Случилось так, что в одно время попались на глаза ежедневная газета и буклет, выпущенный уважаемым издательством, в которых была упомянута Барбара Радзивилл. Газета утверждала, что «белорусские школьники должны узнавать на уровне символа слуцкие пояса, Барбару Радзивилл, картины Язэпа Дроздовича и Алены Киш, полоцкий Софийский собор и Несвижский замок…». Набор перечисленных символов несколько удивил. Если к Софийскому собору, отмеченному многими талантами Язэпу Дроздовичу и народной мастерице Алене Киш вопросов быть не может, то символом чего является Несвижский замок Радзивиллов? Магнатской роскоши и своеволия, разрушавшего и общество и государство? Даже два, поскольку первая Речь Посполитая, которую еще называют Речью Посполитой обоих Народов, состояла из Королевства Польского и Великого княжества Литовского, Русского и Жмудского. Но больше всего удивило появление среди белорусских символов Барбары Радзивилл. Она сама этим была бы смущена, поскольку вряд ли предполагала пятьсот лет назад, что есть на свете «белорусская земля». Родилась и выросла около Вильно и в Вильно, умерла в Кракове. Если и появлялась в наших краях, то разве что в Новогрудке, где воеводой был ее первый муж Гаштольд. Тем не менее, в буклете с красноречивым названием «Гордость земли белорусской» она значится в одном ряду с Кириллом Туровским, Франциском Скориной, Николаем Гусовским, Евфимием Карским, Петром Климуком, Владимиром Коваленком, Жоресом Алферовым.

Как ни странно, об этой женщине, хотя и побывшей женой короля Речи Посполитой и великого князя литовского Сигизмунда Августа Ягеллона, известно и много, и мало. Ей посвящали свои произведения польские и литовские литераторы и художники, в Вильнюсе есть памятник и улица Барборос Радвилайтес. Белорусские авторы тоже старались не отставать. Одни сравнивали ее и Сигизмунда Августа с Ромео и Джульетой, другие утверждали, что Барбара – это «Чорная панна Нясвіжа», хотя в известном нам Несвижском замке она не была и не могла быть, потому что замок начали строить через тридцать лет после ее смерти. В посвященных ей произведениях много сказано, как она любила и страдала, но нет ни слова о том, чем занималась помимо любви.

Распространена легенда, что ее терпеть не могла свекровь – мать Сигизмунда Августа королева Бона Сфорца, что именно Бона ее и отравила. Притом сделала это весьма изощренно, пригласив в гости. Хотя невестка была предупреждена об опасностях, категорически отказывалась взять что-либо со стола и положить себе в рот, Бона якобы уговорила ее съесть одно яблоко на двоих. И сама разрезала то яблоко серебряным ножом. Откуда Барбаре было знать, что та сторона ножа, которая прикасалась половине яблока, переданной гостье, была покрыта ядом. И вскоре Барбара заболела. Однако почему королева так ненавидела невестку? В буклете «Гордость земли белорусской» сказано, что Бона и польские вельможи опасались «засилья Радзивиллов – сторонников полной независимости Литвы от Польши». Что ж, королям с Радзивиллами было нелегко. Но ведь именно при Сигизмунде Августе – вскоре после смерти Барбары – была подписана Люблинская уния, как раз усилившая полчиненность литовского княжества польскому королевству. При этом Сигизмунд Август действовал весьма жестко и сломил всех магнатов ВКЛ. Сначала отнял у княжества половину земель – Волынь, Галичину, Киевщину, сделав их польскими, затем пригрозил, что заберет и магнатские имения. И все сдались.

