Танкетки венгерских оккупационных войск в Закарпатье

Официальный курс правительства Венгрии в национальной сфере после 1938 г. получил название „святостефанизм“. Идеологи позиционировали Венгрию, вставшую на путь ревизии трианонских границ, в качестве продолжателя традиций государственного строительства короля Стефана (Иштвана), правившего в 1001-1038 гг. Основные принципы „святостефанизма“ были сформулированы премьер-министром П. Телеки (занимал данный пост с 16 февраля 1939 г. по 3 апреля 1941 г.) в книге „Венгерская национальная политика" („Magyarnemzetiségipoli-tika"), которая вышла в 1940 г. и была переведена на языки всех национальностей, проживавших в стране¹. По мнению премьер-министра, национальности имели „неоспоримое право использовать свой родной язык, культивировать древние обычаи и традиции", а венгерское государство должно было „обеспечить национальным меньшинствам культурное равенство в традициях Святого Стефана"². П. Телеки указывал на необходимость знания языка национальных меньшинств венгерскими чиновниками, офицерами, судьями, жандармами, учителями, священниками. Глава правительства заявил, что „решительно выступает против насильственной этнической мадьяризации, против ассимиляции"³. Толерантное отношение к национальным правам невенгерского населения, по мнению П. Телеки, должно было иметь свои разумные пределы: „Если под предлогом защиты прав национальных меньшинств кто-либо будет организовывать антинациональные и антигосударственные выступления, мы будем действовать жестко"⁴. В Подкарпатской Руси в это же время разрабатывается концепция „угро-русинизма" - по сути, региональный вариант „святостефанизма". Идеологи „угро-русинизма" утверждали, что восточнославянское населения Подкарпатской Руси -русины - являлось отдельным народом, а не частью русских или украинцев. Существование данного народа, по мнению авторов концепции, могло быть обеспечено исключительно в рамках венгерского государства.

В годы нахождения на посту премьер-министра преемника П. Телеки - Л. Бардоши (3 апреля 1941 г. - 7 марта 1942 г.) - к Венгрии были присоединены северная Трансильвания и часть Воеводины, кроме того, страна вступила в войну с СССР. Правительство продолжало позиционировать себя в качестве поборника идеи „святостефанизма", однако все больший вес в различных эшелонах власти приобретали лица, выступавшие с мадьяризаторскими лозунгами. На венгерскую национальную политику существенно повлиял тот факт, что значительное число венгров проживало на территории Словакии и Румынии. Реальные или мнимые антивенгерские шаги в соседних странах становились катализатором роста популярности шовинистических настроений в самой Венгрии⁵. Следующий премьер-министр - М. Каллаи (9 марта 1942 г. - 22 марта 1944 г.) - в разговоре с государственным секретарем по делам национальных меньшинств Т. Патаки заявил, что власти следовало вести „национальную политику в позитивном направлении^" и „удовлетворять законные пожелания этнических меньшинств⁴⁴. Это, по мнению премьер-министра, могло способствовать формированию положительного имиджа Венгрии во время будущих мирных переговоров. Правительство инициировало обсуждение некоторых прогрессивных реформ в области образования и прессы, большинство из которых, однако, так и не было реализовано⁶. После оккупации Венгрии Германией в марте 1944 г. кабинеты министров, имевшие весьма ограниченные полномочия, возглавляли Д. Стоян (22 марта 1944 г. - 29 августа 1944 г.) и Г. Лакатош (29 августа 1944 г. - 16 октября 1944 г.). Принимая во внимание неизбежность военного поражения Венгрии, премьер-министры продолжали риторику М. Каллаи о необходимости толерантного отношения к этническим меньшинствам для обеспечения наиболее приемлемого решения в будущем территориальных вопросов государства. В условиях фактического замораживания национально-культурной жизни в Венгрии после марта 1944 г. возможность реализации данных идей на практике даже не обсуждалась⁷.

Идеологи политики „угро-русинизма^" большое внимание уделяли грамотному решению языкового вопроса. Согласно постановлению правительства № 6200/1939, „на Подкарпатской территории государственными официальными языками являлись венгерский и угро-русский языки ⁸. В новых государственных реалиях, естественно, венгерский язык использовался практически во всех сферах жизни, новое дыхание получила местная венгерская пресса. Особенности языковой политики в Подкарпатской Руси четко прослеживаются в характере издания газеты „Карпатская неделя" („Kárpátivasárnap"): по инициативе редактора А. Ильницкого она выходила на русинском и на венгерском языках, а населению рекомендовалось меняться прочитанными экземплярами для лучшего понимания обоих государственных языков⁹.

Согласно мнению известного исследователя проблем национализма Э. Хобсбаума, по мере того как „символический" смысл языков выходит на первый план по сравнению с их прямыми функциями, языки превращаются в сферу целенаправленных опытов социальной инженерии. При этом в основе „создания" нового языка лежат отнюдь не проблемы культуры или средств общения, но вопросы политики и идеологии¹⁰. Этот тезис как нельзя лучше иллюстрирует ситуацию в Подкарпатской Руси: в межвоенный период именно языковой вопрос был основным камнем преткновения в спорах представителей русофильской и украинофильской интеллигенции, влияние которых было в одинаковой мере нежелательно венгерским властям. Поэтому приоритет был отдан приближенному к устной речи русинскому языку, который, по мнению разработчиков данного языкового проекта, должен был ориентировать местную интеллигенцию на локальные ценности. Сложность процесса кодификации русинского языка во многом заключалась в убеждении местной элиты в том, что литературный язык не мог быть приближен к живому языку окрестных сел. Подобное отношение к разговорной речи одного из законодателей местных языковых предпочтений М. Лучкая, который в своей грамматике 1830 г. прямо об этом заявлял, во многом оставалось актуальным до середины XX в. По мнению М. Лучкая, „совсем простой" язык был непригоден для изучения философских и религиозных текстов, а церковнославянский язык в Подкарпатской Руси был понятен не всем. В результате М. Лучкая предлагал пользоваться „языком средним"¹¹, который совмещал в себе элементы русского литературного и церковнославянского языков с широким использованием местных диалектов. В фарватере данной традиции проходила публицистическая деятельность большинства подкарпатских интеллигентов XIX в. Некоторые постепенно все более приближали язык своих произведений к нормам русского литературного языка, другие же настаивали на более широком применении местной лексики. Однако в целом русофильские литературные традиции в регионе занимали главенствующее положение. Так, например, автор программной статьи редакции газеты „Новый свет" допускал использование местных диалектов для пояснения непонятных слов русского литературного языка, однако делал немаловажную оговорку: „Слабым детям необходимо молоко, а не грубый, черствый хлеб; - а наш народ в деле грамоты, в большинстве своем, действительно, находится еще в детстве. Но из этого не следует, что его нужно навсегда оставить на этом месте"¹². Как отмечает современный исследователь языковой ситуации в Подкарпатской Руси М. Капраль, местные авторы, которые писали для местного восточнославянского населения, пытались приспособить для этих целей один из „развитых" родственных языков (в разное время это были: церковнославянский, русский и, начиная с 1920-х гг., украинский языки). Вследствие слабой социальной мобильности и немногочисленности городского русинского населения региона здесь не был выработан койне, то есть некий единый субстрат из нескольких диалектов, на базе которого можно было бы развить литературный язык. В результате каждый автор, желавший приблизить язык своих текстов к народному, писал на своем диалекте¹³. Об этом говорил, в частности, корреспондент русофильской газеты „Свет", отвечая на вопрос, можно ли писать „простонародным языком": „Нет, всегда нет, ни под каким видом нет: ибо у которого языка более диалектов (говоров), как у русского в Венгрии? Только в одном комитате не редко 3-4 и более местных диалектов. Если бы было позволено на простонародном языке писать, могли бы существовать в языке согласие и непременно нужное для усовершенствования народного просвещения соединение? - Каждый писатель употреблял бы диалект той околицы, которой он сын или который диалект ему более знаком и по той причине любим“¹⁴. Русофильски настроенные публицисты Подкарпатской Руси, тем не менее, не относились пренебрежительно к местным языковым традициям. Так, например, газета „Листок“ в 1892 г. объявила конкурс по сбору русинских сказок на народном языке, которые позже были опубликованы¹⁵. Локальный русинский и общерусский уровни идентичности, таким образом, чаще всего не исключали один одного.

