Предлагаем статью нашего постоянного автора кандидата политических наук Всеволода Шимова, написанную им еще в 2008 году, и все эти годы «пролежавшую в столе». «Отлежавшись», статья обнаружила свою актуальность – все процессы на Украине, в Белоруссии и в Польше, отмеченные  Всеволодом Владимировичем, стали более рельефными и даже приобрели трагическую остроту. Поэтому на наш взгляд следует внимательно отнестись к предложенному автором пути разрешения российско-польских противоречий.

Редакция «Западная Русь»

***

Известная внешнеполитическая максима гласит: не ищи себе врагов поблизости, а друзей – вдалеке. Действительно, стабильные добрососедские отношения с ближайшим окружением является значимым фактором устойчивого развития для любого государства.

Однако внешняя политика России в постсоветский период, очевидно, не соответствовала и нередко прямо противоречила этому принципу. России так и не удалось выстроить эффективных союзнических связей со своими ближайшими соседями. Напротив, со многими из них отношения перешли в выражено конфликтный режим, как, например, с Украиной или Грузией, причем в последнем случае конфликт перешел в крайнюю, «горячую» фазу, завершившуюся разрывом дипломатических отношений и замораживанием всех международных контактов.

Ключевым направлением внешней политики России традиционно считается европейское. Здесь, пожалуй, в наибольшей степени проявляется указанная выше особенность внешнеполитического поведения России. В отношениях с Евросоюзом ставка делается на контакты с т.н. «старой» (т.е. Западной) Европой, в то время как страны Центральной и Восточной Европы, географически сопредельные России, ее руководством фактически игнорируются.

Ставка на отношения с «дальней» Европой в отсутствие взаимопонимания с Европой «ближней» представляется более чем сомнительной. Во-первых, недоброжелательность/враждебность по отношению к России стран ЦВЕ очевидным образом препятствует ее отношениям с Западной Европой, прежде всего, в экономической сфере, поскольку основные транзитные маршруты проходят как раз по территории стран ЦВЕ и поиск «обходных» путей представляется делом весьма затратным и в значительной степени бесперспективным. Во-вторых, надеяться на серьезные союзнические отношения со «старой» Европой России, очевидно, не стоит. Западноевропейские страны, бывшие в годы Холодной войны фактическими сателлитами США, постепенно отходят от однозначно проамериканской политики. В то же время, эти страны стремятся вести самостоятельную игру, в том числе и в отношениях с Россией. Поэтому сотрудничество с последней они рассматривают исключительно с позиций собственных интересов. Там, где интересы России и Европы будут расходиться, Москве следует ожидать серьезного прессинга со стороны «европейских партнеров». В отсутствие же конструктивных отношений со странами ЦВЕ позиции России в отношениях со «старой» Европой выглядят проигрышными вдвойне.

Поэтому серьезный пересмотр отношений с Европой, направленный на смещение акцентов в пользу стран ЦВЕ, представляется важным императивом внешней политики российского государства в будущем.

Вместе с тем, понятие Центральной и Восточной Европы является слишком общим и расплывчатым, включающим в себя широкий список достаточно разнородных по своим характеристикам стран. ЦВЕ является в значительной степени абстракцией и не представляет собой какой-либо политико-институциональной целостности. Следовательно, в отношении стран региона со стороны России не может быть некого единого «усредненного» внешнеполитического курса. Необходима выработка приоритетов, т.е. определенное «ранжирование» государств ЦВЕ по степени их значимости для России. Очевидно, ключевые страны региона должны стать основным объектом внешнеполитических усилий официальной Москвы, направленных на установление с этими странами отношений стратегического партнерства.

На наш взгляд, наиболее значимыми для России являются сопредельные с ней Беларусь и Украина. Это страны, с которыми Россия тесно связана культурно-исторически. Они обладают экономическим и демографическим потенциалом, в совокупности сопоставимым с более развитой европейской частью России. Протяженная общая граница с Россией делает эти страны ключевым фактором военно-стратегической безопасности последней. К сожалению, на сегодняшний день российско-украинские отношения далеки не только от стратегического партнерства, но и от простого доброжелательного нейтралитета. Отношения России и Беларуси носят формально союзнический характер, что зафиксировано в документах о создании Союзного государства. Однако по факту далеко идущие планы российско-белорусской интеграции остаются преимущественно на бумаге, а реальные отношения Москвы и Минска носят сложный и неоднозначный характер.

