балканская война сделалась причиной, с одной стороны, сильного охлаждение австро-русских отношений, а с другой — в сильной степени отразилась на положении и без того политически прибитого карпато-русского народа в Австро-Венгрии. На юге грохотала освободительная война между славянами Болгарами и Сербами, а также Греками, с одной стороны, и их вековыми поработителями - Турками, с другой, а в тоже время австрийская власть в Галичине и Буковине сотнями арестовывала русских Галичан и Буковинцев, мадьярское же правительство торопило с инсценировкой многолюдного политического процесса закарпаторусских крестьян в Мармарош-Сигете. В чем дело? Это станет понятным, когда вспомним, как в то время, в момент угрозы австро-русской войны из-за Балканских событий, вели себя прикарпатские т.н. "украинцы". На это они сами дали ответ. И так, депутат австрийского рейхстага Смаль-Стоцкий на заседании делегаций от 15 октября 1912 года, в своей речи заявил от имени "украинского" парламентского клуба и „всего украинского народа", что после того, как "все надежды „украинского народа" соединены с блеском Габсбургской династии, этой единственно законной наследницы короны Романовичей, - серьезной угрозой и препятствием на пути к этому блеску, кроме России является тоже "москвофильство" среди карпато-русского народа. Это движение -сказал он — является армией России на границах Австро-Венгрии, армией уже мобилизованной."

В том же смысле высказались, от имени „всего украинского народа" с парламентской трибуны и депутаты Василько, Олесницкий, Окуневский, Кость Левицкий и целый ряд других. Не трудно заключить, насколько подобные доносы оказывали прямое влияние на зверское отношение австро-мадьярской власти к мирному населению Прикарпатья. Ибо достаточно сказать, что, в ответ на речь Смаль-Стоцкого в делегациях, министр Ауфенберг ответил, что „те, кто обязан, силою прекратят русское движение в Галичине".

Подобные заявление приходилось тоже очень часто читать и на столбцах галицкой "украинской" печати. Так, на пр., в июле 1912 г. газета „Дило" заявляла, что "когда восточная Галичина станет "украинской", сознательной и сильной, то опасность на восточной границе совершенно исчезнет для Австрии". Поэтому ясно, что Австрии следует поддержать "украинство" в Галичине, так как, дескать, все то, что в карпато-русском народе не носит знамени "украинского", является для неё (Австрии) весьма опасным. "K уразумению этого — читаем дальше в той же статье „Дила" — приходят уже высшие политические круги Австрии"... A там, после такого удачного дебюта, дальше все дело пошло еще лучше и чище. Как бы в глубокомысленное развитие и разъяснение декларации доносчиков на заседании делегаций от 15 октября, это-же „Дило" в номере от 19 ноября 1912 года писало буквально следующее:

„Москвофилы ведут изменническую работу, подстрекая темное население к измене Австрии в решительный момент и к принятию русского врага с хлебом и солью в руках. Всех, кто только учит народ поступать так, следует немедленно арестовывать на месте и предавать в руки жандармов..."

После этого, кажется, уже нельзя быть более откровенным в своем цинизме.

Думается, что этих несколько цитат из заявлений парламентских представителей „украинцев" из главного их печатного органа в Галичине достаточно, чтобы иметь непреложные доказательства позорной Каиновой работы этих доносчиков и подстрекателей австрийского правительства против карпато-русского народа. Необходимо только иметь в виду, что таким способом т. н. „украинцы" боролись с русским национальным движением еще и до 1912 года. В 1912 году они лишь сочли нужным не скрываться с этими средствами, а выступить открыто. И кроме того то, что здесь приведено, только ярко выраженные, т. ск. декларативные случаи их доноса и клеветы.

