Авторитетный специалист по югославской военной проблематике директор Института новейшей истории Сербии Миле Белаяц рассуждает о том, как те или иные сюжеты сербской истории сегодня у него на родине воспринимаются широкими общественными кругами и профессиональными историками. (Беседовал и перевел беседу с сербского на русский язык А. А. Силкин.).

А. С. Поговорим для начала о средневековой сербской государственности, довольно мощной вплоть до прихода турок и распространявшей свое влияние на те территории, над которыми Сербия к настоящему времени утратила контроль. Насколько сильна в современном сербском обществе ностальгия по землям, утраченным в ходе последующего исторического развития? Каково место этих земель в национальной исторической памяти? И каково значение для сербской национальной культуры тех памятников, которые остались на территории Старой Сербии, т.е. Косова и Метохии, части Санджака, Вардарской Македонии и т. д.?

М.Б. Косово и косовский миф сыграли важнейшую роль в формировании сербской национальной идентичности. На протяжении более 800 лет он представлял своего рода вертикаль, позволявшую сербам осознавать принадлежность свою и окружающих к единой общности. Некоторые хотят представить косовский миф как конструкцию. Он действительно является конструкцией, которая возникла после Косовской битвы усилиями сербской православной церкви, сознательно формировавшей культ князя Лазаря. Благодаря церкви сербскому народу удалось сохранить себя, уцелеть. Со временем этот культ стал частью народного наследия. Что касается отношения современного сербского общества, то, отвечая на ваш вопрос, я могу отталкиваться от того, что думаю я сам, мои друзья, окружение и некоторые публичные персоны. В конце концов, имеет место некий внутренний диалог, в котором участвует интеллигенция, профессура, историки, юристы, экономисты и т.д. Я лично присутствовал на одном круглом столе, 90% участников которого согласились с тем, что невозможно признать, смириться с оккупацией этой части государственной территории. Потому что она представляет собой нарушение международного права, прежде всего, Хельсинкской декларации 1975 г. Поэтому большая часть граждан современной Сербии, граждан Европы, а также европейских и даже американских интеллектуалов полагают, что имело место военное преступление. Вопреки позиции ООН, на основании доктрины о гуманитарной интервенции осуществлена оккупация части югославской территории, чему предшествовал ряд политических махинаций. Поэтому мы не считаем, что эти земли окончательно утрачены. Границы на Балканах часто менялись в результате как войн, так и мирных соглашений... Официальная позиция Сербии и ее общественное мнение не соглашаются с изъятием Косова из нашего государства. Вопрос статуса Косово внутри Сербии, например, как некоей федеративной единицы, на сегодня можно считать открытым. Интересно, что старшие поколения историков, а также историк Славенко Терзич (до недавнего времени посол Республики Сербия в РФ) на основании турецких и российских архивных документов установили, что христиане-сербы составляли большинство населения Косово вплоть до 1896 г. Доля мусульман в населении увеличилась в течение отрезка времени от 1896 г. до начала Балканских войн 1912-1913 гг. Говоря о мусульманах, мы имеем в виду и албанцев, и турок. При этом процент албанцев в совокупной массе мусульман растет. Интересно и то, что после войн 1878 г. славянское население подвергается все более активному давлению, имеющему целью их албанизацию. Географ и антрополог Йован Цвиич использует термин «арнауташи» для обозначения таких албанизированных сербов. Это не его изобретение, а имя, которым тогдашние сербы называли своих земляков, поддавшихся указанному давлению. Только в период социализма албанское население стало доминирующим. Обращаю ваше внимание, что в 1961 г. состоялась последняя перепись населения Косово, осуществленная под контролем государства. Перепись 1971 г. проведена полностью под контролем местных албанских органов власти. И ее результаты демонстрируют полное исчезновение турецкого национального меньшинства и 50-процентный рост, по сравнению с 1961 г., албанской популяции Косова и Метохии (КиМ). Тут, очевидно, что-то не в порядке. В 1981 г. впервые происходит открытый вооруженный мятеж, который государственные органы, к сожалению, обозвали «контрреволюцией» вместо того, чтобы использовать адекватное определение — вооруженный мятеж, имевший целью отделение территории и поставивший под угрозу права сербско-черногорского национального меньшинства, проживавшего в КиМ. Напоминаю, что после 1999 г. осуществлена этническая чистка в отношении цыган КиМ. Итак, для сербов, где бы они ни жили, Косово имеет то же значение, что и Иерусалим, храмовая гора — для евреев, рассеянных по всему миру. Для каждого, кто считает себя сербом, неразрывна связь с Косово, безотносительно того, каков его сегодняшний статус. В конце концов, оно 500 лет находилось под «эффективным турецким управлением».

