Процесс формирования белорусской национальной государственности был неразрывно связан с проблемой определения территориальных границ проживания белорусского этноса. Современная конфигурация территории Беларуси явилась результатом сложных этнополитических процессов в 20 в., результат которых был изначально неочевиден и не предопределен.

С высокой долей уверенности можно утверждать, что привычная нам территориальная организация Беларуси возникла в результате ряда исторических случайностей и стечений обстоятельств, и при определенных условиях как территориальные контуры, так и общий этнокультурный и политико-идеологический формат белорусского государства могли быть сущностно иными.

Было ли ВКЛ белорусским государством?

Несостоявшаяся альтернатива территориальной организации Беларуси связана, прежде всего, с Вильно и Виленским краем. Белорусский национальный проект изначально был «вильноцентричным», и именно Вильно рассматривался в качестве приоритетного претендента на роль столицы «воображаемого» белорусского государства. Подобная «вильноцентричность» была вполне закономерной, поскольку Вильно являлся безальтернативным средоточием политико-культурной активности региона, и ни один город на современной территории РБ (включая нынешнюю столицу Минск) не мог состязаться с Вильно в этой роли.

Столь престижный статус Вильно сохранялся вплоть до начала 20 в. со времен Великого княжества Литовского, когда этот город стал естественным центром притяжения для Беларуси и Литвы. Это обстоятельство закономерно спровоцировало коллизию между белорусским и литовским национальными проектами, каждый из которых стремился «присвоить» былую столицу княжества и историческое наследие ВКЛ в целом. Конечная победа в этой «схватке» литовского проекта вынудила белорусскую сторону искать альтернативный политический центр, в качестве которого утвердился наиболее крупный и индустриально развитый губернский город – Минск.

Тем не менее, споры об «исконной» принадлежности Вильно и Виленского края продолжаются по сей день, и в среде белорусской интеллигенции до сих пор популярны представления о Вильне как об утраченной белорусской столице, якобы незаконно присвоенной Литвой.

Аргументация, при помощи которой доказывается исконная «белорусскость» Вильно, выстраивается следующим образом. В основе подобной аргументации лежат исторические концепции, фактически отождествляющие Великое княжество Литовское с национальной белорусской государственностью, что закономерно оправдывает притязания Беларуси как страны – наследницы ВКЛ на историческую столицу княжества. В связи с этим понятия «Литва» и «литвины» интерпретируются как «исконные» этнонимы белорусов, в то время как Литва и литовцы в современном понимании отождествляются лишь с одной из исторических областей нынешней Литовской республики – Жемайтией. Подобная интерпретация позволяет автоматически включать Вильно и Виленский край в белорусский этнический массив и трактовать «Литву-Жмудь» лишь как периферийную «инородческую» провинцию в составе «белорусского государства Великое княжество Литовское».

Трактовки ВКЛ как белорусского национального государства неоднократно подвергались аргументированной критике, и на сегодняшний день можно с высокой долей уверенности говорить об их научной несостоятельности, несмотря на то, что они сохраняют свою актуальность в качестве идеологического концепта, используемого определенными политическими силами. Основным свойством данных концепций, идущим вразрез с современными представлениями о генезисе наций, является перенос в далекое прошлое современных национально-политических реалий: благодаря этому приему и делается вывод о «белорусском» характере ВКЛ. Между тем, ВКЛ не могло быть «национально-белорусским» государством хотя бы по той простой причине, что в ту эпоху самого понятия «нация» в современном смысле слова не существовало. ВКЛ было типичным феодальным государством, представлявшим собой союз этнически и культурно разнородных областей, объединенных лояльностью верховному сюзерену – литовскому князю. Подобная лояльность отнюдь не подразумевала этнокультурной однородности территорий. Вместе с тем, нужды управления обширным полиэтническим государством закономерно вызывали к жизни универсальные языки-посредники, которые, служа инструментами государственного управления, не были национальными языками в современном понимании этого слова. В качестве таких языков-посредников в ВКЛ могли выступать латынь (бывшая одновременно универсальным средством коммуникации в западнохристианском мире), а также местная версия письменного восточнославянского («русского»¹) языка. Несомненно, столь высокий статус «русского» языка был обусловлен как преобладающей численностью восточных славян в ВКЛ, так и общим высоким уровнем развития «русской» культуры (прежде всего, в сравнении с литовской), что, однако, не дает оснований считать этот язык «национальным» языком ВКЛ.

