К началу XX столетия Северо-Западный край Российской империи характеризовался особенным религиозно-этническим многообразием среди других регионов Российской империи[1]. Отношения, складывавшиеся между приверженцами различных конфессий и общин, нередко приводили к конфликтам, делавшим этот край проблемным религиозным пространством, наряду с Царством Польским, Юго-Западным краем и Поволжьем. Ведущее место в сложной системе межрелигиозных отношений на территории края занимали отношения между католичеством и православием, имевшие долгую историческую традицию.

 

С включением белорусско-литовских земель в состав Российской империи на её западных окраинах на протяжении  XIX  - начала XX вв. происходила сложная борьба за установление политических, конфессиональных и этнолингвистических границ. Результаты этой борьбы должны были определить принадлежность территории и населения этих земель к Речи Посполитой или к Российской империи. Противоборство, в котором столкнулись интересы российского правительства и Православной церкви с одной стороны, и интересы польского национального движения и Католической церкви с другой после подавления польского восстания 1863 г. продолжилось в новых формах и в новых социальных условиях пореформенного развития. Задачами правительства в этот период становились меры по ограничению миссионерского потенциала католического духовенства и ослаблению позиций католической церкви в крае.  Модернизация законодательства о веротерпимости в форме указа от 17 апреля 1905 г. поставила религиозных соперников в условия, которые должны были устранить причины религиозных конфликтов, вызванные государственным принуждением в выборе веры и административными ограничениями деятельности католического духовенства.

Целью предлагаемого  исследования является попытка выяснения, почему расширение религиозной свободы не привело к ослаблению межконфессиональных противоречий в Северо-западном крае? Почему реакция части католического духовенства и мирян на новый религиозный закон оказалась совершенно неожиданной для правительства и Православной церкви? И, наконец, почему исполнительная власть не смогла добиться точного исполнения указа в католических епархиях? Ответы на поставленные вопросы требуют предварительного рассмотрения той религиозно-этнической ситуации, которая сложилась в Северо-Западном крае после восстания 1863 г.

 

Аккумуляция проблем в конфессионально-этнических отношениях Северо-Западного края.

Восстание 1863 г. показало правительству, что действия и мотивы отдельных групп католического духовенства перестали соответствовать своим религиозным целям и приобрели радикальный политический характер. Деятельность этих священнослужителей была связана с пропагандой восстания, разжиганием религиозной и этнической розни, созданием антиправительственных вооружённых формирований, посягательством на целостность Российского государства. Участие ксендзов и монашествующих в восстании в качестве непосредственных участников и лидеров мятежников, повлекли за собой аресты и казни духовных лиц, виновных в тяжких государственных преступлениях, закрытие в административном порядке ряда монастырей и многих десятков костёлов и часовен. Католические костёлы, как правило, вместе с церковным имуществом передавались в ведение православного ведомства, а затем переосвящались духовенством в православные храмы. Защита национальной польской идеи в форме вооружённой борьбы и противоправная миссионерская деятельность отдельных групп духовенства привели к тяжёлым негативным последствиям. В результате предпринятых чрезвычайных мер по закрытию костёлов и монастырей, позиции католицизма на территории края, - религиозные, социальные, экономические и этнокультурные, к началу 70-х гг. XIX в. были значительно ослаблены[2].

Анализируя причины возникновения вооруженного мятежа против Российского государства, администрация генерал-губернаторов края М.Н. Муравьёва – К.П. фон Кауфмана – Э.Т.Баранова (1863-1868 гг.) исходила из убеждения, что местный католицизм исторически представлял собой явление религиозное, этнически и политически враждебное «православию и русской народности». Следовательно, миссионерская экспансия католического духовенства на западнорусских землях рассматривалась как деятельность, преследовавшая религиозные и политические цели - вытеснить традиционное православие с его канонической территории, с последующим «окатоличиванием» и «ополячением» местного белорусского и малороссийского населения. Развернутая идеологическая концепция, характеризующая позицию администрации в отношении местного католицизма, содержится в материалах Ревизионной комиссии по делам римско-католического духовенства  Северо-Западного края, созданной при генерал-губернаторе К.П. фон Кауфмане в Вильно в 1866 г.