А. С. К числу культовых дат сербской национальной истории относятся 1804 1815 гг., эпоха восстаний. Какие факторы позволили сербам сохранять свою идентичность на протяжении трех с половиной столетий османского господства и первыми из балканских народов в XIX в. встать на борьбу за воссоздание государственности?

М. Б. Активизацию сербского фактора и начало восстания обусловили как внутренние, так и внешние обстоятельства. Уже в конце XVIII в. сербы в пределах Османской империи располагали, особенно в приграничных районах, известной автономией. Что самое важное, в центральной Сербии на низшем уровне существовало местное самоуправление, а именно, территориальные единицы «кнежины», во главе которых стояли «кнезы». Сербы, будучи христианами, в рамках турецкой административной системы были обязаны сами собирать и отправлять в казну налоги и подати, что в определенной мере защищало их от местных турецких властей. Естественно, так было не все время. Одним из факторов послужило и то обстоятельство, что старое сербское население, проживавшее в сегодняшней Македонии, под давлением турок постепенно переселялось на северо-запад. В результате западное Поморавье опустело. После тех войн население Старой Сербии бежало в Австрию — в западную Славонию, в которой сербы жили до 1995 г. С собой переселенцы уносили деревянные церкви, иконостасы, даже названия сел. В старых местах проживания оставались могилы и фундаменты церквей, как свидетельства сербского присутствия. Даже албанцы в Западной Македонии и на Косово до последнего времени их не трогали, потому что существовало поверие, что нельзя разрушать кладбище или перемещать церковный порог. Впоследствии эти уцелевшие материальные памятники позволили Цвиичу и другим археологам и этнологам реконструировать, как происходила албанская колонизация этих территорий. Таким образом, в Сербии накануне восстания происходил двусторонний процесс. С одной стороны, население уходит, с другой — заселяются выходцы из тех районов Османской империи, где условия были еще тяжелей, — из Черногории и Герцеговины. Западное Поморавье накрыла волна переселенцев, генотип которых заметно отличался от прежних жителей этой области. Так на просторах Старой Сербии появился динарский элемент, пришедший на смену тем, кто эмигрировал в современные Банат, Бачку, Баранью, южную Венгрию. Возвращаясь к вашему вопросу — почему именно здесь происходит восстание, — отмечу, что лишение сербского населения даже тех минимальных прав, которыми оно располагало, возвращение к устаревшей практике, особенно в Белградском пашалыке, которое инициировали мятежные по отношению к султану главари янычар (аги), — все это привело к спонтанному взрыву. Напомню, что поначалу Первое сербское восстание (1804 г.) пользовалось молчаливой поддержкой со стороны турецкой верховной власти, которая была заинтересована в поражении этих узурпаторов, лишивших сербскую райю тех прав, которые были санкционированы изданными султаном фирманами. В то же время сербское национально-освободительное движение совпало с некоторыми процессами, протекавшими в Европе в то время. Действительно, Первое сербское восстание некоторое время происходило параллельно с наполеоновскими войнами и с русско-турецкими войнами. А именно до вторжения Наполеона в Россию, когда русская армия вынуждена уйти с Балкан, что и послужило главной причиной поражения сербских повстанцев в 1813 г. Только когда международные обстоятельства снова поменялись и Наполеон был разгромлен, Россия смогла вернуться в регион, чтобы оказывать давление на Порту, вынуждая ее к уступкам. Не будь этого давления, не произошло бы Второго сербского восстания во главе с князем Милошем Обреновичем. Таким образом, все эти изменения статуса Сербии — от вассального княжества до княжества независимого (1878 г.) — следствие как восстаний и войн, которые вели сами сербы против Порты, так и вмешательства великих держав. Долгое время Россия выступала в роли защитницы, гаранта прав Сербии.