Кроме того, восточнославянское население, проживавшее на территории современной Беларуси в рамках ВКЛ, еще не представляло собой обособившейся этнической группы, отделяющей себя от прочих восточных славян. Несмотря на актуальное политическое размежевание восточнославянского мира между Литвой, Московией и Польшей, здесь все еще были сильны представления о восточных славянах как о едином «русском» этнополитическом и религиозном сообществе, существующем со времен Киевской Руси. Геополитическое соперничество ВКЛ и Московского государства, а также глубокие различия в общественно-политическом строе этих образований способствовали постепенной дифференциации восточного славянства по линии «Запад-Восток». Однако в рамках ВКЛ и впоследствии Речи Посполитой, объединявших территории современных Беларуси и Украины, восточнославянское население сохраняло высокую степень культурно-языкового единства, воспринимая себя в качестве единого «русского народа» [см. 7]. Собственно, наиболее наглядным свидетельством такого белорусско-украинского единства является наличие в ВКЛ единого для всех восточных славян письменного языка, что делает неправомерным современные попытки определить этот язык как «старобелорусский» или «староукраинский». Языковое пространство Беларуси и Украины оставалось единым, хотя в нем могли проявляться и региональные лингвистические особенности. Процесс политико-культурного обособления Украины начинается примерно с середины 17 в. и был связан со становлением казацкой гетманской государственности. Однако и в 18-19 вв. белорусские и украинские земли сохраняют высокую степень интеграции, о чем, в частности, свидетельствует активная деятельность в Беларуси ряда выходцев из Украины/Малороссии (Георгий Конисский, Иосиф Семашко). К этому следует добавить, что идея общерусского единства (т.е. национального единства всех восточных славян) вообще оказалась крайне живучей и намного пережила Великое княжество Литовское. С середины 19 в. данная доктрина фактически становится основой официальной политики Российской империи относительно восточнославянского населения (в особенности после польского восстания 1863 г.) и поддерживается значительной частью общественности Беларуси и Украины (в Беларуси данное направление получило имя западноруссизма).

Таким образом, Великое княжество Литовское не являлось белорусским национальным государством как в силу своего ненационального (донационального) характера, так и в силу того, что население территории современной Беларуси в рамках ВКЛ не оформилось в обособленную этнополитическую группу, сохраняя множественные культурно-языковые, религиозные и ментальные связи с другими восточными славянами – «русичами».

Несостоятельным представляется и утверждение о том, что понятия «Литва» и «литвины» якобы были древними именами Беларуси и белорусов. Действительно, под Литвой и литвинами в период существования ВКЛ нередко понимали всю территорию и население княжества. Однако в этом смысле «литвинами» оказывались предки не только современных белорусов, но также литовцев и – до Люблинской унии – украинцев, а также население ряда областей современной России, также длительное время входивших в состав ВКЛ (прежде всего, Смоленщина). Очевидно, что в данном смысле «Литва» и «литвины» были маркерами государственного подданства, а не этнической принадлежности. Внутри же ВКЛ и Речи Посполитой православное и позднее униатское восточнославянское население, как отмечалось выше, ассоциировались с Русью, а не Литвой.

Что же в таком случае понималось под Литвой в период ВКЛ? Размышления белорусских исследователей (М. Спиридонов [6], В. Носевич [3], А. Белый [1], В. Шимов [8]) над этой проблемой позволяют сделать вывод, что изначально понятие Литва имело сугубо этническое наполнение, т.е. под Литвой понималась территория, населенная этническими литовцами. В рамках ВКЛ Литва выступала в роли политического ядра, метрополии, по отношению к которой обширные восточнославянские владения оказывались в роли лояльной провинции. Здесь находились основные владения литовских магнатских родов, составлявших привилегированный политический класс государства. Со временем политическое и экономическое влияние литовского политического класса закрепляется и на сопредельных с Литвой восточнославянских землях (нынешняя Западная Беларусь), которые к 16 в. также включаются в понятие Литвы. Таким образом, Литва утрачивает сугубо этническое измерение: теперь под Литвой подразумевается обширный регион вокруг Вильно, включая территории с преобладающим восточнославянским населением, где в политическом и экономическом отношении доминируют литовские элиты.

Распространяя свою власть на восточнославянские земли, Литва закономерно подверглась мощному влиянию более развитой восточнославянской культуры, благодаря чему впоследствии и возник миф о «белорусском» характере ВКЛ. Вплоть до Кревской унии процессы развивались в направлении полной восточнославянской («русской») ассимиляции Литвы, когда литовская знать интенсивно усваивала язык и веру восточных славян. Впоследствии, приняв католицизм, литовцы поставили надежный барьер между собой и восточными славянами, хотя «русский» язык еще долгое время занимал господствующее положение в государстве, оставляя бесписьменному литовскому лишь сферу бытового обихода и традиционной народной обрядовости. Таким образом, несмотря на мощное восточнославянское влияние (прежде всего, в языковой сфере), литовцы сохранили особое национально-политическое сознание, основанное на приверженности католицизму и государственной традиции ВКЛ.

