Политическая полиция Российской империи стояла на страже интересов правящего режима. Именно поэтому она рассматривала всякое проявление политической активности сквозь призму государственной безопасности. Это касалось и деятельности различных институтов российского общества, в том числе и государственных. Не стал исключением и российский парламент. Государственная дума по статусу являлась достаточно значимым институтом российской политики, однако опыта существования подобных структур империя не имела. Естественно, у политической полиции возникали обоснованные подозрения депутатов в том, что они не всегда будут лояльны императорской власти. Да и сами выборы в Думу первого созыва, проведённые в ситуации революционной борьбы, пусть и немного ослабевшей за год революции, заставляли жандармское руководство задуматься о политической благонадёжности думцев.

            Мемуары сотрудников политического сыска Российской империи достаточно информативны. Поскольку подавляющее большинство жандармов, оставивших мемуары, занимали высокие должности и мели доступ к секретной информации, они могут объяснить некоторые скрытые мотивы того или иного действия. Необходимо помнить, что мемуары являются источником субъективным, в котором зачастую некоторые действия объясняются с позиций оправдания собственных поступков. Однако в жандармских мемуарах субъективизм подобного плана встречается реже. Ведь воспоминания офицеров политической полиции публиковались даже в раннем Советском Союзе. Т.е. бывшие противники политической полиции рассматривали мемуары своих оппонентов как относительно объективные. Кроме того, нужно учитывать, что мемуары писались уже за рубежом после революции и Гражданской войны. Это могло сказаться на точности воспроизводимой информации, которая могла забыться или через столько лет казаться несущественной. Однако с высоты пережитого сотрудники политической полиции могли проанализировать происходившие в поздней Российской империи события, сделать определённые выводы по поводу того, почему они произошли, и постараться прописать в мемуарах эти объяснения на примере своей службы. Т.е. акценты в мемуарах расставляются уже окончательно, а не предположительно, как если бы это было в документах оперативного характера, которые описывают ещё не законченное событие. Таким образом, мемуары, описывая уже завершившийся период российской истории, более единообразны в оценках того или иного события на всём протяжении повествования, что создаёт определённое представление целостности изложения события. Отразились в воспоминаниях жандармов и события, связанные с работой Государственных дум Российской империи всех четырёх созывов. Нужно заметить, что разным созывам было посвящено разное количество информации. Не каждый жандармский генерал оставлял воспоминая о всех Думах. Это объясняется тем, что жандармы описывали в основном те события, непосредственными участниками которых являлись или имели о них определённую информацию. Также нужно понимать, что мемуаристы находились на постах в политической полиции не постоянно. Они уходили в отставку, переводились на другие должности и даже в другие органы, уходили на гражданскую службу. Тем не менее, высшие чины политической полиции не теряли контактов со своими бывшими сослуживцами, поэтому зачастую были в курсе тех дел, которыми занималась полиция в то время, когда сами авторы мемуаров в ней уже не служили. Таким образом, под сотрудниками политического сыска мы понимаем и тех, кто на момент Февральской революции занимался политическим сыском, и тех, кто покинул эту службу ещё до революции.

            Нами были использованы мемуары сотрудников политической полиции, которые в период существования Государственной думы Российской империи занимали высокие посты так или иначе связанные с политическим сыском. Это бывший товарищ министра внутренних дел, заведующий полицией и командир Отдельного корпуса жандармов генерал-лейтенант П.Г. Курлов (1860 – 1923 гг.), бывший начальник Петербургского охранного отделения, позже генерал для поручений при министре внутренних дел генерал-лейтенант А.В. Герасимов (1861-1944), бывший начальник дворцовой охранной агентуры генерал-майор А.И. Спиридович (1875 – 1952 гг.), последний директор Департамента полиции действительный статский советник А.Т. Васильев (1869 – 1930 гг.) и некоторые другие сотрудники политической полиции.

            Руководство политической полицией не только старалось предугадать, какова будет лояльность будущих депутатов к императорской власти и правительству, но и анализировала причины появления Думы как таковой именно в то время. Так, директор Департамента полиции А.А. Лопухин писал: «Тот страх, который привёл Николая II к подписанию рескрипта на имя Булыгина о народном представительстве, был внушён ему совершившимся на две недели перед тем убийством в[еликого] к[нязя] Сергея Александровича. Оно знаменовало для Николая II близость опасности для него лично, оно и толкнуло его на попытку эту опасность предотвратить[1]». Таким образом, уже сама мысль о создании системы российского парламентаризма как вынужденной меры для преодоления чувства опасности самим императором вряд ли делал будущую Думу в глазах политической полиции безопасным с точки зрения защиты режима органом.

