Продолжение - статья I
Соблазны раскола: между чужебесием и изоляционизмом
В XVII-ом веке Россия оказалась не только ввергнута в Смуту, но и пережила ещё несколько кризисных явлений, на которые помимо внутренних причин в прямой или опосредованной форме влияли и внешние факторы. Известный богослов протоиерей Александр Шмеман дает следующую характеристику той эпохе: «Две главные темы определяют жизнь Русской Церкви в семнадцатом веке. Это – встреча с «Западом» через «Киевское» православие с одной стороны, и раскол старообрядцев – с другой. Обе имеют огромное историческое значение».[14, с. 371].
Раскол, охвативший с 1653 года Русскую Православную Церковь, имел вполне конкретные причины. С воцарением на престоле молодого государя Алексея Михайловича в его окружении складывается кружок т.н. «ревнителей благочестия», готовивших осуществление религиозных преобразований, призванных возродить «чистоту» православного вероучения. Реализовать эти настроения должен был архимандрит Новосспасского монастыря Никон (Никита Минин), в 1652 году возведенный в сан патриарха Московского и уже со следующего года приступивший к реформам. Новый патриарх ставил задачу оживления религиозно-церковной жизни в Московском государстве, улучшения нравственности населения и духовенства, введения просвещения, а также реализацию идеи обрядовой унификации церковного богослужения как средства достижения полного единства всех православных церквей. [2, с. 138]. В том же 1653 году в последний раз созывается Земский Собор, который как представительская форма окончательно выполнил своё назначение: власть царя стала самодержавной, то есть абсолютной в рамках духовной и исторической традиции. [11, с. 34]
В это же время в Москве резко «усиливается Киевское влияние, и наблюдается наплыв в Россию западных людей» [14, с. 375]. Действовашие в течение ряда лет совместно «ревнители благочестия» под влиянием внешних и внутренних факторов перессорились между собой. Выступившие против богослужебных реформ патриарха Никона вожди формирующихся старообрядцев протопопы Иван Неронов, Аввакум Петров и Даниил Костромской решили, что в итоге России грозит отпадение от православной веры. К сожалению, на процесс реализации давно назревших и в целом правильных церковных реформ, утверждённых на соборе в 1656 году, наложили свой негативный отпечаток и тяжелый, крайне субъективный характер патриарха Никона и провокаторские действия некоторых его помощников – религиозного перебежчика и авантюриста Арсения Грека, трижды менявшего своё вероисповедание и какое-то время успевшего побывать даже мусульманином, и воспитанника римской иезуитской школы митрополита Газского Паисия Лигарида, состоявшего на денежном содержании папского престола и ежегодно посылавшего свои донесения в ватиканскую Конгрегацию Пропаганды. Именно под влиянием Паисия Лигарида церковный собор святителей России и Православного Востока 13 мая 1667 года предал проклятию дониконовские обряды и осудил всех, кто не исполнял новые обряды и не почитал новоисправленные богослужебные книги. Лица, не признавшие решение собора, оказались вне церкви. Это был последний акт, зафиксировавший назревавший раскол между приверженцами старой веры – старообрядцами и сторонниками церковной реформы, осуществлённой патриархом Никоном. Вот почему некоторые современные историки, сочувствующие старообрядчеству, считают церковный раскол крупнейшей «идеологической диверсией» XVII века.
