Прага 1968 г.

Политическое наследие Пражской весны, отпраздновавшей в 2018 г. своё пятидесятилетие, продолжает существовать главным образом в формате рабочего материала для реализации различных политтехнологических проектов. Подобно Берлинской стене, которую в своё время растащили на сувениры, сделав на этом неплохой бизнес, Пражскую весну также расчленили на явно неравноценные смысловые фрагменты. Самым востребованным из них для политиков и журналистов предсказуемо оказался период с 21 августа 1968 г. -то есть с момента военного вторжения войск стран Варшавского Договора в Чехословакию. Из многообразного наследия бурного 1968 г. в Чехословакии наиболее востребован советский танк, искусно превращённый в зловещий бренд СССР и России с момента подавления Пражской весны, который использовался и продолжает эффективно использоваться магами политического пиара для демонизации уже современной России. Массовое явление советской бронетехники на улицах Праги и других чешских и словацких городов в августе 1968 г. стало поистине царским подарком для политиков, журналистов и политтехнологов на многие десятилетия. Советские танки на фоне пражских архитектурных красот и протестующей толпы, заснятые в миллионах ракурсов и растиражированные в миллиардах газет, журналов, книг и видеозаписей, убедительно визуализировали зловещий образ агрессивного и непредсказуемого «русского медведя» в образе СССР. Навеянные картинками подавления Пражской весны образы активно использовались и продолжают использоваться в современной рекламной коммуникации. Так, Пражский музей коммунизма использовал для своей рекламы в пражском метро изображения олимпийского мишки с автоматом Калашникова в лапах и русской матрешки с хищным оскалом зубов. На обложке чешского издания книги американского социолога Ритцера «Макдональдизация общества» был изображен безобразно толстый гамбургер в виде ползущего по Карлову мосту танка, символизируя угрозу тотальной макдональдизации человечества и одновременно вызывая у чешского читателя стойкие ассоциации с 1968 г.

Пражская весна 1968 г. и её итоги были в значительной степени запрограммированным явлением. Феномен Пражской весны и её исход логически вытекали из специфики исторического развития вовлечённых сторон, различного исторического и социального опыта, существенной разницы в менталитетах элит, а также из конкретных внутриполитических и внешнеполитических условий. Шок от Мюнхена, от последовавшей за ним нацистской оккупации в 1939-1945 гг. и от унизительного протекторатного существования породили колоссальное по силе стремление чешского общества к преодолению их последствий. Именно это предсказуемо и надолго стало определяющим фактором чехословацкой политики после трагедии 1938-1939 гг., обусловив быстрое вхождение Чехословакии в орбиту советского влияния и предопределив изначально высокий кредит доверия к тем политическим силам, которые выступали против Мюнхена наиболее активно, прежде всего, к коммунистам. После унижения Мюнхеном и страданий в период протектората «жертвенность освободителей в лице Красной Армии отождествлялась многими чехами и словаками с идеей коммунизма. Февраль 1948 г. воспринимался многими как реальная надежда на построение более справедливого строя» [19, s. 175]. В известном смысле можно согласиться с мнением тех исследователей, которые считают, что не только драматичное выселение трёхмиллионного немецкого меньшинства из послевоенной Чехословакии, но и события февраля 1948 г. были производными от событий сентября 1938 г. Ряд чешских интеллектуалов подчеркивает причинно-следственную связь между выселением немецкого меньшинства из Чехословакии в послевоенные годы и установлением в стране коммунистического режима в 1948 г. [23, s. 6].

Жёсткий формат взаимоотношений с СССР в рамках формировавшегося социалистического лагеря и навязывание советской модели социализма с её многочисленными социально-экономическими и политическими изъянами, обусловленное как логикой «холодной войны» и конфронтацией между Западом и Востоком, так и рвением местных коммунистических ортодоксов, быстро разочаровали чехословацкую общественность. Старшее поколение чехов хорошо помнили демократические свободы Первой республики. Тем сильнее был шок чехословацкой общественности от широкомасштабных политических репрессий в 1949-1954 гг. с большим числом смертных приговоров; при этом последняя волна репрессий против «словацких буржуазных националистов», в ходе которых был осуждён и активный участник Словацкого национального восстания Г. Гусак, имела место уже после смерти Сталина. Примечательно, что в торжествах, посвященных десятилетней годовщине Словацкого национального восстания в августе 1954 г. в г. Банска Быстрица, не смогло принять участие большинство тех, кто его возглавлял - они в это время сидели в тюрьмах. И хотя спустя шесть лет «импортированные мельницы смерти прекратили свою работу, запах пролитой крови так и не выветрился» [19, s. 175]. Сталинские репрессии в Чехословакии в 1950-е гг. «лишь укрепили в национальном сознании те идеалы, которые власть всячески пыталась искоренить» [5, с. 130].

Стремительное механическое копирование советской модели воспринималось тогда руководством чехословацкой компартии как естественный процесс. В своём выступлении в 1953 г. в г. Банска Быстрица А. Дубчек, в то время глава партийной организации Банско-Быстрицкой области в Центральной Словакии, повторяя мысль К. Готвальда, подчёркивал, что «чем быстрее мы перейдём на советскую модель, тем быстрее будет наше движение к социализму» [24, s. 52]. В результате механического копирования советской экономической модели уже «в 1951 г. 99% всех производственных мощностей принадлежало социалистическому сектору; была перенята советская дирижистская система планирования» [10, с. 65], что привело к «резкому снижению эффективности» экономики и к серьезным диспропорциям между отраслями промышленности. Это обусловило нарастание экономических трудностей, недостаток ключевых потребительских товаров и, как следствие, недовольство населения. В июне 1953 г. в крупных чешских городах, в том числе в г. Пльзень и Острава, прошли массовые выступления рабочих против проводившейся денежной реформы. В одном из своих выступлений в это время Дубчек объяснял рабочие протесты «влиянием антисоциалистических сил», призывая к усилению контроля партии над рабочими [24, s. 51].

Степень идеологической индокринации чехословацкого общества и проявления лояльности к СССР приобретали порой гротескные формы. Ученики чехословацких школ должны были приветствовать своих учителей коммунистическим лозунгом «Слава труду, товарищ учительница!» (чеш. «Cest práci soudružko učitelko!»). Узнавая о том, что в советских школах подобная практика отсутствовала, чехи искренне удивлялись. В 1955 г. незадолго до XX съезда КПСС на высоком берегу Влтавы в Праге на Летне был открыт монументальный пятнадцатиметровый памятник Сталину, ставший самым большим памятником советскому вождю за пределами СССР. Фигура «вождя народов» в окружении представителей всех трудовых классов чехословацкого общества величественно возвышалась над столицей Чехословакии. Специфический облик чехословацкого «реального социализма» в 1950-1960-е гг. в огромной степени определялся личностью А. Новотного, сосредоточившего в своих цепких руках функции главы компартии и президента ЧССР. Будучи продуктом партийной машины К. Готвальда, Новотный отличался «полной бесцветностью и отсутствием какой-либо индивидуальности» - в отличие от Тито в Югославии, Кадара в Венгрии или Гомулки в Польше. Являясь ярким примером «косного ума и стремления сохранить статус-кво», Новотный не был заинтересован в каких-либо изменениях; его главной целью было сохранение и воспроизводство собственной власти [24, s. 65]. По этой причине он не стремился активно следовать хрущёвским инновациям, ограничиваясь лишь необходимым минимумом; его политика «косности и самоуправства вела режим к перспективе падения, угрожая социальным взрывом. В кругах членов ЦК КПЧ и высокопоставленных партийных функционеров росло недовольство, имевшее различные причины» [14, s. 31]. Со своей стороны, после бурных событий в Польше и Венгрии в 1956 г. Хрущёв, опасаясь подобных осложнений в Чехословакии, предоставил Новотному свободу рук во внутренней политике, удовлетворившись видимостью стабильности и сохранением лояльности. Сочетание этих факторов в известной степени даёт ответ на вопрос о том, почему «страна с давними гуманистическими традициями, сложившимся гражданским обществом западного типа, компартией, известной до Второй мировой войны своим эволюционно-парламентским уклоном, стала упорной продолжательницей сталинской практики и после смерти «вождя народов... Волна десталинизации, охватившая после XX съезда КПСС весь восточноевропейский блок, докатилась до Чехословакии с большим опозданием» [3, с. 8-9].