А. С. Если я вас правильно понял, то обстоятельство, что сербы жили на периферии Османской империи и располагали вторым центром собирания и развития сербской нации, располагавшимся на территории Австрийской империи, позволило им сохранить собственную идентичность и первыми из балканских народов встать в XIX в. на путь освобождения от власти османов.

М.Б. Да.

А. С. К числу болевых точек сербской национальной истории, бесспорно, относится лето 1914 г. Тезис о сербской ответственности за развязывание Первой мировой войны стал общим местом в определенных западных политических кругах и в западной литературе определенного направления, что отчетливо проявилось в те месяцы, когда отмечалось 100-летие начала войны и во всем мире состоялись десятки международных конференций. В рамках интервью нет места для приведения многочисленных аргументов, опровергающих многие расхожие обвинения. Вопрос более общий: какую позицию должны занять в сложившихся условиях объективные сербские историки, приверженные национальным ценностям и в то же время не склонные к идеализации собственного прошлого? Относительно сараевского покушения 1914 г., какова ваша оценка полемики, развернувшейся вокруг выхода книги Р. Люшича «Принцип» (2014)?

М.Б. Как вам известно, я об этом написал книгу, которая в переводе на русский язык опубликована 4 года назад в московском издательстве «Алгоритм»¹. И в русском варианте, и в 3-м дополненном сербском издании я останавливаюсь на книге коллеги Р. Люшича. Он не единственный историк, который готов пойти на некий компромисс, дабы сербская историография выглядела более привлекательной или приемлемой в глазах общественности центральноевропейских государств и в целом на Западе. Может, мои слова прозвучат слишком грубо, но, исходя из сорокалетнего опыта работы историком, я смею утверждать, что за несколько месяцев нельзя написать серьезное аналитическое исследование, основываясь лишь на результатах поверхностного ознакомления с темой или на воспоминаниях о том, что когда-то приходилось читать. Тема, о которой мы говорим, требует огромных усилий, способности предпринять компаративистский подход, осмыслить колоссальный массив архивных материалов. Невозможно наспех за 2-3 месяца написать адекватное исследование, руководствуясь лишь представлением о злободневности или желанием пойти навстречу пожеланию покойного немецкого историка Хольма Зюндхаузена, заявившего, что «в сербской историографии еще не появился свой Фриц Фишер». И теперь один из нас позиционирует себя как эдакий доморощенный Фриц Фишер.

Если проследить политику примирения между Францией и Германией, которая начала осуществляться, в том числе и в историографии, в начале 1950-х гг., пережила всплеск в 1980-е гг. и не прекращалась вплоть до столетней годовщины начала войны (2014), можно сделать вывод, что она, эта политика, была в научном плане контрпродуктивной, т.е. препятствовала развитию критической историографии. Перед глазами пример Герда Крумайха и Жан-Жака Бекера, которые, во исполнение пожеланий или соглашений Ф. Миттерана и Г. Коля, попытались сформулировать некую франко-немецкую компромиссную позицию, которая не разделяла бы народы. Мы с подобными конструкциями познакомились в Югославии, которая позиционировалась как «страна примирения». И это накладывало отпечаток на интерпретацию прошлого. Однако, как показала история, подобный подход ни к чему хорошему не приводит, если наукой своевременно не определены исходные ориентиры, способствующие формированию у общества зрелого исторического сознания. Другими словами, если отсутствует представление о том, что было на самом деле и с чего начинается путь «примирения». К сожалению, новейшая история демонстрирует, что добрые намерения иногда бывают и контрпродуктивны, не приносят успеха. Неважно — идет ли речь о германо-французских, германо-польских, сербско-австрийских или сербско-хорватских отношениях. В интересах выявления истины всегда предпочтительней иметь критическую, а не компромиссную историографию.