Часть интеллигенции региона, по тем или иным причинам воспринявшая идеологию „угро-русинизма", начала разработку русинского литературного языка на основе народных говоров. Летом 1940 г. в Ужгороде была издана „Грамматика угрорусского языка для средних учебных заведений". Редколлегию возглавлял А. Ильницкий, а предисловие к изданию написал Ю. Марина (поэтому в литературе часто встречается формулировка „грамматика Марины")¹⁶. В письме к премьер-министру П. Телеки регентский комиссар Ж. Перени так охарактеризовал основную задачу данного издания: „Грамматика, с одной стороны, остановит языковую борьбу в Подкарпатье, которая длится уже более двух десятилетий (и которую часто искусственно подогревали чешские власти), и таким образом даст русинам возможность дальше совместно развивать родной язык, с другой - поставит барьер перед отчуждающим влиянием, которое ощущалось в результате использования иностранных языков (украинского, великорусского)"¹⁷. Разработчики грамматики не скрывали, что основная их цель состояла в возвращении к более ранним литературным нормам с одновременным максимальным использованием локальной лексики. На деле же слабая ориентация авторов грамматики в языковой специфике Подкарпатской Руси повлекла за собой создание продукта, не удовлетворявшего ни одну из заинтересованных сторон¹⁸. Несмотря на попытки внедрения в грамматику элементов народных диалектов Подкарпатской Руси, она не сильно отличалась от грамматики русского литературного языка¹⁹.

После назначения на должность регентского комиссара Подкарпатской территории М. Козмы работа по кодификации русинского языка активизировалась. Информационную поддержку данного мероприятия обеспечивали издания Подкарпатского общества наук - организации, которую курировал лично М. Козма. Так, в первом издании периодического издания общества „Литературная неделя" отмечалась „необходимость развития народного материнского языка до степени литературного"²⁰". Аналогичный материал содержал и первый номер журнала „Руська молодежь". Со страниц издания звучал призыв всем школьникам и молодым учителям края присылать в редакцию народные песни, пословицы, поговорки. Эти материалы планировалось использовать для дальнейшей выработки литературного русинского языка²¹. Самым ревностным приверженцем трансформации народного языка в литературный был Г. Стрипский. Он просил помощи в составлении словаря народных говоров, обещая денежное вознаграждение жителям региона, если те пришлют в редакцию ранее неизвестные слова и выражения. Местную лексику Г. Стрипский считал основой литературного языка²². Следует отметить, что путем приближения русинского языка к народным говорам разработчики данной политики пытались прежде всего избавиться от влияния русского языка на население края. Министр по делам религии и образования Б. Гоман в письме премьер-министру Венгрии М. Каллаи (27 июня 1942 г.) приводил слова государственного секретаря по делам национальных меньшинств Т. Патаки, которые подтверждали данный тезис. По мнению Т. Патаки, в идеале грамматика должна была быть похожа на грамматику А. Волошина (многолетний лидер украинфильского крыла Подкарпатской Руси), „конечно, без указания на то, что грамматика А. Волошина использовалась в качестве источника"²³.

Результатом работы Подкарпатского общества наук стал выход в 1941 г. „Грамматики руського языка" под редакцией И. Гарайды. М. Козма принимал самое непосредственное участие в подготовке данной работы: им была предложена буква, которой не было ни в русском, ни в украинском алфавитах (буква „Г")²⁴. Предисловие к грамматике И. Гарайды было полностью выдержано в духе „угро-русинизма": „Русинский народ теперь присоединится к своему родному милому языку и к своим преданиям и теперь, как столько раз в прошлом, душевно сольется с венгерским братским народом, который представляет западную цивилизацию, но одновременно и языки своих славянских братьев будет ценить и почитать"²⁵. И. Гарайда подчеркивал сложность создания грамматики в регионе, где население еще не выработало четкого представления о своей национальной принадлежности. Цель своей работы ученый видел в создании понятного для простого народа литературного языка. Особо подчеркивалось, что данный труд являлся компромиссом между многими противоречащими друг другу представлениями о народном языке, который требует развития и усовершенствования в дальнейшем²⁶. Несмотря на некоторое приближение лексических компонентов грамматики к народным говорам, И. Гарайде и его последователям так и не удалось избавиться от влияния русского литературного языка. Об этом свидетельствует анализ произведений 1941-1944 гг., написанных в соответствии с кодифицированной нормой данной грамматики. Язык многих текстов журнала „Подкарпатсий вестник" („Kárpátalj aiKözlöny"), в котором публиковались законодательные акты высших органов власти Венгрии, практически не отличался от русского языка²⁷. Ситуация осложнялась нехваткой редакторских кадров, смутным представлением многих публицистов об особенностях подкарпатских диалектов, сложной языковой ситуацией в регионе на протяжении нескольких столетий. За пять лет венгерского господства в Подкарпатской Руси не было выработано единого подхода к наименованию восточнославянского населения края и корректного перевода соответствующего этнонима на венгерский язык, хотя дискуссия по данному вопросу являлась важной составляющей национально-культурной жизни региона. В „Подкарпатском вестнике" („KárpátaljaiKözlöny") наименования населения Подкарпатской Руси и слова, производные от них, встречались в следующих формах (на русинском и венгерском языках): „русин“ - „magyar-orosz“²⁸, „русский (угрорусский) язык“ -„rutén (magyarorosz) nyelv²⁹, „рутенский язык“ - „ruténnyelv“³⁰, „угрорусский язык“ - „ruténnyelv“³¹, „руський язык“ - „ruténnyelv"³², „руський язык" - „ruszinnyelv"³³.