Так что вряд ли он боялся засилья Радзивиллов. Наоборот, ему не помешала бы их поддержка в противостоянии с другими магнатами. Тем более, что брат Барбары Николай по прозвищу Рыжий как раз к тому времени стал князем Священной Римской империи германского народа – единственный в ВКЛ, удостоенный столь иноземного высокого титула. Кто бы отказался от такого союзника. Однако против свадьбы резко выступила и польская знать, и католическое духовенство во главе с примасом Николаем Дзержговским. Примас, а также сенаторы Петр Кмита – великий коронный маршалок, Ян Тенчиньский – маршалок надворный коронный и воевода сандомирский, Анджей Гурка – староста генеральный великопольский и глава нижней палаты сейма Петр Боратыньский возглавили протестную акцию. Петр Боратыньский был еще и личным секретарем короля Сигизмунда Августа. И это он 31 октября 1548 года на заседании сейма в Пётркове обратился к монарху с просьбой: «Господин,.. не называй того супружеством, что супружеством не являетеся, укрась себя иной благородной и невинной госпожой, которую Ваша Королевская Милость пожелает иметь женой, нежели иметь позор, мерзость, оскорбительность и порок для Вашей Королевской Милости и всего дома Ягеллонского». Он и посланцы сената упали к ногам короля, умоляя его отказаться «от той пани» во имя блага государства. А Ян Тенчиньский сказал даже, что ему приятнее было бы «видеть в Кракове Сулеймана-турчина, нежели иметь ту даму королевой в Польше».

Что же они знали о Барбаре Радзивилл? Об этом история многие годы умалчивала, но два года назад в Польше вышла книга историка Анджея Зелиньского «Скандалисты в коронах», в которой Барбаре посвящена целая глава. Называется та глава довольно резко – «Проклятие рода Ягелллонов». Цитируя хрониста тех времен Станислава Ожеховского, автор сообщает, что молодая вдова «имела разных любовников, разного статуса и профессии: сенаторов, шляхтичей, бедных и богатых, мещан и сельчан, монахов и конюхов». Сенатор Анджей Гурка в присутствии короля назвал по имени и фамилии тридцать восемь ухажеров Барбары и заявил, что она страдает неизлечимой венерической болезнью, которая исключает для короля возможность иметь потомство, что перечеркивает продолжение правления рода Ягеллонов. От своих слов Анджей Гурка не отказался даже после коронации Барбары, на которую он даже не пошел, а также отказался от любых контактов с королевой, хотя с Сигизмундом Августом поддерживал постоянные отношения.

То, что Барбара является носителем килы, как тогда называли сифилис, уточняет Зелиньский, известно было уже всем. Все знали, что к этому она пришла в результате «исключительно аморального образа жизни», и называли ее «великой блудницей Литвы». Вот как на тридцать первом году жизни, по словам Станислава Ожеховского, умирала Барбара: «Коварная ее мучила болезнь, и большая часть ее тела загнила, а когда начала усыхать, все, кроме короля, брезговали больной…». Описание болезни, оставленное хронистом Ожеховским, замечает Зелиньский, является типичным для острой стадии сифилиса и не оставляет места для сомнений в этом.

Сифилис долгое время в Европе назывался неаполитанской болезнью. Анджей Зелиньский напоминает, что приклеилось к ней это название после того, как французский король Карл VIII в сентябре 1494 года во главе 30-тысячной армии появился под стенами итальянского Неаполя. Неаполитанцы не стали сопротивляться, открыли ворота, и празднование бескровного успеха продолжалось восемьдесят дней, превратившись в повальное пьянство и распусту. Потом вспыхнула эпидемия, против которой не было никакого спасения. Скорее всего, она случилась из-за того, что в армии французского короля были участники конквисты в Америке, которые и принесли с собой американскую разновидность болезни, известной в Европе еще со времен крестовых походов, но никогда не принимавшей характер эпидемии. Мутировав на новой «почве», ее вирус стал собирать все большую «жатву». Еще через три месяца ею была охвачена вся Италия. На последнем этапе болезни тело гнило, отпадали носы, уши, пальцы на руках и ногах.

