Первое упоминаемое в летописях вече в осажденном печенегами в 997г. Белгороде-Киевском (ныне село Белгордка Киевской области) по вопросу сдаться печенегам или нет. Решено было продолжить оборону в результате чего была одержана победа. Миниатюра из Радзивиловской летописи.

Сейчас, когда российское общество занято поиском оптимальных форм общественно-политического устройства, как никогда актуальным становится обращение к истории России в поисках ответов на злободневные вопросы современности. Чтобы понять кто мы, куда идём и что нам нужно, следует, прежде всего, вглядеться в собственную историю, понять её особенности и связанную с ними ментальность народа. Прошлое нередко становится полем битвы сторонников разных общественно-политических проектов современности, ищущих историческое обоснование своему видению будущего России. При этом, к сожалению, уровень собственно исторической подготовки политиков и общественных деятелей, увлечённых спорами о «судьбах России», в большинстве случаев не высок, соответственно, оперируют они зачастую лишь разного рода мифологемами. Соответственно, их споры на исторические темы превращаются в «дискуссии мифологем», имеющих весьма опосредованное отношение к историческим реалиям.

Очевидно, что к настоящему моменту авторитарные формы правления показали свою неэффективность в сравнении с демократическими и будущее России народное большинство связывает с подлинной демократизацией её общественной жизни и политической системы. Но в то же время очень живучей является запущенная «либералами» мифологема о России как о стране якобы «тысячелетнего рабства», с которой связано представление о том, что в «этой стране» никакой демократии и вообще ничего хорошего быть не может. Своеобразным зеркалом этого представления является мифологема, популярная у части «патриотов», в соответствии с которой нашей стране необходима «сильная рука», при наличии которой только и может существовать Россия. Хотя те, кто исповедует эти мифологемы друг друга обычно, мягко говоря, не жалуют, являются они, в сущности, двумя сторонами одной медали, так как из обоих вытекает, что наш народ органически не способен к демократии и самоуправлению. Но что стоит за подобными тезисами? Имеют ли они какие-либо исторические основания? Для того чтобы ответить на этот вопрос надо обратиться к истории нашего Отечества, и в первую очередь – к историческим истокам Руси-России.

***

С момента первого появления славян на страницах письменных источников в VI в. мы видим существование у них институтов общественного самоуправления. Византийский историк Прокопий Кесарийский писал о славянах и антах, что они «не управляются одним человеком, но издревле живут в народовластии, и оттого у них выгодные и невыгодные дела всегда ведутся сообща»[1] и описывал принятие антами, вероятно, на народном собрании, решения о договоре с Византией[2]. В то же время из византийских источников мы знаем о существовании у славян и антов VI-VII вв. знати и князей. Однако, по всей видимости, княжеская власть в этот период ещё не превратилась в наследственную, и князь избирался народным собранием, преимущественно из представителей знатных семей, для управления племенем или племенным союзом и ведения военных действий против врагов. Но знать не была замкнутой стратой, оторванной от народа, пополнить её ряды легко мог любой храбрый воин или искусный в каком-либо деле человек. Существование свободно пополняемой прослойки знати, представители которой осуществляли оперативное управление на определённых участках, было необходимым элементом функционирования сложного социального организма, каковым было «племя», а тем более – «союз племён», особенно если он имел прочный и долговременный характер[3]. Точно также необходимым было существование князя, осуществлявшего общее оперативное управление. Но все принципиально важные для общества дела решались на народном собрании, значимость которого определялась не в последнюю очередь тем, что всё взрослое мужское население представляло собой «вооружённый народ» и в случае необходимости готово было выступить в военный поход (хотя существовали и, так сказать, «силы постоянной боевой готовности» в лице дружины). То есть, славянское общество догосударственной эпохи стояло на той стадии общественного развития, которую Л.Г. Морган назвал «военной демократией». Расселение славян, борьба их с Византией и кочевниками способствовали сохранению той системы, при которой любой взрослый мужчина в случае необходимости должен был быть готов идти на войну. Не случайно славяне длительное время не знали «внутреннего» рабства: длительное время рабами в славянском обществе были пленники-иноземцы, захваченные в войнах, именовавшиеся челядью. «Внутренние»-рабы – холопы, – лишившиеся своей свободы за долги появляются в каком-либо значительном количестве в древнерусском обществе только с XI в.[4] Характерно, что договоры Руси с Византией Х в. знают в русском обществе только челядь, то есть рабов-пленников.

Таким образом, славянское общество предгосударственного времени предстаёт перед нами обществом если и не полностью, то в значительной степени равных и свободных людей, сообща решавших важные общественные вопросы. Таким его знают не только современные ему иностранные источники, таким его помнят и древнерусские летописи, которым известны крупные славянские этнополитические объединения догосударственной поры: поляне, древляне, кривичи, вятичи и т.д., каждое из которых, в свою очередь, состояло из ряда более мелких этнополитических единиц, которые в силу своей локальности не попали на страницы летописей. Нам представляется, что наиболее корректно называть летописные группировки восточных славян этнополитическими объединениями или союзами (для краткости – этнополитиями), так как они обладали политическим и, в известной мере, этническим единством и состояли из более мелких структурных единиц, которые несколько условно можно называть «племенами». Как справедливо, на наш взгляд, полагает А.П. Новосельцев, «древляне, поляне и т.д., по-видимому, идентичны таким германским «племенам», как франки, саксы, бавары и т.д. которые на деле представляли уже союзы племён, хотя и сохранили наименование одного (господствующего) племени»^[5].

В летописях сохранились сведения о том, каким образом осуществлялось принятие важных решений на уровне восточнославянских этнополитических объединений. Конечно, вопрос о том, на сколько надёжным источником при характеристике восточнославянского общества являются древнерусские летописи достаточно сложен, но, во-первых, археология подтвердила в общих чертах этнографическую карту, нарисованную в ПВЛ[6], во-вторых, первые летописцы ещё застали славянские этнополитические союзы на завершающей стадии их существования[7], в-третьих, летописные известия можно проверять данными иностранных источников и сравнительно-историческими материалами, а в-четвёртых, даже если летописцы экстраполировали на предгосударственную эпоху реалии своего времени, то это очень важно для понимания этих реалий.

Рассказывая о нападении хазар на полян, потребовавших дани, летописец говорит о том, что «Съдумавше поляне и вдаша от дыма меч»[8]. Легенда о дани, которую поляне выплатили хазарам мечами, имеет много интерпретаций, но для нашей темы важно то, что в представлении летописца соответствующее решение было принято полянами коллективно. Видимо, это мыслилось ему совершенно естественным делом.

Следующим свидетельством, интересующим нас, является знаменитая легенда о призвании варягов, читающаяся в Повести временных лет под 862 годом:

[славянские и соседние с ними «племена», до того платившие дань варягам: словене, кривичи, чудь и меря] Изъгнаша Варяги за море и не даша имъ дани и почаша сами в собе володети, и не бе в нихъ правдъı, и въста родъ на родъ, быша в них усобице, и воевати почаша сами на ся. Реша сами в себе: «Поищемъ собе князя, иже бъı володелъ нами и судилъ по праву». Идаша за море къ Варягомъ, к Руси^[9]

Здесь мы не будем вдаваться в напряженную дискуссию, идущую вокруг этого летописного рассказа. Для нас важно то, что для летописцев XI-XII вв., зафиксировавших эту легенду, «призвание» князя словенами – предками новгородцев и их союзниками выглядит как совершенно нормальное и «законное» явление. Причем, принятие решения об этом «призвании» летописцы представляют именно в качестве «коллективной воли» словен, кривичей, мери и чуди.

Стоит ли за этими двумя известиями память о древних «племенных» народных собраниях, или же летописцы автоматически перенесли в древность реалии своего времени в данном контексте непринципиально. Важно то, что с точки зрения древнерусских книжников с самой глубокой древности важные решения предков киевлян и новгородцев имели «коллегиальный» характер и, видимо, соответствующий характер имела и их политическая организация, основанная на самоуправлении («почаша сами в собе володети»). Мнение М.Б. Свердлова о том, что в «племенных» народных собраниях славян участвовали «лишь отдельные представители, вероятно племенная знать»[10] ни на чём не основано. Историк приводит примеры из летописи, где коллективное принятие решений приписывается обществам, заведомо не имевшим народных собраний («почаша греци мира просити»), но это имеет совсем другое объяснение. Ю.В. Андреев заметил, что древние греки представляли свой полис единственной возможной формой человеческого общежития, поэтому, Гомер «поселяет» в полисах все известные ему народы вплоть до киммерийцев[11]. По всей видимости, аналогично мыслили и в Древней Руси, представляя свои порядки единственно возможными.

При этом летописец указывает и на существование института княжеской власти в восточнославянском обществе, отмечая, что после смерти легендарных основателей Киева – Кия, Щека и Хорива «держати почаша родъ ихъ княженье в поляхъ, а в деревляхъ свое, а дреговичи свое, а словени свое в Новегороде, а другое на Полоте, иже полочане»[12], однако, как мы увидим по рассказу о борьбе Киева с древлянами, вплоть до конца существования восточнославянских этнополитических союзов княжеская власть не оторвалась от народа, принцип взаимных обязательств между ними не был разрушен. Сохранению социального единства внутри древлянского (кривичского, вятического и т.д.) общества способствовало начавшееся покорение Киевом всех восточнославянских земель. Понятно, что оно «не являлись делом рук исключительно князей и дружины. Для покорения соседних племенных княжений и удержания их в даннической зависимости сил одной дружины явно не хватало. Только народное войско… в состоянии было сделать это»[13]. Таким образом, покорение восточнославянских этнополитий – это дело вовсе не только киевских князей с их дружинами, а и рядовых полян, объединенных в ополчение. Соответственно и собранная с покоренных «племен» дань шла не только князю и его дружинникам, но и всей киевской полянской общине[14]. Характерно и то, что дань побеждённая Византия должна была платить не только князю и его дружине, но и главным городам Киевщины: Киеву, Чернигову и Переяславлю[15]. Таким образом, если внутри киевской общины принцип взаимных обязательств между правителем и народом продолжал соблюдаться, то по отношению к покорённым славянским этнополитическим союзам она выступала в качестве коллективного завоевателя и экзоэксплуататора. Земли, попадавшие под власть Киева, сохраняли первоначально значительную автономию: собственных князей, знать и народные собрания. Главной формой их зависимости была в первую очередь выплата дани, состоявшей главным образом из продуктов, вывозившихся затем киевской военно-торговой верхушкой в Византию и страны Востока и Европы. Разумеется, сохранение отдельными славянскими этнополитий огромной автономии приводило к острым конфликтам, ибо Киев хотел укрепить свою власть, а подчиненные ему восточнославянские этнополитические объединения – вернуть полную независимость.

Самый серьёзный конфликт такого рода произошёл в 945 году, когда князь Игорь попытался собрать дань с древлян сверх установленной нормы, за что был ими жестоко убит. В связи с этим в летописи имеется более подробный рассказ о механизмах принятия древлянами важных решений и об их общественной структуре в целом, чем в известиях о полянах и словенах. Вот как летописец описывает принятие древлянами решения о восстании против произвола Игоря:

Слышавше же деревляне, яко опять идеть, сдумавше со княземъ своимъ Маломъ: «Аще ся въвадить волкъ в овце, то выносить все стадо, аще не убьють его: тако и се, аще не убьемъ его, то вся ны погубить». И послаша к нему, глаголюще: «Почто идеши опять? Поималъ еси всю дань»[16]

Как видим, здесь идёт речь о том, что древлянский князь обсуждает сложившуюся ситуацию со всем народом, по всей видимости, на народном собрании. Игорь не прислушался к возмущению древлян и тогда

вышедше изъ града Изъкоръстеня деревлене убиша Игоря и дружину его; бе бо ихъ мало[17]

То есть военная организация древлян соответствовала стадии «вооружённого народа», соответственно неудивительна ключевая роль народного собрания в общественно-политической жизни древлянского общества.

Расправившись с Игорем, древляне решают отправить к его вдове Ольге сватов с предложением выйти замуж за их князя Мала. Видимо, они рассчитывали перенять у полян главенство в восточнославянском мире. Древлянские послы заявили Ольге:

Посла ны Дерьвьска земля, рькуще сице: «Мужа твоего убихомъ, бяше бо мужь твой аки волкъ восхищая и грабя, а наши князи добри суть, иже распасли суть Деревьску землю, да поиди за князь нашь за Малъ»; бе бо имя ему Малъ, князю дерьвьску[18]

То есть они выражали волю не только своего князя, но и всех древлян. Таким образом, мы видим, что в древлянском обществе середины Х века сохранялось социальное единство князя и народа, ключевые для жизни древлян вопросы решались на народном собрании, а войско представляло собой ополчение взрослых свободных мужчин. Знать у древлян также как и князь не была оторвана от народа:

Пославши Ольга къ деревляномъ, рече имъ: «Да аще мя просите право, то пришлите мужа нарочиты, да в велице чти приду за вашь князь, еда не пустять мене людье киевьстии». Се слышавше деревляне, собрашася [в Радзивиловской, Академической и Ипатьевской летописях написно «избраша», что, по всей видимости, является правильным – М.Ж.] лучьшие мужи, иже дерьжаху Деревьску землю, и послаша по ню[19]

Ольга и киевляне жестоко расправились со своими врагами – древлянами, – утопив антикиевское восстание в крови. И это стало рубежом в отношениях между Киевом с одной стороны и покоренными им восточными славянами – с другой. Ольга осуществляет важную реформу, создавая в землях покоренных славянских этнополитических союзов собственные административные центры и опорные пункты киевской власти: становища и погосты[20]. Соответственно, происходит постепенное замещение киевскими наместниками и их административным аппаратом местных князей и знати, которые либо физически истребляются, либо рвут с местным обществом и входят в состав киевской администрации, а также подавление народных собраний уровня этнополитий. Археологическое отражение эти процессы нашли в так называемом «переносе городов», в ходе которого на рубеже X-XI вв. множество некогда процветающих поселений приходит в упадок, а рядом с ними появляются и вырастают новые центры, растущие, по всей видимости, из созданных киевской властью опорных пунктов[21].