            Можно сказать, что элита политического сыска заранее определила своё отношение к будущему российскому парламенту. С точки зрения жандармов это отношение было вполне резонно, поскольку Государственная дума и в дальнейшем доставляла политической полиции немало хлопот, действуя на грани законности, а иногда генерируя внутри себя откровенно революционные, т.е. опасные для государственной безопасности, лозунги и идеи.

            Первая Дума полностью подтвердила опасения жандармского начальства. Причём, оно указывало, что для большинства правительственных чиновников это было неожиданностью. В частности, генерал П.Г. Курлов писал, что «физиономия Государственной Думы явилась для правительства каким-то сюрпризом[2]». Курлов объясняет это тем, что «вопреки парламентским обычаям всех стран, правительство не принимала никакого участия в выборах в 1-ю Государственную Думу и его агенты на местах являлись только передаточной инстанцией, уведомляющей центральную власть о выборных лицах[3]». Т.е., по мнению генерала, механизм оппозиционного поведения Думы был заложен в самой избирательной системе и в слишком либеральном отношении властей к проблеме выборов.

Однозначно негативно оценивают все сотрудники политической полиции представление думцев первого созыва императору. Оно обсуждалось во всём Петербурге, «причём отмечалось крайне некорректное поведение многих из них»[4], как отмечает Курлов. Ещё один известный сотрудник политического сыска генерал А.В. Герасимов указывал, что отношение многих депутатов к императору было вообще крайне враждебным[5]. Однако манифестирование своей неприязни к власти началось ещё до встречи с императором. Так, когда депутатов везли на пароходах в Зимний дворец, некоторые из думцев подняли красные знамёна. Толпа, стоявшая на берегу приветствовала эти действия. На обратном пути из Зимнего дворца в Таврический эти сцены повторились, «а около Выборгской тюрьмы, которая выходит на Неву, имели место настоящие революционные демонстрации»[6].

            Деятельность Первой Думы всё более укрепляла жандармов во мнении, что она является органом, опасным для существования государственного строя. Причём, думцы очень быстро радикализировались, и, по мнению генерала Курлова, их поведение «с первого же дня вышло из пределов даже простых приличий». Думцы превратили трибуну государственного органа в место не только антиправительственной, но даже революционной пропаганды[7].

            Безнаказанные антиправительственные выступления в Думе поставили правительственных чиновников в странное положение. Это также не ускользнуло от внимания политической полиции. Никто из чиновников не знал, как нужно реагировать на депутатские речи. Правительственные чиновники давали в Думе неуверенные ответы и даже проявляли перед депутатами некое подобострастие, как будто перед «начальством»[8]. Кроме того, министров встречали враждебно, выкрикивая оскорбления[9]. Правительственные сановники достаточно быстро сделали однозначные выводы о том, что с Первой думой конструктивный диалог наладить не удастся. Так, председатель Совета министров И.Л. Горемыкин «был чужд оптимизму, а потому далёк от всяких иллюзий, что работа Государственной Думы войдёт в нормальную колею»[10]. Хотя сам премьер так и не понял, каким образом можно работать с Думой. Его предложением была рекомендация министрам не ходить в Думу. Тогда, по мнению Горемыкина Дума будет вариться в собственном соку и сама себя дискредитирует в глазах населения[11].

         Сами думцы воспринимали растерянность правительства как признак своей силы. Так, П.Н. Милюков потребовал у Столыпина назначить думское министерство. Столыпин согласился, но с условием, что назначение на посты силовых министров останется в ведение императора. Спор возник из-за поста министра МВД. Милюков был уверен, что думский министр внутренних дел сможет справиться с революционными выступлениями. Кроме того, Милюков, критикуя действия властей по подавлению революции, высказался о думском министерстве так: «Если надо будет, мы поставим гильотины на площадях и будем беспощадно расправляться со всеми, кто ведёт борьбу против опирающегося на народное доверие правительства»[12]