Потом наступила очередь других территорий. Через некоторое время сифилис стали называть немецкой болезнью, затем французской, затем польской. Ссылаясь на хрониста Мацея из Мехова, Анджей Зелиньский напоминает, что одна из знатных девушек, побывав на римских праздниках в 1497 году, принесла эту беду в тогдашнюю польскую столицу Краков. Вскоре болезнь «распутством людей развязных быстро разнеслась, особенно среди тех, кто любит вино и иные напитки и к девушкам присматривается». А королем Польши в то время был Ян Альбрехт, который, как уточнял тот самый хронист Мацей, «присматривался к девушкам» с особым тщанием и был очень настойчив в поисках любви телесной. Его жизнь была наполнена пьянками, длинными беседами в окружении «весьма свободных женщин всех сословий, что не красило королевское достоинство», даже уличными драками. Вскоре неаполитанской хворью заразился и он. Умер в возрасте 41 год. Вслед за ним расстался с жизнью в страшных муках его младший брат гнезненский кардинал Фредерик. Ему было всего 35.

После смерти Яна Альбрехта на польский трон вступил великий князь литовский Александр, женатый на Елене – дочери великого князя Московского Ивана III Cтрогого и Софьи Палеолог. Он тоже скончался в 45 от болезни, которая уже называлась польской. “Подхватил” ее еще в юные годы во время поездки в Литву, утверждает Анджей Зелиньский, потому что, женившись, вел уже примерный образ жизни. Известный в те годы врач и алхимик Александр Балиньский лечил короля тем, что заставлял его ежедневно съедать много груш, пить крепкое вино и ходить в баню. Все было напрасным. Вскоре ушла из жизни и Елена. Ей было 36. Потомства они не оставили. Иван Шамякин в своей повести «Вялікая княгіня» писал, что ее отравил ключник по приказу воеводы виленского Николая Радзивилла. Иван Петрович, конечно же, ничего не придумывал, в самом деле, есть такие сведения в записях хрониста Яна Комаровского. Но вряд ли она, будучи более десяти лет женой Александра, могла избежать той же болезни, от которой умер муж.

Страдали от нее их короли династии Вазов, сменившей Ягеллонов, Ян Казимир и Владислав IV – тот самый, который претендовал и на московский трон в дни русской Смуты. Был сифилис и у единственного польского короля из династии Валуа – Генриха III, правда, умер он от удара кинжалом уже после бегства в Париж. Не избежал такого же недуга и король Ян III Собесский. А известный в Польше историк Павел Ясеница в книге «Польша Ягеллонов» уточняет, что еще раньше болел килой, то есть сифилисом, и Людовик I Великий – король польский и венгерский, отец Ядвиги, вышедшей замуж за литовского великого князя Ягайло. И если сообщение хронистов, является правдой, заметил Ясеница, то «нет повода сомневаться в том, что тайну несчастий, выпавших на род,.. можно считать выясненной». Не исключено, что историк имел в виду короткий век всех трех дочерей Людовика: Екатерина умерла в младенчестве, Мария, сменив отца на вергерском троне, ушла в мир иной в 24 года, Ядвига, став королевой Польши, скончалась в 26 лет вместе с новорожденной дочерью. От более далеко идущих выводов Ясеница воздержался.

Впрочем, Анджей Зелиньский не избежал суждений, явно отдающих иронией. Например, по поводу короля Яна Альбрехта. Будучи жестоко атакованным сифилисом, осознав, чем это вскоре закончится, тот монарх в полную силу занялся упорядочением дел в государстве, обеспечением его безопасности. Заключил мир с Венгрией и Францией, Турцией, добился и перемирия с волжскими татарами, которые угрожали татарам крымским – союзникам Польши. Стал готовить поход на крестоносцев, но умер. Александр Ягеллончик, когда убедился, что ни груши, ни вино, ни баня не помогают, тоже «приступил к предсмертному упорядочению государственных дел», ушел из публичной жизни, назначив для этого вицерегента королевства, и уехал в Вильно.