Грамматические эксперименты сторонников русинофильского направления вызвали резкую критику представителей различных национально-культурных течений Подкарпатской Руси. Русофильская интеллигенция края негативно оценивала попытки кодификации русинского литературного языка на основе местных говоров. Авторы статей в русскоязычных изданиях (как правило, не называвшие своих имен) часто с нескрываемой иронией оценивали языковую политику в крае. В „Русской правде" (газета А. Бродия) грамматика А. Ильницкого и Ю. Марины оценивалась следующим образом: „В таблице химических элементов Менделеева остались еще пустые, незаполненные места, которые химики упорным трудом стараются заполнить. По-видимому, также в таблице языков есть еще пустые места для открытия новых языков. Иначе и объяснить себе нельзя упорное стремление некоторых языковедов открыть новый язык смешением всех языков или их ужасным исковерканием. Это не создает нового языка, а только безмозглое язычие“³⁴ . В подобном ключе грамматику И. Гарайды характеризовал автор „Карпаторусского голоса" (издание С. Фенцика): „Мы желаем доказать миру, что в изобретениях и находчивости не уступаем другим народам. Хотим доказать также и то, что действительно не спим, не отстаем в области нашей лингвистики, но упорно изобретаем новые и новые грамматические схемы. И в самом деле, вряд ли найдется еще в нынешнем веке конкурент, который мог бы соперничать с нами в продукции „грамматики языка". В этом мы непобедимы и достигли рекорд а"³⁵. В августе 1941 г. в двух номерах „Карпаторусского голоса" была опубликована анонимная рецензия на работу И. Гарайды. Доводы автора этих критических заметок во многом совпадали с мнением представителей традиционного русофильства середины XIX - начала XX вв.: „Литературный язык всегда до некоторой степени отличается от языка разговорного. Или великодоброгский крестьянин говорит так, как писал великий Петефи, Верешматри (Ш. Петефи и М. Верешматри - известные венгерские поэты XIX в. - О.К.)? Или саксонские рабочие говорят тем языком, каким написал свои бессмертные произведения гений Гете?³⁶. Язык Продана (П. Продан в августе 1941 г. - молодой двадцатилетний русофильский писатель Подкарпатской Руси - О.К.) более чистый и более правильный, более совершенный. И не нисходить же Продану к уровню крестьянина, но нужно стремиться этого последнего возвысить на уровень Продана. Вот вам задача и цель"³⁷. Лингвист Г. Геровский, придерживавшийся русофильской ориентации, начиная с 1939 г. предлагал свои варианты грамматики для изучения в школах, которые, однако, постоянно отклонялись властями. В ответ на это русофильский деятель остро критиковал работы местных кодификаторов русинского языка³⁸. В опубликованном Г. Геровским и В. Крайнянцемв 1941 г. „Разборе грамматики угрорусского языка" предлагалась типичная для русофилов оценка перспектив создания русинского языка на основе локальных говоров: „Литературный язык не нужно смешивать с языком народным. Народная речь отличается в зависимости от местности, то есть в каждой местности говорили особым говором, который от других говоров отличается. [...] Литературный язык - достояние общенародное, общегосударственное. А народный язык свойственен отдельным частям, местностям. Поэтому совершенно немыслимо требование о совпадении литературного языка с народным, потому что тогда он перестал бы быть единым, общенародным, и распался бы на составные части"³⁹.

Украинофилы, в отличие от русофилов, не имели даже ограниченных возможностей критиковать языковую политику в легальном информационном поле Подкарпатской Руси. В одной из украинских газет, издаваемых в Праге, отмечалось, что в состав комиссии грамматики А. Ильницкого и Ю. Марины входили „люди, которые не имели филологического образования в сфере какого-либо славянского языка, не говоря уже про язык, грамматику которого они брались писать или формировать". По замечанию автора, большинство членов комиссии ранее принадлежали к русофильскому лагерю, однако вследствие конформистских мотивов поддержали локальное русинское направление. Анонимный автор давал следующую характеристику филологических экспериментов: „Грамматика эта является лишь свидетельством духовного убожества автора и комиссии, в которое хотят завести тысячи молодых людей. Поэтому не удивительно, что среди кругов, которые имеют какие-либо понятия про грамматику, книжка эта вызвала реакцию, и общество ищет теперь выхода из этого положения"⁴⁰.

Впрочем, украинофильские деятели, отказавшиеся от политических амбиций, в реалиях новой языковой политики смогли занять определенную нишу в национально-культурной жизни Подкарпатской Руси. Те издания украинофильских авторов, которые получали одобрение цензуры, как правило, представляли собой публикации фольклорно-этнографического материала, в которых отсутствовал любой намек на использование языкового вопроса в политических целях. Так, например, В. Пипаш смог издать в Тячеве сборник народных песен на языке, приближенном к литературному украинскому языку. При этом он был вынужден на обложке сборника сделать пометку о „гуцульском наречии" своей работы, а также „посвятить" ее литературной секции Подкарпатского общества наук. Несколько работ подобного содержание было издано умеренным украинофилом М. Попадичем. Интересно, что многие приверженцы официального курса, в том числе, например, И. Гарайда, позитивно встретили выход этих сборников  ⁴¹. Желание отдельных украинских историков на основе данных фактов воспеть „героическую борьбу" украинофильской интеллигенции за свои идеалы⁴² видится малоубедительным. Очевидно, власти не усматривали какой-то серьезной угрозы в литературе подобного рода. Кроме того, приверженцы кодификации русинского языка часто имели довольно туманные представления о диалектных особенностях края, поэтому действительно могли принять украинофильские издания за очередную попытку литературной обработки местных говоров. Венгерские органы безопасности пресекали всякие проявления со стороны украинофилов политической активности, замаскированной под научно-просветительскую работу. Так, житель Ху ста Ф. Ревай в июле 1941 г. просил у городских властей разрешения на выпуск календаря на украинском языке, однако вскоре был задержан сотрудниками местного отделения полиции „за антивенгерские выступления". При обыске у Ф. Ревая были обнаружены письма, в которых шла речь о „присоединении Подкарпатья к Великой Украине", а также книги на немецком языке, в которых регион был отмечен как „часть независимой Великой Украины"⁴³.