Само собой понятно, что подобный способ борьбы неминуемо должен был привести к глубоко печальным результатам. Благодаря этой работе „украинцев", австрийское правительство хватилось крайних репрессивных жестоких мер по отношению русского национального движение в Галичине, Буковине и даже в Закарпатской Руси, где, кстати говоря, не было никакой народной организации, а только от поры до времени вспыхивало стихийное движение русских народных масс против мадьяризаторской политики правительства. И если в 1910 году по их настоянию австрийская администрация закрыла в Буковине все русско-народные общества и их имущество конфисковала, а в Галичине с этого времени начался открытый поход власти против русских бурс и русского языка, и если в 1912 году весь "подвиг" этих услужливых лакеев завершился арестами только нескольких сотен русских Галичан и Буковинцев, то в 1914 году, во время войны, эта Каинова работа „украинцев" ввергла уже весь карпато-русский народ в пучину неслыханных ужасов, жестоких физических страданий.

Прежде всего и больше других они виновны в великой военной мартирологии нашего народа, не только как косвенные виновники, побуждавшие австро-мадьярское правительство путем клеветнических доносов к жестокой физической расправе над русским населением Прикарпатья, но тоже как непосредственные участники этого насилия. B нашей маpтиpoлoгии не редки случаи физического надругательства и террора, чинимых многими из наших т. н. „украинцев". А галицкие „украинские сечевые стрелки", заботливо организованные Австрией для борьбы с Россией, в надежде послать их в авангард войск, двинутых в Малороссию? Русское крестьянское население юго-восточной части Галичины хорошо помнит их кровавые насилие из-за национально - культурных убеждений : и тут виновники мучений и мучители выступают уже в одном партийном лице.

Некуда правды девать. „Украинцы" сыграли постыдную, подлую роль в отношении карпато-русского народа. Это они сегодня сами сознают. Им стыдно за свою низкую работу. И поэтому то понятно, почему сегодняшние "украинцы" с такой тщательностью и предупредительной заботливостью подыскивают те редкие случаи, когда жертвой австро-мадьярского террора являлся тоже и "украинец". Повторяем, таких случаев не много, и они в общей сложности всего того ужаса, какой творился повсеместно над карпато-русским народом, прямо-таки теряются. Но и это не спроста делается, а с целью. Обращая внимание на факт, скажем, насилии Австро-Венгрии над ними во время войны, после того, как национально-политическая идеология прикарпатского украинофильства органически была связана с австро-немецким империализмом и приурочена к его военным успехам над Россией, даже в последний момент перед развалом Австро-Венгрии. И если сегодня они пытаются говорить об этом, так, повторяем, единственно и исключительно потому, чтобы хоть отчасти сгладить то жуткое и гадливое впечатление, какое вызвали они у всех культурных народов своей Каиновой работой по отношению русского народа Прикарпатья. 

Но этот трюк не спасет их перед суровым судом нашего народа и судом беспристрастной истории. Слишком много горя, кровавого горя испытало русское Прикарпатье по их вине и настоянию. И в данном случае для них было бы куда сообразнее и благороднее молчать и не касаться этого вопроса, если уж так-таки не хватает моральных сил открыто и честно сознаться в своем величайшем преступлении, чем пытаться напрасно обелять себя таким дешевеньким способом, сваливая теперь всю вину на покойника — Австро-Beнгpию.

Но указав на „украинцев", на их роль, мы в тоже время не можем не вспомнить и о других, которые в значительной, если не в одинаковой с „украинцами" степени были тоже вдохновителями кровавого австро-мадьярского террора над карпато-русским народом во время великой войны. Этого требует справедливость. А ими была значительная часть галицких поляков, главным o6paзoм тех, которые к своей нaциoнально-пoлитической цели шли параллельной дорогой с "украинцами" и для которых материальной базой для идейных устремлений была Aвстро-Beнгрия, а непременным условием — разрушение русского государства и обессиление великого русского народа. Здесь преобладающая часть галицкой администрации всех ступеней, начиная с наместника края и кончая рассыльным при суде или жандармом в глубокой деревне, состоявшей преимущественно из поляков, и сюда нужно отнести тоже те круги польского общества, общим выразителем которых во время войны явился Иосиф Пилсудский, организатор и вождь польских легионов для вооруженной борьбы против России в рядах австро-мадьярской и немецкой армий. Подобно как и у прикарпатских "украинцев", болезненная ненависть к России, к русскому народу, привитая австрийской школой, была основным стимулом политической идеологии этих поляков. Эта параллельность целей, тождественность и общность внешних политических условий для той части галицких поляков и наших ,,украинцев" прошли красной непрерывной нитью через всю общественную жизнь русской Галичины на протяжении нескольких десятков лет перед войной и особенно ярко выступали в отношении русского национального движение такие моменты, как 1912 и 1914 г. г.