В результате происходит структурная перестройка восточнославянского общества: старые этнополитии исчезают и на их месте формируются новые общности, построенные по территориальному принципу, которые древнерусские источники называют «землями» и «волостями»[22]. Этот процесс нашёл своё отражение в произошедшей смене этнополитонимии: старые «племенные» названия постепенно исчезают и им на смену приходят новые имена, производные от названия главного города той или иной земли: кияне, смоляне, новгородцы и т.д.

Таким образом, произошёл своеобразный исторический парадокс: разрушив этнополитическую структуру восточнославянского мира для укрепления своей власти, Киев запустил процесс становления новых социально-политических организмов, по мере своего оформления бросавших ему вызов и со временем свергнувших его господство. Из созданных им опорных пунктов выросли со временем их главные города, а из его наместников – новая местная знать, возглавившая антикиевскую борьбу.

Но прежде чем продолжить рассказ об этом, коснёмся судьбы вятичей, которым одним удалось сохранить свою самобытность и независимую социально-политическую организацию вплоть до XII века. С ними вёл борьбу Владимир Мономах[23], а в 1147 году в ходе борьбы Юрия Долгорукого и Святослава Ольговича против Изяслава и Владимира Давыдовичей

Она (Давыдовичи – М.Ж.) же слышавша, оже Гюрги прислал к немоу (Святославу – М.Ж.) в помочь, и не сместа по немъ ити, но съзваша вятиче и реша имъ: ‘’Се есть ворогъ нама и вамъ, а ловите его на полъ вама [в Хлебниковском и Погодинском списках читается «на полон вам» – М.Ж.]’’, и тако възратистася ис Дедославля[24]

Как видим, и в середине XII в. вятическое общество сохраняет определённое социальное единство и коллективный принцип принятия решений, которые вырабатывались, по всей видимости, на народном собрании. Высказывавшееся мнение о том, что Давыдовичи обратились не к народному собранию, а к вятической знати[25] не находит опоры в тексте летописи.

В историографии не раз поднимался вопрос о соотношении между восточнославянскими «племенными собраниями» и «классическим» древнерусским вечем. Причём решения предлагались полярные: по мнению И.Я. Фроянова[26] древнерусское вече представляло собой прямое продолжение догосударственных народных собраний, а согласно П.В. Лукину это были совершенно разные явления[27].

В пользу этого тезиса историк приводит аргументы, которые, на наш взгляд, являются неубедительными. Во-первых, как он указывает, при описании «племенных собраний» ни разу не употреблён собственно термин «вече», из чего исследователь заключает, что «это понятие по отношению к ‘’племенам’’ не употреблялось сознательно (курсив П.В. Лукина – М.Ж.)». Мы бы не рискнули на основании всего четырёх известий делать такой радикальный вывод, так как так как совершенно одинаковые явления древнерусской политической жизни XII-XIII вв. могут как называться, так и не называться в источниках «вечем» и нет каких-либо оснований разграничивать их и говорить о том, что в зависимости от наличия/отсутствия в описывающем их источнике термина «вече» данные явления имели разную институциональную основу. Достаточно сказать о том, что при описании одного и того же события в одних летописях слово «вече» может употребляться, в то время как в других мы его не находим^[28]. И в большинстве случаев применительно к народным собраниям «классического» времени летописцы не применяли термин «вече», что и не удивительно: они писали не для современных историков, а для своих современников, которым итак всё было понятно. Такие термины как «ръша», «сдумавше», «собрашася» летописцы традиционно применяли именно к вечевой деятельности древнерусских горожан и этими же самыми терминами они описывают восточнославянские «племенные собрания».

Второй аргумент П.В. Лукина состоит в том, что «гипотетические ‘’племенные собрания’’ никак не связываются летописцами с городами»[29]. Но и он очень шаток. Само существование «градов» у восточнославянских «племен», бывших, очевидно, их политико-административными центрами, не раз подчёркивается летописью[30]. При этом характерна взаимозаменяемость понятий «град» и «род»: если Повесть временных лет в легенде о призвании варягов говорит о том, что из-за бескняжья «въста родъ на родъ», то в Новгородской Первой летописи сообщается, что «въсташа градъ на градъ»[31]. И из того, что в четырёх наших известиях о «племенном вече» специально не отмечена его связь с городами не следует ровным счётом ничего. При этом, если мы внимательно вчитаемся в рассказ о восстании древлян против игорева произвола, то увидим, что сначала они «сдумавше со княземъ своимъ Маломъ», а затем «вышедше изъ града Изъкоръстеня», в котором, очевидно, и проходило их «племенное собрание».

Но в то же время в свете сказанного выше о перестройке социально-политической структуры древнерусского общества на рубеже X-XI вв., о «переносе городов», о разгроме «племенных» князей и знати, можно полагать, что определённая дискретность между «племенными собраниями» и «классическим вечем» всё же имела место. На какое-то время, по всей видимости, деятельность народных собраний замерла, чтобы затем вспыхнуть с новой силой.

***

Рассмотрим имеющиеся данные о коллективных социально-политических акциях жителей древнерусских городов и их общественном самоуправлении домонгольской эпохи. Первые данные о городских вечевых общинах, с которыми вынуждены считаться князья-Рюриковичи, относятся к концу X века.

В 968 году, когда Святослав вёл борьбу с Византией и Киев был осаждён печенегами

Собрашеся людье оноя страны Днепра (Левобережья – М.Ж.) в лодьяхъ, об ону страну стояху, и не бе льзe внити в Киевъ ни единому ихъ, ни изъ града к онемъ. Въстужиша людье въ градe и реша: «Не ли ли кого, иже бы моглъ на ону страну дойти и рече имъ; аще кто не приступить с утра, предатися имамъ печенегомъ?». И рече единъ отрокъ: «Азъ прейду». И реша: «Иди»[32]

Помощи с Левобережья удалось отогнать печенегов, после чего

Послаша кияне къ Святославу, глаголюще: «Ты, княже, чюжея земли ищеши и блюдеши, а своея ся охабивъ, малы бо насъ не взяша печенези, и матерь твою и дети твои. Аще не поидеши, ни обраниши насъ, да паки ны возмуть. Аще ти не жаль очины своея, ни матере, стары суща, и детий своих»[33]

Здесь впервые перед нами предстаёт достаточно организованное общество «киян», которые обороняют город, совместно принимают важное для города решение и в качестве самостоятельного субъекта политической жизни направляют посольство к Святославу с изъявлением своего недовольства его политикой. Самостоятельной силой предстают и «людье оноя страны Днепра».

В это же время явственно обозначилось и структурирование новгородской городской общины. В 970 году в Киев к Святославу

придоша людье Ноугородьстии, просяще князя собе: «Аще не поидете к нам, то налезем собе»^[34]

иначе говоря, найдем себе князя, по всей видимости, вне рода Рюриковичей. Здесь перед нами впервые в источниках предстают «людье Ноугородьстии» в качестве самостоятельной политической силы. Даже если этот летописный пассаж и носит на себе черты эпического повествования^[35], то в целом он все равно верно передает возросшее значение Новгорода и его общины, процесс структурирования которой к тому времени зашел уже достаточно далеко. Новгородцы стремились обрести собственного князя и, тем самым ослабить свою зависимость от Киева, а в перспективе и ликвидировать ее вовсе^[36]. Основанный как опорный пункт киевской власти на севере Руси, по мере своего роста и структурирования собственной волости, Новгород превратился со временем в главный центр сепаратизма в регионе^[37]. И опять-таки, мы видим «коллегиальный» характер воли новгородцев: ничего о том, что посланцы – это выразители интересов верхушки новгородского общества в источнике не сказано. Видимо, они выражали волю всей формирующейся новгородской общины. И летописец представляет соответствующее их обращение к Святославу как абсолютно правомерное и «законное».

По мере структурирования городских вечевых общин («городов-государств») они начинают борьбу за свою независимость от Киева, в которой принимали активное участие их князья. Именно потому, что появление собственного княжеского «стола» было важным атрибутом независимости, на начальном этапе своего становления вечевые общины непременно хотели обзавестись «своим» князем, выражавшим их, а не киевские, интересы. Но в дальнейшем, по мере завоевания независимости, пути князей и вечевых городов начали расходиться: князь обычно стремился подмять общину под себя, а община – ослабить власть князя и укрепить своё самоуправление. Так возникла система, которую А.Е. Пресняков охарактеризовал как своеобразный дуализм князя и веча. Эта система содержала в себе одновременно две тенденции: монархическую и демократическую, ни одна из которых не возобладала в масштабах всей Руси к моменту монголо-татарского нашествия. Если в конце Х – начале XII в. основным содержанием политической борьбы на Руси была борьба формирующихся городских вечевых общин во главе со своими князьями за независимость от Киева (а позднее – «молодых» городов от «старых»), то с середины XII по середину XIII века – противостояние между княжеской и вечевой властями (хотя естественно, чёткого разграничения нет, оба процесса «налегали» друг на друга). В то же время, не смотря на неоднозначность своих взаимоотношений, князь и вече были составными частями единого социального организма города-государства. Князь являлся как бы лидером «своей» общины, её высшим чиновником, военачальником и верховным судьёй, он олицетворял и отстаивал её интересы при столкновении с другими общинами. Усиление общины вело и к усилению влияния её князя. При этом все важные дела князь должен был решать с санкции веча. Потеря князем доверия со стороны «вечников» могла привести к тому, что они просто указали бы ему «путь чист» и пригласили другого, готового больше прислушиваться к их мнению. Одна городская община во главе со своим князем могла выступать по отношению к другим городским общинам завоевателем и экзоэксплуататором.

После смерти Святослава «кияне» и их позиция стали важным фактором в борьбе за власть между его сыновьями. Подкупленный Владимиром воевода Ярополка Блуд

мысля убити Ярополка; гражаны же не бе льзе убити его. Блудъ же не възмогь, како бы погубити й, замысли лестью, веля ему ны излазити на брань изъ града. Льстече же Блудъ Ярополку: «Кияне слются къ Володимеру, глаголюще: ‘’Приступай къ граду, яко предамы ти Ярополка’’. Побегни за градъ»[38]

Ярополк послушал предателя и поплатился за это жизнью.

Отмечается в летописи и роль «людей» в вопросе о принятии Русью Христианства. По словам летописца, Владимир обсудил вопрос выбора веры с «боярами и старцами градьскими»[39], которые предложили ему отправить в разные страны посольства для того, чтобы лучше ознакомиться с их религиями и эти их слова оказались по нраву «князю и всемъ людемъ»[40], которые по представлению летописца, видимо, тоже принимали участие в обсуждении. И это не случайно, ведь унификация религиозной жизни Руси, сначала через «реформу» язычества, а затем и через введение «заимствованной» монотеистической религии была одной из важных мер, предпринятых Киевом для укрепления своей власти над восточнославянскими этнополитиями[41], выгоды от которой, как мы помним, имела вся киевская община. Характерна и отмеченная в летописи роль «старцев градских» в принятии решения. «Старцы градские» – высшие должностные лица восточнославянских этнополитий (из источников не совсем понятно, были ли это представители наследственной родовой знати или просто уважаемые люди, получившие соответствующий статус по решению народного собрания), упоминания о которых исчезают со страниц источников после того, как уходят в прошлое сами эти этнополитии[42]. В данном случае речь идёт, очевидно, о полянских «старцах», представлявших на княжеском совете интересы всей полянской общины. Видимо, именно в силу последнего обстоятельства окончательное решение о принятии Русью Христианства Владимир, согласно летописи, принимает на совещании лишь с «боляры своя и старца»[43]. «Старцы» представляли всё полянское общество.

Впервые слово «вече» употреблено в летописи при описании коллективной социально-политической деятельности древнерусских горожан под 997 годом в знаменитой легенде о белгородском киселе. Печенеги осадили Белгород и тогда

створиша вече в городе и реша: «Се уже хочемъ померети от глада, а от князя помочи нету. Да луче ли ны померети? Въдадимся печенегомъ, да кого живять, кого ли умертвять; уже помираем от глада». И тако советъ створиша[44]

Один «старец» придумал, как обмануть печенегов с помощью колодца, наполненного киселем, после чего на вече было принято другое важное решение:

горожане же реша, шедше к печенегом: «Поимете к собе таль нашь, а вы поидете до 10 мужь в градъ, да видите, что ся дееть в граде нашем»[45]

Как видим, не только киевляне и новгородцы продвинулись по пути развития институтов своего общественного самоуправления, но и городская община Белгорода конца Х века предстаёт перед нами вполне организованной социальной единицей, способной коллективно принимать важные для города решения и исполнять их. Упоминаются и её лидеры – уже знакомые нам «старцы»[46]. Характерно и то, что модель принятия решения печенегами летописец изображает близкой к той, что существовала у белгородцев: они «избраша лучшие мужи» для посольства[47]. Это вновь возвращает нас к тому, что русские летописцы мыслили «свои» вечевые порядки чем-то самим собой разумеющимся.

***

Первыми начали свою борьбу за независимость от Киева новгородцы. К тому времени старые «племенные» князья были ликвидированы уже практически повсюду и Владимир сажает своих сыновей в качестве наместников по всем основным городам Руси. Так в Новгороде князем^[48] оказывается сначала Вышеслав, а после его смерти Ярослав^[49], при котором недовольство новгородской общины своей зависимостью от Киева впервые отчетливо выплеснулось наружу. В 1014 году

Ярославу же сущю Новегороде и оурокомь дающю Кыеву две тысяче гривне от года до года, а тысячю Новегороде гридемъ раздаваху. А тако даяху [вси] посадници Новъгородьстии, а Ярославъ сего не даяше [к Кыеву] отцю своему. И рече Володимеръ: «Требите путь и мостите мостъ», – хотяшеть бо на Ярослава ити, на сына своего^[50]

Очевидно, что за этим поступком Ярослава стояла воля всего новгородского общества: не имея поддержки в Новгороде, Ярослав едва ли мог бы решиться на войну с отцом. При этом важно подчеркнуть, что речь шла именно об отказе Новгорода платить дань, а стало быть, подчиняться Киеву, а не о желании Ярослава перебраться на более «престижный» стол или захватить Киев. И ради достижения независимости от Киева новгородцы были готовы на борьбу, равно как и на значительные затраты – в город был приглашен нанятый варяжский отряд^[51]. Очевидно, что столь серьезные решения не могли быть приняты лишь верхушкой новгородского общества, а предполагали согласие всей общины.

