Доклад священника Алексия Хотеева на конференции «Церковь и славянские идентичности».

История православных братств Киевской митрополии XVI – XVII вв. представляет собой не лишенное интереса сочетание религиозных принципов и чисто народных начал. Первые нашли свое выражение в братских уставах, где говорится о соблюдении Божественных заповедей по правилам апостольским и святых отцов [11, p. 5], вторые отразились в королевских привилеях на учреждение братств среди мещан «народа русского религии греческой» для открытия школ «русских» и изучения языка «русского» [1, с. 38].

Известно также, что сама организация братств церковных восходит к местным формам цеховых объединений ремесленников и традициям устраивать при церквях сходки, т.н. «братчины». В исторической литературе высказывались самые разные точки зрения на братства и их историю, в них видели и влияние протестантизма, и зарождение будущего украинского сепаратизма, но все же принято рассматривать их развитие в связи с пропагандой в Речи Посполитой церковной унии [9, с. 7-26]. В последнее время появилась тенденция трактовать конфликт между братствами и епископатом Киевской митрополии накануне Брестской унии как одну из самых действенных причин для решимости последнего на унию с Римом. Якобы епископат, задумавши произвести церковные преобразования, натолкнулся на притязания мирян, выдвинувших свой проект в ущерб правам иерархии, и поэтому ему не осталось ничего лучшего, как предаться под защиту католической власти. Эта точка зрения представлена в работах известных московских исследователей Б.Н. Флори [2, с. 95-116], М.В. Дмитриева [3, с. 282] и С.С. Лукашевой [9, с. 252]. Им, вероятно, такой подход кажется чем-то новым и оригинальным, объективным и обоснованным. Однако в такой теме как начало Брестской унии и история западнорусских братств нет непроходимых зарослей: дороги во всех направлениях здесь просто истоптаны предыдущими исследователями. К сожалению, названные авторы, создавая свои концепции, подходят к написанию историографических обзоров очень схематично. Взгляды такого крупного исследователя церковной унии как профессор Санкт-Петербургской Духовной Академии Михаил Осипович Коялович (1828-1891) оцениваются как «конфессиональные», «односторонние», «оправдательные» и т.д. [3, с.10] [9, с. 6,9]. Оставляя в стороне вопрос о самой возможности «над-конфессионального» и «объективного» в этом смысле подхода к проблеме Брестской унии, следует заметить, что выдвинутый названными авторами тезис о том, что братства толкнули иерархов в унию, вовсе не нов. Он был известен М.О. Кояловичу [5, с. 70-71], его, в частности, развивал католический прелат Э. Ликовский еще в 1896 г. [12, s. 57-58, 84-85]. В связи с этим хотелось бы указать на некоторые неверные трактовки взглядов М.О. Кояловича на западнорусские братства и на отдельные его наблюдения, не теряющие своей актуальности.

Известно, что профессор духовной академии М.О. Коялович не был только кабинетным ученым, но ярким публицистом и полемистом. Вопроса о церковных братствах он касался и в своих специальных исследованиях, и в публичных лекциях, и в разных статьях. Важные замечания и наблюдения он делает в первом [5, с. 56-57, 262] и втором [6, с. 80-90] томах «Литовской церковной унии», характеризует братства в «Чтениях по истории Западной России» [8, с. 185-189], особо нужно отметить его «Чтения о церковных западно-русских братствах» в газете «День» [7, с. 267-352] и некоторые другие публикации о современном ему состоянии братского вопроса [7, с. 353-384] [4, с.14, примеч.].