Генератором критики системы и оформления реформистских идей в Чехословакии стала опиравшаяся на наследие Первой республики научная и творческая интеллигенция, заявившая о себе на XIII съезде КПЧ в 1966 г., где из уст экономиста О. Шика прозвучала фраза о необходимости демократизации общества, что вызвало нервную реакцию первого секретаря ЦК КПЧ и президента страны А. Новотного и присутствовавшего на съезде в качестве гостя Л.И. Брежнева. В 1967 г. выразителями оппозиционных настроений выступили чехословацкие писатели и студенты, ставшие головной болью для Новотного и его окружения. На IV съезде чехословацких писателей в июне 1967 г. писатель И. Клима, критикуя цензурные ограничения, заявил, что «чехословацкое государство легализовало предварительную цензуру сто лет спустя после её отмены австро-венгерской монархией» [25, s. 40]. Писатель Л. Вацулик, оценивая правление коммунистов в Чехословакии с 1948 г., сделал размашистый вывод о том, что коммунистическая партия «за двадцать лет не решила ни одного жизненного вопроса в стране» [19, s. 176]. Здесь же было публично зачитано письмо А. Солженицына съезду советских писателей с критикой социалистической системы. Часть писателей была в наказание исключена из КПЧ; редакция органа чехословацких писателей газеты «Литерарни новины» была распущена. Съезд чехословацких писателей в 1967 г. стал своеобразной прелюдией к событиям 1968 года [26, s. 45]. Знаковая отставка Н.С. Хрущёва в октябре 1964 г., имевшая место сразу после его громкого визита в Чехословакию на празднование юбилея Словацкого национального восстания в августе 1964 г., стала мощным ударом по позициям А. Новотного, активизировав его противников из числа коммунистической номенклатуры, давно готовивших «дворцовый переворот». Особое недовольство Новотным демонстрировала словацкая партийно-политическая элита и общественность, не без оснований считавшая отношение Новотного к Словакии высокомерным и игнорирующим словацкую специфику. В ходе своего визита в Прагу в конце 1967 г. Л.И. Брежнев не стал вмешиваться во внутрипартийные дрязги высокопоставленных чехословацких аппаратчиков, ограничившись лишь призывом к чехословацким коллегам «прекратить склоки» и прийти к взаимоприемлемому кадровому решению. В ходе закулисной борьбы Новотный, опираясь на преданную ему военную верхушку, даже рассматривал возможность переворота с опорой на армию. Из-за утечки информации, организованной оппонентом Новотного генералом Прхликом и нежелания министра обороны генерала Ломского «лезть в политику», этот план провалился. В результате закулисных интриг на пленуме ЦК КПЧ в начале января 1968 г. вместо А. Новотного первым секретарем в качестве компромиссной фигуры был избран А. Дубчек, после чего процесс реформ стал набирать обороты. Чёткой программы реформ у сторонников преобразований в то время не было; имелись лишь общие представления о том, в каком пути нужно двигаться. Чехословацкий литератор А. Лим характеризовал Пражскую весну как «растянутую во времени импровизацию» [3, с. 81]. Характерно, что опытный аппаратчик А. Новотный, оставив место первого секретаря ЦК КПЧ, но сумев на короткое время сохранить за собой кресло президента страны, язвительно отозвался о своём партийном преемнике как о «слабаке, который это дело не потянет» [5, с. 102]. В известной степени данная характеристика позже оправдалась.

Ряды КПЧ изначально не были едины; в ходе внутрипартийной борьбы «кристаллизация сил часто диктовалась не стремлением к обновлению, а соображениями личного порядка, взаимными симпатиями и антипатиями, тревогой за собственную карьеру» [3, с. 20]. Один из идеологов Пражской весны выделял среди членов компартии «ультрареакционеров», «реакционеров», «консерваторов» и «реформаторов»; при этом именно реформистская часть коммунистической номенклатуры, установив контроль над СМИ, сумела навязать свои правила игры оппонентам, вытесняя их с ключевых позиций в государстве. Первым поручением, которое назначенный в июне 1968 г. главой отдела СМИ ЦК КИЧ Д. Гавличек получил от своего начальника - секретаря ЦК КИЧ Ч. Цисаржа - было «провести без большого шума» необходимые кадровые изменения, при этом Цисарж откровенно указал нужные ему кандидатуры [14, s. 21]. Попытки реформирования сложившейся в Чехословакии системы под лозунгом «социализма с человеческим лицом», предпринятые архитекторами Пражской весны в 1968 г., судя по всему, были обречены на провал. Движение обновления «было инициировано внутри компартии Чехословакии группами номенклатурной элиты... Очевидно, А. Дубчек и другие руководители обновленного руководства КПЧ в глубине души наивно полагали, что на примере своей страны докажут КПСС необходимость пересмотра социалистической теории и практики» [6, с. 125-127]. Начиная реформы, Дубчек и прочие реформаторы надеялись на «молчаливое одобрение Москвы, поскольку всё социалистическое содружество извлечёт пользу от процесса обновления в Чехословакии. Чехословацкие реформаторы ещё находились под впечатлением того, что хрущевские преобразования, несмотря на отставку Хрущёва, сделали СССР более толерантным гегемоном» [27, s. 10]. Практика показала, что эти надежды абсолютно не соответствовали реалиям.

Более того, конкретный сценарий проведения реформ в Чехословакии быстро сплотил консервативные силы в социалистических странах, выступивших единым фронтом против пражских реформаторов. Наиболее активным и непримиримым критиком реформистского руководства ЧССР наряду с главой ГДР В. Ульбрихтом стал руководитель Польши В. Гомулка. Именно В. Гомулка с самого начала оказывал колоссальное влияние на руководителей СССР во главе с Л.И. Брежневым в вопросе о необходимости силового подавления Пражской весны. Любопытно, что политическая судьба и взгляды В. Гомулки обнаруживали явное сходство с биографиями и идеологическим багажом многих лидеров Пражской весны. Смещённый в 1948 г. с поста генерального секретаря ЦК ПОРП по обвинению в «правонационалистическом уклоне», В. Гомулка с 1951 по 1954 гг. находился в заключении и был восстановлен в партии только летом 1956 г., когда в условиях острого внутриполитического кризиса в Польше срочно требовалась серьёзная коррекция внутриполитического курса. Выдвинув программу строительства социализма с учетом польской специфики, В. Гомулка с 1956 г. пересмотрел аграрную политику, отказавшись от непопулярной коллективизации, предпринял конкретные шаги для нормализации отношений с католической церковью, способствовал развитию рабочего самоуправления и профсоюзов. В отношениях с СССР Гомулка стремился обеспечить Польше «равноправные позиции» [2, с. 176-177]. На практике это, в частности, привело к «изгнанию» в 1956 г. из Польши министра обороны К.К. Рокоссовского, который покидал свою историческую родину «с тяжелым чувством» [1, с. 76]. К 1968 г., однако, реформистский запал руководства Польши во главе с Гомулкой иссяк, а вспыхнувшие в марте 1968 г. акции протеста студентов польских университетов «против идеологического диктата партийного руководства» [2, с. 178], поддержанные творческой интеллигенцией, окончательно заставили руководство Польши занять охранительные позиции. По этой причине идеи пражских реформаторов, содержательно близкие программе Гомулки 1956 г., в 1968 г. уже воспринимались им как потенциально опасное орудие дальнейшей дестабилизации внутриполитической ситуации в Польше. С начала 1960-х гг. в выступлениях Гомулки все чаще стала звучать мысль о необходимости единства социалистических стран и оказания ими друг другу «взаимной братской помощи» [11, s. 24], что было особенно актуально в условиях активизации «западногерманского милитаризма - источника напряженности в Европе» [11, s. 24]. Показательно, что о росте угрозы миру в Европе со стороны ФРГ Гомулка стал особенно часто говорить во время «Пражской весны». Польский лидер подчеркивал, что «одной из главных целей политики всех правительств ФРГ была и остается ликвидация существующих государственных границ Польши и присоединение к Германии третьей части территории Польши. Стремление к ревизии итогов Второй мировой войны представляет собой большую угрозу для мира в Европе, в особенности для безопасности стран - участниц Варшавского Договора» [12, s. 492].