Со своей стороны, восточнославянские владения ВКЛ, сохраняя лояльность литовскому сюзерену, четко отличали себя от Литвы; самосознание восточных славян ВКЛ оставалось «русским», т.е. основывалось на приверженности православной церковной традиции и «русской старине», т.е. государственно-правовым нормам и привилегиям, существовавшим здесь со времен Киевской Руси. В обстоятельной статье А. Белого прослеживаются многочисленные различия конфессионального, административно-правового, экономического и ментального характера между «Литвой» и «Русью» в рамках ВКЛ [1].

Вместе с тем, баланс между «русским» и «литовским» в ВКЛ со временем закономерно смещался в сторону последнего. Каков был механизм этого процесса? Несмотря на официальное привилегированное положение католицизма, литовские князья и литовско-польские короли династии Ягеллонов проводили достаточно веротерпимую политику в отношении православных «русских» подданных, что позволяло последним интегрироваться в политический класс литовского государства и занимать в нем заметное положение. Это способствовало распространению среди православных элит «литвинской» национально-государственной идеологии, основанной на восприятии литовского государства – государства Гедиминовичей и Ягеллонов – в качестве «своего». Одновременно происходила постепенная эрозия традиционной «русской» идентичности. Интеграция православных посредством Литвы и Польши в круг западноевропейской культуры, усвоение «литвинской» национально-государственной мифологии – все это способствовало «забыванию» традиционной «русской» киево-византийской традиции. Закономерным следствием этого становится переход многих православных в более «престижные» версии западного христианства – католицизм и (в недолгий период литовско-польской Реформации) протестантизм. Вместе с тем, данный процесс не был одномоментным и характеризовался множеством переходных стадий, когда православные, приняв «литвинскую» идеологию и даже сменив конфессиональную принадлежность, одновременно продолжали манифестировать и свою «русскую» идентичность (например, протестанты С. Будный и В. Тяпинский). Не был данный процесс равномерным в социальном и региональном аспектах. «Литвинизации» подвергались, в первую очередь, высшие слои православного общества, наиболее тесно интегрированные в правящий класс государства, а также население регионов, непосредственно примыкавших к литовской «митрополии» и к 16 в. уже включавшихся современниками в понятие «Литва» (Западная Беларусь).

Наступление Контрреформации, когда под воздействием иезуитов литовско-польское государство переходит к политике католического экспансионизма, ускорило этот процесс: массовое обращение православных элитариев в католицизм, начавшееся в этот период, знаменовало окончательный разрыв с киево-византийской традицией – основой традиционной «русской» идентичности.

Однако целенаправленный и осознанный характер процесс ассимиляции Руси приобрел после создания Речи Посполитой. Литовская элита, и ранее испытывавшая мощное воздействие со стороны польской культуры, на протяжении 17-18 вв. окончательно интегрируется в польское политическое и культурно-языковое пространство, «литвинская» идентичность фактически становится региональным вариантом общепольской и интерпретируется в кодах польской культуры. В связи с этим окончательно исчезает восточнославянское («русское») влияние на Литву, наглядным символом чего становится замена в литовском делопроизводстве «русского» языка польским. В отличие от ВКЛ, элиты которого достаточно терпимо относились к культурно-языковому и конфессиональному разнообразию подвластных территорий, в рамках Речи Посполитой формирование единой культуры по польским культурно-языковым и религиозным стандартам было негласным императивом государственной жизни. Основным объектом этой политики становились «русские» владения государства, культурно-религиозная традиция которых составляла главное препятствие для становления унифицированной польской культуры в границах всей Речи Посполитой.

В «русские» владения ВКЛ, которые после Люблинской унии в основном ограничивались современной территорией Беларуси, польская культура закономерно приходила в ее «литвинском» варианте. Создание разветвленной сети католических монастырей и образовательных учреждений, массовое обращение православного населения в унию, которая, сохраняя многие значимые элементы православно-«русской» обрядовости, вместе с тем, становилась мощным транслятором «польско-литовского» влияния, - все эти меры в значительной мере способствовали разрушению местной «русской» идентичности и замене ее на «польско-литвинскую». Однако этот процесс не был завершен до разделов Польши, и под покровительством Российской империи на белорусских землях поднимается возвратная волна «русского возрождения».