Сложившуюся ситуация чётко описал с точки зрения законодательства Курлов: «Говоря о создавшемся положении, я не могу не остановиться над одной из особенностей Государственной Думы как первого, так и остальных созывов. Правительство впало, по моему мнению, в полное противоречие с самим собой, ярко отразившееся и в законодательстве. Государственная Дума не имела права обсуждать и даже возбуждать вопроса об изменении основных законов, а на практике, несмотря на присутствие представителей правительства, получалась картина иная: в речах депутатов только и слышались пожелания и даже требования таких изменений. Уголовные законы карали за принадлежность к партиям, имевшим в своих программах изменение государственного строя. Некоторые партии были не только не легализованы, но признавались явно преступными. Между тем в Государственной Думе те же партии считались как бы легальными, что было особенно непоследовательно ввиду широкой безответственности членов Государственной Думы за свои речи с думской трибуны. Получилось невероятное положение: члены революционных партий за речи, произнесенные вне стен Государственной Думы и заключавшие в себе изложения своих программ, привлекались к судебной ответственности и рядом члены Государственной Думы, громогласно заявлявшие о своей принадлежности к этим организациям, за такие же речи, но в гораздо более резкой форме, оставались безнаказанными»[13]

            Защищая государственную безопасность, политическая полиция анализировала влияние думских речей на общество. В частности, Курлов утверждал, что если даже для министров составляло затруднение составить своё отношение к государственному органу, занимающемуся антигосударственной пропагандой, то простых обывателей, которые не имели никакого представления о политике, это развращало[14]. По мнению Курлова, предположение И.Л. Горемыкина о том, что Дума сама себя дискредитирует, не оправдалось. Наоборот, резкие нападки думцев на правительство дискредитировали в первую очередь министров. А революционная пропаганда с думской трибуны воспринималась обывателями как разрешённая, поскольку депутаты за свои высказывания не преследовались[15]. Генерал Герасимов также был согласен со своим коллегой и однозначно склонялся к тому, что Дума «уже сейчас оказывает вредное влияние, а устраиваемые в ней демонстрации […] дискредитируют власть в глазах населения»[16]. Таким образом, полицейское руководство видело в деятельности Первой Думы опасность для существования режима путём дискредитации правительства в глазах населения империи.

            Следующим шагом к раскачиванию ситуации, по мнению жандармов, стала выездная агитация депутатов, превратившихся «в своего рода разъездных революционных агитаторов, к тому же оплачиваемых из государственной казны»[17]. В ситуации ещё полностью неподавленной революционной активности депутатские пропагандисты обратили внимание на армию. Для революционизирования армии был налажен выпуск специальных газет, как легальных, так и нелегальных, печаталось огромное количество прокламаций. Солдат всячески агитировали посещать революционные митинги. В итоге думская пропаганда в некоторых случаях оказалась весьма успешной, поскольку произошло несколько солдатских выступлений[18].

            Однако жандармы не только наблюдали за деятельностью думских депутатов со стороны. Политическая полиция следила за депутатами более пристально. Так, специально для наблюдений за деятельностью депутатов и их высказываниями был создан особый орган надзора. Офицер Отдельного корпуса жандармов Бергольд был назначен начальником думской охраны. Разговоры думцев настолько интересовали политическую полицию, что Бергольд находился в непосредственном ведении Департамента полиции. Для организации надзора за депутатами офицер получил средства, которые должен был потратить на создание секретной агентуры. Но, как пишет генерал Герасимов, «особого труда тут не понадобилось, ибо никто из депутатов и не скрывал своей деятельности»[19]. Сотрудники Бергольда следили за депутатами, но они не вели целенаправленной работы на создание в думской среде положительного имиджа правительства. Для этой цели вице-директором Департамента полиции П.И. Рачковским был предложен план создания отдельного общежития для монархически настроенных депутатов-крестьян. Однако проект оказался неэффективным, поскольку крестьяне, узнав, что левые предлагают отчуждение помещичьей земли в пользу крестьян, сразу же покинули общежитие[20].

            Таким образом, политическая полиция так и не смогла противостоять думской антиправительственной пропаганде. Она могла только следить за тем, как развиваются события и экспериментировать с методами удержания хотя бы части депутатов от антиправительственных заявлений и действий.

            С течением времени начали раздаваться голоса о роспуске Думы. Видимо, это были голоса в первую очередь высших сановников, которые не могли принять по отношению к Думе однозначного решения. Причём, напуганные революционными выступлениями 1905-1906 гг. некоторые, а по мнению Курлова, большинство представителей российской элиты считали, что роспуск Думы вызовет неизбежную революцию[21]. Например, после думской агитации произошло несколько восстаний солдат. Противники роспуска Думы указывали на это как на признак поддержки депутатов массами. Однако генерал Герасимов был убеждён, что восстания могут быть только в случае «если Дума будет развивать невозбранно революционную деятельность»[22]. Одним из последовательных противников роспуска Думы был дворцовый комендант Д.Ф. Трепов. Он считал, что после роспуска начнётся всеобщее восстание и «вся Россия запылает в огне подпаливаемых барских усадьб»[23]. Трепов даже обсуждал с лидерами кадетов, какой состав правительства их удовлетворяет[24].