С научной исторической точки зрения несостоятельны попытки как «похоронить» или проигнорировать работы, в которых реконструируется ход событий и действий, послуживших причиной войны, а именно, германско-австро-венгерский фактор, так и силой навязать представление о мнимой симметрии. В духе: все мы, дескать, одинаково виноваты, или это всё Балканы, из-за которых началась война. Мы в Сербии представляем собой, условно говоря, малую историографию, однако мы не одиноки. По всему миру жили и работали представители школы Фрица Фишера и их последователи, опубликовавшие многочисленные архивные источники, а также собственные монографии и обобщающие работы, на которые могут опереться сербские историки. Говоря о реакции со стороны отечественной науки на попытки ревизии прошлого, нельзя не упомянуть Владимира Дедиера с его книгой «The Road to Sarajevo» (1966), публикация которой была приурочена к 50-летней годовщине начала Первой мировой войны. Уже в то время набирал силу противоположный тренд, приверженцы которого использовали в своих интересах и то, что произошло на Балканах в 1990-е гг. Сербы превратились в париев, в виновников всего плохого, что происходит в Европе. И Балканам снова стало отводиться особое место в интерпретациях европейской истории в целом и мировых войн в частности. Итак, я полагаю, что ревизия причин Первой мировой войны, а также утверждение, будто и первая, и вторая начались исключительно на Балканах, будучи абсолютно непродуктивными и ошибочными, в то же время помогают «отмыть» историческую память в некоторых странах, освободить некоторые большие нации от обременительного чувства вины. Я достаточно внимательно следил за полемикой, связанной с Первой мировой войной, и заметил, что вся эта ревизия сводится к реанимации той аргументации, к которой Германия прибегала в межвоенное время и посредством которой позднее оправдывалось начало Второй мировой войны. В реальности Балканы не то место, из-за которого суждено было начаться Первой мировой войне. И не политика Сербии послужила ее причиной. К чему бы Сербия ни стремилась, она в той ситуации была объектом и мишенью. Перспектива возможной войны приводила в страх Сербию, нуждавшуюся в мире и восстановлении после изнурительных Балканских войн (1912-1913). Современная ревизионистская историография вступает в противоречие с собственно австрийскими и чешскими исследованиями, со всеми работами, написанными на основе венских архивов. А они свидетельствуют, как и наша литература, что именно Сербия требовала от своих соплеменников в Боснии и Хорватии вести себя спокойно, всячески пыталась умиротворяюще воздействовать на Австро-Венгрию и установить с ней добрососедские отношения на долгосрочную перспективу.

А. С. Можно много говорить о травматическом для сербов опыте взаимоотношений с хорватами и в 1940-е, и в 1990-е гг., т.е. и на памяти живущих генераций. Есть ли точки примирения в исторической памяти сербов и хорватов, продуктивны ли войны исторической памяти между этими нациями, говорящими на одном языке, и что должно быть предпринято с разных сторон для того, чтобы между двумя соседними странами установились если не добрососедские, то предельно рациональные отношения, основанные на взаимовыгодном экономическом сотрудничестве? С некоторыми модификациями такой же вопрос мог бы касаться и сербо-болгарских отношений, в которых тоже много травматического опыта.

М. Б. История располагает примерами подобных «точек примирения». Югославия — королевская межвоенная и послевоенная социалистическая — дважды была «страной примирения». На протяжении длительных отрезков времени она демонстрировала, что является устойчивой дееспособной системой. И это соответствовало представлению большей части общества о том, что Югославия может «функционировать». Я — выходец из районов Хорватии, до недавнего прошлого населенных сербами. Как ребенок и позднее как студент и взрослый человек я пожил в нескольких хорватских городах. Исходя из собственного опыта, могу сказать, что главное условие «примирения» — чтобы с младенчества вас не воспитывали в ненависти к другому народу. Моя некогда многочисленная семья сильно пострадала в результате геноцида, которому сербы подверглись в так называемом Независимом государстве Хорватия в 1941-1944 гг. Многие родственники погибли, сражаясь на стороне партизан во главе с И. Брозом Тито. В моем роду из всех мужчин только мой отец пережил Вторую мировую войну. То, что произошло в 1941 г., представляло собой кульминацию антиюгославской и антисербской пропагандистской войны. В Королевстве Югославия не существовало словенского движения за отделение. Словенцы не обвиняли Белград в гегемонии, тем более в экономической. И каждый в Словении отдавал себе отчет, что государство, в котором они пользуются равноправием, обеспечивает им экономическое процветание. Ничуть не хуже было положение и в межвоенной Хорватии. В конце 1930-х гг. даже газета Хорватской крестьянской партии призывала крестьян не ездить на сезонные работы во Францию, потому что в Хорватии и поденная плата, и уровень жизни в целом были выше того, на что они могли рассчитывать там. Однако в социалистическое время все это умалчивалось. Доминировали, в том числе в историографии и в учебниках, не подлежавшие критике партийные коммунистические стереотипы, негативные в отношении королевской Югославии. Всякое лыко было в строку, если оно способствовало очернению и делегитимизации режима, с которым в межвоенное время боролась компартия. Все это продолжалось до 1980-х гг., когда все это подверглось переоценке. Когда в 1980-е гг. мы приступили к написанию истории Югославии, исходя из иных представлений, консервативные элементы восприняли это как рецидив сербского национализма. Имеется в виду пересмотр догматов о монархической Югославии, о революции и гражданской войне. Однако потенциал для примирения всегда существует. США пережили гражданскую войну, Франция прошла через серию гражданских войн. В 1930-е гг. французы находились на грани гражданской войны, пережили своего рода гражданскую войну во время Второй мировой. И все равно в повестке дня возникал вопрос примирения. Посмотрите на Грецию... Если вы настаиваете на невозможности совместного проживания представителей различных народов и конфессий, как тогда объясните существование Новой Зеландии, Аргентины, США, Канады или другого мультиконфессионального и многонационального государства? Главное условие для примирения: не заниматься бесконечно военной пропагандой, не воспроизводить взаимные стереотипы, не обременять ими сознание поколения, которое не жило во время войны.