В записке о деятельности этой комиссии, составленной А. Стороженко, в частности отмечалось: «Особенность здешнего католицизма заключается в его политическом характере и в стремлении к расширению и религиозной пропаганде…Католицизм с первого появления его в здешнем крае явился главнейшим рычагом и пособником полонизма. Это обусловило политическую враждебность русскому государству и русским началам…Это определило особую религиозную враждебность здешнего католицизма к православию… Католицизм Северо-западного края давно переступил за пределы свои как религия. Политически враждебная деятельность его против России, фанатическая нетерпимость и пропаганда против православия не требуют доказательств. Ввиду этого, не обязано ли государство сдержать католицизм в законных границах и, не касаясь его сущности как религии, не посягая на его догматы – изъять из него и преобразовать в нем все, что он включил в себя враждебного и антигосударственного?»[3].

Такая оценка конечных результатов католической миссии, подготовившей религиозно-этническую мобилизацию мятежников 1863 г., позволяла сделать вывод о том, что ревностная приверженность к католицизму значительных групп населения явилась тем идеологическим условием, без которого антироссийское восстание на этих традиционно русских землях было бы невозможно. Сохранение же в существующем виде силы, влияния, масштабов и методов распространения католической веры на территории края представлялось политически опасным. Администрация исходила из того, что сформированный местной католической традицией антиправительственный и миссионерский потенциал местного духовенства несёт в себе реальную угрозу возникновения новых сепаратистских выступлений и требует введение системы соответствующих ограничительных мер[4].

Одним из эффективных инструментом социального производства польской этничности стала миссионерская работа духовенства по обращению белорусов – православных и униатов (католиков восточного обряда) в католичество (латинского обряда). Созданные в результате церковной миссии католические приходы, находившиеся среди белорусского униатского, а затем и православного населения, принадлежавшего к «русской вере», становились точками роста и формирования польского этнического самосознания прихожан, никогда не являвшихся этническими поляками. Отождествление католицизма с польской идентичностью, осуществляемое духовенством в жизни приходов, применение польского языка в проповеди, дополнительном богослужении, в молитвословах, а значит, и в повседневной молитвенной практике, конструировали новое этническое самосознание бывших приверженцев  «русской веры». Происходила трансформации традиционного русского культурного кода и превращение его в  иноэтничный, польский. Новый культурный код в форме национального языка, поведенческих и ценностных стереотипов был усвоен, прежде всего, местной элитой, – помещиками и шляхтой, что придавало польской идентичности, а, следовательно, и католичеству высокий социальный престиж среди крестьянского населения[5].

Территориально-контактная среда и жесткая централизация управления способствовали формированию высокого уровня внутренней церковной сплочённости католических общин. Эти приходы, находившиеся среди белорусского униатского, а после 1839 г., православного населения, являлись эффективной формой организации религиозной жизни прихожан, интегрируя иноэтничных представителей различных сословий в новую конфессионально-этническую общность. В таких приходах структура народной жизни все больше определялась польской церковной традицией. Тем самым принадлежность к Католической церкви способствовала формированию новой этнической самоидентификации прихожан, а местный католицизм приобретал тем самым, этноцентрический польский характер. Католические приходы стали тем традиционным религиозным институтом, который формировал новые этнические традиции, осуществлял межпоколенную преемственность этих традиций и обеспечивал действенный социальный контроль над их соблюдением. Инструментами такого контроля со стороны католического духовенства были, по словам А.И. Миловидова: «Костел, конфессионал, кафедра, кляштор и школа»[6].

Политика правительства  в решении  вопроса об отношении к местному католицизму  заключалась в том, чтобы, не отказываясь от соблюдения правовых норм веротерпимости, разъединять исторически сложившуюся сопряжённость религиозных и национально-политических задач, характерную для деятельности части католического духовенства в Северо-Западном крае, и вводить эту деятельность в сугубо религиозное и законопослушное русло. Политическим инструментом такого разъединения стала практика администрирования, особая сложность применения которой заключалась в том, чтобы при осуществлении мер ограничительного характера не давать повода латинскому духовенству и местному населению для обвинения правительства в противозаконном преследовании католической веры[7].