В свою очередь вожди старообрядчества стали обвинять патриарха Никона, а вместе с ним и светскую власть в том, что «забыли они писанное, что не следует вдруг вводить иностранные обычаи, чины, председательства, отличия, почести, звания, неслыханные в своём отечестве, а также перемену в одежде, обувях, пище и питье, и в совет о государевых делах не пущать иноземцев, потому что от перемен и необычных дел в государстве бывают большие и страшные смуты… Не для того не следует принимать иноземцев, чтобы отнимать у них честь или чтоб их ненавидеть, но для того, чтобы по совету иноземцев не произошли в государстве перемены по обычаям и делам их страны, перемены несогласные с нуждами государственными…» [4, с. 61]. Протопоп Аввакум, например, призывал до конца стоять «за чистоту и непорочность» Руси. Однако, вполне обоснованно протестуя против не всегда продуманных богослужебных нововведений и резких методов их введения, старообрядцы впадали в противоположную крайность, проповедуя взамен ретроградство, закрытость и абсолютный изоляционизм. Как писал известный исследователь старообрядчества С.А. Зеньковский, в результате «начали умножаться случаи совершенно неправильного толкования веры и отход от авторитета иерархии» [5, с.155] Отрицание церковного единства и беспредельное своеволие наиболее ярких руководителей старого обряда уже в скором времени привели их последователей к раздроблению на 90 «согласий», которые вели между собой непрерывную борьбу. Даже в знаменитой пустозерской ссылке неистовый протопоп Аввакум Петров постоянно ругался с другим сидельцем – диаконом Федором по самым разным богословским вопросам. И уж совсем чудовищным выглядят одобрительные отзывы протопопа Аввакума об «огненном крещении» - преступных призывах к массовым самосожжениям. Узнав о первых «гарях», Аввакум одобрил их как «второе, неоскверняемое крещение» [8, с. 165]. Своей духовной дочери - знаменитой боярыне Феодосии Морозовой неистовый протопоп писал: «Дерзайте, всенадежным упованием таки размахав, да и в пламя! На-авось, диавол, еже мое тело, до души моей дела тебе нет». [3, с. 164]. Сравнивая самосожженцев с комарами, добровольно летящими на огонь костра, он всячески хвалит их действия: «также и русаки бедные, пускай глупы, рады: мучителя дождались; полками во огнь дерзают за Христа Сына Божия – света» [5, c. 373 – 374]. Когда же сомневающиеся раскольники из Сибири вновь спросили Аввакума о необходимости гарей, он благословил их самосжигаться и объяснил, что в отличие от самоубийц, "сожегшие телеса своя, души же в руце Божии предавшие, ликовствуют со Христом во веки веком самовольные мученики". Справедливости ради отметим, что многие умеренные старообрядцы, такие как игумен Досифей, Ефросин и другие возмущались Аввакумом за его подстрекательства к самосжиганиям и строго осуждали его за прославляющие гари послания [5, c. 374].
В другом послании Аввакум не менее яростно обрушивался с угрозами в адрес своих противников: «Я еще даст Бог прежде суда твоего Христова взявше Никона разобью ему рыло… Да и глаза те ему выколупаю, да и толкну ево взашей… А царя Алексея велю Христу на суде поставить. Того мне надобно шелепами (т.е. кнутами) медяными попарить» [13, с. 118]. По понятным причинам, такие политические призывы не могли остаться безнаказанными и, после многолетних попыток утихомирить бунтующего против властей протопопа, в апреле 1682 года, уже при царе Федоре Алексеевиче, он был казнен вместе с тремя другими старообрядческими вождями «за великие на царский дом хулы» [13, с. 123].
Как писал один из исследователей истории Русской Православной Церкви Г.Г. Прошин: «Раскол стал фактом. Но с самого начала это религиозное движение раздробилось на множество течений, которые со временем уже ничем, кроме неприятия официальных установок «никонианства», не были связаны между собой. Многие из этих «вер» и толков враждовали между собой едва ли не больше, чем с государственной патриаршей, а затем синодальной церковью. «Что ни деревня, то особый толк…». Таким образом недостаточно трактовать старообрядчество как религиозное течение, придерживавшееся дониконовских «старых» обрядов. Обряды и догматика часто возникали спонтанно, никакого культового фундамента из прошлого у ряда общин не оказалось, да и быть не могло.»[8, с. 143].