Следует отметить, что отношения между восточнославянскими государствами в значительной степени идеологически нагружены и строятся на основе т.н. «исторической политики», что, очевидно, объясняется этнокультурной близостью и исторической взаимосвязанностью стран.

Одной из базовых идеологем российской политики в отношении Беларуси и Украины является представление о Руси как об исторической и этнокультурной общности всех восточных славян. Российское государство издавна претендовало на роль «собирателя» земель исторической Руси (следует отметить, что выработке этой идеологии в немалой степени способствовали и выходцы из Беларуси и Украины[1]).

Между тем, объединительному проекту Руси, выстраиваемому Москвой, традиционно противостоял другой большой геополитический проект – польский проект Речи Посполитой, включавший в себя западные земли Руси – Беларусь и Украину. Неудивительно поэтому, что Польша была главным оппонентом «собирания Руси» под эгидой России, а историческая динамика российско-польских отношений во многом свелась к борьбе за спорные «западнорусские» территории. В этой связи характерным представляется отношение сторонников «общерусской идеи», таких, как Н. Ульянов[2], С. Щеголев[3] и др., к зарождению белорусского и украинского национальных движений, которые рассматривались ими как результат польской интриги. Отчасти солидаризуется с ними современный историк А.И. Миллер[4], по мнению которого формирование белорусской и украинской наций во многом стало результатом конкуренции России и Польши за геополитическое и геокультурное доминирование в регионе.

Конкуренция России и Польши в Беларуси и на Украине продолжается и в постсоветский период. Современная Польша отказалась от непосредственных территориальных претензий на бывшие «кресы всходние», однако ее политика направлена на укрепление позиций в этом регионе, который в современной литературе получил обозначение ULB (Украина, Литва, Беларусь), и на «максимальное ограничение влияния в нём Москвы»[5].

Внутри Беларуси и Украины «пропольской» референтной группой являются преимущественно радикальные националистические силы, ориентированные на максимально возможную элиминацию здесь российского присутствия, как военно-политического, так и культурно-языкового. Польша интенсивно сотрудничает с этими группами и оказывает им всестороннюю поддержку. Очевидно активное участие Польши в победе такого рода политических сил в хорде «оранжевой революции» на Украине. В Беларуси националистическая оппозиция маргинализована и вытеснена на обочину политической жизни президентом А. Лукашенко. Однако неудачи союзного строительства и возрастающее давление со стороны России, прежде всего, в сфере поставок энергоресурсов, побуждают белорусское руководство к интенсификации контактов с Евросоюзом, что становится особенно заметным в 2008 г. Следует отметить, что Польша является одним из основных торговых партнеров Беларуси в ЕС, и именно эта страна может выступить в качестве важного посредника в процессе сближения Беларуси и Евросоюза.

Таким образом, проводя свою политику в Беларуси и на Украине, Россия будет неизбежно сталкиваться здесь с «польским фактором». Конфронтационный характер российско-польских отношений неизбежно ведет к тому, что политика Польши в отношении Беларуси и Украины оказывается направленной против России. Естественным образом это будет препятствовать выстраиванию конструктивных, партнерских отношений между Россией, с одной стороны, и Беларусью и Украиной – с другой. Кроме того, российско-польское соперничество в Беларуси и на Украине будет неминуемо провоцировать здесь внутреннюю гражданскую напряженность между, условно, «национал-западническими» и «русофильскими» группами, что в перспективе может привести к самым непредсказуемым последствиям и дестабилизировать обстановку во всем регионе. Прежде всего, это касается Украины, где «призрак раскола» маячит на протяжении всего периода независимости.

Сказанное позволяет сделать вывод о том, что выстраивание долгосрочных и тесных связей с Беларусью и Украиной невозможно без нормализации российско-польских отношений. Для этого, на наш взгляд, потребуется кардинальный пересмотр всей истории взаимоотношений двух стран.