            Представители политической полиции имели иное, совершенно противоположное мнение о том, какие последствия вызовет роспуск Думы. В частности, как Курлов, так и Герасимов были абсолютно уверены, что никакого восстания не будет, и подавляющее большинство населения роспуск Думы не всколыхнёт[25]. Тем не менее, жандармские структуры на всякий случай подготовились к возникновению массовых беспорядков[26]. 

            Кроме того, у жандармских офицеров уверенность в необходимости скорейшего роспуска Думы сложилась гораздо раньше, чем у правительственных сановников. В частности, Герасимов писал, что очень быстро «в Государственной думе уже определилось ярко революционное настроение, и я стал определённым сторонником уничтожения этой революционной говорильни»[27].

            Надо сказать, что представители политической полиции понимали всю сложность положения современной им Российской империи. Они были уверены в необходимости реформ, но желали, чтобы реформы проводились иными методами и в другой обстановке. Например, Герасимов был уверен в том, что к власти необходимо допустить «некоторых представителей отдельных групп общественных деятелей», но только не в обстановке 1906 г., поскольку тогда «была ясна невозможность достичь соглашения на сколько-нибудь приемлемых основаниях»[28]. Знакомые Герасимова также поддерживали подобные мысли, заявляя, что при таком составе депутатов, который был в Первой Думе, «Россия едва ли встанет на путь желательных реформ»[29]

            Роспуск Думы первого созыва был положительно воспринят политической полицией. Причём, значимость события при описании его в мемуарах подчёркивалась обращением к сакральному. Так, Курлов указывает, что И.Л. Горемыкин, отправляясь к императору с докладом о необходимости роспуска Думы, взял с собой исторический фамильный образ. И только после молитвы перед ним, Горемыкину удалось убедить Николая II в необходимости распустить Думу[30].

            Спокойно политическая полиция отнеслась и к «выборгскому воззванию». Столыпин, будучи информирован политической полицией о ситуации в стране, назвал воззвание «детской игрой»[31]. По утверждению представителей политического сыска, роспуск ничего не дал думцам, кроме фразы Милюкова «Заседание Государственной Думы продолжается». Население на воззвание не отреагировало, а попытки выступлений в Петербурге были пресечены даже без кровопролития[32]. Заявления бывших депутатов в Выборге дали возможность Курлову обвинить их в отсутствии патриотизма. По мнению Курлова, патриотически настроенный политик не может призывать крестьян не платить подати и не давать новобранцев в армию[33].

Таким образом, политическая полиция отнеслась к Первой Думе однозначно негативно, что сказалось в дальнейшем на отношении ко всем остальным Думам Российской империи. Жандармские офицеры представляли реальную ситуацию в стране иначе, чем большинство высших сановников. Именно поэтому у политической полиции достаточно рано сложилось мнение о необходимости роспуска Думы. В том, что реальной поддержки в массах у думцев нет, жандармы были уверены. Высшие сановники, вплоть до императора, не решались сразу на роспуск Первой Думы, поскольку черпали информацию из разных источников в том числе и из периодики, а также выступлений самих думцев, в которых часто желаемое выдавалось за действительное.

            Вслед за роспуском Первой Думы страна начала готовиться к выборам во Вторую. Генерал Курлов был непосредственным участником избирательной кампании во Вторую Думу по Киевской губернии. Он пишет, что П.А. Столыпин учитывая состав Первой Думы, понимал необходимость участия правительственных чиновников в организации выборов. Курлов подчёркивал, что политика всех стран того времени заключалась в том, что правительство активно принимала участие в процессе выдвижения кандидатов. Как защитник режима Курлов критикует слабую активность правительственных чиновников в организации выборов в Первую Думу, считая, что она проявлялась «в крайне скромной и, если можно так сказать, робкой форме»[34]. Выборы во Вторую Думу были под более пристальным вниманием правительства, что дало повод левой прессе сразу же объявить о подкупе правительством целых губерний, но что Курлов возражает, что нельзя подкупить 10 тысячами рублей всю Киевскую губернию[35].