Однако Владимир вскоре умер и в Киеве власть захватил Святополк, расправившийся со своими братьями Борисом и Глебом. В Новгороде, между тем, произошли очень интересные события, в описании которых применительно к этому городу в источниках впервые фигурирует слово «вече», а именно конфликт новгородцев с нанятыми Ярославом для борьбы с Киевом варягами, последующая «разборка» с ними Ярослава, а затем – примирение Ярослава с новгородцами^[52]:

В Новегороде же тогда Ярославъ кормяше Варягъ много, бояся рати; и начаша Варязи насилие деяти на мужатых женахъ. Ркоша новгородци: «Сего мы насилья не можемъ смотрити»; и собрашася в нощь, исекоша Варягы в Поромоне дворе; а князю Ярославу тогда в ту нощь сущу на Ракоме. И се слышавъ, князь Ярославъ разгневася на гражаны, и собра вои славны тысящу^[53], и, обольстивъ ихъ, исече, иже бяху Варягы ти исекле; а друзии бежаша изъ града^[54]

Вскоре, однако, Ярославу от сестры Предславы пришли известия о смерти отца и расправе Святополка над братьями, после чего он

заутра собра новгородцовъ избытокъ, и сътвори вече на поле^[55], и рече к ним: «Любимая моя и честная дружина, юже вы исекохъ вчера въ безумии моемъ, не топерво ми ихъ златомъ окупите». И тако рче имъ: «Братье, отець мои Володимиръ умерлъ есть, а Святополкъ княжить в Киеве; хощю на него поити; потягнете по мне». И реша ему новгородци: «А мы, княже, по тобе идемъ». И собра вои 4000: Варягъ бяшеть тысяща, а новгородцовъ 3000; и поиде на нь^[56]

Рассказ этот весьма сложен и содержит ряд смысловых пластов, анализ которых сейчас не входит в наши задачи^[57]. Для нас важно то, что в данном летописном повествовании впервые угадывается разделение коллективных социально-политических акций новгородцев на «законные» и «незаконные»: нападение на ярославовых варягов, вероятно, имело характер спонтанного «бунта» и не имело вечевой санкции^[58], стало бать, не воспринималось как вполне «законное» деяние. Именно это обстоятельство, вероятно, отчасти способствовало тому, что новгородцы легко простили Ярослава за суровое наказание «бунтовщиков». Не менее любопытно и их стремление любой ценой покончить с зависимостью от Киева, для чего было необходимо преодолеть все внутренние разногласия. При этом серьезного внимания, на наш взгляд, заслуживает гипотеза А.В. Петрова, согласно которой в расправе над варягами приняла участие не вся новгородская община, а лишь ее часть – старая «родовая аристократия», не заинтересованная в полном разрыве с Киевом и тем противостоящая интересам формирующегося новгородского народовластия^[59], а потому и не могущая заручиться поддержкой веча, ведь в пассаже о «мести Ярослава» сказано лишь о его расправе над «воев славных тысячей»/«нарочитыми мужами», которые, видимо, и составляли ядро «бунтовщиков». А.В. Петров, на наш взгляд, прав в том, что «бунтовщики» были связаны с Киевом, но речь тут должна идти не о «родовой аристократии», а скорее о поставленной после «реформы Ольги» в Новгороде киевской администрации.

На следующий же день князь апеллировал ко всей новгородской общине, что ясно из того, что новгородцы выставили в его поддержку трехтысячное войско (дружина заведомо не могла иметь такую численность)^[60] и наняли новый варяжский отряд. Созыв веча князем – это, как мы знаем по ряду позднейших известий, его неотъемлемое право, а созванное князем вече рассматривалось как абсолютно «законное». Такой же статус имели и его решения. В нашем случае вече – после вероятной расправы Ярослава над «прокиевской» знатью – приняло решение о начале войны с Киевом.

Со своим новгородско-варяжским войском Ярослав победил Святополка и занял Киев, однако тот бежал в Польшу и призвал на помощь войска польского князя – своего тестя – Болеслава Храброго (992-1025), который пошел войной на Ярослава, разгромил его и вновь посадил в Киеве Святополка. После этого Ярослав бежал в Новгород, откуда

хотяше бежати за море. И посадникъ Коснятинъ сынъ Добрынь с Новгородьци расекоша лодье Ярославле, рекуще: «Хочемъ ся и еще бити съ Болеславомъ и съ Святополкомь». Начаша скотъ събирати^: от мужа по 4 кунъı, а от старостъ по 10 гривен, а от бояръ по 18 гривен. И приведоша Варягы [и] вдаша имъ скотъ, и совокупи Ярославъ вои многы^[61]

Здесь мы опять видим коллективное решение всего новгородского общества, полного решимости любой ценой бороться с Киевом. Очевидно, что без общего (очевидно, вечевого) решения большинства новгородцев, предпринять описанные летописью меры было невозможно, тем более что летописец указывает именно на их добровольный характер. Данный летописный рассказ указывает на уже весьма серьезную зрелость общинной организации Новгорода.

В результате в правление на Руси Ярослава Мудрого роль Новгорода существенно усилилась, а его зависимость от Киева ослабла (достаточно сказать, что и впоследствии Ярослав немало времени проводил в этом городе^[62], он был как бы второй столицей страны и опорой Ярослава).

К концу XI в. новгородцы уже прочно осваивают практику изгнания из города неугодных им князей и приглашения тех, которые больше их устраивали[63]. Так в 1070-е гг. они

Глеба, и выгнашя из града, и бежа за Волокъ, и убишя и Чюдь^[64]

Перед нами первый достоверно известный случай изгнания новгородцами своего князя, причем изгнания, имевшего место, по всей видимости, в результате каких-то «чрезвычайных» акций новгородской общины^[65], подобных, возможно, ситуации 1071-го года или последующим событиям 1136-го года. При этом отметим, что изгнание новгородцами Глеба в летописи изображено в качестве достаточно заурядного события.

А в 1095 году

сего же лѣта исходяща, иде Давыдъ Святославичь из Новагорода Смолиньску; Новгородци же идоша Ростову по Мьстислава Володимерича. [И] поемше ведоша и Новугороду, а Давыдови рекоша: «Не ходи к нам». [И] пошедъ Давыдъ, воротися Смолиньску, и седе Смолиньске, а Мьстиславъ Новегороде седе^[66]

Здесь впервые новгородцы мало того, что изгоняют одного неугодного им князя, но и приглашают княжить в Новгород другого, не считаясь при этом с мнением Киева. И летописец описывает эти их действия как совершенно правомерные.

***

На путь политического самоутверждения уверенно встала и киевская община. Так в 1024 году, когда в ходе войны между Мстиславом Тмутараканским и Ярославом Мудрым первый подступил к Киеву, желая сесть в нём на княжеский стол

не прияша его кыяне: Онъ же, шедъ, седе на столе Чернигове[67]

По всей видимости, соответствующее решение было принято киевлянами на вече. И даже такой прославленный воитель как Мстислав вынужден был с ним смириться, не решившись на противостояние с вечевым городом.

В 1068 году киевское вече впервые произвело полноценный политический переворот: сместило с княжеского стола старшего сына Ярослава Мудрого Изяслава, оказавшегося неспособным организовать оборону против половцев и возвело на него плененного Ярославичами Всеслава Брячиславича Полоцкого. Княжеский двор был разграблен, сам Изяслав бежал в Польшу. Согласно Повести временных лет после разгрома Ярославичей половцами на Альте

Изяславу же со Всеволодомъ Кыеву побегшю, а Святославу Чернигову, и людье кыевстии прибегоша Кыеву, и створиша вече на торговищи, и реша, пославшеся ко князю: «Се половци росулися по земли; дай, княже, оружье и кони, и еще бьемся с ними». Изяслав же сего не послуша. И начаша людие говорити на воеводу на Коснячька; идоша на гору, съ веча, и придоша на дворъ Коснячковъ, и не обретше его, сташа у двора Брячиславля и реша: «Пойдем, высадим дружину свою ис погреба». И разделишася надвое: половина ихъ иде к погребу, а половина ихъ иде по мосту; си же придоша на княжь дворъ. Изяславу же седящю на сенехъ с дружиною своею, начаша претися со княземъ, стояще доле. Князю же из оконця зрящю и дружине стоящи у князя, рече Тукы, брать Чюдинь, Изяславу: «Видиши, княже, людье възвыли; поели, атъ Всеслава блюдуть». И се ему глаголющю, другая половина людий приде от погреба, отворивше погребъ. И рекоша дружина князю: «Се зло есть; поели ко Всеславу, атъ призвавше лестью ко оконцю, пронзуть й мечемь». И не послуша сего князь. Людье же кликнуша, и идоша к порубу Всеславлю. Изяслав же се видевъ, со Всеволодомъ побегоста з двора, людье же высекоша Всеслава ис поруба, въ 15 день семтября, и прославиша й среде двора къняжа. Дворъ жь княжь разграбиша, бещисленое множьство злата и сребра, кунами и белью. Изяслав же бежа в Ляхы[68]

Из этого рассказа видно, что князь уже давно вошёл в конфликт с киевлянами: какая-то их часть («дружина», вспомним, что именно так обращался Ярослав Мудрый к новгородским вечникам), видимо, настроенная оппозиционно, была заточена князем «в погреб». И в чрезвычайной ситуации этот конфликт обострился. Характерно и то, что князь отказался предоставить людям оружие, видимо, опасаясь, что при определённых условиях оно может быть ими повёрнуто против него. Но это только обострило ситуацию: отчуждение князя и киевлян достигло своего апогея и вылилось в полномасштабное восстание, которое, видимо, началось по решению веча. Организованность киевского общества, его способность на организацию масштабных коллективных акций, отчётливо здесь видны.

Для того, чтобы вернуть Киев под свой контроль, Изяслав в следующем году привёл польское войско. Всеслав бежал в родной Полоцк и киевляне оказались в растерянности. Чтобы решить, как быть в сложившейся ситуации, они вновь созвали вече, на котором приняли решение обратиться за посредничеством к братьям Изяслава – Святославу и Всеволоду, а если тем не удастся отговорить князя от расправы над ними, то пригрозили, что сожгут свой город и уйдут в Византию:

мы уже зло створили есмы, князя своего прогнавше, а се ведеть на ны Ляцьскую землю, а поидета в  град  отца своего; аще ли не хочета, то нам неволя;  зажегше   град   свой, ступим в Гречьску землю[69]

Святослав ответил киевлянам, что если Изяслав с поляками пойдет губить их, то он с братом пойдет их защищать и они не дадут ему погубить город их отца – Ярослава Мудрого, а если Изяслав идёт с миром, то пусть придёт в Киев с малою дружиной[70].

Сожжение имущества и изгнание – одна из форм наказания в Древней Руси[71]. И перед лицом возможной расправы со стороны князя Изяслава и приведённых им поляков киевляне выразили намерение наказать как бы сами себя.

Изяслав сделал вид, что согласен на предложение киевлян и Всеволода, но, тем не менее, послал в город вперёд себя сына Мстислава, который сурово расправился с зачинщиками изгнания своего отца и теми, кто освободил из тюрьмы Всеслава: они были частью казнены, частью ослеплены[72].

Характерно, что летописец пишет о действиях киевлян, включая «коронацию» ими Всеслава («прославиша й среде двора къняжа») как о чём-то совершенно нормальном и скорее даже симпатизирует им (так по его словам, те, кто освобождал Всеслава из поруба, наказаны были «без вины»). Не случайно М.Н. Тихомиров даже предположил, что «само повествование о киевском восстании 1068 г. возникло в среде горожан»[73]. Как бы то ни было, а современники не видели в произошедшем чего-либо неправомерного. Киевляне действовали в соответствии со своим правом изгнания и призвания князя, которое летописец не ставит под сомнение. Только угроза расправы заставила их признать содеянное как бы «незаконным». Так впервые в истории Киева столкнулись княжеское и вечевое право. В этот раз общине не удалось взять верх над князем, так как он опирался на силу внешних интервентов, но она проявила себя готовой к этому и достаточно политически зрелой для достижения поставленной цели, которой ещё добьётся.

Изяслав принимает меры к тому, чтобы поставить вече под свой контроль и тем обезопасить себя от повторения подобных событий. Для этого он «възгна торг на гору»[74] – туда, где находился княжеский дворец. Как мы помним, именно «на торговищи» состоялось вече, принявшее решение о начале восстания против Изяслава. Очевидно, что центральный рынок был в Киеве не только местом торговли, но и важным социальным центром: местом общения людей, обмена новостями и их обсуждения, а также, по всей видимости, проведения «оперативных» вечевых собраний, в случае если эти новости вызывали соответствующую необходимость. Видимо, именно такое «оперативное» рыночное собрание и представляло собой киевское вече 1068 года, постановившее свергнуть с княжеского стола Изяслава Ярославича и возвести на него Всеслава Полоцкого.

Не смотря на принятые Изяславом меры, достаточно быстро киевляне вновь заявили о себе как о самостоятельной политической силе. В 1097 году Святополк наряду с боярами советуется с простыми «людьми» о том, как поступить с Васильком Теребовльским[75]. Затем, когда Владимир Мономах, Олег и Давыд Святославичи двинулись в поход на Киев, чтобы отомстить Святополку за ослепление Василька, «кияне» не дали ему бежать из города и отправили посольство к его врагам, дабы заключить мир перед лицом половецкой угрозы[76], то есть вновь действовали как самодостаточная организованная сила, равный князьям субъект политической жизни.