Сигизмунда Августа ждала та же судьба, что и Барбару. Правда, многие историки «элегантно полагали», будто смерть его наступила от «большой любви и тоски по Барбаре». Была и попытка утверждать, что виной всему стала лихорадка. Однако такие доводы легко разбиваются фактами, пишет Зелиньский. Ведь вскоре после смерти «столь любимой» супруги король снова женился, вокруг него постоянно вились многочисленные любовницы. Притом с обострением болезни число случайных связей Сигизмунда Августа с самыми разными женщинами только росло. На последней стадии «его смертельной болезни проявились симптомы, идентичные тем, что перед смертью наблюдались у Барбары Радзивилл» словно для того, чтобы «никто не имел сомнений, от какой болезни король тогда расставался с белым светом». Потомства, как и предсказали сенаторы и послы на сейме в Пётркове, он не оставил, династия Ягеллонов исчезла «с карт польской истории». А заразила короля сифилисом Барбара Радзивилл, подчеркивает автор. Так символом чего и для кого, позволительно спросить, может стать она в нынешней Беларуси? Кто и с какой целью пытается приукрасить (даже разукрасить) эту женщину сейчас?

Впрочем, такие попытки делаются не только по отношению к Барбаре. Давно предпринимаются усилия по белоруссизации всех несвижских Радзивиллов. В одном из столичных театров идет спектакль, посвященный Каролю Станиславу по прозвищу Пане Коханку, который, по мнению авторитетного белорусского ученого профессора Адама Мальдиса, в рейтинге самых зловещих и ужасных магнатских фигур претендует на первое место. Свой первый орден он заимел в пять лет, но читать научился только к пятнадцати, стреляя по мишеням, на которых были нарисованы буквы. Лишь таким способом его гувернант смог привлечь внимание своего питомца к основным элементам грамоты. Тот самый Радзивилл был способен выстрелить в человека во время бала, вбить в рот рюмку или бокал тому, кто решил выпить вина, стукнуть лбами двух беседующих, чтобы шишки вскочили. Мог также заковать в кандалы, заточить в подземелье, а затем в предсмертной рубахе и в сопровождении палача и ксендза вывести к виселице даже великого литовского писаря Паца. Пац, правда, повешен не был, он умер от страха, испытанного в ходе того действа. А ведь великий литовский писарь ведал делопроизводством в канцелярии ВКЛ, делал доклады канцлеру, отвечавшему за внешнюю политику, самому великому князю. И если Радзивилл, справедливо резюмировал профессор Мальдис, вытворял такое со знатными друзьями, то каково было всем другим, волей судьбы обретавшимся в поле зрения ясновельможного господина.

А еще Пане Коханку считался третьим по значению пьяницей в Речи Посполитой. Правда, у него была «хорошая компания». Первое место в той «табели о рангах» занимал литовский надворный маршалок Януш Сангушко – наивысший правительственный чиновник в ВКЛ, руководивший, как поясняет «Энцыклапедыя гісторыі Беларусі”, двором Великого князя, принимавший иностранных дипломатов, следивший за этикетом, командовавший придворной стражей и даже судом. Вторым был коронный крайчий Адам Малаховский, подававший за столом блюда своему коронованному господину – самому королю Речи Посполитой и великому князю Великого княжества Литовского.

Кое-для кого Пане Коханку интересен тем, что он мог рассказать, как после его любовного романа с русалкой в Балтийском море завелась селедка, как во время штурма крепости в Гибралтаре он въехал на крепостной вал на лошади, у которой пушечным ядром уже оторвало всю заднюю часть, что дает кое-кому повод называет его прообразом Мюнхаузена. Мог среди лета покатать гостей на зимних санях по дороге, посыпанной солью. Помочиться в церкви, о чем вспоминал современник и критик Иммануила Канта европейский философ Соломон Маймон, выросший в семье арендаторов в поместьях Радзивиллов. Французский генерал Шарль Дюмурье, который видел Пане Коханку в 1770 году во время Барской конфедерации, пришел к выводу, что “князь Радзивилл – совершенное животное, но это самый знатный господин в Польше”. Известный мемуарист Я.Китович, цитируемый профессором Мальдисом, тоже писал, что”князь Кароль Радзивилл… по натуре мало отличается от идиота”. Кстати, конфедерация, в которой частвовал тот Кароль Станислав, подняла вооруженный мятеж в Речи Посполитой после принятия сеймом решения, давщего православным и протестантам права, равные с теми, что имели католики. Большим, так сказать, ”демократом” был.