А. С. От кого это зависит?

М. Б. От правящих кругов и партий, которые накануне выборов принимают решение — к какому электорату они обращаются. В Хорватии, например, принято угождать одной группе — двумстам тысячам так называемых бранителей (защитников. — А. С.). А многие из них инвалиды, получившие увечья, защищая, как им кажется, Хорватию. Они верят, что Югославия — самое худшее, что случилось с хорватским народом, что сербы хотели истребить хорватов и т.п. Поэтому политики, апеллируя к ним, превозносят усташеский фашистский режим (1941-1945), который и сами немцы во время Второй мировой войны считали самым кровожадным.

А. С. Какова роль историков в создании негативных взаимных сербско-хорватских представлений?

М. Б. В период примирения, о котором мы говорили, было просто неприлично воспроизводить некоторые грубые стереотипы в отношении того или иного народа. Однако в 1980-е и тем более в 1990-е гг., когда каждый почувствовал, что вправе использовать сильные выражения и аргументы, оказалось немало таких, кто, как в случае со столетием начала Первой мировой войны, поспешил наспех состряпать книгу, рассчитанную на массового читателя, — какую-нибудь краткую историю Югославии, Хорватии или Сербии. При этом, как правило, за основу бралась старая литература, откуда черпались стереотипы и предрассудки, снова вошедшие в обиход. Мало кому приходило в голову, что чувствительные исторические темы заслуживают того, чтобы приложить максимум усилий, дабы представить более современное их видение.

А. С. Мы знаем, какое количество сербов проживало в пределах Габсбургской монархии, какую роль в качестве центра национальной культуры играл Нови-Сад и каково было значение Карловацкой митрополии. С другой стороны, монархия оказывала на православных и религиозное, и административное давление... Так было ли попадание части сербского населения под габсбургскую юрисдикцию в начале XVIII в. фактором, способствовавшим в определенной мере общественному прогрессу и развитию национальной культуры? Отношения между двумя фракциями сербского этноса (пречанами, жителями Габсбургской монархии, и сербиянцами) были порой неровными, присутствует ли интерес к габсбургскому наследию в современной Сербии, и как оно оценивается?

