«…и мы, дворяне и правящий класс,
жестоко поплатимся за свою мягкотелость»

Рецензия: Ильин И. С. Скитания русского офицера.
Дневник Иосифа Ильина 1914–1920.
М.: Русский путь, 2016. 480 с. ил.

Один из итогов 100-летнего юбилея Первой мировой войны — невиданное прежде насыщение книжного рынка значительным количеством различных мемуаров, как переизданных, так и впервые опубликованных. Даже самому трудолюбивому читателю с этим потоком нелегко справиться, и может оказаться так, что действительно стоящий и интересный источник может быть обойден широким вниманием. И очень не хотелось, чтобы так произошло с дневниками полковника Иосифа Сергеевича Ильина (1885-1981).

Рукопись долгое время хранилась в ГАРФ, в коллекции «пражского архива» — собрании различных эмигрантских документов, вывезенных из Праги в СССР вскоре после окончания Второй мировой войны. Еще в 1930-е гг. И. С. Ильин продал туда дневники за 1914-1937 гг., выручив за них 1800 чешских крон. К сожалению, мы не имеем возможности установить, подвергались ли записи предварительной переработке. Издание, осуществленное благодаря усилиям внучки Ильина Вероники Жобер, снабжено фотографиями, в том числе из семейного архива, картами с отмеченным на них его боевым путем, а также вводной статьей и именным указателем. Более тщательное отношение к правилам археографической работы и комментирования позволило бы улучшить эту публикацию.

Перед нами дневники эпохи Первой мировой и Гражданской войн, коих сохранилось сравнительно немного. И. С. Ильин не занимал высоких и ответственных постов, он относился к той многочисленной группе тыловых офицеров, которую фронтовики обычно клеймили последними словами и чей голос по-настоящему не слышен в историографии. Иосиф Сергеевич Ильин — молодой человек 29 лет (на 1914 г.), представитель известного дворянского рода (что было предметом его гордости), принадлежавший к прогрессивным кругам своего времени. Он неоднократно писал о своей близости к партии кадетов, причем в августе-сентябре 1917 г. даже агитировал на Юго-Западном фронте за ее представителей на выборах в Учредительное собрание. Либерально-конституционные воззрения уживались в нем с некоторой религиозностью (по крайней мере в 1919 г. он занимался организацией дружин Святого Креста и даже писал, что спасение страны возможно только при обращении к православию). Ему были присущи также характерное для многих офицеров чествование идеи порядка (оно усилилось во время революции, отсюда яркие симпатии к Л. Г. Корнилову, А. В. Колчаку и В. О. Каппелю), определенный дворянский снобизм и распространенный тогда националистический образ мышления: при попытке в целом оценить происходящее в стране центральной категорией для него оставался «русский народ», понимаемый в этническом, примор-диалистском ключе. В силу этого, столкнувшись с многочисленными преступлениями и жестокостями военного и революционного периода, И. С. Ильин делает выводы о характере и особенностях русского народа как некоего живого, единого организма.

Несмотря на чин капитана и шесть лет службы в новгородском захолустье, автора дневников сложно назвать тем «кадровым военным», однотипно-яркий образ которого вырисовывается в эмигрантской мемуаристике. Слишком много гражданского было у Иосифа Сергеевича: он боится смерти, не рвется на фронт, в 1916 г. радуется месту преподавателя в школе прапорщиков, а во время революции пробует себя немного в роли оратора, агитатора и журналиста. Не столько война, сколько революция стала переломным моментом его жизни, что прекрасно прослеживается по тексту: с весны 1917 г. его попытки оценить текущее положение становятся все более аналитическими, хотя высказываемые суждения порой сложно назвать проницательными. Но все же: неоправдавшиеся чаяния, связанные с Февралем, заставляют мысль работать активнее, рационализировать происходящее и искать ему объяснение. По- настоящему «расцветает» И. С. Ильин в 1918 г., когда занимает должность штаб-офицера по особым поручениям при управляющем военным ведомством Комуча полковнике Н.А. Галкине. Впоследствии автор дневников стал участником подготовки захвата власти А. В. Колчаком. Политическая деятельность и связанное с нею «высокое положение» более всего приходились И. С. Ильину по душе. В феврале 1919 г. из-за интриг, связанных с его женой, он лишился должности штаб-офицера для поручений при штабе Верховного главнокомандующего, в дневнике сохранилась характерная запись: «больно, что была неосторожна собственная жена, которая прежде всего подводила меня, тем более зная, какие я занимаю места, какое у меня положение, при каких лицах я состою» (с. 363).