B отношении русского движение и его многочисленных сторонников значительная часть польского общества русской Галичины, подобно как и галицкие "украинцы", согрешила в те периоды не мало. Она вполне сошлась с "украинцами" на пункт тупой ненависти к русскому народу, к его культурной стихии, а заодно и к нашему национальному движению, — на пункте крайнего русофобства. И тут нужно искать причину того, что в 1912, а особенно в 1914 году, в момент, когда австрийское правительство применяло невероятный военный и административный террор по отношению нашего народа, польское общество не только было равнодушным на все жестокие физические страдания, но даже больше — оно при всех случаях помогало этому правительству косвенно и непосредственно, в такой же, приблизительно, степени, как и „украинцы".

Что это было так — нет особенной нужды доказывать. Это неоспоримое утверждение, против которого никто из русских Галичан, действительно прошедших полосу страданий в 1914 году, возражать не станет. Достаточно здесь указать только на то, что добрая половина чрезмерно ревнивых исполнителей насильственной политики центрального австрийского правительства по отношению к галицко-русскому народу в 1914 году и задолго до него — были поляки, действовавшие в данном отношении вполне сознательно, в угоду своеобразной национально-политической идеологии, идеологии восстановления исторической (Ягеллоновской) Польши при помощи Австрии на развалинах национальной и политической России. Красноречивым выразителем взглядов этой части галицко-польского общества и польской администрации в крае был злопамятный наместник Галичины М. Бобжинский, заявлявший, между прочим, в 1911 году в галицком сейме, что „я борюсь против "руссофильства" потому, что оно является опасным для государства, но борюсь с ним и как поляк, верный польской исторической традиции". И действительно, Бобжинский, и как наместник, и как поляк, всеми средствами старался уничтожить русское национально-культурное движение в Галичине. Его угроза не могла остаться безрезультатной, тем более, повторяем, что в данном отношении он не был в одиночестве среди галицких Поляков, а являлся в тоже время истолкователем определенного убеждение большинства польского общества.

А галицко-польская пресса? Кто из нас не читал её постоянную гнусную травлю на русское движение, а в начале войны, когда австрийские военные и политические власти принялись насильственно, путем повсеместных расстрелов, виселиц и тысячных арестов ликвидировать наше движение, — как вела себя она? В преобладающем своем большинстве она так же, как и "украинская" пресса, только смаковала в этих жестокостях и подло клеветала на несчастные жертвы австрийского кровавого террора и в припадочном исступлении требовала дальнейших жертв.

Да, русское движение среди карпато-русского народа, это стихийное и сознательное выражение единства великого русского народа, проявление упорной силы влияние общерусской культуры на все этнографические разновидности в русском народе в смысле объединение, показалось для кое-кого слишком опасным. Для Поляков в их стремлении к восстановлению старой Польши, а для тех слепцов из нашего народа, которые окончательно поверили в новые сказки про обособляемость и обособленность малорусского племени от прочего русского мира, в стремлении создать при помощи Австрии и Германии „велику незалежну Украину". И по отношению нашего народа между одними и другими установилось полное единодушие. Единая ненависть, единое желание уничтожения. 

 При таких условиях жестокая мартирология нашего народа во время, a в особенности в начале русско-австрийской войны была неизвестной. И она тяжелым убийственным ураганом пронеслась пo обездоленному русскому Прикарпатью...

Вот они - главные виновники мартирологии карпато-русского народа! Благодаря им-то Прикарпатская Русь сделалась беззащитной жертвой жестокого австpийcкo-мадьяpcкогo террора во время войны. Именно они сознательно и неуклонно делали все, чтобы эта мартирология совершилась, ибо она была им нужна в их национально-политических расчётах, также как это было нужно и австрийскому правительству. И на них прежде всего падает тяжелая нравственная ответственность за совершенную Австро-Венгрией казнь над русским народом Прикарпатья, ответственность, вытекающая из различных точек зрения.