Среди умеренных украинофилов, регулярно публиковавшихся в официальных изданиях, можно отметить Л. Демьяна, Ю. Керекеша, А. Маркуша, Ф. Потушняка⁴⁴. По точному замечанию Н. Мушинки, целая генерация писателей с подобными взглядами после присоединения Подкарпатской Руси к СССР органично влилась в советскую украинскую литературу⁴⁵. Для активных проводников курса угро-русинизма украинофильски настроенные интеллигенты, которые не имели политических амбиций, могли выступать в качестве союзников в борьбе против традиционно сильного влияния русофилов. Известно, что И. Гарайда, например, симпатизировал деятельности Ф. Потушняка, в письмах к нему прямо заявлял о своей поддержке его литературного творчества как эффективного противовеса публицистике на русском языке⁴⁶.

Любопытные сведения об языковой политики в Подкарпатской Руси периода венгерской оккупации содержатся в докладе Политического управления Четвертого Украинского фронта, составленном вскоре после прихода в регион войск Красной Армии. Автор доклада (полковник С.И. Тюльпанов) оценивал отказ от употребления широко использовавшегося в первые месяцы оккупации русского литературного языка следующим образом: „[Использование русского языка] резало глаза как венграм и униатскому духовенству, так и притаившимся под маской „народничества" украинским националистам". Грамматику А. Ильницкого и Ю. Марины полковник назвал „чем-то средним между русской и украинской грамматикой". Венгерские власти считали ее, однако, „слишком русской". Автор доклада весьма точно указал на связь грамматики И. Гарайды с грамматикой А. Волошина. На взгляд С.И. Тюльпанова, венгерские власти „под видом культа местного языка производили денационализацию края“. Несмотря на то, что в докладе восточнославянское население Подкарпатской Руси трактовалось как украинцы (что соответствовало всей последующей светской национальной политике в регионе), автор признавал роль русофилов в культурном развитии края: „Для исторической правды следует констатировать, что все захватчики, как славяне, так и не славяне, стремившиеся к денационализации закарпатского украинского народа, самой большой помехой для этой цели считали русский литературный язык, борьба за который проходит красной нитью по всей тяжелой истории многострадального украинского народа"⁴⁷.

Языковой вопрос оказывал большое влияние на систему образования Подкарпатской Руси. Структуру образовательных учреждений региона составляли начальные (народные), средние (гражданские) школы, гимназии, специальные учебные заведения. А. Ильницкий в интервью „Пештской газете" („Pes-tiUjság") в декабре 1943 г. сообщил, что в регионе в 1943 / 1944 учебном году действовали 2178 классов начальных школ, в которых работали 2050 учителей⁴⁸. В начальных школах Подкарпатской Руси господствующим являлся русинский язык. В населенных пунктах, в которых проживало хотя бы 10 детей венгерской национальности, могла быть открыта начальная школа или основан класс с венгерским языком обучения. Однако русинские дети могли быть зачислены в венгерскую школу только в том случае, если они уже говорили по-венгерски. Кроме того, требовалось письменное заявление родителей с соответствующей просьбой. Обязательный ежедневный урок венгерского языка и литературы предусматривался в третьем классе начальной школы с русинским языком обучения⁴⁹. На местах, однако, данные нормы выполнялись далеко не всегда. 27 июня 1942 г. чиновник канцелярии правительства Венгрии в докладной записке премьер-министру М. Каллан отметил, что обучение в начальных школах на „опасной с венгерской точки зрения" территории Подкарпатской Руси следовало постепенно переводить на венгерский язык⁵⁰".

Количество шестиклассных средних (гражданских) школ по сравнению с 1937 / 1938 учебным годом заметно сократилось - вместо 22 школ в 1941-1944 гг. функционировали 17 учебных заведений. В частности, были закрыты школы в Воловце, Иршаве, Рахове, селах Кальник и Невицкое  ⁵¹. Преподавание только на русинском языке осуществлялось в средних школах Ужгорода и Мукачево, остальные учреждения образования были двуязычными. В 1943 / 1944 учебном году функционировали 40 классов с русинским языком обучения, 29 классов с венгерским языком обучения. В средних школах занимались чуть более 3000 учеников, что составляло лишь 1,5 % от общего количества детей соответствующего возраста⁵². Сократилось также число гимназий: учебные заведения в селе Белки и Рахове были закрыты соответственно в 1940 г. и 1941 г. Количество гимназистов в Ужгороде, Мукачево и Хусте в 1941 г. сократилось в 2 раза по сравнению с 1938 г.⁵³. На протяжении 1940-1941 гг. во всех гимназиях были оформлены русинские и венгерские отделения. Отделения с венгерским языком обучения были более популярны у учащихся гимназий⁵⁴.

После присоединения Подкарпатской Руси к Венгрии учительские семинарии в Ужгороде и Мукачево продолжили свою работу, однако обучение на русинском языке в Ужгородской греко-католической учительской семинарии и Ужгородской греко-католической женской семинарии в 1938-1941 гг. не осуществлялось⁵⁵. Ситуация изменилась в 1942 / 1943 учебном году. Сотрудники отдела национальностей при премьер-министре Венгрии подготовили отчет, в котором справедливо отмечалось, что учителя, не знавшие русинский язык, не могли в полной мере выполнять свои профессиональные обязанности в Подкарпатской Руси. В ужгородских семинариях преподавание стало осуществляться на русинском и венгерском языках, в мукачевской -только на русиснском языке⁵⁶. Наряду с обсуждением и (в отдельных случаях) осуществлением некоторых умеренных прогрессивных реформ в образовательной сфере во время нахождения на посту премьер-министра Венгрии М. Каллаи разрабатывались также проекты тотальной мадьяризации населения Подкарпатской Руси. По поручению министра по делам религии и образования в апреле 1943 г. чиновники А. Бониш и Е. Бернолак проводили инспекцию состояния школьного дела в регионе. По ее результатом был подготовлен проект реформ с целью значительного увеличения числа школ с венгерским языком обучения. Так, даже в таких крупных городах, как Ужгород и Мукачево, было решено оставить лишь по одной начальной школе с русинским языком преподавания. Однако данный проект по ряду причин (прежде всего, ввиду отсутствия достаточного количества квалифицированных кадров) так и не был реализован⁵⁷.