Важным источником реформистских настроений в среде руководства КПЧ являлись как малопривлекательная проза далеко не розовых советских реалий, так и размашистые хрущёвские инновации. Обучавшиеся в СССР чехословацкие коммунисты - политическая элита страны - были вынуждены скорректировать свои изначально завышенные и идеализированные представления о Советском Союзе после знакомства с уровнем жизни рядовых советских граждан, с репрессивно-номенклатурной бюрократической системой СССР и с общим состоянием советского общества. «Вместо того, чтобы вернуться ещё более убеждёнными сталинистами, мы, ещё оставаясь сталинистами, оказывались уже с червоточиной, - вспоминал о своей учёбе на юрфаке МГУ в 1950-е гг. один из идеологов Пражской весны 3. Млынарж, занимавший в 1968 г. должность секретаря ЦК КПЧ. - На нас теперь не действовало главное заклинание официальной партийной политики -универсальность и обязательность советского образца. Советский Союз утратил для нас свой авторитет» [5, с. 28]. В число ярких воспоминаний от учёбы в Москве у Млынаржа вошли застолья и откровенные разговоры за водкой в общежитии со студентами-фронтовиками, угроза быть раздавленным в толпе во время прощания со Сталиным в марте 1953 г., а также учебная практика в органах советской прокуратуры. Огромное влияние на чехословацких реформаторов в рядах КПЧ, по словам Млынаржа, произвел «взорвавший затхлую атмосферу» доклад Хрущёва о культе личности Сталине на XX съезде КПСС, после чего «КПЧ пережила шок, а затем начались споры и дискуссии» [5, с. 33-35]. Млынарж отмечал впоследствии, что «переворот в моём мышлении произвела именно хрущёвская критика Сталина» [5, с. 41]. Аналогичные эмоции после своей поездки в Москву в 1954 г. в составе делегации пражской Высшей партийной школы испытывал и О. Шик, автор чехословацкой экономической реформы в 1960-е гг. Гнетущее впечатление на Шика, тогда правоверного коммуниста, произвели не столько всеобщая бедность и «длинные очереди хмурых людей», что он связывал с последствиями войны, сколько «существование больших социальных различий, привилегий для партийных чиновников» и высокомерное отношение номенклатуры к простому населению. В итоге, по словам Шика, опыт от поездки в Москву «лишил нас всяких иллюзий» [10, с. 78].

Вектор реформаторских устремлений лидеров компартии Чехословакии первоначально определялся советской моделью хрущевского формата. Ориентиром для чехословацкого руководства стала принятая XXII съездом КПСС новая партийная программа, одной из ключевых идей которой стал тезис о важности научно-технической революции при переходе от развитого социализма к коммунизму. На ноябрьском пленуме ЦК КПЧ в 1961 г. первый секретарь ЦК КПЧ А. Новотный в своём докладе о значении XXII съезда КПСС подчеркнул, что линия компартии Чехословакии полностью совпадает с ленинской программой КПСС [8, с. 187]. Для срочной модернизации стагнировавшей экономики, подъёма благосостояния и обновления общественной жизни в первой половине 1960-х гг. при поддержке «просвещённых секретарей ЦК КПЧ» [27, s. 7] было создано несколько научных коллективов. Изучением проблем управления экономикой занялся созданный в 1963 г. научный коллектив под управлением О. Шика на базе Института экономики Чехословацкой Академии наук. Социально-гуманитарные аспекты научно-технической революции изучались образованным в 1965 г. научным коллективом во главе с известным чехословацким интеллектуалом Р. Рихтой на базе Института философии Академии наук ЧССР. Для анализа политической системы общества в 1966 г. на базе Института государства и права был создан коллектив под руководством выпускника юрфака МГУ 3. Млынаржа. Наконец, научный коллектив П. Махонина на базе Института марксизма-ленинизма пражского Карлова университета в 1965 г. успешно изучал особенности социальной дифференциации чехословацкого общества. Деятельность этих структур, связанных с органами власти, в известной степени подготовила комплекс идей Пражской весны.

29 января 1968 г. А. Дубчек совершил свой первый визит в Москву в качестве главы компартии Чехословакии. В ходе бесед с Брежневым и с членами Политбюро ЦК КПСС А. Косыгиным, М. Сусловым, А. Кириленко и П. Шелестом Дубчек, отвечая на вопрос Брежнева о предполагаемых реформах, заявил, что в силу общей развитости Чехословакии советская модель не вполне соответствует чехословацкой специфике. Для преодоления существующих проблем в чехословацком обществе, по словам Дубчека, была необходима демократизация, которая никакой угрозы социализму не представляла. Озвученные Дубчеком намерения в духе инноваций хрущёвской «оттепели» вряд ли нашли понимание и поддержку в советском Политбюро - после отставки Хрущёва в 1964 г. в Москве дули совершенно иные политические ветры. Через несколько дней после встречи с лидерами СССР Дубчек провёл переговоры с руководителями Польши и Венгрии В. Гомулкой и Я. Кадаром. Примечательно, что уже в это время главы Польши и Венгрии, опираясь на недавний опыт собственных стран, сочли целесообразным обратить внимание Дубчека на потенциальную опасность роста антисоветских и антисоциалистических настроений [7, с. 20]. Позже эта тема будет постоянно звучать на переговорах руководства ЧССР с лидерами стран Организации Варшавского Договора.

Уже в феврале 1968 г. некоторые представители высшего советского руководства стали обнаруживать беспокойство настораживающими их тенденциями в чехословацкой внутриполитической жизни. Первый секретарь ЦК компартии Украины, член Политбюро ЦК КПСС П.Е. Шелест, входивший в состав советской партийной делегации, прибывшей в Прагу 21 февраля 1968 г. на торжества в честь двадцатилетия событий 1948 г., отмечал в своих воспоминаниях: «Контрреволюция набирает силу в Чехословакии. Никто пока открыто против существования законов не выступал. Но тайно действовала «ползучая контрреволюция». Действовали секретные силы, завладевшие всеми средствами массовой информации, всякого рода клубы и общества. Проходит атака на КПЧ, органы безопасности, экономическую политику страны. Весь «ход действий», чувствовалось, направляли опытная рука ЦРУ и разведорганы ФРГ. Дубчека... использовали как слепое орудие в борьбе против КПЧ» [9, с. 309]. К подобным неутешительным выводам Шелест пришёл как на основании личных наблюдений, так и в результате доверительных бесед с чехословацкими коллегами, а также с послом СССР в Чехословакии С. Червоненко, который уже с конца января стал говорить об «угрозе контрреволюции» в ЧССР. С самого начала Пражской весны Шелест стал одним из наиболее жёстких критиков чехословацких реформ в составе советского Политбюро. Глава советской Украины, поддерживая тесные личные отношения с первым секретарём ЦК компартии Словакии В. Биляком и имея возможность получать альтернативную информацию о процессах в ЧССР по своим каналам через Закарпатскую область УССР, граничившую со Словакией, оказывал существенное влияние на советскую политику в «чехословацком вопросе».

Проанонсированная Дубчеком демократизация чехословацкой общественной жизни символично началась с того, что двадцатилетием позже в период горбачёвской перестройки назовут «гласностью». Уже 4 марта 1968 г. в чехословацкое законодательство были внесены изменения, фактически отменившие предварительную цензуру в СМИ. Как и в период советской перестройки, главными темами чехословацких СМИ в ходе Пражской весны стали политические репрессии 1950-х гг., затянувшаяся реабилитация их жертв, критика реакционеров всех мастей и многочисленных недостатков в социально-экономической и культурной областях. С самого начала проявилась тенденция объяснять чехословацкие проблемы исключительно пагубным влиянием «большого брата» с Востока; при этом в наибольшей степени это касалось политических репрессий 1950-х гг., основная вина за которые возлагалась именно на СССР. Реагируя на поведение чехословацкой прессы в этом вопросе, одна из жертв сталинских репрессий Г. Гусак, отсидевший десять лет в тюрьмах, вступил в полемику с подобной точкой зрения. Гусак, занимавший в то время должность заместителя главы правительства ЧССР, заявил на пленуме ЦК КПЧ 29 мая 1968 г., что «в нынешней антикоммунистической и антисоветской истерии старые функционеры всю вину сваливают на Советский Союз и советских советников. Считаю это трусостью... В 1953 г. Берия и его агенты были уже казнены. Кто же несет ответственность за то, что было после? Из восьми крупных процессов [в социалистической Чехословакии - К.Ш.] семь было уже после казни Берии. Знал ли А. Новотный и прочие, что Берия и его агенты осуждены и казнены? Десять лет во время пребывания Новотного на посту первого секретаря и президента в тюрьмах сидело несколько сотен невиновных коммунистов...» [16, s. 5].