Это постоянное слово «при» хорошо определяет место И. С. Ильина в происходящих событиях: он является наблюдателем, но не участником. Перед нами взгляд «маленького человека» (пусть и офицера из родовитого дворянства), постепенно осознающего свою несоразмерность эпохе. Существующая дистанция — физическая, воображаемая, моральная — позволяет занять достаточно критическую позицию ко многим явлениям современности. Однако разрыв между тем, к чему он призывает, и как сам он ведет себя, достаточно сильно ощущается при чтении.

В этих дневниках немного самой войны, особенно Первой мировой. На фронте капитан И. С. Ильин пробыл около недели: как офицер 37-й артиллерийской бригады он принял участие в Галицийской битве, а именно в боях в составе 4-й армии, после того как в конце августа 1914 г. свежие резервы были брошены в бой для спасения правого фланга Юго-Западного фронта. Как известно, общим итогом тех сражений стала крупная победа над австрийскими силами. Несколько дней на фронте вызвали у И. С. Ильина стойкое чувство отвращения к войне: «Какое отвратительное, ужасное, жуткое зрелище! На помощь, чтобы успешнее убивать, люди призывают Бога, служат молебны, говорят громкие фразы о чести, праве, справедливости, прикрываются гуманностью и лицемерно сваливают вину за убийства один на другого» (с. 35). С первых дней он столкнулся с той неопределенностью, переходящей на местах в беспорядок, которая была присуща маневренным действиям эпохи Первой мировой. Так, из-за отсутствия координации их батарея расстреляла солдат Новочеркасского полка «Это наш первый боевой опыт, и как на грех стреляли-то отлично — старались!» (с. 34). Возможно, именно занятая дистанция по отношению к войне позволяла ему достаточно честно признать, что основным ощущением от боя у него был страх: «вот если бы не дисциплина и связующий всех в одно целое закон подчинения, я бы бежал, да, с удовольствием бежал!» (с. 39). Это вряд ли можно расценивать как трусость, поскольку страх в первом бою естественен, а умение контролировать его и держать себя в руках и есть мужество.

Практически в самом первом бою И. С. Ильин был ранен и контужен, покинув передовую навсегда. При перевозке в Москве он столкнулся с неорганизованностью нашей санитарной части, которая объективно не справлялась в те дни с колоссальным наплывом раненых (см.: (Чистяков 2009; Пахалюк 2016)). Думаю, многие из них в то время могли бы записать в своих дневниках следующие строчки: «В большинстве мест кормят вполне удовлетворительно. Плохо другое — нет присмотра. Мы, офицеры, еще полбеды, но вот солдаты по дороге умирают, потому что за ними нет никакого ухода, лежат они просто на соломе, у многих делается заражение крови» (с. 45).

И. С. Ильин оказался совершенно смущен восторженной встречей на московском вокзале, когда толпа студентов чуть не вынесла его на руках. Это была типичная картина в те дни как в Москве, так и ряде других городов (см. подробнее: (Руга, Кокорев 2011)). Раненые почитались за героев войны, сам же автор дневников таковым себя не считал, а в феврале 1915 г. из газет случайно узнал о награждении себя двумя боевыми орденами: Св. Анны 4-й ст. («аннинское оружие») и Станислава 3-й ст. с мечами и бантом. Здесь нет ничего удивительного: в первые месяцы командиры, как правило, не скупились на награды, щедро одаривая ими раненых офицеров.