            По мнению Курлова, в Киевской губернии нарушения совершали оппоненты власти. Например, управляющий конторой государственного банка Г.Е. Афанасьев «всеми силами, а главное, кредитом в государственном банке поддерживал кадетскую партию»[36]. Курлов поставил об этом в известность Столыпина, тот в свою очередь министра финансов В.Н. Коковцова. Однако по отношению к Афанасьеву никаких мер предпринято не было, а Курлову позже постарались отомстить[37]. Собственно Курлов писал, что большее количество проблем лично для него доставляли крайне правые Киевской губернии, поскольку они выдвигали своих кандидатов от мелких группировок и не могли никак определиться с единым кандидатом от правых. Курлову стоило многих усилий убедить правых голосовать за кого-нибудь одного. Проблема была в том, что Курлов не указал на конкретную личность, которую государство хотело бы видеть кандидатом. Правые сами, наконец, выдвинули епископа Платона, который сначала не давал согласия на своё выдвижение. Курлову пришлось убеждать епископа в необходимости этого[38]. Таким образом, на примере одной губернии можно сделать вывод, что правительство оказалось не очень готово и к выборам во Вторую думу. Согласия в рядах проправительственных организаций не было, поэтому правительственным чиновникам приходилось прилагать много усилий для определения единого кандидата от правых.

            По оценке сотрудников политической полиции, попытки «органической работы» кадетов во Второй Думе ни к чему не могли привести, поскольку их требования оставались неприемлемыми для правительства. Однако самым опасным элементом Второй Государственной думы, по мнению жандармов, оказались социал-демократы. Причиной этой опасности было то, что социал-демократы надеялись на солдатское восстание, поэтому прямо с думской трибуны позволяли себе произносить агитационные речи[39]. Именно деятельность социал-демократов среди солдат послужила главным мотивом к роспуску Второй Думы[40].

            Охранное отделение следило за работой социал-демократической фракции и наблюдало за деятельностью её членов в солдатской среде[41]. Солдаты и матросы передавали думцам наказы, созданные в революционных организациях армии и флота. Столыпин  приказал не производить аресты депутатов и обыски у них. Если всё же такие аресты производились, то депутатов тут же освобождали[42]. Однако, когда Столыпин ознакомился с содержанием наказов, которые солдаты и матросы должны были передать депутатам, он разрешил аресты, «даже если это и повлекло за собой конфликт с Государственной думой»[43]. Аресты должны были производиться в момент появления делегации у депутатов. Однако полиция замешкалась, солдаты успели уйти, но компромата у депутатов нашли достаточно. Солдат потом арестовали, т.к. полиция установила их всех[44].

         Правительство решило предъявить Думе требование о выдаче ряда депутатов для суда. В случае отказа исполнить требование, было решено распустить Думу. По мнению Герасимова, Столыпин был уверен, что Дума не выдаст своих депутатов. Сам Столыпин очень желал именно такого развития событий, поскольку был уверен, что с таким составом депутатов работать нельзя. В итоге произошло именно то, но что рассчитывал Столыпин[45]. Генерал Курлов, описывая причины роспуска Думы[46], указывал, что непосредственного участия в этом он не принимал, хотя был заведующим политической частью Департамента полиции, но позже, став директором Департамента, он ознакомился с документами[47].

         Тем не менее, в записках сотрудников политического сыска о депутатах Второй думы есть и вполне нейтральные и даже благожелательные отзывы. Так, всё тот же генерал Курлов выступал в Думе в связи с просьбой увеличения расходов на тюремное управление. Обсуждение прошло спокойно, депутаты согласились с увеличением суммы. Правда, как пишет Курлов, в итоге её всё равно не хватило[48]. Кроме того, один из мелких сотрудников политического сыска А.М. Поляков в своих записках упоминает о том, что ему пришлось ехать в поезде с депутатом уже распущенной Второй Думы В.П. Наливкиным. Жандарм определил Наливкина как «отчаянного социал-демократа», но в то же время описал его так: «есть на свете много хороших людей, но такие, как Владимир Петрович, встречаются редко»[49]. Поляков даже некоторое время переписывался с идейным противником, но позже переписку пришлось прекратить из-за опасности перлюстрации – дружба с социал-демократом могла помешать жандармской карьере[50]. Правда, нужно учитывать, что свои записки Поляков начал писать после Февральской революции, поэтому, как указывает сам автор, «по настроению они отвечают этому периоду времени»[51]. Т.е. можно предположить, что в записках Полякова некоторые события описываются уже с учётом изменившихся акцентов в понимании того, кто для страны враг, а кто нет.