Бурное в медийном и кадровом отношении начало Пражской весны сразу привлекло к себе пристальное внимание союзников по ОВД. Столь «весомое, грубое и зримое» вмешательство широких масс в высокую политику и особенно в принятие священных для партноменклатуры деликатных кадровых решений не могло не вызвать обеспокоенности в столицах стран-участниц ОВД. Наиболее критическое отношение к процессам в ЧССР изначально демонстрировали Варшава и Берлин. Первым проявлением нараставшей обеспокоенности союзников процессами в Чехословакии стала встреча руководства стран социалистического содружества за исключением Румынии в Дрездене 23 марта 1968 г. Повестка дня совещания руководителей стран-членов СЭВ предполагала обсуждение вопросов экономического сотрудничества, однако глава ГДР В. Ульбрихт на правах хозяина встречи предложил обсудить положение в Чехословакии. Для представителей ЧССР это стало полной неожиданностью и поэтому их выступления были в той или иной степени импровизацией. Бодрое выступление главы чехословацкой делегации А. Дубчека, в позитивных тонах охарактеризовавшего происходящие в ЧССР перемены, вызвали раздражение лидеров остальных соцстран, прежде всего лидеров Польши и ГДР Гомулки и Ульбрихта. По словам участника совещания в Дрездене первого секретаря ЦК компартии Украины П.Е. Шелеста, «выступление Дубчека было неорганизованным, довольно путаным и неубедительным» [9, с. 313]. Одним из самых рьяных критиков Дубчека в Дрездене был В. Гомулка, на позицию которого повлияли студенческие волнения в ряде польских университетов в марте 1968 г. с требованиями прекратить идеологический диктат партийного руководства. Показательно, что Гомулку больше всего возмутили дискуссии в чехословацкой прессе по поводу руководящей роли партии. «Вы говорите, что рассмотрите, как должна реализовываться руководящая роль партии, - обращался к чехам Гомулка. - Но что нового вы можете сказать по этому поводу? Существует ваш собственный богатый опыт, опыт других партий, вы что, хотите открыть что-то совсем новое? Не нужно ли нам вместе посоветоваться по этому поводу? Это касается не только вас, но и всех нас» [8, с. 203]. Глава советской Украины Шелест оценил выступление Гомулки как «грамотное и аргументированное. Гомулка по праву завладел инициативой на Дрезденском совещании» [9, с. 313]. Комментируя доклад Дубчека, Брежнев заявил, что «руководители КПЧ или действительно недооценивают серьезность положения в партии, или по каким-либо соображениям хотят преуменьшить отрицательные стороны происходящих событий» [8, с. 201]. Недовольство лидеров соцстран уже в то время вызывало поведение чехословацких СМИ. По словам Брежнева, «радио, телевидение, печать вышли из-под контроля партии... СМИ публикуют антисоциалистические, антисоветские материалы, очерняют весь исторический путь КПЧ... Они вбрасывают лозунги типа «либерализация общества», «самостоятельная внешняя политика», «чешский масариковский социализм», разного рода антисоветские высказывания...» [8, с. 203]. Процессы в ЧССР критически оценил и руководитель Венгрии Я. Кадар, обративший внимание чехословацких коллег на то, что изначально Имре Надь не был контрреволюционером - по словам Кадара, таким его сделала логика борьбы. «Происходящие сегодня события из каждого из вас могут сделать Имре Надя» [8, с. 205], - заключил Я. Кадар, призвав руководство ЧССР воспользоваться трагическим венгерским опытом 1956 г. Напряжённые переговоры в Дрездене завершились компромиссом: в ответ на обещание Дубчека взять под контроль СМИ, руководство соцстран удовлетворило его просьбу не обнародовать подготовленное по итогам встречи коммюнике с критикой чехословацкого руководства. Совещание в Дрездене заложило последующий содержательный алгоритм контактов руководства стран ОВД с лидерами Пражской весны. Круг вопросов, обсуждавшийся в Дрездене, в разных форматах и с разной расстановкой акцентов поднимался и на последующих встречах руководства стран ОВД и ЧССР вплоть до вторжения 21 августа; при этом Дубчек регулярно обещал взять под контроль СМИ и повлиять на медийную политику с учетом пожеланий союзников по ОВД. Чехословацкая пресса, комментируя встречу в Дрездене, признавала, что там имела место «конфронтация между Чехословакией и представителями некоторых социалистических стран. Между новым чехословацким руководством и участниками встречи существуют различные мнения о пути развития социалистического общества». Одновременно подчёркивалось нежелание союзников каким-либо образом «вмешиваться и влиять на процесс нашей демократизации» [13, s. 4]. Позже в своих воспоминаниях Шелест, солидаризируясь с позицией наиболее резких критиков Праги в лице Гомулки и Ульбрихта, написал, что уже в Дрездене стало ясно, что «Брежневым был допущен грубый политический просчёт с январским пленумом ЦК КПЧ. Итоги Дрезденского совещания реакционными кругами Чехословакии использовались для нагнетания антисоветских настроений» [9, с. 315-320].

Полемика в Дрездене стала катализатором реформаторской активности руководства КПЧ. Уже 5 апреля 1968 г. на апрельском пленуме ЦК КПЧ после бурных дискуссий была принята «Программа действий КПЧ», направленная на постепенный демонтаж тоталитарной системы, внедрение элементов рыночной экономики и формирование «политической демократии», при этом одним из авторов этой программы был выпускник юрфака МГУ 3. Млынарж. В число авторов программы входили также известные чехословацкие интеллектуалы К. Каплан, Р. Рихта, Я. Фойтик, О. Шик, Б. Шимон, С. Провазник и П. Ауэрсперг. Показательно, что работа над текстом «Программы действий» велась в помещении редакции международного теоретического журнала коммунистических и рабочих партий «Проблемы мира и социализма», издававшегося в Праге на русском языке. «Историческое значение этого документа состоит в том, что он был первым цельным проектом реформирования социализма советского типа, принятым правящей коммунистической партией, - полагает российский политолог О.Ю. Солодухин. - Преобразования планировалось осуществить не только в экономической, но и в политической, и духовной сферах. Предполагалось, что реформы выведут общество из кризиса и позволят превратить существующий режим в процветающее демократическое общество... Программа явилась предшественницей горбачёвско-яковлевской перестройки» [8, с. 185]. Позитивно оценивали «Программу действий» и на Западе. По словам биографа Дубчека Шоукросса, «не будет преувеличением оценить эту программу как наиболее значимую реинтерпретацию марксистской практики правящей коммунистической партией с 1948 г.» [24, s. 124].

«Программа действий», ритуально подчёркивая верность коммунистической перспективе и единству с социалистическими странами во главе с СССР, содержала положения, которые не могли не вызвать беспокойства у консервативного руководства соцстран. Так, в программе отмечалось, что диктатура пролетариата постепенно превратилась в диктатуру партийной бюрократии. Программа осуждала командно-административную систему, констатируя, что «централистские и административно-директивные методы, использованные в борьбе с остатками буржуазии и для укрепления власти в условиях обострения международной напряжённости после февраля 1948 г., были неоправданно перенесены на дальнейшие этапы развития и постепенно выродились в бюрократическую систему. Во внутренней жизни республики проявились сектантство, подавление демократических прав и свобод, нарушения законности...» [8, с. 208]. Говоря о роли компартии, программа подчёркивала, что она «осуществляет свою руководящую роль не тем, что господствует над обществом, а тем, что преданно служит его свободному, прогрессивному, социалистическому развитию. Она не может навязывать свой авторитет, а должна постоянно добиваться его своими действиями» [8, с. 209]. Обращалось внимание на важность свободных дискуссий в партии и на недопустимость ограничений в этой области. Отмечалась необходимость положить конец практике подмены органов государственного управления партийными органами. Подчёркивался партнёрский характер всех политических партий, входящих в Национальный фронт. Указывая на недопустимость монополизации государственной власти, программа констатировала, что «ни одна партия, ни одна коалиция партий не может монополизировать социалистическую государственную власть, прямой доступ к ней должны иметь все политические организации народа» [8, с. 210]. Программа подчёркивала необходимость обеспечения на практике свободы организаций, собраний и совести, свободы слова и печати, свободы передвижения, отмены цензуры, а также расширения доступа к зарубежным СМИ. Отмечалась необходимость обеспечения свободы художественного творчества на практике. Признавалась целесообразность перехода к федеративной форме государственного устройства, чего уже давно добивалась Словакия. В экономике предусматривалось частичное использование рыночных механизмов, существенное расширение хозяйственной самостоятельности предприятий и повышение заинтересованности трудящихся в результатах своего труда путём реализации прав рабочих как собственников своих предприятий. Отмечалась необходимость расширения экономических контактов с капиталистическими странами Западной Европы. По мнению историков, в конкретной политической ситуации в ЧССР в 1968 г. «Программа действий» представляла собой «эклектичный документ», содержащий в себе «элементы компромисса» и дающий «определённую основу для объединения различных политических сил» [3, с. 77].