Наконец, именно на почве старообрядчества получило распространение ещё одно течение, берущее свои истоки в европейской Реформации с её жесточайшими безумиями, и нашедшее благодатную почву в переживавшей духовный кризис России XVII века – т.н. капитоновщина. Апокалиптическая ересь вологодского монаха Капитона Даниловского, известная также как движение «лесных старцев», зарождается в 1630-е годы.
В 1634 году бывший послушник, а затем монах скита Преображения Христова Капитон оставил прежнюю обитель и основал свой собственный мужской скит в Колесникове у села Данилово и женский, по соседству, - в Морозове. В своих обителях «капитоны» практиковали запредельно строгий пост (полное голодание по средам, пятницам и субботам), состоящие поклоны, короткий сон, жизнь в пустынном лесу, ношение тяжелых вериг и легкой одежды зимой, имеющие целью «подавить плоть», заглушить в своем теле соблазны пищи, пола и любых жизненных удовольствий. Взбунтовавшийся инок стремился превратить всю страну в один крайне аскетический монастырь, ожидающий Страшного Суда [5, с. 153].
На первых порах царские власти, не подозревавшие о возникновении ереси, санкционируют существование скитов и, соответствующим указом, позволяет им пользоваться окружающими земельными угодьями. Однако, некоторое время спустя, заметив, что практика аскетизма у обособившегося «старца» намного превосходит обычные границы монастырской жизни, отношение к Капитону и его последователям резко изменяется. В 1639 году патриарх Иосаф приказал закрыть обе обители, проживающих в них монахов поставить под наблюдение соседнего монастыря, а самого упорного старца-аскета посадить "на исправление" в Ярославский монастырь Христа Спасителя под надзор особо строгого монаха [5, с.147]. Однако Капитон, предупрежденный кем-то из почитателей, своевременно скрылся, заслужив впоследствии среди значительной части старообрядцев сомнительную славу "первого за веру стоятеля".
Уйдя из Колесниковского скита, Капитон, ставший одним из первых церковных расколоучителей, продолжал свои жуткие «подвиги» в непроходимых лесах Заволжья, к северу от Ярославля и Костромы.
Изуверский аскетизм Капитона возмущал даже его современников из числа священников и монахов. "Мня же бо о себе велика подвижника и совершенна постника», - отмечал со слов знавших его современников митрополит Игнатий. «Воздержен в посте, вериги на себе носил каменные, плита созади, а другая спереди, по полтора пуда в обеих: и всего весу три пуда. Петля ему бе пояс, а крюк в потолке, а обе железны, то ему постеля: прицепил крюк в петлю повисе спати...», - описывает его образ жизни известный старообрядец Евфросиний [5, с.148].
Аскетический фанатизм не исчерпывал особенностей учения Капитона. Сначала Капитон старался не получать благословения от священников, злоупотреблявших "вином", затем "начал погордевати священным чином" и, наконец, совсем перестал подходить под благословение. В конце концов он даже перестал ходить в православную церковь и принимать причастие. Придумывая всевозможные предлоги для собственного своеволия, Капитон критиковал поклонение некоторым иконам, например, иконе Христа в ризах архиерея и Богородице в царских одеждах. Он также совсем не признавал новых икон, написанных, как ему казалось, под «западным» влиянием и изображавших Христа более реалистически.
В 1651 году новый царский указ отмечает, что Капитон жил на реке Шоче, в 40-60 верстах от Данилова. Избежав очередного грозящего ему ареста, Капитон перебирается еще дальше на юг, в дремучие Вязниковские леса, недалеко от нынешнего города Иванова, где он продолжал свою проповедь вплоть до своей смерти и приобрел немало учеников, которые, в свою очередь, продолжали его дело уже по всей России.