Совсем не далеко ушли от Пане Коханку и многие его родственники. Владелец имения Чернавчицы, что около Бреста, Мартин Радзивилл отличался, как утверждали современники, сексуальной распущенностью, для чего содержал целый гарем “кадеток”, а также грабежами, поджогами, расправами над людьми. После смерти намеревался стать слоном. А слуцкий Иероним Радзивилл, имевший собственную шеститысячную армию, мог обречь на смерть в подземелье даже наемных иноземных офицеров. Кстати, Пане Коханку в Несвиже имел “золотой уланский конный отряд”, которым командовал ротмистр Янковский – однофамилец народного артиста СССР, исполняющего роль Пане Коханку в том самом спектакле на сцене столичного театра. Веселая дама богиня Фортуна… Но вновь резонно спросить, кто жаждет иметь таких героев для строительства белорусского государства? Чем руководствовались автор пьесы и режиссер, пытающиеся представить его чуть ли не типичным белорусом? Да еще и влюбленным в простую белорусскую селянку? Ведь они должны бы подумать хотя бы о том, как отреагировал сам Пане Коханку, узнай, что какие-то “нахалы из местных” низводят его до уровня быдла. И приказал бы повесить, что магнаты и не только магнаты и делали, пользуясь тем, что еще в 1518 году король Речи Посполитой Сигизмунд Старый отменил государственную юрисдикцию над крестьянами частных имений, вплоть до права “на горло”. Свое решение монарх мотивировал тем, что устал разбирать жалобы. Историк М.В.Довнар-Запольский не случайно отмечал, что “помещик был государь на своей территории,.. сам издавал законы для своих подданных, судил, наказывал (их), до смертной казни включительно”. Утверждалось даже, напоминает профессор Мальдис, что мещане и крестьяне ниже шляхты в физическом и умственном смысле, что даже происходят не от библейского Иафета, а от подлого Хама.

Столь же удивительны попытки сделать героем белорусской истории Януша Радзивилла, причислив его к выдающимся белорусским полководцам за то, что он, как подчеркивают некоторые авторы, успешно воевал с казаками Богдана Хмельницкого и с москалями. Однако польский классик Генрик Сенкевич в романе “Потоп” назвал этого Радзивилла предателем Речи Посполитой, поскольку тот Януш, будучи польным гетманом литовским, то есть полевым, походным командующим вооруженных сил ВКЛ, в сентябре 1655 года заключил так называемый Кейданский договор, по которому ВКЛ выходило из состава Речи Посполитой и становилось вассалом Швеции. Его двоюродный брат Богуслав пошел еще дальше. В декабре 1656 года он присоединился в договору, подписанному в трансильванском городе Раднот, теперь это румынский Ернут, по которому Речь Посполитая предстояло и вовсе разделить между Швецией, Пруссией, Трансильванией, Бранденбургом, Богданом Хмельницкий и самим Богуславом. Тот трактат не был выполнен только потому, что ни Россия, ни Англия с Голландией и Данией, ни турецкий султан, ни крымский хан, не желали перекройки политической карты Европы, появления на ней новых политических игроков, дальнейшего усиления той же Швеции. Современный польский публицист Рафал Земкевич до сих пор удивляется, почему ни один из названных Радзивиллов не был повешен.