В дополнение к существующим законам, регулировавшим деятельность Римско-католической церкви, в Северо-Западном крае вводился ряд административных распоряжений, которые ограничивали религиозное влияние духовенства на канонически подвластное ему население. Необходимость таких мер мотивировалась тем, что духовная власть этого духовенства в условиях конфликта легко трансформируется в политическую, которая может стать врагом государственной власти в Северо-Западном крае. Опыт мятежа и попытка вооруженной сецессии свидетельствовали о том, что ревностная религиозная приверженность духовенства и мирян к польскому католицизму  стала для многих из них препятствием для законопослушания и политической лояльности к российской монархии. Поэтому введённые ограничения ритуально-обрядовой составляющей римско-католического культа, система штрафов, контроль за передвижениями духовенства, назначением его на приходы и административные церковные должности были вызваны чрезвычайными политическими причинами и не исходили непосредственно из действовавших правовых норм веротерпимости.

Эти административные меры ставили своей целью противодействие формированию политической оппозиционности и противоправной миссионерской активности католического духовенства в условиях, когда легальные меры регламентации поведения этого духовенства представлялись недостаточными и неэффективными. Цель нового политического курса по отношению к местному католицизму заключалась в том, чтобы с помощью чрезвычайных мер восстановить в крае законность и правопорядок. И, прежде всего, в той сфере, которая относилась к защите прав и привилегий господствующей Православной церкви, оказавшейся неспособной, в силу польского противодействия, противостоять расширению католической экспансии в дореформенный период.  Введённые ограничения носили долговременный характер и, за известными исключениями, продолжали действовать в крае  вплоть до начала XX столетия[8].

Указанные распоряжения административных властей явились составной частью  политики системной русификации, или обрусения Северо-Западного края, осуществляемой правительством с целью упразднения социокультурного, религиозного и экономического доминирования польского католического меньшинства над православным крестьянским большинством. Предполагалось, что осуществление этой политики существенно сократит степень воздействия Католической церкви на местное население и ослабит постоянную угрозу польского сепаратизма на западных окраинах Российской империи[9].

Религиозной составляющей политики обрусения края стала государственная поддержка миссии Православной Церкви, предполагавшей её территориальный рост, активное строительство новых храмов и расширение этнических границ «русской народности» - белорусов, путем обращения католиков в православие. Опыт восстания убедил правительство, что приверженность белорусов к Русской церкви  является своего рода иммунитетом против социальной и этнонациональной пропаганды польских сепаратистов. Политика обрусения населения с экономической, социальной и культурной точек зрения преследовала общую цель – социально-экономическую и культурную модернизацию региона и системную интеграцию его в состав Российской империи. Усиление позиций  Православной церкви в западных епархиях, наряду с территориальным расширением её границ, должно было способствовать ускорению религиозной интеграции белорусской паствы в конфессионально-этническую общность русского народа состоявшего из православных белорусов, малороссов и великороссов.  Следует отметить, что понятие русский, бытовавшее в этот период, не являлось этнонимом в своем прямом значении. Для этого понятие было характерно не узкоэтническое, а конфессиональное содержание, делавшее его инклюзивным, расширительным.

Согласно традиционным представлениям, существовавшим до первой советской переписи населения 1926 г., все этнические группы, принадлежавшие к Православной церкви - малороссы, великороссы и белорусы - считались русскими. Поэтому понятия  «русский»  и «белорусский» не исключали друг друга, а наоборот, являлись синонимами. Они накладывались один на другой, составляя не гомогенное целое, но культурно сложное единство, формирующееся на основе общей православной идентичности, русского языка, и церковнославянского языка богослужения[10].

Русификация не ставила своей целью насильственно переделать белоруса в великоросса, как это бездоказательно утверждает  белорусская «национальная» историография[11]. Речь шла о процессе интеграции этнически родственных православных белорусов в состав русского народа, который протекал на основе общих конфессиональных и культурных ценностей. В результате политики обрусения культурный код православных белорусов не приобретал иноэтничное содержание, как это зачастую происходило в результате католического прозелитизма и влияния польской культуры. По мысли известного русского лингвиста Н.С. Трубецкого, в силу изначально высокой степени этноязыковой однородности восточнославянского культурного пространства, этот культурный код включался в совместные цивилизационные усилия  великороссов, малороссов и белорусов по созданию «высокой» русской культуры[12].

