«Основы истории Польши, других славянских стран и Москвы» (1858)

Обострение «польского вопроса» в связи с Январским восстанием 1863 г. актуализировало в российской научной публицистике поиски «польской интриги». В центре их внимания вновь, как и в 1830-е гг., оказался комплекс проблем, которые с конца XVIII в. обсуждались в связи с разделами Речи Посполитой: об общем славянском прошлом и этногенезе славян, цивилизационном выборе народов, принадлежащих к разным христианским конфессиям, об исторической миссии поляков и русских и т. д.¹ Основным методом осмысления стало масштабное сравнение двух племен: поляки и русские выступали своеобразными антиподами в славянском мире, представляя противоположные культурно-исторические модели в границах единой христианской европейской цивилизации.

Нельзя не вспомнить, в частности, об историософской концепции Адама Мицкевича, изложенной им в парижских «Лекциях о славянской литературе» в 1840-х гг. Антагонизм поляков и русских стал неизбежен, по Мицкевичу, когда первичные славянские начала в русских подверглись сильному изменению из-за этнической (физической) метисации. Одним из источников такого резкого различия стало, как полагал поэт, смешение славянской крови с финской и монгольской - в великорусском племени. Мицкевич был убежден в том, что великорусы вследствие этого оказались лишены многих архаических славянских добродетелей, сохранившихся без изменений в поляках: «В северной России финны, находясь в постоянных сношениях со славянами, вступили с ними в тесный союз... Несчастный и мрачный финн рожден для послушания или разрушения. Он встретил в славянине высшее существо и соприкосновением с ним унизил его. Финн, взятый в отдельности, всегда раб: как орудие в руках более могущественного фактора, он становится деспотом и разрушителем»². Поэт писал и о воздействии монгольского субстрата на завоеванное население Северо-Восточной Руси. Если финская кровь придала великорусам качества ее духа - «понурого и мрачного», то монгольское влияние выразилось в «слепом повиновении власти, вызывающей страх»³. Лекции польского поэта во Франции оказали заметное влияние на научные взгляды европейских ученых - прежде всего в контексте актуальных для второй половины столетия расовых теорий.

Возобновившаяся в России в 1860-е гг. полемика о польском вопросе⁴ активно поднимала прежние темы, но теперь, в связи с развитием научной этнографии, переформулировала их в ином ракурсе: различия поляков и русских рассматривались как сформированные совокупностью в первую очередь природно-климатических (географических и антропологических) условий, а не историко-политическими или конфессиональными факторами. Доминирование биологизаторских объяснительных концепций над социологизаторскими активизировало дискуссию о врожденных и передающихся по крови племенных особенностях, которая в 1860-1870-е гг. велась в поле разработки классификаций человеческих сообществ и методов их обнаружения путем типизации. В российской общественной мысли и этнографии пореформенного периода важное место занимали вопросы этнокультурной специфики великорусской «отрасли русского народа», которая реконструировалась в различных областях материальной культуры и быта и выявлялась в племенном / этническом характере, политических формах государственности, социальной жизни, в менталитете, обычном праве и т. п. Согласно сложившимся в российской науке представлениям, великорусское племя обрело свои физические, этнокультурные, хозяйственные и политические отличия от двух других восточнославянских вследствие климатических условий (суровая природа, неплодородная нечерноземная область земледелия), социокультурных особенностей (крепостное право, православное вероисповедание, традиции самодержавной государственности), а также - это следует подчеркнуть - в результате антропологической и культурной ассимиляции с финно-угорскими народами. Последняя расценивалась как важный и все еще незавершенный компонент колонизации, в ходе которого формировалась великорусская народность как ядро русской нации. Колонизация и сопутствующая ей метисация, как известно по трудам С. М. Соловьева и В. О. Ключевского («История России есть история страны, которая колонизуется»), объявлялись главным историческим и государствообразующим процессом на землях Северо-Восточной Руси⁵, а проблема отличительных особенностей великорусов, малорусов и белорусов анализировалась в поле изучения этногенеза великорусского племени.

При этом никто не отрицал «вереницы разноплеменных смешений», в результате которой оно сложилось, но научных версий метисации было несколько. Оценка результата антропологического объединения / слияния зависела главным образом от позиции исследователя и от его восприятия расовой и антропогеографической теорий. Вторая, в частности, обосновывала прямолинейную и обязательную зависимость облика, склада характера и типа хозяйственной деятельности от природных условий, - следовательно, приобретение славянами Восточной Руси некоторых качеств, умений и черт психотипа финно-угров вполне могло быть объяснено воздействием природно-климатических условий, схожим образом воздействовавших на представителей разных племен. Так полагал, в частности, этнограф-славянофил А. Ф. Риттих. Обосновывая данный тезис, он подчеркивал, что предприимчивость, сметку и крепость духа великорусы обрели, осваивая земли обитания финских народов⁶. Об этом писал и В. О. Ключевский в своем очерке о характере великоросса⁷. Но историк усматривал воздействие финского («чудского») элемента еще и в физических особенностях, в фенотипе⁸. Некоторые исследователи, исходя из этого, настаивали, что великорусов как чистого антропологического типа, вследствие ассимиляции, не существует вовсе⁹. Тот факт, что «великорусская народность образовалась из смешения славянских поселенцев, пришедших с запада и юго-запада, с различными племенами финскими, монгольскими, тюркскими»¹⁰, рассматривался как этноисторический; дискуссии шли вокруг последствий и степени заимствований в разных областях (во внешнем облике, характере, склонностях и т. п.).