Реакция руководства соцстран на «Программу действий» колебалась от сдержанной критики до категорического неприятия. С одной стороны, «руководители социалистических стран почувствовали в нём смертельную угрозу, так как речь шла об отказе от единственно верной советской модели... С другой стороны, некоторые учёные не исключают того, что «Программа действий КПЧ» была последним, к чему советское руководство ещё могло отнестись толерантно, при условии, что идеи, содержащиеся в документе, так никогда и не будут воплощены в жизнь. Не случайно «Правда», пусть и в выхолощенном виде, опубликовала изложение и выступление Дубчека на пленуме ЦК КПЧ, и самой «Программы действий» [8, с. 219]. Апрельский Пленум ЦК КПЧ, принявший «Программу действий» и совершивший знаковую кадровую перестановку в политических верхах, стал важным рубежом в переоценке отношения союзников по ОВД к процессам в Чехословакии. С этого времени в практическую повестку дня окончательно встала проработка возможности силового решения «чехословацкого вопроса». Уже 8 апреля 1968 г. командующий воздушно-десантными войсками СССР генерал армии В. Маргелов получил директиву высшего советского руководства приступить к планированию воздушных десантов на территорию Чехословакии. Как свидетельствовал один из ключевых участников последующего вторжения в Чехословакию генерал армии А.М. Майоров, командовавший весной 1968 г. 38-й армией Прикарпатского военного округа в звании генерал-лейтенанта, секретную карту-приказ о вторжении в ЧССР за подписью министра обороны СССР маршала А. А. Гречко и все необходимые устные инструкции он получил в штабе Прикарпатского военного округа во Львове ещё 12 апреля 1968 года [4, с. 19].

Принятие «Программы действий», радикальное кадровое обновление чехословацкого руководства и крамольное, с точки зрения Москвы, проведение первомайских торжеств в Праге стали причиной очередной встречи лидеров соцстран для обсуждения положения в ЧССР. На встрече в Москве 7 мая 1968 г. наиболее жесткие оценки ситуации в Чехословакии вновь прозвучали из уст руководителей Польши и Г ДР, в категоричной форме высказавших свое мнение о победе контрреволюции в ЧССР. Наиболее показательной была позиция Гомулки, который резко раскритиковал Брежнева за чрезмерно мягкую, с точки зрения польского лидера, позицию в отношении Праги. Гомулка констатировал, что продолжение подобной линии «безнадёжно» и что «политика «целования» является совершенно контрпродуктивной [9, с. 322], вызвав растерянность у Брежнева. «Дальше работать с Дубчеком так, как Вы, товарищ Брежнев, - это безнадёжный случай, - передавал слова Гомулки присутствовавший на встрече глава УССР П. Шелест. - Ваша «политика целования» ни к чему хорошему не может привести» [9, с. 322]. Большое внимание было уделено «Программе действий». Если глава Венгрии Я. Кадар оценил «Программу действий» как «большой ноль», который можно трактовать по-разному, то Гомулка охарактеризовал этот документ как орудие, с помощью которого «контрреволюция прокладывает себе путь в борьбе против социализма» и против которого «нам придётся бороться не только в Чехословакии, но и в других странах» [8, с. 219]. Столь резко обозначенная позиция Гомулки определила настроение участников встречи, реплики которых, включая советскую сторону, показали, что «подавляющее большинство разделяло мнение польского руководителя» [8, с. 219].

Ход реформ в ЧССР и их проявления в виде всё более свободной прессы и альтернативных общественно-политических структур усилили их неприятие лидерами соцстран. Руководство стран ОВД, обеспокоенное реформами в Чехословакии как небезопасным прецедентом, было настроено категорически против продолжения подобных экспериментов. С точки зрения Л.И. Брежнева в Москве, В. Ульбрихта в Берлине, В. Гомулки в Варшаве и Т. Живкова в Софии эти эксперименты ставили под угрозу внутриполитическую стабильность и единство социалистического лагеря в условиях противостояния с Западом, войны США во Вьетнаме и напряженных отношений с Китаем. Главы непосредственно граничивших с Чехословакией ГДР и Польши В. Ульбрихт и В. Гомулка были больше других обеспокоены возможными негативными последствиями влияния чехословацких реформ на внутриполитическое положение в своих странах. Настороженно-негативное отношение лидеров соцстран к процессам в ЧССР подогревалось ростом критических настроений и радикализма в чехословацкой прессе, освобожденной от цензуры в марте 1968 г. По словам авторитетного чехословацкого современника, в 1968 г. «СМИ соревновались друг с другом в разоблачении белых и чёрных пятен недавней истории, время от времени демонстрируя склонность к сенсациям и бульварщине».

В мае-июне 1968 г. резко выросло число критических публикаций о положении в Чехословакии в СМИ Польши и ГДР. В свою очередь, весенне-пражская пресса активно включилась в эту полемику, критикуя публикации в польских и восточногерманских газетах за предвзятость и непонимание сути процессов в ЧССР. Как деликатно выразился один из чешских публицистов, «нельзя утверждать», что материалы польской печати о Чехословакии являются «правильными, корректными и дружескими» [17, s. 9]. В ходе полемики чехословацкие журналисты обращали внимание своих оппонентов из других соцстран на то, что в чехословацких СМИ отсутствует цензура и обеспечена «действительная свобода слова», прозрачно намекая тем самым на несвободу своих критиков. Мощным раздражителем для руководства соцстран стал знаменитый манифест «Две тысячи слов, которые принадлежат рабочим, земледельцам, чиновникам, художникам и всем», написанный Л. Вацуликом и опубликованный 27 июня 1968 г. в газете «Литерарни листы», вышедшей огромным тиражом в 300.000 экземпляров. Документ резко критиковал руководство компартии за его «ошибочную линию», превратившую компартию, ранее пользовавшуюся доверием широких масс, в «силовую организацию, ставшую притягательной для властолюбивых эгоистов, расчётливых трусов и людей с нечистой совестью», призывая широкие круги чехословацкого общества к активной защите «процесса возрождения» [18, s. 1]. Манифест предлагал организовывать «гражданские комитеты и комиссии» для влияния на политику властей и для зашиты свободы слова, а также создавать «собственную службу порядка» при проведении общественных акций [18, s. 1]. Подчёркивалось, что в условиях подготовки компартии к съезду необходимо потребовать, чтобы «новый ЦК партии был лучше старого», при этом указывались конкретные способы давления на «реакционеров», дабы вынудить их уйти со своих постов. В числе методов давления на «реакционеров» называлась публичная критика, резолюции, демонстрации, бойкотирование нежелательных лиц и даже «сбор подарков» для них при уходе на пенсию.

Понимая важность происходивших в ЧССР процессов, Политбюро ЦК КПСС по согласованию с руководством других соцстран - членов ОВД предложило руководству ЧССР прибыть на совещание в Варшаву 10-11 июля для очередного обсуждения создавшегося положения. В ответ Президиум ЦК КПЧ, не желая являться «на ковёр» к начальству и указывая на возможное осложнение ситуации в стране, предложил заменить общее совещание переговорами с руководством СССР в двустороннем формате. В итоге делегация ЧССР на совещание в Варшаве не приехала. Руководству СССР пришлось «с сожалением констатировать» отрицательное отношение Президиума ЦК КПЧ к «инициативе братских партий». Совещание лидеров коммунистических и рабочих партий в польской столице в составе представителей СССР, ГДР, Польши, Венгрии и Болгарии прошло 14-15 июля 1968 г. без участия чехословацкой стороны. Процессы в ЧССР получили однозначно негативную оценку всех присутствовавших. Г лава Польши В. Г ому лка задал тон совещанию, отметив при открытии встречи, что в Чехословакии имеет место процесс превращения социалистического государства в «республику буржуазного типа» [7, с. 24]. Жёсткой оказалась и позиция Я. Кадара, который крайне негативно отнёсся к игнорированию совещания в Варшаве чехословацкой стороной. По мнению руководителя Венгрии, отказ Президиума ЦК КПЧ от участия в совещании являлся «тяжёлым шагом», создающим «совершенно новую ситуацию в отношении между нашими партиями, потому что Президиум ЦК КПЧ противопоставил себя руководящим органам наших партий» [7, с. 24]. В кулуарах встречи в Варшаве руководитель ПНР В. Гомулка настоятельно рекомендовал Брежневу «не опоздать с вводом войск» в ЧССР, упрекая советского лидера за то, что тот слишком долго «запрягает» [4, с. 211]. По свидетельству участника варшавской встречи П. Шелеста, Гомулка вновь резко критиковал Брежнева за то, что тот «верит в небылицы и обман со стороны Дубчека», который «просто водит Вас за нос» и за то, что Брежнев не принимает «надлежащих мер к пресечению ползучей контрреволюции в Чехословакии» [9, с. 345]. Брежнев, таким образом, был выставлен польским руководителем в качестве лица, потакающего «чехословацкой контрреволюции». Предметом пристального внимания участников совещания предсказуемо стал манифест «Две тысячи слов». В итоговом документе участники совещания в Варшаве констатировали, что в Чехословакии «реакция получила возможность открыто выступать перед всей страной и обнародовать свою политическую платформу под названием «Две тысячи слов», которая содержит открытый призыв к борьбе против коммунистической партии и конституционного строя». Манифест «Две тысячи слов» был заклеймён участниками варшавского совещания как «политическая платформа контрреволюции» [19, s. 182].