Интересы местного католицизма, последовательно и настойчиво отстаивавшего польскую идентичность своей белорусской паствы и политика интеграции, осуществляемая правительством, находились в постоянном противоречии. В связи с этими обстоятельствами, системная русификация края и проблемы межконфессиональных отношений оказались взаимосвязанными[13].

Для непримиримо настроенной части католических священнослужителей и паствы, правовые и административные ограничения придавали новый импульс для сохранения настроений религиозного и национального протеста.  Для этих настроений было характерно негативное отношение к Православию не только как чуждой, «схизматической» Церкви, но и как олицетворению российской государственности, русского народа и России в целом. На практике это означало противодействие ксендзов заключению смешанных браков католиков с православными, незаконное преподавание св. Таинств лицам, формально числившимся православными, прозелитизм, создание тайных польских школ для обучения закону Божьему, запрещение католикам посещать православные церковно-приходские школы, порицание Православия, религиозный фанатизм и русофобию[14].

Религиозной основой миссионерства являлось догматическое учение, в соответствии с которым, единственной истинной и непогрешимой Церковью, вне которой никто не может достигнуть вечного спасения, является Церковь Римская. Позиция сотериологического и экклезиологического эксклюзивизма позволяла рассматривать православных как «схизматиков», т.е. раскольников, которые отпали от истинной Церкви и которых необходимо для их же спасения возвратить в лоно католицизма. Миссионерские приёмы, к которым прибегали ксендзы для обращения «схизматиков» в католицизм, являлись противоправными, так как законы Российского государства карали лиц духовных и светских, виновных в прозелитизме среди православного населения. «Совращение» православных подданных империи в инославие, иноверие и «раскол» означало посягательство на права «господствующей» в Империи Православной церкви и расценивалось российским законодательством в качестве противоправного действия, наказуемого в уголовном порядке. Поэтому существовавшее противоречие между вероучением Католической Церкви, вменяющей миссию среди «схизматиков-православных» в обязанность духовенству, и российским законодательством, запрещавшим подобную практику, рассматривалось ксендзами как проявление религиозной нетерпимости со стороны православного государства. Против ксендзов занимавшихся прозелитизмом среди православных предпринимались меры уголовного и административного характера[15].

Проявлениями враждебных настроений и случаев прозелитизма со стороны ксендзов и части паствы по отношению к Православию не исчерпывались проблемы религиозной напряжённости в Северо-Западном крае. К началу XX столетия нерешённым вопросом оставалась проблема «упорствующих» в латинстве. Как правило, ими являлись  бывшие униаты, переведённые в Православие после 1839 г. и  не сумевшие доказать свою принадлежность к Римско-католической церкви, и часть католиков, которые  после подавления польского восстания 1863 г. перешли в Православие, но затем, спустя некоторое время, по разным причинам решили вернуться в католицизм. Относительно последней группы «упорствующих» имеются многочисленные свидетельства о том, что переход в православие целых католических приходов осуществлялся в этот период не без помощи  административного нажима[16].

Имелись также случаи перехода в православие по причинам материальной выгоды, в частности, получение принявшими православие местными католиками казённой земли в Виленском уезде. Эти люди формально, по приходским спискам числились православными, но отказывались исполнять христианские обязанности по православному обряду и при этом не могли выйти из Православной церкви и присоединиться к Церкви Римско-католической. В результате неподчинения канонической дисциплине Православной церкви эти лица теряли ряд гражданских прав, в частности не могли заключать законные браки, поэтому их дети являлись незаконнорожденными, появлялись проблемы с наследованием имущества, принесением присяги с участием православного духовенства и т.д. В свою очередь католические священники под угрозой наказания не могли принимать “упорствующих” для участия в таинствах и обрядах своей Церкви, следовательно, эти лица с точки зрения канонического права обеих Церквей оказывались вне церковных стен, следовательно, вне религии[17].

Существовали и т.н. «колеблющиеся», формально соблюдавшие православную церковную дисциплину, но не сделавшие окончательно, в силу существовавшего запрета, свой  окончательный конфессиональный выбор.