 

Русь и Польша: цивилизационный синтез или конфронтация? Проблема несбывшихся альтернатив

Традиционно российская социально-политическая мысль представляет историю России как непрерывную хронологическую протяженность, начиная с эпохи Киевской Руси. Таким образом, Россия представляется как прямой и единственный наследник древнерусской государственности. Именно на этом историософском фундаменте строилась концепция триединого русского народа и идея его «собирания» под эгидой Москвы.

Действительно, в киевский период происходит интеграция восточнославянских племен на основе общих, пусть и достаточно децентрализованных, государственных институтов, а также единой религиозной и письменной традиции. Именно сочетание этих трех интегрирующих факторов способствовало появлению понятий «Русь» и «русская земля», обозначающих этнополитическую общность всех восточных славян.

Однако с распадом древнерусской государственности и упадком политического центра в Киеве происходит дезинтеграция общерусского пространства; в разных частях Руси возникают новые центры этнополитической консолидации. Таким образом, роль Москвы в качестве наследницы Киева как общерусского политического центра была изначально отнюдь не бесспорной. В 14-15 вв. окончательно оформляются два таких центра – Великое княжество Литовское (ВКЛ) и Московское государство. Их взаимоотношения можно охарактеризовать двумя противоположными тенденциями: тенденцией к взаимному отчуждению и, напротив, тенденцией к конвергенции или поглощению одним центром другого[6]. Эволюция ВКЛ привела к его интеграции с Польшей в единое государство – Речь Посполитую. Таким образом, Польша оказалась вовлеченной в комбинации на пространстве исторической Руси, и именно в «общерусском» контексте, на наш взгляд, следует рассматривать историческую динамику взаимоотношений России и Польши.

 Великое княжество Литовское формируется путем консолидации династией Гедиминовичей политически раздробленных земель западной Руси вокруг компактного литовского ядра с центром в Вильно. Территориальная экспансия ВКЛ происходила под девизом «мы старины не рушим», что позволяло интегрирующимся в состав нового государства русским землям сохранять свой традиционный политико-правовой уклад и привилегии. Кроме того, вплоть до Кревской унии происходила постепенная культурная ассимиляция Литвы, прежде всего, литовской аристократии: усвоение русского языка (в его «старобелорусском» варианте), культурно-поведенческих норм, православной веры и т.п. Таким образом, формирование ВКЛ осуществлялось под верховенством этнически преимущественно литовских элит, однако в условиях культурного превосходства, а также численного и территориального преобладания русского населения. Это позволяет рассматривать ВКЛ в качестве формы политической организации Западной Руси, по крайней мере, вплоть до Люблинской унии, после которой были запущены процессы форсированной полонизации литовско-русской элиты, а часть русских (будущих украинских) земель была отторгнута от ВКЛ в пользу польской Короны.

Вместе с тем, незавершенность процесса русской ассимиляции литовских элит привела к тому, что в ходе политического сближения с Польшей (толчком к которому послужила угроза со стороны немецких крестоносцев, обосновавшихся в Прибалтике) литовская аристократия во главе с правящей династией геокультурно переориентируется на Польшу и переходит в католицизм. Интеграция литовских и польских элит способствует усилению польского культурно-языкового и религиозного влияния на Западную Русь, а также политической дискриминации православного населения (до второй половины 16 в. носившей довольно мягкие формы).

Бытует мнение, что геокультурная ориентация на Польшу и переход в католицизм литовских элит стали основными факторами, «закрывшими» возможность объединения всех русских земель вокруг Литвы, которая длительное время выступала политической альтернативой Московскому государству. «Приняв по Кревской унии 1385 г. католицизм, они [литовские князья - В.Ш.]«закрыли» для себя возможность стать «своими» для русских подданных, поскольку вплоть до новейшего времени конфессиональные границы становились и границами «национальных» экономических систем. Вероятно, если бы Ягайло и Витовт сделали ставку не на союз с католической Польшей, а на православных подданных, они могли бы присоединить к Литве и Московское княжество, сыграв в русской истории роль Ивана III»[7].

