Сейчас во всем мире поднялась очередная волна народных возмущений, восстаний и революций. Возможно, в этом ряду стоят и волнения на Манежной площади в Москве и беспорядки в Минске 19 декабря 20010 года. Бесспорно везде свои особенности, и зачастую возмущения масс вызваны объективными причинами. Но во всех этих событиях, которые приводят к дестабилизации государств, никогда не следует исключать присутствия и «внешнего фактора».

В работе Олега Рудольфовича Айрапетова анализируются причины немецкого погрома в Москве во время Первой мировой войны. Казалось бы, они вызваны патриотическим подъёмом во время войны, но и здесь не  все так однозначно.

Редакция

Немецкий погром в Москве в мае 1915 г. долгое время являлся забытым сюжетом из истории участия России в Первой Мировой войне. Говорить о сколько-нибудь значительном внимании к этому событию в советской исторической литературе не приходится. В качестве примера можно назвать том 5-й «Истории Москвы», вышедший в 1955 г. в издательстве АН СССР под редакцией академика А.М. Панкратовой. Естественно, что практически все внимание главы, посвященной политической истории столицы в 1914-1917 гг., уделено политической борьбе рабочего класса. В главе нет ни слова об антинемецких волнениях осени 1914 г.[1], а организация майского погрома 1915 г. целиком приписана военным властям, которые «рассчитывали путем разжигания шовинизма отвлечь рабочий класс от революционной борьбы и добиться поддержки рабочим классом войны «до победного конца».»[2] Естественно, что рабочие Москвы на провокацию не поддались, а погром был проведен «хитровцами» и черносотенцами – более ничего об этих событиях не было сказано.[3]

Это изложение было столь же лапидарным, сколь и далеким от реальной картины событий была и версия случившегося: первые же заседания Московского окружного суда, рассматривавшего в декабре 1915 г. дела о майских погромах, выявили совсем другую картину классового состава погромщиков. Первые 14 подсудимых(13 мужчин и 1 женщина в возрасте от 17 до 23 лет) были фабрично-заводскими рабочими[4], следующие 3 – отходниками-крестьянами[5], и только на третьем заседании происхождение двух подсудимых не было указано, а третий оказался крестьянином(была еще одна подсудимая, кстати, оправданная – германская подданная, немка, работавшая в прислуге).[6] Таким образом, факты никак не свидетельствуют в пользу упрощенной, «пролетарско-интернациональной» версии майского погрома в Москве. В постсоветской историографии он нашел свое отражение работах сразу нескольких историков. Приятно отметить, что первая публикация по этому сюжету вышла в журнале «Родина» - это были воспоминания чиновника МВД, занимавшегося расследованием московских событий.[7] Вслед за этим последовала статья Ю.И. Кирьянова в «Вопросах истории», в которой была предпринята попытка их объективного описания с основой на архивные документы. Автор пришел к выводу, что погром были организованы правительством, или определенными кругами в «высших сферах».[8]

В 2000 г. С.А. Рябиченко была сделана публикация по преимуществу официальных документов Департамента полиции, Отдельного корпуса жандармов и комиссии по расследованию майских событий 1915 г. в Москве.[9] Появление этой работы могло бы стать определенным рубежом в исследовании темы, но публикатор уклонился от использования справочного аппарата, описания, комментирования и анализа источников, фактически используя их в качестве авторского текста. Естественно, подобный подход не мог не сказаться на качестве работы. В 2002 г. в «Родине» вышла статья Л.С. Гатаговой, в которой была сделана попытка проанализировать ход погрома, объяснявшегося патриотической истерией и глубоким упадком «российского общества».[10] Данный вопрос в связи со вмешательством Ставки во внутреннюю политику был затронут и в моей монографии, посвященной предыстории Февральской революции[11], а также в прекрасной работе по той же теме, написанной Ф.А. Гайдой.[12] В западной историографии московским событиям была посвящена статья Э. Лора.[13]

На мой взгляд, на настоящий момент собственно московские события мая 1915 г. описаны достаточно подробно, чего никак нельзя сказать об анализе причин, вызвавших их к жизни. Я готов поддержать мнение Э.Лора, что правительство никак не поддерживало погромы, но видеть их причину в слухах и повышенной нервозности общественного мнения[14]… это объяснение не кажется мне достаточным. Между тем на причины произошедшего стоит обратить внимание. Столичный город во время войны на 2-3 дня выходит из-под контроля властей, в волнениях проявляются не только очевидные национальные, но и социальные(забастовки), половозрастные(подростковая преступность, ведущая роль женщин на первом этапе событий), политические(«новый курс» Ставки на союз с либералами, часть которых как раз и разжигала страсти), административные(недостаточность полиции) конфликты и проблемы общества и государства.

Начальник Московского охранного отделения полк. А.С. Мартынов в своем докладе по поводу произошедшего отмечал: «Такой взрыв может оказаться только репетицией для другого, настоящего и серьезного взрыва.»[15] (выделено ЗР)

«Погром немецких фабрик, магазинов, квартир в Москве летом 1915 г., - вспоминал современник, - в действительности был только прелюдией к тому страшному, безумному нечеловеческому пожару, который разразился и обуглил потом всю Россию. Уже тогда можно было заметить, что нервное напряжение в народе, его неудовольствие достигли кульминационного пункта и что разрядить эту атмосферу должно и необходимо.»[16] Фактически мы имеем дело с репетицией февральского переворота 1917 г., причем в событиях 1915 г., также как и в 1917 г., четко усматриваются как политические мотивы их организации, так и явная неподготовленность организаторов к последствиям раскачки общества. Погромы в Москве имели целый ряд причин, но сводить их к банальному проявлению агрессивного национализма равноценно отказу от анализа исторического события в его контексте. Данная статья и представляет собой такую попытку.

1-6 мая 1915 г. произошел германо-австрийский прорыв под Горлицей-Тарновым. Началось «Великое отступление» русской армии. Русская Ставка поначалу не осознала масштабов случившегося. «В районе Тарнова и южнее артиллерийский огонь достиг большой силы, - гласило ее сообщение от 19 апреля(2 мая), - и отдельные бои ведутся со значительным напряжением.»[17] Внимание Николая Николаевича-мл. по-прежнему еще полностью поглощали события на «внутреннем фронте», где готовился переход к «новому курсу» - на сближение с общественностью. Та требовала изменений в правительстве, имея в виду отставку Н.А. Маклакова, В.К. Саблера, И.Г. Щегловитова и В.А. Сухомлинова.[18] Николай Николаевич полностью поддерживал такого рода планы и все более обращал внимание на положение в глубоком тылу. Там разворачивалась волна германофобии, которая вскоре завершилась весьма прискорбными событиями.

Ещё в начале войны контрразведка предприняла ряд разумных мер по запрету филиалов пангерманских обществ, прежде всего в Остзейском крае. Без сомнения, часть немецкого дворянства симпатизировала своей праматери и даже покинула пределы России, вступив в рейхсвер.[19] Однако лекарство, на мой взгляд, оказалось гораздо хуже болезни. «Администрация свирепствовала вовсю, - вспоминал депутат IV Думы Шидловский, - и изгоняла без всякого повода каждого, кто только мог быть заподозрен к прикосновенности к немецкой национальности, и много было совершено при этом вопиющих несправедливостей. Каждый администратор старался найти у себя немца и изгнать его.»[20] Причины для подозрительности и недовольства были. В Курляндской, Рижской и Эстляндской губерниях весьма активно действовали различные немецкие просветительские общества, в немецких школах насаждались идеи превосходства германской культуры над всем остальным миром вообще и над славянами и русскими – в частности, в фирмах и поместьях, принадлежащих русским немцам, работали немецкие и австро-венгерские подданные и т.п.[21]

Разумеется, с подобным положением дел нельзя было мириться. Невозможно было и сохранить свободу финансовой деятельности для предприятий, принадлежавших австро-германскому капиталу, как и оставить в неприкосновенности достаточно высокий статус многих его представителей в России. Правительство постепенно вводило меры, направленные против них. Так, в частности, 29 сентября(12 октября) 1914 г. по докладу министра торговли и промышленности император лишил германских и австро-венгерских подданных пожалованных им званий коммерции и мануфактур-советника.[22] Вскоре последовало и установление контроля над предприятиями австро-германских подданных. 15(28) ноября 1914 г. был издан Высочайший указ, согласно которому Министерство финансов получило возможность направлять туда правительственных инспекторов. Теперь без их разрешения любые финансовые операции за рубежами России, переводы денежных средств или разного рода ценностей становились невозможными.[23] Разумность такого рода ограничения не подлежит сомнению, но, к сожалению, антинемецкая кампания имела тенденцию к перерастанию в преследование германской общины, что ставило в чрезвычайно нелегкое положение многочисленных русских немцев, лояльно служивших Империи на самых разных постах.

Призывы, которые практически ежедневно исходили от органа октябристов – гучковского «Голоса Москвы», имели весьма недвусмысленное звучание: «Борьба с тайным влиянием немцев», «Мирные завоеватели», «Анонимное просачивание немцев»[24], «Немецкий шпионаж в России», «Немецкое засилье в музыке»(выяснилось, что 90% всех капельмейстеров в армии – немцы, которые искажают своей трактовкой музыки душу солдата, кроме того, немцы весьма подозрительно монополизировали и производство музыкальных инструментов!)[25], «Засилье», «Московское купеческое общество в борьбе с немецким засильем»[26], «Спрут, высасывающий соки всего мира»[27], «Бойтесь провокации»[28], «Неуязвимость австро-немецких предприятий»[29], «Отвергайте помощь врагов России»(в статье призывалось отказываться от пожертвований раненым от немцев и вообще вычеркнуть их из списков дарителей[30] - весьма актуальное обращение, т.к. русские немцы жертвовали довольно большие суммы: к ноябрю 1914 г., напр., три колонии под Одессой пожертвовали 56 тыс. руб., колонии Самарской и Саратовской губерний – 29 800 руб., одна из колоний в Крыму – 200 тыс. пудов муки и т.д.[31]), «Союзы борьбы с неметчиной»[32],  «Можно ли защищать немцев?»(вопрос, обращенный к адвокатам относительно их клиентов – австро-германских подданных)[33], «Борьба с немцами на Западе и у нас»[34], «Будущее немецкого засилья», «Подготовлявшаяся измена»(о наступлении противника в Курляндии, успех которого объяснялся немецким шпионажем)[35] и т.д., и т.п.

