Миф о Прогрессивном блоке прочно вошел в мифологический цикл, связанный с Русской революцией 1917 года. Вне связи с ней блок, собственно говоря, никогда и не рассматривался. Отношение к революции определяло и отношение к Прогрессивному блоку. Защищаясь от нападок правых с их взглядом на блок как средоточие “революционной заразы”, П.Н. Милюков выдвинул концепцию, согласно которой блок был “последним шансом” монархии перед лицом революционной катастрофы.

Такой взгляд, с оговорками и без оных, неоднократно воскрешался и развивался в работах западных историков “либерально-апологетического” направления (Т. Риха, Ц. Хасегава, отчасти У.Г. Розенберга).[1] От оценки Милюкова лишь один шаг был до позиции советской историографии. Советские историки (и первым был М.Н. Покровский) ухватились за идею Милюкова и вывели свою концепцию “контрреволюционного заговора” либералов. Основное место в нем занимал Прогрессивный блок, игравший роль легального политического центра либеральной оппозиции в ее борьбе с массами за сохранение старого порядка.[2]

“Правая” историография (Г. Катков и др.), отводя блоку такое же место, определяла его цели совсем по-иному: он был “ступенькой к власти”, центром либерального заговора против самодержавия. Этот взгляд был характерен уже для современных блоку полицейских отчетов о его деятельности и частично воспроизведен в работе Б.Б. Граве, а также в некоторых современных исследованиях.[3] Оценка роли либеральной оппозиции в соответствии с различными точками зрения была также различной, но все сходились в одном - ей, и только ей принадлежала инициатива в организации Прогрессивного блока и в проведении его политики вплоть до Февральской революции и создания Временного правительства, в состав которого и вошли некоторые лидеры блока. Нередко следуя выводам отчетов особого отдела Департамента полиции, историография зачастую не акцентировала внимание на внутренней конкуренции в среде либеральной оппозиции. С другой стороны, опираясь на документальные материалы либерального движения, историки подчас склонны к некритическим оценкам, к неразличению слов и конкретных действий либералов.

Представляется, что оценка Прогрессивного блока исходя из одной лишь революционной перспективы и только в контексте противостояния либералов самодержавию или массам весьма односторонни и не могут полностью осветить вопрос о роли блока в развитии политической ситуации в России в период Первой мировой войны. Попытка ретроспективного взгляда часто (как и на сей раз) приводит к доктринерству (неважно - от Милюкова, Покровского или Каткова) и оперированию фантомами типа “революционность / контрреволюционность”; а стремление вывести “объективное понимание” из простого знания “чем все кончилось” порождает лишь те конъюнктурные натяжки, которые М. Хайдеггер назвал “эстетизацией” истории. Прогрессивный блок нельзя определить как революционную или контрреволюционную организацию хотя бы потому, что различными были цели и интересы входивших в него сил. В свете этих проблем особую важность приобретает понимание того, каким был Прогрессивный блок для самой либеральной оппозиции, какое место и значение он имел в глазах и поступках его членов.

Прогрессивный блок несомненно занял центральное место в политической борьбе русской либеральной оппозиции  летом 1915 - феврале 1917 г. Русский либерализм начала ХХ века основной своей задачей ставил, как известно, не организацию гражданского общества, а борьбу за государственную власть. Поэтому проблема блока - часть более общей проблемы кризиса, дезорганизации и изоляции самодержавия накануне Февральской революции. Кроме того, рассматривая историю создания и существования блока, нельзя обойти стороной и вопрос о степени единства и силе широкой либеральной оппозиции, призванной после февральских событий к организации новой революционной власти.

Декларативно Прогрессивный блок явился продолжением курса “священного единения” в условиях “патриотической тревоги” мая - августа 1915 г. Однако уже само “единение” не предполагало, как обычно изображала советская историография, бескорыстного со стороны либералов сотрудничества с властью во имя осуществления их совместных “империалистических замыслов”.[4] Не было у оппозиции, конечно, и какого-либо “раскаяния за прежние деяния”, как это иногда понималось в правом лагере в первые месяцы войны. Оппозиция несомненно могла уповать на “послевоенные реформы”, но и не в этом была причина ее временного устранения от активной и открытой политической борьбы, которое продолжалось до мая 1915 г. Курс “священного единения” для кадетских лидеров в действительности означал продолжение “изоляции правительства” - тактики глухой обороны ради сохранения собственных политических позиций. На пленарном заседании кадетского ЦК 19 августа 1914 г. П.Н. Милюков советовал не противопоставлять “практическую” работу в общественных организациях политической деятельности, поскольку они “со временем должны отразиться усилением и общего политического влияния партии”.[5] Война оказалась настоящим подарком Милюкову в его политической игре: она давала возможность искусственно снять столь остро вставшие вопросы о власти и грядущей революции, о глубоком идеологическом и организационном кризисе партии и о ее социальной опоре. Война предоставила паллиатив для преодоления того кризиса, в котором оказалась либеральная оппозиция к лету 1914 г.[6]

Все ее наличные организованные силы были втянуты в работу по обеспечению тыла. В представлении лидеров прогрессивной оппозиции она должна была сыграть решающую роль в организации общественных сил. Однако очень быстро лидеры наиболее мощной (и единственной сохранившей всероссийскую структуру) кадетской партии понимают, что этот процесс идет помимо их усилий. В руках у них остается лишь такое весьма мощное средство как печать, но именно по обстоятельствам военного времени она более всех и была стеснена в своих возможностях. Оставалось ждать. В таких обстоятельствах взаимодействие с правительством имело значение не сотрудничества, а лишь контакта.[7]

Отношения кадетов с общественными организациями также не были простыми. Кадеты смогли занять руководящие посты в Всероссийском союзе городов, но это не привело к усилению их политических позиций как партии.[8] Кадетские лидеры в значительной степени разочаровались в политическом значении общественных организаций. “Земский союз в политическом значении ноль”,- говорил Ф.Ф. Кокошкин на заседании ЦК 11 августа. Кадеты сходились на “необходимости борьбы с главарями Земского и Городского союзов”.[9] Отношения с кн. Г.Е. Львовым и, прежде всего, А.И. Гучковым правильнее всего было бы определять в терминах политической конкуренции.[10]