Среди следовавших капитоновской ереси «всепрекрасных отцов» "чудного и дивного воздержания" особенно выделялся «великий и премудрый Вавила». По словам старообрядческого писателя Семена Денисова этот Вавила "был рода иноземческа, веры люторской". Это не значит, что он обязательно был лютеранином, так как русские XVII века часто называли всех протестантов "люторами". Он отличался значительно большей эрудицией, чем другие "отцы" того времени, "все художественные науки прошед" - изучил грамматику, риторику, логику, богословие и другие науки в "славней парижстей академии", т.е. в парижской Сорбонне, и хорошо знал греческий, латинский, немецкий, еврейский и славянский языки. По данным Денисова, Вавила приехал в Россию при царе Михаиле Федоровиче и тоже уже "осеян был всепреславными благочестия лучами" и из "бездревнего люторского вреднословия изшед", приняв «православие» в т.н. капитоновской редакции. Ставши православным, он решил "от мирского мятежа и многосуетности отлучиться" и стал строгим монахом: "железы свои силы изволительно смирил, вериги тяжелые на себя положив, железами же чресла свои опоясав" [5, с.151].
Так как появление Вавилы в рядах «капитонов» относится к царствованию Михаила Федоровича (1613 -1645 гг.), то есть к самому началу деятельности Капитона, то у ряда российских историков, например, у А. П. Щапова, еще в XIX веке возникал вопрос: не был ли этот «премудрый Вавила» ответствен за те явно имеющие радикально-протестантский привкус особенности "учения Капитонова", которые, развились в практике «старца» в более поздний период его деятельности и за которые уже в 1639 году Русская Православная Церковь пыталась отправить его "на исправление".
К сожалению, кроме короткого рассказа о Вавиле, который известен из "Винограда Российского", и отрывка протокола его допроса, история не сохранила о нем почти никаких известий. Сам же С. Денисов, частично придерживавшийся как раз "капитоновского направления раскола", не захотел оставить каких-либо более основательных свидетельств о возможном влиянии этого бывшего "парижстей академии" студента на значительную часть беспоповского старообрядчества.
Неизвестны причины, которые привели француза-протестанта – современника кардинала Ришелье, в заволжские леса. Но именно там, по мнению писателя Д. Жукова, Вавила Лютор, «вериги тяжкие на себя положив», довёл до крайности взгляды своего учителя Капитона и проповедовал впоследствии массовые самосожжения – деяния, несовместимые с догматами даже самых аскетических религий [4, с. 28 – 29]. Впрочем, учитывая кровавое поведение сектантов из знаменитой «Мюнстерской коммуны» в Германии, а также жуткие «революционные» эксперименты европейских анабаптистов и более ранних тайных альбигойских сект, вряд ли стоит удивляться жутким последствиям распространения радикальных ересей в России. Вавила Лютор, как и остальные «лесные старцы», готовился к скорому концу света, который ожидался ими в 1666 году. Пропаганда разрушительных ультрапротестантских идей под видом возвращения к «истинному христианству» являлась своего рода очередным вариантом идеологической провокации с целью экспорта внешней «революции» в виде разжигания и распространения духовной смуты в условиях неспокойного «бунташного века». Тем более не следует забывать и о том, что все революции и крупные военные конфликты XV – XVII веков как правило были облачены именно в религиозные одеяния.
Колония «лесных старцев», образовавшаяся в лесах под Вязьниками под руководством учеников покойного Капитона: «перепоясанного железным поясом» «дивного Леонида», «всепречудного Якова», «всепрекрасного Прохора», Василя Волосатого и француза Вавилы проповедовала уже не укрощение плоти, а самоубийство голодом – т.н. «самоуморение». Изуверы-морильщики сотнями запирали людей в избах, обрекая их на голодную смерть и шли «проповедовать» свои жуткие теории дальше. К 1665 году они стали призывать православных крестьян запираться в овинах и сжигаться. Десять последующих лет весь Русский Север, а затем и Сибирь были охвачены массовыми «гарями». [4, с. 121]. Лишь стрелецкой экспедиции полковника Лопухина удалось арестовать большую часть руководителей капитоновской секты, успевшей, впрочем, заразить своими изуверскими идеями значительную часть старообрядческого движения. Эпидемия самоубийств продолжала распространяться. Только на Тоболе с «чернецом Данилой» сожгли себя 1700 человек.