В своей реакции на критику из Варшавы Президиум ЦК КПЧ попытался перейти в политическое контрнаступление, отвергнув оценку «Двух тысяч слов» как «платформы контрреволюции» и заявив о том, что данный документ не представляет угрозы ни для социализма, ни для компартии, которая, наоборот, «консолидировалась в процессе подготовки к съезду, намеченному на сентябрь» [19, s. 182]. Эти утверждения противоречили первоначальной реакции на манифест, который ряд ведущих реформаторов в Президиуме ЦК КПЧ оценили как «удар кинжалом в спину». Чешский писатель и публицист Л. Прохазкова афористично оценила итоги данного совещания лидеров стран ОВД как «предупредительный выстрел из Варшавы» [19, s. 182]. Как и ранее, этот выстрел оказался холостым.

Результаты встречи в Варшаве вызвали возмущение реформистской части руководства компартии и стремление к дальнейшей консолидации реформаторов. «Имела место встреча пяти - о нас без нас. Пришло совместное письмо - как ультиматум с целью расколоть руководство партии и государства, сломить его сопротивление, - комментировал итоги встречи в Варшаве пражский политический еженедельник «Репортер». - Наши друзья сделали роковую ошибку - не смогли понять, что в решающую минуту народы не только раскалываются, но, наоборот, объединяются» [22, s. 7]. Один из политических обозревателей журнала «Репортер» с тревогой писал о том, что «если прочесть варшавское письмо и прессу пяти стран-участников, то можно сделать вывод о том, что идейное обоснование интервенции уже полностью подготовлено» [15, s. 4]. Ход варшавского совещания и реакция на него руководства ЧССР показали, что к этому времени реформистский курс лидеров Пражской весны оказался в глубокой изоляции среди союзников по ОВД. Более того, весьма критически к отказу руководства ЧССР прибыть на совещание в Варшаву отнеслись и некоторые представители чехословацкого генералитета и словацкого партийного руководства. В беседе с советскими офицерами в конце июля 1968 г. командующий Восточным военным округом ЧССР генерал-лейтенант Валеш «объяснил причины отказа чехословацкого руководства от участия в Варшавском совещании чрезмерной амбицией. Секретарь РК КПЧ тов. Турчек считает, что Дубчек и Черник не были готовы к Варшавской встрече и боялись резкой критики со стороны руководителей социалистических стран» [4, с. 148]. После напряжённых двусторонних советско-чехословацких переговоров в Чиерне-над-Тисой 2-3 августа 1968 г. в Братиславе состоялось совещание руководства КПЧ с лидерами социалистических стран, включая СССР, ГДР, Польшу, Венгрию и Болгарию. По итогам этой протокольной встречи, призванной публично засвидетельствовать нормализацию отношений ЧССР с другими странами социалистического блока, было принято заявление о том, что партии соцстран - членов ОВД при строительстве коммунизма руководствуются «общими закономерностями строительства социалистического общества». По инициативе чехословацкой стороны было добавлено положение о том, что каждая «братская партия» в процессе строительства социализма «учитывает национальные особенности». По инициативе советской стороны в документ была добавлена фраза о коллективной ответственности в деле зашиты социализма. Пикантной деталью встречи в Братиславе была тайная передача письма советскому руководству с просьбой об оказании помощи для борьбы с «контрреволюцией» в ЧССР. Письмо, переданное Шелесту главой компартии Словакии Биляком, было подписано группой противников пражских реформаторов, включая членов Президиума ЦК КПЧ Биляка, Индры, Кольдера, Калека и Швестки.

Итоги встречи в Братиславе пражская пресса комментировала как полезный компромисс, выгодный чехословацким реформаторам, поскольку он давал «время и пространство для решения важных внутриполитических проблем, расчищая дорогу подготовке чрезвычайного съезда КПЧ» [22, s. 3]. Подобная трактовка встречи в Братиславе усиливала сомнения в столицах ОВД по поводу серьёзности намерений Праги выполнять достигнутые в Чиерне-над-Тисой и в Братиславе договорённости. Предельно откровенно по поводу переговоров в Чиерне-над-Тисой высказался серый кардинал чехословацкой политики Кригель, член Президиума ЦК КПЧ и глава Национального фронта ЧССР. Накануне отъезда чехословацкой делегации в Чиерну-над-Тисой Кригель заявил, что «мы едем в Чиерну, готовые принять все условия, но их реализацию отложим до XIV съезда... На съезде наведём порядок, укрепим свои позиции в ЦК и государственных органах, проведём переоценку всех существующих договоров и обязательств по отношению к социалистическим странам и укрепим наш суверенитет» [3, с. 188]. Таким образом, Кригель, имевший колоссальное влияние на принятие решений и лично на Дубчека, изначально заявлял о том, что чехословацкое руководство не намерено выполнять достигнутые в Чиерне договорённости.

12 августа 1968 г. на аудиенции у Брежнева и Суслова в Москве генерал-лейтенант Майоров, участвовавший в военных учениях стран ОВД «Шумава» в Чехословакии в июне 1968 г., к мнению которого по поводу ситуации в ЧССР в Кремле внимательно прислушивались, озвучил крайне тревожный для руководства СССР сценарий возможного развития Чехословакии. По словам Майорова, «через месяц-дваЧНА [Чехословацкая народная армия-К.Ш.\ будет полностью разложена. Стараниями тройки Криге ля, Млынаржа, Цисаржа... В одно прекрасное утро... под Чопом, Мукачево, Ужгородом могут быть выброшены 82-я и 101-я воздушно-десантные дивизии войск НАТО. А через Чехию и Словакию пойдут к ним на соединение пятый и седьмой армейские корпуса США... .В ночь перед выброской воздушных десантов будет оформлено марионеточное правительство Чехословакии. Оно объявит о нейтралитете, о выходе из Варшавского Договора и обратится с просьбой к НАТО защитить страну от советского вторжения» [4, с. 192-193]. Эти же мысли Майоров высказал и в ходе своей конфиденциальной встречи с руководителем Польши В. Гомулкой в ночь с 12 на 13 августа 1968 г. под Варшавой; при этом Гомулка не без раздражения отметил, что он давно предупреждал Брежнева о подобной опасности [4, с. 209-211]. Поскольку военно-политическая оптика была для Москвы и её союзников по ОВД главной при анализе положения в ЧССР и поскольку венгерские события 1956 г. были свежи в памяти, мнение авторитетного советского генерала, проведшего в Чехословакии около двух месяцев и лично участвовавшего в учениях «Шумава», руководство стран ОВД восприняло весьма серьёзно.