Но это не все. Такой знаток истории Беларуси XVII века, каким был писатель из Минска Константин Тарасов, в своей повести «Тропою Каина» называл Януша Радзивилла кровопийцей. И было за что. По его приказу во время антипольских восстаний был вырезан Брест, Пинск, Туров, Мозырь, Бобруйск, Чериков. В Пинске казни подверглось более трех тысяч горожан, а ведь население редко какого города в то время превышало десять тысяч человек. В Бресте тоже вырублено несколько тысяч поселян. В Турове убили всех, кого застали в домах, уцелели только те, кто находился за пределами города – не потому ли они вскоре с иконами и хлебом-солью встречали прибывшие по Припяти войска русского князя Волконского? Существовала даже угроза, что этот древний город больше не возродится. В Черикове лишилось жизни 1500 человек. В Мозыре полторы сотни жителей были обезглавлены, сотню посадили живыми на кол, еще восьмистам отрубили правую руку. Могут ли такие «заслуги» быть основанием для занесения в пантеон народной памяти? Или в данном случае важнее то, что тот Радзивилл воевал с москалями?

Раз уж зашла речь о тех, кто симпатизирует историческим персонажам с подобными “отличиями”, не будет лишним заметить, что их антирусский настрой одновременно является и антибелорусским. Ведь любому мало-мальски образованному и непредвзятому человеку ясно, что добавление “бел” история сделала к корню “рус”, что народ наш и белорусская республика образовались в контексте русской истории, в Российской Империи и Советском Союзе. Мы белорусы, а не белоляхи, не белобалты, не белолиты. Даже сторонники ВКЛ вынуждены признавать, что в рамках княжества и Речи Посполитой никаких шансов на формирование белорусскости не было. Или они числят себя потомками тех, кто уже потерял целых два государства, и жалеют что история повернулась иначе, чем предполагали их предки? В таком случае резонен и вопрос, является ли для них ценностью Республика Беларусь? Конечно, их дело, но белорусам лучше помнить о том, благодаря кому мы живем на собственной земле да еще и государство собственное имеем.

Совершаемые некоторыми представителями культуры и науки усилия по глорификации Радзивиллов, заметные на белорусских просторах уже и невооруженным глазом, вызывают много вопросов. Например, вопрос об ответственности тех же Радзивиллов, иных магнатов и всей шляхты за то, что Речь Посполитая обоих Народов была превращена в посмешище в глазах не только Европы, но и более отдаленных стран. Тот же Рафал Земкевич в своей книге «Поляцтво» с нескрываемой грустью цитировал слова во всем мире известного Адама Смита, написанные почти два с половиной столетия назад: «В Польше, насколько нам известно, не производится ничего, за исключением простейших вещей, необходимых для домашнего хозяйства, которые производятся везде». Польская же писательница Марцелина Грабовская в книге «Приговоренный к величию», посвященной Тадеушу Костюшко, напомнила, как американцев пугали, что если им не удастся добиться свободы, то останутся они «подлыми невольниками», как те, которые живут в Польше. Какой же виделась жизнь простого люда в Речи Посполитой, если ею можно было пугать даже чернокожих рабов? А француз Дюмурье и на сей счет был категоричен: «Польское социальное тело – это чудовище, составленное из голов и желудков, без рук и без ног. Польское управление похоже на управленрие сахарными плантациями, которые не могут быть независимыми».

