На международных книжных ярмарках, которые ежегодно проводятся в середине мая в Варшаве в том самом Дворце науки и культуры, что ассоциируется с именем Сталина, поскольку считается его подарком польской столице, белорусских издателей, часто удивляла одна ситуация. Седовласые бабушки и дедушки, подходя к белорусскому павильону, листая альбомы, посвященные городам и весям республики-соседки, горестно вздыхали: «Наша земя». Это значит – «Наша земля». При этом абсолютно не обращали внимания на стоящих рядом белорусов, которым из этих слов оставалось сделать вывод, что они то ли живут на чужой земле, то ли их наличие учитывать совсем не обязательно. Реагировали на услышанное с иронией, переходящей в удивление, а иногда и в раздражение, поскольку, случалось, звучали еще менее приятные для их слуха заявления.

Этот нюанс, тем не менее, отнюдь не должен удивлять тех, кто хотя бы немного знаком с историей отношений между народами по обе стороны Западного Буга. Дело в том, что белорусский вопрос во второй Речи Посполитой, как историки часто называют возродившуюся в 1918 году Польшу, возник под громкие заявления польских политиков о том, что на самом деле его не существует. Правда, “польские роды” были довольно сложными. В ходе первой мировой войны полякам обещали независимость и германский, и австро-венгерский и российский императоры, однако в ходе нее все три монархии рухнули, и к реализации была принята формула, провозглашенная президентом США Вудро Вильсоном в его знаменитых “Четырнадцати пунктах” – так политики окрестили американский проект мирного договора, призванного подвести черту под той войной. Тринадцатый пункт гласил, что государство поляков должно быть воссоздано на территориях, на которых “преобладание польского населения было бы бесспорным”. Версальская конференция, готовившая итоговый договор, направляла делегатов, чтобы установить, в каких именно местностях преобладают поляки. К середине 1919 года была определена восточная граница их преимущественного обитания. Она впоследствии была названа линией Керзона – по имени британского министра лорда Керзона – и в основном совпадает с нынешней границей между Беларусью и Польшей, правда, на некоторых отрезках проходила еще западнее.

Но с самого начала был и собственно польский план. Он предусматривал восстановление Польши в границах исторической Речи Посполитой до ее первого раздела в 1772 году, хотя та Речь была федеративным государством, состоявшим из Королевства Польского и Великого Княжества Литовского, Русского и Жмудского, каждое из которых имело свое правительство, законодательство, бюджет, войско. Восточные рубежи федерации, которую с легкой руки польского историка Павла Ясеницы теперь часто называют Речью Посполитой Обоих Народов, проходили тогда почти у Смоленска, Чернигова и Киева. Нынешние белорусские земли они охватывали полностью. Однако в конституции, принятой 3 мая 1791 года и весьма почитаемой в теперешней Польше, Великое княжество Литовское уже не упоминалось. Как подчеркнул другой известный польский историк Ежи Лоек, главной заслугой той конституции является именно ликвидация федеративного устройства Речи Посполитой, после чего она стала “государством исключительно польским”. Этот нюанс важен как раз потому, что возрождаемая после разделов Польша большинству ее политиков виделась тоже такой.

Вторая Речь Посполитая начиналась с того, что в ноябре 1916 года Австро-Венгрия и Германия, оккупировав польские земли, входившие ранее в состав России, провозгласили самостоятельность Польши без указания ее границ. В то время по Европе даже ходила шутка, что Польша является самым большим государством в мире, так как никто не знает, где заканчиваются ее пределы. Воссоздаваемое государство называлось Регентским Польским Королевством, реальная власть в котором принадлежала германскому генерал-губернатору Гансу Гартвигу фон Безелеру. После капитуляции Германии в ноябре 1918 года Регентский совет передал все полномочия организатору польских легионов в составе австро-венгерской армии Юзефу Пилсудскому, который 11 ноября был назван временным Начальником государства, Комендантом. А он имел свой взгляд на то, что делать на востоке. Уже 16 ноября 1918 года Пилсудский уведомил все страны о создании независимой Польши. Все, кроме России. Сигналом к тому, что новая власть в Варшаве не собирается разговаривать с новой властью в Петрограде, стал и расстрел миссии Русского Красного креста 2 января 1919 года, которую не спасло даже то, что ее возглавлял поляк Бронислав Веселовский. В связи с революцией в Германии немецкие войска уже возвращались домой и покидаемые ими территории занимали советские части. В Минск они вступили 10 декабря 1918 года, 28 января советская власть пришла в Гродно. Но еще 30 декабря 1918 года Варшава заявила Москве, что наступление Красной Армии в Литве и Белоруссии является агрессивным актом в отношении Польши, поэтому “польское правительство будет готовиться к защите территорий, заселенных польской нацией”. Москва ответила, что ее войска нигде не вступили на территорию, которая могла быть “рассматриваема как принадлежащая Польской Республике”.

К тому времени уже была провозглашена независимая Литва, затем Литовская ССР, еще в марте 1918 года – в условиях германской оккупации заявило – о себе руководство Белорусской Народной Республики, всего два дня оставалось до провозглашения БССР. Однако появление новых государственных образований к востоку от Западного Буга не смутило Пилсудского. По его приказу польская армия  9 февраля 1919 года заняла Брест, а к 15 марта продвинулась еще на двести километров к Барановичам и Лунинцу. На политическом фронте Варшава продолжала хранить молчание, считая, что любые переговоры с большевиками свидетельствовали бы о признании их правительства. Нарком иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерин уже 10 февраля 1919 года направил руководителю МИДа Польши И. Падеревскому ноту с предложением установить нормальные отношения и урегулировать спорные вопросы мирным путем. Он обращал внимание и на то, что некоторые вопросы, в частности, «те, которые относятся к территориальным соглашениям, должны будут разрешаться путем переговоров с правительствами Советских республик Литвы и Белоруссии, которых они касаются непосредственно». Польское руководство скрыло ноту, а когда ее опубликовала газета «Пшелом», тираж был конфискован, а издание закрыто.