B первую очередь и больше других виноваты т.н. „украинцы" тем, что их позорная работа по отношению сторонников общерусского национального движение в Прикарпатьи была работой преступных братьев, работой Каина. С них прежде всего должно взыскаться в нравственном отношении. А затем, такую же ответственность несет вышеотмеченная часть польского общества. Она в данном отношении и грешила против своих родственных соседей, а там - и сущности общеславянского объединения. И только после этого, как одни, так и другие являются ответственными с общечеловеческой точки зрения.

Правда, к числу этих виновников, а отчасти и мучителей, нельзя не причислить подавляющего большинства австрийского, a в первую очередь галицкого еврейства, оказывавшего австрийскому правительству в его насилиях и издевательствах над нашим народом при всех их разновидностях, весьма значительную помощь. Это верно по существу. Но, с другой стороны, это уже не так удивительно и необычайно, в особенности, если принять во внимание исключительную предрасположенность местного еврейства к австрийскому правительству и то, что это все-таки — евреи, действующие обыкновенно из корыстолюбивых побуждений.

А ведь те — свои братья и близкие родственные соседи...

И вот в этой-то причастности т.н. "украинцев" и Поляков к мартирологии нашего народа и заключается её особенность и исключительность. В ней поэтому есть то, чего не было в военной мартирологии другого народа.

Против русского народа в Прикарпатьи с самого начала войны направились положительно все, чтобы убить в нем все живое, чтобы грубым насилием и жестоким мучением поколебать в нем и разрушить многовековые устои его национальной и культурной жизни, чтобы из души его вытравить глубоко засевшее сознание о его национальной правде.

Но напрасными оказались все их кровавые усилия...

М. А. Жарко.

***

 

ПРЕДИСЛОВИЕ КО ВТОРМУ ВЫПУСКУ
1914-1917.

Второй выпуск открыть в формате PDF

Описывая счастье народа, добрые, светлые минуты его жизни, изображая героические подвиги богатырей военного времени или мирного государственного строительства, или касаясь хотя-бы только его литературы и культуры, — вы всегда найдете массу интересного материала, который переплетая собственными соображениями и наблюдениями из прошлого, сумеете представить глазам читателя в менее или более ярком свете. От так изложенного вами материала повеет теплотой, ибо вы в свой труд кроме сухой истины вложили часть души своей, некоторую долю поэзии, присущую каждому человеку. „Дела давно минувших дней" — которые зарыты в запавшихся под бременем времени родных могилах, или которые покрылись уже пылью в хранилищах музеев, где они лежат веками, станут пред вами живой картиной. Описывая героев и оставшиеся после них памятники, или читая о их деятельности, вы вторично переживаете то, что давно совершилось, о чем лишь сказка повествует, как о „преданиях старины глубокой". Все это объясняется, природой человеческого ума и сердца — человеческой души. Вы переноситесь мысленно в бывальщину, бессознательно принимаете участие в восстановленных вами исторических событиях, переживаете вместе с воскресшими героями их радость и горе. Изучаемая вами старина подсказывает вам новые мысли; —изложенные вами мысли воспринимаются вашими читателями.

Попробуйте, в свою очередь, передать словами постигшее народ несчастье, горе, которое пришлось и вам лично перенести или быт его косвенным свидетелем. Тут вы встретитесь с тяжелой задачей, которая окажется не под силу даже недюжинному уму. Как бы вы ни старались скрасить нагую правду, убавить впечатлений, — на деле получатся одни лишь факты, от которых всегда пахнет свежей кровью невинно замученных жертв, заносит дымом сожженных жилищ, построенных упорным трудом многих поколений и исчезнувших с лица земли по беззаконию, неисправимой ошибке судей, по злобной ненависти инакомыслящих, у которых звериные инстинкты выходят наружу с особой яркостью во время войны. Меч и пуля заступают тогда закон. Культурные приобретение духа, отличающие человека от зверя, как по мановению волшебной палочки, исчезают или подавляются. На их место выступает звериный, кровожадный инстинкт. Этот инстинкт заразителен. Он передается толпе, а та уже вымещает свою злобу за действительную или воображаемую обиду на противниках. Стоит указать пальцем на человека как на виновника, и толпа его растерзает.