Владислав Сырокомля, учившийся в Несвиже, справедливо писал, что “шалеюць з раскошы магнаты». Радзивиллы, Сапеги, Чарторыйские, Пацы, Мосальские правили бал только для себя. Большая рыба, загнивала с головы. Постепенно порча распространялась на все тело. И, в конце концов, государство, заключил Рафал Земкевич, «вдруг разлетелось, как карточный домик, не потому, что на него наехала какая-то сила,.. а потому что попросту все прогнило». Ту Речь Посполитую убили «безответственность, интеллектуальный и моральный упадок и… полное отсутствие политических элит, способных определить народные интересы и ими руководствоваться». Она стало распадаться. Первые территории –Чортыньское, Новотарское и Сондецкое староства – Австрия забрала себе еще до решения трех империй о разделе Речи Посполитой. Так не оставить ли Радзивиллов и других магнатов для истории? Никаким примером государственной ответственности они не являются. Беларусь появилась на карте не благодаря, а вопреки тому, что они делали в жизни, они пальцем не пошевелили, чтобы «быдло» осознало себя народом. На Урсулу Радзвилл, сочинявшую стихи и пьесы, это можно не распространять. Впрочем, писала она по-польски, а не на том языке, который нынче нередко называют старобелорусским, и до несвижского замужества была Вишневецкой. К ней стоит «приплюсовать» ее мужа Михаила Казимира Рыбоньку, который основывал мануфактуры, в том числе «персиарню» по производству поясов.

Гродненский историк В.Н.Черепица не случайно пришел к выводу, что магнаты и остальная шляхта свои силы тратили «не ради Иисуса, а ради хлеба куса». Исходя именно из этого, переходили из одной религию в другую, затем в третью, отказывались от языка, обычаев. И действовали с таким географическим размахом, что есть формальные основания для спора о том, только ли Беларуси, Литве и Польше принадлежат исторические Радзивиллы. Ведь Богуслав был шведским фельдмаршалом. Композитор и генерал-поручик Антоний Генрик Радзивилл на переломе восемнадцатого и девятнадцатого столетий руководил Великим княжеством Познаньским, созданным после наполеоновских войск на западных землях бывшей Речи Посполитой и входившим в Пруссию. В его дворце в Берлине на Вильгельмштрассе 77 собиралась берлинская знать. Впоследствии там размещалась имперская канцелярия, в которой работал и Бисмарк, и Гитлер – пока Шпеер не построил новую. Сыновья композитора и наместника Вильгельм Павел и Богуслав Фридрих стали прусскими генералами. Верно служил германской империи его внук Антоний Вильгельм Радзивилл – генерал артиллерии, генерал-адъютант Вильгельма I. Был в германских рейхах и художник Франц Радзивилл. В годы первой мировой он воевал на российском фронте, потом стал убежденным сторонником Гитлера, участвовал в съездах НСДАП, опять надевал военную форму, но уже вермахта. Директор Высшей школы искусств в Берлине Карл Хофер утверждал, что это не Радзивилл, а Нацивилл.

Радзивиллов можно записать и в украинские вельможи. В волынской Олыке, в замке площадью целых 2,7 гектара, тоже гнездилась целая ветвь этого рода. В Ровенской области есть город Радивилов. При желании причислить их к своим могут и французы. Доминик Радзивилл служил адъютантом у императора Наполеона I, хотя до этого был при дворе Александра I, и погиб на войне с Россией. Но и в русской армии был генерал от кавалерии Лев Людвигович Радзивилл, пользовавшийся абсолютным доверием императоров Николая I и Александра II, выполнял их самые деликатные поручения. Молодой офицер лейб-гвардии Гродненского гусарского полка настолько проявил себя «своей примерной храбростью» при подавлении варщавского восстания в 1831 году, что был награжден отденом орденом Свячтого Владимира с мечами и бантом, произведен в поручики и назначен флигель-адъютантом к Его Императорскому Величеству. Через году уже в чине штаб-ротмистра был откомандирован в свиту Николая I. Кстати, прибыв на побывку в Несвиж и узнав, что в округе еще действуют отряды повстанцев, быстро очистил от них всю Минскую губернию. Во время Крымской войны Лев Людвигович лично водил в атаки свою кавалерийскую дивизию. Был навечно зачислен в списки Гродненского лейб-гвардии гусарского полка, произведен в генерал-адъютанты. В высшем свете о нем судачили и как о человеке, который умел рассмешить двух императоров – Николая I и Александра II и помог обзавестись дочерью первой исполнительнице роли Жизели – знаменитой итальянской балерине Карлотте Гризи, бюст которой стоит в парижской Гранд-опера. В отличие от Барбары, Богуслава, Януша, похоронен в Несвиже. Кстати, протекцию при поступлении на русскую службу ему составил дядя Антоний Генрик, служивший Пруссии. Так если Радзивиллы действовали по принципу, что где хорошо, там и родина, стоит ли реанимировать Барбару и Пане Коханку, Мартина и Иеронима и иже с ними на белорусском культурном поле? Или кому-то хочется подчеркнуть, что были мы когда-то не под какими-нибудь, а под очень “крутыми” панами?