22 ноября 1938 г. на заседании палаты представителей парламента министр по делам религии и образования Венгрии Б. Гоман заявил о необходимости очищения преподавательского состава от „сомнительных и ненадежных с национальной точки зрения элементов", а также о желательности перевода в школы, расположенные на присоединенных территориях, учителей из внутренних регионов Венгрии⁵⁸. В Подкарпатской Руси начался процесс сертификации учителей, который в основном завершился к концу 1940 г. В декабре 1940 г. в отчете ужгородского окружного военного командования отмечалась вредная работа, которую вели в русинских классах учителя, назначенные при чехословацком режиме. По информации автора отчета, число учителей с внутренних регионов Венгрии достигало 70 %. По мнению чиновника, это число должно было быть увеличено до 100 %⁵⁹. Впрочем, не все представители властных элит Венгрии поддерживали такие радикальные меры. Сотрудник отдела национальностей при премьер-министре Венгрии в отчете за 1942 г. отмечал, что после сертификации в Подкарпатской Руси оставалась определенная часть „сомнительных элементов, ненадежных учителей", однако делал следующий вывод: „Следует опасаться применения чрезмерно строгих мер, потому что в этом случае увеличиться число безработных и отчаявшихся во всем людей. При массовых увольнениях будет невозможно найти на замену соответствующее число квалифицированных работников, понимающих угро-русский язык"⁶⁰.Учителя, прибывшие в Подкарпатскую Русь из внутренних регионов Венгрии, также не стали опорой венгерского режима в крае. Историк Л. Брензович, проанализировавший солидный объем источников по данной проблематике, пришел к следующему выводу: „Большинство венгерских учителей не знало русинский язык. Они были вынуждены работать в бедных, отсталых горных деревнях, не понимали нужд населения. Низкие зарплаты часто задерживались, учителя вдали от дома едва сводили концы с концами. Это не могло не вызвать их неприязни к местному населению и русинским коллегам"⁶¹.

Власти предприняли ряд мер для интеграции преподавателей из числа уроженцев Подкарпатской Руси в систему образования Венгрии, а также для адаптации учителей - выходцев из внутренних регионов Венгрии, работавших с русинскими учениками. Уже в 1939 г. были открыты курсы венгерского языка в Ужгороде, Мукачево, Хусте, Тячеве, русинского языка - в Ужгороде, Мукачево, Хусте. В 1940 г. учителя из Подкарпатской Руси направлялись на курсы в города Венгрии - Будапешт, Дебрецен, Эгер, Мишкольц, Сегед, Ясберень. Летом 1941 г. в Ужгороде были организованы четырехнедельные курсы русинского языка для 74 венгероговорящих учителей⁶². Учителя из внутренних районов Венгрии, пожелавшие учить русинский язык, получали, согласно распоряжению регентского комиссара М. Козмы, существенную прибавку к жалованию⁶³.Официальная пресса позиционировала данные курсы как „противовес предвзятым мнениям о том, что якобы производится мадьяризация". На торжественном закрытии курсов присутствовали представители греко-католического духовенства, местные власти, депутат венгерского парламента Е. Ортутай. Директор женской учительской семинарии отметил Г. Чугрович отметил, что на курсах осуществлялось преподавание „не только языка, но и предметов, с помощью которых можно приблизиться к сердцу нашего народ"⁶⁴. Реальный эффект подобных курсов был намного меньше их пропагандистского запала.

Если в официальных выступлениях представители венгерской администрации заявляли о роле учителя как проводника идеи государственного патриотизма, который не несет угрозу русинской культурной самобытности, то на деле лояльные режиму учителя становились действенными инструментами политики мадьяризации. В докладе Политического управления Четвертого Украинского фронта приводится множество подобных свидетельств. Так, одна из учительниц, работавших в Подкарпатской Руси, заявляла следующее: „Если дети умели хорошо говорить, читать и писать по-венгерски, то они больше могли ничего не знать, все равно успехи школы считались отличными, а учитель был на хорошем счету. Если же венгерский язык ребята знали не так хорошо, то учитель мог быть хоть семи пядей во лбу, все равно на него смотрели как на подозрительного, а детям, как бы хорошо они ни знали остальные предметы, ставили низкие оценки"⁶⁵. Полицейским инспекторам хустекая средняя школа показалась подозрительной только потому, что за все время нахождения там их „никто из учеников не приветствовал по-венгерски"⁶⁶. На практике в школьной сфере вместо декларируемого взаимообогащения русинского и венгерского культурных потенциалов имело место их жесткое размежевание, что, безусловно, не способствовало конструктивному диалогу между представителями двух этносов. Показательно, например, что в педагогических семинарах для учителей русинского языка, проводимых в ужгородском школьном округе, запрещалось участие венгероязычных учителей⁶⁷. Школьное управление ужгородского округа дало поручение руководство начальных школ составить списки одаренных детей, которые нуждались в материальной помощи для продолжения образования в гимназиях. Особо подчеркивалось, что такую поддержку могли получить только этнические венгры⁶⁸.

Согласно данным переписи 1941 г., доля венгров в структуре населения Подкарпатской Руси составляла 27,4 %, в то время как среди чиновников 44 % являлись этническими венграми. Многие государственные служащие, особенно прибывшие из внутренних регионов Венгрии, не знали языка местного населения. Об этом, в частности, сообщал русофильский политик С. Фенцик в письме к государственному секретарю по делам национальных меньшинств Т. Патаки. Не знали языка населения сотрудники администрации Свалявы, где, по данным подкарпатского политика, „95 % жителей говорили только на угрорусском языке"⁶⁹. Распоряжение премьер-министра № 18136/1939 от 2 августа 1939 г. обязывало сотрудников государственных учреждений использовать русинский язык в общении с гражданами, которые обращались к чиновникам на этом языке, оформлять на русинском языке ответы на письменные запросы, составленные на русинском языке⁷⁰. На деле данные нормы неоднократно нарушались, особенно со стороны сотрудников полицейских и жандармских органов, а также судебной сферы. Так, в здании хустского окружного суда запрещалось разговаривать на русинском языке⁷¹. Даже редактор венгероязычного официоза „Карпатские новости" („Kárpátihíradó") В. Надь в своей статье критиковал правительственные круги за то, что они мало заботились об улучшении отношений между русинами и венграми. На его взгляд, в Подкарпатскую Русь следовало назначать чиновников, которые „знакомы с местными условиями, знают язык"⁷². Схожую точку зрения пытался донести до общественности премьер-министр Венгрии П. Телеки во время выступления в Кошице (март 1940 г.): „В прошлом году, когда я был в Ясиня и спросил одного финансового чиновника, как говорить с угрорусским народом, он мне ответил „Извините, я говорю только по-венгерски⁴⁴ и думал, что за это я его вознагражу орденом, и весьма удивился, когда я сказал, что хорошо будет, если он в течение шести месяцев этот недостаток устранит, он ведь еще молодой. Только таким образом можно многоязычным государством управлять, и это входит в понятие святостефанской идеи⁴⁴⁷³.Напутствие опытного политика, покончившего жизнь самоубийством 3 апреля 1941 г. в знак несогласия с участием Венгрии в расчленении Югославии, в большинстве случаев было проигнорировано.