М.Б. То население, которое прошло процесс социализации в Австро-Венгерской монархии, давно не существует. Современные жители бывших австро-венгерских территорий, вошедших в состав Югославии и Сербии, в том числе и сербы, социализировались в условиях социалистической Югославии и современной Сербии. Идеологической базой этого процесса служили школьные программы социалистического и постсоциалистического периода. Кроме того, на территорию Баната, Бачки, Бараньи, Срема после Первой и Второй мировых войн массово переселяется наш динарский элемент, а позднее это пространство захлестнула целая волна беженцев из Герцеговины и Хорватии и т.д. С другой стороны, после 1945 г. подверглось депортации немецкое национальное меньшинство. Что касается венгров, то они под воздействием разных обстоятельств — гражданской войны и экономического кризиса 1990-х гг. — массово пользовались возможностями, предоставляемыми двойным гражданством, т. е. уезжали в Венгрию. Хотя, надо отметить, что многие венгры бежали в Югославию после 1956 г. Поэтому современное население территорий, о которых идет речь, можно назвать плодом новейшего времени. Если говорить об истории сербского населения Австро-Венгрии, то его культурные центры находились в Пеште, Сентендрэ, Вене и Триесте, а также некоторых далматинских городах, в которых сербы жили еще до того, как турецкое завоевание Балкан вызвало массовые миграционные процессы. Разумеется, в Османской империи отсутствовали условия для формирования сербской общественной элиты. Ситуация изменилась только в 1840-е гг., когда состоятельные люди стали отправлять своих сыновей учиться в Европу, и начала развиваться местная система школьного образования. Но таких людей было немного. Напомню, что Досифей Обрадович стал первым образованным сербом из Австрии, который прибыл в Сербию еще во время Первого сербского восстания. Он не только дал толчок развитию образования, но и привил местному населению новые европейские навыки, как, например, выращивание картофеля. Поэтому, конечно, сербы Османской империи и сербы монархии Габсбургов жили на разных уровнях цивилизации. Однако если абстрагироваться от городской культуры Австрийской империи, уровень жизни сельских жителей, проживавших по обе стороны границы, не слишком отличался. Разумеется, отдельный разговор — то, как жили крестьяне где-нибудь в Штирии, Чехии и т.п. В целом, конечно, население сербских земель в составе Турции стояло на более низкой ступени цивилизационного развития. В то же время Сербия в течение XIX в. быстро усваивает все европейские обычаи и стандарты, особенно со времени обретения независимости. Неуклонно рос уровень образования сербской интеллигенции, представители которой участвовали в развитии образовательной, правовой, административной систем. С точки зрения образования уже не было такой разницы между сербами из княжества и сербами из Австрии.

В Австро-Венгрии сербы сформировали несколько партий, как и сербы в Боснии и Герцеговине, когда им было позволено это сделать. Эти партии можно условно разделить на две группы. Одни занимали оппортунистическую позицию, не видя в обозримом будущем возможности национального освобождения. Другие вопреки всему мечтали о нем. Некоторые занимали лояльную позицию в отношении Вены. Имелись и активные, выступавшие за сотрудничество с другими югославянскими народами. Объединяющим фактором служило стремление дать отпор политике мадьяризации, которую Будапешт осуществлял в отношении разных народов — немцев, евреев, югославян и т.д. Сегодня только молодое поколение венгерских историков признает ошибочность политики ассимиляции, а также тот факт, что она вызывала оправданное сопротивление и желание освободиться из-под власти Венгрии. В Славонии и Хорватии одним из результатов этой политики венгерских властей нередко становилась конфронтация сербских и хорватских партий. При этом надо учитывать, что сербы не представляли собой однородную социальную группу. Среди них имелись и так называемые магнаты, которые заседали в хорватском саборе, в совместном хорватско-венгерском саборе. Дабы защитить свои экономические интересы и интересы сербов в целом, они поддерживали меры, осуществляемые Будапештом и Веной.

Напомню, что на протяжении десятилетий, которые разделяли две войны с Турцией в XVIII в., Австрия удерживала под своей властью Белград, который начал отстраиваться в центральноевропейском барочном стиле. Сегодня о нем напоминают только часть городской крепости Калемегдан и одна арка. Повторный приход турок привел к стиранию следов пребывания австрийцев в Белграде, который снова приобрел ориентальный облик. Только после 1867-1868 гг. сербские города снова начали приобретать отдельные центральноевропейские черты.