Появление проблемы “упорствующих” и “колеблющихся” связано с тем, что российское законодательство исходило из принципа формальной легализации вероисповедной принадлежности. По разъяснению обер-прокурора Святейшего Синода, сделанному в отчёте за 1886г.: “Вероисповедная принадлежность православных определяется посредством выписок из православных метрических книг о рождении, крещении или присоединении известного лица к православной церкви, так как закон российского государства не признаёт отпадения от православия”[18]. Закон не допускал перехода православного лица в другое, хотя бы христианское вероисповедание, и Православная Церковь не переставала считать отпадшего своим членом, сохраняя его в ведении православного духовного начальства. Православное духовенство обязано было увещать отпавших впредь до возвращения их в Церковь. “Законодательство наше, по мнению Правительствующего Сената, смотрит на отступление от Православия, как на состояние не только воспрещённое законом, но и преступное, которое никогда не может сделаться состоянием законным; а следовательно, присоединение православного к другому вероисповеданию, являясь действием преступным, как со стороны присоединившего духовного лица, так и присоединённого, не может создать законной принадлежности последнего к сему вероисповеданию со всеми проистекающими от таковой принадлежности законными последствиями”[19].

В основе этого правового запрета лежало церковное мировоззрение, в соответствии с которым выбор единственной истинной веры – православия - может быть сделан всего один раз, и вся последующая религиозная жизнь может осуществляться только в стенах избранной Церкви.  Отпадение от истинной Церкви рождённых в православии или перешедших в него из других вероисповеданий, означало принятие гибельного религиозного заблуждения, выступавшего в виде чужой веры, ереси или раскола.

Необходимость законодательной защиты особого статуса православия в империи имела и традиционное этнополитическое обоснование. Мотивацией такой защиты служил бесспорный исторический факт, что православие является традиционной религией русского народа, которое «создавало и охраняло единую Россию». Это давало основание официально рассматривать переход из православия в другие вероисповедания «как торжество нерусских начал над русскими, и на русских людей, переходящих в другие вероисповедания, культ которых отправляется на иностранных языках, как на лиц, недостаточно твёрдых в государственном патриотизме»[20].

Поэтому закон, защищая достоверность Русской Церкви как эксклюзивной  религии спасения, сохранял тем самым её монопольное право на исключительную власть над находящимся в её юрисдикции населением, прежде всего - над религиозно-этнической группой русских – великороссов, малороссов и белорусов. Легальная привилегия Православия выступать в качестве единственной истинной религии русского большинства населения, являлась одним из  инструментов политики, направленной на  сохранение целостности Российской империи.

 

Идеология и цели указа 17 апреля 1905 г. «Об укреплении начал веротерпимости».

Состоявшееся после гибели В.К. Плеве в июле 1904 г. назначение бывшего Виленского генерал-губернатора П. Д. Святополк-Мирского  министром внутренних дел означало, что верховная власть намеревается серьёзно приступить к разработке нового политического курса в области религиозной и национальной  политике.

Ранее, находясь на посту Виленского генерал-губернатора, в  отчёте за 1902-1903 гг. Святополк-Мирский предлагал императору пересмотреть основы государственной политики в Северо-Западном крае по таким острым проблемам как взаимоотношения с польским населением, состояние  отношений между православными и католиками, положение русской школы и т.д.

В свою программу новый министр внёс вопросы о реформировании законодательства о веротерпимости, расширении самоуправления,  изменениях в политике в отношении окраин и т.д. К началу декабря программный доклад и проект соответствующего указа были готовы. Окончательный вариант проекта указа было поручено подготовить С.Ю. Витте как председателю Комитета Министров, на который была возложена разработка основных направлений по реализации изложенных в нём мероприятий. Подробной разработкой мероприятий должны были заниматься специально для этого образуемые Особые совещания. 12 декабря 1904 г. императором был утверждён именной высочайший указ правительствующему Сенату «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка»[21].