Тем не менее, гипотетическая возможность объединения западной и восточной Руси, причем путем не силового захвата, а более или менее мирного симбиоза, сохранялась вплоть до второй половины 16 в. Об этом, в частности, свидетельствует эпопея с выборами польского короля после смерти Стефана Батория, когда на трон объединенного польско-литовского государства претендовали московский царь Иван Васильевич и его сын Федор.

Очевидно, сложись подобный русско-литовско-польский союз, он привел бы к принципиально иной геополитической и цивилизационной организации в сравнении с той, которую мы наблюдаем сегодня. Можно предположить, что в таком случае и Польша, и Литва, и Москва имели бы шанс сохранить каждая свою политическую субъектность, выступая в качестве равноправных участников/соучредителей некой триединой восточноевропейско-евразийской империи. Вероятно, взаимное влияние участников этого триумвирата привело бы к неожиданным с сегодняшней точки зрения синтезам. Вполне можно спрогнозировать большое литовское/западнорусское влияние на Москву (что отчасти и имело место после присоединения к Москве Гетманщины), в результате чего литовская («старобелорусская») языковая норма могла бы ассимилировать московскую (великорусскую) и, таким образом, занять место последней в качестве общерусской. Польша и Литва, очевидно, взяли бы на себя историческую функцию Петра Великого, превратившись в мощный транслятор западных влияний на Москву. С другой стороны, союз РП и Москвы наверняка бы затормозил/остановил полонизацию высших классов Литвы и Украины и упрочил позиции западнорусского православия. Глубокое вовлечение Польши в геополитические комбинации на Востоке могло бы значительно ослабить ее цивилизационные связи с Западом. Например, взаимодействие польского католичества, с одной стороны, и православия (как западнорусского, так и московского) – с другой, гипотетически могло привести к религиозной унии, однако не в форме подчинения православия Римскому Престолу, а, напротив, в форме обособления польского католицизма от Рима. Таким образом, на основе польского католичества и двух версий русского православия могла возникнуть новая восточнохристианская традиция (условно, «славянское христианство»), что, очевидно, кардинально преобразило бы облик всего восточноевропейского пространства.

Но политическая уния Московии и Речи Посполитой не состоялась. Начиная со смутного времени шансы на паритетный цивилизационно-геополитический союз Москвы, Литвы и Польши начинают стремительно сокращаться. Как известно, в ходе Смуты польские ставленники – Лжедмитрий и королевич Владислав, - были поддержаны крупным московским боярством в качестве претендентов на русский престол, что, очевидно, также открывало исторические альтернативы национально-государственной унии Московии и Речи Посполитой. Однако с победой «народного ополчения» Минина и Пожарского и изгнанием поляков в Москве торжествует представление о последних как врагах русского народа и православной веры. При первых Романовых достигает своего апогея мифологема «Москвы – Третьего Рима», т.е. Москвы как средоточия и хранительницы истинного православия. Утверждается представление о Московии как единственной легитимной правопреемнице Древнерусского государства, чем и обосновывается идея о собирании всех земель исторической Руси под скипетром московского царя.

С другой стороны, в Польше и Литве ускоряются процессы самоидентификации правящей элиты с западным миром. Речь Посполитая позиционирует себя как европейский форпост на Востоке, противостоящий московскому «варварству». Процессы полонизации и окатоличивания западнорусской аристократии и шляхты, интенсифицировавшиеся уже после Люблинской унии, обретают устойчивый характер (чему, в частности, способствовало восстание Богдана Хмельницкого, превратившее все православное население в глазах польской элиты в угрозу для государственного бытия Речи Посполитой). Это приводит к постепенному культурно-политическому упадку Западной Руси: «высокая» западнорусская культура вытесняется польской, угасает западнорусский («старобелорусский») литературный язык. Остатки православной духовной элиты все более отчетливо идентифицируют себя с Москвой (или Киевом, который с середины 17 в. также переходит под контроль Московского государства) и переносят свою деятельность туда. Размывается политическая субъектность Западной Руси, которая превращается в пассивную периферию, зону противоборства России и Польши, рассматривавших эти земли в качестве своего исконного достояния. Западная Русь отныне мыслится либо в «общерусском», либо в «общепольском» контексте, но не как самостоятельный субъект.