В напечатанном нами издании изображены именно такие бесхитростные, но вместе с тем кошмарные факты, имевшие место в жизни галицко-русского народа с 1914 года до развала Австрии. Предвестником воспоминаемых ужасов был ряд политических процессов в Галичине, Буковине и Угорской Руси, начиная с 80-ых годов XIX столетия. Обвиняемые русские люди оправдывались коронными судами за неимением доказательств, ибо исповедование культурного и национального единства галицко-русской ветви с остальным русским миром не подлежало наказанию по австрийским законам. Как видим, почва к обговариваемым событиям подготовлялась австрийским правительством заранее.

В Прикарпатском Крае живут три племена: русское, польское и еврейское.

Каждое из них пропитано разною культурой, характером и особенностями. Евреи устраивают свое благополучие на экономическом порабощении ими поляков и русских. Поляки, собственно их духовенство и шляхта проникнуты культурными налетами западной Европы стараются устроить благополучие своего народа на счет закрепощенного ими еще в средневековье части русского народа.

Галицко-русский народ несмотря на продолжительное подневольное пребывание его под польским и австрийским владычеством благодаря своей стойкости, не потерял русско-восточного облика и всегда относился с предубеждением к западным завоевателям. Он смотрел на запад, как на культурного хищника, стремящегося его съесть культурным образом. Не по душе было галицко-русскому народу отдать западу свои русские культурные приобретение и растворится в его стихии. Он мечтал о культурном воссоединении с ближайшим, родным востоком и лелеял надежду, что раньше или позже настанет пора, когда он освободится из-под чуждого ему владычества.

Сохранение русской души в русском населении Прикарпатской Руси объясняется еще и тем, что русское боярство очень скоро ополячилось, пропиталось западной культурой и совершенно денационализировалось, а тем самым и подрезало в корне доверие к себе галицкого простонародья и избавило его от нежелательного влияние запада, стремившегося проникнуть в русскую среду посредством отпавшего от народа высшего сословия. Доказательством сего служат разные унии, сулившие галицко-русскому народу блага на земле и небеси, а между тем послужившие только для вящего его закрепощение иноплеменному элементу.

И русское население Прикарпатья чувствовало эту чужую экспансию. Оно сослужило русскому миру службу внешней предохраняющей оболочки, через которую Западу необходимо было проникнуть в русскую сердцевину. Уразумела это Австрия, которая, считая Прикарпатье Ахиллесовой пятой русского народа, пошла на него приступом.

Последние описываемые нами событие из жизни галицко-русского народа являются завершением движение западно - европейской культуры на русский Восток.

В дни великой войны грянул на нашу голову гром и посыпались удары за ударом. Ополчились тогда против нас представители австрийской власти с своими янычарами галицкими украинофилами. Все вражие силы в союзе с украйнофильствующей австрийской мирской и духовной иерархией использовали войну для уничтожение галицко-русского населения, исповедующего свое единство с остальным русским народом.

В чем обвиняли нас? В измене и предательстве. По их мнению исконное русское население Галичины, не может не чувствовать симпатии к своим закордонным братьям.

Основываясь на этом мнении, а не на содеянных преступлениях против существующих законов, требующих положительных фактов, — они искали лишь примет русскости, и без разбора возраста, пола и сословие вели на смерть тысячи галицко- и угрорусского народа. Разнузданность достигла крайних пределов. Австрийские власти не имея прямых доказательств на которых можно бы было опереться и судить законным порядком русский народ Прикарпатья и Закарпатья, пошла по примеру средневековой инквизиции. Руководствуясь одним только подозрением, Австрия наказывала жестоко за одни русские убеждения, воспринятые русскими галичанами, буковинцами и угрорусами от предков и передаваемые от рода в род — за духовное единство Руси, которого не отрицает ни наука, ни австрийские императоры присоединившие Галичину к своей империи, за идею, которую разрешала исповедовать австрийская конституция, давшая всем нациям на территории Австрии свободу культурного развитие и национального исповедования.