Работа Третьей Думы слабо отражена в жандармских мемуарах. Пожалуй, только генерал Курлов оставил упоминание о ней. Такое отсутствие интереса можно объяснить тем, что Третья Дума доставила наименьшее количество проблем политической полиции с точки зрения государственной безопасности. Эта Дума оказалась самой дееспособной и самой лояльной правительству. Тем не менее, генерал Курлов, описывая депутатов Третьей Думы и их деятельность, постоянно акцентирует внимание на тех аспектах, которые могут нести определённую угрозу устоям империи.

Надо сказать, что генерал Курлов во время работы Второй и Третьей Дум был одним из высших сановников, работая сначала МВД, затем в Министерства юстиции, потом опять в МВД. Таким образом, Курлов имел возможность пользоваться оперативной информацией для того, чтобы составить своё мнение о работе Третьей Думы и сам не раз посещал парламент.

            С точки зрения защитника режима, Курлов одобрительно отозвался о новом избирательном законе, значительно повысившим избирательный ценз и ограничившим представительство окраин. «Этот закон дал работоспособную 3-ю Государственную Думу»[52], – писал Курлов. Тем не менее, Третья Дума также была настроена оппозиционно к правительству и время от времени пыталась противодействовать его деятельности. Так, некоторые депутаты Думы (Курлов называет только три фамилии: Милюков, Набоков и князь Долгоруков) старались помешать «выгодной реализации за границей русского займа», а также принимали участие в Парижской конференции партии эсеров. Когда думцам была представлена эта информация, они начали оправдывать действия коллег, но правительственных чиновников эти оправдания не убедили. Находившийся в Думе в тот момент П.А. Столыпин начал «по горячности», как пишет Курлов, возражать. В процессе дискуссии была поднята проблема секретного сотрудника Е.Ф. Азефа [53]. Курлов отнёсся к такому повороту дискуссии отрицательно, поскольку считал, что Дума не имела права поднимать вопросы, «которые по своему существу не допускали публичных обсуждений»[54].

      Третья Дума традиционно критиковала любые выступления высших чиновников, особенно этим отличались левые депутаты. Курлов специально обращает внимание на то, что очень много времени отнимало присутствие в думских комиссиях. Представляя МВД, Курлов описывал отношение депутатов к этому министерству, указывая, что «общие прения по смете министерства внутренних дел никакого отношения к смете не имели и заключались в резких суждениях о деятельности министерства, особенно деятельности Департамента полиции и корпуса жандармов. […] такие суждения отличались сгущением красок и выражались в инсинуациях, а подчас и в заведомой лжи». Однако, не смотря на всё это, Третья Дума принимала предлагаемые её сметы без изменений и достаточно оперативно[55].

            Интерес представляют портреты некоторых депутатов Третьей Думы, данные Курловым в своих мемуарах. Так, говоря о депутате О.Я. Пергаменте, Курлов писал: «Блестящая речь его состояла из общих фраз, но он в довольно ядовитой форме несколько раз лично задел министра [Столыпина – А.Г.]»[56]. Примерно так же отзывался Курлов и о председателе комиссии законодательных предложений октябристе Н.И. Антонове, у которого «нельзя было отнять знаний и привычки к публичной деятельности». Однако Антонов «страдал любовью к отвлеченным суждениям, вследствие чего такая наклонность председателя вызывала нескончаемые словоизвержения и у других членов комиссии, не обладавших юридическими познаниями Н.И. Антонова»[57]. Привычка к отчуждённым суждениям, по мнению Курлова, приводила к тому, что, например, «законопроект об исключительном положении, повлекший за собой массу теоретических прений, отнял десятки заседаний, тогда как в результате все статьи его были приняты»[58].

            Также Курлов вспоминает кадета отставного генерала и бывшего военного судью А.Ф. Бабянского, который подверг резкой критике Отдельный корпус жандармов, упрекая его офицеров в необразованности и жестокости. Курлову пришлось возражать, что многие офицеры Корпуса окончили то же самое заведение, что и Бабянский, т.е. военно-юридическую академию. А касательно жестокости жандармов Курлов привёл статистику количества вынесения смертных приговоров, приходящихся на одного судью. Оказалось, что согласно статистике самым результативным по вынесению смертных приговоров был как раз критикующий жестокости жандармов Бабянский. После озвучивания фамилии к удивлению Курлова сторонники отмены военных судов не стали возмущаться деятельностью Бабянского, а начали смеяться[59].