Сначала следует назвать неверные трактовки. С.С. Лукашева в своей монографии «Миряне и Церковь: религиозные братства Киевской митрополии в к. XVI в.» относит М.О. Кояловича к необъективным историкам, которые не обращали внимания на неканонические и нетрадиционные аспекты деятельности братств, будучи увлечены всецело их борьбой против пропаганды унии и почитая их идеологию строго православной [9, с. 6]. Необходимо отметить, что автор понимает под «неканоническими аспектами» право братства отлучать своих членов и судить о благочестии самих епископов [9, с. 170]. Право это было прописано, например, в уставе львовского братства: судить согласно «учению апостольскому и святых отец преданию», непокорных «обличати и казнити», а нераскаянных «от церкве отлучати», далее уточняется, что отлучаться могут братчики, о нарушениях духовенства братство должно докладывать епископам, а в случае, если кто из епископов будет нарушать церковные правила, то ему противиться «как врагу истины» [11, p. 5, 12-13]. Автор склонна рассматривать это право в каноническом аспекте, в то время как целый ряд библейских ссылок об обличении согрешившего брата, приведенных в уставе, объясняет его как право чисто нравственное, а не юридическое. Сама С.С. Лукашева отмечает, что братство фактически не воспользовалось мнимым правом судить своего епископа Гедеона Балобана, жалуясь на него законным образом то патриарху, то митрополиту [9, с. 171]. Каким образом реализовывалось право братства доносить о недостойных священниках и противиться епископу, можно видеть на примере низложения двоеженцев и самого митрополита Киевского Онисифора в 1589 г. В патриаршей грамоте говорится, что патриарх принял к сведению то, что слышал «от многих благоверных князей, панов и всего христианства» [1, с. 21]. Среди этих князей, панов и проч., конечно, можно усмотреть и представителей братств. Т.е. право «обличать» и «не покоряться» означало право инициировать перед законной церковной властью (патриархом, митрополитом, духовным собором) судебные разбирательства. Естественно, что от внимания М.О. Кояловича, профессора духовной академии, не ускользнула острота этого правила. «Братства, - писал он, - выражали широкое деятельное участие мирян в делах Церкви. Это участие, конечно, вовсе не направлено было к разрушению чисто церковного авторитета иерархии, но оно необходимо предполагало и требовало, чтобы иерархия с чисто церковным авторитетом – самым священным – непременно соединяла высокий моральный авторитет» [7, с. 297]. Не укрылись от внимания историка и притязания братств, и их следствие – раздражение иерархии: «Важнейшие братства утверждены патриаршей властью, и им дано право даже наблюдать за высшей иерархией и подвергать ее суду на соборах. Очевидное дело, что благочестивая ревность западнорусских мирян зашла далеко. Западнорусские иерархи, каковы бы они ни были, не могли не прийти в негодование от таких новых порядков… их положение стало невыносимым» [8, с. 189]. Комментируя далее взгляды М.О. Кояловича, С.С. Лукашева пишет: «Он не расценивал подписание Брестской унии как следствие деятельности братств» [9, с. 9]. В свете приведенной выше цитаты из его «Чтений по истории Западной России» вывод следует несколько иной. Историк ясно писал, что западнорусские епископы старались представить дело так, что вмешательство братств в церковную жизнь понудило их пойти на унию с Римом [5, с. 70-71, 94-95], однако он отрицал, что это было единственной и настоящей ее причиной. «В этом противодействии православному литовскому патронату (со стороны иерархии — А.Х.), как показывает история унии, сходились и завязывались самые разнообразные нити — шаткость веры, порочность жизни, страх суда, неудовольствие против патриарха, честолюбие и жажда выгод» [5, с. 89]. Главной причиной торжества унии ученый считал не борьбу партий и заинтересованность отдельных лиц, а охлаждение к своей вере в среде православных на протяжении не одного десятилетия, эти то люди и пошли в унию, прикрывая таким образом свои истинные побуждения [5, с. 167]. Анализ причин Брестской унии М.О. Кояловича получается гораздо более глубоким, чем во многих современных исследованиях.