Шесть дней спустя в Варшаву была направлена нота Временного революционного правительства Советской Литвы и ЦИК БССР. В ней тоже содержался протест против «попытки со стороны Польской республики насильственным путем разрешить территориальные споры». И она не была доведена до сведения польской общественности. В Варшаве продолжали делать вид, словно никакой власти ни в Минске, ни в Вильнюсе не существует. О доминировавших в Польше настроениях красноречиво говорилось в датированном 11 апреля 1919 года донесении американского представителя при миссии Антанты в Варшаве генерал-майора Дж. Кернана президенту США В. Вильсону: «Хотя в Польше во всех сообщениях и разговорах постоянно идет речь об агрессии большевиков, я не мог заметить ничего подобного. Напротив,.. стычки на восточных границах Польши свидетельствовали скорее об агрессивных действиях поляков и об их намерении как можно скорее занять русские земли и продвинуться насколько можно дальше… Этот военный дух является для будущего Польши большей опасностью, чем большевизм…».

Вскоре польская армия вышла к Днепру, достигла Западной Двины, всего ничего ей оставалось до Полоцка. Фактически были оккупированы почти все белорусские территории. При этом немецкий дипломат Герберт фон Дирксен, возглавлявший тогда германскую миссию в Польше, в своих мемуарах написал, что нападение на восточных соседей было абсолютно немотивированным. В резких выражениях отзывался о «польском империализме» британский премьер Ллойд Джордж. Лорд Керзон тоже советовал Польше «удерживать свои притязания в разумных пределах, не стремясь поглотить народности, не имеющие с Польшей племенного родства и могущие быть лишь источником ее слабости и распада».

Однако в самой Польше активно обосновывались претензии на все земли первой Речи Посполитой. Заглавную роль в этих усилиях играл видный идеолог польского национализма Роман Дмовский, который потом побыл некоторое время министром иностранных дел. Его главный постулат состоял в том, что “между сильной немецкой нацией и русской нацией нет места небольшой нации, мы должны стремиться к тому, чтобы стать нацией большей, чем мы являемся”. Дмовский убеждал европейских политиков в том, что возрожденная Польша по территориии должна быть больше Германии и Франции вместе взятых и играть ведущую роль на континенте. Квинтэссенцией его подхода являлось убеждение в цивилизационном превосходстве поляков над всеми теми, кто живет к востоку от Буга, в чем легко убедиться при знакомствке с двухтомником “Польская политика и восстановление государства”, изданным в Варшаве в 1989 году, автором всех материалов в котором является сам Роман Дмовский. В “Памятной записке о территории польского государства, переданной министру иностранных дел Бальфуру в Лондоне в конце марта 1917 года” он убеждал британского политика, что “восточные славяне, которые позже получили имя русинов и россиян”, мало на что способны в государственном плане, ибо “изначально (киевский период) политическую организацию получили от скандинавов”.

Касаясь белорусских земель, Дмовский доказывал, что в отрыве от поляков говорить о какой-либо цивилизованности на них  просто невозможно и рисовал собственные картины. На его взгляд, западной Руси как раз повезло, поскольку она, “…захваченная литовскими князьями, после унии Литвы с Польшей была постепенно включена в польское государство и таким образом попала под сильное западное влияние. Значительная часть ее населения, в том числе вся шляхта, приняла от Польши ее религию (римско-католическую), ее язык, ее обычаи и понятия…”. В той самой “Памятной записке…” в  разделе “Польская проблема” Роман Дмовский уточнял, что “на всей той территории польская цивилизация до сих пор имеет преимущество, а польское меньшинство, многочисленное или нет, представляет там богатство, культуру и прогресс”. Потому убеждал Бальфура, что этнографический принцип при возрождении польского государства не может быть применим. Литовцев слишком мало, чтобы они могли создать свое государство, потому будущее литовского народа может быть обеспечено только включением в состав польского, а белорусы – деревенский народ, который вообще “находится на очень низком уровне просвещения и не высказывает сформулированных национальных устремлений”.

Специальный “Мемориал о территории польского государства” еще 8 октября 1918 года Р. Дмовский представил и президенту США В. Вильсону. В нем Виленщина, Ковенщина, Гродненщина, Минщина, Витебщина, Могилевщина названы “давними территориями польского государства”. В нем тоже утверждалось, что единственной интеллектуальной и экономической силой на тех землях являются поляки, а что касается белорусов, то они “представляют элемент расово абсолютно инертный”, что “нет среди них никакого национального движения, а также даже начал белорусской литературы”, хотя к тому времени в полный голос заявили о себе Янка Купала и Якуб Колас, Франтишек Богушевич, Максим Богданович. Дмовский и Вильсону “пояснил”, какие земли нужно включить в состав Польши: Виленщину вместе с Вильно, Гродненскую губернию, в которую в то время входила и нынешняя Брестчина, а также Минскую со Слуцком, Пинском, Мозырем и расположенной на Днепре Речицей.