Поражения на фронте и, прежде всего, правительственная политика заграничных военных заказов привели к тому, что в мае 1915 г. октябристские и прогрессистские круги (М.В. Родзянко, А.И. Гучков, П.П. Рябушинский) впервые с начала войны поставили вопрос о доступе к государственному управлению (в форме созыва долгой сессии Думы и участия в правительстве). Кадеты оставались последними из всего оппозиционного лагеря, кто до последнего противился созыву Государственной думы на долгую сессию.[11] “Мы еще и не начинали готовиться,”- признавался в июне кн. Д.И. Шаховской, характеризуя в своем докладе положение фракции перед долгой сессией.[12] В ситуации партийного кризиса и невозможности парламентской борьбы она могла лишь скомпрометировать партию перед страной. Это также было обусловлено неприятием октябристского большинства “третьеиюньской” Думы. Там же кн.Шаховской не без апломба заявлял: “Какие силы в стране могут дать почин народной организации? Наша партия. Направо и налево - нет силы.” По этой же причине, как только в воздухе замаячила возможность кабинета Родзянко, кадеты срочно (на партийной конференции 6 - 8 июня) изъяли из своего лексикона требование “ответственного министерства”.[13]

Начало борьбы кадетов за созыв Думы не было связано напрямую с неудачами на фронте. Это была борьба за инициативу, внутренняя борьба с союзниками - конкурентами в рамках широкой прогрессивной оппозиции. Оставаться в стороне от событий кадеты уже не могли - это грозило партии окончательным крахом. Тактика “священного самоустранения” зашла в тупик. Но и останавливаться на одном лишь созыве, отдав Думу на откуп октябристам, было нельзя, предстояло взять в свои руки всю думскую работу.

При открытии Думы 19 июля 1915 г. Милюков потребовал от власти амнистии, гласности, длительной сессии и проведения органических реформ. При этом, серьезного расчета на законодательную деятельность у него не было, на что им в обращении к власти был сделан весьма прозрачный намек: “Страна не ждет. В стране уже сейчас происходит огромная организованная работа, во всех слоях, сверху донизу русского общества. Государственной думе даже не приходится создавать новых сил путем новых законов... Снимите путы, дайте дорогу общественным организациям, верните народу свободу общения и объединение, сделайте все это в порядке управления...”.[14] Впоследствии кадеты пытались добиться от Думы сокращения комиссионной работы и рассмотрения по преимуществу политических вопросов (военная цензура, амнистия).[15] Потерпев неудачу, они пытались любой вопрос превратить в политический (беженцы, кооперативы, “немецкое засилье”, подоходный налог, эмиссия). При помощи предложенных мер кадеты добивались восстановления подорванного в глазах общественности авторитета.

Главной органической реформой по их соображениям должно было стать создание верховного органа по организации тыла. Позиция кадетов наиболее четко проявилась именно в этом вопросе. Изначальная инициатива в нем принадлежала правительству и октябристам. Правительство срочно нуждалось в том, чтобы разделить тяготы и ответственность за состояние тыла с общественными силами. Октябристы (с согласия правительства) выступили за “встраивание” общественных сил в прежнюю систему власти путем создания совещаний с консультативными и контрольными функциями и введения в их состав депутатов и представителей военно-промышленных комитетов. Кадеты были принципиальными противниками участия депутатов, то есть разделения ответственности за “ошибки власти”. “Я боюсь”,- предупреждал Аджемов думцев, “что, когда исполнительная власть в будущем окажется не на высоте, то она всю вину за это свалит на вас и ваших представителей”.[16] Они отстаивали план образования нового министерства снабжения во главе с представителем бюрократии, который бы пользовался их доверием.[17] Кандидатура Гучкова в министры снабжения, предлагавшаяся октябристами, обсуждалась кадетами на частных совещаниях и была отвергнута.[18] Одновременно они требовали усиления “парламентского контроля” за деятельностью министерств. Между тем, никаких четких представлений на сей счет у них так и не оформилось, и соответствующий законопроект в Думу так и не был внесен.[19] Когда кадетский проект провалился, они выступили лишь за расширение представительства в Особых совещаниях близкого им Земгора.[20] В конечном счете кадеты согласились на участие депутатов в Особых совещаниях, но рассматривали его как прежде всего политический шаг и способность оказывать влияние на правительство хотя бы в такой форме (неслучайно, несмотря на выход прогрессистов и постоянные с осени 1915 г. кадетские заявления о невозможности делового сотрудничества с властью их представители не покинули совещаний вплоть до революции).[21]

В вопросе формирования общественного кабинета кадетская позиция была отрицательной. В ответ на октябристский и прогрессистский ажиотаж, связанный с ожиданием правительственной “капитуляции” перед общественностью и выразившийся в бесконечных разговорах о составе общественного кабинета и составлении его списков (один из них в качестве сенсации даже появился 13 августа в прогрессистской газете “Утро России”), кадетское руководство сохраняло удивительную пассивность. “Мы предлагать свои услуги не должны. В Думе нет условий для к.-д. министерства. Страна также не кадетская”,- говорил Кокошкин. Кадеты на словах не возражали против формирования коалиции, но выступали против привлечения в нее думцев. Так или иначе, разговоры о взятии власти оставались разговорами.[22]

В то время как настроения пресловутого октябристского большинства под влиянием военных поражений резко накренились влево, к формуле “ответственного министерства”, кадеты ожидали шагов власти. И дело было не только в происшедших переменах в составе Совета министров (в их эффективность кадеты слабо верили). В этот момент, летом 1915 г., интересы прогрессивного крыла правительства и руководящего ядра кадетской партии пересеклись; Милюков оказался вынужденным союзником Кривошеина. В планы последнего уже с лета - осени 1914 г. входило идти на уступки общественным организациям, а затем - организовать дружественное большинство в Думе с целью разделения ответственности и формирования нового кабинета с участием общественных деятелей по его усмотрению.[23] Кривошеину проще было сговориться для реализации своих планов с кадетами, не стремившимися войти в правительство и бессильными в плане организации вне пределов Думы, нежели удовлетворять непомерные политические амбиции весьма неуступчивых Родзянко или Гучкова. Предварительные переговоры якобы велись через В.А. Маклакова, однако успеха не имели.[24] Умеренная оппозиция в Государственном совете (основным инициатором был В.И. Гурко) стала естественным союзником прогрессивных бюрократов. Кадеты сознавали свою неспособность сформировать кабинет, но, подобно Кривошеину, очень не хотели, чтобы за это брались Родзянко или Гучков. Бюрократия была все же предпочтительнее. “Дума смеется над возможностью министерства Родзянко, не говоря уже о князе Львове, хотели одно время Гучкова, а теперь только и хотят и говорят о Вас,”- несколько утрированно описывал заседание совета старейшин 18 августа В.В. Мусин-Пушкин в письме, адресованном А.В. Кривошеину. И добавлял: “Милюков сказал: мы власти теперь не ищем... придет время, она сама упадет к нам в руки, нужно только переменить главу правительства на умного бюрократа”.[25]