Однако пример поверхностного знакомства с его творчеством у С.С. Лукашевой блекнет перед искажением мыслей ученого у другой современной исследовательницы Львовского Ставропигиального братства – Ю.Э. Шустовой. Она пишет, что «Коялович, в отличие от большинства представителей церковной исторической школы, не считал церковную деятельность братств, взявших на себя некоторые функции церковной иерархии, противоречием «давним обычаям Западно-Русской Церкви», в которой участие мирян в церковной жизни всегда отличалось особой активностью» [10, с. 49-50]. Сразу возникает сомнение, знакома ли автор с работами самого М.О. Кояловича, поскольку дает к этому комментарию неверную ссылку на «Литовскую церковную унию» (страницу 59 вместо 65). Допустим, это банальная ошибка. Поскольку автор в обзоре «русских церковных историков» конкретно не указала, кто же из них считал деятельность церковных братств противоречащей давним обычаям в Киевской митрополии, можно считать выделение ею М.О. Кояловича недоразумением. Далее комментарии автора вызывают более существенные вопросы. Ю.Э. Шустова пишет: «Впервые в историографии Коялович отметил, что силу братств как организаций составляют не религиозные начала их деятельности (!), а гражданское устройство этих объединений», именно речь идет о правах и свободах Магдебургского самоуправления, которые раскрывали лучшие стороны польских конституционных начал, свободы гражданские переносились в сферу свободы религиозной [10, с. 50]. Но вопреки Шустовой историк как раз писал, что братства «прежде всего, налагали на себя определенные, точные обязанности по отношению к своим церквям — определенные взносы денег, установленные посещения служб церковных и братских совещаний, заботу о духовенстве, о бедных, устройство богаделен, школ, издание книг» [6, с. 83]. Магдебургское право играло здесь, по мысли историка, ту роль, что оно подготовило для этой деятельности готовые «корпорации»: «Магдебургское право было передачей в руки среднего сословия значительной доли той свободы, того самоуправления, какими пользовалось высшее сословие» [6, с. 84]. Усвоив в определенной степени права и свободы гражданского самоуправления в цеховых объединениях, братства выступили теперь на поприще чисто религиозном, и таким образом «обе формы жизни — гражданской и религиозной — слились в одну» [6, с. 84-85]. Очевидно, что М.О. Коялович не разделял и не противопоставлял религиозные и гражданские начала в истории братств, а объединял их.

Далее Ю.Э. Шустова совершенно искажает взгляды ученого историка: «Он считал, что братства, обострившие конфликт между мирянами и церковной иерархией, создали благоприятные условия для введения унии, поэтому в целом деятельность братств оценивал отрицательно» [10, с. 50]. Показательно, что автор не подкрепила своих впечатлений конкретными ссылками. Вот, что читаем у самого Кояловича. «Обязанности братчиков были выражением всего лучшего, что только мог сделать для своей Церкви верный ее сын» [5, с. 57]. «Оценивая все труды братств в пользу западнорусской Церкви, мы не можем не удивляться проницательной мудрости восточного иерарха, который понял всю благодетельность братств и позаботился дать прочное обеспечение этим обществам» [5, с. 65]. Их роль в конфликте между мирянами и иерархией М.О. Коялович оценивал так: «Вновь возникшее в западнорусской Церкви движение к улучшению дел и исправление в ней зла патриархом Иеремией положили теперь резкую черту различия между людьми, сохранившими чистоту веры среди всех бедствий и соблазнов, и людьми уже в душе отторгшимися от своей Церкви. Борьба, возникшая между этими овцами и козлищами, направляемая кознями иезуитов, сделала унию для многих из козлищ необходимым, единственным убежищем» [5, с. 167]. Эти выписки подтверждают первое подозрение, что автор все-таки поверхностно ознакомилась с текстами самого историка.

Теперь хотелось бы отметить некоторые мысли М.О. Кояловича, не теряющие своей актуальности. Нужно обратить внимание на его определение братского движения как «широкое, деятельное участие мирян в делах веры, лишенной официального покровительства» [7, с. 279]. В этом отношении история братств до и после 80-х годов XVI в., когда восточные патриархи утвердили типовые братские уставы, представляет собой лишь разные стадии развития одного и того же процесса. Это определение подчеркивают всю уникальность православных братств в Киевской митрополии. Выросшие на местной почве из ремесленных союзов и литовского патроната [7, с. 278, 283-287] в условиях официального покровительства католической вере, они явили не только материальную, но, прежде всего, силу нравственную. Эта нравственная сила заключается по мысли М.О. Кояловича в том убеждении, что в деле веры нет нужды не в грубом насилии, ни во внешних авторитетах. Не тот прав в вопросах религии, кто сильнее в материальном или правовом отношении, кто занимает привилегированное положение учителя или пастыря, но тот, в ком вера подкреплена благочестием. Таким образом, участие в деле веры необходимо для всех членов Церкви, а не для одной ее иерархии [7, с. 272-273]. К сожалению, С.С. Лукашева не выказала понимания этой характерной для Православия истины, так и не обнаружив в христианской доктрине ответа на вопрос, что может быть названо Церковью [9, с. 89], и открыла свое непонимание предмета в названии своей монографии, т.е. в противопоставлении мирян Церкви. Не видно из ее книги далее, чтобы она уловила глубокую причину конфликта между братствами и западнорусским епископатом.