Еще более любопытна “Записка начальника политического отдела департамента восточных земель М. Свеховского об основах польской политики на литовско-белорусских землях”, опубликованная в 1964 году издательством “Наука” в двухтомнике “Документы и материалы по истории советско-польских отношений”. Она датированна 31 июля 1919 года, а в ней пан Свеховский к основным принципам польской политики на востоке отнес следующее:

“1. Защита и притом самая надежная от России, а следовательно перенос границ с ней как можно дальше от центра Польши.

2. Создание условий для свободного и гарантированного самостоятельного национального развития польского населения на восточных землях…

3. Сохранение вообще в сфере польского влияния всех тех земель, которые ощущали это влияние в период своего исторического развития”.

Он был уверен, что нужно “констатировать… необходимость отрыва всех земель б. Великого Княжества Литовского от России…”. О белорусах вновь сказано, что они “представляют собой наиболее неопределенный элемент...”, а требования независимости и неделимости белорусских территорий, сформулированные белорусскими политическими деятелями, названы “скорее теоретическими”.

Не дремали и поляки, проживавшие на белорусских землях. Они создали национальные советы, поставившие перед собой задачу подчинить эти территории Варшаве. Их делегаты были посланы даже на Версальскую мирную конференцию. В уже названных “Документах и материалах…” содержится протокол заседания Польского национального комитета в Париже от 2 марта 1919 года. Вот что говорил граф А. Лубеньский – крупный польский помещик на Беларуси: “Мысль о присоединении к Польше и полном отрыве от России является общераспространенным стремлением и одной из кардинальных задач местного населения (польского. – Авт.)… Наша... линия идет вдоль реки Двины, на определенном расстоянии от нее, сворачивает за Витебском к югу, направляется к реке Сож и соединяется с Припятью. Пространство между этими двумя реками представляет собой открытые ворота в Польшу, оно всегда было местом борьбы между Россией и Польшей... За ней расположены самые значительные железнодорожные узлы, а именно Витебск, Орша, Жлобин, Гомель, т.е. вся коммуникационная железнодорожная сеть, которая представляет собой основу безопасности Польши. Кроме того, за этой сетью железных дорог располагаются все водные пути; здесь находится канал между Березиной и Двиной,.. здесь протекает Припять с протоками... Эта часть страны (Бобруйск, Пинск и т.д.)… представляет собой ценный лесной массив…».

Другой участник этого заседания географ Суйковский в то же время признавал, что «польское влияние в этих землях в определенной степени является скрытым», что «большая часть населения имеет явно выраженные белорусские черты даже тогда, когда оно католическое… Эти земли необходимы нам для расширения наших владений, но об этом мы не можем заявить на конгрессе». Потому ставил вопрос двояко: что можно выторговать и что «защитить в случае войны». Суйковский, осознавая зыбкость польских желаний, полагал, что присоединение земель бывшего ВКЛ «мы будем вынуждены провести при помощи польских штыков». Касаясь волеизъявления литовского и белорусского народов, он выражался недвусмысленно: «Надо быть чрезвычайно осторожным при организации выборов, так как выборы… могут дать просто смехотворные результаты,.. если их внезапно попытаются провести там на демократической основе…».

Согласно Проекту предварительных условий мирных переговоров с Советским правительством, разработанным МИДом Речи Посполитой, Советская Россия должна была вывести свои войска со всей «территории Польской республики в границах, существовавших до первого раздела 1772 года» и возместить Польше весь ущерб, который по мнению польской стороны был нанесен их государству со времени того раздела. Притом «линия 1772 года» – это «МИНИМАЛЬНЫЙ вариант требований Польши». Такой аппетит вызвал непонимание в западных странах, отнюдь не с симпатией относившихся к Советам. Как доносил из Лондона польский посланник Е. Сапега, «условия мира, выдвинутые Польшей, английское правительство считает безумием… Главное препятствие лежит в опасении англичан, что Россия, вернувшись к нормальным условиям, сразу же будет стремиться вернуть западные земли и с этой целью сблизится с Германией. Англия опасается, что в таком случае возникнет новый европейский кризис, в который может быть втянута и она». Как в воду смотрел британский Форин Оффис, так и случилось менее чем через два десятка лет. Но в Варшаве рождались все новые идеи, вплоть до создания «Белорусского княжества, связанного унией с Польшей». Главное – «энергично противодействовать всяким стремлениям белорусов к самостоятельной международной политике».

В контактах с руководством возобновленной Польши не везло не только Советам, но и правительству БНР, которое в Варшаве называли не иначе, как фикцией. Один из основателей «Стражи кресовой», то есть окраинной, Б. Строцкий заявлял более чем откровенно: «Суть нашей программы по восточному вопросу состоит в том, чтобы как можно больше отобрать у России и как можно дальше отодвинуть ее границы». В то же время руководители «Стражи…» ощущали, что в реальности дела обстоят куда сложнее и в аналитической записке в конце декабря 1919 года констатировали: «Если даже в Гродно и Вильно возник белорусский вопрос, то в Минске он приобрел особенно серьезное значение». Однако вновь подчеркивалось, что дело не в белорусах, а в том, «чтобы оторвать белорусов от Востока», ибо «пока не исчезнут среди белорусского населения стремления к ориентации на восток, пока не исчезнут элементы русской цивилизации,.. до тех пор не может быть и речи о том, чтобы Польша завоевала искренние симпатии белорусов». Как польское правительство вело переговоры с Радой БНР, в которой после занятия Минска польскими войсками тоже произошел раскол на сторонников и противников союза с Варшавой, свидетельствуют и материалы конференции представителей Беларуси и польского правительства, состоявшейся в Минске 20-24 марта 1920 года:

Декларация о защите целостности Белоруссии и обязательство решить судьбу белорусских земель согласно воле народа. ОТКЛОНЕНО.