Конечно, мастера сцены могут возразить, что Шекспир не всегда держался исторических фактов, что Дюма называл историю гвоздем, на который он вешает свои картины. Но хорошо ли подумали те, кто заявляет, будто у нашего общества нет корней? Разве Полоцк и Туров, которым более чем по тысяче лет, не корни? Да и Минск, Борисов, Пинск, Брест, Орша, приближающиеся к тысячелетию? В Беларуси большинство городов уже в солидном возрасте. Или эта «корневая система» кое-кого не устраивает, потому они предлагают иную? С какой стати в спектакле о Пане Коханку этого спесивого пана превратили в «свядомага Беларуса», ради чего “гісторыю спрасцілі да смешнага”, что констатировано в газете “Літаратура і мастацтва» после первых же постановок. Владислав Сырокомля горевал, что когда “шум i смех у палацы, плацяць плачам за гэта змарнелыя хаты», а актер, исполняющий главную роль, твердит, что «при Пане Коханку люди достаточно хорошо жили».Нельзя не согласиться и с другим выводом автора той публикации Алеся Суходолова: “Ва ўмовах нашах гістарычнай рэчаіснасці, калі ідзе працэс фарміравання гістарычнай свядомасці беларускай нацыі, прытрымлівацца гістарычнага падабенства проста неабходна”.

В Польше уже с иронией вспоминают фильм Анджея Вайды «Лётна», в котором рассказывается, как польские кавалеристы с шашками наголо атаковали немецкие танки в 1939 году. Дотошный историк Збигнев Залусский выяснил, что ту атаку придумал один из дезертиров из оперативной группы «Черск», добежавший с поля боя до самого Бухареста. А главное, такой атаки и не могло быть, ибо в польской армии служили офицеры, достаточно квалифицированные для того, чтобы не принимать глупых решений. Так зачем же «делать из себя идиота, а тем более… превращать в идиотов других, из своего же народа», задался вопросом Залусский в книге «Семь главных польских грехов». Случай с “Лётной” показывает, что от больших целей до смешных результатов бывает лишь один шаг. Так что реальную историю лучше всего помнить и использовать ее не только как гвоздь для картины. Иначе найдется автор, питающийся «под звуки лиры и трубы», возьмет и напишет, что Гитлер в третьем рейхе был руководителем МЧС и погиб на пожаре, спасая берлинских детей. Ведь многие школьники и даже студенты уже «знают», что Буденный воевал с Наполеоном. Чем черт не шутит, когда Бог спит, а представители академической науки помалкивают. Молчат же они, когда некий историк, которого кое-то называет белорусским, проводит презентацию книги «Граница у Заславля 1921-1941 г.г.», совершает походы в довоенной польской армейской форме вдоль того рубежа, что двадцать лет разделял белорусский народ. Не трудно представить, как отреагировали в Польше на его похождения в буденовке западнее Белостока. Не долго он там ходил бы…

А отреставрированный Несвижский замок надо использовать в полную меру. Для галерей, выставок, фестивалей… Будет хоть какая-то польза от наследия “бархотников” для потомков пахотников.

Яков Алексейчик
расширенный для публикации на сайте «ЗР» вариант статьи,
ранее опубликованной  в 12 номере журнала «Беларуская думка» за 2015 год.