***

Есть в летописях данные о становлении вечевого самоуправления и в других древнерусских городах в XI веке. Так в 1067 году жители Минска отказались капитулировать перед войсками Ярославичей, сохранив верность своему князю Всеславу и приняли, очевидно, на вече, решение оборонять город до последнего, за что жестоко поплатились:

Заратися Всеславъ, сынъ Брячиславль, Полочьске, и зая Новъгородъ. Ярославичи же трие, – Изяславъ, Святославъ, Всеволодъ, – совокупивше вой, идоша на Всеслава, зиме сущи велице. И придоша ко Меньску, и меняне затворишася в граде. Си же братья взяша Менескъ, исекоша муже, а жены и дети вдаша на щиты[77]

В аналогичной ситуации оказались в 1097 г. и жители Владимира-Волынского, который был осаждён Васильком и Володарем Ростиславичами, желавшими отомстить волынскому князю Давыду, а также Туряку, Лазарю и Василю – по всей видимости, приближённым Давыда или «должностным лицам» Владимирской земли, которые стояли за ослеплением Василька, подсказав соответствующую идею Давыду. Не имея возможности взять Владимир штурмом и понимая бессмысленность требования о выдаче Давыда, Ростиславичи обратились к владимирцам с требованием выдать трёх названных людей, на что владимирское вече согласилось ради прекращения войны. Обращает на себя внимание то, что при наличии в городе князя, Ростиславичи ведут переговоры не с ним, а напрямую с горожанами, которые выступают, таким образом, в качестве совершенно самостоятельной политической силы, диктующей свою волю князю:

придоста к Володимерю. И затворися Давыдъ в Володимери. И си оступиша град. И послаша к Володимерцем глаголя: «Не ве ли придохом на град вашь а не на вас, но на врагы своя: [на] Туряка и на Лазаря и на Василя. Ти бо суть намолвили Давыда и техъ е послушалъ Давыдъ и створилъ се зло. Да аще хощете за сих битися, да се мы готови, а любо даите врагы наша». Гражане же се слышавъ, созваша вече. И реша Давыдови людье: «Выдаи мужи сие^, не бьемъся за сихъ, а за тя битися можем. Аще ли то отворим врата граду, а сам промъıшляи [о] собе»[78]

Впоследствии, когда Святополк Изяславич выбил Давыда из Владимира и посадил в городе своего сына Мстислава, уже Давыд подступил к его стенам, желая восстановить свою власть над городом. Мстислав погиб в бою и горожане вновь собрали вече, на котором решили просить Святополка о помощи, угрожая в противном случае сдачей города[79].

В 1078 году черниговцы в отсутствие своего князя Олега приняли решение сражаться с подошедшими к городу войсками Изяслава и Всеволода Ярославичей[80]. В 1096 году смоляне отказались принять у себя на княжение Олега Святославича[81], Мономашичи заключают с рязанцами мир как с равноправными политическими партнёрами[82]. Как видим, процесс утверждения вечевого народовластия охватил всю Русь. И везде, во всех рассмотренных случаях городская вечевая община действует как единое целое. Вопреки распространённому в советской и современной историографии мнению[83], в источниках нет и намёка на то, что участие в вечевых собраниях и коллективных социально-политических акциях – это прерогатива общественной элиты. Можно лишь полагать, что последняя осуществляла какое-то организационное управление вечевыми собраниями, если те проходили, так сказать, в «штатном режиме», но не более. Характерно и то, что для XI в. в источниках практически не нашла отражения классовая борьба и её включение в деятельность веча. Видимо, для этого периода социальное расслоение ещё не достигло значительного размера, единство городской общины, её коллективные интересы ещё преобладали над интересами составлявших её социальных страт.

Некоторые историки указывают на то, что известия о вечевых собраниях и каких-то коллективных социально-политических акциях древнерусских горожан связаны обычно с какими-то чрезвычайными ситуациями (нападение врагов, междукняжеская борьба, восстание), их как бы нет в контексте «нормальной» жизни[84]. Но подавляющее большинство развёрнутых летописных повествований как раз и связано преимущественно с какими-то экстраординарными событиями, а о «повседневной жизни» вообще и о том, как осуществлялось повседневное управление в частности, в них нет практически никаких сведений. В то же время по ряду признаков становится очевидно, что вечевое самоуправление было регулярно функционирующим институтом древнерусского города:

- «чрезвычайные» действия веча описываются летописцами без всякого осуждения, как явление совершенно нормальное, что было бы немыслимо в том случае, если бы количество вечевых собраний соответствовало количеству рассказов о них в летописях;

- летописи пестрят указаниями на разнообразные коллективные действия древнерусских горожан, для которых была необходима высокая степень общественной самоорганизации (сбор средств на общественные нужды, решение принять или не принять князя, что делать в случае внешней опасности и т.д.). Совокупность подобных сведений рисует нам домонгольский русский город высокоорганизованным социальным организмом с развитыми институтами самоуправления и избираемым им должностными лицами, могущими воплотить в жизнь принятые решения.

По-прежнему ополчение вооружённых «вечников» оставалось основной военной силой той или иной земли, того или иного князя. С новгородцами Ярослав Мудрый завоевал Киев, киевляне не пустили в город Мстислава Тмутараканского, за своего князя Давыда готовы были биться жители Владимира Волынского, за своего князя Всеслава до последнего сражались минчане. «Русская правда» упоминает кражу оружия наряду с кражей коня и одежды, согласно её данным рядовой общинник обладал конём и оружием (ст. 12, 13). В приписке к Уставу князя Всеволода Мстиславича говорится о том, что если у свободного человека родится сын от рабыни, то ему достаётся скудное наследство («мал живот»): «конь, да доспех»[85], что определённо говорит о степени вооружённости рядового свободного населения Руси. При раскопках древнерусских городов археологи постоянно находят не только орудия труда, но и оружие, бывшее, по всей видимости, атрибутом отнюдь не только знати и дружинников. Понятно, что не все жители древнерусских городов имели боевых коней, в этом случае они выполняли роль пеших воинов. Так, например, Изяслав Мстиславич призывая киевлян к походу против черниговских Ольговичей сказал:

Поидете по мне Чернигову, кто имее конь, ли не имееть кто, ино в лодье[86]

Летописи пестрят указаниями на участие в войнах с внешними врагами и в межволостных, междукняжеских конфликтах народного ополчения[87], бывшего основной военной силой домонгольской Руси.

О важной роли простого свободного населения Руси в её политической жизни свидетельствует и следующее летописное известие. В 1096 году Святополк Изяславич и Владимир Мономах предложили мир Олегу Святославичу Черниговскому:

Святополкъ и Володимеръ посла  к   Олгови,  глаголюща   сице: «Поиде  Кыеву, да порядъ положимъ о Русьстей земли пред епископы и пре игумены, и пред мужи отець нашихъ, и пре людьми градьскыми, да быхом оборонили Русьскую землю от поганых»[88]

«Люди градские» названы здесь наряду с духовенством и княжескими «мужами» как свидетели и гаранты междукняжеской договорённости.

***

Подведем некоторые итоги. Период конца X-XI вв. характеризуется следующими чертами в развитии практики коллективных социально-политических акций древнерусских горожан:

1) Подобные акции становятся регулярными и постепенно начинают охватывать достаточно широкий круг вопросов:

- борьбу за независимость от Киева;

- борьбу против власти неугодных князей;

- призвание в город угодных князей;

- вопросы ведения войны и заключения мира;

- сборы средств на нужды городской общины;

- избрание общинных чиновников;

- вопросы церковного управления и т.д. Видимо, в круг «коллегиально» решаемых древнерусскими горожанами вопросов входили все ключевые для города и его земли дела. Важно подчеркнуть, что в источниках ни разу не сказано о том, что данные акции предпринимали только лишь верхи древнерусского общества. Напротив: в источниках городские вечевые общины этого времени предстают как единое целое связанное общими интересами.

2) Вырабатываются определенные представления о «законности» подобных акций. Очевидно, их должно было санкционировать вече в соответствии с принятыми в указанный период нормами вечевой законности, которые в источниках, к сожалению, четко не описаны, но по некоторым их намекам мы можем понять, что они существовали (события в Новгороде 1016-го года). В случае если какая-то часть горожан предпринимала действия, на совершение которых была необходима санкция веча, произвольно, то они могли рассматриваться как «незаконные» и караться соответствующим образом.

Таким образом, проведённый анализ источников, содержащих сведения об общественном устройстве славян и Древней Руси с VI по конец XI века, показывает, что свой исторический путь Россия начала не со становления автократической или олигархической власти, а с последовательно развития различных форм народовластия и самоуправления, активного участия простых людей в политической жизни. Свободные общинники Киевской Руси отнюдь не были статистами на представлениях, разыгрываемых князьями и знатью, они были полноправным субъектом общественно-политической жизни, голос которых мог и перевесить голос князя.

Уже в XI в. всю территорию Руси охватил процесс становления самоуправляющихся социально-политических структур – городских вечевых общин. В XII-XIII вв. их развитие продолжалось. Повсеместно «люди градские» Древней Руси выступают активной и самостоятельной общественно-политической силой, которая успешно борется за приоритет с княжеской властью. Именно борьба городских вечевых общин за свои права с княжеской властью и их столкновения друг с другом (в первую очередь – борьба одних городов за независимость от других) стала важнейшим фактором социально-политического развития домонгольской Руси. В то же время в условиях нарастающей социальной стратификации в рамках древнерусской городской общины в XII-XIII вв. её жизнь начинает осложняться элементами социального противостояния. В такой ситуации именно широкие массы свободного населения Древней Руси начинают борьбу за окончательное торжество принципов гражданской политической общины, близкой к античному полису, в частности, за ликвидацию в древнерусском обществе, «внутреннего», долгового рабства и за сохранение права всем свободным людям принимать участие в политической жизни, быть её деятельным субъектом.

***

В правление киевского князя Святополка Изяславича (1093-1113) положение простого народа существенно ухудшилось. С одной стороны он стремился сосредоточить всю власть в своих руках, не считаясь с вечем, а с другой покровительствовал ростовщикам, в том числе и еврейским, которые навязывали людям кабальные проценты и порабощали их за долги, будучи и сам не прочь нажиться, например, на спекуляциях солью. Растущая социальная дифференциация древнерусского общества и сопровождающий её рост разных форм зависимости одних людей от других, в первую очередь, развитие системы долгового рабства, подрывали единство городской общины. При этом правительство Святополка Изяславича никак не препятствовало соответствующим процессам, возможно именно потому, что ослабление общины обеспечивало укрепление княжеской власти.

Должники – закупы – были почти полностью бесправны. Они должны были или очень долго, а то и вечно платить своему кредитору[89] (преимущественно в городе) или отрабатывать долг с процентами работой в господской вотчине (преимущественно в деревне), что могло длиться долгие годы, так как ставки по кредитам были очень большими. Попытка закупа уйти от своего кредитора даже с целью заработать где-то на стороне деньги и выплатить долг или пожаловаться князю на произвол с его стороны, наказывалась превращением закупа и его потомков в полноценных рабов, холопов, навсегда. Фактически, должник-закуп мало чем отличался от раба-холопа: он не мог быть свидетелем в суде, нёс ответственность за похищенное господское имущество (даже если не была доказана его причастность к краже), мог быть практически как угодно наказан господином и т.д. Почти любой кредит приводил к закабалению свободного человека.

Киев оказался примерно в том же положении, что и Афины накануне реформ Солона или Урук накануне реформ Урукагины: рост имущественного и социального неравенства, обогащение меньшинства и обеднение большинства, рост долгового рабства и порабощение одних людей другими (в отличие от Афин, в Киеве положение было осложнено тем, что среди ростовщиков играл важную роль иноэтничный элемент – евреи, против которых, как увидим, был в значительной мере направлен гнев киевлян, что привело к осложнению социального протеста национальным фактором), грозили городской общине, как социальному организму, гибелью. Чтобы остановить этот процесс, требовались чрезвычайные меры, направленные на укрепление единства городской общины и сглаживание социальных противоречий внутри неё, аналогичные тем, которые были осуществлены двумя помянутыми реформаторами. На Руси роль такого «социального посредника» сыграл Владимир Мономах[90], а инициатором социальных реформ выступили широкие демократические массы свободного населения Киева, вынудившие социальную элиту пойти на серьёзные уступки в интересах всего народа.

После смерти непопулярного Святополка в Киеве произошли следующие события:

Наутрия же, в семы на 10 день, светъ створиша кияне, послаша к Володимеру, глаголюще: «пойди, княже, на столъ отенъ и деденъ». Се слышавъ Володимеръ плакася велми и не пойде, жаля си по брате. Кияни же разграбиша дворъ Путятинъ, тысячьского, идоша на жиды и разграбиша я. И послашася паки кияне к Володимеру, глаголюще: «Пойди, княже, Киеву; аще ли не пойдеши, то веси, яко много зла уздвигнеться, то ти не Путятинъ дворъ, ни соцьскихъ, но и жиды грабите, и паки ти пойдутъ на ятровь твою, и на бояры, и на монастыри, и будеши ответъ имелъ, княже, оже ти монастыре разграбять». Се же слышавъ Володимеръ, пойде в Киевъ[91]

Как видим, город был охвачен мощными социальными волнениями, простой люд не собирался больше мириться со сложившейся ситуацией своего прогрессирующего бесправия. Разрешить накопившиеся противоречия и не допустить эскалации конфликта мог только князь, обладавший большим авторитетом, каковым и был Владимир Мономах. Вероятно, в первый раз инициировала его приглашение на киевский стол вся городская вечевая община, а во второй раз обратились к нему, с разрешения всего народа, преимущественно представители общественных верхов, напуганные размахом народных выступлений[92] и готовые пойти на уступки, чтобы не потерять всё. Это подтверждается «Сказанием о чудесах святых Романа и Давида», где сказано, что по смерти Святополка

Многоу мятежю и крамоле бывъши в людьхъ и мълве не мале, и тъгда съвъкупивъше ся вси людие, паче же большии и нарочитии моужи, шедъше причьтъм всехъ людии и моляхоу Володимира, да въшедъ оуставить крамолоу соущюю въ людьхъ. И въшъдъ оутоли мятежь и гълкоу въ людьхъ[93]

Здесь уже прямо сказано о том, что Владимира киевляне, в особенности верхушка общества, пригласили в качестве «социального посредника» – правителя, который должен был разрешить накопившиеся социальные противоречия и прекратить противостояние «низов» и «верхов» киевского общества. Очевидно, что элита согласилась на проведение реформ под нажимом простого народа и вынуждена была просить на княжение того правителя, которого любил и которому доверял весь народ. Таким образом, фактически, Мономах был приглашён на княжение всей общиной, и под давлением основной части общества, элита согласилась дать ему право на проведение реформ в общенародных интересах. Причём достался Мономаху киевский престол в обход представлений Рюриковичей о династическом старшинстве, с которым не посчиталась городская община как политический суверен.