Посылка делегации Белоруссии на мирную конференцию (в Париж. – Авт.). ОТКЛОНЕНО.

Декларация о равноправии белорусского языка с польским. ОТКЛОНЕНО.

Декларация об автономии белорусской школы. ОТКЛОНЕНО.

Декларация о создании польско-белорусской следственной комиссии, связанной с так называемой ликвидацией большевизма. ОТКЛОНЕНО.

Декларация о создании генерального комиссариата по белорусским делам. ОТКЛОНЕНО.

Создание в Вильно литовско-белорусского правительства. ОТКЛОНЕНО.

Объявление государственным Белорусского педагогического института в Минске с ежегодным ассигнованием ему 900000 марок (в то время польские деньги еще назывались марками, а не злотыми. – Авт.). ОТКЛОНЕНО.

Объявление государственными трех учительских семинарий с ежегодной субсидией 1500000 марок. ОТКЛОНЕНО.

То же в отношении четырех гимназий. ОТКЛОНЕНО.

Созыв Всебелорусского съезда. ОТКЛОНЕНО.

Весь смысл тех  переговоров польская сторона сводила к тому, «чтобы заручиться поддержкой со стороны белорусов нашей позиции в отношении Советской России ценой принятия сокращенных до минимума насущных требований» БНР, исключив при этом декларации политического характера. Польша старалась избегать любого упоминания о возможной независимости белорусских земель. На международной арене делались заявления о том, что никакого белорусского правительства нет. Военно-дипломатическая миссия БНР в Латвии, которую возглавлял Константин Езовитов, в январе 1920 года направила рижским газетам разъяснение, касающееся белорусско-польских отношений: «В латышских газетах за 4 января от имени польской миссии в Латвии сообщается, что Белорусской Народной Республики как государства не существует. Представительство Белорусской Народной Республики… объявляет, что означенное сообщение не соответствует действительности и вызвано: либо полной неосведомленностью польской миссии в делах БНР, либо явно враждебным отношением к белорусской государственности и белорусскому народу. Польские войска действительно все еще продолжают находиться на белорусской территории, но только на правах оккупационных войск…».

Обращаясь к министерству иностранных дел Франции в январе того же года, К. Езовитов писал: «С первых же шагов заверения польского правительства о полной лояльности к местному населению и сохранении всех национальных и территориальных его прав были Польской Армией грубо нарушены. Тюрьмы Волковыска, Белостока, Варшавы, Кракова были переполнены белорусскими общественными и политическими работниками. Повсюду на Белоруссии вводилась польская администрация, школа, суд, язык. Все, не желающие с этим примириться, арестовывались, объявлялись большевиками… Для правительства Белорусской Народной Республики совершенно ясно, что правительство Польши имеет ввиду изъять все руководящие белорусские национальные силы, уничтожить белорусскую культуру и затем насильственным путем присоединить… Белоруссию к Польше…». Такое же послание было направлено правительствам Великобритании, США. К. Езовитов убеждал, что связь с Польшей – «искусственная, нелепая  и нежизненная мера, противная белорусскому народу и не дающая Белоруссии необходимых элементов для экономического благополучия».

Столь же активно протестовал и В. Ластовский, возглавивший протестное движение после раскола Рады БНР. Обращаясь к правительству Польши, он писал: «Пилсудский заявлял, что польский меч несет свободу и независимость. Так признайте же Белорусскую Народную Республику». Действительно, в интервью французской газете «Эко де Пари» в феврале 1919 года Комендант утверждал, что «свобода земель, нами оккупированных, является для меня единственным решающим фактором», однако эти слова были предназначены для французского уха. В составленной в Париже Записке Польского национального комитета о политике в отношении восточных границ без обиняков говорилось, что «для интересов Польши было бы вредным существование самостоятельных, не связанных с ней малых государств, таких, как Белоруссия или Украина, если это вообще возможно». И если есть желание «удержаться на землях бывшего Великого Княжества Литовского», то «прежде всего сама Польша должна рассматривать эти территории как польские, как свои собственные».

Столь же вредным для будущего считалось и федеративное устройство польского государства. Федерация, по мнению Дмовского невозможна, во-первых, потому, что поляки живут на границе “между цивилизованным миром... и миром дезорганизованным и неспособным к самоуправлению”, во-вторых, для нее необходима склонность к компромиссу, а в Европе нет населения, “менее способного к этому, чем… народы на востоке”. Федеративная Польша виделась ему страной, «в которой бы царила большая неразбериха: с одной стороны – литовский элемент, с другой стороны – белорусский, с третьей – полуантипольская, полубольшевистская еврейская анархия…”. Инородцам верить нельзя. Впрочем не очень-то доверял он и полякам, ибо если в сейме окажется 25 процентов депутатов из неполяков, “то всегда смогут найтись 25 процентов  поляков, которые, преследуя собственные цели, объединятся с ними”, потому необходимо государство “с максимально сильной центральной политической властью”. Подводя итоги одной из дискуссий, которая состоялась на полях Версальской мирной конференции, Р. Дмовский заявил: “.Не будем скрывать от самих себя, что население, проживающее к востоку от Польши,.. обладает чрезвычайно низкой моральной культурой, и поэтому там легче всего всплывают на поверхность отбросы общества, люди, с которыми невозможно договориться, которых невозможно склонить к тому, чтобы они нам верили и поддерживали с нами какие-либо отношения”. Принцип федеративного устройства государства он предложил “решительно отбросить”, что и было принято большинством голосов.

