В последние десятилетия в изучении церковной истории XX в. одна из основных тем, к которой прикованы взоры исследователей и публицистов, — вопрос взаимоотношения Русской Православной Церкви с советским государством, в особенности в период властвования И. В. Сталина. Как известно, методы политики Сталина и партии по отношению к Православной Церкви часто менялись, что, однако, никогда не меняло общего атеистического характера советской власти, которая всегда, хотя и с разной интенсивностью, вела борьбу с религией и верующими. Однако в последнее время многие ангажированные публицисты, и даже историки, стали пересматривать установившиеся оценки сталинского отношения к Православию, в то же время культивируя чуть ли не образ «святого Сталина»¹. Существуют, конечно, работы историков, которые опровергают подобные точки зрения, приводя свою аргументацию, основанную на документальных источниках (отметим, к примеру, блестящую работу московского церковного историка Игоря Александровича Курляндского²). В нашей небольшой статье мы попытаемся рассмотреть сталинские репрессии во время пресловутого послевоенного «нового курса» на примере православных приходов Литовской ССР, население которой еще не привыкло к широким антирелигиозным кампаниями и репрессиям против духовенства и верующих.

Православная Церковь на территории Литвы ощутила на себе практически все трудности, с которыми столкнулись православные европейских стран в XX столетии: притеснения со стороны местных националистов и части политического руководства после распада Российской империи и обретения Литвой независимости, незримое, а иногда и очень острое противостояние с католиками и униатами, желающими отобрать у православных храмовые и причтовые здания (что им зачастую и удавалось с помощью светских властей), часто инспирируемые властями расколы внутри церковной ограды, приводящие к кризисам и распрям в среде клира и паствы. Ситуация в Литве была осложнена и еще одним важным моментом: до 1940 г. так называемый «Виленский край» был оккупирован Польшей, на территории которой велись гонения против Православной Церкви, а на православные епископские кафедры ставились зачастую сомнительные иерархи, главным критерием для рукоположения которых была лояльность властям (о гонениях на православных в Польше в минувшем столетии существует несколько серьезных исследований³). В самом же Литовском государстве отношение к Православной Церкви со стороны светских властей постоянно менялось: в первые годы независимости господствовали антирусские и антиправославные настроения, во многом обусловленные сильным влиянием Католической Церкви на политическое руководство молодого государства, однако после 1926 г., когда Союз Литовских Националистов (Таутинников) стал правящей партией (а члены этой партии имели сложные отношения с Католической Церковью), отношение властей к православным улучшилось. Также важно отметить, что во главе православных в стране стоял митрополит Елевферий (Богоявленский), ярый сторонник единства с Московской Патриархией, преданный митрополиту Сергию (Страгородскому) и долгое время возглавлявший те немногие европейские православные приходы, которые подчинялись церковным властям в Москве. Довольно взвешенную линию по отношению к православным гражданам своей страны проводил и президент Литвы Антанас Сметона. Однако после присоединения страны к Советскому Союзу государственная политика по отношению к православным изменилась; с одной стороны, укрепилась позиция Московской Патриархии над автокефалистами в Балтии, особенно в возвращенном Виленском крае, с другой же — некоторые священнослужители, в особенности те, которые были как-либо связаны с бывшим руководством страны, были репрессированы незадолго до 22 июня 1941 г. Война и нацистская оккупация на время приостановили репрессии против православного духовенства, обнажив многие другие проблемы внутреннего положения Православной Церкви в Литве.

Новый виток репрессий, в том числе затронувший находящееся в относительном мире балтийское православное духовенство, имел место быть в конце 1940-х - начале 1950-х годов. Так, в послевоенное время, помимо старых обвинений в участии в политических «полицейских или буржуазных» организациях времен независимой Литвы или же эмигрантских русских национальных организациях, православному духовенству предъявлялись обвинения в пособничестве немецким оккупантам в военные годы,та или иная поддержка Русской Освободительной армии, пораженческие настроения,«лукавые взгляды»в сторону бывшего союзника — США и их сателлитов, и даже надежды на титовскую Югославию. Рассмотрим данный процесс на конкретных примерах.