А. П. Щапов сформулировал проблему более жестко, предлагая различать политическую историю «жителей Русской земли», подданных Московского / Российского государства (т. е. русской нации), и этнографическую историю великорусского племени: «Когда мы говорим - история великорусского народа, то... прежде всего рождается вопрос: да будет ли то история великорусского народа, когда, обозревая полный цикл фактов ее исторической жизни, мы то и дело будем встречаться... с многочисленными, разнообразными племенами финскими и турко-татарскими, которые и доселе еще населяют целые области и сплошными массами пестреют среди русского народонаселения? Будет ли та история одного великорусского народа, когда мы неизбежно будем говорить о целых царствах инородческих.. ,»^п И сорок лет спустя А. Ивановский утверждал: «Русские, соприкасаясь на громадном пространстве своего расселения с целым рядом инородческих племен, во многих местах успели подвергнуться большему или меньшему влиянию инородческой крови, и анализ физических черт русских, произведенный только на них одних, не был бы в состоянии с необходимой точностью уяснить... значение всех тех элементов, из которых слагается тот или иной антропологический тип»¹². Более категорично высказывался на эту тему в конце столетия П. Н. Милюков - представитель новой генерации историков: «Гораздо больше, чем “кровь”, в создании современных национальностей должна была участвовать “природа”, окружающая обстановка, то есть главным образом климат, затем почва и другие географические условия»¹³.

Независимо от происхождения и политических взглядов российские историки и антропологи, этнографы и филологи не сомневались, что финский субстрат оказал значимое влияние на формирование великорусского племенного своеобразия¹⁴. На рубеже XIX и XX столетий антропологи расценивали концепцию формирования великорусского племени из нескольких этнических типов путем метисации славян и финно-угров как общепризнанную¹⁵. Дискуссионным, однако, был вопрос о том, какие именно черты привнесли финно-угорские элементы в великорусский фенотип, характер и в «умственные и нравственные способности» и как оценивать конечный результат этого слияния. Объяснения по-прежнему зависели от оценки процесса физического слияния разнородных племен и от интерпретации состояния начальных племенных стихий (включая видение расовой дифференциации).

Д. Н. Анучин, например, не сомневался, что слияние с инородческим элементом в различных сферах не помешало великорусам сохранить и свой язык, и свою «народность» (то есть этнокультурную самобытность), но не могло не оставить отпечатка на антропологическом типе: «.. .должно было оказать известное влияние на видоизменение первоначального типа, какой представляли в своем сложении и облике русско-славянские племена прежде их утверждения на территории финнов»¹⁶. В словаре Южакова первого десятилетия XX в. в статье «Великорусом»¹⁷ констатировалось как доказанный факт, что первое столкновение славян с финно-уграми произошло в V-VII вв., а позже, покорив, «славяне частично уничтожили их, а частью поглотили и сами слились с ними, восприняв от них некоторые физические, лингвистические и психические черты, и составили с ними в конце концов одно этническое целое - великорусское племя»¹⁸.

В энциклопедии бр. Гранат также подчеркивалось, что восточные славяне подвергались «смешению» с тюркскими и финскими племенами, «испытав на себе сильную примесь инородческих элементов»; причем великорусский тип «усвоил себе известную долю» прежде всего «элементов» финского происхождения... малорусский - тюркского, а белорусский, хотя и подвергся влиянию литовцев и поляков, менее других подвергся метисации¹⁹. В другом издании после обширного фрагмента об этногенезе великорусов делается заключение о незначительности финского влияния, ведь «примесь слившихся... инородческих (финских) элементов оставила, несомненно, и свои следы, хотя настолько слабые и неясные, что современные антропологи и лингвисты с трудом различают их... Во всяком случае великороссы не являются народностью безусловно чистой.. ,»²⁰

Возвращаясь к теориям происхождения финно-угорских племен, следует отметить, что мнение о том, что финно-угры не могут быть отнесены к цивилизованным или историческим (то есть имеющим традиции государственности) народам, было распространено, хотя и не доминировало, в российской научной и общественной среде. Но вопрос о слиянии славянских и инородческих (то есть неславянских) племен, оставаясь актуальным, в целом функционировал в ином поле оценок и суждений - в сфере исследований межэтнических взаимодействий внутри полиэтничной и поликонфессиональной Российской империи, в которой только шел процесс нациестроительства, он трактовался иначе.