В 20.10. 16(29) апреля 1915 года на Охтенском заводе взрывчатых веществ произошел взрыв.[36] Это был второй по мощности из двух имевшихся тогда казенных заводов, производивших взрывчатку в России. Перед войной его планировали закрыть, он производил 6 тыс. пудов тротила в год. С началом войны производительность выросла до 36 тыс. пудов в год. Сергиевский завод близ Самары был гораздо мощнее – он давал по 300 тыс. пудов тротила и 2 тыс. пудов тетрила в год.[37] По официальным данным ничего страшного не произошло – пострадала только малозначительная мастерская, крыши близлежащих зданий, обошлось без жертв, за исключением легко раненых осколками.[38] На самом деле половина завода – тротилово-заряжательный отдел - была снесена с лица земли в несколько мгновений.[39]

В Москве и Петрограде сразу же начали говорить о том, что взрыв унес жизнь нескольких сотен людей и разрушил это важнейшее заведение во время кризиса снабжения боеприпасами.[40] Похороны жертв состоялись 19 апреля(2 мая). Собралось около 15 тыс. чел., земле было предано 27 тел.[41] Вскоре последовало новое официальное сообщение о потерях на заводе – из 278 работавших на нем в момент взрыва был убит 41 чел., без вести пропало 13 и ранено 63(были еще и гражданские раненые). В помощь семьям пострадавшим император выделил 10 тыс. рублей, а императрица Александра – 3 тыс. рублей(для сравнения по подписному листу «Нового Времени» на 18 апреля (1 мая) был собран 991 рубль).[42] Русская контрразведка объяснила эти события действиями германской агентуры. Возможно, она была и права, но далеко не безопасными были последующие обвинения, превращающие почти всех немцев в скрытых врагов.[43]

Некоторые публикации призывали к бдительности, граничившей с рамками разумного(например, весьма поучительная статья «Немецкое шпионство»).[44] Но гучковская газета сумела выделиться и в этом случае. На взрыв она отреагировала статьей, в которой фактически обвиняла немецкую общину в его организации и призывала расправиться с ней: «Немцы у нас живут и торгуют и продают товары, золото, тысячи жизней внутри страны, действуя на психику народа всеми удушающими газами своей иезуитской природы. Довольно. Мы устали. Мы задыхаемся в этих ядовитых испарениях, мы не хотим идти на те же низости, на которые способны эти верные дети кайзера, но мы не хотим терпеть среди нас неприступные цитадели их влияния, их материального могущества, вокруг которого покорно вертятся немало, к сожалению, русских приспешников, не понимающих, какому злому делу они служат. Довольно шутить с огнем. Его необходимо потушить сразу, иначе он получит силу и спалит все, что нам дорого.»[45] Следует отметить, что слухи о подкопе и мине с часовым механизмом на Охтенском заводе не получили подтверждения при тщательной проверке, которая выяснила нарушение режима безопасности при снаряжении фугасов взрывчаткой.[46] Однако эмоции явно брали верх над доводами следствия. На фабриках Петрограда после этого взрыва резко обострилась шпиономания, рабочие требовали убрать всех немцев из города.[47]

6(19) мая 1915 г. на должность Главноначальствующего в Москве и командующего Московским Военным округом был назначен ген.-м. Свиты Е.И.В. кн. Ф.Ф. Юсупов граф Сумароков-Эльстон. В тот же день он был произведен в генерал-лейтенанты и пожалован генерал-адъютантом.[48] Назначение было сделано при активной поддержке Николая Николаевича. Император предложил Юсупову эту должность почти сразу после возвращения из поездки в Галицию, 1(14) мая 1915 года. Товарищ Министра внутренних дел - начальник Отдельного корпуса жандармов ген.-м. Свиты Е.И.В. В.Ф. Джунковский попытался убедить главу МВД Н.А. Маклакова опротестовать это решение. Джунковский не ожидал от своего старого знакомого – Юсупова - ничего хорошего. Полное отсутствие административного опыта, упрямство, легкомысленность(любимым его выражением было «Все это пустяки») – все это не настраивало на положительные ожидания в отношении носителя верховной административной и военной власти в Москве.[49]

Тем не менее, это назначение состоялось. 8(21) мая Юсупов, еще находясь в Петрограде, дал интервью прессе, в котором изложил свою программу: «Москву я знаю хорошо, сроднился с нею и люблю ее. Думаю, что и Москва знает меня, так как я 18 лет состоял при покойном Великом Князе Сергее Александровиче. Должен сказать, что отлично сознаю трудность и ответственность в предстоящей мне работе, но черпаю силы в том доверии, которое оказано было мне при назначении на столь ответственный пост. Настоящий исторический момент, переживаемый Россией, оставляет в стороне все будничные, мелочные вопросы. Передо мною, и я уверен, перед всем населением Москвы, стоит одна задача – всеми силами способствовать нашему храброму воинству в скорейшей его победе над врагом. Я намерен в своей деятельности опираться на городские и общественные элементы, посколько деятельность этих учреждений не пойдет вразрез со взглядами центрального правительства. Всякое полезное начинание городского и земского самоуправления найдут во мне живой отклик. Особенно желательным и необходимым я считаю содействие московского самоуправления в деле борьбы с дороговизной. В этом отношении я приму самые энергичные меры против спекулятивного вздорожания цен.»[50] Обещал Юсупов и прислушиваться к местной печати, если она не будет проявлять антипатриотических настроений. Впрочем, как было отмечено, к московской печати у него претензий не имелось.[51] 9(22) мая он приехал в Москву и сразу же активно приступил к работе. Гучковский орган продолжил свою борьбу с внутренним врагом передовицей «Против фиктивных россиян».[52]

Итак, ставленник Николая Николаевича начал политику диалога с общественностью в Первопрестольной. К этому времени ее бастионы – Земский и Городской союзы уже вступили в конфликт с Министерством внутренних дел. Особенно отрицательно земцы воспринимали личность его главы Н.А. Маклакова, который последовательно выступал против их финансовой бесконтрольности.[53] 27 февраля(12 марта) 1915 года на заседании Совета министров он заявил: «Дело в Союзе обстоит неблагополучно. Хотел уточнить его положение, не допуская государства в государстве - на это Союзу бескорыстная работа прав не создаст. Вся Россия сталкивается с Союзом. Компания во многих случаях темная. Киев, Ростов и т.д., и т.д. Если бы работали хорошо, нет безумцев администраторов, которые бы их угнетали. А Союз - рыло в пушку, но кричит о невинности, жалуется и спорит даже с команд[ующим] войсками. Государство не может дальше молчать. Надо порядок, иначе власть растворится в чем-то ей заведомо враждебном.»[54]

В апреле 1915 г. военно-сметная комиссия под председательством генерала от инфантерии П.А. Фролова попыталась поднять вопрос о контроле над распределением помощи военнослужащим, что сразу же вызвало недоумение у руководства Земского и Городского союзов.[55] Кроме того, комиссия выяснила значительные недочеты в работе союзов, в частности, вскрылись приписки – так, например, во Владимирской губернии из завяленных по ведомости союзов 1535 лазаретных коек в наличии оказалось 935, в Воронежской губернии – 4303 из 4630  и т.п. Союзы просили выделить им авансом на 4 месяца 63 833 067 руб., а Фролов настоял на сокращении аванса с последующей отчетностью до 2 месяцев, а его суммы - до 3 935 000 руб.[56] Произошедшее было названо «Нежелательным недоразумением». Так называлась передовица «Голоса Москвы», утверждавшая, что руководители союзов сами всегда выступали за введение контроля, но в тональности, с которой говорится о нем  в комиссии, слышатся «ноты подозрительности и недоверия». «Пожелаем, - гласила статья, - что это недоразумение не поселило разногласия между широкими общественными кругами и некоторыми официальными комиссиями. Надо помнить о тех страждущих защитниках Родины, ради которых забываются недочеты.»[57] Разумеется, разногласие было преодолено и неудивительно, что вскоре именно Маклаков стал первой жертвой, принесенной общественному мнению.

Огромную роль в этой отставке сыграл антигерманский погром в Москве, в ходе которого пострадала масса русских немцев и иностранцев, не имевших отношения к воюющим противникам России. Схожие волнения уже имели место здесь в ночь с 10(23) на 11(24) октября 1914 г. Следует отметить, что к высылке подданных враждебных России государств в Москве приступили в самом начале войны, но 1(14) августа 1914 г. Главноначальствующий Москвы генерал-майор Свиты Е.И.В. А.А. Адрианов временно приостановил ее вследствие многочисленных ходатайств о переходе в русское подданство.[58] Более того, в тот же день последовало его объявление о приеме подобного рода прошений от всех желающих.[59] На особое расположение властей прежде всего могли рассчитывать лица, проживавшие в Москве длительное время и имевшие в городе солидную репутацию. За них заступился и исполнявший обязанности городского головы В.Д. Брянский. Снисходительность имела и социальный подтекст, она не распространялась на мастеровых, рабочих и т.п. Таких в Москве набралось вместе с семьями около 5 тыс. чел., и еще 2 тыс. чел. было прислано из губернии. Интернированные были размещены в Крутицких казармах. Из этой категории на освобождение могли рассчитывать только славяне – чехи, поляки и русины.[60] 1(14) августа 1914 г. к ним было добавлено еще 500 германских и австрийских подданных, привезенных из Варшавской и Лодзинской губерний.[61]

В первые дни войны в Москве удалось избежать эксцессов, которые имели место в столице Империи. Представители немецкой колонии Первопрестольной даже обратились через американское консульство и посольство в России в Берлин с заявлением о том, что московские власти относятся к ним вполне корректно. Трудно судить о том, кому принадлежала эта инициатива, однако представители нейтральной страны публично признали справедливость слов данного заявления.[62] Обстановка в Петрограде также казалась спокойной. 20 июля(2 августа) на должность местного градоначальника был назначен рязанский губернатор камергер Высочайшего Двора и действительный статский советник кн. А.Н. Оболенский(с переименованием в генерал-майоры). Уже на следующий день он прибыл в столицу и приступил к исправлению новых обязанностей.[63] 22 июля(4 августа) произошел разгром германского посольства, редакции немецкой газеты и т.п., что вряд ли можно поставить в упрек новому градоначальнику, тем более, что за действиями полиции в этот момент наблюдал лично министр внутренних дел. Ничего подобного более не повторялось.

С конца августа 1914 г. интернированных в Москве лиц, вместе с поступавшими туда пленными, начали высылать из города на восток.[64] Схожая ситуация сложилась и в Петрограде, откуда часть подданных Германии и Австро-Венгрии, задержанная в начале войны, в то же время высылалась заграницу через Финляндию, а часть отправлялась в Вологду под надзор полиции. В августе-сентябре 1914 г. из столицы таким образом было выслано около 3 тыс. чел. В Министерство внутренних дел поступало по несколько сотен прошений о переходе в подданство в день. Значительное их количество исходило от славян, а также женщин, работавших сестрами милосердия.[65] Они и удовлетворялись в первую очередь. С 20 июля(2 августа) по 23 августа(5 сентября) 1914 г. количество таких прошений составило уже около 7 тыс., и из этого удовлетворено(кроме чехов, поляков, русин и сербов, т.е. австрийцев и немцев) только 39.[66] Значительная часть германо-австрийских подданных по-прежнему оставалась в обеих столицах. Положение этих людей было довольно двусмысленным – с одной стороны, их проживание было разрешено, но разрешение было временным. Иногда власти допускали демонстративные, но бессмысленные репрессии, как, например, массовое увольнение детей, происходивших из такого рода семей, из средних и высших учебных заведений, как это было в Москве в начале сентября.[67]

Столичная пресса пока еще вела себя достаточно сдержанно, за исключением «Утра России», где 8(21) октября появилась откровенно провокационная статья Г.А. Ландау «Брат-немец», призывавшая бороться с «внутренними немцами» - чиновниками, коммерсантами и помещиками, не опасаясь шовинизма, которого нет и не будет в русском народе. Впрочем, журналиста не пугала перспектива жертв на этом пути: «Невинно пострадавших здесь быть не может, и как бы не потерпели они при этом материально или духовно, несправедливости и зла от этого будет бесконечно меньше, чем если бы хотя бы одного из уцелевших в этой беспримерной бойне русских заставить снова склонить голову перед ярмом немца, считающего его скотом, свиньей и хамом.»[68] Вскоре  эти призывы были услышаны. 9(22) октября последовало решение императора о призыве в армию студентов. Оно вызвало весьма бурную и радостную реакцию – по городу прошли патриотические демонстрации.[69]

На встрече с Адриановым была принята телеграмма на Высочайшее Имя, в которой говорилось: «…московское студенчество, преисполненное верноподданнических чувств, спешит повергнуть к стопам Вашего Величества чувства бесконечной любви и беспредельной преданности и горячую благодарность за дарованную ему высокую милость – немедля встать в ряды победоносной армии Вашего Величества, и клянется верой и правдой, не щадя своего живота, служить своему обожаемому Монарху и дорогому отечеству.»[70] Ректор Императорского Московского университета М.К. Любавский, директор Лазаревского института ПВ. Гидулянов, директор Института инженеров путей сообщения Н.Д. Тяпкин, директор Сельскохозяйственного института И.А. Иверонов и другие полностью поддержали патриотический порыв молодежи.[71] Торжества продолжились, но вскоре они приобрели неожиданный характер. В ночь с 10(23) на 11(24) октября 1914 г. «вековая тишина» в Москве была нарушена.