Одним из них может послужить пример отца Александра Нестеровича, настоятеля одного из главных храмов Вильнюса — Михайло-Константиновской церкви, и по совместительству секретаря канцелярии архиепископа Литовского и Вильнюсского, который был арестован органами МГБ Литовской ССР в феврале 1951 г. Александр Петрович Нестерович поступил в православную духовную семинарию города в 1923 г., где учился до 1929 г., затем продолжил обучение на богословском факультете Варшавского университета, после чего стал священником Нарочской церкви Вилейского уезда⁴. С мая 1939 г. он занимает пост настоятеля Михайло-Константиновской церкви литовской столицы, с которого не уходит вплоть до ареста.

Обвинения строились на подозрениях в том, что во время немецкой оккупации Нестерович выступал с резко антисоветскими проповедями, а после окончания войны священник вел резко антисоветские разговоры и хранил у себя антисоветскую литературу⁵. Все это отец Александр отрицал, хотя в протоколе его допроса от 2 марта 1951 г. видно, что протокол этот был исправлен, и слово «отрицаю» было заменено на «признаю». С другой стороны, православный священнослужитель подчеркивал, что он воспитывался не в советской среде и многое, что он считал правильным и верным, при новом режиме могло быть расценено как антисоветское, хотя ничего противогосударственного Нестерович специально никогда не говорил⁶. Что касается антисоветской литературы, то отец Александр подтвердил на допросе то, что он хранил у себя на квартире религиозную литературу и давал ее для прочтения прихожанам и другим священникам. Однако конкретное обвинение касалось книги русского философа-эмигранта Николая Александровича Бердяева «Философия неравенства», которая была, судя по обвинениям, передана архимандриту Евстафию (Андрейчуку). Отец Евстафий также был арестован советскими карательными органами и обвинен в хранении антисоветской литературы и антисоветской агитации⁷. По заявлениям одного из свидетелей, архимандрита обвиняли еще и в том, что он 14 июня 1941 г. (в эти дни по всей Балтии проходили массовые аресты духовенства, верующих и политически активных граждан) агитировал воспитанников детского дома против установившейся в Литве новой власти, предсказывая, что советское управление продержится в регионе недолго⁸.

Судя по всему, советские следователи проводили допросы представителей православного духовенства тех лет по определенной, намеченной заранее схеме: сначала усматривать антирусские и антисоветские действия в довоенном служении священников, затем пытаться запятнать их доброе имя мнимым сотрудничеством с нацистами или, на худой конец, «власовцами», и наконец, обвинить в хранении антисоветской литературы и антисоветской агитации в послевоенные годы. Советскими карательными органами уже был собран и материал о служении панихиды по погибшим под Сталинградом немецким военным в Свято-Духовском монастыре при участии многих православных пастырей Вильнюса⁹. Интересно отметить и материал о «проамериканских высказываниях» литовских православных священников. В частности, доносчики на пастырей обвинили архимандрита Евстафия (Андрейчука) в следующем: «...также распространяет контрреволюционные пораженческие настроения о неизбежности войны Америки с Советским Союзом, в которой Америка, якобы, выйдет победительницей»¹⁰ или «...считает, что Америка быстро подавит Советский Союз своей превосходной техникой. После выигранной войны АМЕРИКАНЦАМИ (выделено в оригинале. — И. П.) будет представлена Украине самостоятельность...»¹¹. Похожие обвинения были предъявлены и отцу Александру Нестеровичу, однако он отверг надуманные подозрения. В частности, по первому пункту, касающемуся пронемецких проповедей и пронемецкой агитации в годы нацистской оккупации, он заявил, что «...вообще проповедей на политические темы я никогда и нигде не произносил. Во время немецкой оккупации в Вильнюсском свято-духовском (так в оригинале. — И. П.) монастыре я не произнес ни одной проповеди не только на тему политическую, но также и на тему религиозную. Следовательно не мог я говорить проповеди в указанном монастыре в 1943 г. в день 2-ой годовщины оккупации Советской Литвы немцами»¹². Для подтверждения этого отец Александр проводил следующие аргументы: во-первых, тексты проповедей в монастыре как при немецкой оккупации,так и до, и после нее, всегда писались с согласия и одобрения епархиальных властей; священники, служившие там, утверждались епархиальным начальством; во-вторых, из этого следует, что возглавлявший тогда православные приходы Балтии Экзарх Сергий (Воскресенский), находившейся преимущественно в Риге, утверждал для службы только лично знакомых ему пастырей, в число которых отец Александр Нестерович никогда не входил. В-третьих, для окончательного подтверждения своей правоты отец Александр приводит имена служивших и проповедовавших в годы немецкой оккупации в Свято-Духовском монастыре духовных лиц, а именно, он называет: протоиерея Луку Голода, архимандрита Арсения и протопресвитера Василия Виноградова¹³.