Что же сделал Владимир Мономах для укрепления социально-политического единства киевского социума? В первую очередь он поставил жёсткие границы порабощению свободных людей своими согражданами. Были введены жёсткие ограничения процента по долговым выплатам, превышать который ростовщик не имел права[94]. Отыне выплата по кредиту стала делом вполне реальным и больше не обрекала человека на длительную унизительную зависимость. Было существенно облегчено положение сельских закупов, отрабатывавших долг работой на господском поле: они получили право уходить от своего заимодавца на более выгодный заработок, который позволял им быстрее расплатиться с долгом и жаловаться князю на произвол с его стороны. Больше это не считалось бегством. Защищены были и иные права закупов, а также их человеческое достоинство как свободных людей: «обида» нанесённая закупу, жестокое обращение с ним теперь карались штрафом. Закуп был освобождён и от ответственности за похищенное кем-то господское имущество, если только не было доказано, что именно он его украл, а также получил право свидетельствовать в суде по некоторым делам. Попытка кредитора превратить закупа в раба-холопа и продать его наказывалась большим штрафом (12 гривен). При этом если было доказано, что заимодавец нарушил какие-либо права закупа, то это автоматически означало полное списание долга. Всё это стало огромным завоеванием народа[95].

Отныне закабалению одних русских людей другими были положены некоторые пределы. Личная свобода и достоинство человека были надёжно защищены. Это привело к существенному снижению остроты социальных проблем в Киеве, к укреплению социально-политического единства общины, остановило её деструкцию. Киевская городская община укрепила свой гражданский статус: рабство одних киевлян у других хотя и не было ликвидировано полностью, но стало отныне гораздо более редким явлением[96]. Именно «равенство в свободе» – важнейшая черта, отличающая суверенную городскую гражданскую общину античного мира. И городская община Руси вплотную приблизилась к ней по этому показателю. Вообще интересно, что по таким признакам как «равенство в свободе» и участие всех свободных людей (за исключением женщин и молодёжи) в политической жизни античная полисная община приближается к гражданским политическим нациям Нового времени, представляя собой фактически «протонацию». И такие «протонации» существовали и у нас на Руси, а формирование их стало итогом деятельных усилий широких демократических масс свободного населения Киева, их борьбы за свои социальные, экономические и политические права.

Важно подчеркнуть, что принятые Владимиром Мономахом (1113-1125) законы хотя и были следствием давления со стороны, прежде всего, киевского «демоса», но распространялись на всю Русь, которую Мономах объединил под своей властью.

***

После событий 1113 г. киевская вечевая община прочно берёт в свои руки судьбы княжеского стола[97]. В 1125 г., после смерти Владимира Мономаха, киевским князем стал его сын Мстислав (1125-1132) . Каким конкретно образом произошло его вокняжение, сообщает Новгородская первая летопись, по словам которой

преставися Володимиръ великыи Кыеве, сынъ Всеволожь; а сына его Мьстислава посадиша на столе отци[98]

То есть Мстислав не просто так занял киевский стол, а его на него «посадиша» киевляне, очевидно, по решению веча. Даже такие сильные и могущественные князья-воители как Владимир Мономах и Мстислав вынуждены были считаться с волей киян, бывших не только вечниками, но и воинами, без которых невозможно было проведение никакой серьёзной военной кампании[99].

Рельефно жизнь киевской вечевой общины и её взаимоотношения с княжеской властью предстают перед нами в летописных известиях 1146-1147 гг., которые, по справедливым словам М.Н. Покровского «являются одним из самых ценных образчиков вечевой практики, какие мы только имеем»[100]. Тоже самое утверждал и М.Н. Тихомиров, подчёркивая, что «свидетельства о киевском вече 1147 г. представляют собой нечто совершенно исключительное в наших летописях»[101]. Это побуждает нас подробно рассмотреть данный сюжет.

В 1146 г., возвращаясь в Киев из военного похода, князь Всеволод Ольгович заболел и остановился под Вышгородом. Чувствуя, что умирает, князь

призва к себе кияне [очевидно посланцев киевского веча – М.Ж.] и нача молвити: «Азъ есми велми боленъ, а се вы братъ мои, Игорь, мнитесь по нь». Они же рекоша: «Княже! Ради, ся имемъ». И пояша Игоря в Киевъ: иде с ними под Угорьское и сзва кияне вси. Они же вси целоваша к нему крестъ рекуче: «Ты намъ князь» и яша ся по нь льстью. Заутрии же день еха Игорь Вышегороду, и целоваша к нему хрестъ вышегородьце. В утрии же день преставися Всеволод, месяца августа в 1 день, и спрятавше тело его, и положиша у церкви святого мученику[102]

То есть киевляне и вышгородцы признали наследником престола Игоря Ольговича, но очень скоро выяснится, что они лукавили и вели свою игру, что отметил летописец, указав на их «лесть». После смерти Всеволода состоялось окончательное утверждение Игоря на киевском столе «по всей воле» киевлян:

Игорь же еха Киеву и созва кияне вси на гору, на Ярославль дворъ, и целоваша к нему хрестъ. И пакы скопишася вси кияне у Туровы божьнице и послаша по Игоря рекуче: «Княже! поеди к намъ». Игорь же, поемъ брата своего, Святослава, и еха к ним, и ста с дружиною своею, а брата своего Святослава, посла к нимъ у вече. И почаша кияне складывати вину на тиуна на Всеволожа, на Ратьшу, и на другого тивуна на вышегородьскаго, на Тудора, рекуче: «Ратша ны пагуби Киев, а Тудор – Вышегород; а ныне, княже Святославе, целуй намъ хрестъ и с братомъ своимъ: аще кому насъ будетъ обида, то ты прави». Святослав же рече им: «Аз целую крестъ с братомъ своимъ, яко не будеть вы насилья ни котораго же, а се вамъ и тиунъ, а по вашей воли». Святославъ же, сседъ с коня, и на том целова хрестъ к нимъ у вечи. Кияне же вси, сседше с конь, начаша молвити: «Братъ твой князь и ты», и на том целоваша вси кияне хрестъ и с детьми, оже под Игорем не льстити и подъ Святославомъ. И Святославъ пойма лутшеи муже, кияне, и еха с ними къ брату своему, Игореви, и рече: «Брате! На томъ азъ целовалъ к нимъ хрестъ, оже ти я имети в правду и любити. Игорь же, сседъ с коня, и целова къ нимъ крестъ на всеи их воли и на братьни, еха на обедъ[103]

Игорь и его брат вынуждены были выполнить все условия киевлян, в первую очередь, согласиться самим лично, а не через тиунов, осуществлять суд. Крестоцелование было делом взаимным: и князь, и народ принимали на себя определённые обязательства, оно отнюдь не имело характера односторонней присяги подданных самовластному государю. Более того, летописец специально подчёркивает приоритет киян над князем, который правит не по своему разумению, а по «всей их воле», то есть не может принять никакого важного решения без санкции веча. Интересно и то, что в этих летописных известиях мы снова, как и в описаниях вечевых акций XI в.[104], не видим социального антагонизма внутри городской общины, выступающей как единое целое со своими едиными интересами. «Лучшие мужи» представляют собой лишь часть людей, собравшихся на вече, и действуют они в единстве со всей вечевой общиной, а не самостоятельно по отношению к ней и уж тем более – не против неё.

Удержаться на престоле, однако, Игорь не смог. Киевляне не любили династию черниговских Ольговичей[105], предпочитая ей Мономашичей – потомков своих любимцев Владимира Мономаха и Мстислава и воспользовались случаем, чтобы передать им власть. Недовольство киевлян правлением Всеволода ясно звучит в их требованиях к Игорю, которые созвучны требованиям 1113 г. – в первую запретить княжеским тиунам «продавать» людей. Видимо, социальный антагонизм к тому времени вновь начал набирать обороты и проблема закабаления свободных людей в разные формы зависимости за долги или какие-то провинности вновь стала актуальной. И опять киевская община выразила решительный протест против этих негативных социальных тенденций, заставив князя покончить с несправедливыми порядками. При этом сейчас община уже не нуждалась в услугах князя – «посредника», будучи способна самостоятельно осуществить мероприятия, направленные на поддержание социального мира внутри себя, что свидетельствует о её укреплении. Представители администрации Всеволода, виновные в злоупотреблениях, по решению веча были сурово наказаны – их дворы подверглись разграблению[106], бывшему в те времена традиционной формой наказания (поток и разграбление), которое вече могло определить человеку, виновному перед городской общиной. Как увидим ниже, вече могло подвергнуть такому наказанию даже князя.

Поначалу Изяслав Мстиславич, будучи союзником Всеволода Ольговича, подтвердил свой отказ от киевского стола в пользу Игоря, но затем после его смерти, Изяслав уклонился от ответа и задержал Игорева посла[107], очевидно, уже войдя в контакт с киевлянами. Вскоре обнаружилось, что «не угоденъ бысть киянамъ Игорь», после чего они

послашася к Переяславлю к Изяславу, рекуче: «Пойди, княже, къ намъ, хощемъ тебе». Изяславъ же, се слышавъ, совкупи воя своя, поиде на нь изъ Переяславля... И поиде Изяславъ к Дерновому, и ту... прислашась к нему белогородьчи и василевци такоже рекуче: «Поиди, ты нашь князь, поеди, Ольговичь не хочемъ». Томъ месте приехаша от киянъ мужи, нарекуче: «Ты нашь князь, поеди; а у Ольговичь не хочем быти акы в задничи; кде узримъ стягъ твои, ту и мы с тобою готови есмь[108]

Невозможно точно сказать, изначально ли киевляне обманывали Игоря, целуя ему крест, или потом изменили своё решение, сговорившись с Изяславом, но ясно, кто был хозяином Киева – народ. Он мог легко сместить со стола одного князя и возвести на него другого по «всей своей воле», даже без всяких видимых (для нас, во всяком случае) причин, просто захотев передать власть более симпатичному для него князю. Это ярчайшее свидетельство подчинённого положения княжеской власти по отношению к власти народной, вечевой.

Возможно, князь начал нарушать свои обязательства перед киевлянами[109], а возможно, в качестве князя, Игорь ещё и не успел их «рассердить», просто воспринимался ими как преемник ненавистного Всеволода, при котором начали вновь набирать силу негативные социальные явления, развитие которых было остановлено Мономахом. В любом случае, нет ничего удивительного, что киевляне решили передать власть внуку князя, укрепившего киевскую общину, лишив её наследника того, при ком община начала вновь терять своё социальное единство. И у летописца такая ситуация не вызывает ни малейших вопросов в плане правомочности действий киевлян, единственное, что он осуждает – это их «льстивое» крестоцелование. В остальном они были полностью в своём праве.

Дружина Игоря была разбита, сам он был пойман людьми Изяслава и заточён в тюрьму («поруб») в Переяславле[110], после чего Изяслав (1146-1154) «с великою славою и честью», при стечении ликующего народа въехал в Киев[111]. Всё «имение» Игоря и его брата Святослава, а также их приближённых, было пущено на поток и разграбление и нещадно разграблено киевлянами и людьми Изяслава[112].

Изяслав по всем важным вопросом советовался с киевлянами. Так, в 1147 г., собравшись в поход на Юрия Долгорукого, он

созва бояры своя и дружину всю и кияне, и рече им: «Се есмъ съ братиею своею сгадалъ, съ Володимеромъ и съ Изяславомъ Давидовичами и съ Всеволодичем Святославомъ, хочемъ поити на Юрия, на стрыя своего, и на Святослава к Суздалю, зане же приялъ ворога моего, Святослава Олговича. А брат Ростиславъ тамо ся с нами соиметь, ать идетъ ко мне съ смолняны и съ новгородци». Кияне же слышавше рекоша: «Княже! Не ходи с Ростиславомъ на стрыя своего, лепле ся с нимъ улади; Ольговичемъ веры не ими, ни съ ними ходи въ путь». Изяславъ же рече имъ: «Целовали ко мне хрестъ, а думу еси съ ними думалъ, а всяко сего пути нехочю отложити; а вы доспевайте». Кияне же рекоша: «Княже! Ты ся на насъ не гневаи, не можемъ на Володимире племя рукы взняти; олня же Ольгович хотя и с детми». Изяславъ же рече имъ: «А тотъ добръ, кто по мне пойдетъ». И то рекъ, свкупи множество вои и поиде[113]

Как видим, именно народное войско было основной военной силой Киевской земли, причём оно отнюдь не находилось в полном подчинении князя, а действовало в соответствии со своими общинными интересами и имело собственную военную организацию. И даже такой популярный среди киевлян князь как Изяслав не сумел убедить всех киевских вечников-воинов организованно поддержать свою военную акцию (ведь не княжеские же дружинники отказались идти с ним в поход), хотя и навербовал среди них немало добровольцев, готовых отправиться с ним в поход, но, так сказать, в индивидуальном порядке.

Кияне в своих предостережениях оказались совершенно правы: союзники предали Изяслава, и его положение стало тяжёлым. Тогда он послал гонцов в Киев, призывая киевские войска на помощь:

Изяславъ же, передъ собою посла къ брату Кыеву, къ Владимеру, и къ Лазареви тысячскому два мужа, Добрынку и Радила, рекъ: «Брате! еди къ митрополиту, и сзови кыяны вся, ать молвита си мужа лесть черниговскыхъ князии». И еха Володимеръ к митрополиту, поваоя кыяны. И придоша кыяи много множество народа, и седоша у святое Софьи. И рече Володимеръ къ митрополиту: «Се прислалъ братъ мои два мужа кыянины, ато молвятъ братье своей». И выступи Добрынка и Радила и рекоста: «Целовалъ тя братъ, а митрополиту ся поклонялъ и Лазаря целовалъ и кыяны все». Рекоша кыяне: «Молвита, с чимъ васъ князь прислалъ». Онъ же рекоста: «Тако молвитъ князь. Целовала ко мне крестъ Давыдовича и Святославъ Всеволодичь, ему же аз много добра створихъ, а ноне хотели мя убити лестью, но Богъ заступилъ меня и крестъ честныи, его же суть ко мне целовали. А ныне, братья, поидета по мне къ Чернигову, кто имеетъ конь, ли не имееть кто, ино в лодье, ти бо суть не мене единого хотели убити, но и васъ искоренити»[114]

Рассказ Ипатьевской летописи несколько отличается[115], в частности, там сказано, что кияне собрались на вече «от мало и до велика». Именно это сообщение от Изяслава побудило киевлян немедленно расправиться с Игорем, не смотря даже на то, что брат Изяслава, Владимир, пытался помешать расправе – столь велика была ненависть киевлян к этому князю и к династии черниговских Ольговичей в целом.