10(23) октября 1914 г., после молебна на Красной площади молодежь с криками «Долой немцев!» начала растекаться по городу и нападать на магазины, принадлежавшие людям с немецкими фамилиями. Наряды конной и пешей полиции старались помешать хулиганам.[72] Остановить погром все же не удалось – в его ходе пострадало около 30 немецких фирм.[73] Кроме того, жертвами толпы стали и русская(товарищество М.И. Кузнецова), 1 английская и 2 бельгийские фирмы, и даже здание на Мясницкой, в котором под флагом Красного Креста находился госпиталь с 100 ранеными(в том же здании был немецкий магазин), несколько семьей русских немцев(одна из них накануне потеряла сына-офицера на фронте) и т.д.[74] Город представлял собой страшное зрелище. «Я проехал по Мясницкой. – Писал журналист «Речи». – Точно неприятель побывал на одной из главных деловых артерий города. Было жутко и стыдно глядеть. Зияли дыры на месте окон, поблескивало на электрическом свете битое стекло, белели доски, которыми наскоро зашиты злополучные магазины. То же, хотя и не так часто, - на Кузнецком мосту, на Петровке, Арбате.»[75]

Против проявления патриотических чувств действиями подобного рода немедленно последовали энергичные протесты, в том числе со стороны студенческих организаций Императорского Московского университета, которые были опубликованы в «Русских Ведомостях» и «Речи».[76] Уже на следующий день после погрома генерал Адрианов издал объявление, в котором осудил погромы и предупредил, что в случае их повторения будет действовать жестко. «Возмутительно, - заявлял он, когда толпа прикрывает свое преступное деяние патриотическим песнопением. Народный гимн – это молитва. Сопровождать же молитву безобразием – кощунство.»[77] Одновременно Адриановым был издан приказ, обязывавший всех германских и австро-венгерских подданных в течение 3 дней встать на учет и сдать любое оружие, имевшееся у них дома. Нарушители подвергались штрафу в 3 тыс. рублей, тюремному заключению или аресту.[78] На утро 11(24) октября на дверях московских магазинов, подвергшихся нападениям, появились объявления «Служащие и рабочие – русские подданные».[79]

В тот же день петроградский градоначальник генерал-майор князь Оболенский издал распоряжение развесить во всех торгово-промышленных заведениях города объявления «Просят не говорить по-немецки». Такие же надписи сразу же появились во всех публичных местах, включая трамваи.[80] 14(27) окт. Оболенский предложил всем австро-германским подданным, проживающим в Петрограде, покинуть столицу и Россию в течение 2 недель. Исключение делалось только для больных, проходящих курс лечения, славян, французов, итальянцев и православных. Исключение делалось только для больных, проходящих курс лечения, славян, французов, итальянцев и православных. Было подано около 10 тыс. прошений о переходе в русское подданство, часть австрийских подданных(в основном это были чехи) начала принимать православие.[81] В результате к 29 октября(11 ноября) из Петрограда в финляндский гор. Раумо выехало 3 800 чел. Оттуда они переезжали через Ботнический залив в Швецию.[82]

14(27) октября городская Дума Москвы собралась для обсуждения случившегося. Заявление по вопросу о погромах сделал В.Д. Брянский: «К такого рода явлениям можно относиться только отрицательно. События эти тем более печальны, что в разгроме принимали участие молодежь и даже дети. В настоящее время можно выразить полную уверенность, что эти явления, столь несоответствующие исконным нравственным началам русского народа, более не повторятся.»[83] Ряд московских промышленников обратились к Министру торговли и промышленности с жалобой на действия московских властей, которые по их мнению, недостаточно активно и оперативно пресекли погромы. Жалоба была передана Н.А. Маклакову.[84] После следствия, проведенного после октябрьского погрома по приказу начальника корпуса жандармов, Министр внутренних дел специально указал А.А. Адрианову на недопустимость повторения этих событий, которые произошли на фоне бездействия московской полиции. С точки зрения Маклакова они подрывали «достоинство Русского государства» и «авторитет правительства».[85]

Сам Адрианов, после этого внушения и личного отчета о случившемся перед императором, заявил в интервью газете «Утро России» о том, что все произошедшее было совершенной неожиданностью для властей и что их повторение абсолютно недопустимо: «Бороться с немецким засильем необходимо. Но надо вести культурную работу, не прибегая к приемам дикарей. Необходимо вести экономическую войну с оставшимися немцами внутри России. Надо развивать отечественный капитал, делать его более гибким и предприимчивым. Но до тех пор, пока действуют законы Империи, имущество хотя бы и врагов должно охраняться. Никакие погромы допущены быть не могут! Повторяю, что никакая агитация, возбуждающая население против германских или австрийских подданных, не может иметь места. Если это будет обнаружено, то по городским и земским делам присутствие безусловно закроет занимающиеся подобной агитацией общество за его вредную деятельность.»[86] К этому времени жизнь в Первопрестольной вернулась в свои привычные, далекие от войны, рамки. «Если не считать раннего закрытия ресторанов, - сообщала в конце октября 1914 г. передовица «Голоса Москвы», - отсутствия столь характерной для Москвы пьяной ночной сутолоки, то, пожалуй, теперешняя жизнь Москвы ничем не отличается от обычной.»[87]

Казалось, в Первопрестольной ничего не напоминает об октябрьских событиях. И все же они повторились через 7 месяцев. Обстановка в городах была весьма напряженной и без известий о неудачах на фронте. Начали чувствоваться дороговизна жизни, наплыв беженцев и усталость от войны, которая оказалась более длительной, чем это ожидалось. С августа 1914 г. по февраль 1915 г. цены на товары, потребителями которых были прежде всего малообеспеченные слои населения, значительно выросли. В Петрограде изменения составили: соль – на 57%, ржаная мука – на 18%, пшено – на 21%, гречневая крупа – на 51%, мясо 3-го сорта – на 26%, молоко – 25%, сахар – 14%. Схожая картина с небольшими колебаниями наблюдалась и в Москве, где также прежде всего дорожали продукты «народного» потребления – ржаная мука, печеный хлеб, пшено, соль, яйца и т.п.[88]

Из октябрьских событий 1914 г. не было сделано надлежащих выводов. 26 января(8 февраля) 1915 г. в Московском окружном суде было рассмотрено дело 5 подростков – участников погромов, схваченных с поличным во время грабежей. Обвиняемые сознались в участии в грабежах, но после недолгих прений и часового совещания судей были оправданы.[89] Мотивы этого решения достаточно ясны, но вряд ли его можно было бы назвать своевременным. В апреле 1915 г. на мясных рынках Петрограда прошли волнения. 7(20) апреля в качестве протеста против цен на мясо на рынке женщины стали переворачивать лари торговцев и избивать их. Порядок был восстановлен полицией.[90] Через день все повторилось, и на рынке пришлось установить постоянное дежурство полиции.[91] 8(21) апреля беспорядки начались в Москве – в булочной на Большой Пресне закончился хлеб, хозяин отказался открывать ее, в результате перед дверями собралась толпа в 4 тыс. чел., в основном состоявшая из женщин и подростков. И те, и другие вели себя очень агрессивно, в результате вновь пришлось прибегнуть к помощи полиции. При разгоне толпы камнями было ранено 3 пристава и 2 городовых, задержано 20 чел.[92]

Такова была только часть проблем, с которыми должен был справиться новый Главноначальствующий в Москве. Ф.Ф. Юсупов был человеком несерьезным и неопытным, к тому же только начал входить в сложности исправляемых им должностей.[93] Безусловно, это ослабляло контроль над положением в столице, которое, казалось, не могло вызвать опасений. 11(24) мая в городе прошла очередная патриотическая демонстрация в честь вступившей в войну на стороне Антанты Италии. Под русскими и итальянскими флагами с портретами Виктора-Эммануила III и Николая II демонстранты прошли к итальянскому консульству, затем – по Мясницкой и Тверской улицам к резиденции Юсупова, который приветствовал их с балкона. Шествие прошло без эксцессов.[94] Не смотря на бравурное начало, первые шаги Главноначальствующего все же не позволяли надеяться на быстрое решение проблем. Скорее наоборот, он мог создать новые. Так, например, генерал довольно быстро убедился в том, что никакой дороговизны в городе нет, а есть только желание некоторых торговцев поднять цены на продукты, которое легко преодолевается установлением «определенной максимальной таксы». Об этом своем наблюдении он поведал московской прессе всего через пять дней после вступления в должность.[95] Юсупов и ранее был способен удивить словом и делом.

В январе 1915 года он посетил Францию в качестве посланника императора с целью вручения русских орденов отличившимся французским военным. Своим экстравагантным поведением он не снискал уважения у союзников. Между прочим, в разговоре с Пуанкаре он пустился в следующие рассуждения: «Он рассказывает мне, что в России на каждом шагу видишь следы немецкого влияния, что в Москве полиция находится в руках Германии, что в России не осмеливаются изгнать немцев ни из торговли, ни с государственных должностей, потому что у немцев защитники при дворе, у великих князей, во всех кругах общества. С такой свободой выражается посланец императора. Правда, после этой поправки он добавляет, что император твердо решился вести войну до победного конца.»[96]

16(29) мая «Голос Москвы» продолжил свои призывы к борьбе с внутренними немцами – газета призвала высылать из города проживавших в нем подданных Австро-Венгрии и Германии – таковых оказалось около 2 тыс. чел.[97] В тот же день в московских газетах был опубликован и первый список высланных, после чего подобного рода колонки – на 100 и более фамилий - стали повседневными.[98] Возможно, пребывание подданных враждебных государств в Москве в это время и было излишней мягкостью, но избранные меры борьбы с этим излишеством трудно назвать разумными. Грань между немецко-австрийскими подданными и русскими немцами постепенно стиралась. Выйти из смыслового тупика смогло «Русское купеческое общество для взаимного вспомоществования», которое приняло решение исключить из своих рядов «всех членов австро-германской национальности». Исключение делалось только для тех, кто сражался в рядах русской армии или был русским подданным в трех поколениях.[99] Тем временем отступление Юго-Западного фронта продолжалось. Первоначально его армии предполагалось отвести за Сан и Днестр, однако удержаться на этом рубеже ослабленным предыдущими боями войскам не удалось.