Нам кажется неслучайным именно такой перечень «политически активных» священнослужителей времен нацистской оккупации: вероятно, отец Александр намеренно упоминает тех духовных лиц, которые были недосягаемы для советских карательных органов: отец Лука Голод в 1947 г. скончался, а отец Василий и архимандрит Арсений покинули территорию Балтии вместе с отступающими немецкими войсками (такой прием был очень распространен при допросах священнослужителей, служивших на оккупированных немцами территориях). Также отец Александр Нестерович отмечает, что во время войны и немецкой оккупации он организовывал сбор хлеба и других продуктов в среде своих прихожан для советских военнопленных и обездоленных жен и детей, брошенных на произвол судьбы на Литовской земле¹⁴. Отрицал пастырь и поставленные ему в вину обвинения в антисоветской агитации, заявляя, что он не питает каких-либо отрицательных чувств по отношению к властям. Однако карательные органы все же желали дать делу ход, привлекая к обвинению все большее количество православного духовенства Литвы. И если на обвинения в пособничестве нацистским оккупантам каких-либо даже отдаленных доказательств найти не удалось,то делу обвинения священника в антисоветской агитации в послевоенные годы удалось дать ход.

Многие прихожане и жители Вильнюса тех лет всячески подтверждали аполитичность проповедей отца Александра Нестеровича¹⁵, однако были и те представители православной части литовской столицы, которые являлись секретными сотрудниками советских специальных служб. В частности, диакон Александр Мельников давал показания против священника, вкладывая в уста настоятеля Константино-Михайловской церкви абсолютно неправдоподобные «антисоветские выражения»: «...У народа вырвана совесть потому что старались уничтожить религию, а без религии нет совести. Хотя церкви не закрывают, но религия все равно преследуется... Так что власть все равно отрицательно относится к тем кто связан с церковью... Они будут стараться тем или иным путем ликвидировать маршала ТИТО, потому что его пример заразителен для других и может быть опасен... ТИТО (выделено в оригинале. — И. П.) не может, чтобы большевики вмешивались в его внутренние дела... Польша разве она независима? Ведь большевики в ней полные хозяева...»¹⁶.

Даже если учесть, что протоиерей Александр Нестерович был явным антикоммунистом, нам слабо верится, что он мог так верить советским газетам, и тем более с надеждой смотреть на югославский режим Иосипа Броза Тито. Эти показания больше похожи на обвинения православных священников и активных мирян середины - конца 1930-х годов, времен массового антирелигиозного террора, с той лишь разницей, что если раньше пастырей и верующих обвиняли в сотрудничестве с«фашистской»Германией,тотеперьтакая роль отводилась Соединенным Штатам и переставшей быть союзницей Советского Союза Югославии.

Однако, несмотря на абсурдность предъявленных обвинений, показания свидетелей, большинство из которых подчеркивали не только лояльность Нестеровича к советскому строю, но и его активную помощь попавшим в беду русским людям в период немецкой оккупации, советским следователям удалось «потянуть за узелок» факт передачи священником книги Николая Бердяева «Философия неравенства» иеромонаху Евстафию (Андрейчуку) и Мельникову. Важно добавить, что за этим обвинением «потянулись» и другие нити: обвинения в поддержке Тито, надежда на Корейскую войну, измышления о коммунистической морали и атомном оружии.

Большинство допросов отца Александра велась в ночные часы, причем чаще всего за 3-4 часа допроса записывалось немногим более 1-2 страниц! Итогом процесса стало осуждение Нестеровича на десять лет заключения в лагерь за антисоветскую агитацию¹⁷.