Таким образом, к началу 1660-х годов "капитонская вера" — ересь, протестантская по своему ближайшему влиянию, а по более дальнему, но общему манихейскому корню, - богомильская, — породила одно из наиболее массовых движений в расколе — беспоповщину.
К началу 1670-х годов до московских властей дошли первые сведения о массовых гарях и уморениях, а к середине 1680-х годов самоистребление приняло характер массовой психической эпидемии, с которой правительство пыталось бороться с помощью военных команд. За 10 лет (с 1676 по 1686 год) в этих массовых жертвоприношениях погибло более 20 000 человек. И хотя с начала XVIII века случаи самоистребления стали наблюдаться реже, они всё-таки не прекращались до самого начала XX века.
Грекофилы и латинствующие
После разгрома старообрядческого движения и фактического перехода его сторонников к подпольной деятельности в России наблюдается резкий подъём западнических влияний и ответные попытки противодействия им. В некоторой степени это нашло отражение в разгоревшейся полемике грекофилов и латинствующих.
К первым обычно относят Епифания Славинецкого (1600-1675), переводчика, гимнографа, богослова, инока Ефимия Чудовского (умер в 1705 году), братьев – греков Иоанникия (1633—1717) и Софрония Лихудов (1652—1730) и поэта Кариона Истомина, первоначально примыкавшего к «латинствующим», - автора декламации о пользе наук, училищ и мудрости философской. Все они, по мнению академика А.М. Панченко, придерживались ориентации на византийскую православную культуру. Во 2-й половине XVII века грекофильство стало самым влиятельным направлением в нашей стране и выступило как официальная идеология Русской Православной Церкви, поддерживаемая царской властью.
Противоположное официальному московскому патриотизму западническое направление формируется в светских столичных кругах почти сразу после окончания Смуты и изгнания иноземных захватчиков. Это были т.н. первые «русские европейцы» из числа светских грамотеев, мечтающих об экспорте иностранных учреждений и обычаев и рассматривавших себя в качестве фигур, ущемлённых государственным строем постоянно усилившегося Московского Царства. Либеральный русский философ-эмигрант Г.П. Федотов дает следующую характеристику своим духовным предшественникам: "...Не привлекательны первые "интеллигенты", первые идейные отщепенцы русской земли. Что характеризует их всех, так это поверхностность и нестойкость, подчас моральная дряблость. Чужая культура, неизбежно воспринимаемая внешне и отрицательно, разлагала личность, да и оказывалась всего соблазнительнее для людей слабых, хотя и одаренных, на их несчастье, острым умом. От царя Дмитрия (Лжедимитрия) к князю Ивану Андреевичу Хворостинину, отступившему от православия в Польше и уверявшему, что "в Москве народ глуп", "в Москве не с кем жить", - к Котошихину, из Швеции поносившему ненавистный ему московский быт, - через весь XVII век тянется тонкая цепь еретиков и отступников, наряду с осторожными поклонниками Запада, Матвеевыми, Голицыными, Ордин-Нащокиными..." Сын руководителя Посольского Приказа при царе Алексее Михайловиче, В.А. Ордин-Нащокин, сбежавший в Польшу, тоже принадлежит к числу первых западников. В своем исследовании "Обзор русской культуры" проф. В. А. Рязановский дает князю И. Хворостинину следующую характеристику: "...Князь И.А. Хворостинин, воевода, происходивший из старинного и славного рода (сын известного опричника и потомок Рюриковичей), в молодости получил латинское образование, увлекался католическими идеями, а позднее впал в религиозное вольнодумство и развил в себе презрение ко всем порядкам Московского государства. Его за вольнодумство дважды ссылали в монастырь, лишили дворянства. Он раскаялся и был прощен, умер в 1625 г. Человек умный и озлобленный, Хворостинин оставил после себя записки ("Словеса дней и царей"), содержавшие его рассуждения о современности". "Это был своеобразный русский вольнодумец на католической подкладке, - характеризует Хворостинина В. Ключевский, - проникшийся глубокой антипатией к византийско-церковной черствой обрядности и ко всей русской жизни, ею пропитанной, - отдаленный предок Чаадаева" [1, с. 27 – 28].