Таким образом, Москва и Польша из потенциальных геополитических союзников и «соучредителей» новой восточноевропейской цивилизации превращаются в геополитических соперников и цивилизационных антагонистов. При этом в противоборстве двух геополитических центров «размалывается» субъектность третьего, промежуточного между ними центра – западнорусского (литовско-русского).

Последняя возможность «примирить и объединить» Россию и Польшу, по нашему мнению, относится к правлению императора Александра I, при котором планировалось восстановить Речь Посполитую (вернув ей, в частности, западнорусские территории) под протекторатом России. Этим предполагалось обеспечить лояльность польских элит и создать предпосылки для их интеграции в общеимперский правящий класс. Однако активная поддержка поляками Наполеона и восстание 1830-31 гг. (очевидно, обе акции были закономерной реакцией польского общества на разделы РП 1772-95 гг.) похоронили и эту возможность. С этого времени российско-польские отношения окончательно переходят в конфликтный режим, который сохраняется и по сей день.

 

Российско-польское соперничество в Беларуси и на Украине

Окончательный переход российско-польских отношений в устойчиво конфликтный режим имел важные последствия для Западной Руси (Белоруссии и Украины). Если предположить, что Александру I удалось бы обеспечить лояльность польских элит и их интеграцию в общеимперский правящий класс, очевидно, Беларуссия и правобережная Украина остались бы зоной польского геополитического и геокультурного доминирования и, более того, имперские власти могли способствовать их дальнейшей полонизации. Об этом, в частности, свидетельствует покровительство императора деятельности А. Чарторыйского, направленной на формирование в белорусских и украинских губерниях разветвленной сети польских учебных заведений. Однако начиная с правления Николая I, когда нелояльность поляков становится очевидной, в отношении этих земель окончательно утверждается официальное представление как об исконно русских, где польское культурно-политическое присутствие является нежелательным. Предпринимается целый комплекс мер, направленных на ослабление польского влияния и интеграцию края в «общерусское» пространство[8].

При этом само понятие «русскости» отождествляется с великорусской политической, культурной и языковой традицией, которая начинает восприниматься как эталонная и универсальная для всего пространства исторической Руси. Подобной трактовке «русскости» способствовало то, что к тому времени Россия осталась единственным собственно русским государственным образованием, параллельная западнорусская (литовско-русская) традиция фактически прекратила свое существование, а многие западнорусские интеллектуалы (от Симеона Полоцкого и Феофана Прокоповича до Н.В. Гоголя) активно интегрировались в российскую элиту, способствуя выработке «общерусского» дискурса («Синопсис» И. Гизеля[9]) и литературной нормы современного русского языка.

Таким образом, идея русской нации как совокупности всех восточных славян, объединенных под эгидой великороссийских имперских центров, была исторически обусловлена и пользовалась поддержкой значительной части интеллектуалов Западной Руси (Беларуси и Украины). В то же время, на восточных окраинах былой Речи Посполитой «общерусская идея» закономерно входила в конфликт с идеей «великопольской».

Конфликтное взаимодействие «польской» и «русской» идей, как отмечает А.И. Миллер[10], приводит к тому, что в Беларуси и на Украине заявляет о себе прослойка людей с особой, не польской, но и не общерусской идентичностью. Появление такой прослойки стало вполне закономерным. Это были представители «кресовой» шляхты, сохранившие рудиментарную местную идентичность, прежде всего, в силу проживания в непольском окружении (например, «отцы» новой белорусской литературы В. Дунин-Марцинкевич, Ф. Богушевич, Янка Лучина, украинский историк В. Антонович), выходцы из крестьянской или мещанской восточнославянской среды, обучавшиеся в польских учебных заведениях или воспитывавшиеся в польской среде (пример – Тарас Шевченко). Деполонизаторские меры имперских властей обостряли идентичность этой прослойки и препятствовали ее включению в польскую нацию. Вместе с тем, не удалось осуществить и массовую реидентификацию этих людей в направлении, выгодном империи (т.е. в «общерусском»). В культурно-политическом плане они оставались ориентированными на Польшу и, шире, Запад, поэтому консолидация и идеологическое оформление новых национальных движений происходит под влиянием и в связи с польским национальным движением. На это, в частности, в своих работах настойчиво указывали критики новых восточнославянских национализмов из «общерусского лагеря» (Н. Ульянов, А. Дикий, А. Царинный (Стороженко), С. Щеголев и др.).