Таким образом, «литвинизм» как национально-политическая идентичность был изначально чужд основной массе восточнославянского населения Беларуси, являясь достоянием католических балтских элит ВКЛ. Однако по мере эволюции ВКЛ происходила закономерная экспансия «литвинизма» (в эпоху Речи Посполитой – как варианта общепольской идентичности) в восточнославянскую среду и разрушение местной «русской» идентичности. Незавершенность этого процесса в рамках Речи Посполитой и обратная волна «русского возрождения» при покровительстве Российской империи привели к расколу белорусского национального движения, одна часть которого пыталась приспособить для нужд белорусской идеи «литвинское» наследие, а другая, стоя на позициях «русского возрождения», выступала за национальное единство всех этнических групп восточных славян в рамках России.

Состав населения Виленского края на рубеже 19-20 вв.: проблема определения

Приведенный выше обзор этнополитических процессов в ВКЛ позволяет сделать вывод о том, что в рамках этого государства на белорусских землях так и не сложилось устойчивой национально-политической общности. Напротив, произошло дробление восточнославянского населения на группы с разнонаправленными политическими и культурно-цивилизационными ориентациями. Взаимодействие и противоборство «русской» и «литвинской» традиций не привело ни к безоговорочной победе одной из них, ни к жизнеспособному синтезу на основе их обеих.

В 19 в. противоборство «русизма» и «литвинства» в Беларуси продолжилось, причем вхождение белорусских земель в состав России внесло в эту борьбу свои коррективы. В рамках России «русская идея» обретает характер проекта национальной консолидации этнических групп восточных славян – наследников древней Руси – вокруг российских имперских центров. Великороссия признается лидером восточнославянского («русского») мира и собирателем древнерусских земель, подпавших под власть Литвы и Польши. Поборниками интеграции белорусов в большую русскую нацию под эгидой России становятся представители общественно-политического и просветительского течения, получившего название «западноруссизм».

Со своей стороны, «литвинизм» во второй половине 19 в. раскололся на два направления. Первое являлось результатом эволюции «литвинизма» в польскую региональную идеологию, т.е. представители этого направления (крупная земельная аристократия и шляхта) мыслили себя как часть польской нации, а свой край – как область исторической Польши. Вторая версия «литвинства» возникла во второй половине 19 в. на собственно белорусской почве. Эта идеология (обозначим ее как «белорусский литвинизм») формируется на базе тех «промежуточных», «переходных» идентичностей, которые возникли в результате противоборства и взаимного наложения «литовско-польской» и «русской» идей. Как следствие, «белорусский литвинизм» причудливо микширует элементы «полоно-литвинизма» и «русизма» и противопоставляет себя обеим исходным идеологиям. С одной стороны, «белорусский литвинизм» четко противопоставил белорусов великороссам, сделав акцент не только на этноязыковых различиях, но и на разных традициях государственности (белорусская традиция выводилась из ВКЛ). С другой стороны, «белорусский литвинизм» точно так же противопоставлял белорусов полякам и этническим литовцам, чем в определенной степени сближался с западноруссизмом. Более того, в конечном счете сами понятия «Беларусь» и «белорусы» были вынужденно позаимствованы из «русского» дискурса вместо «Литвы» и «литвинов», приоритетное право на которые отвоевывает национальное движение этнических литовцев.

Очевидно, для «белорусского литвинизма» как для идеологии, выводящей белорусскую государственность из традиции ВКЛ, было принципиально важным доказать исконную «белорусскость» Вильно и Виленского края, и именно среди адептов этой идеологии по сей день популярен миф о «белорусской Вильне». В «схватке за Вильно» белорусский литвинизм противостоял двум альтернативным национально-политическим идеологиям: «польскому литвинству», т.е. региональной идеологии местных поляков (в основном – ополяченных белорусов и литовцев), а также литовскому этническому национализму, который возник в среде литовской интеллигенции и крестьянства в противовес тому же «польскому литвинству» как идеологии полонизированной аристократической верхушки.

Как мы знаем, победителем в этой «схватке», в конечном счете, оказался именно литовский национализм. Тем не менее, представляется интересным ответить на вопрос, насколько основательными были претензии «белорусского литвинизма» на Вильно и Виленский край и каковы были шансы реализации «белорусского сценария» для этого региона. Несмотря на ложность тезиса о «белорусском» характере исторической литовской государственности, можно предположить, что доля населения, которое в той или иной мере можно охарактеризовать как белорусское, во второй половине 19 в. (т.е. в период, когда «белорусский литвинизм» заявил о себе) была в Виленском регионе достаточно высока.