Конечно, «латинствующие» москвичи ни в коей мере не были такими явными идейными русофобами как шведский агент и изменник Г.К. Котошихин. Они скорее идеализировали и приветствовали европейские культурные и технические достижения, добиваясь скорейшего перенесения их на российскую почву.
Главой латинского направления, призывавшего к усилению европеизации русской культуры, выступил Симеон Полоцкий (1629-1680), в миру Самуил Ситнианович-Петровский, талантливый поэт и мыслитель белорусского происхождения, и активный пропагандист идеи триединой Великой, Малой и Белой Руси.
Выпускник Киево-Могилянской академии Симеон, хорошо владевший латынью, был приглашен летом 1653 года в Москву в качестве переводчика для Паисия Лигарида, не знавшего русского языка, при его спорах с патриархом Никоном, и остался там для обучения царевича Алексея Алексеевича латинскому языку [9, с. 235]. В 1667 году, по поручению церковного собора, Симеон Полоцкий написал «Жезл правления» - специальную книгу, в которой опровергались основные заблуждения старообрядцев.
Культурная ориентация западнорусских книжников-латинофилов на элементы популярных европейских теорий отражала последствия общего качества их образования, полученного в коллегиумах Речи Посполитой, и несшего на себе значительный отпечаток католической схоластики. Таким образом, они становились как бы «проводниками» модных западных идей, как позитивных, так и негативных, на тогдашнее московское общество.
Латинофильский тип сознания воспринимался грекофилами как чужеродный православию. Например, Симеону Полоцкому в вину ставилось то, что, по словам патриарха Иоакима, «написа он некая писания, собирая от латинских книг, и иная же с тех же латинских книг готовая преведе», что «латинскаго зломудрования некия ереси» и «латинские догмы» изложены в его сочинениях «прикровенно и неудобопознанно».
Преемником главы латинствующих после смерти Симеона Полоцкого стал его ученик, выходец из семьи курского купца, участник дипломатических миссий и подъячий Тайного приказа, принявший монашество и ставший впоследствии настоятелем Заиконоспасского монастыря Сильвестр Медведев (1641-1691) – автор т.н. «Привилеи» Московской академии – проекта первого в России университета, написанного по указанию царя Федора Алексеевича [10, с. 17].
В своих полемических сочинениях Медведев, выступавший за открытие в России славяно-латинских училищ, доказывал, что чисто формальное поношение всего «иноземного» в действительности тесно связано у современных ему российских «верхов» с их реальным низкопоклонством перед «иностранщиной».
После смерти Фёдора Алексеевича, ввязавшись в политическую борьбу за наследование московского престола и поддерживая сторонников царевны Софьи, в 1682 году Сильвестр Медведев участвовал в подделке решения о передаче ей власти при малолетних царях Иване и Петре. В результате, после отстранения Софьи от власти в августе-сентябре 1689 года он оказался в числе главных врагов нового правительства. Замешанный в заговоре Федора Шакловитого Сильвестр бежал из Москвы, но был схвачен и, после двухлетнего заключения и раскрытия новых отягчающих обстоятельств участия в заговоре, его казнили.
На пути к Новому времени.