В Австрии — при наличии правового порядка, установленного народным представительством — царствовало во время войны беззаконие. Ответственность за содеянные в Галичине зверства несет правительственный центр, и поощрявшие его к тому галицкие предатели украинофилы, задумавшие по трупам своих кровных братьев добиться при помощи немцев господства над малорусским населением.

Повторяем, что Австрия подготовляла почву к уничтожению галицко-русского народа давно. Во имя принципа Divide еt imрerа, стала пропагандировать в русском народе идею национального отщепенства. Идея изменника Мазепы дала неожиданные для самых немцев плоды. Нашлись среди галицко-русского население люди, которые за иудины сребреники, получаемые от австрийских властей в виде жалования, отреклись русской народности и положили основание под „украинский" народ, развращая русский народ Галичины извращением истории. С помощью правительственных пособий воспитались кадры галичской молодежи в слепой ненависти ко всему русскому. Таким образом за несколько лет до войны габсбургский трон располагал внушительным количеством мазепинской интеллигенции, являющейся с одной стороны рабской опорой династии и сохранившей эти традиции до сих пор (Василь Вишиваный-Габсбург), с другой стороны продолжавшей насаждать в народе мысли зародившиеся в уме Мазепы и его последователей. Внутренняя борьба с мазепинцами была для нас страшнее всего. Они с помощью австрийских властей вытесняли нас систематически из одной культурной позиции на другую. Ряд русских обществ и институций захватывают мазепинцы в свои руки. Взбогатившись нашим трудом и имуществом, тем энергичнее ведут они свою пропаганду до настоящего времени.

В месяц после объявления мобилизации и воинственного воззвание дряхлого императора Франца Иосифа „К моим народам", разосланного по всей Галичине при сопроводительном пастырском архиерейском послании — львовский греко-католический митрополит Шептицкий разослал, независимо от первого, второе пастырское послание, в котором взывает галицко-русский народ схватиться за оружие. „Война ведется ради нас, ибо лютый враг царь московский не смог стерпеть того, что мы в австрийской державе имеем свободу. Изменою хочет наших людей побудить к измене" — гласит послание.

В то время, когда греко-кат. митрополит так писал, мадьяро-австрийцы вели этапным порядком тысячи крестьян и сотни священников на смерть; и ни одного слова защиты для своей паствы.

Год 1917 принес облегчение. „Талергофы" кончились. Одни остались в Талергофе „под соснами", другие потянули в родную Галичину.

В 1918 г. развалилась Австрия; родилась Украина; но и она сошла скоро со сцены.

Галицко-русский народ медленно приходит к себе. Начинает восстанавливать разрушенные хижины, берется за мирный, созидательный, культурный труд.

А как быт с недавним прошлым? Должно ли оно быть забытым? Нет, это было бы преступлением, большим того, какое совершили враги. Пусть-же кровь галицко-русского народа, его страдания, слезы жен и детей, вдов и сирот, пепелища его усадьб и селений будут, хотя бы в маленькой части занесены на страницы истории русского народа.

 

***

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К ТРЕТЬЕМУ ВЫПУСКУ.

Третий выпуск открыть в формате PDF

Осенью 1928 г., 31-го октября, состоялся во Львове грандиозный Талергофский Съезд: всенародная поминальная манифестация Галицкой Руси, посвященная памяти уже погибших многих жертв австрийского военного и довоенного террора, нескольколетних узников Талергофа, Терезина и др. австро-венгерских тюрем и концентрационных лагерей, и чествованию немногих из них оставшихся еще в живых.

В Съезде приняло участие несколько тысяч человек, представителей всех уголков Галицкой Руси, как интеллигенции, так и крестьянства, были также делегаты Закарпатской Руси и представители Волыни и др. русских земель в Польше.

Программа, содержание и ход торжеств Съезда, постановление и резолюции его, представлены в вышедших после него н-рах галицко-русской печати (газ, „Русский Голос", „Земля и Воля", „Наука" О-ва им. М. Качковского) и русской заграничной. В числе целого ряда вынесенных постановлений Съезда, обсуждено и принято было и то, что следует, пока еще не поздно, повести и усилить собирание материалов для истории мученичества галицко-русского народа до и во время всемирной войны за свою национальную русскую идею, народность и веру, и продолжать издание Талергофского Альманаха, первые два выпуска которого уже напечатаны — первый в 1924 г., второй в 1925 г.