Данные летописные известия имеют важнейшее значение, так как, во-первых, детально описывают порядок проведения веча, который, по крайней мере, если оно собиралось не в чрезвычайных условиях, был вполне определённым. Во-вторых, они наглядно показывают, что вопреки мнению многих исследователей, вече было не собиравшимся от случая к случаю по разным поводам собранием горожан, которые только в чрезвычайной ситуации могли стать политической силой, не периодическим фактором социально-политической истории[116], а именно политическим институтом. Институтом вполне оформленным, с определённой организацией, порядком проведения и структурой, а равно и с вполне определёнными полномочиями, в которые входило фактически решение любых актуальных проблем. Институтом, имевшим своё определённое место дислокации – двор св. Софии[117], где, очевидно и проходили все обычные «не чрезвычайные» вечевые собрания («чрезвычайные» веча могли собираться в любом подходящем месте в зависимости от обстоятельств). Сравнение рассказов об этом вече в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях позволило М.Н. Тихомирову сделать заключение о «существовании протокольных записей вечевых решений»[118], имевших, вероятно, важное юридическое значение.

В летописных рассказах о киевском вече 1147 г. перед нами предстаёт отнюдь не хаотическое сборище случайных лиц, а вполне организованный народ, обладавший достаточно высокой политической культурой. Не толпа, слушающая крикунов, а организованное собрание с определённым порядком выступающих и процедурой принятия решений. Люди приходят заранее, возможно, даже рассаживаются на специальные скамьи, и ждут начала официального вечевого собрания, которым руководят князь, тысяцкий и митрополит. Послы, в соответствии с установленными правилами дипломатического этикета приветствуют сначала князя (в период отсутствия Изяслава князем в Киеве был его младший брат Владимир), потом митрополита и тысяцкого, а затем и всех киевлян. Эти обстоятельства позволяют присоединиться к мнению И.Я. Фроянова о «наличии в Киеве XII в. более или менее сложившихся приёмов ведения веча»[119], что ясно говорит о нём как о законном институте власти.

Подводя итог рассмотрению данных о вечевых собраниях в Киеве 1146-1147 гг., можно заключить, что они наглядно продемонстрировали и закрепили политическую суверенность городской вечевой общины Киева, окончательно превратившуюся в самостоятельного политического игрока, закрепившего свой приоритет над князем, правившем отныне «по всей воле» киевлян и никак иначе. Основой независимости киевской общины была её мощная военная организация, независимая по отношению к князю[120] и придававшая общине военные мускулы, гораздо более мощные в сравнении с небольшой княжеской дружиной. Стержнем её была сотенная система, охватывавшая как город, так и сельскую местность, состоявшая из военных единиц – сотен, возглавляемых сотскими, которые в совокупности составляли тысячу во главе с тысяцким[121]. Эта система позволяла в случае необходимости провести быструю организованную мобилизацию всей «силы киевской»[122]. Вооружённый народ, решающий все ключевые вопросы своей жизни на народном собрании – вот как предстают перед нами киевляне середины XII в. Учитывая то, что в результате борьбы широких демократических масс городского и сельского населения, долговое рабство было сведено к минимуму, перед нами социально-политический организм, близкий к полисным общинам античного мира. Основное различие состояло в том, что если в античности основой экономики был труд рабов-иноземцев, то на Руси основой экономики был труд свободных городских и сельских общинников.

В античном мире к консолидации полисной общины привела необходимость держать в повиновении массы иноземных рабов, с которыми крупнейшие рабовладельцы не смогли бы справиться, если бы не вооружённый народ в лице их сограждан, каждый из которых при этом тоже владел каким-то количеством рабов. На Руси этот фактор тоже имел значение, но не первостепенное, так как рабов-иноплеменников было на порядок меньше, чем в античных обществах. Что же консолидировало городские общины Руси?

Во-первых, борьба с внешними врагами, требовавшая мощных военных сил в лице народного войска. Во-вторых, постоянная борьба разных городов друг с другом: «старейшие» города боролись за сохранение власти над пригородами, а пригороды – за независимость. В-третьих, борьба городской общины с княжеской властью, в коей общине было не выстоять, не располагай она серьёзной военной силой и организационно-политическим единством. В-четвёртых, в условиях неразвитости вертикальных управленческих структур, только консолидированная община могла обеспечить реальное проведение в жизнь любых решений и просто банальный общественный порядок. Решение общины было обязательным для всех её членов и неукоснительно воплощалось в жизнь, так как, по справедливому мнению А.В. Майорова, на Руси «общегородские и общеземские интересы всегда стоят выше интересов отдельных группировок, какими бы они ни были»[123]. Это, однако, не исключает возможности расколов и столкновений между разными частями общины в зависимости от их позиции по тем или иным вопросам, но если уж некое решение было принято законным вечевым собранием, то оно исполнялось всеми вечниками. Наконец, как и в античной Греции, на Руси важнейшим фактором, не допустившим деструкции городской общины, её разделения на антагонистические социальные группы, была демократическая борьба широких слоёв народа за свои права и свободы, против эгоистических устремлений князя и социальной элиты.

В дальнейшем киевская община ещё не раз покажет свою силу и власть. В 1150 г. в ходе борьбы за Киев между Изяславом Мстиславичем, Юрием Долгоруким и Вячеславом именно позиция киевлян оказалась решающим фактором, обеспечившим победу Изяслава[124], традиционно поддерживаемого киевской общиной.

Важной демонстрацией единства князя и народа, городской вечевой общины, были устраиваемые для всего люда князем пиры, которые неоднократно упоминаются на страницах летописи[125]. Пиры эти имели важную социальную функцию, так как с одной стороны показывали щедрость князя, его любовь и уважение к народу, а с другой были важным местом прямого общения князя с людьми градскими.

После смерти Изяслава киевляне посадили на столе его брата Ростислава:

И посадиша в Киеве Ростислава кияне, рекуче ему: «яко же и братъ твои Изяславъ честил Вячеслава, такоже и ты чести. А до твоего живота Киевъ твои»[126]

Здесь киевляне открыто заявляют о своём полном праве избирать себе князей. Правящий князь самостоятельно не мог назначить себе наследника, он мог только предложить киевлянам некую кандидатуру, а соглашаться с ней или нет – это было их дело.

В 1169 г., после смерти Ростислава, киевляне призвали на княжеский стол Мстислава Изяславича, который по прибытии в Киев «възма ряд с братьею, и с дружиною, и с кияны»[127]. Вторично вокняжившись в Киеве в 1172 г., он снова заключает ряд – договор с киевской вечевой общиной[128]. Не заключить с людьми градскими договор в представлениях людей того времени для князя было совершенно немыслимо. Так, например, когда по смерти своего дяди и соправителя Вячеслава, Ростислав, не заключив ряд с киевлянами собрался в поход на Чернигов, советники сказали ему: «Богъ поялъ строя (дядю – М.Ж.) твоего Вячеслава, а ты ся еси еще с людми Киеве не утвердилъ, а поеди лепле в Киевъ, же с людми утвердися»[129]. Таким образом, постепенно княжеская власть эволюционирует отнюдь не в сторону становления монархии, а скорее в сторону превращения князя в выборного чиновника, подотчётного городской общине.

Князь проигрывает городской вечевой общине борьбу за верховную власть. Отдельные князья могли подминать общину под себя, но это только озлобляло людей градских и, в конечном счете, приводило к социальному взрыву, в результате которого княжеская власть только ещё больше ослабевала. Непростая система междукняжеских отношений осложнялась постоянным вмешательством городских общин в вопросы наследования столов, а то и просто изгонявших неугодных князей и приглашавших новых по своему усмотрению. На Руси существовала не только и даже не столько иерархия князей, сколько иерархия городских вечевых общин, городов-государств, состоявших из главного города, пригородов и сельской округи. Правда, практика вечевых изгнаний/призваний князей имела и оборотную сторону: нередко тот или иной князь утверждался в каком-либо городе насильно, опираясь или на другой город или на внешнюю силу (венгров, поляков, половцев) и насильно же удерживал власть, но, как правило, такая навязанная людям градским власть была очень непрочной.

Один из киевских князей второй половины XII в., Изяслав Давыдович, так описывал природу своей власти: «посадили мя кыяне»[130]. По договору с киевлянами занимают киевский стол князья в 1160, 1169, 1172 гг.[131], они оказывают влияние на ход междукняжеской борьбы 1208 г., впустив в Киев князя Романа с его галицко-волынским войском[132], однако в конце XII – начале XIII вв. мощь Киева стала ослабевать. Усилились его соседи (Черниговская, Галицко-Волынская, Ростово-Суздальская и т.д. земли), в соперничестве которых стала всё более определённо решаться судьба киевского стола, что просто не оставляло места для политической активности местной вечевой общины, сила которой была подорвана рядом военных неудач. Чем дальше, тем больше киевский стол превращался в разменную монету в соперничестве разных земель Руси и их князей[133]. Окончательно подорвало Киевскую землю и её политическую субъектность монгольское разорение 1240 г.

***

Одновременно с Киевом полным ходом шёл процесс становления города-государства в Новгороде. Здесь он на первом этапе был отмечен борьбой за независимость от Киева. Поскольку новгородцы вынуждены были принимать на княжение сыновей киевского князя, что лишало их систематической возможности самостоятельного выбора князей[134], они уже в конце XI в. нашли своеобразную лазейку, создав институт вечевого посадничества[135]. Посадник избирался новгородским вечем и выступал в качестве главы новгородской общины, независимого по отношению к княжеской власти[136]. Но этого новгородцам было мало и уже в начале XII в. они начинают активную борьбу за выход из-под контроля Киева и право «по всей своей воле» распоряжаться княжеским столом.

В 1102 г. новгородцы отказались принять сына Святополка Изяславича и призвали на княжение сына Владимира Мономаха Мстислава:

Прииде Мстиславъ, сынъ Володимеръ, с новгородци, бе бо Святополкъ с Володимером рядъ имеле, яко Новугороду бы ти Святополчю  и посадити сынъ свои в немь, а Володимеру посадити сынъ свои в Володимери. И приде Мстиславъ Кыеву, и седоша в-ызбе, и реша мужи Володимери: «Се прислалъ Володимеръ сына своего, да се седять новгородци, да поимше сына твоего, и идуть Новугороду, а Мьстиславъ да идеть Володимерю». И реша новгородци Святополку: «Се мы, княже, прислани к тобе, и ркли ны тако: не хочем Святополка, ни сына его. Аще ли 2 главе имееть сынъ твои, то пошли и. Сего ны далъ Всеволодъ, а въскормили есмы собе князь, а ты еси шелъ от насъ». И Святополкъ же многу прю и мевъ с ними, онем же не хотевшим, поимше Мстислава, придоша Новугороду[137]

Вопреки заключённому князьями Владимиром Мономахом и Святополком Изяславичем договору, новгородцы не пожелали быть пассивным объектом в их дипломатических играх и сказали своё веское слово, отказавшись принять сына Святополка и оставив на новгородском столе Мстислава Владимировича, «воскормленного» ими и выражавшего, соответственно, их интересы. Обращает на себя внимание то, что новгородцы действуют здесь как единое целое, видимо, желание сбросить власть Киева объединяло их, и было выше противоречий между разными частями новгородского общества. Новгородцы помянули Святополку, что некогда он, прокняжив 10 лет в Новгороде, бросил его, чтобы перебраться в Туров. Очевидно, что новгородцев не устраивало такое положение, при котором князья рассматривали их город лишь как трамплин для занятия какого-то более престижного стола и стремились заполучить себе постоянного князя, который не мечтал бы никуда перебраться и отстаивал бы интересы Новгорода, прежде всего, в деле достижения его независимости. Однако и Мстислав, прокняживший в Новгороде около 30 лет, в 1117 г. был переведён Владимиром Мономахом на юг, в Киевскую землю, получив от отца Белгород. Вероятно, это не вызвало одобрения у новгородцев. Надежды, которые они с ним связывали, не оправдались: став впоследствии киевским князем, Мстислав, как и его отец, Владимир Мономах, жёстко отстаивал единство Руси, означавшее подчинение всех её земель, в том числе и Новгородской, Киеву.

В 1125 г. умер Владимир Мономах, Мстислав стал киевским князем, а новгородцы «посадиша на столе» его сына Всеволода[138]. Учитывая то, что в 1117 г., уезжая на юг, Мстислав сам посадил в Новгороде Всеволода[139], а о лишении его между этими датами новгородского княжения ничего не известно, данное событие означало изменение правовых основ княжеской власти в Новгороде и важный шаг в деле создания в этом городе самостоятельного княжеского стола, которым распоряжалась бы местная община. Видимо, смерть Мономаха дала новгородцам удобный повод добиться повышения статуса в своих отношениях с Киевом.

Всеволод был последним князем, выполнявшим функции киевского наместника в Новгороде и последним самостоятельным по отношению к вечевой общине новгородским князем. После смерти Мстислава в 1132 г. занявший киевский стол дядя Всеволода Ярополк решил перевести племянника на юг в Переславль, где он не удержался в ходе княжеской усобицы и вынужден был вернуться в Новгород. Появление в городе князя, предавшего новгородцев, вызвало возмущение с их стороны. Новгородцы изгнали было Всеволода, но поразмыслив, всё-таки вернули его[140]. Вскоре Ярополк направил в Новгород своих эмиссаров для того, чтобы получить от новгородцев «печерскую дань», собираемую ими с финно-угорского населения северо-востока, что вызвало недовольство с их стороны и обострило неприязнь к Киеву[141]. Желая посадить в Суздале своего брата Изяслава, Всеволод организовал два похода на этот город, окончившихся неудачей, да к тому же проявил трусость в бою, что усилило недовольство новгородцев своим князем[142].