В 1954 г., уже после смерти Сталина, священнослужитель подаст на имя председателя Президиума Верховного Совета СССР жалобу, в которой укажет на ложные показания против себя и будет просить о помиловании, но и тогда советские власти не выпустят его из заключения¹⁸. Десять лет лагерей получит и осужденный ранее иеромонах Евстафий (Андрейчук), главными «преступлениями» которого были: хранение у себя дома «Голоса Литовской Православной Церкви» за 1934 г. — официального печатного органа православных приходов Литвы довоенных лет, и книги воспоминаний посла Великобритании в России сэра Джорджа Бьюкенена¹⁹. На свободу отцу Евстафию суждено было выйти только в июле 1956 г. Сыгравшего же зловещую роль в судьбе обоих этих литовских пастырей диакона Мельникова советские власти всячески опекали и даже решили, что «...свидетеля Мельникова вызывать в судебное заседание по оперативным соображениям нельзя»²⁰. Далее мы увидим, насколько сильно был наполнен православный Вильнюс секретными сотрудниками МГБ, постоянно сигнализирующими о политических настроениях духовенства и верящих своему начальству.

Примером такой слежки, приведшей впоследствии к аресту и заключению, может послужить послевоенная судьба литовского священника Федора Евдокимовича Ракецкого. Как и многие другие священнослужители Литвы, отец Федор в 1935-1939 гг. учился на Богословском факультете Варшавского университета, являясь вместе с тем православным капелланом военных больниц Польши. Находясь на этом служении, Ракецкий встретил Вторую мировую войну, и в сентябре 1939 г. попал в немецкий лагерь Жирардов, откуда через некоторое время был отправлен в другие лагеря, б октября того же года ему удалось вырваться из лагерей и попасть в Варшаву, где отец Федор получает назначение от главы Польской Православной Церкви владыки Дионисия (Валединского) на приход села Станиславово Варшавского уезда, где основными его прихожанами были представители русской колонии. Здесь Ракецкий прослужил до окончания войны, а затем с частью прихожан прибыл в советский Минск, где получил назначение в Вильнюс к кладбищенской церкви²¹. Как мы видим, это не вполне типичная для советского гражданина биография, полная жизненных перипетий, которые не могли понравиться советским властям.

Интересно, что, согласно архивным материалам,уже с середины 1940-х годов советские специальные службы через свою агентуру в среде православного духовенства и мирян ведут слежку за отцом Федором, кропотливо собирая информацию,так или иначе компрометирующую пастыря. Зачастую многие материалы касались проводимых в Балтии «реформ», в особенности связанных с местным крестьянством. В частности, агент «Верный» в своих доносах указывал: Ракецкий в проповедях упоминает, что в Литве настала тяжелая жизнь, единственной же радостью теперь для верующего может стать молитва, а впоследствии критиковал репрессивную политику советских властей по отношению к тем крестьянам, в том числе и русским по национальности, которые подозревались в оказании помощи местным антисоветским партизанам-националистам, считая, что эти репрессии имеют своей целью также устранение тех жителей, которые мешают «колхозному строительству»²². Судя по этим доносам, критиковал отец Федор Ракецкий и церковное священноначалие, подчеркивал, что Русской Православной Церковью управляет не Патриарх, «а уполномоченный по делам церкви»²³, в духовных же учебных заведениях очень часто преподают скрытые коммунисты, отрицательно относящиеся к религии и Православной Церкви²⁴. Фигурирует в доносах как «Верного», так и других агентов и еще более жесткая оценка пастырем церковно-государственных отношений; в частности, в его уста вкладывали такие слова: «От большевиков теперь только того и жди, каждому видно, что большевики ведут борьбу с религией. Когда во время войны большевики были Гитлером прижаты к стене и было у них безвыходное положение и, чтобы показать себя перед союзниками Англии и Америки, они разрешили служить и церковь много помогала обороне страны, мы большевикам были нужны, а теперь церковь им не нужна, с ней снова можно вести ожесточенную борьбу и лучшие средства служителей культа сослать за контрреволюцию, которой никто из нас не занимается...»²⁵.