Исторический регион «Литва», сформировавшийся во времена ВКЛ вокруг Вильно, куда входили и славянские земли современной Западной Беларуси, представлял собой обширную контактную зону восточных славян и балтов. Очевидно, что баланс славянского и балтского элементов в этой зоне мог со временем меняться, и менялся он парадоксальным образом в пользу восточных славян, несмотря на политическое доминирование в государстве балтских элит. Белорусский историк И. Морзолюк приводит обширную подборку источников, свидетельствующих о постепенной ассимиляции в рассматриваемом регионе балтского элемента восточнославянским [2]. Основной причиной этого явления был более высокий культурный уровень восточных славян, о чем наиболее красноречиво свидетельствует тот факт, что в делопроизводстве государства был принят «русский», а не литовский язык. Очевидно, престижность «русской» культуры и языка способствовали их постепенной экспансии в славяно-балтской контактной зоне и вели к ассимиляции литовского элемента. Особенно интенсивным этот процесс мог быть на ранних этапах существования ВКЛ, до официального принятия католичества, когда литовцы усваивали не только язык и отдельные обычаи, но и веру своих славянских соседей. Как представляется, матрицу восточнославянского культурного доминирования долго не удавалась сломать даже после крещения Литвы в католицизм и постепенного замещения высокой «русской» культуры польской. Полонизация затронула, прежде всего, высшие слои литовского общества, в то время как в низших сословиях по инерции продолжала работать старая схема восточнославянского доминирования. Поэтому с высокой долей уверенности можно утверждать, что расширение восточнославянского языкового ареала за счет балтского элемента продолжалось в Литве и на протяжении 17-19 вв.

Каков же был баланс литовского и славянского элементов в Виленском крае на рубеже 19-20 вв., т.е. в период, когда о себе заявили литовское и белорусское движения? Представление об этом балансе нетрудно составить, обратившись к Всероссийской переписи населения 1897 г. Данные переписи были систематизированы российским изданием «Демоскоп Weekly» и находятся в широком доступе в сети Интернет. Однако прежде чем обратиться к этим данным, оговорим, что мы имеем в виду под понятием «Виленский край». «Виленский край» в интересующем нас контексте значительно уже исторической Литвы, к которой в Российской империи относили Гродненскую, Виленскую и Ковенскую губернии. В данном случае нас будет интересовать Виленская губерния, которая включала не только непосредственно город Вильно, но и тот массив территорий, этническая принадлежность которых по сей день вызывает споры. Поэтому в дальнейшем понятия «Виленский край» и «Виленская губерния» будут использоваться как синонимы.

Поскольку белорусский и литовский национализмы были, прежде всего, языковыми национализмами, т.е. рассматривали язык как основной маркер этнического отличия белорусов и литовцев, мы также на данном этапе воспользуемся языком как критерием этнической идентификации (о методологической правомочности такого шага скажем несколько позднее). Перепись 1897 г. достаточно детально отразила картину языкового разнообразия империи: как белорусский², так и литовский языки представлены в ней в качестве самостоятельных лингвистических единиц. Это позволяет создать адекватное представление о балансе белорусского и литовского языков в Виленском крае.

Виленская губерния включала в себя 7 уездов: Вилейский, Виленский, Дисненский, Лидский, Ошмянский, Свенцянский, Трокский. На сегодняшний день территория 4 уездов (Вилейского, Дисненского, Лидского, Ошмянского) преимущественно входит в состав Беларуси, а остальных 3 (Виленского, Свенцянского и Трокского) – в состав Литвы. Данные переписи позволяют увидеть литовско-белорусский языковой баланс как по губернии в целом, так и по отдельным уездам. В обобщенном виде эти данные можно представить в виде таблицы³:

Название уезда/губернии	Общая численность населения	Белорусское4 население	Литовское население	Другие этноязыковые группы
Губерния в целом	1591207	891903 (56%)	279720 (17,6%)	419584 (26%)
Вилейский	208013	180709 (86%)	121 (0,06%)	27183 (13%)
Виленский (без г. Вильно)	208781	87382 (41%)	72899 (35%)	48500 (23%)
Дисненский	204923	166151 (81%)	703 (0,3%)	38069 (18,5%)
Лидский	205767	150535 (73%)	17825 (8,6%)	37407 (18%)
Ошмянский	233559	186752 (80%)	8754 (3,7%)	38053 (16%)
Свенцянский	172231	81845 (47,5%)	58134(34%)	32252 (19%)
Трокский	203401	32015 (16%)	118153 (58%)	53233 (26%)
город Вильно	154532	6514 (4,2%)	3131 (2%)	144887 (94%)

Приведенные цифры свидетельствуют, что в масштабах губернии белорусскоговорящее население действительно составляло крупнейшую языковую группу – 56 % от общей численности населения. Возможно, эти данные и легли в основу утверждения о преимущественно белорусском характере Виленского края. Однако даже эта цифра свидетельствует вовсе не об абсолютном преобладании белорусского населения, которое в масштабах губернии составляло лишь чуть больше половины от общей численности.