В двухтомнике «Докуметы и материалы по истории советско-польских отношений» содержится много фактов, рассказывающих и о том, как польские оккупационные власти и их войска вели себя на белорусской земле. Председатель Совнаркома Литовско-Белорусской Советской Республики В.Мицкевич-Капсукас в радиограмме правительствам стран Антанты и Германии в марте 1919 года сообщал: «Повсюду… – расстрелы, повешения, запарывания до смерти, варварские истязания и пытки… Тюрьмы переполнены, заключенные содержатся в таких условиях, что медленно умирают». Менее чем через месяц – 20 апреля – нарком иностранных дел РСФСР Г.В.Чичерин написал чрезвычайному уполномоченному министерства иностранных дел Польши А. Венцковскому о «неслыханных зверствах, чинимых польскими легионерами». Репрессии распространялись даже на Красный крест и на санитарный персонал: 6 марта «после вступления польских легионеров в Пинск, было расстреляно несколько санитаров в госпитале №1».

Особенно доставалось евреям. В. Мицкевич-Капсукас 25 мая 1919 года сделал новое заявление: «После погромов в местечках Гродненской области… пошли погромы в Пинске (расстреляны несколько десятков ни в чем не повинных людей), потом погромы в Лиде, унесшие сотни жертв, погромы в Вильно, унесшие около двух тысяч жертв. Еврейская община города Вильно опубликовала в виленских газетах заявление: «Много невинных евреев из мирного населения, не имеющих абсолютно ничего общего с борьбой польских войск с большевиками, перебито без всякого следствия и суда, сотни невинных евреев без различия пола и возраста зверски избиты у себя дома или на улице, тысячи еврейских квартир разграблены, и большая часть еврейского населения совершенно разорена, тысячи невинных евреев, среди которых немало выдающихся личностей и известных общественных деятелей, без всякого основания арестованы, избиты и посажены в разные тюрьмы, где их держали без воды и питья…». Г.В. Чичерин 3 июня тоже направил ноту правительству Польши по этому поводу, в которой привел цитату из «виленского органа белорусских националистов, непримиримых противников большевиков» газеты– «Беларуская думка», которая даже на восемнадцатый день после вступления польских войск в город писала: «Пора уже, чтобы еврей мог выйти на улицу, не боясь, что из-за его носа выпотрошат ему кишки, снимут с пальцев кольца, отнимут деньги…».

Тем временем, разбив Врангеля, Красная Армия сконцентрировала свои силы против Польши. Полякам пришлось уходить, и оказалось, что «отступающие из Беларуси под напором войск Тухачевского польские части никто не провожал с сожалением», констатировал польский ученый Богдан Скарадзиньский в своей книжке «Белорусы, литовцы, украинцы», изданной в Белостоке в 1990 году. Вслед легионерам звучали не только проклятия, но и выстрелы. Только в окрестностях Слуцка действовало около тысячи партизан, в бобруйском, пинском  регионах некоторые отряды насчитывали по 500-700 человек. Партизаны вели бои с частями 17-й польской дивизии, снятой с фронта, выводили из строя железнодорожные линии Минск-Вильно, Минск-Барановичи, Минск-Жлобин, Минск-Борисов.

По Рижскому договору 1921 года, завершившему ту войну и разделившему белорусские земли почти надвое, Польша брала обязательство строго блюсти интересы национальных меньшинств. За белорусами признавалось право на самостоятельное политическое, культурное, экономическое развитие. Однако неприкосновенность частной собственности, закрепленная в Польше законодательно в том же 1921 году, не распространялась на восточные окраины. К марту 1923 года из 400 существовавших белорусских школ было закрыто 363. В 1938/1939 учебном году в Западной Белоруссии оставалось всего пять польско-белорусских школ и одна гимназия. Во время одного из  визитов во Францию министр иностранных дел Польши Юзеф Бек пояснял такие действия варшавских властей тем, что белорусский язык – это язык дикарей…

Подводя итог пребыванию западных белорусов в польском государстве между двумя мировыми войнами, Богдан Скарадзиньский писал: «С белорусской стороны – это усиление негативного опыта и по отношению к польскому государству, и по отношению к полякам. Только отказ от собственных национальных устремлений давал им возможность построить хорошие отношения. Такой была цена сделки, но никто из известных белорусов не хотел за нее платить. С польской стороны было благое представление, что проблемы и не существует. Благодаря привлекательности нашей культуры, польскоязычной школе, армейской службе со временем белорусы полонизируются, а та их часть, которая принадлежит к католичеству, будет авангардом этого процесса. Остальные пусть себе спокойно тешатся «беларускімі думкамі» (белорусскими мыслями – Я.А.) и по-своему вышивают сорочки... Радикально недовольные – это уже не национальная проблема, а попросту “коммунистическая инфильтрация”. Для них были созданы... “специальные органы порядка… Мы были хозяевами ситуации на западных белорусских землях как никогда ранее и никогда позже. И ничего для других не сделали там хорошего...”.