Еще одним фактом биографии отца Федора Ракецкого была его служба капелланом польской армии. Несложно догадаться, что, «потянув за этот узелок», священника можно было представить ярым «буржуазным националистом», тем более что в республике в те годы еще бушевала гражданская война. Скорее всего, из-за этого информаторы и вкладывали в уста Ракецкого слова об уничтожении советскими властями в 1940 г. в Катыни «цвета польского офицерства», к которым он относил и себя самого²⁶, восхваление жизни в довоенной Польше, характеристику его как «польского националиста-шовиниста». Все советское, судя по доносам, он просто на дух не переносил и многое откровенно высмеивал. К примеру, особо острой критике подвергались руководители «стран народной демократии», которых отец Федор Ракецкий называл советскими ставленниками, которые даже на международных конференциях походят на «попугаев, заучивших текст по указке Москвы»²⁷. Однако самыми абсурдными обвинениями из фигурировавших в доносах были те, что православный священник Ракецкий радовался победе на выборах в США Гарри Трумэна, которого с радостью характеризовал как ярого антисоветчика, приход к власти которого вызовет новую войну, которая должна будет закончиться «неминуемым освобождением от большевизма»²⁸. В таком же тоне звучат и его «псевдопризывы» объединиться с Папой Римским для борьбы с советским строем²⁹. Не могли «упустить» доносчики и факта нахождения Ракецкого на оккупированной территории в годы войны, «припомнив» ему «чтение прона-цистских проповедей» и желание участвовать в «антисоветском конгрессе в Берлине»³⁰. Самое страшное в этой связи то, что, судя по архивным материалам, в советское время не доступным, мы вполне можем сделать вывод: практически все православные приходы Литвы и всего Советского Союза были тогда пронизаны секретными осведомителями советских карательных служб. Особенно примечательно то, с какой быстротой этот процесс распространился на Балтию, которая еще не успела в довоенные годы в полной мере ощутить антирелигиозные гонения, хотя, судя по последним исследованиям балтийских авторов, советские власти планировали радикальное решение «религиозного вопроса» в регионе, чему помешала Великая Отечественная война³¹. Часто осведомителями становились переселившиеся или оказавшиеся в Балтии не по своей воле жители Центральных районов СССР, вынужденные вступить на столь скользкий путь. Пример отца Федора Ракецкого (при сопоставлении секретных доносов и следственных материалов, очных ставок) свидетельствует, что и многие представители довоенного православного Вильнюса — кто-то из карьерных соображений, а кто-то из-за низких моральных качеств, — стали доносчиками советских органов. В результате такого «богатого материала», собранного осведомителями, Федору Ракецкому дали десять лет лагерей.

Список православных священников Балтии, в том числе и литовских, так или иначе пострадавших от советских властей как в предвоенные, так и в послевоенные годы, можно продолжать еще очень долго. Также необходимо отметить, что, помимо самих священнослужителей, удар был нанесен и служащим православных храмов, и особенно активным мирянам. Можно привести пример регента Благовещенского собора Сергея Алексеевича Корнилова, которого в 1947 г. арестовали и обвинили в членстве в одной из главных антисоветских организаций времен войны — Национально-Трудового Союза Нового поколения, а также в участии в концертах перед вооруженными частями Русского Освободительного Движения, после чего Корнилов был осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей, из которых освободился в 1955 г.³² Следует выделить и некоторые группы православного духовенства и мирян, которые были в первую очередь и с особенной жестокостью репрессированы советскими властями. Прежде всего, это участники русских национальных организаций, в том числе политических — Национально-Трудового Союза Нового поколения и Братства Русской Правды. Также к самым неблагонадежным можно отнести священников, которые служили в армиях независимых государств Балтии и Польши в качестве капелланов. Подозревали в нелояльности к новым властям и тех священников, которые находились в управлении Православной Церкви в период независимости этих стран, в том числе и представителей государственно образующих наций государств Балтии и Польши (однако абсолютизировать данный факт не стоит, ибо большинство священников, репрессированных в 1939-1953 гг., были этническими русскими или носителями русской культурной традиции).