В пункте шестом указа говорилось: «Для закрепления выраженного нами в манифесте 26 февраля 1903 года неуклонного душевного желания охранять освящённую Основными законами империи терпимость в делах веры, подвергнуть пересмотру узаконения о правах раскольников, а равно лиц, подлежащих к инославным и иноверным исповеданиям, и независимо от сего принять ныне же в административном порядке соответствующие меры к устранению в религиозном быте их всякого, прямо в законе не указанного, стеснения»[22]. С целью реализации указанного положения, Комитетом Министров под председательством С. Ю.Витте был подготовлен  Высочайший указ «Об укреплении начал веротерпимости», утверждённый Николаем II 17 апреля 1905 г.

Положения указа  должны были, по замыслу его инициаторов, устранить причины постоянной религиозной напряжённости в Царстве Польском и Западном крае путём снятия административных ограничений на деятельность духовенства Католической Церкви и разрешить проблему “упорствующих”. Правительство полагало, что соображения государственной безопасности, актуальные в 60-х гг., теперь  утратили свою значимость в связи с тем, что ведущей антиправительственной силой стали левые политические партии, к идеологии которых консервативно настроенное католическое духовенство относилось отрицательно. Политический расчёт строился также и на том, что католические общины за десятилетия системной русификации, прошедшие с момента восстания, уже достаточно интегрировались в российское общество. Следовательно, исчезала главная политическая причина введенных в своё время чрезвычайных административных мер в Северо-Западном крае.

В характеристике католицизма, даваемой МВД накануне издания указа, подчёркивалась “постоянная оппозиционность” и “воинствующий дух”, выделявшие эту Церковь из всех терпимых религиозных сообществ империи. Однако продолжавшаяся в западных губерниях пропаганда католицизма и “полонизма” уже не расценивалась как политически опасная. Она воспринималась в категориях незаконной религиозно-культурной конкуренции православию и русской культуре, для противодействия которой существовали легальные средства и меры административного наказания. Правительство испытывало уверенность в том, что отмена административных ограничений, утверждение законности по отношению к католикам и передача контроля над приходским духовенством от администрации к епархиальным властям станет серьёзной гарантией того, что “предоставленная духовенству свобода не будет употреблена в ущерб государственным интересам”[23].

Разрешение проблемы “упорствующих”, людей, с точки зрения светского и церковного права, поставленных вне религии, можно было осуществить путем отмены одной из привилегий православия, составлявшей важный компонент его господствующего статуса. Это значило предоставить им законную возможность покинуть православие и присоединиться к иному терпимомому вероисповеданию. В качестве мотивации такого решения правительство выдвигало религиозные и политические аргументы, полагая, что люди, живущие вне религии, представляют для государства социальную и политическую опасность. Позиция правительства в отношении “упорствующих” была поддержана первоприсутствующим в Святейшем Синоде митрополитом Пербургским Антонием (Вадковским), выступившего против сохранения государственного принуждения в делах веры. Упразднение традиционной привилегии православия Комитет Министров расценивал оптимистично. По его мнению: “Не подлежит сомнению, что намечаемое мероприятие должно послужить также к вящему возвеличению Православной Церкви и явится могущественным орудием в руках её для борьбы с религиозными заблуждениями; опираясь не на содействие светских властей, а на кроткое учительство своих пастырей, Церковь достигнет в этом направлении более благих, чем когда-либо результатов[24].

Меры, предпринимаемые правительством относительно расширения прав римско-католического духовенства и легализации выбора “упорствующих”, имели своим основанием представление о том, что католицизм в Привисленском крае и западных губерниях перестал быть политическим врагом России. Однако правительственный подход к пониманию этой проблемы кардинальным образом расходился с позицией обер-прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева. Для обер-прокурора наличие врага в образе польского католицизма  не вызывало сомнений. К.П. Победоносцев по-прежнему рассматривал Католическую Церковь в Западном крае как политического противника российского государства, духовного лидера польского национализма, который не отказался от своих надежд отторгнуть от России белорусские и украинские земли,  ополячить и окатоличить коренное русское население, сделать его союзником польского сепаратизма. Разумеется, что и взаимоотношения между Католицизмом и Православием в этом регионе со смешанным православно-католическим населением расценивались им в сугубо политическом аспекте. За существовавшими в крае религиозно-этническими противоречиями Победоносцев усматривал ситуацию политического противостояния государственных интересов России с интересами польского сепаратизма.