В 1944 году в Польше к власти пришли коммунисты. По итогам второй мировой войны восточная польская граница пролегла по Западному Бугу, однако значительное число белорусов осталось под польской юрисдикцией. На вопрос, что нового это внесло в ситуацию с «белорусским вопросом», лучше всего ответить фактами и выводами польских белорусов, взятых из книги «Гісторыя Беларусі ад сярэдзіны XVIII ст. да пачатку ХХІ ст. (“История Белоруссии с середины XVIII в. до начала XXI в.»), изданной Олегом Латышонком и Евгением Мироновичем в 2010 году в Белостоке и Вильнюсе. По их оценкам на Белосточчине тогда жило примерно 125 тысяч белорусов, и «в августе 1944 года ведомство образования ПКНО  (Польский Комитет Национального Освобождения. – Авт.) – дало разрешение на создание в Белостокском воеводстве школ с белорусским языком преподавания, а местные власти доброжелательно отнеслись к развитию институциональных форм национальной жизни белорусов». Была разрешена, среди прочего, деятельность театрально-музыкального кружка «Полымя» («Пламя»)… В сентябре 1944 г. функционировали уже 93 школы, в которых изучали белорусский язык, а в октябре это число возросло да 114. Возникли также 3 средние школы…».

Однако 10-11 октября в Люблине состоялась конференция воеводских и уездных секретарей ПРП (Польской рабочей партии. – Авт.), которая «приняла концепцию государства без национальных меньшинств… В 1945-1947 гг. государственная пропаганда создавала модель Польши как этнически однородного государства. При перечислении достоинств новой границы на востоке подчеркивалось, что Польша избавилась от национальных меньшинств и всех хлопот, связанных с их существованием… Ради этого власти старательно заботились, чтобы белорусы, занимавшие должности в партийно-государственном аппарате или хотя бы были милиционерами, не подчеркивали своего непольского происхождения… Закрывались белорусские школы, если польское меньшинство на территории уезда протестовало против их существования… Хотя белорусское население и было лояльным к властям, его существование для последних делалось невыгодным… Людей белорусского происхождения рассматривали как полноправных граждан при условии, что они никоим образом не демонстрируют своего национального отличия. Им был дан доступ во все институты, которые были составными частями народной власти – милиции, армии, партии, народных советов… Они получили полные права как поляки и никаких – как белорусы…  В конце 1945 г. было 105 школ с белорусским языком преподавания,.. в декабре 1947 г. – 7… В конце 1946 г. проблема белорусов в Белостокском воеводстве была официально признана несуществующей».

О. Латышонок и Е. Миронович пишут, что «белорусский вопрос» в ПНР переживал разные периоды. Уже в 1949 году снова были разрешены белорусские школы, в то же время «о белорусах, которые жили в Польше, ничего не писалось в прессе, о них ничего не говорилось в радиопередачах». «Оттепель» середины 50-х годов ХХ века, начавшаяся после смерти Сталина, привела в том же Белостокском воеводстве «к вспышке враждебности по отношению к белорусам, а среди последних вызвала новую волну страха перед возможными последствиями внутреннего польского конфликта… Стереотип белоруса-коммуниста, который ожидает присоединения Белосточчины к Советскому Союзу, в сознании поляков существовал так же долго, как в сознании белорусов – стереотип поляка-националиста и вылюдка, который убивает беззащитных крестьян за их национальную и религиозную особенность…».

Тем не менее, та «оттепель» дала некоторые результаты. В начале 1956 года было принято решение о создании Общества белорусской культуры при Белостокском правлении Общества польско-советской дружбы. Появился белорусский еженедельник «Нива». Во время состоявшихся в том же году выборов в сейм власти «не возражали, чтобы в избирательных списках появлялись кандидаты, которые идентифицировали себя в качестве белорусов, но на уездном уровне подчеркивалось, что будущие депутаты не могут представлять национальные интересы – только общественные». В 60-е годы появился белорусский этнографический музей в Беловеже, белорусский ансамбль песни и танца, а также эстрадная группа «Лявониха». Они даже «приобрели значение не только на культурной карте региона, но и всей страны».

Однако «во второй половине 1960-х гг. вновь начала меняться атмосфера вокруг национальных меньшинств в Польше… Политика властей отчетливо была направлена на то, чтобы минимизировать белорусскую проблему… Были обозначены пределы официальной белорусскости, которые ограничивались только фольклором… В 1970 г. был ликвидирован педагогический лицей с белорусским языком обучения в Бельске-Подлясском, который готовил учительские кадры для сельских школ. В следующем году школы с белорусским языком преподавания практически прекратили свое существование… Прекратилось издание учебников, ширились суждения, что этот язык в Польше никому не нужен”. Авторы констатируют, что «образование большинства белорусских детей начиналось в польской школе, в которой у них, прежде всего, формировали чувство гордости за достижения польской культуры и национальную историю. После десяти с лишком лет обучения молодой человек искренне заявлял о своей принадлежности к польскому народу. С белорусской культурой он обычно не имел никаких контактов, потому тоже с удивлением, как и каждый поляк, слушал голоса немногочисленных белорусских интеллектуалов, которые призывали не отказываться от родного языка и традиций. Для тех, кто родился в Белостоке, Бельске-Подлясском или Гайновке, единственным языком, который они знали, был польский язык. Чаще всего он был  и языком семейной среды».