Подобная ситуация порождает настороженное отношение со стороны российских властей и провоцирует их реакцию в виде репрессивных мер по отношению к ряду деятелей белорусско-украинского «национального возрождения», а также ограничения издательской деятельности на разрабатываемых ими литературных языках. Это, очевидно, способствует, закреплению враждебного характера новых национальных движений по отношению к России и осуществляемому ею «общерусскому проекту».

Этнополитическое размежевание восточного славянства и Польши в 20 в.

Таким образом, противостояние России и Польши породило идентификационный конфликт в Западной Руси (Беларуси и Украине). К началу 20 в. здесь формируется несколько этносоциальных групп с разнонаправленными и малосовместимыми национальными, геополитическими и цивилизационными идентичностями. К первой группе можно отнести сторонников общерусской идеи, считавших Беларусь и Украину неотъемлемыми частями России, населенными субэтносами единого русского народа. Ко второй группе можно отнести «кресовых» поляков, стремившихся к восстановлению Речи Посполитой (по возможности в границах 1772 г.) как восточного форпоста западной цивилизации. Наконец, третья группа провозглашала белорусов и украинцев отдельными народами и стремилась к формированию белорусского и украинского государств, независимых как от России, так и от Польши. При этом, как было показано выше, данная группа находилась под сильным польским влиянием и исповедовала в большинстве случаев прозападную и антироссийскую идеологию.

В отношении подобного, фрагментированного и внутренне конфликтного, общества, на наш взгляд, возможны три сценария развития событий. Первый сценарий предполагает «консервацию» конфликта, его поддержание в вялотекущем латентном состоянии на неопределенно долгое время. Подобный сценарий требует длительной социально-политической стабильности. В случае общественной дестабилизации происходит переход ко второму сценарию, когда противоборствующие группы пытаются навязать свой образ будущего как единственно верный всему обществу. Для прочих групп подобный сценарий чреват либо существенным ущемлением в правах, либо полной ликвидацией, путем депортации на «историческую родину» или физического уничтожения. Наконец, третий сценарий предполагает взаимное признание и примирение этих групп путем достижения между ними некоего ценностного консенсуса. В рассматриваемом случае это предполагало, прежде всего, глобальный консенсус между Россией и Польшей, основанный на признании как российского, так и польского присутствия в Западной Руси, а также «нормальности» культурной и этнической гетерогенности этого региона, обусловленной пересечением и взаимным наложением на его территории разных национально-политических традиций.

В условиях 20 в. начал разворачиваться второй сценарий. К середине 20 в. Польша, восстановившая свою государственность, окончательно утрачивает контроль над землями Беларуси и Украины, а польское этническое меньшинство практически полностью уничтожается или депортируется. Сами Беларусь и Украина, несмотря на то, что они остались в составе России (СССР), получили государственность в форме союзных республик, белорусы и украинцы были признаны отдельными от русских народами, в 1920-е – начале 1930-х гг. в республиках проводилась интенсивная политика белорусизации и украинизации. «Общерусский» дискурс маргинализуется большевиками как реакционный и контрреволюционный. Очевидно, такому развитию событий способствовало несколько факторов. Это и активная поддержка Германией и Австрией антироссийских национальных движений в ходе первой мировой войны, что превратило их в значимую политическую силу, и мировоззрение большевиков, видевших одну из основных угроз своей власти в «русском великодержавном шовинизме» и поэтому рассматривавших союз с левым крылом украинских и белорусских националистов как меру борьбы с ним.