Так, в отчётах обер-прокурора Святейшего Синода императорам Александру III и Николаю II  оценки религиозно-этнической ситуации в Северо-Западном крае остаются практически неизменными на протяжении всей его двадцатипятилетней деятельности на этом посту.  В 1880-1890-х гг. он постоянно напоминал российским монархам, что «главным врагом, могущественным и опасным для успехов утверждения и распространения православной веры в западных епархиях ныне, как и прежде, является католическое духовенство, с его упорной нетерпимостью ко всему русскому и православному»[25].

И, наконец, буквально накануне мер, предпринимаемых правительством с целью расширения пространства религиозной свободы, К.П. Победоносцев ещё раз напоминает императору Николаю II о том, что нетерпимое отношение католического духовенства к Православию в Северо-Западном крае за прошедшие десятилетия не претерпело никаких изменений: «В большинстве своём, инославное население (католики в Литовской, Гродненской, Полоцкой и Могилёвской епархиях) враждебно относится как к православным, так и вообще ко всему русскому. Главным и наиболее опасным врагом православия и русской народности в этих епархиях являются ксендзы. Фанатично настроенные ксендзы всеми мерами стараются нарушить добрые отношения католиков с православными, возбуждая в них нетерпимость к Православной церкви и русскому народу, стараются всеми возможными способами отторгнуть местное православно-русское население от Церкви и вселить в нём вражду к ней. Особенно враждебно они относятся к православным священникам. Деятельная пропаганда ксендзов…часто оканчивается совращением православных в инославие»[26].

Отношение К.П. Победоносцева к католицизму получает адекватное  описание, если рассматривать его в понятиях, предлагаемых К. Шмиттом. Согласно концепции этого исследователя, политика начинается там, где складываются отношения «друг-враг». С точки зрения Шмитта, политическая противоположность – это противоположность самая интенсивная, самая крайняя. Враг – не конкурент и не противник в общем смысле. Врагом становиться борющаяся (курсив К.Шмитта) совокупность людей, противостоящая точно такой же совокупности[27].

К.П. Победоносцев, характеризуя настроения и поведение католического духовенства и мирян, постоянно подчёркивает их качественную особенность, определяющую подлинный характер религиозно-этнической ситуации в крае. Она заключается в том, что процесс межконфессионального и этнического противостояния носит непримиримый  характер, так как в основе его лежит религиозно-национальный фанатизм польского духовенства. Такой исторически устойчивый тип поведения исключает практику добровольных компромиссов и уступок по отношению к российскому государству и уважение к правам и достоинству православного духовенства и мирян. Крайняя враждебность католического духовенства придаёт религиозно-этническому противостоянию в крае политическое измерение. Следовательно, и отношение к «воинствующему» католицизму,  воспринимаемого в качестве  врага,  должно носить политический характер. Оно должно быть бескомпромиссным и религиозно наступательным, – с помощью строительства новых храмов, монастырей, организации церковных братств, открытия церковноприходских школ в местностях со смешанным православно-католическим населением. Разумеется, что продолжение такой политики, опирающейся на легальные и административные привилегии господствующего православия, было возможно при условии сохранения действовавшего религиозного законодательства о веротерпимости.

Принятие указа 12 декабря 1904 г., определившего решающие перемены  в политике по отношению к “инославным и иноверным исповеданиям”, свидетельствовало, что правительство, вопреки мнению К. П.Победоносцева, отходит от политики религиозного принуждения и административно-правовых ограничений в области вероисповедных отношений, меняя тем самым свое отношение к объёму и характеру привилегий Православной церкви и рассчитывая на успех в разрешении проблем, связанных с религиозно-этнической нетерпимостью. Тем самым правительство, с точки зрения К. Шмитта, взяло курс на деполитизизацию своего отношения к католицизму, переведя его из категории врага в разряд  нелегального конкурента господствующему православию. С точки зрения этого нового курса, рецепт успешной политики в области веротерпимости виделся в отказе от канонической составляющей светского законодательства, утверждавшего абсолютный характер принадлежности к православию, в пользу идеологии, декларировавшей, с известными оговорками, приоритет свободного религиозного выбора. Предполагалось, что введение либеральных правовых норм регуляции межрелигиозных отношений станет эффективным средством разрешения и предупреждения конфликтов между православием и приверженцами других религиозных сообществ, стимулирует миссионерскую активность самого православного духовенства.