Отрадно, что теперь стали появляться отдельные исследования, отражающие этот сложный процесс. В частности, в Латвии профессор историко-философского факультета Латвийского университета в отдельной статье рассмотрел уголовные дела православных священнослужителей Латвии как отдельный феномен, выделив механизм ведения советскими репрессивными органами следствия, а также и всю ложность тезиса об оправданности приговоров этим пастырям³³. В другой своей работе — полноценной монографии — он проследил судьбы православных священнослужителей Латвии, вынужденных после окончания Второй мировой войны переехать на американский континент, затронув через призму их судеб и историю репрессий против духовенства, в том числе тех, которые советские власти не успели осуществить по причине нападения Германии на СССР³⁴.

Однако далеко не все аспекты этого трагического процесса сейчас исследованы историками, до сих пор существует много «белых пятен», причем важно вписать эти проблемы в контекст общей истории стран Балтии во время правления И. В. Сталина (по поводу многих аспектов этой истории сейчас появляются работы петербургских историков³⁵) и в историю так называемого «сталинского нового курса», тем самым переосмыслив и опровергнув ничем не обоснованный, но вместе с тем необычайно популярный в настоящее время тезис о «православном сталинизме». Нам кажется, что в том числе и изучение ранее свободной от советских политических репрессий Литвы как нельзя лучше поможет этому сложному и многогранному процессу.

Петров Иван Васильевич,
 кандидат исторических наук, ассистент кафедры новейшей истории
Санкт-Петербургского государственного университета.
Журнал "Новейшая история России" Выпуск № 3 (8) / 2013

¹    Дорохин П. С. Сталин и Церковь глазами современников: патриархов, святых, священников. М., 2012; Листвин А. Г. Православный Гитлеризм или религиозная смердяковщина. СПб., 2010; Победоносцев П. Сталин и Церковь глазами современников: патриархов, святых, священников. М.,2012; Правда о генерале Власове: Сб. статей. СПб., 2009.
²    Курляндский И. А. Сталин, власть, религия (религиозный и церковный факторы во внутренней политике советского государства в 1922-1953 гг.). М., 2011.
³    Попов А. Пора проснуться! Гонение на православных и русских в Польше в XX в. СПб., 1993; Свитич А. К. Православная церковь в Польше и ее автокефалия. Буэнос-Айрес, 1959.
⁴    Lietuvos ypatingasis archyvas (Литовский Особый архив). FK-1. Ар. 58. В. Р—12162. L. 14.
⁵    Ibid. L. 25.
⁶    Ibid. L. 25-26.
⁷    Ibid. P-11894-L. L. 2-3.
⁸    Ibid. L. 2.
⁹    Ibid. L. 37.
¹⁰    Ibid. L. 3.
¹¹    Ibid. L. 31-15.
¹²    Ibid. P-12162. L. 40.
¹³    Ibid. L. 41.
¹⁴    Ibid. L. 42.
¹⁵    Ibid. L. 71-73.
¹⁶    Ibid. L.104.
¹⁷    Ibid. L. 16.
¹⁸    Ibid. L. 105.
¹⁹    Ibid. P-11894.
²⁰    Ibid. P-12162. L. 98.
²¹    Ibid. P-12048-L. L.15-16.
²²    Ibid. L. 107-3.
²³    Ibid.
²⁴    Ibid. L. 107-4.
²⁵    Ibid. L. 107-6.
²⁶    Ibid.
²⁷    Ibid.
²⁸    Ibid. L. 107-4.
²⁹    Ibid. L. 107-5.
³⁰    Ibid.
³¹    Гаврилин А. В. Латвийские православные священнослужители на Американском континенте. М., 2013. С. 151-152.
³²    ШлевисГ. Православные храмы Литвы. Вильнюс, 2005. С. 213-214.
³³    Гаврилин А. В. Уголовные дела православных священников как источник изучения сталинских репрессий на территории Латвии // Церковь и время. М., 2010. № 52 (3). С. 191-218.
³⁴    Гаврилин А. В. Латвийские православные священнослужители на Американском континенте. М., 2013.
³⁵    Ходя ков М. В. Деньги и «черный рынок» в лагерях иностранных военнопленных Эстонской ССР. 1945-1949 гг. // Новейшая история России. 2012. № 3. С. 180-196.