Конечно, XVII век был очень жестоким временем. Однако жестоким он был не только для России, но и для всей «цивилизованной» Европы. Очень точно подметил это явление И.Л. Солоневич: «Особенных свобод в Москве, конечно, не было да и быть не могло: было постоянное осадное положение. И вообще очень трудно было представить, как именно понимал москвич XVII века то, что плебс двадцатого века называет свободой? «Свободы печати» - не было, как не было и «печати» вообще ни в Москве, ни в других местах мира. Свободы религии было больше, чем в других местах мира: инквизиции не было, варфоломеевских ночей не устраивалось, мордва молилась своим мордовским богам, татарам было оставлено их магометанство. Но если ересь жидовствующих проникла до великокняжеского престола – то Москва подняла скандал и великому князю пришлось капитулировать. И если католицизм Москва к себе не пускала, то и хорошо делала. Протестантские же кирхи строились свободно – по мере надобности проживавших в Москве иноземцев, однако с условием: не заниматься прозелитизмом. В Европе же в семнадцатом веке из-за религиозных ссор сжигались сотни тысяч людей и другими способами отправлялись к праотцам миллионы. [12, с. 420].
После церковного собора 1689 года, на котором грекофилы торжествовали победу, в Москве на некоторое время утвердилось мнение о том, что приходящие из Малороссии и Белоруссии ученые богословы заражены латинскою ересью, что, путешествуя за границею и довершая там свое образование, они усваивают иноземные понятия и обычаи, и «что их книги новотворенные и сами с собою не согласуются, и хотя многие из них названы сладостными именами, но все, даже и лучшие, заключают в себе душетлительную отраву латинского зломудрия и новшества» [15, c. 170].
Однако бороться с европейской культурной экспансией при возросшем научно-техническом уровне западных государств только путем запретов было бесполезно. Необходимо было не запрещать и подавлять новшества, а давать на них свои собственные аргументированные ответы и предлагать своевременные обоснованные альтернативы. И напрасно патриарх Иаким в 1674 году уговаривал свою паству не покупать «такие листы, кои печатают немцы еретики, лютеры и кальвины, по своему проклятому мнению» [13, с. 130]. Бороться с массовым распространением «фряжских и немецких листов», ставших новым видом массового идейного воздействия, путем одних запретов и государственных санкций было бессмысленно.
Однако уже наступала эпоха Петровских реформ с её радикальными преобразованиями и сопутствующими жестокостями, до сих пор вызывающая многочисленные споры у историков.
Объясняя противоречивость в оценках петровской эпохи И.Л. Солоневич указывал: «Наши историки, рисуя петровские поездки за границу – рисуют тогдашнюю Европу в виде этаких мирных благоустроенных земель, находящихся под опекой благопопечительных и благопросвещенных правителей, воспитывающих народы свои не батожьем и пытками, а мерами разумного и нравственного воздействия, - этакий сплошной саардамский парадизм…» [12, с. 438].
«Но такой Европы в природе не существовало, - продолжает Солоневич. - Вспомним европейскую обстановку петровских времен. Германия только что закончила Вестфальским миром 1648 года Тридцатилетнюю войну, в которой от военных действий, болезней и голода погибло три четверти населения страны. Во время Петра Европа вела 30-летнюю войну за испанское наследство, которая была прекращена из-за истощения всех участвующих стран - ибо и Германия, и Франция снова стали вымирать от голода. Маршал Вобан писал, что 1/10 часть населения Франции нищенствует и половина находится на пороге нищенства. Дороги Европы были переполнены разбойными бандами… - людьми, которые могли снискать себе пропитание только путем разбоя и которых жандармерия вешала сотнями и тысячами тут же на дорогах – для устрашения. Во всей Европе полыхали костры инквизиции – и католической, и протестантской, на которых богословы обеих религий жгли ведьм. За сто лет до Петра приговором от 16 февраля 1568 года Святейшая Инквизиция осудила на смерть всех жителей Нидерландов, и герцог Альба вырезал целые нидерландские города… Нидерланды были разорены. Голодные массы на улицах рвали в клочки представителей власти – власть отвечала казнями. Тот саксонский судья Карпцоф, который казнил 20 000 человек, - это только в одной Саксонии! …а Саксония была не больше двух-трех наших губерний – помер совсем перед приездом Петра в ту Европу, которая по Ключевскому, воспитывалась без кнута и застенка – в 1666 году. Я не знаю имен его наследников и подражателей, но эти наследники были наверняка. Сколько людей повесили, сожгли и четвертовали они? В Англии, куда Петр направил свои стопы из Саардама, при одной Елизавете было повешено и казнено около 90 000 человек. Вся Европа билась в конвульсиях войн, голода, инквизиции и эпидемий…» [12, с. 439 – 440].