В данном контексте следы «польской интриги» усматривали в теории происхождения великорусов, именуемой (как и расовая концепция происхождения финно-угров) ее автором «туранской». Создателем ее принято было считать Франчишека Генрика Духиньского - польского историка и этнографа, родившегося на Украине, долгое время жившего в Киеве и эмигрировавшего из Российской империи во Францию в 1846 г., где позже он и сделал научную карьеру²¹. Активно занимаясь политической, исследовательской и общественно-публицистической деятельностью, польский и украинский патриот Фр. Г. Духиньский был избран вице-президентом Французского этнографического общества и членом других научных обществ Франции²². Известность в широких кругах он получил благодаря этнографическим и историософским трудам по истории славян, прежде всего - западных и восточных.

Одна из его главных книг посвящена сравнительной истории Польши и России («Москвы»)²³. В ней он подробно реконструировал различия двух славянских племен по целому списку параметров (пространство обитания и климат, внешний облик/фенотип, этнический характер, политическое устройство, обычаи и духовная жизнь и др.). В своих заключениях он пришел, однако, к давно и до него не раз обсуждаемому в польской научной и публицистической литературе выводу о том, что «Москву» и «Польшу» (в расширительном значении каждого из понятий) разделяет прежде всего происхождение государство-образующего племени, «кровь». Славян Духиньский относил к европейским народам арийского происхождения, а «москалей» (великорусов) - к туранским, то есть к финно-уграм. Он исходил из того, что «Новгород, Смоленск и восточные берега Днепра являются границей всех тех областей, в которых обитают единые европейские народы, которые отличны от москалей, - то есть северная часть Новгородской губернии, восточная часть Тверской и Смоленской губерний, а также западные границы Калужской, Орловской (в... русле Десны) губерний, Курской и часть области войска Донского - их обитатели относятся к уральским народам, к которым они и принадлежат по происхождению»²⁴. «Москва» для Духиньского - по всем географическим, климатическим, почвенным, гидрографическим и даже ботаническим признакам - это Азия²⁵ (даже «направление» Волги и всех рек ее бассейна - Оки, Камы, Тверцы, Москвы, Угры «выдает», по его мнению, принадлежность «Москвы» к «азиатской системе»²⁶), а Скандинавию с Финляндией и Прибалтику Фр. Духиньский включал в Европу.

Однако не только географическая принадлежность разделяет «москву» / великорусов и славян; автор причислял малорусов и белорусов к индоевропейцам, подчеркивая их антропологическое и культурное родство с поляками, а великорусов относил к «уральской расе» (представителями которой являются «финны-чудь» и «турки»), Первоначальное наречие великорусов польский автор убежденно именовал туранским, а славянский представлял как искусственно созданный на основе очень позднего освоения церковнославянского, то есть «заимствованный». Наименование же «Русь» он полагал несправедливо присвоенным «москалями», в то время как истинными обладателями этого имени следует считать обитателей Малой, Белой, Червонной и Черной Руси - то есть малорусов и белорусов. Ту-ранской традицией правления Духиньский называл и самодержавие («царат»), такая политическая форма, по его мнению, была несвойственна арийским европейским племенам. Важный признак принадлежности к арийству польский ученый видел, в частности, в наличии и сохранении индивидуальной собственности - в отличие от «коммунизма» туранства, предпочитающего коллективные ее виды.

Рассматривая племенные свойства разных групп, именуя их природно-социальные специфические формы «стихиями» (в значении «склонности»), Духиньский убеждал читателей, что «у славян земледельческая стихия господствует над всеми другими стихиями. У москалей наоборот - скотоводческая (или пастушеская. - М. Л), торговая (или купеческая. - М. Л.) стихия преобладает, о чем ныне всем известно»²⁷; «туранцы - народы кочевые и пастушеские, славяне - земледельческие и оседлые»²⁸, - так в соответствии с архаической дихотомией, восходящей еще к эпохе Просвещения, классифицировал народы Духиньский. Подтверждение этому он находил в различных свойствах великорусов - в частности, в стремлении к колонизации или в отсутствии «тяги» к городской жизни, вследствие чего в «Москве» с ее обширными пространствами так мало городов²⁹, а также в особенностях материальной культуры - например, в пищевых пристрастиях, национальной кухне и т. п.

Концепцию Духиньского можно считать оригинальной лишь с очень значительными допущениями - особенно в части «туранизма». Он, по сути, объединил две этногенетические концепции. Первая -собственно туранская теория - доминировавшая начиная с 1850-х гг. версия классификации финно-угорских народов, согласно которой их вместе с тюркскими народами относили к туранской группе. Вторая -идея о смешанном славяно-финском антропологическом типе великорусской отрасли русского (восточнославянского) народа. Отказывая великорусам в «славянскости», он отверг и родство их с другими восточными славянами, доказывая антропологическую и культурную близость малорусов и белорусов с поляками на почве их арийства.

На протяжении XIX в. европейские ученые предлагали несколько гипотез расовой принадлежности финно-угорских народов: в первой половине столетия сменяли друг друга концепция монголоидности финно-угорских племен (Ф. Блюменбах), номадийская (Ж. Кювье) и туранская³⁰ теории (Р. Раск, С. Нильсон, Р. Кайзер, А. Ретциус, П. Брока, И. Деникер и др.). Согласно последней финно-угорские народы (раса) являются переходными между монголоидами и европеоидами, а уральская и алтайская группа, в которую входили в том числе монголы и тюрко-татары, объединялись в одну.