С трех сторон к Перемышлю, важнейшей коммуникационной точке в тылу русских войск в Карпатах, подходили австро-венгерские и германские корпуса. «В течении двух месяцев, - писал швейцарский исследователь крепостной войны, - в продолжении которых русские занимали крепость, они вообще не имели ни времени, ни необходимых средств для приспособления разрушенных укреплений и крепости к обороне.»[100] Крепостная артиллерия средних калибров и полевые орудия Перемышля были австрийскими - боеприпасы к ним пришлось завозить из Львова. Крепость нуждалась в пулеметах, горной, противоштурмовой артиллерии. Что касается тяжелой артиллерии, то в начале мая она только еще грузилась в Ровно. Комендант крепости ген.-лейт. С.Н. Дельвиг 27 апреля(10 мая) извещал Главнокомандующего фронтом о том, войска заняли форты в сторону приближавшегося противника. Сил для обороны даже этих укреплений не хватало, в Перемышле не было достаточного количества офицеров крепостной артиллерии. Бригада осадной артиллерии, прибывшая из Бреста и составившая ядро русского гарнизона крепости, имела 50% некомплект офицеров. В случае осады большей частью батарей командовать пришлось бы фейерверкерам и даже рядовым. В гарнизоне находилось только 3 офицера Генерального штаба, не хватало и топографов.[101]

30 апреля(13 мая)  над крепостью и городом появилась австрийская и германская авиация. Начались бомбежки.[102] В тот же день Главнокомандующий армиями фронта ген.-ад. Н.И. Иванов принял решение считать Перемышль полевой, заблаговременно укрепленной позицией, которую следует оборонять только до угрозы отсечения от основных сил фронта.[103] Ставка еще надеялась на благоприятный исход событий и 1(14) мая выпустила следующее сообщение: «В Западной Галиции напряжение боев 27-го апреля ослабло, наши войска постепенно стягиваются к линии реки Сана для занятия более сосредоточенного расположения.»[104] Атаковавшие в этот день западные форты австро-германцы были отбиты с потерями и вынуждены были остановиться. Казалось, что центр тяжести наступления переместился к Сану.[105] На самом деле передышка была временной.

Отступавшие русские войска аккуратно уничтожали за собой линии железной дороги, без которых противник не мог использовать тяжелую артиллерию, особенно 210-ти и 305-миллиметровые гаубицы. Австро-германские инженерные части восстанавливали в среднем по 5-6 километров железнодорожного пути в сутки. Это существенно замедляло темпы наступления. 14 мая передовые части 2-й австро-венгерской армии генерала фон Бем-Ермолли были уже в 70 километрах от крепости. 21-27 мая прошли в боях. О характере боев можно судить по этим словам Янушкевича, обращенным к Сухомлинову: «Положение не улучшается. Причина та же. Надо терпеть до улучшения. Вчера на участке одного из полков немцы выпустили 3 т. тяжелых снарядов!! Снесли все. А у нас было выпущено едва 100. Знаю, что тяжело Вам это читать, но долгом считаю Вас ориентировать. Но естьи хорошее знамение: появилось искреннее и глубокое озлобление и жажда мести.»[106] Русская армия пыталась нанести контрудар и «обойти обходящего». Это был единственный способ удержать город, так форты крепости были приведены в негодность как русской осадой, так и гарнизоном накануне капитуляции. Большой успех имел III-й Кавказский корпус генерала А.В. Ирмана, отбивший ряд позиций и захвативший 7000 пленных, 6 тяжелых и 6 полевых орудий. Однако утомленные боями, и, самое главное, не имевшие достаточного запаса патронов и снарядов, русские войска не могли справиться с этой задачей. 25 мая под Перемышль прибыли 305-миллиметровые шкодовские гаубицы. 30 мая они начали обстрел русских позиций.[107] Это решило судьбу русской обороны.

«Помню сражение пред Перемышлем в середине мая. - Писал А.И. Деникин. - Одиннадцать дней жестокого боя 4-й стрелковой дивизии... Одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывавшей целые ряды окопов вместе с защитниками их. Мы почти не отвечали - нечем. Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой - штыками или стрельбой в упор; лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы... Два полка были уничтожены - одним огнем... Когда после трехдневного молчания нашей единственной шестидюймовой батареи ей подвезли пятьдесят снарядов, об том сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с радостью и облегчением...»[108] 31 мая противник захватил форты № 10 и № 11. 1 июня австрийцы прорвались к городу и захватили форт № 7, правда, подоспевшие подкрепления выбили их оттуда.[109]

Изменить общую ситуацию это уже не могло, и была ускорена эвакуация. К полудню 18(31) мая из крепости были выведены все обозы и артиллерия, и Перемышль удерживали только отряды прикрытия.[110] В ночь на 3 июня он был эвакуирован. Двухнедельные бои закончились. Части 8-й армии отошли в порядке, но с большими потерями, предварительно взорвав мосты через Сан, обеспечив вывоз артиллерии и запасов, кроме хлеба, который был сожжен.[111] «Из всех фортов нами были удержаны лишь восточные - Седлисские. - Вспоминал Брусилов. - В общем крепость досталась неприятелю совершенно разоруженная, без каких бы то ни было запасов; насколько мне помнится, в руки врагу попали лишь четыре орудия без замков, которые были унесены.»[112] 21 мая(3 июня) Ставка официально сообщила об оставлении Перемышля.[113]

Извещая Николаю II об этом, Николай Николаевич-мл. писал: «Еще во время пребывания Вашего Императорского Величества на Ставке, обстановка в Галиции сложилась в таком виде, что удержание полуразрушенного Перемышля при отсутствии достаточной артиллерии и крайней скудости боевых припасов, и невозможности удержать в наших руках Ярослав и Радымно, стало задачей весьма трудной. Принципиально тогда же было решено смотреть на Перемышль не как на крепость, а как на участок заблаговременно подготовленной позиции, удержание коей в наших руках с военной точки зрения являлось целесообразным лишь до тех пор, пока оно облегчало нам маневрирование в районе Сана. Ваше Императорское Величество изволите помнить, что оставление нами Перемышля было решено в ночь с 7/20 на 8/21 мая и только соображение о том впечатлении, которое произведет на общество оставление этого пункта, заставляли выбиваться из сил, чтобы сохранить его за нами(выделено мной - А.О.).»[114]

Пресса в целом заняла вполне взвешенную позицию по отношению к случившемуся. Передовица «Утра России» от 22 мая(4 июня) убеждала читателя: «Наша войска отошли от Перемышля и заняли соседнее расположение к востоку от него. Спокойно и хладнокровно, с несокрушимой верой в конечный исход борьбы нашей с Германие, должно отнестись русское общество к этому известию. Судьба нынешнего очередного натиска германских армий, на этот раз на наш германский фронт, не может зависеть от того, стоим ли мы перед развалинами Перемышля или отошли на несколько верст от него.»[115] Никакие соображения не помогли смягчить удар в сознании общественного мнения. 5 июня, получив телеграмму от генерала де Лагиша, Пуанкаре записал в дневнике: «Это произвело удручающее впечатление в России, страна чувствует себя униженной и разочарованной.»[116] Никакие соображения не помогли смягчить удар в сознании общественного мнения.

5 июня, получив телеграмму от французского представителя при русской Ставке генерала де Лагиша, Р.Пуанкаре записал в дневнике: «Это произвело удручающее впечатление в России, страна чувствует себя униженной и разочарованной.»[117] Уже 24 мая(6 июня) в «Голосе Москвы» появился призыв: «Нам предстоит трудная задача объяснить оставление нами Перемышля.»[118] В тот же день «Речь» поместила интервью вернувшегося с Юго-Западного фронта уполномоченного Красного Креста Д.Д. Данчича, который заявил: «Занятый нами Перемышль представлял собой такой же невооруженный город, как и Ярослав, как и Саноке. То, что его нельзя защищать, там для всех было аксиомой. И когда из всего нашего фронта он выперся углом на 25-30 верст вперед, то и решили его очистить. Никакой осады не было. Задержали очищение Перемышля только для того, чтобы вывезти все имевшиеся там весьма значительные запасы. И действительно вывезли все до последней мелочи.»[119]

Необходимо объяснить, что сдача этой крепости после второй осады 9(22) марта 1915 года была воспринята русским обществом как символический перелом в ходе военных действий. В плен попало почти четыре армейских корпуса - 9 генералов, 2 500 офицеров, около 120 000 солдат, трофеями русской армии стало 900 орудий и огромное количество военных запасов и оружия. Неожиданно выяснилось, что количество осажденных почти вдвое превышало численность осаждавшей Перемышль русской армии.[120] Сдавшихся было так много, что вывезти их всех сразу не представлялось возможности. «Все дороги от Перемышля заполнены пленными. – Писал В.Я. Брюсов в конце марта. – Шоссе на десятки верст кажется синим от синеватых австрийских мундиров. Пленные идут большими толпами под конвоем немногих казаков, идут и маленькими группами, идут и одиночками. Никто не делает попытки бежать. В городе также множество австрийских солдат. Эвакуация пленных займет недели две. Среди сдавшихся – очень много славян: поляков, русин и чехов. Они не скрывают своей радости по поводу сдачи.»[121]

«Моральное впечатление сдачи первоклассной австрийской крепости, - заявлял «Военный сборник», - касается не одной только австро-венгерской армии, но несомненно отзовется и на оперирующих в Карпатах и в Буковине германских войсках и рикошетом отзовется в германской армии, отныне потерявшей всякую надежду на косвенную хотя бы поддержку своего немецкого союзника, как она потеряла веру в пользу своего союза с Турцией. Поэтому не будет преувеличением сказать, что падение Перемышля знаменует собой перелом в великой мировой войне.»[122] Моральное значение этой победы действительно было велико, но теперь оно же стало препятствием для ухода из Перемышля. Как показали события в Москве, эффективно объяснить причины отступления не удалось, хотя были перечислены все причины, по которой не стоило защищать эту полуразрушенную крепость, лишенную боеприпасов и продовольствия.[123]

Впрочем, внимание московской прессы было по-прежнему нацелено на другие проблемы. 26 мая(8 июня) «Голос Москвы» опубликовал очередную статью, посвященную проблеме ликвидации немецкой торговли и предпринимательства в Первопрестольной. К началу войны в Москве насчитывалось около 250 крупных германских и австрийских фирм и до 500 средних и мелких предприятий, принадлежащих частным лицам. На основании закона от 11(24) января 1915 г. к 1(14) апреля все они должны были быть добровольно ликвидированы. Выполнить это распоряжение в указанный срок не удалось, и он был перенесен на 1(14) июня. Поскольку, по мнению газеты, результатов ликвидации все еще не было видно, она назвала 4 крупнейших предприятия и магазина, собственность на которые была переведена на подставные лица.[124]