Однако в России уже появился слой людей, побывавших на Западе проездом, что называется, «галопом по европам», или наслушавшихся от пленных шведов и немцев, а также заезжих поляков, голландцев и англичан лукавых рассказов о необыкновенных «преимуществах» европейской жизни. Наступивший XVIII век оставил немало таких образцов. Например, привыкший к барскому безделью харьковский дворянин Василий Каразин, человек с пылкой натурой, а в будущем – известный российский просветитель, испугавшись новых строгих порядков, введенных по части государственной службы при Павле I, в 1798 году решил сбежать за границу, но был задержан пограничной стражей в районе Ковно. На допросе Каразин заявил, что он решил бежать из России, поскольку во время обучения в Петербурге получил самые «лестные понятия о чужих землях», а в России он не найдет применения своему таланту. Он был намерен поселиться в Гамбурге среди «просвещенного общества» и «природы, искусством доведенной до совершенства», и там реализовать свою страсть к «наукам и философии». [7, с 279]. Царь Павел I , после личной встречи, пожурив легкомысленного мечтателя, простил его, и в дальнейшем Каразин стал одним из инициаторов основания Харьковского университета.
В XVIII веке утопическая мечта о «благоустроенной Европе с её благопопечительным начальством» [12, 439] овладевает умами образованного русского класса. Это качество нарождающейся русской интеллигенции очень точно подметил выдающийся русский философ И.А. Ильин, назвав его «удобособлазняемостью наших душ». «Неумение уважать в себе субъекта прав и обязанностей, - писал Ильин, раскрывая его содержание и подчеркивая отличительные свойства будущих российских либералов, - колебание между деспотизмом и пресмыканием, между самопревознесением и самоуничижением; …больная тяга к слепому подражательному западничеству, к праздному и вредному заимствованию вздорных или ядовитых идей у других народов, неверие в творческие силы своего народа». [6, с.132]
Источники и литература:
1. Башилов Б. «История русского масонства» Книга 2-я. Выпуск 3-й и 4-й.», М., 1992 г.
2. Буганов В.И., Богданов А.П. «Бунтари и правдоискатели в Русской православной церкви», М., 1991 г.
3. Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, и другие его сочинения», Иркутск, 1979 г.
4. Жуков Д.А. «Аввакум Петров» - «Русские писатели XVII века», М., 1972 г.
5. Зеньковский С.А. «Русское старообрядчество. Духовные движения семнадцатого века», М., 1995 г.
6. Ильин И.А. «Наши задачи», т. 1, М. 1992 г.- «О главном»
7. Каравашкин В.В. «Кто предавал Россию», М., 2008 г.
8. Прошин Г.Г. «Черное воинство», М.. 1985 г.
9. Пушкарев Л.Н. «Симеон Полоцкий» - «Русские писатели XVII века», М., 1972 г
10. «Россия при Царевне Софье и Петре I. Записки русских людей», М., 1990 г.,
11. Савельев А.Н. «1612. Минин и Пожарский. Преодоление смуты», М., 2013 г.
12. Солоневич И.Л. «Народная монархия», Минск, 1998 г.
13. Ученова В.В. «От вековых корней», М. 1985 г.
14. Шмеман прот. Александр «Исторический путь православия», М., 1993 г.
15. Костомаров Н.И. «Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей» кн. II, М., 1995 г.