В конце июля - начале августа стало ясно, что длительная сессия не оправдывает кадетских надежд. Кн. Д. Шаховской не без горькой иронии писал супруге: “Хотя самая горячка и кончилась и не очень удачно, мы начали усиленно работать в комиссиях. Сейчас штудирую законопроекты, - их очень много, но чрезвычайно мало касающихся непосредственно снабжения армии и войны. Характер их более мирный, но зато мы в боевом настроении, во главе с Шингаревым [избран председателем военно-морской комиссии Думы - Ф.Г.]. Если мы и не все удачно наладили, зато ведомству нагоним жару, и вся Россия узнает, как мы можем ругаться и критиковать и как должны другие созидать. Что-то будет, момент интересный и очень страшный”.[26]

Дальнейшая фаза борьбы за репутацию разворачивалась уже вне пределов думского общего собрания. Летом 1915 г. все силы, представленные в Думе, за исключением крайней правой и крайней левой, оказались заинтересованы в создании крепкого большинства. Вопрос стоял лишь о его целях и задачах, но это и был основной вопрос. Уже на первой встрече представителей думских фракций и групп Государственного совета выяснилось значительное расхождение в путях его решения. В.И. Гурко и Олсуфьев предложили реальные переговоры с правительством о дележе власти. Гурко, рассуждая о принципах взаимодействия властей, разъяснил позицию: “”Ответственный”, “полуответственный” - вопросы теории. Единственное, что нас может объединить - определить пути и способы дойти до цели - поставить у руля правления подходящего человека”. При этом, законодательная программа как таковая его не интересовала, так как ее реализация в условиях войны (в отличии от краткосрочных чрезвычайных мер) была невозможна, а главное, никак не могла помочь в деле обороны. Кадеты, наоборот, демонстративно (и совершенно доктринерски) настаивали на органических реформах. “Спешное проведение волостной реформы предупредит анархию”,- заявлял А.И. Шингарев. Кроме того, “отрицательная программа должна идти сначала, чтобы очистить атмосферу” (имелись в виду амнистия и отмена национальных ограничений). Прогрессисты вообще выступали за смену правительства и замену его “ответственныи министерством”, но не имели никакого определенного плана действий. Популизм их позиции был всем настолько очевиден, что серьезно их в расчет не брали (впрочем, на своей позиции они и сами не настаивали, фактически вверяя инициативу кадетам).[27]

Между тем события на фронте, в Ставке и Совете министров развивались стремительно. Представители Гос. Совета были заинтересованы в скорейшем достижении соглашения с кадетами, поэтому пошли на обсуждение программы будущего блока еще до того, как были определены его цели. Кадеты хотели подчеркнуть декларативный характер программы, ее направленность на достижение “социального мира” в империи. Поэтому “отрицательная программа” в документе шла в первую очередь и носила развернутый характер: амнистия, отмена ограничений для национальностей, конфессий, стеснений для печати. Кадеты были согласны на неопределенность формулировок (из первоначального варианта, написанного Милюковым, исключалось конкретное требование возвращения депутатов - большевиков; сглаживалась излишняя ультимативность) в обмен на видимость широты требуемых мер; так им даже удалось добиться внесения “еврейского пункта”, хоть и обозначенного в совершенно неопределенной фразе.[28] Органические реформы, предусмотренные в программе, носили по тем временам весьма значительный характер, но вопрос об их реализации повисал в воздухе: даже у кадетов не были подготовлены соответствующие законопроекты.[29] На встрече с министрами Милюков опять настаивал на проведении хотя бы части пунктов (“отрицательной программы”) в порядке управления.[30]

На совещании так и не удалось определить предназначения документа. Члены Государственного совета выступали против ее опубликования, по их мысли она должна была стать основой переговоров с министрами. Однако кадеты и прогрессисты выделяли прежде всего ее декларативный аспект. “Документ направлен к массе, а не к правительству”,- заявил Милюков.[31] После обсуждения во фракциях он отметил: “Документ теперь существует, независимо от употребления”.[32] Тем самым давалось понять, что он будет использован так, как сочтет нужным кадетское руководство. Через три дня он был опубликован московскими газетами, еще через день - столичными.

Главным требованием Прогрессивного блока был все же пункт о “министерстве доверия”. Под ним каждый понимал свое. Для прогрессистов это требование было недостаточным именно в силу своей неопределенности. Однако по той же причине оно устраивало представителей Гос. Совета, которые намеревались выставить его лишь при закулисных торгах с властью. Кадетские лидеры, прежде всего Милюков, вели тройную игру: во-первых, разъясняя свою позицию в переговорах с прогрессистами, а также при общении со своим левым крылом и местными организациями, они трактовали его как ”ступеньку” на пути к будущему “ответственному министерству”[33]; во-вторых, в глазах правого крыла намечавшегося блока выглядели как отказавшиеся от довоенных требований и соблюдающие клятву “священного единения”[34]; наконец, в-третьих, реально данный лозунг не означал уменьшения кадетских амбиций: его реализация позволяла кадетам сохранить позиции до тех пор, пока не пришло их время (а в том, что оно придет, сомнений, конечно, не было!), и не допустить до власти конкурентов. Поэтому самым главным для них являлось незамедлительное создание “министерства доверия”. Неслучайно также то, что его состав в среде оппозиции так и не был определен. Все циркулировавшие в то время списки не были согласованы, никто и не ставил тогда перед собой такой конкретной задачи.