Итогом стал произведённый новгородцами политический переворот 1136 г., в ходе которого они изгнали Всеволода из города:

Новгородьци призваша пльсковиче и ладожаны, и сдумаша яко изгонити князя своего Всеволода, и въсадиша въ епископль дворъ, съ женою и съ детьми, и съ тьщею, месяца маия в 28, и стражье стрежаху день и нощь с оружием, 30 мужь на день. И седе 2 месяца, и пустиша изъ города июля в 15, а Володимира сына его пpияша, а се вины его творяху: 1. не блюдеть смердъ; 2. чему хотел еси сести Переяславли; 3. ехалъ eси с пълку переди всехъ, а на то много на початыи, велевъ ны, рече, к Всеволоду приступити, а пакы отступити велить. Не пустиша его, донеле же ин князь приде[143]

Таким образом, новгородцы были недовольны тем, что князь предал их и ушёл княжить в Переяславль, что первым бежал с поля боя, что был непоследователен в отношениях с южными князьями и что не заботился об упрочении власти Новгорода над данниками–смердами и расширении податных территорий. Отмечен в летописи широкий состав осудившего Всеволода веча: в нём принимали участие не только новгородцы без различия их социального положения, но и делегаты от Пскова и Ладоги. Приглашение делегатов из пригородов – важный атрибут вечевых собраний, принимавших решения по ключевым вопросам.

События 1136 г. стали важнейшим этапом на пути утверждения политической суверенности новгородской общины. Если до этого изгнания и приглашения новгородцами князей носили нерегулярный характер, перемежёвываясь с подчинением воле киевских князей, то теперь они становятся прочной системой. При этом, в отличие от большинства других древнерусских земель, в Новгороде не было собственной династии[144]: если в других городах обычно правили представители определённых династий, и в большинстве случаев даже изгоняя одного князя и призывая другого, горожане всё-таки делали выбор в рамках данной династии, то новгородцы могли призвать на княжение любого князя, хотя бывало и такое, что опираясь на военную мощь других городов-государств, какие-то князья подчиняли Новгород своей воле.

Не имея возможности осветить в этой статье детально бурную политическую историю Новгорода второй половины XII – первой половины XIII вв.[145], отмечу лишь, что как констатируют авторы известного учебника по истории России, «князья недолго задерживались на новгородском столе. За 200 с небольшим лет, с 1095 по 1304 г., на новгородском престоле побывало около 40 человек из трёх княжеских ветвей Рюриковичей – суздальской, смоленской и черниговской [а также волынской – М.Ж.]. Некоторые князья занимали престол не по одному разу, и всего смена княжеской власти произошла за это время 58 раз»[146]. Столь же частой нередко была и смена посадников. Падение зависимости от Киева открыло дорогу внутренней борьбе в рамках новгородской общины, бывшей сложной федерацией кончанских общин, которая стала одним из основных факторов социально-политической истории этого города[147].

***

Из повествования о Киеве уже было вполне ясно, что вопреки существующему в современной историографии и общественном сознании стереотипу, отнюдь не только в Новгороде шёл в домонгольский период процесс становления города-государства, суверенной вечевой общины. Он охватывал всю Русь, все её земли без какого-либо исключения[148], хотя, естественно, их социально-политическое развитие не было однородным, везде имелись свои более или менее выраженные особенности. Как справедливо отметил А.В. Журавель, «волостной строй древней Руси XII-XIII вв. стадиально соответствовал раннему, а не классическому античному полису. То есть, сопоставлять его надо не с афинским полисом времён Перикла, а с архаической Грецией VII-VI вв. до н.э., для которой характерно огромное разнообразие политических форм – от монархии до демократии»[149]; «в древнерусских волостях так же, как в архаической Греции, проявляли себя различные политические тенденции – монархические, олигархические и демократические»[150].

М.Н. Покровский в своё время верно констатировал, что «давно уже прошли те времена, когда вечевой строй считался специфической особенностью некоторых городских общин, которые так и были прозваны ‘’вечевыми’’ – Новгорода, Пскова и Вятки[151]. Вечевые общины стали представлять собой исключение из общего правила лишь тогда, когда само это правило уже вымирало: это были последние представительницы того уклада, который до XIII в. был общерусским»[152]. В силу ряда причин непосредственно продолжить традиции домонгольского социально-политического развития смогли лишь Новгород и Псков[153]. Северо-Восточная Русь в условиях монгольского ига пережила глубокую социально-политическую трансформацию[154], а западные и юго-западные земли Руси оказались в составе Великого Княжества Литовского, а впоследствии – Речи Посполитой. Монгольское нашествие и последовавшее за ним иго обескровили Русь[155], разорвали связи между разными её частями, нарушили ход их естественного развития и деформировали его как прямо, так и косвенно.

Не имея возможности рассмотреть здесь подробно огромный массив данных о вечевой деятельности и разнообразных коллективных социально-политических акциях древнерусских горожан предмонгольской эпохи в разных русских землях, приведём некоторые характерные примеры таких действий:

- смоленский князь Ростислав жалует учреждённой в Смоленске епископии[156] десятину, «сдумав с людьми своими»[157], то есть, решив этот вопрос на вече[158]. В 1229 г. договор между Ригой и Смоленском заключается от лица смолян[159], то есть смоленской вечевой общины[160], ведавшей не только финансово-экономическими, но и внешнеполитическими вопросами и вообще всеми важными для Смоленской земли делами[161];

- в 1159 г. полочане разбили княжескую дружину и изгнали из города князя Ростислава, призвав на стол Рогволода[162]. Как и в других городах, княжеским столом в Полоцке распоряжалось вече[163];

- в 1157 г. вопреки завещанию Юрия Долгорукого, передавшего Ростово-Суздальскую землю младшим своим сыновьям Михалке и Всеволоду, ростовцы и суздальцы посадили «на отни столе» его старшего сына Андрея, который нравился им больше[164]. После гибели Андрея Боголюбского вновь вечевая община решает, кого пригласить на княжение[165]. В 1176 г. владимирцы, не считаясь с мнением суздальцев и ростовцев пригласили в город собственного князя[166], произведя настоящий политический переворот в Северо-Восточной Руси, после которого бывший пригород стал её столицей.

В Северо-Восточной Руси в домонгольское время также были сильны вечевые порядки, княжеская власть даже в этом регионе не утвердилась ещё как монархическая, хотя в сравнении, к примеру, с Новгородом или с Киевом, здесь она обладала большей силой. По словам А.Н. Насонова, в Ростово-Суздальской земле существовали «бытовые черты старой вечевой Киевской Руси, в основе своей общие укладу жизни всех волостей того времени, получавшие в различных волостях лишь различную степень и форму выражения в зависимости от местных индивидуальных условий волостной жизни»[167].

Таким образом, мы видим, что вечевые порядки утверждаются в домонгольскую эпоху на Руси повсюду. По словам летописца «новгородци бо изначала, и смолняне, и кыяне, и полочане, и вся власти, якож на думу, на вече сходятся»[168]. Это была эпоха бурной социально-политической жизни, в ходе которой народ был отнюдь не «калужским тестом» из которого социальные верхи крутили любые крендели, а деятельным субъектом истории, её творцом[169]. Именно борьба широких демократических слоёв населения русского города и деревни домонгольской эпохи за свои права и свободы привела к утверждению на Руси основных принципов гражданской городской общины и формированию того социального организма, который несколько условно можно назвать гражданской «протонацией».

Максим Иванович Жих
Заместитель главного редактора журнала "Исторический формат"

Опубликовано: Вопросы национализма. 2012. № 10. С. 151-169; 2012. № 12. С. 160-175.

 

 

 --------------------

[1] Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. I. М., 1995. С. 183.

[2] Там же. С. 183-184.

[3] Такие устойчивые этнополитические объединения славян византийские источники именую «славиниями» (Литаврин Г.Г. Славинии VII-IX вв. – социально-политические организации славян // Этногенез народов Балкан и Северного Причерноморья. М., 1984).

[4] Фроянов И.Я. Киевская Русь: Главные черты социально-экономического строя. СПб., 1999. С. 227-229 и сл.

[5] Новосельцев А.П. Восточные славяне и образование древнерусского государства // История России с древнейших времён до конца XVII в. / Отв. ред. А.Н. Сахаров, А.П. Новосельцев. М., 2000. С. 49.

[6] Седов В.В. 1) Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982; 2) Древнерусская народность. Историко-археологическое исследование. М., 1999.

[7] Мы считаем убедительно доказанной датировку начала древнерусского летописания как постоянного явления концом Х века (Л.В. Черепнин, Б.А. Рыбаков, М.Н. Тихомиров, А.Г. Кузьмин). При этом отдельные славянские этнополитические союзы как реальность существовали и позднее – вплоть до XI, а то и до XII вв. (вятичи).

[8] ПСРЛ. Т. I. Стб. 17.

[9] Там же. Стб. 19.

[10] Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. М., 1983. С. 51.

[11] Андреев Ю.В. Раннегреческий полис (гомеровский период). СПб., 2003. С. 69-70 и сл.

[12] ПСРЛ. Т. I. Стб. 10.

[13] Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории // Фроянов И.Я. Начала русской истории. Избранное. СПб., 2001. С. 501-502.

[14] Ср. слова Константина Багрянородного о том, что в полюдье «архонты выходят со всеми росами из Киава (Киева – М.Ж.) (курсив мой. – М.Ж.)» (Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989. С. 51).

[15] ПСРЛ. Т. I. Стб. 31. Упоминание в этом месте других городов является позднейшей вставкой.

[16] ПСРЛ. Т. I. Стб. 54-55.

[17] Там же. Стб. 55.

[18] Там же. Стб. 56.

[19] Там же. Стб. 56-57.

[20] Жих М.И. «Реформа Ольги» и создание сети киевских опорных пунктов – «погостов» на Руси: http://www.ruspole.info/node/2353

[21] Жих М.И. Об археологических следах «реформы Ольги»: к вопросу о «переносе» древнерусских городов: http://www.ruspole.info/node/2354

[22] Жих М.И. О понятиях волость и земля в Древней Руси (предварительные замечания) // Время, событие, исторический опыт в дискурсе современного историка: XVI чтения памяти члена-корреспондента АН СССР С.И. Архангельского, 15-17 апреля 2009 г. Часть 2. Нижний Новгород, 2009. С. 9-14. В интернете: http://hrono.ru/statii/2010/zhih07.php

[23] ПСРЛ. Т. I. Стб. 248.

[24] ПСРЛ. Т. II. Стб. 338.

[25] Зайцев А.К. Черниговское княжество X-XIII вв.: избранные труды. М., 2009. С. 93.

[26] Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 633-634.

[27] Лукин П.В. Вече, «племенные» собрания и «люди градские» в начальном русском летописании // Средневековая Русь. Вып. 4. М., 2004. С. 85-86.

[28] Подборку соответствующих примеров и их анализ см. в работе Т.Л. Вилкул: Люди и князь в древнерусских летописях середины XI-XIII вв. М., 2009. С. 26-31.

[29] Лукин П.В. Вече, «племенные» собрания и «люди градские»… С. 86.

[30] ПСРЛ. Т. I. Стб. 6, 9, 10, 55, 58.

[31] ПСРЛ. Т. III. С. 106.

[32] ПСРЛ. Т. I. Стб. 65-66.

[33] Там же. Стб. 67.

^[34] Там же. Стб. 69.

^[35] Пархоменко В.А. Характер и значение эпохи Владимира, принявшего христианство // Ученые записки Ленинградского университета. Серия исторических наук. 1941. Вып. 8. С. 206.

^[36] Ср.: Фроянов И.Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб., 1992. С. 131.

[37] Жих М.И. О происхождении Новгорода и начале новгородской государственности: http://suzhdenia.ruspole.info/node/2351

[38] ПСРЛ. Т. I. Стб. 77.

[39] Там же. Стб. 106-107.

[40] Там же. Стб. 107.

[41] Фроянов И.Я. Начало Христианства на Руси. Ижевск, 2003.

[42] Мавродин В.В., Фроянов И.Я. «Старцы градские» на Руси X в. // Культура средневековой Руси. Посвящается 70-летию М.К. Каргера. Л., 1974.

[43] ПСРЛ. Т. I. Стб. 108.

[44] Там же. Стб. 127.

[45] Там же. Стб. 128.

[46] Там же. Стб. 127.

[47] Там же. Стб. 128.

_^[48] А точнее – посадником – наместником Киева и его князя. Для этого времени князья, сажаемые в Новгород из Киева фактически и были его посадниками. Нам неизвестно для времени до 80-х гг. XI в. того, чтобы князь управлял Новгородом одновременно с посадником (Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 2003. С. 64-78).

^[49] ПСРЛ. Т. I. Стб. 121.

[50] Там же. Стб. 130.

[51] Там же.

[52] Вопрос о соотношении этого рассказа в ПВЛ и НПЛ сложен. По ряду признаков (например, в ПВЛ указана явно фантастическая численность новгородского войска) версия НПЛ является первичной, однако в то же время в версии ПВЛ есть ряд любопытных моментов, которые могут отражать какие-то иные древние источники.

[53] В ПВЛ они названы иначе – нарочитыми мужами: ПСРЛ. Т. I. Стб. 140.

[54] ПСРЛ. Т. III. С. 174.

[55] В ПВЛ о том, что вече было собрано именно «на поле» не сказано: ПСРЛ. Т. I. Стб. 141.

[56] ПСРЛ. Т. III. С. 175.

[57] См. его наиболее убедительную интерпретацию: Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). СПб., 2003. С. 93-101.

[58] Как мы знаем по ряду последующих случаев, расправа с кем-либо по решению веча считалась абсолютно правомерной и «законной».

[59] Петров А.В. От язычества… С. 97-99.

[60] Вспомним и насмешки киевлян над новгородскими воинами Ярослава («а вы плотници сущее; а мы приставимъ вы хоромовъ рубить»: ПСРЛ. Т. III. С. 175), которые по справедливому замечанию П.В. Лукина «вряд ли могут относиться к дружинникам» (Лукин П.В. Вече, «племенные» собрания и «люди градские»… С. 97).

[61] ПСРЛ. Т. I. Стб. 143.

[62] Там же. Стб. 147, 148, 150.