Съездом был выбран особый, постоянно действующий исполнительный орган — Талергофский Комитет, который, после своего устроения, явился и принялся за работу в следующем составе:

Председатель: сов. суда Антон Осипович Гулла.

1. Тов. председ.: Зиновий Михайлович Медыцкий.
2. „ „ Стефания Ивановна Кунинская.
3. Секретарь: д-р Василий Романович Ваврик.

IІ. „ студ. унив. Роман Григорьевич Максимович.

Члены: сов. суда Николай Григорьевич Третьяк.

„ д-р Юлиан Семенович Заяц.

„ Лука Константинович Старицкий (из Знесенья),

„ свящ. о. Роман Чайковский (из Батятич).

„ „ о. Иоанн Билинкевич (из Грибович).

Воспользовавшись предоставленным при выборе правом кооптации, Комитет включил в свой состав и ряд других лиц, редакцию же Талергофского Альманаха поручил С. Ю. Бендасюку.

Свои заседание устраивал Комитет часто (обычно раз в неделю или раз в 2 недели) и сообщение о ходе его работ помещались в гал.-рус. печати. Комитет обращался в своих заявлениях и воззваниях к гал.-рус. общественности, и особенно к бывшим узникам Талергофа, Терезина и др. мест заключения, с просьбой присылать записки и вообще материалы к истории преследований и гонений гал.-рус. народа в б. Австро-Венгрии, для помещение в его Альманахе. Многие откликнулись присылкой записок своих или же своих близких, родных и знакомых. Кроме этого, Комитетом ведутся и пополняются возможно самые точные списки пострадавших.

В предлежащем выпуске помещены материалы, частью раньше уже полученные, но еще не использованные, частью же полученные в последнее время.

Весь выпуск посвящен и отведен материалам, относящимся исключительно только к Талергофу, и появляется теперь как первая часть их, за которой последуют дальнейшие, с заключительным оглавлением всех частей.

Помещается же в этих частях Альманаха не истории Талергофа, a только сырые материалы для будущей истории его, именно человеческие документы и памятники Талергофской Голгофы галицко-русского народа, в таком виде, в каком получены, с незначительными только языковыми, орфографическими и др. грамматическими поправками. Неизбежно притом вкрадывающиеся неточности, ошибки, пропуски и др. под. недостатки, вполне окупаются ценностью и верностью помещаемого материала.

Подлинники документов обыкновенно, и в частности по требованию, возвращаются, после использования, приславшим их авторам и вообще собственникам, или же их родным и знакомым, причем высказывается просьба об указании возможных неточностей и ошибок и представлении поправок и дополнений. Полученные до сих пор таковые поправки и дополнение к предыдущим (I и II) выпускам тщательно сличаются и проверяются и будут впоследствии также помещены.

Издание Альманаха влечет за собой громадные расходы, за отсутствием же и совершенной невозможностью получение каких бы ни было посторонних средств на их покрытие, эти расходы покрываются исключительно только сборами пожертвований, и потому продолжение, расширение и улучшение и даже темп издание зависят лишь от отзывчивости и жертвенной щедрости галицко-русской общественности, которая — верим и уповаем — не пожалеет трудов, стараний и средств, чтобы оно, как народный памятник, было её достойно.

В заключение остается только высказать глубокую благодарность всем тем, кто нравственно и материально поддерживают его, и искреннюю признательность тем, кто лично и непосредственно участвуют в нем, как присылкой материалов, так и сотрудничеством в их помещении.

Львов март м., 1930 г.

 ***

 

ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧЕТВЕРТОМУ ВЫПУСКУ

Четвертый выпуск открыть в формате PDF

Согласно заявлению в предисловии к III-му выпуску Талергофского Альманаха и предлежащий, четвертый выпуск его — также под редакцией С. Ю. Бендасюка — весь отведен собственно Талергофу, т. е. заполнен исключительно материалом, относящимся к страданиям, перенесенным узниками из русского Прикарпатья в талергофском лагере.