Соотношение расового деления с лингвистической классификацией было характерной чертой таксономии человеческих обществ, так как языковой критерий вплоть до 1880-х гг. рассматривался как важнейший - отсюда появление таких синонимических пар понятий, как «туранская раса» / «туранский язык» или «славянская раса» / «славянский язык». В то время не вызывал сомнений факт, что великорусское наречие как одно из русских - славянское, и по этому признаку великорусов (как «отрасль» русского народа, то есть восточных славян) относили безоговорочно к славянской группе. В то время как по классификациям 1860-1870-х гг. туранская семья языков разделялась на самоедскую, финскую, татарскую, монгольскую и тунгусскую группы³¹.

Однако антропологическая теория, обнародованная А. Ретциусом в 1842 г. и разделяемая его французскими современниками-антропологами, производила классификацию по физическим параметрам, исходя из формы черепа и величины лицевого угла. Группы и общности делились на долихоцефальных (длинноголовых) и брахицефальных (короткоголовых). К первым относили древних германцев, кельтов, римлян, греков, индусов, персов, арабов и евреев (арийская раса), ко вторым - финно-угров, европейских турок, албанцев, басков, древних этрусков, латышей и славян (кельтско-славянская раса). Именно эта теория дала основание гипотезе о том, что великорусы - как славяне -не являются в строгом смысле европеоидами, а могут быть отнесены к туранской расе монголоидного или смешанного типа. Так, славянский антропологический тип (т. е. физическая раса) оказался включен в финно-угорскую группу, в то время как по языку и культуре славянская принадлежность к европейским народам романо-германского корня не вызывала сомнений. Но согласно антропологической версии туранизма по Ретциусу так же обстояло дело и с поляками, и с малорусами и белорусами и др. Хотя самого Ретциуса не очень волновала проблема соотношения антропологических параметров с языковыми данными, вопрос о том, какие народы следует относить к арийским, тем не менее, время от времени обострялся.

Все перечисленные концепции происхождения финно-угров роднила идея о том, что предки финно-угорских народов не были индоевропейцами. Финский ученый М. А. Кастрен, пытавшийся опровергнуть эти предположения на лингвистическом материале, в итоге признал родство финно-угорских и монгольских языков³². В европейской антропологии (О. Пешель, Ф. Мюллер) его выводы расценили как убедительнейшее доказательство монголоидности финнов³³. И хотя позже их стали рассматривать как промежуточное звено между европейской («кавказской») и «желтой» расами, понимая иначе и туранскую расу (как смешанный расовый тип), а также «смягчали» грубость расистских оценок предположением, что сходные природные условия могли выработать близкие этнические типы (Д. К. Притчард³⁴), гипотеза об их азиатском происхождении опровергнута до начала XX в. не была. Поэтому возникает закономерный вопрос: отчего идеи Фр. Г. Духиньского вызвали, с одной стороны, активную поддержку в кругах французских интеллектуалов³⁵, а с другой - столь резкое отторжение в российском обществе и среди ученых? Ведь туранская теория в отношении финнов не вызывала ни отрицания, ни бурных дискуссий, оставаясь лишь предметом теории и корректировки таксономических систем. То же касается и концепции метисации великорусов / слияния их с финно-уграми, к 1880-м гг. ставшей в российской этнографии и антропологии общепринятой³⁶.

При всей эмоциональности реакции, версия туранской теории Фр. Г. Духиньского в России не была воспринята в качестве серьезной научной идеи, потому мы не встретим серьезного ее опровержения, несмотря на то, что на страницах публицистической и учебной литературы концепция польского ученого упоминается очень часто³⁷. Н. И. Костомаров в статье в журнале «Основа» «Две русские народности» (1861) писал: «Поляки, а за ними и западноевропейские ученые, составили теорию, которая признает в великорусском народе такую большую примесь, что называет этот народ принадлежащим к туранской расе, смешавшимся несколько со славянской. Так как люди, проводившие эту теорию, совершенно не были подготовлены для обсуждения такого важного предмета, поэтому и теория их не имеет никакого научного достоинства»³⁸. Эта реакция была обусловлена не только открытой русофобией и политическими взглядами польского патриота, но прежде всего аргументацией и методологией автора. Духиньский применял культурно-антропологические аргументы для того, чтобы доказать необходимость возрождения Речи Посполитой в ее границах 1772 г., до разделов, то есть включая украинские и белорусские земли, отошедшие к России. Это было бы восстановлением не только исторической справедливости, но и племенного неразрывного единства славян; польское государство в этом случае вернулось бы к своей мессианской роли, сформулированной еще в эпоху формирования сарматской идеологии: быть оплотом Европы в защите ее веры и цивилизации от восточных / азиатских еретиков и варваров³⁹. Эти идеи получили поддержку французского научного сообщества и польских деятелей национально-освободительного движения. Именно такой контекст породил фон заведомого неприятия сочинений Духиньского, в которых система доказательств особенно явственно обнаруживала свой идеологический подтекст.