Данные по отдельным уездам и вовсе вскрывают картину, весьма отличную от «общегубернской». В тех уездах, территория которых сегодня входит преимущественно в состав Беларуси, белорусскоязычное население на рубеже 19-20 вв. действительно составляло абсолютное большинство – около 80 %. Доля литовского населения исчезающее мала в Вилейском и Дисненском уездах (менее 1 %), в Ошмянском уезде она составляет около 3 %. Несколько выделяется из общей картины Лидский уезд, где доля белорусского населения «снижается» до 73 %, а литовское меньшинство составляет 8,6 %.

В «литовских» уездах – Свенцянском, Виленском и Трокском – картина выглядит неоднозначной. Доля белорусскоязычного населения высока и здесь, однако нигде не превышает отметки в 50%. Одновременно резко возрастает численность литовского населения. В Свенцянском уезде удельные доли белорусского и литовского населения вполне сопоставимы, хотя языковые белорусы еще составляют большинство – их 47,5%, в то время как литовцев – 34%. Во многом сходная картина и в Виленском уезде, хотя «зазор» между языковыми белорусами и литовцами несколько сокращается – 41% и 35% соответственно. Наконец, в Трокском уезде языковые литовцы (58%) уже очевидно преобладают над белорусами (16%).

На фоне общей картины резко выделяется город Вильно, где белорусы и литовцы составляют незначительную долю населения (4% и 2% соответственно), в то время как преобладающими этноязыковыми группами оказываются евреи (61 847 чел., или 40 %), поляки (47 795 чел., или 31%) и великорусы (30 967, или 20%). Подобная картина была характерна для многих крупных центрально- и восточноевропейских городов того периода (Львов, Рига, Прага и пр.), в населении которых преобладали представители торгово-ремесленного и привилегированного сословий, этническая принадлежность которых зачастую отличалась от основной массы крестьянского населения региона. В этой связи вполне понятным представляется доминирование в Вильно евреев как представителей торгового сословия, поляков – как местной аристократии и великорусов – как служащих имперской администрации.

Проделанный анализ показывает, что, несмотря на относительное численное преобладание белорусскоязычного населения в Виленской губернии, непосредственно окрестности Вильно характеризуются смешанным составом населения, причем языковые белорусы и литовцы здесь представлены в сопоставимых пропорциях, а в Трокском уезде численность литовцев значительно превосходила численность белорусского населения. Иными словами, три уезда Виленской губернии – Трокский, Виленский и Свенцянский – представляли собой переходную зону от литовского к белорусскому языковому пространству.

Таким образом, Виленский край (как и историческая Литва в целом) на рубеже 19-20 вв. оставался полиэтническим регионом, существовавшим поверх этноязыковых границ, и не мог считаться эксклюзивным достоянием какой-либо из проживавших на его территории этнических групп.

Следует также отметить, что безоговорочное определение населения Виленского края рубежа 19-20 вв. как белорусов на основании одного только языкового критерия представляется, по меньшей мере, спорным. Необходимо учитывать, что основная масса этого населения находилась на донациональном уровне самосознания, ограничивая свой кругозор ближайшей сельской округой, и последующая инкорпорация этого населения именно в белорусский национальный проект отнюдь не была гарантирована.

На рубеже 19-20 вв. общество Виленщины (и Северо-Западного края в целом) во многом сохраняло средневековую структуру, т.е. оставалось разделенным на сословия, причем специфика ситуации заключалась в том, что на разных этажах сословной иерархии оказывались разные этнические группы. Это закономерно влекло за собой и соответствующую иерархию языков. Белорусский язык, будучи языком крестьянского сословия, занимал низшую ступень в этой иерархии. Наверху пирамиды разместились польский и русский языки: польский – как язык местной аристократии, русский – как основной язык империи и ее управленческого аппарата.

Слом сословных перегородок и интеграция крестьянского сословия в национальное сообщество отнюдь не всегда означает эмансипацию простонародного крестьянского языка и его превращение в «высокий» язык национальной культуры, хотя именно этой модели и придерживался белорусский национализм. Возможна и обратная ситуация, когда «аристократический» язык высших сословий «демократизируется», т.е. становится универсальным средством коммуникации широких слоев населения, вытесняя прежние просторечные диалекты. Именно такую модель и предлагала концепция большой русской нации, рассматривавшая все восточнославянские диалекты как части единого русского языка, универсальной литературной формой которого являлся выработанный на преимущественно великорусской основе современный русский язык – язык образованного общества имперских центров. Очевидно, что интеграция белорусов в данный национальный проект означала постепенный переход на более престижный литературный язык и отказ от белорусского как от диалектного просторечия.