Вместе с тем, говорить о безоговорочной победе в 20 в. белорусского и украинского этнопроектов в том виде, в каком они задумывались «отцами-основателями», очевидно, не приходится. Уже в 1930-е гг. положение Беларуси и Украины существенно меняется. Курс на форсированную индустриализацию жесткими командными методами, взятый союзным руководством, требовал максимально централизованной и иерархичной системы управления страной. В это же время происходит окончательный переход от доктрины «экспорта революции» к доктрине «построения социализма в одной стране». В связи с этим кардинально переосмысливается природа советской государственности. СССР изначально создавался как свободная федерация республик, объединенных социалистическим (впоследствии - коммунистическим) способом производства, и как своего рода модель будущей Мировой федерации. Такое представление о советской государственности оставляло достаточно широкое пространство политической и национально-культурной автономии союзным республикам и их партийным аппаратам. В 1930-е гг. СССР перестает рассматриваться как модель Мировой федерации – идея «построения социализма в одной стране» требовала максимальной консолидации и централизации советской государственности. Как следствие, политические и национально-культурные элиты союзных республик, сложившиеся в предыдущий исторический период и привыкшие к более «либеральному» режиму взаимодействия с Центром, подвергаются гонениям и репрессиям.

В условиях централизованного управления естественным образом возрастает роль русского языка как унифицированного средства коммуникации и, наоборот, уменьшается значение национальных языков, повсеместное употребление которых активно поощрялось (а нередко и насильственно навязывалось) в период коренизации. Подобный поворот событий помимо воли союзного руководства запустил процесс этнополитической интеграции восточнославянского населения СССР, или, иными словами, фактической реализации дореволюционного «общерусского проекта». Особенно заметным этот процесс становится в послевоенный период: единый экономический уклад, русскоязычная советская городская культура, а также изначальная культурная близость и традиционно нечеткая самоидентификация русских, белорусов и украинцев друг относительно друга закономерно вели к фактическому сплочению восточнославянского населения СССР в единую этнополитическую общность. Все это позволяет ряду авторов утверждать, что в СССР к концу его существования де-факто сложилась «большая русская нация» - современная городская индустриальная нация, охватывавшая почти все восточнославянское население СССР, за исключением западных и части центральных украинцев, а также небольших групп белорусов[11]. Таким образом, помимо воли советской власти, в СССР был практически осуществлен «общерусский» сценарий, предполагавший этнополитическую интеграцию восточных славян на преимущественно великорусской культурно-языковой основе, а также элиминацию польского присутствия в Беларуси и на Украине. К середине 1980-х гг. давнее российско-польское противостояние за геополитическое и геокультурное доминирование в Западной Руси можно было бы считать завершенным однозначно в пользу России.

Однако «общерусская» модель в советском варианте несла в себе ряд структурных слабостей, предопределивших ее крах в конце 20 в. Главным ее недостатком было то, что, как отмечалось выше, процессы этнополитической консолидации восточных славян в СССР носили стихийный характер и протекали помимо воли союзных властей. На государственном уровне декларировалась национальная самостоятельность белорусов и украинцев относительно «официальных» русских; Россия, Беларусь и Украина сохраняли статус отдельных республик в составе СССР. В Беларуси и на Украине исправно функционировал механизм воспроизводства гуманитарной интеллигенции, ориентированной на национально-культурное обособление республик от России. Все это препятствовало выработке устойчивой «общерусской» идентичности у русскоязычного населения Беларуси и Украины. В условиях СССР эту идентичность можно было охарактеризовать не как «общерусскую», а как «славяно-советскую» с выраженной региональной компонентой (собственно белорусской или украинской).

Кризис и распад СССР актуализировали все вышеперечисленные слабости советской этнополитической «сборки» восточного славянства. В результате распада СССР по внутренним границам союзных республик Беларусь и Украина обрели государственную независимость. Таким образом, «общерусская» модель, предполагавшая интеграцию восточного славянства в единую политическую нацию на великорусской культурно-языковой основе и под эгидой великорусских политических центров, потерпела крах.

 

Проблемы политических отношений восточнославянских государств и Польши на современном этапе

Суверенизация Беларуси и Украины вновь актуализировала их роль как пограничного, буферного пространства между Европой и Россией, зоны геополитического и геокультурного противостояния двух цивилизационных миров. В этом контексте обретает новое звучание и давнее российско-польское противостояние, которое, как казалось, было разрешено в 20 в. однозначно в пользу России.