Первые отклики на концепцию Духиньского в российской периодической печати появились из-под пера тех, кто занимался проблемами великорусского и малорусского этнокультурного своеобразия и различий. В 1861 г. о Духиньском упомянул Н. И. Костомаров⁴⁰. Конечно, он в первую очередь отверг идею племенного и цивилизационного родства поляков и малорусов как основания для будущего объединения их в границах единого польского государства. Он категорически отказывался принять утверждения как об этнокультурном разъединении малорусов и великорусов, так и о племенном и цивилизационном единстве русинов-малорусов и поляков, которые Духиньский аргументировал историей топонимов и этнонимов. Н. И. Костомаров же утверждал, что «название “Русь” - не местное, а общее для всей суммы земель восточных славян... Сначала имя Руси давалось земле полян (земле Киевской), где зародилось зерно этой связи, а потом оно перешло на все земли, вошедшие в эту связь. Русь Червонная была земля русская, точно также как и Рязань, и Великий Новгород, и Псков, и Тверь, и Полоцк, - все они были связаны одинаково сознанием единства, верою, книжным языком, сходными основами общественного устройства и институциею единого правительственного рода»⁴¹. Историк резко выступил не столько против включения великорусов в финно-угорскую антропологическую группу, сколько против оппозиции арийцы / туранцы, соотносимой с хорошо известными и активно применяемыми в этнографических классификациях категориями-дихотомиями цивилизация / варварство, культура / дикость, право / беззаконие, демократия / тирания, свобода / рабство, которые применялись к противопоставляемым хозяйственно-культурным типам «оседлые земледельцы / кочевники-скотоводы» и др. Н. И. Костомаров оспаривал гипотезу Духиньского как ошибочную, опираясь на языковой критерий как главный в этническом определении и ничуть не отрицая процесса метисации великорусского типа; историк, как и многие другие, не считал влияние финского физического типа на великорусов негативным с точки зрения исторической эволюции или этнических свойств. При этом он выступал и против расовых предубеждений: «.. .не раз думали унизить великорусов, провозвещая, что они - не славяне, а финны. Если б это была и правда, то разве есть в этом что-либо унизительное? [...] Для великорусов не составляло бы ни малейшего стыда быть финнами, татарами, хоть калмыками, если бы они действительно ими были... Великорусы - не финны, а славяне, потому что не знают финских наречий, а говорят славянским. Правда, крови финской много вошло в великорусскую, но она ассимилировалась славянскою. Подмесь финского племени не осталась без некоторого влияния на материальный и интеллектуальный строй великорусского народа, но господство осталось за славянской стихией... финского элемента вошло в великорусскую народность не столько, чтоб даже физиологически можно было назвать великорусов более финнами, чем славянами»⁴².

Позже вышли статьи, которые можно расценивать как своеобразные рецензии на идеи Фр. Духиньского (но не на его книги непосредственно); две из них (А. Н. Пыпина и И. А. Бодуэна де Куртенэ) были опубликованы четверть века спустя - в связи с празднованием 50-летнего юбилея ученой деятельности Фр. Духиньского⁴³. Лингвист Бодуэн де Куртенэ расценивал причисление великорусов к финно-уграм по языку как однозначно научно несостоятельное, а Пы-пин, подробно разбирая тезисы и аргументацию польского этнографа, анализировал их в контексте сложной истории польско-русских отношений, утверждая, что эта теория «была внушена не каким-либо подобием науки, а лишь безграничной племенной ненавистью... чтобы дать исход накопившейся вражде»⁴⁴. А. Н. Пыпин писал, что данная концепция является следствием польской неприязни к России и русским как поработителям Польши не только в связи с разделами Речи Посполитой, но и как результат развития идей польского мессианизма и национальной мифологии польских патриотов.