В этот же день начались волнения среди женщин, которые в большей части имели родственников в армии. Они были недовольны потерей портняжных заказов, которые, как они считали, были переданы немецкой фирме.[125] Следует отметить, что заказы распределялись благотворительным обществом Великой Княгини Елизаветы Федоровны. Толпа примерно в 3 тыс. чел. направилась с жалобой к Адрианову, который обещал разобраться.[126] Уже на следующий день, 27 мая(9 июня) в рабочих кварталах Москвы появились слухи о том, что живущие в городе немцы стремятся помочь своим соотечественникам на фронте, распространяют болезни, отравляют воду и т.п. Вечером того же дня произошли первые столкновения.[127] Среди них распространились слухи о таинственных отравлениях на Прохоровской мельнице(в этот день там по непонятной причине отравилось 38 чел.[128]), принадлежавшей фирме Эмиль Циндель и К. Управляющим предприятием был некий Г.Г. Карлсен. Немецкие фамилии делали правдоподобными слухи о том, что причинами всех неприятностей было отравление шпионами артезианских источников. Толпа окружила мельницу, на требование выйти к ней Карлсен ответил приказом закрыть ворота. В результате ворота были взломаны, а управляющий убит. Просьбы его дочери – русской сестры милосердия – пощадить отца ни к чему не привели. Вслед за этим схожие волнения затронули мельницу Шредера, фабрики в Данилове и Замоскворечье.[129]

Утром 28 мая(10 июня) многотысячная толпа с портретами императора и флагами двинулась на Красную площадь, после чего она стала растекаться по близлежащим улицам. Люди заходили в магазины и требовали предъявить документы, чтобы убедиться в том, что их владельцы не были «австро-германцами». Поначалу такое свидетельство, если оно было, помогало, но приблизительно после трех часов дня процесс окончательно вышел из-под контроля.[130] Если поначалу собственность подозрительных, с точки зрения толпы, лиц, не имевших документов о русском подданстве, просто уничтожалась – ее сжигали, ломали, втаптывали в грязь и т.п., то потом ее начали расхищать, и погром уже явно стал приобретать формы массового грабежа, лишенного какой-либо идеологической направленности. Самое активное участие в беспорядках приняли женщины, подростки, рабочие и деклассированные элементы.[131] Естественно, что их центром стали деловые кварталы города.

28 мая(10 июня) 1915 г. С.П. Мельгунов описывает в своем дневнике увиденное: «В Москве творится полная неразбериха. Накануне началась забастовка - не желают работать на немцев. Утром перед Котельнической частью был молебен в присутствии большой толпы. А.М. Васютинский спрашивал, по какому случаю - против немцев. Открылось шествие с флагами и пр. При пении «Боже царя храни» шествовала тысячная толпа во главе с людьми со значками общества «За Россию». Сзади начинались погромы. Предварительно во всех московских газетах, кроме «Русских Ведомостей», печатались списки высылаемых немцев. Накануне усиленно раздавали листки с перечнем и адресами немецких торговых фирм. Все газеты трубили о зверствах немцев. Решили, очевидно, поднять настроение по растопчинскому методу в виду неудач на войне... Погром разросся и превратился в нечто совершенно небывалое - к вечеру были разгромлены все «немецкие» магазины. Вытаскивали рояли и разбивали. Полиция нигде не препятствовала погромщикам... Власти, очевидно, не ожидали, что погромы примут такой масштаб.»[132]

Настроения Юсупова и действия были не последней причиной того, что события в Москве приобрели такой масштаб и характер. Не считая себя находившимся в подчинении Министру внутренних дел, он не сообщал в Министерство о том, что происходит в городе, что касается начальника Охранного отделения и полицеймейстера Москвы, то они также не сделали этого, считая, что информацию в Петроград должен был направить сам Юсупов. На этот раз не был активен и Адрианов.[133] Как показало в дальнейшем сенатское расследование, генерал отдал приказ, категорически запрещавший полиции применение оружия при любом развитии событий. Чины полиции должны были ограничиваться увещеванием, в крайнем случае – действовать нагайками.[134] Градоначальник даже явил личный пример выполнения собственных распоряжений. Появившись перед толпой в начале волнений в сопровождении 200 полицейских, он ограничился словами, пообещав сам разобраться во всем. Отъехав от «митингующих», генерал не предпринял ничего и не отдал никаких распоряжений.[135] Очевидно, без приказа он уже не считал кощунством грабеж под пение гимна. В результате низшее и среднее звенья городской власти оказались нейтрализованы, а толпа, убедившись в безнаказанности своих первых выходок, стала действовать гораздо активнее.[136]

Мало кто из чиновников решился проявить инициативу и действовать без приказа. От Главноначальствующего указаний не поступало. В начале волнений Юсупов сказался больным и не покидал своего дома.[137] Не торопился он и связаться с Петроградом, хотя бы для того, чтобы получить инструкции от Н.А. Маклакова. Министр внутренних дел узнал о том, что творится в Москве, из утренних сообщений газет. В город немедленно был отправлен начальник Отдельного корпуса жандармов ген.-м. Свиты Е.И.В. В.Ф. Джунковский.[138] В 8 часов вечера 28 мая(10 июня) было собрано экстренное заседание Городской Думы, в ходе которого были приняты следующие решения: обратиться к москвичам с просьбой сохранять спокойствие, к рабочим – с призывом прекратить забастовки, к Главноначальствующему – с просьбой пресечь погромы. В 23.00 в здание Думы прибыли Юсупов и Адрианов.[139] Обсуждение проблемы продолжилось, в результате чего Юсупов в ночь на 29 мая(11 июня) также решил обратился к москвичам с воззванием.

Оно гласило: «28-го сего мая на улицах Москвы произошли печальные события. Начавшись под влиянием стремления удалить с заводов подданных враждебных нам государств, эти события мало-по-малу вылились в самые безобразные формы. Собиравшиеся толпы не только били стекла и громили магазины, владельцы которых носят иностранные фамилии, но и грабили находившиеся в них товары. В этом постыдном деле принимали участие также женщины и подозрительного вида подростки.» Юсупов призывал москвичей доверить борьбу с немцами ему, как назначенному императором представителю единственной законной власти: «Я же, как носитель этой власти в Москве, с первого дня моего назначения поведший борьбу с немецким засильем, сам сумею защитить интересы родного города от влияния враждебных России лиц и предупреждаю, что не позволю вмешиваться в мои распоряжения. Вместе с тем, довожу до сведения жителей Первопрестольной, что при попытках вновь произвести какие-либо насильственные действия, направленные против личной безопасности или имущества, хотя бы и подданных воюющих с нами держав, я приму самые энергичные меры к их подавлению. Одновременно с этим объявляю населению вверенного мне города, что я не допускаю на улицах столицы никаких сборищ или манифестаций.»[140]

Вечером 28 мая(10 июня) практически вся Москва была охвачена погромами, по улицам на подводах и извозчиках открыто перевозили награбленное и торговали им. В городе начались пожары, ночью их было уже около 30.[141] Для тушения были задействованы все пожарные силы города – 685 пожарных и 200 дружинников ополчения.[142] В огне, охватившим здание издательства Гросмана и Кнебеля, погибли рукописи многочисленных монографий – в том числе и уже напечатанных здесь 22 томов «Истории русского искусства», а также коллекции фотографий автора этого издания - И.Грабаря.[143] Погромщики мешали пожарной охране и она не успевала тушить горевшие здания. Погромы стихли лишь к 5 часам утра 29 мая(11 июня). С утра все началось снова, хотя в городе уже появилась полиция и войска, пытавшиеся остановить погромщиков.[144] До появления солдат сил полиции было явно недостаточно, хотя она уже и делала все возможное – 68 полицейских получили серьезные ранения.[145]

Для успокоения разбушевавшейся толпы пришлось вызывать части из учебных лагерей.[146] В нескольких случаях солдатам пришлось употреблять огнестрельное оружие, при этом в толпе были жертвы – 12 убитых и 30 раненых.[147] Тем не менее волна погромов стихла в городе только к вечеру 29 мая(11 июня). Вслед за этим она перекинулась в Московскую губернию, но там была сразу же погашена энергичными действиями местных властей.[148] Беспорядки происходили только в непосредственной близости от города, в Московском и Богородском уездах – в основном в дачных районах.[149] Губернская администрация продемонстрировала достаточную решительность. Не менее адекватной была реакция властей и в других городах Империи, где имели место похожие волнения. Во всяком случае они нигде не приняли такого масштаба, как в Москве.[150]

Вряд ли это было случайностью. В первые дни волнений появление полиции, градоначальника города приветствовалось толпой – погромщики считали, что действуют с разрешения властей, которые действительно поначалу не препятствовали стихии на улицах города.[151] На самом деле своими действиями(арестами, высылками лиц с «подозрительными фамилиями», запретами полиции разгонять «патриотические демонстрации») Юсупов только возбуждал страсти, которые потом не смог контролировать. По его приказу был арестован даже председатель Общества фабрикантов и заводчиков Московского района Ю.П. Гужон - французский подданный[152], и, по иронии судьбы, активный участник обсуждения мер по борьбе с немецким засильем.[153] После майских событий в Москве он уже считал необходимым сообщать Джунковскому, что нагнетание антигерманских настроений в России явно направлено против власти.[154]

Только вечером 29 мая(11 июня) Главноначальствующий Москвы ввел в городе комендантский час – движение по улицам было ограничено с 22.00 до 05.00.[155] В этот же день для расследования событий в город прибыл Министр юстиции И.Г. Щегловитов. 30 мая(12 июня) Юсуповым были запрещены любые манифестации, «какого бы рода они не были».[156] Комендантский час в Москве был отменен только 2(15) июня 1915 г.[157] 29 мая(11 июня) М.В. Челноков - городской голова и председатель Всероссийского Союза городов - обратился к жителям Москвы с призывом к спокойствию: «Грабежи насилия вчерашнего дня составляют неслыханный позор для родной столицы и ослабляют наши силы. Всякому пропущенному дню в нашей фабрично-заводской работе наши враги бесконечно радуются, и каждый из вас пусть задумается об этом. Московская Городская Дума обращается к населению города Москвы с призывом немедленно прекратить недостойные Москвы погромы, а к рабочему и фабричному населению Москвы – с просьбой напрячь все силы и не допускать приостановления работ на фабриках и заводах, ибо каждый день промедления есть торжество врага.»[158]

Враг действительно мог торжествовать, тем более, что он не имел к организации этих событий никакого отношения. Торжествовала и общественность столицы. «Два воззвания прочли вчера утром москвичи: главноначальствующего над г. Москвой и московского городского головы. – Гласила передовица «Утра России». – В самом факте одновременности этих двух воззваний мы усматриваем отрадный признак осуществления желаемого сотрудничества административной власти Москвы с органами общественного самоуправления.»[159] Несмотря на столь очевидные достижения Юсупова, для него наступало время для оправданий за случившиеся «события». Весьма созвучной словам и действиям генерала была версия московских официальных властей, которую они поспешили направить в Ставку: «Взрыв оскорбленного народного чувства - буйного, разнузданного, но все же в основе своей имеющего нечто от патриотизма.»[160]

От имени Московской городской Думы к Главковерху немедленно обратился и Челноков, уверявший Великого Князя, что «…Москва, готовая всеми средствами способствовать полной победе над врагом, примет все меры к необходимому и полному восстановлению Первопрестольной. Полная верой в окончательную победу русского оружия под верховным водительством Вашего Императорского Высочества, Москва не остановится ни перед какими трудами и жертвами, сделает все, чтобы удовлетворить нужды армии и тем помочь довести великую отечественную войну до победоносного конца.»[161] 1(14) июня последовал одобрительный ответ из Барановичей – Николай Николаевич счел необходимым поддержать готовность к труду на благо армии.[162] Естественно, что масштаб случившегося исключал возможность отговорок – необходимо было объяснить, почему погромы стали возможными. Позже Юсупов попытался предложить такое объяснение – он даже утверждал, что погром был организован немцами.[163]