И все-таки большинство белорусов, «находясь в польском окружении, замечали, что, несмотря на их внешнюю схожесть с польскими друзьями, их внутренний мир был иным». Возрождение польской национальной мысли на рубеже 70-80-х годов «вдохновило молодых белорусских интеллигентов на постановку вопроса о собственной идентичности». Однако очередной политический перелом на рубеже 80-х большинство белорусов приняло с беспокойством, отмечают О. Латышонок и Е. Миронович. «Солидарность» на Белосточчине воспринималась как «национально польское и подчеркнуто католическое движение. Хотя вначале к этому движению присоединилось немало белорусов, они очень быстро покинули его ряды… В Белостоке достаточно было продемонстрировать языковое отличие, чтобы оказаться в публичной изоляции. Публичная беседа по-белорусски воспринималась как своеобразная провокация». Белорусские студенты, добиваясь согласия на создание собственной организации, получили ответ из министерства просвещения, что «Белорусское объединение студентов не может быть зарегистрировано, так как подобные цели и задачи среди молодежи уже осуществляют польские студенческие организации и Белорусское общественное культурное общество». Однако в то же время был зарегистрирован Союз африканских студентов.

Тем не менее, состоялся съезд Белорусского демократического объединения. Стал выходить белорусско-польский ежемесячник «Czasopis» («Журнал»), появилось белорусское литературное объединение «Беловежа». Способствовали тому требования Евросоюза, куда активно стремилась Польша. Но в конце девяностых, констатируют авторы, в польской внутренней политике вновь обозначились явные тенденции к отходу от содействия национальным меньшинствам. Окончательный вывод лишен оптимизма: «Белорусская проблема в общественном измерении перестала существовать. Теперь нет ни одного центра, который бы осуществлял действия национального характера».

Во всей нынешней Польше, согласно переписи 2011 года, белорусами назвала себя 31 тысяча человек. По итогам переписи 2002 значилось 48 тысяч. Таков итог политического «тренда», обозначенного словами Пилсудского: «Белорусы – это ноль». Притом, как оказалось, к «белорусскому вопросу» в Польше проявлен одинаковый подход вне зависимости от того, какая политическая сила находится у власти.

Однако, поскольку сказанное касается только «польских белорусов», то на этом ставить точку нельзя, не обозначив еще несколько весьма существенных моментов, связанных с отношением к белорусам, проживающим вне пределов польского государства да и к другим народам, ранее обитавшим в исторической Речи Посполитой. Дело в том, что в современной Польше внимание к «Восточным крессам», то есть окраинам – землям, которыми владела ее предшественница, не угасает. Для постоянного напоминания, что на них «еще Польска не згинела», создан специальный сайт kresy.pl, в режиме он-лайн рассказывающий о жизни польских организаций в Белоруссии, Литве, на Украине, о памятниках польской культуры и связанных с ними событиях. Публикуемые материалы, особенно фоторепортажи, часто сопровождает фраза, уточняющая, что территория, город, о котором идет речь «до 1945 года находился в границах Польши». Подчеркивается, что тезис будто «Польша навсегда закончилась на Буге», является сталинским пережитком. На фоне украинских событий можно даже говорить о возрастании интереса к бывшим «кресам». Сенатор Ян Жарин, напомнив о значении «Восточных Земель для польской национальной самоидентификации», заявил даже, что «без Львова, города, всегда верного Польше, нет польского народа». И было бы наивностью полагать, что сказанное адресовано только украинцам и касается только Львова.

Но дело не только в ностальгии по тем временам, когда Речь Посполитая распространялась «от моря до моря». Никуда не уйти и от того, что польский менталитет в значительной мере базируется на откровенной русофобии. А вместе с этим – и отношение к народам, проживающим на «Кресах Всходних». Степень исторических обид поляков на русских столь велика, признал современный польский публицист Петр Сквециньский, опубликовавший в 2008 году в газете «Речь Посполитая» статью «Комплекс России», что, на его взгляд, единственным решением российского правительства, «которое могло бы удовлетворить поляков, было бы заявление о прекращении существования собственного государства и призыв соотечественников к массовому самоубийству». Оказывается, «поляки – и это у нас из всех пор исходит – не в состоянии смириться с тем, что в XVII веке потеряли (а Россия приобрела) положение державы». Более конкретно выразился польский историк Юзеф Шанявский в статье «Русская присяга польскому королю», опубликованной в журнале «Наш дзенник» в сентябре 2011 года. А в ней рассказывается, как «29 октября 1611 года великий военачальник и государственный деятель, покоритель Москвы гетман Станислав Жолкевский привез в Варшаву плененных врагов Польши». Главным из них был бывший русский царь Василий Шуйский, который в королевском дворце, где «на совместное торжественное заседание собрались Сейм и Сенат Речи Посполитой», поклонился польскому королю «до самой земли», а затем «смирился перед величием Речи Посполитой, признал себя побежденным. Тогда поляками была оккупирована Москва и Кремль, а будущим царем назван польский королевич Владислав.