Напомним, что в учебной и научной литературе 1860-1890-х гг. отклики на туранскую теорию происхождения великорусов именно в версии Фр. Духиньского встречались очень часто. Любые гипотезы о неславянских корнях великорусского племени ассоциировались именно с враждебными «происками» поляков и приписывались польским патриотам. Например, появление туранской теории происхождения великорусов И. Д. Беляев в 1862 г. трактовал так: «Еще недавно большая часть западноевропейских журналов и газет, по команде польских эмигрантов, общим хором утверждала, что мы великорусы, никто другой как татары, скифы, финны, гунны, тураны и чуть не турки, даже хуже турок... Да и в настоящее время между западными европейцами еще много охотников верить сим подобным толкам и россказням»⁴⁵; или: «...нынешние крики польских эмигрантов с товарищами о каком-то монгольском и татарском происхождении великорусов есть ни больше ни меньше как горячечные бредни, ни на чем не основанные, свидетельствующие только о непомерной злобе современных поляков»⁴⁶. Упоминал об этой концепции и К. Д. Кавелин (1866). Он также был уверен в том, что именно польские деятели извратили гипотезу о финской крови в великорусах, сделав ее орудием целей, далеких от науки и исторической достоверности⁴⁷. И в словаре под редакцией И. Н. Березина (1875) указывалось, что «новейшие польские писатели... утверждают, будто великорусское племя - туранское, смесь финского и других азиатских племен, а не славянских, между тем как в действительности число великороссов славянской крови в пределах Великой России уже с древних времен было весьма значительно. ..»⁴⁸ Антрополог А. П. Богданов полагал, что даже краниологические (из данных археологии) и антропологические материалы в состоянии стать аргументами для доказательства слияния славян как с финнами, так и с тюрками: «Кому захочется провести теорию уралоалтайского происхождения русских, тот пусть подберет черепа из тех местностей, в коих в русское народонаселение вошли обрусением племена сказанного происхождения. Для ищущего своего благополучия в туранском происхождении русских тоже найдутся подходящие местности и подходящий материал, который на первый взгляд будет даже казаться не подтасованным нарочно»⁴⁹. «Польский след» появления туранской теории происхождения великорусов подробно разбирали и Э. Реклю в этнографическом описании народов Российской империи⁵⁰, и Д. Н. Анучин в статье «Великоруссы»⁵¹. Складывается впечатление, что и сам термин «туранская теория», дефиницию которого в нормативных текстах XIX в. нам обнаружить пока не удалось, соотносился именно с концепцией Духиньского, а не с расовыми классификациями западноевропейских антропологов или лингвистов.

Большая часть российских историков доказывала несостоятельность подобных концепций, усматривая в ней лишь идеологические мотивы. И. Д. Беляев категорически заявлял, что «...мы не турки, не татары, не гунны, не какие-то тураны, - это ясно как светлый день, этому неумолкающий свидетель - история... ни татарского, ни турецкого, ни какого-то туранского переселения в здешний край история не ведает, и его никогда не было на самом деле. Вся азиатчина, которую польские крикуны навязывают нам в родоначальники и предки, или только держалась временно на южных степных окраинах нынешней Российской империи, или только проходила через русские земли, не оставляя на них следа»⁵². Заключительным этапом такой рецепции идей польского исследователя можно считать статью о нем в энциклопедии Брокгауза и Ефрона⁵³, автор которой констатировал: «.. .теория Духинского представляет собой лишь стремление облечь в форму научной системы политические мечтания и чувства польской эмиграции. . ,»⁵⁴ Политическая и идеологическая подоплека и данной концепции, и ее отторжения, таким образом, понятны, однако следует еще обратиться к научно-этнографическому дискурсу данной полемики.

Лескинен Мария Войттовна,
Доктор исторических наук, ведущий научный сотрудник
Отдела восточного славянства в Институте славяноведения РАН.

Опубликовано: "Славянский альманах" №№ 1-2, 2016

ПРИМЕЧАНИЯ

1  Хорев В. А. «Польский вопрос» в России после восстания 1863 г. // Хорев В. А. Польша и поляки глазами русских литераторов. М., 2005. С. 78-101; Долбилов М. Полонофобия и политика русификации в Северо-Западном крае империи в 1860-е гг. // Образ врага. М., 2005. С. 127-174; Piczugin D. Zakładnicy historii - u źródeł negatywnego stereotypu Polski i Polaków w literaturze rosyjskiej / Red. A de Lazari. Warszawa, 2006. S. 339-410; Долбилов M. Д. Поляк и имперском политическом лексиконе // «Понятия о России». К исторической семантике имперского периода. В 2-х т. М., 2012. Т. 2. С. 292-339; ЛескиненМ. В. Польский характер в российской этнографии XIX в. // Отечественные записки. 2014. № 4 (61). С. 112-130.

 2  Мицкевич А. Из курса славянских литератур, читанных в «College de France» И Мицкевич А. Соч.: В 5 т. / Под ред. Н. А. Полевого; пер. с фр. Р. Сементковского. СПб., 1882. Т. 3. С. 250.

 3  Подр. об этом: Софронова Л. А. Автопортрет славянина // Софронова Л. А. Культура сквозь призму поэтики. М., 2006. С. 513; Ларионова Е. О. Курс лекций Адама Мицкевича в College de France: «Русская идея» в зеркале польского мессианизма // К истории идей на Западе. «Русская идея». СПб., 2010. С. 184-205.

 4  Аржакова Л. Российская историческая полонистика и польский вопрос в XIX в. СПб., 2010.

 5  Соловьев С. М. История России с древнейших времен // Соловьев С. М. Соч.: В 18 кн. М., 1988. Кн. I. Т. 1. С. 59; Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. 1 // Ключевский В. О. Собр. соч. В 9 т. М., 1987. Т. I. Лекция II. С. 50.

 6  РиттихА. Ф. Этнографические очерки Харьковской губернии. Харьков, 1892. С. 8.

 7  Ключевский В. О. Курс русской истории. Ч. 1. Лекция XVII. С. 295-297.

 8  Там же. С. 299-303.

 9  Богданов А. П. Антропологическая физиогномика // Русская расовая теория до 1917 г. Сборник оригинальных работ русских классиков: В 2-х вып. / Под ред. В. Б. Авдеева. М., 2004. Вып. 1. С. 134.