Таким образом, предложенная Милюковым формула “министерства общественного доверия” была столь же виртуозной в смысле тактики, сколь и неопределенной. В силу этого она устроила всех блокистов (даже прогрессистов удалось уговорить) и прогрессивное крыло Совета министров; неопределенность оставляла всем сторонам известную свободу маневра. В полной мере однако она была использована лишь кадетами. В их руках был сильный козырь: ведь именно они оказались главной организующей силой в блоке. Милюков постоянно пугал умеренных угрозой развала блока и тем вынуждал их соглашаться со своей позицией. Кадеты добились опубликования декларации блока. Встреча с министрами состоялась, но сразу была заявлена кадетским лидером как “исключительно” информационная. На ней Милюков уже потребовал изменения состава правительства (на чем раньше не настаивал).[35] На заседании бюро блока 29 августа даже умеренные думцы уже признавали, что считают “министерство доверия” “будущим ответственным министерством” и что переговоры с министрами ничего не дали.[36] Эти шаги были явно направлены на срыв всяких закулисных сделок. Они достигли своих целей: блок предстал перед министрами как нестройное собрание с четко не определенными, но весьма далеко идущими амбициями. Как говорил Милюков, для зачинателей блока в среде прогрессивной бюрократии очень скоро “выяснилось, что “прогрессивный блок” не то орудие, которое они хотят создать”.[37] С таким объединением вести конкретные переговоры было затруднительно, но и конфликтовать не стоило. Встреча в целом успокоила министров, как заключил министр внутренних дел кн.Щербатов, “теперь можно надеяться, что роспуск пройдет более гладко”.[38]

Каковы все-таки были реальные задачи Прогрессивного блока? Ответ можно дать, лишь прояснив предварительно вопрос о его “авторстве”. Прогрессистские предложения о создании блока, как известно, не отличались принципиально от их же идей, выдвигавшихся накануне войны. Однако созданный в 1915 г. блок был совсем иным образованием, и поэтому прогрессистов нельзя считать его непосредственными инициаторами. Будучи изначально (в проекте) порождением кривошеинской интриги[39], Прогрессивный блок возник в результате тактического соглашения думского большинства с отдельными представителями левого крыла Государственного совета. И все же ощутимого успеха добились лишь кадетские лидеры. События августа 1915 г. развивались прежде всего по сценарию Милюкова. Можно признать, что “августовская партия” оказалась наиболее удачно сыгранной за всю политическую карьеру этого гения тактики. Думское большинство вынуждено было признать кадетское лидерство в новорожденном блоке именно в силу их способности к тактическим ходам и четкому формулированию требований “настоящего момента”. По общему мнению, блок стал апогеем кадетского влияния. Умеренные с помощью кадетов рассчитывали достичь соглашения с бюрократией о дележе власти.

Однако цели кадетов в действительности были иными. Они не пошли на закулисные переговоры и предпочли открытое обращение к стране. Возглавив Прогрессивный блок, кадеты вновь захватывали казалось бы давно, со времен Первой революции, упущенную инициативу в оппозиционном движении; а, обращаясь с декларацией напрямую к стране (даже не к верховной власти), они тем самым срывали всякие переговоры, которые не смогли бы провести удачно, и, к тому же, завоевывали прочный авторитет в глазах всей патриотически настроенной общественности. Не способные к организации власти, кадеты сделали все, чтобы не допустить до нее своих конкурентов и добиться максимальной возможности влиять на дальнейшие правительственные шаги. Не власть, но реальное влияние на власть; руководство, но без принятия ответственности - предел мечтаний кадетских лидеров летом 1915 года. В истории с организацией Прогрессивного блока проявился все тот же кадетский “почерк”, что и в их проекте министерства снабжения (июль 1915 г.), он же потом четко обозначится в отношении партии к революционному Временному правительству.

Прогрессивный блок в кадетском исполнении стал безответственной инициативой с расчетом на завоевание популярности в стране и податливость власти. Поэтому роспуск Думы стал для них серьезным и достаточно неожиданным  ударом. Для правого крыла блок фактически терял свое значение, лишившись “поддержки сверху”. Представители Совета (гр.Олсуфьев), поддержанные лидерами Земгора кн.Львовым и М.В.Челноковым, выступили за сворачивание политической деятельности и, фактически, за самороспуск.[40] Как поражение расценило роспуск Думы и кадетское руководство.[41] Но прежде всего благодаря его позиции блок был сохранен. Кадеты, как и власть, в сентябре 1915 г. оказались в политическом тупике, но в отличие от власти могли не нести за это прямой политической ответственности. Поначалу это состояние вызвало надежды на уступки блоку со стороны самодержавия. Речь шла даже о назначении Львова премьером. Однако предпочтительнее для кадетов все же был Кривошеин.[42] Будущее оставалось неопределенным, и это требовало сохранения Прогрессивного блока как базы для дальнейших переговоров и политической борьбы. 8 сентября на частном кадетском совещании в Москве Милюков так объяснял принципы новой тактики: “Парламентский блок имеет все шансы сохраниться в качестве действующей организации... Участие в блоке для умеренных элементов явится политическим воспитанием... в дальнейшем они пойдут на более решительные изменения”. Совещание признало, что необходимо по-прежнему придерживаться лозунга “министерства общественного доверия” и что “при таких условиях производить эксперименты с ответственным министерством было бы рискованно”.[43]

Обстоятельства осени 1915 г. толкали кадетов, однако, на резкую критику правительственных мер. Углубление кризиса и рост оппозиционности обеспечивали кадетам дальнейший рост популярности, но их критика вкупе с неспособностью изменить тяжелое положение тыла могли только дестабилизировать политическое положение. Эта перспектива обозначилась уже в первые недели после роспуска Думы, но пойти по этому пути кадеты впервые посчитали возможным лишь в конце октября. С этого времени Милюков прибегает к тактике “давления” на “безответственную власть”. Наиболее реальным способом такого давления бессильной оппозиции на неприступное самодержавие могло быть только расшатывание и компроментирование политического строя. Последствия были чреваты социальной катастрофой, которой кадеты не хотели, но с которой они самым трагическим образом оказались тесно связаны.