Аналогичную модель для белорусскоязычных католиков могла предложить и Польша. Используя костел как мощный инструмент культурного влияния, а также создавая привлекательный образ исторической польской государственности, она вполне могла стимулировать крестьян-католиков обращаться к польскому языку как престижному языку высокой культуры и, таким образом, интегрировать их в состав польской нации. Учитывая низкий престиж белорусского языка, в том числе среди самого белорусского крестьянства, можно утверждать, что развитие национально-политических процессов по модели экспансии «аристократических» языков в народные массы было в начале 20 в. весьма вероятным.

В связи с этим особую роль в формировании национальной идентичности белорусскоговорящего населения приобретал конфессиональный фактор: православное исповедание закладывало сущностные предпосылки для интеграции языковых белорусов в русский национальный проект, католическое – в польский. Именно с этими мощными культурными традициями вынуждено было конкурировать белорусское национальное движение, поборники которого встречались как среди православных, так и среди католиков. Исход данной конкурентной борьбы в начале 20 в. был далеко не очевиден, и гипотетически процессы национального самоопределения разных территориальных и религиозных групп языковых белорусов могли развиваться по сценариям, отличным от того, который реализовался на самом деле. Это обстоятельство следует учитывать при попытках идентифицировать население, проживавшее в Виленском крае и исторической Литве в начале 20 в.

Таким образом, для адекватного определения социокультурных характеристик белорусскоговорящего населения Виленского края на рубеже 19-20 вв. нам необходимо узнать его конфессиональный состав. Согласно переписи 1897 г., в Виленской губернии проживало 935849 (59%) католиков, 440968 (28%) православных и старообрядцев и 214390 (13%) представителей прочих конфессий [4]. К сожалению, не удалось обнаружить данных по отдельным уездам; также отсутствуют данные по конфессиональной принадлежности отдельных этноязыковых групп. Тем не менее, представляется несложным определить конфессиональную принадлежность белорусскоязычного населения в масштабах всей губернии.

Начнем с католического исповедания. Методом исключения нетрудно определить, что априорно к католическому исповеданию принадлежат поляки и литовцы; прочие этнические группы (евреи, великорусы, немцы, цыгане, татары) либо априорно не являются католиками, либо число католиков среди них настолько мало, что им можно пренебречь. Соответственно, отняв от общего числа католиков число поляков и литовцев, мы получим число языковых белорусов католического исповедания. Проведя эти несложные вычисления, мы получим цифру 526075, или 59% от общего числа языковых белорусов. Соответственно, остающийся 41%, или 365828 в абсолютных цифрах, приходится на православных.

Не имея точных данных по отдельным уездам, мы, однако, можем предположить, что основная масса языковых белорусов католического исповедания была сосредоточена в «литовских» уездах (Свенцянском, Виленском и Трокском), а также в примыкающих к ним местностях «белорусских» уездов (Вилейского, Дисненского, Лидского и Ошмянского). Данная версия основывается на том обстоятельстве, что основную массу белорусскоговорящего населения этой местности составляли славянизированные балты, далекие предки которых были обращены в католичество при крещении Литвы. Соответственно, православное население было сконцентрировано в наиболее удаленных от Вильно южной и восточной частях «белорусских» уездов, – там, где проживало либо изначально «русское» православное население, либо периферийные группы балтов, полностью интегрированные в «русское» этноязыковое и религиозное пространство. В пользу подобного географического распределения белорусских католиков и православных говорит и сохраняющаяся высокая концентрация католического населения в пограничных с Литвой районах современной Беларуси. Важным свидетельством в пользу данной версии являются слова Литовского митрополита Иосифа Семашко, кафедра которого находилась в Вильно. Семашко характеризовал город как «кипящий ненавистным фанатизмом против православных – лежащий вне круга православного населения»⁵.

Таким образом, основную массу белорусскоязычного населения, проживавшего вокруг Вильно, составляли католики, бывшие по своему этногенезу славянизированными балтами. Очевидно, помимо языка, с основной массой белорусов эту группу населения мало что связывало. Православные белорусы генетически наследовали «русскому» населению ВКЛ и той культурно-религиозной традиции, которая сложилась на этих землях во времена Киевской Руси. Со своей стороны, славянизированные балты католического исповедания были продуктом «литвинской» государственно-политической и культурной традиции, которую сформировали династии Гедиминовичей и Ягеллонов и которая к началу 20 в. во многом переродилась в региональный вариант польской национальной идентичности. Это делало весьма вероятной окончательную интеграцию данной группы населения в польский национальный проект. Костел оставался мощным агентом польского культурного влияния в крае, поэтому представляется вполне закономерным, что после крушения Российской империи возрожденная Польша смело ввязалась в борьбу с Литвой за Виленский регион, рассчитывая на поддержку со стороны как языковых поляков, так и языковых белорусов католического исповедания. Очевидно, если бы Польше удалось удержать за собой Виленский край и после перекроек государственных границ в ходе второй мировой войны, на сегодняшний день польский характер этого региона не вызывал бы сомнений.