Некоторые аспекты процесса модернизации сербская историография, в том числе и Институт новейшей истории Сербии, изучает около 30 лет, результатом чего стала систематизированная база данных. Она позволяет сравнивать положение в Сербии с тем, что происходило в соседних странах — на Балканах, в Центральной Европе. Без учета этих данных несостоятельным представляется умозрительное утверждение, будто одна Австрия была высокоразвитой и цивилизованной, и все ее население было грамотным. По грамотности населения Белград занимал одно из первых мест. Если посмотреть, сколько в Австрии женщин и девочек было охвачено школьной системой образования, ситуация не сильно отличалась от той, что имела место в Сербии перед 1878 г. В образовательном отношении Сербия до расширения ее территории в 1878 г. находилась примерно на одном уровне с южными областями Австро-Венгрии. Разумеется, с точки зрения грамотности населения ситуация изменилась в худшую сторону после присоединения новых территорий по итогам Берлинского конгресса и Балканских войн 1912— 1913 гг. Позднее низкий показатель грамотности населения, установленный на основании переписей, произведенных после Балканских войн и Первой мировой войны, стал ошибочно трактоваться как свидетельство «отсталости» Сербии. Не учитывается при этом, какова была ситуация в более раннее время, когда в стране доминировало однородное христианское население, осуществлялась программа развития среднего и высшего образования, а начальное школьное образование охватывало и города, и села. Кроме того, государство отправляло молодежь учиться в европейские университеты.

Не могу не остановиться на одном опрометчивом, но распространенном суждении, будто во время Первой мировой войны был уничтожен весь сербский образованный слой, что сделало невозможной более интенсивную модернизацию Сербии в составе Королевства сербов, хорватов и словенцев (КСХС). Однако совокупное число лиц с высшим образованием, погибших в 1914-1918 гг., относительно невелико. Потери удалось компенсировать еще в ходе войны за счет того, что во Франции, в Швейцарии, Италии и даже в Англии получали образование молодые сербы. А в послевоенное время число студентов различных факультетов значительно выросло. Во многом это стало возможным благодаря русским профессорам-эмигрантам. Можно сказать, что Сербия и Югославия извлекли выгоду из русской революции и гражданской войны, потому что получили «сливки» из той волны беженцев, захлестнувшей Европу.

А. С. Отношения между русскими и сербами были многогранны на протяжении многих веков, можно много говорить о церковных, культурных, политических связях, приводить обилие конкретного материала по разным эпохам. А каково сегодня доминирующее в сербской исторической памяти отношение к России и опыту русско-сербской солидарности на тех или иных этапах истории?

М.Б. В Сербии существует традиционное отношение к России — «матери всех славян». И это несмотря на то, что иногда Россия больше, чем Сербию, любила другую свою дочь — Болгарию. Однако эта обида проходила. И всегда на Петербург и Москву смотрели с надеждой на защиту, которую сильный может оказать более слабому. В то же время одно событие на долгие годы и даже десятилетия нарушило расположение к России, а именно, ее поведение в 1948 г. (разрыв СССР с Югославией и развязанная Сталиным масштабная антиюгославская кампания. — Л. С.), или то, как оно трактовалось в Сербии. Со школы в нас воспитывали настороженное отношение к СССР, которое усугублялось в результате венгерских событий 1956 г., вторжения в Чехословакию в 1968 г. и т.д. Политические обстоятельства такого рода, а также сотрудничество с Западом в интересах обороны от возможного нападения со стороны СССР и стран Варшавского пакта обусловили напряженность на межгосударственном уровне. Поэтому традиционное отношение к России отошло на второй план и проявлялось только где-нибудь в семейном кругу. У многих имелись какие-то воспоминания, личные контакты и т.п. Кроме того, усугублял положение бюрократический подход к развитию культурных советско-югославских связей, не способствовавший улучшению отношений. Наверное, наши эстрадные исполнители, гастролировавшие по СССР, сделали больше, чтобы познакомить советских граждан с Сербией/Югославией, чем это удалось сделать вашим артистам. Не только спортивных соперников мы видели в советских спортсменах — футболистах, баскетболистах и пловцах. Если вспомнить школьные годы в Хорватии, то там о России/СССР вспоминали крайне редко и, как правило, в негативном ключе. Как, впрочем, и о Сербии. Это не могло не отразиться на отношении подраставших поколений хорватов. И сегодня мы наблюдаем, как снова риторика холодной войны подпитывает враждебное отношение к русскому народу. Возвращаясь к Сербии, отмечу, что, несмотря на политику Ельцина во время югославского кризиса 1990-X гг., большинство населения интуитивно верит, что русский народ действительно близок нам. Безотносительно национальных интересов, сербы никогда бы не вступили в конфронтацию с теми, кого они считают самыми близкими. Даже языковой барьер не мешает подобному восприятию. Что с того, что мы говорим почти на одном и том же языке с хорватами и боснийскими мусульманами... Тот факт, что мы никогда не воевали друг с другом, можно считать важнейшим фактором наших отношений. Если бы Америка не развязала войну с Югославией/Сербией, не было бы таких негативных чувств в ее адрес. Важно отметить, что восприятие Сербии в мире как «малой России» во многом определяет нашу судьбу.