В октябре 1915 г. политическая ситуация, повиснув в воздухе с думским роспуском, наконец прояснилась. Назначение А.Н. Хвостова министром внутренних дел означало, что власть принимает правила игры безответственной оппозиции. Сформулированная им политика в отношении общественных организаций и отсрочка Думы заставили А.И. Гучкова активизировать свою политическую деятельность. На совещании лидеров оппозиции с бюро Прогрессивного блока он выступил за провоцирование конфликта с правительством и потребовал от Думы поддержать военно - промышленные комитеты. Инициативы Гучкова, а также нежелание уступать место лидера оппозиции заставили кадетскую верхушку на словах занять по отношению к правительству более жесткую позицию. “Изменилось настроение в самой толще общественных масс... Слои внизу испытывают к нам ненависть и раздражение,”- утверждал Астров. Ему вторил Шингарев: ”Разговоры кончены, должны начаться действия... Люди остановились в нерешительности - перед крупными событиями... После всего предыдущего надо делать революцию или дворцовый переворот, а они невозможны или делаются другими”. Поэтому оставалось одно - по словам Милюкова надо было “подготовить материал для самооправдания” и “менажировать социальный элемент”.[44] Реальной радикализации не происходило, поскольку в партии царила апатия, а в организаторские способности Гучкова кадеты не верили. В тех условиях они могли действовать лишь в рамках Прогрессивного блока и повели борьбу за его оживление (прежде всего, в форме подготовки его законопроектов). При Хвостове он вполне мог быть гальванизирован, что и произошло. Правда, его “радикализация” и прояснение правительственной позиции вызвали отток из рядов блока входивших в него членов Государственного совета.[45] Но умеренное большинство Думы оставалось в союзе с либералами и могло сохранять свободу маневра именно благодаря принадлежности к такому “странному” блоку.

Вплоть до Февральской революции оставался для кадетов, с одной стороны, “обузой”, “неизбежным злом”, с другой - “знаменем”. Именно его существованием объяснялись дальнейшие зигзаги в политическом курсе кадетского руководства: необходимость “сохранить лицо” по мере усиления кризиса толкала его влево, а потребность в сохранении Думы и блока - вправо. Уже на следующем заседании блокистов, на котором Гучков не присутствовал, кадеты заняли более умеренную позицию. По мысли кадетского руководства (открыто сформулированной на заседании бюро 28 октября), они не могли быть активно задействованы в жесткой борьбе с правительством: Думе в этом случае угрожал роспуск, что было недопустимо, а существование блока было оправдано лишь в случае функционирующей Думы. Вместе с тем, основной задачей Думы была не законодательная деятельность, а политическое давление на правительство.[46] Кадетским лидерам в конце 1915 г. в обстановке спада общественных настроений еще можно было ограничиться простыми призывами к власти и тем самым имитировать свою оппозиционность. Образ Прогрессивного блока подходил для этого как нельзя лучше.

Вместе с тем, в среде кадетского руководства отношение к блоку оставалось сложным. Его сохранение порождало глухое недовольство местных организаций. По мере приближения VI съезда партии Милюкову приходилось сдерживать постоянно возрастающие нападки на блок со стороны левых кадетов и близких к ним прогрессистов. На частном совещании кадетов и лидеров общественных организаций заместитель председателя ЦВПК прогрессист А.И. Коновалов утверждал, что тактика блока вовсе не совпадает с настроениями страны: “Это - гипноз. Группа, которая должна была блокироваться налево, блокируется направо”. Его единомышленник Н.В. Некрасов также ставил под сомнение курс Милюкова; хотя он и предлагал по тактическим соображениям сохранять блок в Думе, но основное внимание уделять общественным организациям, поскольку “они - ближе к демократическим элементам”. Подчинение этих организаций блоку “навлекло бы на них подозрение в стране”.[47] Даже верные соратники начинали сомневаться в оправданности прежней тактики.[48]

Тем не менее в глазах Милюкова она оправдывала себя, поскольку власть именно под влиянием блока шла на некоторое подобие уступок. Отставка Горемыкина была не просто воспринята как уступка блоку, она таковой и являлась. Милюков объявил ее первой победой блока.[49] Неслучайно он соглашался вести переговоры с новым премьером лишь от имени блока.[50] Предварительные переговоры с его руководством через Хвостова перед открытием Думы в феврале 1916 г. и посещение ее Николаем II были не просто примирительными шагами, но были восприняты лидерами блока как новые победы над властью, которую блок заставил с собой считаться. Так же считали и в близких кадетам общественных кругах.[51]

Но события февраля - июня 1916 г. окончательно прояснили политическую природу и возможности блока. Правильная законодательная деятельность оказалась невозможна [52]; ей, правда, никто в руководстве блока и даже общественных организаций не придавал какого-либо серьезного значения.[53] Наоборот, реализация программы блока вела только к его распаду. Всякие попытки решения национального вопроса были заморожены из-за сопротивления умеренной части блока.[54] Часть законопроектов (например, реформу Городового положения) пришлось отложить из-за противоречий между кадетами и октябристами. Законопроект о волостном земстве вызвал острый конфликт в среде самих кадетов.[55] Сессия завершилась полным поражением Прогрессивного блока. Газеты писали: “Разбита еще одна иллюзия.”[56] В Думе и в правительстве заговорили о скором его распаде.[57] Власть распустила Думу на патриотическом аккорде, не желая дальнейших осложнений. Но они могли возникнуть не в результате законодательной деятельности (как того опасался Штюрмер), а как раз в случае полного распада блока. Пока блок сохранялся в своем прежнем виде (как, например, в период весенней сессии), он был неопасен, ибо уже тогда являл собою фикцию объединенной оппозиции и борьбы за власть. Правда, власть в лице Штюрмера опасалась и таких мнимых противников. Правительственная боязнь деклараций блока была для него лучшим подспорьем.