Свою лепту в погром внесла и московская пресса. В частности, газета Гучкова сделала все возможное для того, чтобы направить патриотические чувства против немецкого населения Первопрестольной. «С самого начала войны, - писала позже «Речь», - существовали у нас кучки людей, считавших разжигание злобы и ненависти необходимой принадлежностью патриота, думавших, что чем больше злобы, тем больше патриотизма. И ежедневно, капля за каплей, они внедряли в смятенную, растерявшуюся под наплывом небывалых событий народную душу распаляющий, дурманящий яд. И вот в Москве мы увидели действие этой систематичной отравы. Человеческая природа такова, что возбудить ее к злобным и разрушительным, хотя бы и бессмысленным действиям много легче, чем к разумным и созидательным.»[164]

В результате весьма оригинального союза городской власти и либеральной оппозиции мирные поначалу антигерманские манифестации закончились погромами реальных и вымышленных немцев. Москва в течение 3 дней была во власти толпы.[165] Заставший эти события Г.К. Жуков вспоминал: «В это были вовлечены многие люди, стремившиеся попросту чем-либо поживиться. Но так как народ не знал иностранных языков, то заодно громил и другие иностранные фирмы - французские, английские.»[166] Пострадало 475 коммерческих предприятий, 207 частных квартир и домов, 113 подданных Австро-Венгрии и Германии, 489 русских подданных с иностранными фамилиями и именами и граждан союзных государств, и, кроме того, 90 русских подданных с русскими же именами и фамилиями.[167] За три дня в городе насчитали 70 пожаров, 10 из них – «очень больших» и 11 – больших», убытки, понесенные частными лицами, в первом приближении составили 38506623 руб.[168] Удар, которые нанесли погромы по экономике Москвы, был весьма чувствительным. Достаточно сказать, что в городе не работало около 200 тыс. рабочих.[169] К 1(14) июня в городе закрылось 193 предприятия и 300 магазинов, в основном принадлежавших подданным враждебных государств (за исключением славян, французов, итальянцев и турецко-подданных христиан), 40 фирм было переведено на новых владельцев.[170]

Пять лиц «австро-немецкой национальности» были зверски убиты толпой, четверо из жертв были женщинами. Приехавший в город 2(15) июня чиновник МВД описал следующую картину: «Проезжая с Николаевского вокзала… я был поражен видом московских улиц. Можно было подумать, что город выдержал бомбардировку вильгельмовских армий. Были разрушены не только почти все магазины, но даже разрушены некоторые дома, как оказалось затем, сгоревшие от учиненных во время погрома поджогов. В числе наиболее разгромленных улиц была между прочим – Мясницкая, на которой, кажется, не уцелело ни одного магазина, и даже с вывеской русских владельцев, как, например, контора Кольчугина. Во многих магазинах разбитые окна были заставлены деревянными щитами, на многих из которых были наклеены большие плакаты с довольно оригинальными надписями. Так, например, на одном из разгромленных магазинов в Камергерском переулке я прочел следующую надпись: «А. Быков. Торгующий под фирмой русского подданного дворянина Шварца, разгромлен по недоразумению». На некоторых приводились родословная владельца магазина, имевшего несчастье носить иностранную фамилию и доказывающая его русское происхождение. А из одной такой надписи я узнал, что родители владельца разгромленного магазина и все его ближайшие родственники похоронены на православном Ваганьковском кладбище.»[171]

Во время волнений в первопрестольной столице распространялись слухи об измене некоторых членов царской фамилии. Рост неприязненных настроений в адрес императрицы Александры Федоровны начался в Москве уже с февраля 1915 года в Москве.[172] Теперь они прорвались наружу. «Особенно доставалось императрице Александре Федоровне, - вспоминал генерал-квартирмейстер Ставки, - от которой требовалось удаление в монастырь по примеру ее сестры, вдовы великого князя Сергея Александровича... Беспорядки разрослись столь широко, что в конце концов войска вынуждены были пустить в ход оружие. Только этим крайним средством удалось через несколько дней восстановить полный порядок в первопрестольной...»[173] Кстати, Великой Княгине Елизавете Федоровне не помогло и ее монашеское звание, под угрозой оказался и тот самый монастырь - во время погрома распространились слухи, что в обители прячется ее брат Великий Герцог Гессенский.[174]

Не менее напряженной была и обстановка в столице Империи. Да и какими еще могли быть настроения, если в даже Ставке все еще продолжали играть в шпионские игры и сознательно транслировали их в тыл? В апреле 1915 г. Николай Николаевич назначил М.Д. Бонч-Бруевича начальником штаба 6-й армии, прикрывавшей Петроград. Это было поощрение за его вклад в «дело Мясоедова». Главковерх поручил генералу проверить работу контрразведки.[175] По свидетельству Бонч-Бруевича, его напутствовали следующими словами: «Вы едете в осиное гнездо немецкого шпионажа, одно Царское Село чего стоит.»[176] Результаты охоты на немцев сказались и здесь. Бонч-Бруевич, почти сразу же после вступления в должность начальника штаба 6-й армии, «разоблачил» немецкое окружение командующего армией генерала от артиллерии К.П. Фан дер Флита – «впадающего в детство рамолика».[177]

Упрекать Главнокомандующего 6-й армией в излишней мягкости по отношению к представителям враждебных государств. 30 декабря 1914 г.(12 января 1915 г.) он отдал приказ «…выслать всех германских и австрийских подданных, без каких-либо изъятий, в возрасте от 17 до 60 лет, из пределов петроградского градоначальства.» Подданным враждебных государств запрещалось проживание в Лифляндской(кроме Рижского уезда), Эстляндской, Петроградской, Выборгской и западной части Новгородской губерний. Выселение должно было завершиться к 15(28) января 1915 г.[178] С 1(14) января 1915 г. чины петроградской полиции начали обход германо-австрийских подданных, доводя под расписку сведения о приказе генерала. Многие надеялись, что «изъятия» все же будут.[179] Как оказалось, эти надежды не были лишены оснований. С санкции Верховного Главнокомандующего градоначальник Петрограда 10(23) января 1915 г. издал распоряжение, по которому из этого списка изымались словаки, чехи, поляки и галичане, подавшие прошения о переводе русское подданство и ждавшие рассмотрения этих обращений, а также все несовершеннолетние подданные Германии или Австро-Венгрии в семьях со смешанными браками, в которых один из родителей являлся русским подданным.[180]

В целом, Фан дер Флит не отличался неуемной активностью, столь свойственной Бонч-Бруевичу. Это, очевидно, и было свидетельством его слабоумия. Выселение подданных враждебных государств не носило массового характера и затянулось до весны. 11(24) мая было издано очередное распоряжение об их высылке из Петрограда в 7-дневный срок, причем семьям уезжавших разрешался переезд в нейтральную Швецию.[181] Вслед за «разоблачением» своего начальника, начальник штаба 6-й армии начал бороться с немцами в столице, благо таковых там хватало, а вскоре обратил свое внимание на «вредительство на военных заводах».[182] Правда, этот энергичный разоблачитель шпионов не мог компенсировать отсутствие в столичной власти лиц, подобных Юсупову, но печатный орган, подобный «Голосу Москвы», здесь имелся. Это было партнерское Гучкову суворинское «Новое Время», вместе с которым он уже не раз организовывал травлю неугодных ему лиц. Оно также вело, хотя и с трудом, свою войну с «внутренними немцами». В частности, в январе-мае 1915 г. издание опубликовало цикл статей в 35 частях под общим названием «Золото Рейна. Кольцо Нибелунгов.», посвященных проблеме немецких колоний, фирм и банков в России. Не гнушалась эта газета и другими, в том числе и явно надуманными проявлениями «немецкого засилья» в Империи, как, например, вывески на немецком языке, немецкий репертуар в русском музыкальном театре, немецкие сотрудники в Эрмитаже, немецкие профессоры в русских университетах, немецкие члены Императорской Академии наук и т.п.[183] Действовать более энергично не удавалось.

В Петрограде действовало военное положение и возможностей для проявления свободы слова там было меньше, чем в Москве. В момент, когда в первопрестольной начались волнения, петроградский градоначальник принял меры к обузданию страстей и даже взвешенная в своем подходе к национальному вопросу «Речь» вышла с цензурными белыми полосами в разделах «Московская хроника».[184] Первая информация о московских событиях появилась в газетах Петрограда лишь 5(18) июня, да и то ее продолжали жестко цензурировать.[185] Впрочем, это мало разрядило обстановку. «Петербург кипел. - Вспоминал Спиридович. – Непрекращающееся отступление в Галиции и слухи о больших потерях подняли целое море ругани и сплетен. Говорили, что на фронте не хватает ружей и снарядов, за что бранили Сухомлинова и Главное Артиллерийское управление с Вел. Кн. Сергеем Михайловичем. Бранили генералов вообще, бранили Ставку, а в ней больше всего Янушкевича. Бранили бюрократию и особенно министров Маклакова и Щегловитова, которых уже никак нельзя было прицепить к неудачам в Галиции. С бюрократии переходили на немцев, на повсеместный(будто бы) шпионаж, а затем все вместе валили на Распутина, а через него уже обвиняли во всем Императрицу.»[186]

И как военный, и как администратор Юсупов проявил себя далеко не с самой лучшей стороны, но в результате московские погромы легли пятном на репутации Министра внутренних дел – Маклакова, его отставка стала всего лишь вопросом времени.[187] Погромы совпали с весьма важным и беспрецедентным для России событием. 28 мая(10 июня) 1915 г. А.В. Кривошеин, П.Л. Барк, П.А. Харитонов, С.В. Рухлов и С.Д. Сазонов явились к Горемыкину и потребовали освободить их от портфелей или уволить в отставку Маклакова, Саблера, Сухомлинова и Щегловитова. Фактически это была первая «стачка министров», которая закончилась успехом. Ультиматум был принят главой правительства, на докладе в Царском Селе 30 мая(12 июня) Горемыкин заявил о том, что, несмотря на несвоевременность перемен, отставка Маклакова была бы желательна.[188] Что касается московских событий, то расследование проводил ген. Джунковский, который 1(14) июня представил свой доклад императору.[189]

Судя по воспоминаниям командира ОКЖ, он носил нелицеприятный для Юсупова характер. Тем не менее, для него это ничем особенным не кончилось. Из московской администрации пострадал только Адрианов – 1(14) июня 1915 г. он вынужден был подать прошение об отчислении от должности градоначальника, которое было удовлетворено на следующий день.[190] Принадлежность к кавалергардам, к клану сторонников Верховного Главнокомандующего в это время означала полную безнаказанность. Юсупов полностью соответствовал основным принципам назначения на административный пост, перечисленным В.А. Сухомлиновым: «…преданность царю, безусловное повиновение и отсутствие какого-либо собственного политического убеждения.»[191] К тому же, нельзя не отметить, что с главной своей задачей он справился – диалог с общественностью был налажен.