            Всё же, несмотря на критическое отношение к депутатам Третьей Думы, Курлов делает однозначный вывод: «Во всяком случае, можно сказать, что работа 3-й Государственной Думы была во всех отношениях более продуктивной, осуществлявшей законодательные функции и не исключавшей совместной деятельности с правительством, чем работа той же Думы других созывов»[60].

Четвёртая Дума вызвала интерес жандармов в первую очередь по причине того, что она работала в период Первой мировой войны. Через Думу проходило выделение кредитов для военных нужд, а её депутаты часто делали заявления, связанные с протеканием войны.

            Начало войны вызвало подъём патриотизма, который разделило абсолютное большинство российских подданных. Думцы в первые дни войны также были настроены очень патриотически[61]. Только депутаты-большевики вели антивоенную пропаганду, за что и были арестованы, но правительство в угоду либеральной общественности и по причине профессионального невежества товарища министра внутренних дел В.Ф. Джунковского не позволило применить серьёзные наказания по отношению к большевикам[62].

            Однако единение Думы с императором длилось недолго. Уже в 1915 г. наблюдается политическая активность некоторых депутатов, которая в условиях военного времени могла рассматриваться как антигосударственная пропаганда. Так, в 1915 г. А.И. Гучков заявил: «Если я не умру раньше, я сам арестую царя!»[63]. Последний директор Департамента полиции Российской империи А.В. Васильев был уверен, что деятельность А.И. Гучкова была аналогична деятельности В.И. Ленина по ослаблению России в период Первой мировой войны[64]. Роль А.И. Гучкова в падении российской монархии признавало большинство русской эмиграции[65].

            Показателем тотальной оппозиционности Думы правительству является отношение к назначенному на пост министра внутренних дел А.Д. Протопопову, бывшему товарищу председателя Думы. А.Д. Протопопов, имевший много друзей среди депутатов и сам бывший депутатом, после своего перехода в правительство вдруг ощутил враждебность, которая начала исходить от членов Думы.

            То, что оппозиционность Думы диктовалась не политическим профессионализмом депутатов, а всего лишь убеждением собственной правоты, можно проиллюстрировать попыткой полицейской реформы 1916 г., подготовленной правительством. Дума провалила реформу, затянув её обсуждение. По словам депутата А.Ф. Керенского, это произошло потому, что логика реформы не вызвала у думцев никаких возражений, поэтому, если бы Дума согласилась с проектом, она подчеркнула бы профессионализм правительства, что выбивало почву для критики министров депутатами[66].

            С началом войны полицейское руководство стало задумываться над ролью Думы. Бывший в то время министром внутренних дел Н.А. Маклаков не видел в депутатах Думы большой пользы для воюющей страны и, кроме того, подозревал их в антиправительственной пропаганде. Министр предлагал распустить Думу, но, по мнению бывшего жандармского генерала А.И. Спиридовича, не имел для этого «ни достаточного ума, ни опыта, ни характера, ни людей, которые бы поняли его и поддержали»[67]. Н.А. Маклаков, понимая глубинные мотивы поведения наиболее активных думцев, видел в них будущую опасность, однако не смог объяснить императору и членам правительства, что дальнейшая работа Думы несёт реальную угрозу безопасности монархии. Против Н.А. Маклакова начались возмущения либеральной общественности, и он был вынужден уйти в отставку. Тем не менее, вопрос о роспуске Думы поднимался и позже. Правительство так и не выработало чёткого отношения к дальнейшему существованию Думы в условиях военного времени. Причём, иногда сами руководители полиции объявляли о невозможности распустить Думу в данный момент, объясняя это общественным мнением и настроениями толпы, которые могли спровоцировать на выступление против правительства подверженное либерально-революционному влиянию население и распропагандированные воинские части Петроградского гарнизона[68].