Главная угроза блоку, между тем, исходила из самих его недр. Уже на кадетском съезде против курса Милюкова раздались резкие открытые выпады: левые отстаивали необходимость блокировки с социалистами и не исключали возможности революционной тактики.[58] Милюкову удалось тогда, не допустив широкого представительства с мест и опираясь на большинство ЦК, отстоять свою тактику.[59] В мае - июне левое крыло кадетского ЦК и фракции безуспешно попыталось добиться распада блока, но все его усилия были парализованы кадетским центром и думским большинством.[60]

Основным средством оставались парламентская борьба в форме деклараций, формул перехода и запросов. При этом, вопрос цензуры оставался главным и по-настоящему волновал кадетов. Остальные вопросы в сложившихся условиях могло быть только поводом для борьбы. Основным таким поводом был бюджет, когда оппозиция могла аккуратно провоцировать власть на конфликт - так, чтобы попытаться одновременно сохранить престиж и Думу. “Самое существование блока,”- объяснял Милюков “нетерпеливым” соратникам, -”загнало власть в угол и держит ее в тупике”.[61] Однако власть предпочитала придерживаться в Думе мирного тона. Уже в марте стал ясен тупиковый характер думской тактики, и оппозиция пошла на попятную. Попытки связанного с ЦВПК военного министра А.А. Поливанова провоцировать возобновление борьбы приводят только к его удалению; думское большинство отреагировало на них вяло.[62] После этого в арсенале блока осталось только одно средство - апеллировать к Западу. Вопрос заграничной поездки представителей законодательных палат стал главным на различных заседаниях оппозиционных сил.[63]

Союзники в отличии от российской власти высоко оценили вклад Прогрессивного блока в совместное дело войны до победного конца. Лидеры блока были буквально окрылены этим фактом. На заседании военно-морской комиссии 19 июня возвратившийся из поездки Милюков восклицал: ”Там не только понимают важность Прогрессивного блока, не только понимают громадную значимость этой парламентской организации, но и на него переносят некоторые из тех упований, которые возлагали прежде на русскую оппозицию. И, господа, более, чем когда-нибудь, я, представитель русской оппозиции, вернувшись из-за границы, чувствую, что давши этот кредит, я обязан его оправдать.” Н.Е.Марков 2 в ответ произнес: “Но это вне ваших сил.” На это Милюков несколько смущенно ответил, что в силах блока продолжить парламентскую борьбу, которая должна быть усилена в преддверии выборов в V Думу.[64] Снова вернувшись из заграницы уже в сентябре, Милюков поспешил объявить назначение Протопопова победой блока (до этого победой объявлялось назначение Штюрмера)[65]. Однако она оказалась таким же призраком, как и сам блок.

Результаты сессии и назначение министром внутренних дел А.Д. Протопопова (из среды блока) в условиях быстрой радикализации страны, по признанию самих лидеров блока, означали его провал. Это также свидетельствовало, что в случае возможной революции блок не будет призван к организации власти. Но и при условии сохранения старого порядка ситуация грозила поражением блокистов и победой левых на предстоявших осенью 1917 года выборах (в том, что власть вынуждена будет их организовать, почти никто не сомневался). Чтобы спасти репутацию, блок выступил “за ломку шеи правительству”. Предстояло восстановить авторитет без прямого призыва к революции. Других средств, кроме парламентской борьбы, у блока не было.[66] Клеветническая (но так и не опровергнутая) речь 1 ноября имела целью сохранить фиктивное единство думского большинства, и она на короткий срок достигла своей цели.[67] Ни на какие позитивные шаги блок уже не был способен, что показали выборы в президиум и ситуация с новым премьером А.Ф. Треповым, когда единого положительного решения так и не было выработано. К тому же, всякие шаги навстречу власти уже означали разрыв с общественным мнением. В результате верх в Думе взяли митинговые левацкие настроения. Дума уже не могла и не хотела договариваться. Даже цели парламентской борьбы блоком не были определены. Это было единство настроения, которое в это время овладевало не только всей Думой, но и всей страной. В это время бюро Прогрессивного блока фактически превращается в представительное частное совещание оппозиционных лидеров.

Кадеты были тем не менее по-прежнему заинтересованы в сохранении своего лидерства, пусть и в фиктивном блоке. Перед лицом все более и более радикальной страны они хотели сохранить за собой репутацию лидеров оппозиции. Блок уже не вырабатывал решений и не был реальным субъектом политической борьбы (его заменила Дума в целом), он стал заложником революционной ситуации, но вместе с Думой хотел быть и оказался на гребне оппозиционных настроений. Нежелание обсуждать бюджет и бесконечные прения по продовольственному вопросу (который позволял совершать зигзаги от резкой критики к деловому обсуждению) отразили общее желание сохранить одновременно Думу и авторитет перед улицей. Думским лидерам не было ясно, откуда для них исходит главная угроза. Они не боялись революции, но опасались, что она произойдет без них. Вместе с тем, начинать ее самим им тоже не хотелось.[68] Локальный спад радикальных настроений и боязнь провокации со стороны власти в начале 1917 года приводят думское большинство в состояние полной неопределенности.[69] К февральским событиям как таковой блок уже не играл значительной роли; при формировании Временного правительства о нем даже не вспомнили.

Тем не менее, Прогрессивный блок не умер накануне революции, так как, по сути, он умирал и возрождался несколько раз. Залог его жизнеспособности был выражен словами Ф.И.Родичева: “Блок в сущности основан на фикции, что при настоящих условиях в России может быть правительство, не враждебное стране”.[70] Будучи весьма неопределенным соглашением столь разнородных сил, он мог существовать лишь благодаря внешним обстоятельствам - войне, тяжелому социальному положению в стране, но самое главное, благодаря кризису и отсутствию политического курса у государственной власти.

 

Федор Гайда

Опубликовано: Последняя война императорской России.
/ Сборник статей под ред. О.Р. Айрапетова. М., 2002. С. 92-114.
Электронная версия для сайта "Западная Русь" предоставлена автором.
Использованы открытки времен Первой мировой войны
художника Табурина Владимира Амосовича

 

---

[1] Милюков П.Н. Воспоминания. М.1991.; Riha T. Russian European: Paul Miliukov in Russian politics. N.Y.1969.; Rosenberg W.G. Liberals in the Russian revolution. Princeton. 1974.; Hasegawa Ts. The February revolution: Petrograd, 1917. L.1981.