После своей встречи с Дубчеком в Карловых Варах 13 августа 1968 г. руководитель ГДР В. Ульбрихт в разговоре с послом СССР в ГДР с пролетарской прямотой охарактеризовал Дубчека как «хитрого буржуазного дипломата, который говорит одно, но думает и делает другое» [27, s. 109]. В ходе конфиденциальной встречи с Дубчеком в г. Комарно в Южной Словакии 17 августа 1968 г., т.е. за несколько дней до вторжения, Кадар рекомендовал своему чехословацкому собеседнику «точно выполнить договорённости, достигнутые в Чиерне-над-Тисой и в Братиславе. Избегая намёков на грядущее вторжение, Кадар повторил, что если социализм подвергается угрозе, как в 1956 г. в Венгрии, то это становится предметом озабоченности всех партий. Если их первая встреча в январе была тёплой и сердечной, - отмечает британский исследователь К. Уильямс, - то встреча в августе прошла в атмосфере отчуждения и холодности» [27, s. 110]. Идеологи Пражской весны платили лидерам Польши, ГДР, Болгарии и СССР той же монетой. «Вальтер Ульбрихт и Владислав Гомулка представляли тогда собой злобных, тщеславных, выживших из ума стариков... Живкову тогда было всего 55 лет, но он отличался исключительной тупостью...» [5, с. 171-172], - так нелицеприятно отзывался о лидерах стран ОВД секретарь ЦК КПЧ 3. Млынарж после встречи глав социалистических государств в Братиславе 3 августа 1968 г. Решение о вторжении давалось Москве нелегко. Уже с весны 1968 г. Брежнев испытывал растущее давление союзников по ОВД, настаивавших на военном решении «чехословацкой проблемы». Наибольшее неприятие Пражская весна вызывала у лидеров ГДР и ПНР В. Ульбрихта и В. Гомулки, обеспокоенных возможным влиянием чехословацких процессов на свои страны. По мнению некоторых исследователей, важной причиной, побудившей лидеров стран Варшавского договора к вторжению в Чехословакию, было их восприятие поведения руководства ЧССР как неоднократного и грубого нарушения неписаных правил номенклатурной этики [27, s. 110]. На экстренной встрече глав государств ОВД 18 августа 1968 г. в Москве Брежнев с сожалением констатировал, что Дубчек перешёл на «сторону правых» и что политические средства воздействия на руководство ЧССР полностью исчерпаны. Лидер Г ДР Ульбрихт вновь не смог отказать себе в удовольствии в очередной раз уколоть Дубчека, заявив на этой встрече, что «идеология Дубчека - правая. Дубчек - это смесь социал-демократа и швейковщины» [9, с. 408]. Оказавшись в явном цугцванге в августе 1968 г., руководство ОВД приняло решение о том, что военное вмешательство является все же «меньшим злом». Давно готовившийся силовой сценарий решения «чехословацкого вопроса» был приведён в действие. Вторжение армий Варшавского договора в ЧССР в ночь на 21 августа 1968 г., было вызвано ещё и стремлением опередить как запланированный на сентябрь 1968 г. XIV съезд КПЧ, где ожидалась неприемлемая для Москвы и союзников по ОВД кадровая победа реформаторов, так и крупномасштабные манёвры НАТО в пограничных с Чехословакией областях ФРГ. Деятельное участие в непосредственной подготовке вторжения и в аресте партийно-политического руководства ЧССР приняли офицеры чехословацкой госбезопрасности во главе с заместителем министра внутренних дел ЧССР В. Шалговичем, который имел тесные связи с советскими спецслужбами.

Вторжение армий ОВД в ЧССР потребовало от их руководителей внятно объяснить причины этого чрезвычайного шага общественному мнению своих стран. Выступая на празднике урожая в Варшаве 8 сентября 1968 г. Гомулка заявил, что «в последние месяцы возникла угроза отрыва Чехословакии от стран ОВД. Чтобы воспрепятствовать этому появилась необходимость ввода советских, польских, венгерских и болгарских войск на территорию союзной Чехословакии. Это решение приняли пять стран ОВД после тщательного изучения ситуации, исчерпав все остальные возможности. Иной альтернативы не существовало. Ввод наших войск в ЧССР был продиктован необходимостью зашиты жизненных интересов наших стран и народов. Чехословакия оказалась на кривой дорожке, ведущей к реставрации капитализма, к разрыву союза с социалистическими странами, к выходу из Варшавского Договора» [12, s. 492]. Подобную риторику взяли на вооружение и другие лидеры соцстран кроме Югославии и Румынии.

Насильственное подавление Пражской весны было тактическим военным успехом, но стратегическим и имиджевым провалом его инициаторов. Изначально запланированная попытка Кремля создать просоветское «революционное рабоче-крестьянское правительство» во главе с А. Индрой и В. Биляком полностью провалилась; расчёты Москвы на просоветскую группировку внутри чехословацкого руководства оказались совершенно несостоятельными. Советское руководство, явно переоценившее влияние промосковских элементов в руководстве КПЧ, было вынуждено в условиях оккупации и массовых протестов начать сложные переговоры с Дубчеком и другими лидерами Пражской весны, которые из первоначально интернированных заключённых быстро превратились в партнёров по переговорам. Крупной политической неудачей вторгшихся в ЧССР войск Варшавского договора было то, что они не смогли воспрепятствовать проведению чрезвычайного XIV съезда КПЧ, который в условиях оккупации смог оперативно собраться в пражском рабочем районе Высочаны и поддержать партийно-политическое руководство ЧССР, осудив вторжение войск ОВД. Советская бронетехника и солдаты на улицах чехословацких городов вызвали взрыв эмоций и массовые протесты. Имели место эпизодические нападения на советских военнослужащих и жертвы. Так, 22 августа выстрелами из окна здания Национального музея на Вацлавской площади в центре Праги был убит командир экипажа советского танка. В ответ советские солдаты открыли огонь по окнам Национального музея. Активно действовали пользовавшиеся колоссальной популярностью подпольные радиостанции, против которых вторгнувшиеся войска ОВД были первоначально бессильны. Орган чехословацкой компартии газета «Руде право» опубликовала 27 августа 1968 г. статью известного литератора и «символа чехословацкого соцреализма» Я. Дрды, призывавшую население не давать незваным гостям «ни капли воды». Военнослужащие стран ОВД характеризовались в статье как «оккупанты» и «ночные грабители» [21, s. 1]. Значительная часть населения Праги и других крупных городов с энтузиазмом восприняла этот призыв. Первое время после вторжения «советские оккупанты» находились в спартанских условиях, питаясь исключительно консервами и живя в бронетехнике.

В своём обращении к чехословацкому народу 22 августа 1968 г. правительство Чехословакии констатировало, что «вопреки воле своего правительства, национального собрания, руководства КПЧ и своего народа Чехословакия была оккупирована войсками пяти государств Варшавского договора. Тем самым впервые в истории международного коммунистического движения был совершен акт агрессии против государства, руководимого коммунистической партией, со стороны союзных армий социалистических стран» [20, s. II]. Правительство Чехословакии выдвигало требование «немедленного вывода войск пяти государств Варшавского договора» [20, s. II]. Растерянность в это время царила и в советских политических верхах. «Вопрос, на кого же нам опереться в Чехословакии, так и остался нерешённым... Руководящий новый центр в Чехословакии мы так и не сумели создать и в этом первейшая вина Брежнева, - откровенно признавал в своих мемуарах, критикуя Брежнева, член Политбюро ЦК КПСС Шелест. - Наступило почти катастрофическое положение. Наши войска в Чехословакии, а порядки там правых, антисоциалистических, антисоветских элементов. ЦК, правительство, Национальное собрание выступают против нас» [9, с. 413]. По словам разочарованного сложившейся ситуацией Шелеста, «мы намеревались сформировать новое правительство Чехословацкой республики, которое утвердил бы президент Свобода. Но предполагаемые «руководители» испугались, побоялись ответственности... Индра заболел - у него нервное расстройство, а на него делалась ставка... Остальные «здоровые» силы просто растерялись. И всё это было ещё одним подтверждением тому, что мы глубоко, серьёзно и со знанием дела не работали над вопросом сплочения здоровых сил» [9, с. 417]. Своеобразие ситуации в Чехословакии сразу после вторжения войск ОВД состояло в том, что «целью вторжения было отстранение Дубчека и прекращение процесса реформ. Однако даже шесть месяцев спустя Дубчек все ещё занимал свой пост, а чехи и словаки все ещё имели больше личных свобод, чем все остальные народы Восточной Европы» [24, s. 164].