А. С. Как подмечено исследователями исторической памяти, в ней сочетается в меняющихся пропорциях память героическая и память жертв. В некоторых случаях они оказываются почти идентичными, как, например, в том же Косовском мифе. Тем не менее каждый раз в процессе актуализации на первый план выходит тот или инои аспект. Как оценить текущую ситуацию? Насколько сербское общество восприимчиво к чужим жертвам этот тренд А. Ассман считает признаком перехода от национальной к транснациональной памяти. В этой связи интересным маркером является отношение к беженцам с Ближнего Востока и из Северной Африки, поскольку в недавнем прошлом Сербия сама столкнулась с проблемой «своих» военных беженцев из Хорватии и Боснии. Как соотносятся в общественном сознании эти эпизоды?

М.Б. Сегодня имеется более ста каналов кабельного телевидения, из которых около тридцати — сербские. Некоторые из них представляют следующую картину недавнего прошлого: сербы потерпели поражение в 1990-е гг., потому что вовремя не переориентировались на Запад; во главе Сербии находился националистический режим, который реализовывал свое стремление к гегемонии посредством этнических чисток в Косово, Боснии и Хорватии. Этот нарратив не устают повторять определенные авторитетные НПО, получающие бюджетное финансирование из иностранных источников. Часть сербского общества, веря в эту историю, испытывает раскаяние, чувство вины за все, что приписывают сербскому фактору. Если смотреть каналы иной ориентации, на которых бывают другие представители интеллигенции, где приводятся свидетельства людей, оказавшихся в момент распада Югославии за пределами тогдашней Республики Сербия, то получится принципиально отличающаяся картина. Если смотреть государственное телевидение БиГ, транслируемое из Сараево, вам расскажут о геноциде нами мусульман и т. д. Однако есть и такие упрямцы, которые полагают, что истина где-то посередине. Они пытаются анализировать медийную пропаганду, сопровождавшую события на Балканах в 1990-е гг., установить, что происходило на самом деле, что можно считать причинами происходившего, а что реакцией на них, последствиями... Лично я принадлежу к кругу тех, кто находится между крайних точек зрения. Полагаю, что у истории нельзя ничего ни отнимать, ни добавлять. Потому что и то, и другое, продиктованное оппортунистическими политическими соображениями, ведет к искажению картины прошлого.

Что касается беженцев из Сирии, то это специфическая проблема. Существуют обоснованные подозрения относительно конечной цели проекта их переселения, которое оборачивается такими проблемами для Европы. Существуют специальные исследования (Global research), анализирующие смс-сообщения, в которых мигрантам указывается, куда им держать путь. Эти сообщения по большей части отправляются или из США, или из Великобритании. Что касается Сербии, то она в рамках соглашения о безвизовом въезде в шенгенскую зону приняла около полумиллиона цыган из всех концов Европейского союза. Часть из них сбежала обратно, а те, кто остался, не знают даже, как называется столица Сербии. Не говоря уже о языке. Все местные цыгане — из КиМ и Македонии — говорят по-сербски. Поэтому я считаю, что к проблеме мигрантов в нашей стране нельзя подходить, руководствуясь лишь соображениями гуманности. Я опасаюсь, что мы имеем дело с определенным проектом. Таким же, как проект заселения КиМ, БиГ арабами, многие из которых — ветераны войны в Сирии. У нас, в отличие от других европейских государств, нет возможностей обеспечить мигрантов рабочими местами. Хотя мы видим, что сирийские беженцы работают на белградских стройках. На протяжении истории Сербия традиционно принимала беженцев, поэтому нельзя говорить о какой-либо присущей ей нетолерантности. Однако, учитывая численность населения страны, состояние ее экономики, а также принимая во внимание проблемы безопасности, нельзя рассматривать эту проблему только с гуманитарной точки зрения. Имеются и иные ее аспекты, которые нельзя игнорировать.

 

Журнал Историческая Экспертиза, 2020 № 2