Что касается погромов, то в политической интриге Ставка и ее сторонники вскоре использовали их в борьбе против своих врагов. 5(18) июня был подписан рескрипт об отставке Маклакова. Она была оформлена как принятие ходатайство об оставлении занимаемого поста по состоянию здоровья. Тем не менее контекст событий был очевиден и оппозиция напрямую связала перемены в МВД с московскими событиями.[192] Теперь Ставке нужна была стабильность, и к тылу с увещеваниями обратился сам Николай Николаевич. Текст его обращения распространялся на заводах и фабриках – оно призывало «к полному спокойствию и энергичной работе»: «Всякие погромы, хотя бы и вызванные глубоко патриотическим чувством, приносят вред, как то неопровержимо доказали события недавнего прошлого, не столько тому, кого громят, сколько русскому населению; отвлекая рабочие массы от их прямого дела, они могут повлечь за собой приостановку заготовки всего необходимого для нашей армии.»[193]

С такими же увещеваниями к москвичам 9(22) июня обратился и сам Юсупов, обещавший, что, начиная с 1(14) июля в кратчайшие сроки все подданные враждебных государств будут удалены с фабрик и заводов, а торговые предприятия, принадлежащие им – ликвидированы. Теперь главноначальствующий говорил уже словами, не допускавшими двусмысленного толкования: «Происшедшие беспорядки лишь подняли дух врагов наших, от вторжения которых русская армия жизнью и кровью своей защищает дорогую нашу родину. Я исполню свой долг перед Государем Императором и Россией. Снова предупреждаю, что не допущу никакого насилия над жителями столицы и их имуществом, а потому прошу население Первопрестольной сохранять полное спокойствие и содействовать властям в охранении общественного порядка. Злоба – плохой советник.»[194]

С последним утверждением вряд ли приходится спорить.

 

Олег Айрапетов

Издано в 8 томе международного научного альманаха "Русский Сборник".

Электронная версия для сайта "Западная Русь" предоставлена автором.

 

---

[1] История Москвы. М. Издательство АН СССР. 1955. Т.5. Период империализма и буржуазно-демократических революций. СС.306-312.

[2] Там же. С.316.

[3] Там же.

[4] Утро России. 2 дек. 1915 г. №331. С.4.

[5] Утро России. 3 дек. 1915 г. №332. С.5.

[6] Утро России. 16 дек. 1915 г. №345. С.5.

[7] Харламов Н.[П.] Избиение в Первопрестольной. Немецкий погром в Москве в мае 1915 года. Публикация В.Григоренко//Родина. 1993 №8-9. СС.127-132.

[8] Кирьянов Ю.И. «Майские беспорядки» 1915 г. в Москве. //Вопросы истории. 1994. №12. СС.137-149.

[9] Рябиченко С.А. Погромы 1915 г. Три дня из жизни неизвестной войны. М.2000.

[10] Гатагова Л.С. Хроника бесчинств. Немецкие погромы в Москве в 1915 г. //Родина. 2002 №10. CC.18-23.

[11] Айрапетов О.Р. Генералы, либералы и предприниматели. Работа на фронт и на революцию(1907-1917). М. «Три квадрата». 2003.

[12] Гайда Ф.А. Либеральная оппозиция на путях к власти(1914 - весна 1917 г.). М.2003.

[13] Lohr E. Patriotic violence and the state: the Moscow riots of May 1915.// Kritika. Explorations of Russian and Eurasian history. 2003. №3(4). PP.607-626.

[14] Ibid. PP.622-624.

[15] Кирьянов Ю.И. Ук.соч. //Вопросы истории. 1994. №12. С.149.

[16] Крачкевич П.З. История Российской революции(записки офицера-журналиста) 1914-1920. Гродно. 1921. Кн.1. С.15.

[17] Голос Москвы. 21 апр.(4 мая) 1915 г. №91. С.3.

[18] Родзянко М.В. Крушение империи. Л.1929. СС.112; 113; 115.

[19] Джунковский В.Ф. Воспоминания. М.1997. Т.2. С.408.

[20] Шидловский С.И. Воспоминания. Берлин. 1923. Ч.2. С.25.

[21] Джунковский В.Ф. Ук. соч. М.1997. Т.2. СС.409-419.

[22] Русский инвалид. 7 окт. 1914 г. №222. С.2.

[23] Речь. 6(19) янв. 1915 г. №5(3028). С.4.

[24] Голос Москвы. 8(21) апр. 1915 г. №80. С.1.

[25] Голос Москвы. 9(22) апр. 1915 г. №81. СС.2; 4.

[26] Голос Москвы. 10(23) апр. 1915 г. №82. СС.1; 4.

[27] Голос Москвы. 16(29) апр. 1915 г. №87. С.2.

[28] Голос Москвы. 19 апр.(2 мая) 1915 г. №90. С.1.

[29] Голос Москвы. 22 апр.(5 мая) 1915 г. №92. С.1.

[30] Голос Москвы. 23 апр.(6 мая) 1915 г. №93. С.1.

[31] Речь. 5(18) ноября 1914 г. №299(2968). С.3.

[32] Голос Москвы. 25 апр.(8 мая) 1915 г. №95. С.1.

[33] Голос Москвы. 28 апр.(11 мая) 1915 г. №97. С.4.

[34] Голос Москвы. 3(16) мая 1915 г. №100. С.1.

[35] Голос Москвы. 5(18) мая 1915 г. №101. С.1.

[36] Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 17(30) апр. 1915 г. №14790. С.3.; Голос Москвы. 18 апр.(1 мая) 1915 г. №89. С.3.

[37] Ипатьев В.[Н.] Работа химической промышленности на оборону во время войны. Пгр. 1920. С.34.

[38] Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 17(30) апр. 1915 г. №14790. С.3.; Голос Москвы. 18 апр.(1 мая) 1915 г. №89. С.3.

[39] Михайлов В.С. Документы к биографии. Очерки по истории военной промышленности. М.2007. С.278.

[40] The Times History of the War. Part 97. Vol. 7. June 27, 1916. P.224.

[41] Утро России. 20 апр. 1915 г. №107. С.2.

[42] Новое Время. 19 апр.(2 мая) 1915 г. №14046. С.6.; Голос Москвы. 21 апр.(4 мая) 1915 г. №91. С.3.

[43] The Times History of the War. Part 97. Vol. 7. June 27, 1916. P.224.

[44] Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 28 апр.(11 мая) 1915 г. №14812. СС.4-6.; 29 апр.(12 мая) 1915 г. №14814. С.3.

[45] Голос Москвы. 18 апр.(1 мая) 1915 г. №89. С.1.

[46] Михайлов В.С. Ук.соч. СС.278-279.

[47] Кирьянов Ю.И. Ук.соч. //Вопросы истории. 1994. №12. С.138.

[48] Голос Москвы. 18(31) мая 1915 г. Экстренное прибавление к №112. С.2.

[49] Джунковский В.Ф. Ук. соч. М.1997. Т.2. С.551.

[50] Утро России. 8 мая 1915 г. №124. С.4.

[51] Голос Москвы. 8(21) мая 1915 г. №104. С.4.

[52] Голос Москвы. 10(23) мая 1915 г. СС.1-2; 4.

[53] Гайда Ф.А. Ук.соч. СС.55-56.

[54] Совет министров Российской империи в годы Первой мировой войны. Бумаги А.Н. Яхонтова(записи заседаний и переписка). СПб. 1999. С.140.

[55] Голос Москвы. 15(28) апр.1915 г. №86. С.4.

[56] Утро России 14 апр. №101. С.3.

[57] Голос Москвы. 16(29) апр. 1915 г. №87. С.1.

[58] Утро России. 1 авг. 1914 г. №177. С.4.

[59] Речь. 2(15) авг. 1915 г. №204(2873). С.5.

[60] Утро России. 1 авг. 1914 г. №177. С.5.

[61] Утро России. 2 авг. 1914 г. №178. С.5.

[62] Русский инвалид. 6 авг. 1914 г. №170. С.3.

[63] Русский инвалид. 22 июля 1914 г. №159. С.2.

[64] Утро России. 16 авг. 1914 г. №191. С.2.

[65] Утро России. 19 авг. 1914 г. №194. С.3.; Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 23 сент.(6 окт.) 1914 г. №14391. С.4.; Утро России. 19 авг. 1914 г. №194. С.3.

[66] Утро России. 28 авг. 1914 г. №203. С.3.

[67] Утро России. 3 сент. 1914 г. №209. С.4.

[68] Утро России. 8 окт. 1914 г. №244. С.4.

[69] Утро России. 10 окт. 1914 г. №246. С.4.

[70] Утро России. 12 окт. 1914 г. №248. С.4.

[71] Утро России. 14 окт. 1914 г. №250. С.4.

[72] Голос Москвы. 11(24) окт. 1914 г. №234. С.4.

[73] Речь 12(25) окт. 1914 г. №275(2994). С.4.

[74] Утро России. 12 окт. 1914 г. №248. С.4.

[75] Речь. 14(27) окт. 1914 г. №277(2946). С.2.

[76] Там же. СС.2; 6.

[77] Голос Москвы. 12(25) окт. 1914 г. №235. С.4.

[78] Там же. С.5.

[79] Голос Москвы. 11(24) окт. 1914 г. №234. С.5.

[80] Утро России. 14 окт. 1914 г. №250. С.3.

[81] Утро России. 25 окт. 1914 г.  №261. С.4.; Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 15(28) окт. 1914 г. №14435. С.3.; 17(30) окт. №14439. С.4.; 20 окт.(2 ноября) №14445. С.4.

[82] Утро России. 2 ноября 1914 г. №269. С.3.

[83] Утро России. 15 окт. 1914 г. №251. С.4.

[84] Lohr E. Op.cit.// Kritika. Explorations of Russian and Eurasian history. 2003. №3(4). P.613.

[85] Джунковский В.Ф. Ук. соч. М.1997. Т.2. СС.431-433.

[86] Утро России. 25 окт. 1914 г. №261. С.4.

[87] Голос Москвы. 25 окт.(7 ноября) 1914 г. №246. С.1.

[88] Речь. 27 янв.(9 февр.) 1915 г. №26(3049). С.2.

[89] Утро России. 27 янв. 1915 г. №27. С.5.

[90] Голос Москвы. 7(20) апр. 1915 г. №79. С.3.

[91] Голос Москвы. 8(21) апр. 1915 г. №80. С.2.

[92] Утро России. 9 апр. 1915 г. №96. С.4.; Голос Москвы. 9(22) апр. 1915 г. №81. С.4.

[93] Джунковский В.Ф. Ук. соч. М.1997. Т.2. СС.551; 558-565.

[94] Русский инвалид. 13 мая 1915 г. №104. С.3.

[95] Утро России. 14 мая 1915 г. №133. С.4.

[96] Пуанкаре Р. На службе Франции. Воспоминания за девять лет. М.1936. Кн.1. С.309.

[97] Голос Москвы. 16(29) мая 1915 г. №111. С.1.