 10 Реклю Э. Европейская Россия // Реклю Э. Земля и люди. Всеобщая география. В 19 т. СПб., 1883. Т. V. Вып. II. С. 15.

 11 Щапов А. П. Общий взгляд на историю великорусского народа. Вступительная лекция А. П. Щапова, читанная им в Университете 12 ноября 1860 г. И Щапов А. П. Неизданные сочинения. Казань, 1926. С. 12-37.

 12 Ивановский А. Об антропологическом изучении инородческого населения России // Русский антропологический журнал. 1902. Кн. IX. Т. 1. № 3. С. 114.

 13 Милюков П. Н. Очерки истории русской культуры: В 4 ч. СПб., 1901. Ч. 3. Вып. 1. Национализм и общественное мнение. С. 4.

 14 Лескинен М. В. Проблема ассимиляции финно-угорских народов в обосновании концепции «Волга - русская река» во второй половине XIX в. // Ежегодник финно-угорских исследований. 2013. Вып. 4. С. 91-105.

 15 Воробьев В. Великорусы. Очерк физического типа // Русская расовая теория. Вып. 1. С. 165.

 16 Великоруссы // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. Е. Эфрона. В XLI т. (82 полут.) СПб., 1892. Т. Va (п/т. 10). С. 829 (автор - Д. Анучин).

17 Великоруссы // Большая энциклопедия. Словарь общедоступных сведений по всем отраслям знания / Под ред. С. Н. Южакова. СПб., 1901. Т. 4. С. 578.

 18 Там же.

 19 Россия. А. География и этнография России // Настольный энциклопедический словарь. Издательство Бр. А. и И. Гранат и К. 1-е изд. В 8 т. М., 1896. Т. VII. С. 4300.

 20 Гл. V. Распределение населения Московской промышленной области и Верхнего Поволжья по территории, его этнический состав, быт и культура // Россия. Полное географическое описание нашего отечества. Настольная и дорожная книга для русских людей: В 22 т. (вышло 19) / Под ред. В. П. Семенова; под руководством П. П. Семенова и В. И. Ламанского. Московская промышленная область. СПб., 1899. Т. 1. С. 98.

 21 Одна из немногих статей об идеях Духиньского принадлежит украинскому исследователю И. Рудницкому: Rudnytsky I. Franciszek Duchiński and his I mpact on Ukrainian Political Thought // Harvard Ukrainian Studies. (1979-1980). Vol. 3/4. Part 2. P. 690-705.

 22 Grabski St. Życie i działalność literacka Franciszka Duchińskiego Kijowianina // Pisma Franciszka Duchińskiego. Rapperswyl, 1901. T. I (Cz. pierwsza). S. VIII-XXIV; Czapska M. Franciszek Henryk Duchiński//Polski Słownik Biograficzny. Warszawa, 1946. T. V. S. 441-443.

 23 Duchiński F. Zasady dzejów Polski i innych krajów słowiańskich i Moskwy. 1858-1860. T. I-III; Duchiński F. Dopełnienie do trzech części zasad dziejów. 1863; Duchiński F. Pologne et Ruthenie. Origine slave. 1861; Duchiński F. Peuples Aryas et Tourans, agriculteurs et nomads. 1884.

 24 Duchiński F. Kilka uwag wstępnych // Pisma Franciszka Duchińskiego. Rapperswyl, 1902. T. II. S. IV (Введение ко второй части «Основ истории Польши, других славянских стран и Москвы», в: Duchiński F. Zasady dzejów Polski i innych krajów słowiańskich i Moskwy // Pisma Franciszka Duchińskiego. T. I-II. Rapperswyl, 1901-1902 (T. I. Cz. pierwsza; T. II. Cz. druga i trzecia).

 25 Duchiński F. Zasady dzejów Polski i innych krajów słowiańskich i Moskwy. Cz. II // Pisma Franciszka Duchińskiego. Rapperswyl, 1902. T. II. S. 14.

 26 Ibid. S. 25.

 27 Ibid. S. 26.

 28 Ibid. S. 202.

 29 Duchiński F. Zasady dzejów Polski i innych krajów słowiańskich i Moskwy. Cz. III // Pisma Franciszka Duchińskiego. T. II.

 30 От мифоэпического топонима «Туран» - полулегендарной страны к северо-востоку от современного Ирана, туранцами именовали представителей кочевых ираноязычных племен (Шуховцов В. Туран: к вопросу о локализации и содержании топонима // Взаимодействие кочевых и оседлых культур на Великом Шелковом пути. Алма-Ата, 1991). Расовая классификация совпадала с лингвистической, поэтому туранскими именовались этносы и этнические группы, язык которых причислялся к одной из самых древних групп - туранской или номадийской. Ее носителями в то время безусловно объявлялись финно-угорские народы, турки, татары, монголы, тибетцы и тамильцы и индийские аборигены. Подробнее см.: Brace Ch. L. The Races of the Old World. A manual of Ethnology. N. Y, 1863. Part I. Ch. VI. Turanians. P. 78-84. В словаре под ред. И. Н. Березина к туранским причисляются языки: 1) алтайские, собственно финские, угорские или югорские, турецко-татарские; 2) монгольские или манчжурские; 3) дравидские. Подробнее см.: Язык// Русский энциклопедический словарь: В 16 т. СПб., 1879. Отдел IV Т. 4. С. 457.