В постсоциалистический период основной задачей польской внешней политики была скорейшая интеграция страны в евро-атлантические структуры – ЕС и НАТО. Вместе с тем, это вовсе не означает, что из поля зрения Польши выпали былые «кресы всходние» Речи Посполитой. Как отмечалось в начале статьи, Польша фактически отказалась от прямых территориальных претензий на эти территории. В то же время, Польша, очевидно, позиционирует себя как полномочный представитель западных интересов в Восточной Европе и, прежде всего, регионе ULB (Украина, Литва, Беларусь). Польша стремится занять место главного оператора процессов интеграции этого пространства в евро-атлантические структуры, что вполне может стать инструментом усиления здесь собственно польского влияния. Учитывая традиционно негативистский характер российско-польских отношений, можно не сомневаться, что интересы Запада, на роль полномочного представителя которого претендует Польша, она понимает как конфронтацию и противостояние с Россией. Поэтому вся деятельность Польши в Беларуси и на Украине будет носить подчеркнуто антироссийский характер.

Таким образом, можно констатировать, что Россия и Польша втягиваются в новый виток геополитического противостояния в Беларуси и на Украине, эскалация которого, как было показано в начале статьи, чревата масштабной дестабилизацией во всем регионе.

Выход из очередного кризиса в российско-польских отношениях вряд ли возможен на путях геополитической конфронтации или раздела сфер влияния на спорных территориях. На наш взгляд, решение проблем в межгосударственных отношениях возможно только путем их нормализации и взаимного сближения России и Польши. Для этого, как отмечалось выше, необходим кардинальный пересмотр всей истории взаимодействия двух стран, отказ от трактовок этой истории в конфронтационном ключе, как имманентного противостояния Запада и Востока. Это предполагает актуализацию идеи тех несостоявшихся исторических альтернатив, речь о которых шла в данной статье, - альтернатив, предполагавших не конфронтацию, но стратегическое союзничество и даже цивилизационный синтез России и Польши.

Пересмотр исторической картины российско-польских отношений может способствовать формированию новой политической и цивилизационной идентичности Польши, которая на сегодняшний день основана на жесткой привязке к западному миру и противопоставлении себя враждебному Иному на Востоке, олицетворяемому Россией. Актуализация значимости и ценности для Польши связей не только с Западом, но и с Востоком Европы позволит этой стране отойти от однобокого внешнеполитического курса, ориентирующего ее исключительно на западные центры силы. Это отвечает интересам России, заинтересованной в формировании в ЦВЕ стратегически нейтрального пространства, имеющего конструктивные и добрососедские связи как с Западом, так и с Востоком континента. Польша как крупнейшая страна ЦВЕ может стать стратегическим партнером России по выстраиванию новой архитектуры международных отношений в регионе.

Стратегическое сближение России и Польши может иметь важные последствия для Беларуси и Украины. Оно способствовало бы снятию напряженности между «национал-западническими» и «русофильскими» группами, осознанию ими «естественности» гетерогенного характера белорусского и украинского обществ, длительное время находившихся в зоне пересекающегося влияния российской и польской национально-политических традиций. Это, в свою очередь, откроет возможность для конструктивного диалога между группами, придерживающимися противоположных идеологических ориентаций, и, в конечном счете, выработке общенационального консенсуса по основным мировоззренческим вопросам. Кроме того, нормализация российско-польских отношений является гарантией территориальной целостности новых восточнославянских государств, прежде всего, Украины, избавляющей их от угрозы «цивилизационных расколов» по тем или иным внутренним рубежам.

Таким образом, в статье было показано, что интересам России отвечают тесные и добрососедские отношения со странами Центральной и Восточной Европы. Очевидно, приоритетным направлением должны оставаться Беларусь и Украина – страны, сопредельные России, тесно связанные с ней культурно-исторически и обладающие значительным экономическим, демографическим и военно-политическим потенциалом. Вместе с тем, говоря о Беларуси и Украине, нельзя забывать и о традиционном российско-польском соперничестве за влияние в этих странах. Поэтому отношения России с Беларусью и Украиной проблематично рассматривать в отрыве от российско-польских отношений. Следовательно, нормализация российско-польских отношений может рассматриваться как ключ к конструктивному межгосударственному взаимодействию в рамках восточнославянского мира.

  Всеволод Шимов