[63] Подробнее смотри: Жих М.И. К вопросу о «законных» и «незаконных» вечевых собраниях в средневековом Новгороде. Первый этап (от начала политической истории Новгорода до конца XI века) // Новгородика – 2010. Вечевой Новгород: материалы Международной научно-практической конференции 20-22 сентября 2010 г. Ч. 1 / Сост. Д.Б. Терешкина. Великий Новгород, 2011. В интернете: http://www.rummuseum.ru/portal/node/2366

[64] ПСРЛ. Т. III. С. 470. Совершенно непонятно, почему В.Л. Яини рассматривает произошедшее позже (в 1095-м году) изгнание из города князя Давыда Игоревича в качестве «беспрецедентного случая» и «первых политических успехов борьбы новгородцев за городские вольности» (Янин В.Л. Новгородские посадники. С. 82).

[65] Только этим можно объяснить бегство князя в столь «дремучий» край с его последующим там убийством. Ясно, что бежать туда он мог только в условиях серьезной для него опасности со стороны новгородцев, что справедливо отмечал И.Я. Фроянов (Фроянов И.Я. Мятежный Новгород… С. 179-180).

[66] ПСРЛ. Т. I. Стб. 229. В НПЛ это известие читается довольно кратко: «Давыдъ прииде к Новугороду княжить; и по двою лету выгнаша и» (ПСРЛ. Т. III. С. 161, 470).

[67] ПСРЛ. Т. I. Стб. 147.

[68] ПСРЛ. Т. I. Стб. 170-171.

[69] Там же. Стб. 173.

[70] Там же.

[71] Чебаненко С.Б. 1) О связи остракизма и кровной мести в Древней Руси: «поток и разграбление» и «убиение за голову» // Университетский историк. Альманах. СПб., 2005. Вып. 3; 2) «Поток и разграбление» у восточных славян в IX веке // Вестник СПбГУ. Серия 2. История. 2006. Вып. 4.

[72] ПСРЛ. Т. I. Стб. 174.

[73] Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI-XIII вв. // Тихомиров М.Н. Древняя Русь. М., 1975. С. 104.

[74] ПСРЛ. Т. I. Стб. 174.

[75] Там же. Стб. 259-260.

[76] Там же. Стб. 263-264.

[77] Там же. Стб. 166.

[78] Там же. Стб. 267-268.

[79] Там же. Стб. 271-272.

[80] Там же. Стб. 201.

[81] Там же. Стб. 231.

[82] Там же. Стб. 240.

[83] См. например: Толочко П.П. Вече и народные движения в Киеве // Исследования по истории славянских и балканских народов. М., 1972. С. 142; Свердлов М.Б. 1) Генезис и структура… С. 48-56; Янин В.Л. Новгород как социальная структура // Феодалы в городе: Запад и Русь. М., 1996; Вилкул Т.Л. Люди и князь… С. 226-282.

[84] Свердлов М.Б. Генезис и структура… С. 52-53; Лукин П.В. Вече, «племенные» собрания и «люди градские»… С. 105-106.

[85] Древнерусские княжеские уставы. М., 1976. С. 158.

[86] ПСРЛ. Т. I. Стб. 316.

[87] См. например: ПСРЛ. Т. I. Стб. 320, 341, 389, 394-395, 397, 400, 444, 497, 506; Т. II. Стб. 294, 427, 434, 540, 557-558, 608, 625, 641-642, 645, 741-742, 767-768 и т.д.

[88] ПСРЛ. Т. I. Стб. 229-230.

[89] Б.А. Рыбаков поясняет, как работала тогда на Руси выплата долгов: «Предположим, что какой-то крестьянин занял у боярина в тяжёлую годину 6 гривен серебра. По существовавшим тогда высоким нормам годового процента (50%) он ежегодно должен был вносить боярину 3 гривны процентов (а это равнялось стоимости трёх волов). И если должник не в силах был, кроме процентов, выплатить и самый долг, то он должен был нескончаемое количество лет выплачивать эти ростовщические проценты, попадая в кабалу к своему заимодавцу» (Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982. С. 450-451).

[90] Курбатов Г.Л., Фролов Э.Д., Фроянов И.Я. Заключение // Становление и развитие раннеклассовых обществ: Город и государство. Л., 1986. С. 334; Жих М.И. К вопросу о месте городов-государств Древней Руси в типологическом ряду первичных политий. Города-государства Шумера, античного мира и Древней Руси: опыт типологического сопоставления: http://www.rummuseum.ru/portal/node/1612

[91] ПСРЛ. Т. II. Стб. 275-276.

[92] Очевидно, что охватывали они и сам Киев и прилегающую к нему сельскую местность: Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси XI-XIII вв. // Тихомиров М.Н. Древняя Русь. М., 1975. С. 138.

[93] Успенский сборник XII-XIII вв. М., 1971. С. 69.

[94] «По новому уставу срок взимания процентов ограничивался тремя годами – за три года должник выплачивал 9 гривен процентов, что в полтора раза превышало сумму первоначального долга. Мономах разрешил на этом и прекращать выплаты, так как в эти 9 гривен входил и долг («исто») – 6 гривен – и 3 гривны «роста». Долг погашался» (Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества. С. 451).

[95] Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества. С. 451.

[96] Владимир Мономах чётко прописал источники «внутреннего» рабства: самопродажа в холопство, женитьба на холопке без заключения специального договора (ряда), оговаривавшего свободу жениха, поступление на службу в тиуны без заключения ряда. Все иные возможности похолопления свободных людей были пресечены.

[97] Первую такую попытку, окончившуюся из-за польской интервенции неудачей, она предприняла ещё в 1068 г.: Фроянов И.Я. Политический переворот 1068 г. в Киеве // Фроянов И.Я. Начала русской истории. Избранное. М., 2001; Жих М.И. Народ и власть в Киевской Руси (до конца XI века). С. 164-166.

[98] ПСРЛ. Т. III (репринт издания НПЛ, подготовленного в 1950 г. А.Н. Насоновым). С. 21, 205.

[99] Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории // Фроянов И.Я. Начала русской истории. С. 658-686; Жих М.И. Народ и власть в Киевской Руси (до конца XI века). С. 168.

[100] Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. I. М., 1966. С. 147.

[101] Тихомиров М.Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 224.

[102] ПСРЛ. Т. II. Стб. 320-321.

[103] Там же. Стб. 321-322.

[104] Жих М.И. Народ и власть в Киевской Руси (до конца XI века). С. 158-167.

[105] Не случайны их весьма жёсткие условия, выставленные Игорю.

[106] ПСРЛ. Т. II. Стб. 322.

[107] Там же.

[108] Там же. Стб. 322-323.

[109] Об этом прямо говорит Московский свод 1479 г.: ПСРЛ. Т. XXV. С. 37.

[110] Затем его постригли в монахи в монастыре св. Федора, а в 1147 г. он, по решению веча, был убит киевлянами, опасавшимися интриг с его стороны с целью возвращения стола (ПСРЛ. Т. I . Стб. 316-317; Т. II. Стб. 349).

[111] ПСРЛ. Т. II. Стб. 327.

[112] Там же. Стб. 328.

[113] Там же. Стб. 344.

[114] ПСРЛ. Т. I. Стб. 316.

[115] ПСРЛ. Т. II. Стб. 347-349.

[116] В новейшей историографии мнение о том, что вече постоянно действующим политическим институтом не было, последовательно отстаивают с разных позиций Ю. Гранберг, П.В. Лукин и Т.Л. Вилкул: Гранберг Ю. Вече в древнерусских письменных источниках: Функции и терминология // Древнейшие государства Восточной Европы. 2004 г. Политические институты Древней Руси. М., 2006; Лукин П.В. 1) Вече, «племенные» собрания и «люди градские» в начальном русском летописании // Средневековая. Русь. Вып. 4. М., 2004; 2) Вече: социальный состав // Горский А.А., Кучкин В.А., Лукин П.В., Стефанович П.С. Древняя Русь: очерки политического и социального строя. М., 2008; Вилкул Т.Л. Люди и князь в древнерусских летописях середины XI–XIII вв. М., 2009.

[117] Тихомиров М.Н. Древнерусские города. С. 224.

[118] Там же.

[119] Фроянов И.Я. Вечевые собрания 1146-1147 гг. в Киеве // Фроянов И.Я. Начала русской истории. С. 880.

[120] В летописях имеются примеры независимых по отношению к князю действий войск той или иной земли: ПСРЛ. Т. III. С. 23, 24, 25, 27.

[121] Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 678-683.

[122] ПСРЛ. Т. II. Стб. 162.

[123] Майоров А.В. Галицко-Волынская Русь: Очерки социально-политических отношений в домонгольский период. Князь, бояре и городская община. СПб., 2001. С. 263.

[124] ПСРЛ. Т. II. Стб. 396-398.

[125] См. например: ПСРЛ. Т. II. Стб. 416, 418-419, 634, 682.

[126] Там же. Стб. 471.

[127] Там же. Стб. 534.

[128] Там же. Стб. 548.

[129] Там же. Стб. 474.

[130] Там же. Стб. 478.

[131] Там же. Стб. 504, 532, 548.

[132] Там же. Стб. 417.

[133] Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 77-83.

[134] Тем не менее, уже во второй половине XI в. они при каждом удобном случае изгоняли неугодных князей и призывали угодных: Жих М.И. Народ и власть в Киевской Руси (до конца XI века). С. 163-164.

[135] Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 2003. С. 78-88; Журавель А.В. О возникновении новгородского посадничества // Сборник Русского исторического общества. Т. 8 (156). М., 2003.

[136] Киев почувствовал опасность независимого новгородского посадничества и впоследствии периодически пытался навязать новгородцам своих посадников: ПСРЛ. Т. III. С. 21, 205, 22, 206. Эти попытки не имели успеха, общим правилом стало вечевое избрание посадника.

[137] ПСРЛ. Т. I. Стб. 275-276.

[138] ПСРЛ. Т. III. С. 21, 205.

[139] Там же. С. 20, 204.

[140] Там же. С. 22-23, 207.

[141] Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX – начала XIII столетия. СПб., 1992. С. 192.

[142] Там же. С. 192-193.

[143] ПСРЛ. Т. III. С. 24, 209. Никоновская летопись указывает и другие провинности князя, в частности то, что он вместо того, чтобы заниматься делами управления, проводил время на охоте и в забавах (ПСРЛ. Т. IX. С. 159).

[144] В ходе бурных усобиц второй половины XII – начала XIII вв. её не стало также и в Киеве.

[145] О ней см.: Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. С. 208-280; Янин В.Л. 1) Новгородские посадники. С. 136-212; 2) Очерки истории средневекового Новгорода. М., 2008. С. 57-144; Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). СПб., 2003. С. 129-209.

[146] Павленко Н.И., Андреев И.Л., Кобрин В.Б., Федоров В.А. История России с древнейших времён до 1861 г. М., 2000. С. 75.

[147] Янин В.Л. Новгородские посадники; Петров А.В. От язычества к Святой Руси.

[148] Фроянов И.Я. 1) Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 624-657, 687-712; 2) Мятежный Новгород; 3) Древняя Русь. Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси; Дворниченко А.Ю. Русские земли Великого княжества Литовского: Очерки истории общины, сословий, государственности (до начала XVI в.). СПб., 1993; Майоров А.В. Галицко-Волынская Русь; Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. Исследование по истории Северо-Восточной Руси XII-XIV вв. СПб., 2003; Петров А.В. От язычества к Святой Руси; Кривошеев М.В. Муромо-Рязанская земля: Очерки социально-политической истории XI – начала XIII вв. по материалам повестей. Гатчина, 2003; Пузанов В.В. Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты. Ижевск, 2007; Долгов В.В. Быт и нравы Древней Руси. Миры повседневности XI-XIII вв. М., 2007. С. 143-265.

[149] Журавель А.В. «Аки молниа в день дождя». Кн. 1: Куликовская битва и её след в истории. М., 2010. С. 181-182.

[150] Там же. С. 183.

[151] То, что было общим местом в русской исторической науке второй половины XIX – начала XX вв. (см., например, работы И.Д. Беляева, В.И. Сергеевича, М.А. Дьяконова, М.Ф. Владимирского-Буданова, В.О. Ключевского, А.Е. Преснякова, Г.В. Вернадского и многих других учёных) ныне очень медленно и с большим сопротивлением, преодолевая сложившиеся в советское время стереотипы, которых и ныне придерживаются многие историки, возвращается в научный дискурс.

[152] Покровский М.Н. Избранные произведения. Кн. I. С. 146-147. Ср. слова современного историка А.В. Петрова: «на примере Новгородской республики можно до конца XV в. следить за той исконной русской исторической судьбой, которая явилась бы судьбой всей страны, не будь исторического ‘’вызова’’, брошенного Руси нашествием монголов, и русского ‘’ответа’’ на него, выраженного в московской централизации (курсив А.В. Петрова – М.Ж.)» (От язычества к Святой Руси. С. 14).

[153] Петров А.В. От язычества к Святой Руси. С. 210-294.

[154] Журавель А.В. «Аки молниа в день дождя». С. 194-276.

[155] Жих М.И. Древняя Русь и Великая Степь: симбиоз или противостояние? Размышления о концепциях Л.Н. Гумилёва и В.В. Кожинова // Вопросы национализма. 2012. № 11. С. 58-65.

[156] Создание в городе епископии было важным знаком усиления суверенности и могущества города-государства.

[157] Памятники русского права. Вып. II. С. 46.

[158] Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси. С. 193; Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 639.

[159] Памятники русского права. Вып. II. С. 57.

[160] По верному замечанию М.Н. Тихомирова «договор был составлен по соглашению князя с вечем» (Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси. С. 193-194).

[161] Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси. С. 192-197; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 207-222.

[162] ПСРЛ. Т. II. Стб. 495-496.

[163] Тихомиров М.Н. Крестьянские и городские восстания на Руси. С. 184-192; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 196-207.

[164] ПСРЛ. Т. I. Стб. 348.

[165] Там же. Стб. 371-372.

[166] Там же. Стб. 377-378.

[167] Насонов А.Н. Князь и город в Ростово-Суздальской земле // Века. 1924. Вып. 1. С. 27. О вечевых порядках в домонгольской Северо-Восточной Руси см.: Насонов А.Н. Князь и город в Ростово-Суздальской земле; Лимонов Ю.А. Владимиро-Суздальская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1987. С. 117-149; Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. С. 223-252; Кривошеев Ю.В. Русь и монголы. С. 4-83.

[168] ПСРЛ. Т. I. Стб. 377.

[169] Ср.: Фроянов И.Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. С. 487-488.