Героическая борьба населения с «оккупантами из ОВД» имела разнообразные формы, приобретая даже гастрономический оттенок. Один из чешских ресторанов под названием «Под пятью оккупантами» в своём меню радовал посетителей такими экзотическими блюдами как «кровавый борщ», «ус Ульбрихта в нацистском соусе», «Брежнев в собственном поту» и «Гомулка в виде дикого кабана» [3, с. 334]. На переговорах чехословацкого руководства с руководством СССР в Москве 23-26 августа 1968 г., которые проходили крайне тяжело и драматично, был подписан протокол, ставший результатом непростых компромиссов. Самыми активными сторонниками подписания протокола были президент Свобода и Гусак, оказавшие давление на других членов чехословацкой делегации. В ходе переговоров в Москве поведение Гусака обратило на себя благосклонное внимание Кремля, который впоследствии в условиях острого кадрового голода в Чехословакии стал делать на него главную ставку. В коммюнике по итогам переговоров бодро констатировалось, что они прошли в атмосфере «открытой товарищеской дискуссии» [21, s. 1]. Примечательно, что участники переговоров «выразили твёрдую совместную уверенность в том, что в современной ситуации главной задачей является осуществление общих решений, принятых в Чиерне-над-Тисой, и исходящих из принципов, сформулированных на совещании в Братиславе». Тем самым чехословацкая сторона косвенно признавала невыполнение договорённостей, достигнутых в Чиерне-над-Тисой и в Братиславе. Явной уступкой со стороны руководства СССР стала фраза о том, что «советская сторона выразила своё понимание и поддержку руководству КПЧ и ЧССР, настроенному исходить из решений январского и майского пленумов ЦК КПЧ» и что «союзные войска, временно вступившие на территорию Чехословакии, не будут вмешиваться во внутренние дела ЧССР» [21, s. 1]. Здесь же констатировалось, что «были достигнуты договорённости об условиях вывода данных войск с территории ЧССР в зависимости от нормализации ситуации в ЧССР» [21, s. 1 ]. Расплывчатая формулировка данного пункта была явно выгодна руководителям СССР, позволяя максимально затягивать продекларированный вывод войск. В свою очередь, чехословацкая делегация была вынуждена признать недействительным XIV чрезвычайный съезд КПЧ, успевший осудить оккупацию, и согласиться со снятием с повестки дня Совета безопасности ООН вопроса об агрессии СССР против Чехословакии. Лишь один участник чехословацкой делегации -уроженец Восточной Галиции и член Президиума ЦК КПЧ Ф. Кригель, занимавший пост председателя Национального фронта, отказался подписывать протокол. Брежнев, не хотевший отпускать Кригеля назад в ЧССР, вынужден был пойти на это только после настойчивых просьб президента Свободы, пользовавшегося авторитетом у советских лидеров. Впоследствии чешский философ К. Косик провёл любопытную историческую параллель, сравнив отказ Криге ля подписать московский протокол с героическим поведением Яна Гуса на суде в Констанце в 1415 г.

Несмотря на трудности, советское руководство, опираясь на присутствовавшие в ЧССР войска Варшавского Договора, в ручном режиме жёстко и последовательно проводило политику выдавливания из политического руководства и средств массовой информации нежелательных для себя элементов, заменяя их приемлемыми для себя кадрами. Данный процесс достиг своего логического завершения в апреле 1969 г., когда на очередном пленуме ЦК КПЧ Г. Гусак сменил А. Дубчека на посту главы компартии Чехословакии. Ещё ранее своих постов постепенно лишились другие знаковые фигуры, олицетворявшие Пражскую весну. Именно с этого времени начался жёсткий режим «нормализации», характеризовавшийся полным идеологическим разрывом с идеями Пражской весны, массовой чисткой компартии и репрессиями против видных представителей реформистского крыла в компартии.

 

Кирилл Владимирович Шевченко,
доктор исторических наук,
Российский государственный социальный университет (Филиал в. г. Минске, Беларусь)
Проблемы истории и культуры славян в академическом дискурсе России, Белоруссии и Сербии:
сборник материалов круглого стола (г. Новозыбков, Брянская область, 12 сентября 2020 г.) /
Под ред. В.В. Мищенко, Т.А. Мищенко, С.П. Куркиной ‒ Брянск: ООО «Аверс», 2020. – С.152-171

Список литературы:

1. Историк. Журнал об актуальном прошлом. - 2016.-№12(24). - С. 75-78.

 2. История южных и западных славян. - М.: Издательство Московского университета, 2008. - 342 с.

 3. Латыш, М.В. «Пражская весна» 1968 г. и реакция Кремля/ М.В. Латыш. -М., 1997.-293 с.

 4. Майоров, А.М. Вторжение. Чехословакия, 1968. Свидетельство командарма / А.М. Майоров. - М.: «Права человека», 1998. -312 с.

 5. Млынарж, 3. Мороз ударил из Кремля/ 3. Млынарж. М., 1992. - 235 с.

 6. Мусатов, В.Л. Россия и Восточная Европа. Связь времен/ В.Л. Мусатов. -M.:URSS, 2008. -215 с.

 7. Назаров, О. Хроника «Пражской весны»/ О. Назаров// Историк. Журнал об актуальном прошлом. - 2018. № 6(42). - С. 17-24.

 8. Солодухин, О. Апрельские тезисы коммунистической партии Чехословакии / О. Солодухин // СССР и Чехословакия в XX веке: ключевые события и вызовы эпохи. - Минск: Колорград, 2018. -С. 180-191.

 9. Шелест, П.Е. Да не судимы будете. Дневники и воспоминания члена Политбюро ЦК КПСС / П.Е. Шелест. - М.: Центрполиграф, 2016. - 359 с.

 10. Шик, О. Весеннее возрождение - иллюзии и действительность / О. Шик. -М.: Прогресс, 1991. - 265 с.

 11. Gomułka, W. Zjednoczonymi siłami narodu budujemy socjalistyczną Polską. Przemówienie na spotkaniu z mieszkańcami Warszawy dnia 18 marca 1961 r. / W. Gomułka. - Warszawa: Książka i Wiedza, 1961. - 214 s.

 12. Gomułka, W. O problemie niemieckim / W. Gomułka. - Warszawa: Książka i Wiedza, 1968. - 495 s.

 13. Hanák, J. Dráždany / J. Hanák // Reportér. Týdeník pro politiku, kulturu a sport. 3- 10 dubna 1968. - Číslo 14. - S. 4.

 14. Havlíček, D. Jaro na krku. Můj rok 1968 s Alexandrem Dubčekem / D. Havlíček.- Olomouc: Nakladatelství Burian a Tichák, 2018. - 188 s.

 15. Hochman, J. Luxus iluzí / J. Hochman // Reportér. Týdeník pro politiku, kulturu a sport. 31 července - 7 srpna 1968. - Číslo 31. - S. 4.

 16. Husák, G. O vině a nevině A. Novotného / G. Husák // Reportér. Týdeník pro politiku, kulturu a sport. 19-26 června 1968. - Číslo 25. S. 5.

 17. Klinger, E. Odpověd polským přátelům / E. Klinger // Reportér. Týdeník pro politiku, kulturu a sport. 12 - 19 června 1968. - Číslo 24. - S. 9.

 18. Literární listy. Týdeník Svazu čs. spisovatelů. 27 června 1968. - Číslo 18. - S. 1.

 19. Procházková, L. Odkaz pro budoucí kacíře / L. Procházková // СССР и Чехословакия в XX веке: ключевые события и вызовы эпохи. - Минск: Колорград, 2018. - С. 170-179.

 20. Reportér. Týdeník pro politiku, kulturu a sport. 18 - 25 září 1968. Číslo 36. - S. II.

 21. Rudé právo. 27 srpna 1968. - Mimořádné nečíslované vydání.

 22. Rumi, J. Malý pokus o velký zásah / J. Ruml // Reportér. Týdeník pro politiku, kultum a sport. 31 července - 7 srpna 1968. - Číslo 31. - S. 7.

 23. Čítanka odsunutých dějin. Uspořádali Petr Pithart a Petr Příhoda. Praha: Prago Media News, 1998. 167 s.

 24. Shawcross, W. Dubcek. Revised and Updated Edition / W. Shawcross. - New York: Simon and Schuster Touchstone, 1990. - 276 s.

 25. Šmíd, M. Rozhlas, noviny a televize v období Pražského jara / M. Šmíd // Pražské jaro 1968. Literatura - Film - Média. - Praha: Literární akademie, 2009. - S. 35-44.

 26. Uhde, M. Rok 1968, jak se jevil z Brna / M. Uhde // Pražské jaro 1968. Literatura - Film - Média. - Praha: Literární akademie, 2009. S. 44-53.

 27. Williams, К. The Prague Spring and its Aftermath: Czechoslovak Politics, 1968-1970 / K. Williams. - Cambridge University Press, 1997. 312 s.