            Думцы подняли очень серьёзную проблему, волновавшую большинство мыслящего общества, – непопулярность Николая II и требование его отречения. Деятельность некоторых депутатов сводилась только к критике императора[69]. Популярность антиимператорских лозунгов достигала окраин. Так, в Иркутске имели широкое распространение листки с думскими речами П.Н. Милюкова, А.Ф. Керенского и А.И. Гучкова, основной мыслью которых был «призыв к перевороту и низвержению существующей царской власти», сопряжённый «с критикой действий членов Дома Романовых». То же самое наблюдалось и во Владивостоке[70]. Связанные с Думой Союз городов и Земский городской союз также приложили свою руку к распространению антигосударственной пропаганды[71]. Нужно отметить, что за отречение Николая II выступала не только оппозиция. Это поддерживала и часть монархистов (и даже бывшие сотрудники политического сыска, например, генерал А.В. Герасимов), которые видели в Николае II человека, дискредитирующего саму идею монархии[72]. Они желали замены Николая II другим монархом. Однако в Думе среди противников императора были и республиканцы. Одним из них оказался председатель последней Думы М.В. Родзянко, который «был загипнотизирован заманчивой перспективой стать президентом республики и вёл себя как мальчик, который взялся за работу, не понимая смысла указаний и не имея необходимых сил, чтобы выполнить их»[73].

            Падение монархии все деятели политического сыска связывают в первую очередь с оппозиционной деятельностью депутатов Думы, которые сумели убедить некоторых генералов не выполнять распоряжения военного руководства, способные усилить положение Николая  II. Тесная связь думцев и генералитета дала возможность развиться событиям, переросшим в Февральскую революцию. Причём все деятели политической полиции, как занимавшие посты в структуре МВД, так и руководители сыска на местах заявляли, что роль революционных организаций в свершении Февральской революции минимальна. Так, А.П. Мартынов, служивший в 1917 г. в Москве, в своих воспоминаниях пишет: «Если же рассматривать роль подполья в смысле непосредственного фактора, приведшего к революции, – она была ничтожна. Я настаиваю на этом утверждении, хотя бы оно показалось моим читателям необоснованным»[74]. Последний имперский директор Департамента полиции А.В. Васильев, как на главный фактор революции, указывал на «зловещую связь, возникшую между Думой и главнокомандующим армии», но заявлял, что основные лидеры революционеров обезврежены[75]. Пожалуй, самой точной формулировкой отношения политической полиции к деятельности Думы накануне революции могут служить слова А.В. Васильева, произнесённые за несколько часов до начала Февральской революции: «[…] единственная организация, представляющая опасность для существующего порядка, – это Дума»[76].

            Таким образом, по мнению руководителей политического сыска Российской империи, Государственная Дума 4-го созыва являлась важным источником антигосударственных идей, распространявшихся в либеральной среде. С такими идеями было трудно бороться, т.к. их носители имели депутатскую неприкосновенность, и могли подвергаться преследованию только в случае явных признаков состава преступления (как это было с депутатами от большевиков). Роспуск Думы в самом начале войны не произошёл по причине нежелания раздражать либеральную часть российского общества, поддерживавшую в тот момент патриотические настроения. Позже из-за усилившейся шпиономании и критики действий Николая II Дума стала восприниматься либералами как единственный «правильный» институт. Роспуск Думы, предложенный МВД в ночь с 26 на 27 февраля 1917 г., оказался для монархии слишком запоздалым.

            Отражение деятельности Государственной думы всех четырёх созывов в различных жандармских мемуарах имеет много схожих друг с другом утверждений и выводов. Сотрудники политической полиции в массе своей были монархистами и сторонниками самодержавия. Любой институт, который мог потенциально поколебать устоявшуюся систему российской власти, воспринимался жандармами с подозрением. Государственная дума оказалась таким институтом, поскольку до 1906 г. Россия не имела опыта парламентаризма, и появление этого органа должно было так или иначе повлиять на перераспределение власти между высшими государственными органами, т.е. появлялась угроза ослабления существующего строя, что трактовалось представителями политической полиции однозначно негативно. Мы не имеем в виду некоторые заявления жандармских обер-офицеров, оставивших мемуары, поскольку эти люди пришли в Корпус жандармов скорее не по идейным, а по финансовым соображениям. Следовательно, они не стремились сделать серьёзной карьеры в политическом сыске именно по причине нежелания связывать своё имя с антиреволюционной борьбой в период, когда российское общественное мнение было настроено в основном против государства. Представители высших эшелонов политической полиции критически относились к Думам всех созывов, поскольку даже самая лояльная к императорской власти Дума всё равно демонстрировала свою оппозиционность. Монархически настроенные сотрудники политической полиции не видели в Думе органа, способного стабилизировать обстановку в стране, что и отразилось в их воспоминаниях.

Александр Гронский