Большую первую половину выпуска занял Дневник о. I. Мащака, вторую же записки о. Генриха Полянского и других талергофцев, помещенный же в конце книги текст распоряжение австрийского военно-охранного ведомства от 9-го ноября 1914 года является документальным показателем-истолкователем отношение высших астр. властей к талергофским узникам, своим русским подданным вообще и всему тому, что в талергофском аду происходило и творилось.

Обилие полученного и находящегося теперь в распоряжении материала, имеющего непосредственное отношение собственно к самому Талергофу, заставило редакцию перейти на шрифт меньший того, которым были напечатаны все три предыдущих выпуска, более убористый и емкий, из иллюстраций помещать преимущественно портреты талергофцев, значит, фотографические снимки „визитного" размера, отказаться от желательных, быть может, объяснений и ссылок, и вообще принять ряд мер и сокращений, с целью уплотнение печатаемого и помещение возможно больше манускрипта. По этим же соображениям отступлено от данного в предыдущем выпуске обещание поместить полный список талергофцев и отложено его печатанье к последней части „Талергофа", что и практичнее, ибо тогда только он может быть наиболее полным и точным. Все же исчерпать этого материала не удалось, в виду чего следующий (пятый) выпуск явится дальнейшей частью „Талергофа".

Талергофский Комитет, возглавляемый нынешним сеньором Ставропигийского Института, Антоном Осиповичем Гуллой, и оставшийся в своем прежнем составе, указанном нами в предыдущем выпуске, продолжает свою деятельность и исполнение обязанностей и задач, возложенных на него памятным Талергофским Съездом 31-го октября 1928 года, хотя из-за общего тяжелого экономического кризиса, неимение необходимых материальных средств и совпадение др. крайне неблагоприятных условий и обстоятельств, находится в чрезвычайно трудном положении и по неизбежности ограничил свою деятельность к тому, что сделать в силах.

Состоявшееся 1-го ноября 1929 года заседание т. зов. расширенного Талергофского Комитета, с участием свыше 60 лиц, вынес ряд постановлений и преподал указание и поручение теснейшему Талергофскому Комитету, как исполнительному органу, по заданию увековечение памяти русских героев-мучеников вообще и издание талергофских материалов в частности. Этим же заседанием единодушно вынесен решительный протест против возмутительной напасти со стороны Перемышльского епископа, рьяного украиномана, Иосафата Копыловского, который в своей епархии запретил духовенству участвовать в поминальных богослужениях по талергофцам и в талергофских торжествах.

В перемышльской епархии, по поводу этого епископского запрещения, в других же двух епархиях (львовской и станиславовской) по собственному рвению, священники-украиноманы не разрешали служить в церквах панихиды по талергофцам (Куликов, Перемышль и др. м.), a подстрекаемая ими мазепинская толпа не допускала русских к устройству торжественных шествий с пропамятным крестом на кладбище, насильственно, диким нападением, расстраивала и разбивала такое шествие, не давала возможности посвятить этот крест, a в некоторых селах уже, было, вкопанный талергофский крест, ночью ли, днем ли, откапывала, ломала и выбрасывала (Снович, у. Золочев, и др.) — словом — совершала „подвиги", перенятые и живьем в XX столетие перенесенные из далекого мрачного средневековья. Описание их сплошь и рядом встречаются в русской и чужой периодической печати.

Вообще приходится установить и записать прискорбный, трагический факт, что наши мазепинцы преследуют своей лютой и слепой ненавистью русских талергофцев и в могиле. Злодейски и страшно изменив и родине и родному народу, сами они почему-то, точнее сказать, именно потому, не могут ни простить, ни забыть этим невинным жертвам своего, мазепинского, доносительства, их верности родине-Руси и родному народу, их величия, геройства и непобедимости в мучениях и смерти, до конца, до последнего вздоха. Чуют в них себе осудительный приговор и мстят им за это даже за гробом, тревожат их вечный покой, кощунственно посягают на их священную память.

Тем дороже эти жертвы нам, русским. Тем скорее, охотнее, щедрее и дружнее должны мы откликаться на все призывы к сооружению им всенародного памятника, достойного и их искупительных страданий, правдивого героизма и праведной кончины и нашего к ним пиетизма.

Львов, ноябрь м., 1931 г.