В конце публикации автор подчеркнул, что «этот исключительный триумф» никому в Польше, начиная с президента, нельзя забывать, так как «400 лет тому назад, 29 октября 1611 года… Польша праздновала самую крупную победу в своей истории». Не трудно догадаться, что потеря той победы поныне воспринимается как главное поражение, через призму которого поляки рассматривают все последующие действия русских и видят прежде всего плохое. В самом деле, любой польский школьник скажет, что в разделах Речи Посполитой главную роль в них сыграла Россия, но даже во взрослой среде вряд ли кто вспомнит слова одного из самых известных своих историков Павла Ясеницы, который напоминал землякам, что идея тех разделов выпестована в Вене, Берлине и Париже. Мало кто хранит в памяти и вывод еще одного соотечественника – историка и ксендза – Валериана Калинки о том, что императрица Екатерина Великая как раз не хотела тех разделов, поскольку желала видеть Речь Посполитую в качестве буфера между Россией и усиливающейся Пруссией. И согласилась на них лишь после того, как они стали неизбежными, ибо в противном случае Вена и Берлин осуществили бы их самостоятельно, а тогда австрийские и прусские границы оказались бы у Киева и Смоленска.

Мало надежд и на то, что много людей за Бугом помнят суждения польского, историка, философа и публициста ХХ века Александра Бохеньского, который пояснял, что “в течение ста лет от вступления на трон Станислава Августа до январьского восстания (1863 год. – Авт.) российские правительства предприняли ряд усилий… к совместному проживанию с зависимой, затем с покоренной Польшей. От фактической вассальности при Екатерине II, через династическую унию Александра I, Органический устав Николая I и широкую автономию Александра II, все цари шли по линии династического абсорбирования, а не государственного или, тем более, национального поглощения. Та линия несколько раз прерывалась и почти всегда польской стороной. Мотивы прерывания были разные, но им всегда сопутствовала трудолюбиво культивированная и раздуваемая до наивысших границ иррациональная ненависть к Москве». И после того, как его соотечественники снова подняли восстание, в книге «История глупости в Польше» он отметил, что «Россия и ее цари перестали искать пути сожительства с польским народом». В Зимнем дворце, похоже, пришли к тому же выводу, что и маркиз Александр Велёпольский, который в Царстве Польском был помощником императорского наместника и вице-председателем государственного совета. А он в сердцах сказал, что «для поляков временами еще можно что-либо сделать, с поляками – никогда». Правда, Павел Ясеница считает, что приведенная фраза Велёпольскому приписана, но в любом случае она подтверждает вывод Бохеньского.

И уж, скорее всего, выдумкой могут показаться слова видного русского философа ХIХ века В.С.Соловьева, который упрекал царя Александра I за то, что, создавая Царство Польское после войн с Наполеоном, тот больше думал о польских интересах, нежели о русских, иначе «коронную Польшу возвратил бы Пруссии». А в таком случае, полагал он в работе «Великий спор и христианская политика», написанной после третьего польского восстания, «теперь, вероятно, нам не было бы надобности много рассуждать о Польше и поляках». Фактически «Россия сохранила Польшу от неизбежного онемечивания», подчеркивал он. И реальность его суждений насчет германизации подтвердили те самые посланцы Версальской конференции, которые при  подведении итогов первой мировой войны выясняли, где именно живут поляки. Они убедились, что на польских землях бывшей Речи Посполитой, пробывших сто с лишним лет в составе Пруссии, население разговаривало уже на немецком языке.

Иррациональная ненависть к России, о которой писал А.Бохеньский, не давала взвесить все «за» и «против» и самому Бохеньскому, пришедшему к здравым выводам, но мечтавшему о демонтаже России и СССР, в чем Польше должны были помочь ее соседи. Мешает она нашему современнику Петру Сквециньскому, который, признав, что состояние умов его соотечественников по отношению к России «можно определить как нездоровое», все же считает, что пробандеровское правительство в Киеве для его страны выгодно, так как оно враждебно России, что полезно культивирование различий с русскими, что нужна поддержка “независимости постсоветских государств» и «втягивание их в западные структуры». Получается, Соловьев, съязвивший, что «польские патриоты скорее согласятся потонуть в немецком море, нежели искренно примириться с Россией», прав до сих пор. А в этом контексте культивирование «различий с русскими» приобретает особый смысл, так как на берегах Вислы (и не только) весьма много тех, кто украинцев и белорусов признает таковыми лишь в том случае, когда они демонстрируют именно различие, а еще лучше антирусскость, иначе они тоже считаются москалями. И вряд ли случайно именно польский министр иностранных дел Радослав Сикорский стал родителем охватывающего и Белоруссию с Украиной проекта «Восточное партнерство», в котором, как сразу же заметили политологи, перед молодыми постсоветскими государствами вопрос поставлен ребром: либо с Евросоюзом, либо с Россией. Проект по сути своей является одним из вариантов осуществления принципа, сформулированного современником В.С.Соловьева уже упоминавшимся Валерианом Калинкой, который, проанализировав трения поляков с другими народами, проживавшими еще в первой Речи Посполитой, предложил иной подход: «Если Грыць не может быть моим, то да не будет он ни моим, ни твоим!». И пояснил, что пусть лучше Малая Русь будет самостоятельной, чем российской, а Грыцу, который не желает быть поляком, не обязательно становиться москалем. Сказанное, разумеется, относится и к белорусскому Рыгору, который в противостоянии полонизации часто действовал заодно с украинским тезкой Грыцем. И все громче на белорусских равнинах из разных политических закоулков звучат голоса, настойчиво внушающие, что белорусы с русскими не имеют ничего общего даже на генном уровне, что они – это наследники балтов, русские же – смесь ордынцев с финскими племенами, что все беды приходили с московской стороны. Украинские события засвидетельствовали, что с Грыцем многое получилось. Так почему бы не попробовать и с Рыгором. Однако это тема для отдельного разговора…

 

Яков Алексейчик

Опубликовано: Сборник статей «Белорусская идея: история и реальность». Стр.102-125