Учитывая принципиальные различия в трактовке участия членов Церкви в хранении и объяснении основ веры, ученый делает заключение о братствах в унии и католичестве: «Братства в унии, как и в латинстве, не могут иметь жизненного значения, потому что как в латинстве, так и в унии неизбежно безусловное господство иерархии, при котором невозможно широкое, свободное значение мирян в делах веры. Братства могли иметь истинное значение и действительную жизнь только в православном мире» [7, с. 347].

Показательно то, как М.О. Коялович обращает внимание на тот факт, что братства не получили развитие в Московской Руси. При официальном покровительстве веры широкое участие в делах Церкви не находит своего выражения. Вырабатывается привычка считать, что кто-то из высших обо всех позаботится, остается только попечение людей о конкретном храме в своей местности. «При таком складе религиозной жизни интересы веры более и более сосредоточиваются в официальной среде, в ведомствах, бумагах. Общество успокаивается насчет веры, все убеждены, что дела идут хорошо… быстро падает общественное участие в этих делах» [7, с. 274-275]. Трудно не заметить в этих словах историка критическую оценку современной церковной действительности, и трудно не признать ее справедливость и для нашего времени.

В заключение хотелось бы привести два суждения М.О. Кояловича об исследованиях истории братств другими учеными. В одном из примечаний к своим Чтениям о западнорусских братствах он пишет: «Иные придают большое значение формам братского устройства и на этом основании различно думают о братствах. Одни видят в братствах заимствование иностранное, иноземное, которое будто бы не годится для православного мира… я мало обращаю внимания на западноевропейские чужеземные формы ремесленные, которые, неоспоримо были в братствах западнорусских; конечно, формы эти имели свое историческое значение, но не в них сущность дела, а в том духе, который проник и оживлял эти формы. А дух-то этот был чисто православный и настолько проникал братства, что их нужно считать самостоятельным, местным явлением западнорусской православной жизни» [7, с. 313 примеч.]. Это положение находит свое раскрытие и обоснование в описании братского движения в указанных выше научных исследованиях и публицистике М.О. Кояловича.

Наконец, давая характеристику очень «тщательному и полезному» очерку о православных западнорусских братствах свящ. Иоанна Флерова, изданному в 1857 г., профессор Михаил Коялович говорит, что в этой работе «слишком много схоластики и мало души» [7, с. 268]. Хочется выразить надежду, что знакомство со взглядами известного православного ученого развеет схоластические подходы и никого не оставит равнодушным.

Литература.

1. Акты Западной России. СПб., 1851. Т. 4. — 529 с.
2. Брестская уния 1596 г. и общественно-политическая борьба на Украине и в Белоруссии в конце XVI – начале XVII в. Часть 1. Брестская уния 1596 г. Исторические причины события / Отв. Ред. Б.Н. Флоря. — М., 1996. — 199 с.
3. Дмитриев М.В. Между Римом и Царьградом: генезис Брестской церковной унии 1595-1596 гг. М., 2003. — 320 с.
4. Коялович М.О. История русского самосознания. — Мн., 1997. — 687 с.
5. Коялович М.О. Литовская церковная уния. СПб., 1859. — Т.1. — 315 с.
6. Коялович М.О. Литовская церковная уния. СПб., 1861. — Т. 2. — 442 с.
7. Коялович М.О. Чтения о церковных западнорусских братствах. // Шаги к обретению России / М.О. Коялович. — Мн., 2011. — 752 с.
8. Коялович М.О. Чтения по истории Западной России. Мн., 2006. — 474 с.
9. Лукашева С.С. Миряне и Церковь: религиозные братства Киевской митрополии в к. XVI в. М., 2006. — 319 с.

10.  Шустова Ю.Э. Документы Львовского Успенского Ставропигиального братства (1586—1788): Источниковедческое исследование. — М., 2009. — 648 с.

11.  Diplomata Statutaria a Patriarchis Orientalibus Confraternitati Stauropigianae Leopoliensi a. 1586 — 1592 data. / Ed. I. Kristiniacki. Leopoli, 1895. — T. 2. — 133 p.

12.  Likowski E. Unia Brzeska (r. 1596). — Warszawa, 1907. — 355 s.

Священник Алексий Хотеев

Доклад на конференции «Церковь и славянские идентичности.
Роль конфессионального фактора в формировании и
развитии идентичностей славянских народов».
30.04.2012.