 31 Язык. С. 463.

 32 Pentikainen J. Castrenilainen ‘pohjoisen etnografian’ paradigma // Kaukaa Haettua. Kirjoituksia antropologisesta kentatyósta / Toim. A. M. Vil-janen ja M. Lahti. Vammala, 1997. S. 224-237.

 33 Kilpelainen J. I. Rotuteoriat lantisista suomalais-ugrilaisista kan-soista Keski-Euroopan antropologiassa 1800-luvulla ja suomalaisten reakti-ot niihin // Mongoleja vai germaneeja? - rotuteorioiden suomalaiset / Toim. A. Kemilainen, M. Hietala, P. Suvanto. Helsinki, 1985. S. 165-168.

 34 Halmesvirta A. Anglo-amerikkalaisen antropologian, etnologian ja kieletieteen nakemyksia suomalaisesta rodusta ja sen kulttuuritasosta evoluti-onistisen kultturikasityksen valossa n. 1820-1930//Ibid. S. 214-216.

 35 Подробнее об этом: Rudnytsky I. Franciszek Duchiński.

 36 Лескинен М. В. Великороссы/великорусы в российской научной публицистике (1840-1890) // Славяноведение. 2010. № 6. С. 3-17.

 37 Необходимо подчеркнуть, что были и другие точки зрения. В частности, иного мнения придерживался А. И. Герцен, вписывавший туранскую теорию в анализ своего видения проблемы монгольского и азиатского влияния на русскую историю. Подробнее разбор его позиции см.: Majorova О. A Revolutionary and the Empire. Alexander Herzen and Russian Discourse on Asia // Between Europe & Asia: The Origins, Theories and Legacies of Russian Eurasianism / Ed. by M. Bassin, S. Glebov, M. Lau-relle. University of Pittsburg Press, 2015.

 38 Костомаров H. И. Две русские народности // Исторические монографии и исследования Н. Костомарова. В 16 т. СПб., 1872. Т. 1. С. 53-108. С. 78. Важно заметить, что фрагменты об антропологическом составе великорусского племени отсутствовали в первом, журнальном варианте статьи («Основа». 1861. № 3. С. 33-80) и в первом 20-томном издании.

 39 Лескинен М. В. Мифы и образы сарматизма. Истоки формирования национальной идеологии Речи Посполитой. М., 2002.

 40 Костомаров Н. И. Ответ на выходки газеты (Краковской «Czas») и журнала «Revue Contemporaine» // Основа. 1861. № 2. С. 121-135; Он же. Правда полякам о Руси. По поводу новой статьи в «Revue Contemporaine» // Основа. 1861. № 10. С. 100-112.

 41 Костомаров Н. И. Ответ на выходки газеты (Краковской «Czas»)... С. 122.

 42 Там же. С. 127.

 43 Z powodu jubileuszu profesora Duchińskiego przez Jana Baudouin’a de Courtenay. Kraków, 1886; Пыпин A. H. Тенденциозная этнография // Вестник Европы. 1887. № 1. С. 303-328.

 44 Пыпин А.Н Тенденциозная этнография. С. 303.

 45 Беляев И. Д. О великорусском племени // Русская расовая теория до 1917 г. Вып. 1. С. 195.

 46 Там же. С. 198.

 47 Кавелин К. Д. Мысли и заметки о русской истории // Кавелин К. Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989. С. 187-188.

 48 Великая Россия // Русский энциклопедический словарь. СПб., 1875. Отдел 1. Т. 5. С 26.

 49 Богданов А. П. Антропологическая физиогномика. С. 134.

 50 «Некоторые польские патриоты, побежденные силой оружия на полях битв, хотели было доставить себе этнологическое вознаграждение и утешение, теоретически изгоняя своих победителей из мира славян и даже вообще из мира арийцев; для них и их восторженных друзей на западе две западнорусские народности суть не что иное, как областные разновидности польского племени, тогда как москвитяне - это монголы, татары, финны, замаскированные под заимствованным именем: они будто бы только с XII столетия начали говорить языком, до того времени им чуждым, и присвоили себе имя русских по приказу Екатерины II» (Ре-клю Э. Европейская Россия // Реклю Э. Земля и люди. Всеобщая география. В 19 т. СПб., 1883. Т. V. Вып. II. С. 14.) Э. Реклю подчеркивает, что с научной точки зрения подобные утверждения неверны.

 51 Великоруссы // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. Е. Эфрона. С. 829.

 52 Беляев И. Д. О великорусском племени. С. 195.

 53 Духинский // Энциклопедический словарь Ф. А. Брокгауза и И. Е. Эфрона. Т. IX. СПб., 1893. С. 251.

 54 Там же.