[2] М.Н. Покровский. Октябрьская революция. Сб. ст. М.1929.; Черменский Е.Д. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 года в России. М.1947.; его же, IV Государственная дума и свержение царизма в России. М.1967.; Дякин В.С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны. 1914-1917. Л.1967.

[3] Мельгунов С.П. На путях к дворцовому перевороту. Париж.1931.; Катков Г.М. Февральская революция. М.1997.; Кобылин В.С. Анатомия измены. Император Николай II и генерал-адъютант М.В.Алексеев. Спб.1998.;  Граве Б.Б. К истории классовой борьбы в России в годы империалистической войны. Июль 1914 - февраль 1917 г. Пролетариат и буржуазия. М.-Л.1926.

[4] Думова Н.Г. Кадетская партия в годы первой мировой войны и Февральской революции. М.1988. С.11-28.

[5] Протоколы Центрального комитета и заграничных групп конституционно - демократической партии. В 6 тт. / Т.2. Протоколы Центрального комитета конституционно - демократической партии. 1912 - 1914 гг. М.1997. С.368.

[6] Вишневски Э. Либеральная оппозиция в России накануне первой мировой войны. М.1994.

[7] Протоколы... Т.3. С.108. Заседание 10 июня 1915 г. Выступление В.А. Маклакова.

[8] ГА РФ. Ф.102. ДП. ОО. Оп. 244.1914. Д.24.ч.46 б. Лл.13,14,22.

[9] Протоколы... С. 145, 148.; См. подобную точку зрения в выступлениях П.Н. Милюкова и А.А. Корнилова (Протоколы... С.54 - 58. Заседание 15 марта), а также кн. Шаховского (Съезды и конференции конституционно-демократической партии. В 3 тт. / Т.3. Кн. 1. 1915 - 1917 гг. С.138 - 139. Доклад Шаховского на конференции 6 - 8 июня 1915 г. 8 июня, утреннее заседание).

[10] При обсужении кандидатур в премьеры эти лица наряду с А.В. Кривошеиным были определены как “лидеры”. Вместе с тем, Гучков, в частности, Ф.Ф. Кокошкиным считался “элементом разъединяющим и отрицательным”. Кн.Львов был все же более предпочтителен, но он, по признанию кн.Шаховского, “не подлежит воздействию” (Протоколы... С.148. Заседание 11 августа.). По мнению П.Н. Милюкова и Ф.И. Родичева, кадеты не должны были оказывать кн.Львову “активной поддержки”, поскольку отношение к нему “не дружелюбное, а скорее опасливое” (Там же. С.160. Пленарное заседание 22 августа.).

[11] ГА РФ (Государственный архив Российской Федерации). Ф.579. Оп.1. Д.386. Докладная записка фракции прогрессистов. Л.2.

[12] Протоколы... Т.3. С.109. Заседание 16 июня 1915 г.

[13] Съезды и конференции... С.124-127, 194-195.; ГА РФ. Ф.579. Оп.1. Д.386. Лл. 4, 14.

[14] Россия. Государственная дума. 4 созыв. 4 сессия. Ч.1. Стенографический отчет. Пг.1915. Заседание 19 июля 1915 г. Стлб. 99-108.

[15] Там же, стлб. 356-357. Заседание 3 августа.

[16] Там же, стлб. 265. Заседание 1 августа.

[17] IV Государственная дума. Фракция народной свободы. “Военные” сессии. Пг.1916. С.45-47.

[18] ГА РФ. Ф.579. Оп.1. Д.1092. Лл.3об.-4об.

[19] IV Государственная дума. Фракция народной свободы. “Военные” сессии. Пг.1916. С.45-47.

[20] Россия. Государственная дума. 4 созыв. 4 сессия. Ч.1. Стенографический отчет. Пг.1915. Заседание 1 августа 1915 г. Стлб. 313.

[21] Протоколы... Т.3. С.196-197. Заседание 4-5 октября 1915 г.; ГА РФ. Ф.579. Оп.1. Д.738. Частное совещание членов ЦК в сентябре 1915 г. Селецкий В.Н. Прогрессизм как политическая партия и идейное направление в русском либерализме. М.1996. С.292-294.

[22] Протоколы... С.148. Заседание 11 августа.

[23] Кризис самодержавия в России. 1895-1917. Под ред. В.С. Дякина. Л.1984. С.547 и далее.

[24] С.П. Мельгунов. Указ.соч., с.46.

[25] РГИА. Ф.1571. Оп.1. Д.290. Л.13.

[26] ГА РФ. Ф.102. Оп.265. Д.1026. Л.402. Кн. Д.И. Шаховской - кн. Е.Г. Шаховской. 23 июля 1915 г.

[27] Красный архив. 1932. № 1-2 (50-51). С.122-125.

[28] Там же. С.126-136.

[29] Это отмечалось думской фракцией неоднократно, но только в середине октября накануне ожидаемого открытия Думы она приступила к их выработке (ГА РФ. Ф.579. Оп.1. Д.919. Лл.1-7.; Д.920. Лл.1-22.); о необходимости подготовки законопроектов в умеренной части блока заговорили также только в октябре (Ф.102. Оп.265. Д.1034. Л.1694. Н.А.Ростовцев - Меллер-Закомельскому, 12 октября 1915 г.).

[30] Красный архив. 1932. № 1-2 (50-51). С.146.

[31] Там же. С.134.

[32] Там же. С.142.

[33] Буржуазия накануне Февральской революции. Сб. Док. М.-Л.1927. С.94.; Съезды и конференции... С.124.; ГА РФ. Ф.579. Оп.1. Д.386. Лл.11-12.

[34] Этот шаг, тем не менее, безусловно не означал “отказ либеральной буржуазии от претензий на политическое господство и признание первенствующей роли в третьеиюньском блоке за помещиками - полукрепостниками”, как его трактует Е.Д.Черменский (Указ.соч. С.153-154.).

[35] Красный архив. 1932. № 1-2 (50-51). С.145-146.

[36] Там же. С.152-153.

[37] Падение... С.316.

[38] Яхонтов А.Н. Тяжелые дни (секретные заседания Совета министров 16 июля - 2 сентября 1915 года). / Архив русской революции. Под ред. И.В.Гессена. Т.18. М.1993. С.120.