Тяжелые последствия контузии не позволили И. С. Ильину вернуться в строй, а потому в декабре 1914 г. он был назначен командиром 773-го транспорта 155-го обозного батальона на Юго-Западном фронте (действовал в расположении 8-й армии генерала А. А. Брусилова) . На этой должности он провел практически год, и здесь, пожалуй, мы сталкиваемся с наиболее важной для нас частью дневников, ярко рисующих безотрадную жизнь тыла русской армии, обычно отсутствующую в мемуарах боевых офицеров. Эти заметки могут служить прекрасной иллюстрацией к тезису о том, что развал армии начался именно с тылов, причем задолго до самой революции (о жизни на фронте см.: (Асташов 2014)). Перед нами раскрывается целое пространство лени и бездарности («чувствую себя очень одиноким в этой компании всех этих чиновников: ни положиться на них нельзя, ни что-либо поручить» (с. 68)), интриг, воровства, разврата и откровенного пьянства («Чиновника Фурса, который остановился в гостинице, решил отдать под суд. Оказывается, моего приказания он не исполнил, в гостинице ночевал с женщиной, утром был пьян и не только решил не исполнять моих приказаний, но еще и глумился. В военное время наказывать нечем, и он, зная это и думая, что я его под суд отдавать не стану, позволяет себе все, что хочет» (с. 80)). Эта беспечная, отравляющая обстановка абсолютного сибаритства затягивает и автора: в записях за январь — март 1915 г. (фронтовое затишье) он в большей степени пересказывает различные слухи, подробно фиксирует, как и у кого обедал. Он увлечен охотой и завел собаку. 13 января 1915 г., вслед за записью о том, как убил 5 куропаток, И. С. Ильин отметил: «Замечаю в себе скверные признаки: стремление к деньгам. Много получаю и все время хочу копить. Это нехорошо» (с. 77). Война же остается скорее где-то там, впереди, на фронте, о ней известно больше из слухов и газет, но зато видны ужасающие следы в виде разрушений и бедствий для мирного населения.

Значительная часть тыловой службы протекала на территории занятой Галиции, а постоянные разъезды и наличие свободного времени позволяли автору фиксировать впечатления от столкновения с иной культурой. Он с сочувствием писал о русинах, с уважением относился к полякам (отмечая, что война позволила узнать их лучше), с определенной завистью—к австрийцам, настороженно — к евреям. Так, осмотр казарм 40-го пехотного австрийского полка И. С. Ильин сопроводил следующими словами: «Стало обидно за свою родину... Даже в Гатчине — ни гвардейские казармы кирасир, ни тем более 23-й бригады и в подметки не годятся этим казармам простого армейского австрийского полка в маленьком провинциальном городишке. Какое, в сущности, безобразие, неужели нам, русским, просто присуща свинская жизнь!?» (с. 82).

Эти нотки критического патриотизма, вызванного тяжелым переживанием разрыва между величием страны и неустроенностью ее внутренней жизни, неоднократно проскальзывают в записях И. С. Ильина. Еще большее возмущение в нем вызывали те негативные черты русского народа, которые проявились в военное время. Рассказы о военных жестокостях и насилиях, в том числе причиняемых казаками (вплоть до изнасилований и выбрасывания евреев из окон второго этажа в Самборе), дополняются более общими выводами. Так, 11 марта 1915 г. он отмечал: «Война — это кошмар, везде и всюду зло. Одни крадут казенные деньги и заботятся о наживе, другие грабят жителей, третьи издеваются над этими жителями и ничего не признают. Русский народ — великий народ, но он некультурен и темей» (с. 99). Тут мы сталкиваемся с логической ошибкой, присущей националистическому способу мышления: результаты наблюдений за действиями отдельных (пусть и многочисленных) людей приписываются такой широкой — и воображаемой — общности, как «русский народ». Возмущение существующими порядками усилилось в период Великого отступления лета 1915 г. Фрустрация от неожиданных поражений вылилась в резкую критику власти.

В конце ноября 1915 г. И. С. Ильин прошел медицинское переосвидетельствование и вернулся в строй на должность заместителя командира бронепоезда во 2-й Заамур-ский железнодорожный батальон. Впрочем, и здесь служба отличалась абсолютным бездельем, пьяными возлияниями офицерского состава, интригами, игрой в карты и бурными романами с сестрами милосердия из размещенного передового отряда Красного Креста. Благодаря связям жены И. С. Ильин вскоре был представлен помощнику генерал-квартирмейстера штаба Юго-Западного фронта полковнику И. И. Духонину и через него получил должность преподавателя артиллерии в одной из фронтовых школ прапорщиков.