Прибывавшим в Подкарпатскую Русь служащим предлагалось посещение курсов русинского языка при регентском комиссариате. Например, П.В. Томчани на открытии таких курсов 17 декабря 1943 г. сообщил о желательности общения администрации с населением на их родном языке^73 74. Впрочем, эти меры не могли кардинально изменить ситуацию.

Таким образом, успешная языковая политика рассматривалась венгерскими властями как один из важнейших элементов реализации курса „угро-русинизма⁴⁴. Две попытки кодификации русинского литературного языка на основе местных говоров, однако, оказались провальными. Новообразованная лингвистическая норма не был принята подавляющим большинством интеллигенции Подкарпатской Руси, внесла еще больший хаос в языковую ситуацию в крае. Ввиду недостатка квалифицированных кадров не была выполнена основная задача задуманной языковой программы - создание грамматики, резко отличной от русского литературного языка. Для большинства современников событий лингвистический эксперимент в Подкарпатской Руси стал индикатором некомпетентности разработчиков и проводников венгерской национально-культурной политики. Декларированное равенство венгерского и русинского языков не было воплощено в жизнь. В реальности население Подкарпатской Руси стало объектом мадьяризационного давления.

Олег Геннадьевич Казак

кандидат исторических наук, Минский городской педагогический колледж.

Научный сборник "Язык и идентичность".
Язык, литература и славянские идентичности в XVIII - XXI веках»

 

 

¹   Brenzovics, L.: Nemzetiségi politika avisszacsatolt Kárpátalján 1939-1944, Ungvár, Kárpátal-jaiMagyarKulturális Szövetség, 2010, o. 19-20.

²  Teleki, P.: Magyar nemzetiségi politika, Budapest, Stádium Sajtóvállalatnyomdája, 1940, o. 5.

³  Brenzovics, L.: Op. cit., o. 26.

⁴ Teleki, P.: Op. cit., o. 5.

⁵  Brenzovics, L.: Op. cit, о. 25-26.

⁶  Tilkovszky, L.:Nemzetiségésmagyarság. NemzetiségpolitikaMagyarországonTrianontólnap-jainkig, Budapest,IKVA Kiadó, 1994, o. 59-60.

⁷ Brenzovics, L.: Op. cit., o. 26.

⁸  Вегеш, M., Молнар, С., Монар, И.: Хроніка Закарпаття 1867-2010, Ужгород, Говерла, 2011, с. 69.

⁹  Капраль, М.: Нова неделя // Ювілейний збірник на честь 70-річчя від дня народження професора Петра Лизанця, Ужгород, 2000, с. 236.

¹⁰  Хобсбаум, Э.: Нации и национализм после 1780,Санкт-Петербург, Алетейя, 1998, с. 176-179.

¹¹ Лучкай, М.: Церковные беседы // Письменность и литературные языки Карпатской Руси, Ужгород, 2008, с. 109.

¹² Какъ языкомъ намъ писати? // Новый светъ, 1871, 4 февраля, с. 1.

¹³ Капраль, М.: Издания Иоанна Кутки в истории русинского литературного языка // Studi-aRussicaXVII, 1999, Т. XVII, с. 287.

¹⁴  Злоцкій, Ф.А.: Корреспонденціи // Светь, 1868, 27 января, с. 1.

¹⁵ Францев, В.А.: Обзор важнейших изучений Угорской Руси (Из отчета о заграничной командировке) // ВченіРосії про Закарпаття, Ужгород, 2009, с. 54.

¹⁶ Черничко, С., Фединець, Ч.: Наш місцевий Вавилон: Історіямовноїполітики на територіїсучасногоЗакарпаття у першійполовині XX століття (до 1944 року), Ужгород, Поліграфцентр „Ліра“, 2014, с. 166.

¹⁷ Фединец, Ч., Черничко, С.: Некоторые аспекты языковой политики Венгерского Королевства в отношении Подкарпатской территории (Закарпатья) в 1939-1944 гг. // Славянский альманах, 2015, № 3-4, с. 179.

¹⁸ Plishkova, A.: Language and National Identity: RusynsSouthm of Carpathians,New York, Distributed by Columbia University Press, 2009, p. 62.

¹⁹  Капраль, M.: Нова неделя, с. 234-235.

²⁰ Литературна неделя. Отьредакціе // Капраль, М.:Пудкарпатськое общество наук. Публикації: 1941-1944, Ужгород, 2002, с. 157.

²¹ Отъ редакціє до родичовъ, учителевъ и читачовъ // Руська Молодежь, 1941, число 1, с. 1.

²²  Стрипский, Г.: Кто бы мене помагав в помноженню словаря // Кар пате ка неделя, 1941,16 фебруара, с. 4.

²³ Государственный архив Российской Федерации, ф. Р-8091, оп. 46, д. 69, л. 10.

²⁴ Csernicskó, I.: Államok, nyelvek, államnyelvek. NyelvpolitilaamaiKárpátaljaterületén (1867-2010),Budapest, GondolatKiadó, 2013, 575 o. 182.

²⁵ Гарайда, И.О.: Грамматика руського языка. ВыданяПодкарпатского Общества Наук,Унгваръ,Книгопечатня ЮліяФельдешія, 1941, с. 4.

²⁶ Там же, с. 6-8.

²⁷ Фединец, Ч., Черничко, С.: Некоторые аспекты..., с. 181.

²⁸  Вступное слово ЖигмондаПерени // Подкарпатскийвестник - KárpátaljaiKözlöny, 1939, ЗО юлія, с. 1.

²⁹ Распоряженіе м. кор. министра культа и нар. просвещенія № 16003/1940 // Подкарпатский вестник - KárpátaljaiKözlöny, 1940, 17 марта, с. 5.

³⁰ Распоряженіе м. кор. министра культа и нар. просвещенія № 19185/1940 // Подкарпатский вестник - KárpátaljaiKözlöny, 1940, 8 сентября, с. 12.