[98] Утро России. 16 мая 1915 г. №133. С.4.; 17 мая 1915 г. №134. С.4.; 18 мая 1915 г. №135. С.2.; 19 мая 1915 г. №136. С.4.; 20 мая 1915 г. №137. С.5.;  21 мая 1915 г. №138. С.5.; 22 мая 1915 г. №139. С.4.; 23 мая 1915 г. №140. С.5.; 24 мая 1915 г. №141. С.5.; 26 мая 1915 г. №143. С.5.; 27 мая 1915 г. №144. С.5.; 28 мая 1915 г. №145. С.5.; 30 мая 1915 г. №147. С.4.; 2 июня 1915 г. №150. С.5.; Голос Москвы. 16(29) мая 1915 г. №111.; 17(30) мая 1915 г. №112. С4.; 18(31) мая 1915 г. Экстренное прибавление к №112. С.2.; 19 мая(1 июня) 1915 г. №113. С.4.; 20 мая(2 июня) 1915 г. №114. С.4.; 21 мая(3 июня) 1915 г. №115. С.4; 22 мая(4 июня) 1915 г. №116. С.4.; 24 мая(6 июня) 1915 г. №118. С.4.; 25 мая(7 июня) 1915 г. Экстренное прибавление к №118. С.2.; 26 мая(8 июня) 1915 г. №119. С.4.; 27 мая(9 июня) 1915 г. №120. С.4.; 28 мая(10 июня) 1915 г. №121. С.5.; 29 мая(11 июня) 1915 г. №122. С.4.

[99] Голос Москвы. 22 мая(4 июня) 1915 г. №116. С.3.

[100] Ребольд Ж. Крепостная война 1914-1918 гг. М.1938. С.120.

[101] Горлицкая операция. Сборник документов мировой империалистической войны на русском фронте(1914-1917 гг.). М.1941. СС.244-247.

[102] Утро России. 26 мая 1915 г. №143. С.4.

[103] Горлицкая операция... С.275.

[104] Речь. 2(15) мая 1915 г. №119(3142). С.3.

[105] Утро России. 26 мая 1915 г. №143. С.4.

[106] Переписка В.А. Сухомлинова с Н.Н. Янушкевичем.// Красный Архив. М. 1923. Т.3. С.67.

[107] The Times History of the War. Part 55. Vol. 5. Sept. 7, 1915. PP.127; 136; 147; 149.

[108] Деникин А.И. Очерки русской смуты. М.2003. Т.1. С.131.

[109] Бонч-Бруевич М.[Д.] Потеря нами Галиции в 1915 г. М.1921. М.-Л.1926. Ч.II. С.256.

[110] Утро России. 26 мая 1915 г. №143. С.4.

[111] Бонч-Бруевич М.[Д.] Потеря... М.-Л.1926. Ч.II. С.257.

[112] Брусилов А.А. Мои воспоминания. М.1946. С.148.

[113] Речь. 22 мая(4 июня) 1915 г. №138(3161). С.3.

[114] Бонч-Бруевич М.[Д.] Потеря нами Галиции... М.-Л.1926. Ч.II. С.31.

[115] Утро России. 22 мая 1915 г. №139. С.1.

[116] Пуанкаре Р. Ук. соч. М.1936. Кн.1. С.429.

[117] Пуанкаре Р. Ук. соч. М.1936. Кн.1. С.429.

[118] Голос Москвы. 24 мая(6 июня) 1915 г. №118. С.2.

[119] Речь. 24 мая(6 июня) 1915 г. №140(3163). С.4.

[120] Деникин А.И. Путь русского офицера. М.1990. С.263.; Дневники Николая II. М.1991. С.518.

[121] Русские Ведомости. 18 марта 1915 г. №63. С.3.

[122] Блом М. Военное обозрение. //Военный Сборник. 1915. №4. С.225.

[123] Голос Москвы. 24 мая(6 июня) 1915 г. №118. С.2.

[124] Голос Москвы. 26 мая(8 июня) 1915 г. №119. С.1.

[125] Харламов Н.[П.] Ук.соч.//Родина. 1993 №8-9. С.128.

[126] Речь. 7(20) июня 1915 г. №154(3177). С.4.

[127] Голос Москвы. 31 мая(13 июня) 1915 г. №124. С.2.

[128] Речь. 7(20) июня 1915 г. №154(3177). С.4.

[129] The Times History of War. Part 97. Vol. 8. June 27, 1916. P. 225.; Харламов Н.[П.] Ук.соч.//Родина. 1993 №8-9. СС.128-130.

[130] Голос Москвы. 31 мая(13 июня) 1915 г. №124. С.2.

[131] Речь. 7(20) июня 1915 г. №154(3177). С.4.

[132] Мельгунов С.П. Воспоминания и дневники. Вып. 1. Париж. 1964. С.195.

[133] Харламов Н.[П.] Ук.соч.//Родина. 1993 №8-9. С.127.

[134] Речь. 16(29) янв. 1916 г. №15(3398). С.4.

[135] Гатагова Л.С. Ук.соч. //Родина. 2002 №10. C.20.

[136] Речь. 16(29) янв. 1916 г. №15(3398). С.4.

[137] Гатагова Л.С. Ук.соч. //Родина. 2002 №10. С.21.

[138] Харламов Н.[П.] Ук.соч.//Родина. 1993 №8-9. С.127.

[139] Рябиченко С.А.Ук.соч. С.46.

[140] Голос Москвы. 29 мая(11 июня) 1915 г. №122. С.3.

[141] Харламов Н.[П.] Ук.соч.//Родина. 1993 №8-9. С.131.

[142] Рябиченко С.А. Ук.соч. С.55.

[143] Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 6(19) июня 1915 г. №14880. С.4.; Утро России. 6 июня 1915 г. №154. С.4.

[144] Голос Москвы. 31 мая(13 июня) 1915 г. №124. С.2.

[145] Lohr E. Op.cit..// Kritika. Explorations of Russian and Eurasian history. 2003. №3(4). P.619.

[146] Харламов Н.[П.] Ук.соч.//Родина. 1993 №8-9. С.132.

[147] Рябиченко С.А. Ук.соч. С.41.

[148] Харламов Н.[П.] Ук.соч.//Родина. 1993 №8-9. С.132.; Кирьянов Ю.И. Ук.соч. //Вопросы истории. 1994. №12. С.140-141.

[149] Утро России. 6 июня 1915 г. №154. С.4.

[150] Гайда Ф.А. Ук. соч. С.76.

[151] Харламов Н.[П.] Ук.соч.//Родина. 1993 №8-9. С.131.

[152] Дневники Николая II. С.527.; Совет министров Российской империи... С.169.

[153] Утро России. 15 окт. 1914 г. №251. С.5.

[154] Гатагова Л.С. Ук.соч. //Родина. 2002 №10. C.22.

[155] Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 30 мая(12 июня) 1915 г. №14874. С.1.; Рябиченко С.А. Ук.соч. С.103.

[156] Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 31 мая(13 июня) 1915 г. №14876. С.3.; Утро России. 31 мая 1915 г. №148. С.4.

[157] Утро России. 3 июня 1915 г. №151. С.4.

[158] Голос Москвы. 29 мая(11 июня) 1915 г. №122. С.3.

[159] Утро России. 30 мая 1915 г. №147. С.1.

[160] Данилов Ю.Н. Великий князь Николай Николаевич. Париж. 1930. С.204.

[161] Новое Время. 2(15) июня 1915 г. №14089. С.4.

[162] Там же.

[163] Кирьянов Ю.И. Ук.соч. //Вопросы истории. 1994. №12. С.146.

[164] Речь. 6(19) июня 1915 г. №153(3176). С.2.

[165] Lockhart R.H.B. British agent. NY. 1936. P.110.

[166] Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М.1970. С.29.

[167] The Times History of War. Part 97. Vol. 8. June 27, 1916. PP. 225-226.

[168] Рябиченко С.А. Ук.соч. СС.54; 103.

[169] Гайда Ф.А. Ук. соч. С.75.

[170] Новое Время. 1(14) июня 1915 г. №14088. С.3.

[171] Харламов Н.[П.] Ук.соч.//Родина. 1993 №8-9. С.128.

[172] Lokchart R.H.B. Op. cit. P.102.

[173] Данилов Ю.Н. На пути к крушению... С.130.

[174] Спиридович А.И. Великая Война и Февральская Революция 1914-1917. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.151.

[175] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам. Воспоминания. М.1957. С.68.

[176] Там же. С.69.

[177] Там же. С.71.

[178] Речь. 31 дек. 1914 г.(13 янв. 1915 г.) №354(3023). С.6.

[179] Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 2(15) янв. 1915 г. №14587. С.4.

[180] Речь. 11(24) янв. 1915 г. №10(3033). С.4.

[181] Новое Время. 12(25) мая 1915 г. №14068. С.4.

[182] Бонч-Бруевич М.Д. Вся власть Советам…. СС.75-76; 82-83.

[183] См., напр.: Новое Время. 2(15) февр. 1915 г. №13971. СС.4-5.; 3(15) февр. 1915 г. №13972. СС.5-6.; 4(17) февр. 1915 г. №13973. СС.6-7.; 7(20) февр. 1915 г. №13976. С.14.; 11(24) февр. 1915 г. №13980. С.7.; 14(27) февр. 1915 г. №13983. С.14.; 18 февр.(3 марта) 1915 г. №13987. С.6.; 19 февр.(4 марта) 1915 г. №13988. С.7.; 24 февр.(6 марта) 1915 г. №13990. СС.13-14.; 25 февр.(10 марта) 1915 г. №13994. С.7.; 2(15) марта 1915 г. №13999. СС.4-5.; 4(17) марта 1915 г. №14001. СС.6-7.; 10(23) марта 1915 г. №14007. С.8.; 17(30) марта 1915 г. №14014. С.6.; 19 марта(1 апр.) 1915 г. №14016. С.6.; 25 марта(7 апр.) 1915 г. №14021. С.7.; 13(26) апр. 1915 г. №14040. С.3.; 16(29) апр. №14043. №31. С.6; 24 апр.(4 мая) 1915 г. №14048. С.6.; 22 апр.(5 мая) 1915 г. №14049. С.4.; 23 апр.(6 мая) 1915 г. №14050. С.6.; 29 апр.(12 мая) 1915 г. №14058. С.6.; 3(16) мая 1915 г. №14060. С.7.; 4(17) мая 1915 г. №14061. С.5.; 8(21) мая 1915 г. №14065. С.6.; 10(23) мая 1915 г. №14067. С.7.; 17(30) мая 1915 г. №14073. С.6.

[184] Речь. 28 мая(10 июня) 1915 г. №144(3167). С.4.; 29 мая(11 июня) №145(3168). С.3.

[185] Речь. 6(19) июня 1915 г. №153(3176). С.1.

[186] Спиридович А.И. Великая Война и Февральская Революция 1914-1917. Нью-Йорк. 1960. Кн.1. С.151.

[187] Там же. С.154.

[188] Гайда Ф.А. Ук. соч. С.89.

[189] Дневники Николая II. С.531.

[190] Утро России. 2 июня 1915 г. №150. С.4.; Голос Москвы. 2(15) июня 1915 г. №126. С.4.

[191] Сухомлинов В.[А.] Воспоминания. Берлин. 1924. С.127.

[192] Речь. 6(19) июня 1915 г. №153(3176). СС.1; 3.

[193] Речь. 28 июня(11 июля) 1915 г. №175(3198). С.4.

[194] Биржевые Ведомости. Вечерний выпуск. 10(23) июня 1915 г. №14896. С.3.; Утро России. 10 июня 1915 г. №158. С.1.