Придерживаясь оппозиционных взглядов, И. С. Ильин поначалу приветствовал Февральскую революцию. Но потом в течение нескольких недель разочаровался в ней. Падение дисциплины, развал армии, убийства офицеров, нарастание социальной напряженности вызвали в нем негодование. Болезненным оказалось и осознание того, что те «лучшие люди» страны (А. И. Гучков, А. И. Шингарев, И. И. Милюков и пр.), которые оказались во Временном правительстве, проявили полную неспособность справиться с ситуацией. Отсюда нарастающая критика интеллигенции, политиков и дворянства за их бесхребетность и мягкотелость. В конце ноября, принимая участие в заседании Киевского отделения партии кадетов, И. С. Ильин записал: «На самом деле, как все хорошо, гладко, умно... и международное положение, и внешняя политика, и аграрный вопрос — все так ясно, гладко, понятно. Но в результате ничего! Кто-то захватывает власть, плюет на все эти умные рассуждения, чихает на всех этих мягкотелых умников, и оказывается, власть, реальная сила вся на стороне захватчиков» (с. 240). Спустя полгода он сформулировал еще точнее: «Кажется мне, что мы, русские, и Россия переживаем отчаянную катастрофу, и мы, дворяне и правящий класс, жестоко поплатимся за свою мягкотелость, за свою идиотскую бесхребетность» (с. 273).

Лицемерие и предательство — вот на чем прежде всего останавливается И. С. Ильин в своих заметках о революционных годах. Он подметил, как офицеры, пламенно выступавшие за революцию, отказались записываться в «ударные батальоны» ради ее защиты; как быстро «переобулся в воздухе» генерал А. А. Брусилов, приветствовавший в июне 1917 г. самую свободную армию («Ведь мы все его помним в Самборе во главе 8-й армии, когда боялись и избегали его встречать на улице. Мы все помним, как он разжаловал нескольких унтер-офицеров за неотдание чести. Что же он думает и что он хочет?» (с. 210)). В дальнейшем Ильин обрушился на тех дворян, кто быстро перекрасился в эсеров, хотя еще за два года до этого писал верноподданнические статьи в газету. Не меньшее раздражение вызывали у него генералы армии Комуча и Колчака, которые во время поражений от красных отдавали приказы о готовности удерживать тот или иной город до последнего (тем самым препятствуя массовой эвакуации), но при этом на запасных путях держали готовые поезда для себя, своего имущества и семей. Даже известие о гибели царской семьи вызвало у него негодование прежде всего в адрес тех, кто в свое время видел «столько добра от него и благополучия», а потому предал: «О, за это преступление ответит весь русский народ, все мы, и заплатим дорогой ценой, ибо безнаказанно делать такие преступления нельзя!» (с. 276).

В объяснении революции И. С. Ильин словно мечется между двумя полюсами. С одной стороны, он клеймит бесхребетность «правящего класса», как если бы жесткая дисциплина могла все изменить. С другой — вакханалия жестокостей с обеих сторон для него есть проявление тех «негативных черт русского народа», которые он наблюдал ранее. Если для многих европейцев окопы Великой войны стали периодом крушения веры в идеалы, то у многих в России, включая автора публикуемых дневников, это произошло в революционные годы. Одни болтают, другие грабят — вот, пожалуй, ключевой образ революции у И. С. Ильина. 24 декабря 1917 г. он писал: «Знаменитый Почаевский монастырь загадили, иконы поломали, разбили и уничтожили — православное воинство, святая Русь! Нет, тут не одна темнота — это чепуха, никакой темноты нету. Тут что-то другое, более страшное: достоевщина, моральный вывих, психический кретинизм» (с. 243). Спустя чуть более месяца он пришел к однозначному выводу: «Я больше чем убежден, что Ленин — это наш, русский, и весь наш большевизм — наш, русский, все это наши черты, нашего характера, нашей души, нашего духовного склада!» (с. 255). А в июле 1918 г. признал: «Все мы русские, все мы виновны, и все мы носим дурные черты в себе русского характера» (с. 285). Подобные рассуждения заставляют воспринимать происходящее как нечто объективное, естественное, а потому в какой-то мере служат и для самого автора оправданием.