³¹ Распоряженіе регентского комиссара подкарпатскойтерриторіи № 1501/1940 // Подкарпатский вестник - KárpátaljaiKözlöny, 1940, 15 декабря,с. 21.

³² Розпоряженіе м. кор. министра культу и народной осветы число 29364/1941 // Подкарпатский вестник - KárpátaljaiKözlöny, 1942, 11 януара, с. 17.

³³  Розпоряженіе м. кор. министра вероисповеданія и народного просвещенія число 5743/1943 // Подкарпатский вестник - KárpátaljaiKözlöny, 1944, 23 януара, с. 13.

³⁴  П.: Изъ языковой лабораторій // Русское слово, 1940, 11 декабря, с. 5.

³⁵ Вца.: Новая „Грамматика руського языка⁴⁴ в зеркале критики // Карпаторусскшголосъ, 1941, 6 іюня, с. 3.

³⁶  Одномуизънеграмотныхь и глупцевъ // Карпаторусскійголось, 1941, 2 августа, с. 3.

³⁷  Одномуизънеграмотныхъ и глупцевъ // Карпаторусскшголосъ, 1941, 5 августа, с. 3.

³⁸ Поп, И.: Энциклопедия Подкарпатской Руси, Ужгород, Издательство В. Падяка, 2001, с. 134.

³⁹  Геровский, Г.І., Крайнянец, В.1.:Разборъ грамматики угрорусского языка, Ужгородъ, Типографія ЛАМЪ и К, 1941, с. 7.

⁴⁰  В Україні // Наступ, 1941, 20 вересня, с. 2.

⁴¹ Піпаш, В.: Видання українською мовою в умовах угорської окупації Закарпаття (1939-1944 рр.), http://slovoprosvity.org/2010/05/27/твоя-книжка-підживила-наші-серця/.

⁴² Там же.

⁴³ MagyarNemzetiLevéltárOrszágosLevéltára(MNLOL), f.K 149,251. cs., 1942, 6.t.,o. 190-192.

⁴⁴ Галас, В.Б.: „Грамматика руського языка“ І. Гарайди і проблема етничногосамоствердж еннязакарпатськихукраїнців// Актуальніпроблемиукраїнськоїлінгвістики: теорія і практика, 2011, вип. 22, с. 155.

⁴⁵  Мушинка, М.: „Світлий дух Угорської Русі“: До 120-ліття з дня народження Гіядора Стрипського// Карпатський край, 1995, № 1-4, с. 49.

⁴⁶ Тиводар, М.П.: Життя і науковіпошуки Федора Потушняка, Ужгород, Гражда, 2005, с. 96-97.

⁴⁷  Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), ф. 386, он. 2, д. 5, л. 107-109.

⁴⁸  Národní archív Ceské Republiky (NACR), f.MV-L,sign. 2-10-11, kart. 114.

⁴⁹ Черничко, С., Фединець, Ч.: Наш місцевий Вавилон..., с. 177.

⁵⁰ Шляхом Жовтня: боротьба трудящих Закарпаття за національне і соціальневизволення та воззУднання з РадянськоюУкраїною. Збірникдокументів, т. 5, Ужгород, Карпати, 1967, 524 с.

⁵¹ Brenzovics, L.: Op. cit., о. 135.

⁵²  NACR, f. MV-L, sign. 2-10-11, kart. 114.

⁵³  Офіцинський, P.A.: Політичний розвиток Закарпаття у складі Угорщини (1939-1944), Київ, Інстітут історії України HAH України, 1997, с. 69-70.

⁵⁴ Fedinec, С.: Fejezetek a kárpátaljaimagyarközoktatástörténetéböl (1938-1991), Budapest, NemzetköziHungarológiaiKözpont, 1999, о. 22-23.

⁵⁵ Офіцинський, Р.А.: Указ, соч., с. 70.

⁵⁶ Brenzovics, L.: Op. cit, о. 137.

⁵⁷ Пушкаш, А.И.: Цивилизация или варварство: Закарпатье в 1918-1945 гг., Москва, Европа, 2006, 564 с.

⁵⁸ Fedinec, С.: Op. cit., о. 16.

⁵⁹ ШляхомЖовтня..., с. 226.

⁶⁰ Brenzovics, L.: Op. cit, о. 133.

⁶¹  Ibidem.

⁶²  Fedinec, C.: Op. cit., о. 17.

⁶³  Brenzovics, L.: Op. cit., o. 138.

⁶⁴  Докончив ся курсъ руського языка для мадярських учителей // Неделя, 1941, 17 августа, с. 2.

⁶⁵  РГАСПИ, ф. 386, оп. 2, д. 5, л. 115-116.

⁶⁶  MNLOL, £ К 149, 221.es., 1940, 8.t.,o. 114.

⁶⁷ Государственный архив Закарпатской области (ГАЗО), ф. 205, оп. 2, д. 40, л. 141.

⁶⁸  ГАЗО. ф. 205. оп. 2. д. 45. л. 176.

⁶⁹  Історіядержавноїслужби в Україні, т. 5, Київ, Ніка-Центр, 2009, с. 536 с.

⁷⁰  Черничко, С., Фединець, Ч.: Наш місцевий Вавилон..., с. 148.

⁷¹ Там же, с. 156.

⁷²  NACR, f. MV-L, sign.2-10-4, kart. 114.

⁷³  Графъ Телеки о меныпинственной политике // Русская правда, 1940, 19 марта, с. 1.

⁷⁴  NACR, f. MV-L, sign.2-10-11, kart. 114.

 