Таким образом, католическое белорусскоговорящее население, проживавшее в окрестностях Вильно в начале 20 в., представляло собой специфическую этнокультурную группу, весьма отличную по своему этногенезу и социокультурным характеристикам от основной массы православных белорусов, что делало далеко не очевидным объединение этих групп в рамках единого национального проекта. Поэтому мы не можем определять католическое население, доминировавшее в округе Вильно, как априорно белорусское, а значит, и утверждать «исконно белорусский» характер этого региона.

 

Всеволод Шимов

Журнал "Белорусская Думка" №1, 2011 г.

Электронная версия для сайта "Западная Русь" предоставлена автором

ЛИТЕРАТУРА

 

1.                Белы, Алесь. Як разьмежаваць Літву ад Русі? // ARCHE Пачатак. 2007, № 10. С. 128-145

2.                Марзалюк, I. Сімптомы «пажаданай гісторыі» / I. Марзалюк // ARCHE [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://arche.bymedia.net/2008-03/marzaliuk803.htm. - Дата доступа: 25.08.2010.

3.                Насевiч, В., Спiрыдонаў, М. «Русь» у складзе Вялiкага княства Лiтоўскага XVI cт. / В. Насевiч, М. Спiрыдонаў //З глыбi вякоў. Наш край: Гiст.-культурал. Зборнiк. - Мiнск, 1996. - Вып 1. – C. 4-27.

4.                Первая всеобщая перепись населения Российской Империи 1897 г. Распределение населения по вероисповеданиям и регионам. Виленская губерния // Демоскоп Weekly – Приложение. Справочник статистических показателей [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus_rel_97.php?reg=27. – Дата доступа: 02.09.2010.

5.                Первая всеобщая перепись населения Российской Империи 1897 г. Распределение населения по родному языку и уездам 50 губерний Европейской России. Виленская губерния // Демоскоп Weekly – Приложение. Справочник статистических показателей [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus_lan_97_uezd.php?reg=87. – Дата доступа: 02.09.2010.

6.                Спиридонов, М.Ф. Литва и Русь в Беларуси 16 в. / М.Ф. Спиридонов // [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://viduramziu.lietuvos.net/etno/spiridonov-ru.htm. – Дата доступа: 09.01.2008.

7.                Флоря, Б.Н. О некоторых особенностях развития этнического самосознания восточных славян в эпоху Средневековья – раннего Нового времени / Б.Н. Флоря // Россия-Украина: история взаимоотношений. Материалы конференции. – Москва, 1997. – С. 9-27.

8.                Шимов, В.В. Формирование территории современной Беларуси и дезинтеграция геокультурного ядра Великого княжества Литовского / В.В. Шимов // Научные труды Республиканского института высшей школы. Философско-гуманитарные науки: сб. науч. ст. – Минск: РИВШ, 2008. – Вып. 5(10). – С. 201-208.

 

---

[1] Мы называем этот язык «русским», поскольку именно так его определяли современники (в Литовском статуте 1588 г. зафиксировано, что «писаръ земски маеть поруску литерами и словы рускими все листы выписы и позвы писати а не иншим, езыком и словы»). Однако, чтобы отличать этот язык от современного русского, мы будем брать определение «русский» в кавычки. Точно так же мы будем обозначать все восточнославянское население ВКЛ и Речи Посполитой. _{Вернуться к тексту}

[2] Белорусский язык рассматривается в переписи как одно из наречий русского языка наравне с великорусским и малорусским, что соответствовало принятой в Российской империи концепции триединого русского народа. В рассматриваемом контексте данное терминологическое разночтение роли не играет._{Вернуться к тексту}

[3] В таблице использованы данные издания «Демоскоп Weekly» [5]_{Вернуться к тексту}

[4] Употребляя термины «белорусское» и «литовское» население, мы имеем в виду исключительно языковую характеристику и не затрагиваем вопроса национального самосознания._{Вернуться к тексту}

[5] Записки Иосифа, митрополита Литовского. – СПб, 1883. – Т. 1. – С. 159-160._{Вернуться к тексту}