Успех большевиков в дальнейшем И. С. Ильин связывал с их четким призывом грабить, который, по его мнению, и нашел отклик в сердцах простого народа, особенно крестьянина. Он не верит в «темноту русского народа» — тот лицемерно прикидывается таковым, а сам цинично участвует в различного рода злодеяниях. Критические рассуждения Ильина имеют лишь один практический выход: требовать жесткой дисциплины и уповать на приход такого человека, который мог бы ее установить. Это оказывается невозможным, а те люди, на которых возлагались надежды (например, А. В. Колчак), парализуются общей отравляющей обстановкой, царившей в политической и военной элите. В конце августа 1918 г. И. С. Ильин стал участником переговоров между Комучем и Сибирским правительством (по итогам их была создана Директория), оставив весьма яркий образ политических деятелей: «Авксентьев без пиджака играл на биллиарде с Вольским. Посмотрел я на них, и мне вдруг все стало ясно: ведь это же эмигранты. Вечные эмигранты. Вот так они играли без пиджаков на биллиарде где-нибудь в Швейцарии, в каком-нибудь Цюрихе или Циммервальде, обсуждая попутно участь России и династии, так они играли с Лениным, может быть, также встречались с Азефом, который их зажал и сорганизовал. Они вечные эмигранты, это у них на роду написано, и в душе они эмигранты, и везде себя чувствуют эмигрантами, и участь их быть эмигрантами и кончить так свои дни» (с. 308).

В феврале 1919 г. И. С. Ильин из-за интриг, связанных в том числе с его женой, был удален из располагавшегося в Омске штаба Верховного правителя в Семипалатинск, в штаб 2-го корпуса. Уже в апреле 1919 г. он окончательно разочаровался в Белом движении, придя к выводу, что личности в истории играют роль только в том случае, если выражают дух всей нации: «а продукт, порожденный эпохой, выношенный народным духом, бунтарским и анархичным, разбойным и беспринципным, — не Ленин ли со своим “Грабь награбленное” и этим сразу выявивший весь затаенный смысл русской революции?» (с. 369). По сути Ильин признал, что оказался по ту сторону от этого «духа нации». Не в этом ли состоит его трагедия? Он призывает постоянно к решительности и действиям, но сам не способен на них и тем более чурается неизбежных жестокостей. Он горячо любит Родину и русский народ, но последний в массе своей находится на вражеской стороне, а «лучшие его представители» проявили полную политическую импотенцию. Не потому ли многое происходящее в стане Белого движения Ильину кажется чем-то ненастоящим, эфемерным, лишенным подлинности?

И словно по злой иронии судьбы он вместе с семьей смог спастись только благодаря союзникам, которых он нещадно клеймил за фактический отказ оказать реальную помощь в борьбе с «красной чумой». В конце 1919 г. И. С. Ильин успел уехать из Омска в Иркутск на санитарном поезде американского Красного Креста (для самих американцев отход был скорее путешествием-приключением, они останавливались осматривать города и закупались по дешевке ценными товарами), а из Верхнеудин-ска — вместе с эвакуировавшимися французами и датчанами. В январе 1920 г. состав («вероятно, потому, что идет он под иностранными флагами» (с. 436)) сумел проскочить Даурию, где бесчинствовали банды барона Унгерна, и в целости добраться до Харбина. Теперь И. С. Ильин сам превратился в эмигранта.

Константин Александрович Пахалюк -
аспирант кафедры политической теории МГИМО МИД России.

Опубликолвано: Историческая экспертиза. 2017. № 4. С. 204-302

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

• Асташов 2014 — Ацетатов А. Б. Русский фронт в 1914 — начале 1917 года: военный опыт и современность. М.: Новый Хронограф, 2014. 740 с.
• Пахалюк 2016 — Пахалюк К. А. «Работа не приостанавливалась ни на минуту»: Российское общество Красного Креста в годы Первой мировой (по воспоминаниям Э.П. Беннигсена) // От противостояния идеологий к служению идеалам. Российское общество в 1914-1945 гг. М.: Новый Хронограф, 2016. С. 84-106.
• Руга, Кокорев 2011 — Руга В., Кокорев А. Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта в период Первой мировой войны. М.: Астрель, 2011.
• Чистяков 2009 — Чистяков О. В. Российское общество Красного Креста во время Первой мировой войны // Военно-исторический журнал. 2009. №12. С. 67-69.