ЛИТЕРАТУРА

• Brenzovics, L.: Nemzetiségi politika a visszacsatolt Kárpátalján 1939-1944, Ungvár, Kárpátaljai Magyar Kulturális Szövetség, 2010, 204 o.
• Teleki, P.: Magyarnemzetiségipolitika, Budapest, Stádium Sajtóvál-lalatnyomdája, 1940, 30 o.
• Tilkovszky, L.: Nemzetiségésmagyarság. Nemzetiségpolitika Magyarországon Trianontólnapjainkig, Budapest, IKVA Kiadó, 1994, 164 o.
• Вегеш, M., Молнар, С., Монар, Й.: ХронікаЗакарпаття 1867-2010, Ужгород, Говерла, 2011, 310 с.
• Капраль, М.: Нова неделя // Ювілейний збірник на честь 70-річчя від дня народженняпрофесора Петра Лизанця, Ужгород, 2000, с. 234-240.
• Хобсбаум, Э.: Нации и национализм после 1780, Санкт-Петербург, Алетейя, 1998, 305 с.
• Лучкай, М.: Церковные беседы // Письменность и литературные языки Карпатской Руси, Ужгород, 2008, с. 109-112.
• Какъязыкомънамъписати? //Новый светь, 1871, 4 февраля, с. 1. Капраль, М.: Издания Иоанна Кутки в истории русинского литературного языка // StudiaRussicaXVII, 1999, Т. XVII, с. 284-290.
• Злоцкій, Ф. А.: Корреспонденціи// Светь, 1868, 27 января, с. 1. Францев, В.А.: Обзор важнейших изучений Угорской Руси (Из отчета о заграничной командировке) // Вчені Росії про Закарпаття, Ужгород, 2009, с. 28-68.
• Черничко, С., Фединець, Ч.: Наш місцевий Вавилон: Історіямовноїполітики на територіїсучасногоЗакарпаття у першійполовині XX століття (до 1944 року), Ужгород, Поліграфцентр „Ліра“, 2014, 236 с.
• Фединец, Ч., Черничко, С.: Некоторые аспекты языковой политики Венгерского Королевства в отношении Подкарпатской территории (Закарпатья) в 1939-1944 гг. // Славянский альманах, 2015, № 3-4, с. 172-185.
• Plishkova, A.: Language and National Identity: Rusyns South of Carpathians, New York, Distributed by Columbia University Press, 2009, 230 p.
• Литературна неделя. Отъ редакціє // Капраль, М.: Пудкарпатськое общество наук. Публикації: 1941-1944, Ужгород, 2002, с. 157.
• Отьредакціе до родичовъ, учителевъ и читачовъ // Руська Молодежь, 1941, число 1, с. 1.
• Стрипский, Г.: Ктобы мене помагав в помноженню словаря // Карпатсканеделя, 1941, 16 фебруара, с. 4.
• ГосударственныйархивРоссийскойФедерации, ф. Р-8091, оп. 46, д. 69, л. 9-10.
• Csernicskó, І.: Államok, nyelvek, államnyelvek. Nyelvpolitila а maiKárpátalj aterül étén (1867-2010), Budapest, Gondol atKi adó, 2013, 575 o.
• Гарайда, И.О.: Грамматика руського языка. ВыданяПодкарпатскогоОбщества Наук, Унгваръ, Книгопечатня Юлія Фельдешія, 1941, 143 с.
• Вету иное слово ЖигмондаПерени // Подкарпатскийвестник -Kárpátaljai Közlöny, 1939, 30 юлія, с. 1.
• Распоряженіе м. кор. министракульта и нар. просвещенія № 16003/1940 // Подкарпатскийвестник - Kárpátaljai Közlöny, 1940, 17 марта, с. 5.
• Распоряженіе м. кор. Министракульта и нар. просвещенія № 19185/1940 // Подкарпатскийвестник - KárpátaljaiKözlöny, 1940, 8 сентября, с. 12.
• Распоряженіе регентського комиссараподкарпатскойтерриторі и № 1501/1940 //Подкарпатскийвестник-KárpátaljaiKözlöny, 1940, 15 декабря, с. 21.
• Розпоряженіе м. кор. министра культу и народнойосветы число 29364/1941 // Подкарпатский вестник - Kárpátaljai Közlöny, 1942, 11 януара, с. 17.
• Розпоряженіе м. кор. Министра вероисповеданія и народного просвещенія число 5743/1943 // Подкарпатский вестник -Kárpátaljai Közlöny, 1944, 23 януара, с. 13.
• П.: Из ъязыковой лабораторій // Русское слово, 1940, И декабря, с. 5.
• Вца.: Новая „Грамматика руського языка" в зеркале критики // Карпаторусскій голосъ, 1941, 6 іюня, с. 3.
• -сякъ.: Одному изъ неграмотныхъ и глупцевъ // Карпаторусскій голосъ, 1941, 2 августа, с. 3.
• -сякъ.: Одному изъ неграмотныхъ и глупцевъ // Карпаторусскій голосъ, 1941, 5 августа, с. 3.
• Поп, И.: Энциклопедия Подкарпатской Руси, Ужгород, Издательство В. Падяка, 2001, 431 с.
• Геровский, Г.І., Крайнянец, В.І.: Разборъграмматикиугрорусс когоязыка, Ужгородъ, Типографія ЛАМЪ и К, 1941, 79 с.
• В Україні //Наступ, 1941, 20 вересня, с. 2.
• MagyarNemzetiLevéltárOrszágosLevéltára, f. К 149, 251. cs., 1942, 6. t, о. 175-194.
• Галас, В.Б.: „Грамматика руського языка" І. Гарайди і проблема етничного самоствердження закарпатських українців // Актуальні проблеми української лінгвістики: теорія і практика, 2011, вип. 22, с. 148-157.
• Мушинка, М.: „Світлий дух Угорської Русі": До 120-ліття з дня народження Гіядора Стрипського // Карпатський край, 1995, № 1-4, с. 45-50.
• Тиводар, М.П.: Життя і наукові пошуки Федора Потушняка, Ужгород, Гражда, 2005, 282 с.
• Российский государственный архив социально-политической истории, ф. 386, оп. 2, д. 5, 148 л.
• Národní archív Ceské Republiky (NACR), f. MV-L, sign. 2-10-11, kart. 114.
• Шляхом Жовтня: боротьба трудящих Закарпаття за національне і соціальне визволення та возз'єднання з Радянською Україною. Збірник документів, т. 5, Ужгород, Карпати, 1967, 524
  
• Офіцинський, Р. А.: Політичний розвиток Закарпаття у складі Угорщини (1939-1944), Київ, Інстітут історії України HAH України, 1997, 244 с.
• Fedinec, С.: Fejezetek a kárpátaljaimagyarközoktatástörténetéből (1938-1991), Budapest, Nemzetközi Hungarológiai Központ, 1999, 160 o.
• Пушкаш, А.И.: Цивилизацияили варварство: Закарпатье в 1918-1945 гг., Мсква, Европа, 2006, 564 с.
• Докончивсякурсъ руського языка для мадярських учителей // Неделя, 1941, 17 августа, с. 2.
• MNL OL, f. К 149, 221. cs., 1940, 8. t, о. 113-116.
• ГосударственныйархивЗакарпатскойобласти (ГАЗО), ф. 205, оп. 2, д. 40, л. 141.
• ГАЗО, ф. 205, оп. 2, д. 45, л. 176.
• Історія державної служби в Україні, т. 5, Київ, Ніка-Центр, 2009, с. 536 с.
• NACR, f. MV-L, sign. 2-10-4, kart. 114.
• ГрафъТелеки о меньшинственнойполитике // Русская правда, 1940, 19 марта, с. 1.