[39] П.Н. Милюков вполне допускал мысль о том, что первоначально идея исходила от А.В. Кривошеина (Падение царского режима. Под ред. П.Е. Щеголева. М.-Л.1926. Т.6. С.316.

[40] Красный архив. 1932.№ 3(52). С.151, 153.

[41] ГА РФ. Ф.579. Оп.1. Д.738. Лл.2-3об.

[42] Протоколы... С.181. Заседание 16 сентября.; Буржуазия накануне Февральской революции... С.43.

[43] ГА РФ. Ф.102. Оп.245. 1915. Д.27.ч.46. Л.39.

[44] Красный архив. 1932. № 3(52). С.144-148.

[45] Новое время, 2 декабря 1915 г.

[46] Красный архив. 1932. №3(52). С.151-157.

[47] ГА РФ. Ф.579. Оп.1. Д.736. Лл.4-5.

[48] Там же. Д.4654. Лл.5-6об. Ф.Ф. Кокошкин - П.Н. Милюкову. 25 января 1916 г. Кокошкин советовал выйти из всех думских соглашений, чтобы сохранить авторитет в общественной среде, поскольку “полевение настроения идет безостановочно” и поддержка переходит к социалистам. “Есть признаки, которые заставляют меня задумываться по этому предмету более, чем я задумывался за все время существования партии”.

[49] ГА РФ. Ф.102. Оп.265. Д.1049. Л.183. Кн. А. Орбелиани - М.В. Челнокову.

[50] Там же. Ф.579. Оп.1. Д.479. На частной встрече с А.Н. Хвостовым 21 января, посвященной политике нового премьера в отношении Думы и возможности контакта с ее большинством, Милюков заявил: “Если Штюрмер не имеет готового ответа на вопрос о блоке, то пусть не устраивает совещание с депутатами” (л.1об.).

[51] “Посещение Думы царем есть признак серьезного положения вещей и необходимости единения. Очень может быть, что поэтому требования прогрессивного блока будут удовлетворены.” (Дневник С.Д. Протопопова. 10 февраля 1916 г. / РГАЛИ. Ф.389. Оп.1. Д.45. Л.174об.).

[52] Это было признано как октябристами, которые, по словам товарища председателя Думы С.Т. Варун-Секрета, уже к началу марта поэтому начали ратовать за роспуск Думы (А.Н. Наумов. Из уцелевших воспоминаний. 1868-1917. В 2 кн. Нью-Йорк. 1954-1955. Кн.2. С.446-447.), так и кадетами (Протоколы... С.291. Заседание 26 апреля 1916 г.).

[53] Прогрессивный националист А.И. Савенко 18 февраля писал супруге Н.К. Савенко о той атмосфере, которая царила в Думе и блоке: “Настроение в блоке отличное. Держимся дружно. Но что мы можем сделать? Ведь власти мы не имеем никакой, а правительство ничего не делает, ничего не способно сделать и другим не дает возможности что-либо сделать. Положение безвыходное.” (ГА РФ. Ф.102. Оп.265. Д.1052. Л.469.).

[54] ГА РФ. Ф.579. Оп.1. Д.531. Л.2об. План статьи Милюкова о результатах деятельности Думы в феврале - марте 1916 г.; Там же. Ф.102 Оп.265. Д.1052. Л.455. А.И. Савенко - Н.К. Савенко. 16 февраля 1916 г.

[55] Там же. Ф.579. Оп.1. Д.527. Лл.1-2. Анализ деятельности к.-д. в Думе в мае - июне 1916 г.; Черменский Е.Д. Указ.соч. С.169-172.

[56] День. 7 июня 1916 г.;  ГА РФ. Ф.102. Оп.246. 1916. Д.307а. ч.1. Лл.8-9.; Д.46.ч.57. Лл.6-8.

[57] ГА РФ. Ф.627. Оп.1. Д.43. Лл.1-12. Доклад министра внутренних дел председателю Совета министров об итогах весенней сессии Думы.; Там же. Д.44. Лл.1-4. Донесение заведующего министерским павильоном Государственной думы Л.К. Куманина от 15 июня 1916 г.

[58] Съезды и протоколы... С.263-265. 19 февраля. Утреннее заседание. Выступление М.Л. Мандельштама.; Буржуазия накануне Февральской революции... С.81-83.

[59] ГА РФ. Ф.102. Оп.265. Д.1053. Лл.555. И.Вторых (делегат съезда, левый кадет) - Б.К. Фрелиху. В съезде участвовало ок.112-115 человек, таким образом фактически это была конференция. Е.Д. Черменский полагал, что тем самым Милюков пытался нейтрализовать левые настроения кадетских низов (Указ.соч. С.151-152.).

[60] ГА РФ. Ф.579. Оп.1. Д.527. Лл.1-2.; Там же. Ф.102. Оп.265. Д.1056. Л.626. А.А. Корнилов - кн. П.Д. Долгорукову. 16 июня 1916 г.

[61] Милюков П.Н. Указ.соч. С.437.

[62] ГА РФ. Ф.579. Оп.1. Д.371. Лл.1-1об.; Д.531. Л.1об.

[63] Буржуазия накануне Февральской революции... С.79-80, 93.; Протоколы... С.253-254. Пленарное заседание 30-31 марта 1916 г.

[64] Красный архив. 1933. №3(58). С.15.; Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М.1991. С.102-103.

[65] Мансырев С.П. Мои воспоминания о Государственной думе. // Историк и современник. Историко-литературный сборник. Берлин, 1922. Вып.2. С.19.

[66] Красный архив. 1933. №1(56). С.82-83. Заседание бюро блока 3 октября 1916 г.; Буржуазия накануне Февральской революции... С.162-171.

[67] Буржуазия накануне Февральской революции... С.171.; ГА РФ. Ф.102. Оп.246.1916. Д.307а. т.1. Л.89.

[68] Красный архив. 1933. №1(56). С.110-118. Заседания бюро блока 30, 31 октября и 8 ноября.

[69] ГА РФ. Ф.102. Оп.246. 1916. Д.27.ч.46. Л.58-62об.

[70] Протоколы... С.168. Заседание 5 сентября 1915 г.