Комитет Министров рассчитывал, что утверждаемые авторитетом императорского указа ценности религиозной свободы, как неотъемлемая составляющая либерального светского правосознания, должны быть усвоены и приняты в качестве общих ценностей религиозными традициями и практикой легальных и легализуемых новым законом конфессий и общин. Применение реформированного законодательства на практике должно было повлечь за собой адекватную интерпретацию вводимых правовых норм и законопослушное отношения к ним духовенства и мирян «инославных и иноверных вероисповеданий». Идейным постулатом создателей законопроекта был известный либеральный тезис о наличии взаимосвязи между ростом религиозной свободы и укреплением религиозно-этнической и политической стабильности в обществе, что выразилось в следующей формулировке. «Комитет не может не выразить глубокого убеждения своего в возможности совместить надлежащее охранение общегосударственных целей с соблюдением основных начал веротерпимости»[28].

Принятый  17 апреля 1905 г. указ “О укреплении начал веротерпимости” признавал необходимым:

-         разрешить проблему “упорствующих” путём упразднения  запрета на выход из Православия без ущерба для гражданских прав;

-         легализовать деятельность старообрядческих и сектантских общин;

-         осуществлять преподавание закона Божий на “природном языке учащихся”;

-         снять административные ограничения на деятельность духовенства Католической Церкви;

-         пересмотреть религиозное законодательство относительно мусульман и буддистов[29].

В результате действия Указа в период с 17 апреля 1905 г. по 1 января 1911 г., из Православия в Римско-католическую церковь перешли: по губерниям Северо-Западного края (Виленская, Ковенская, Гродненская) 33 382 человека обоего пола, по губерниям белорусским (Витебская, Могилёвская, Минская) 22 404 человека. Всех отпавших от господствующей Церкви на территории 6 губерний за этот период насчитывалсь 55 786  душ обоего пола. Пик отпадений от православия выпал на 1905 – 1907 гг. За эти годы вернулось и было обращено в католицизм по губерниям Северо-западного края: Ковенской – 1130, Виленской – 25480, Гродненской – 4048 человек. По белорусским губерниям:  Витебской – 4017, Минской – 14493, Могилёвской – 1387 человек[30]. Как видно из приведённых цифр, Православие в регионе не понесло существенного урона. С отпадением “упорствующих” Церковь избавилась от серьёзного источника религиозного недовольства, дестабилизировавшего церковную жизнь в приходах и создававшего напряжённые отношения между духовенством и верующими обеих Церквей. Однако, решив одни проблемы, указ породил и обострил другие, не менее сложные.

Обострение отношений между православными и католиками в Северо-Западном крае началось с того, что католическая иерархия, приходское духовенство и миряне выдвинули такие интерпретации указа, которые не только не соответствовали его содержанию, но зачастую прямо противоречили нормам нового закона о веротерпимости и принципам христианской морали. Исследование анатомии конфликта следует начать с анализа действий светских и духовных управленческих структур (администрации, католического и православного епископата), на которые была возложена ответственности за исполнение указа в Северо-Западном крае.

 

Указ 17 апреля 1905 г. и решения проблем веротерпимости «сверху».

Император Николай II, учитывая трудности, с которыми могла столкнуться администрация и епархиальная власть при реализации указа в западных губерниях, 3 мая 1905 г. при рассмотрении журналов Комитета Министров по пункту 6 указа 12 декабря 1904 г. поставил перед Комитетом следующие вопросы: «Как будут смотреть, по введению в действие нового законоположения, гражданская власть и духовное начальство на проповедь католических миссионеров?» «Как установить грань между проповедью католицизма и пропагандой полонизма?». Комитет Министров ссылаясь на нормы действовавшего законодательства, в частности, статью 187 «Уложения о наказаниях» 1885г. и статьи 90 и 83 нового «Уголовного уложения» 1903г., предусматривавших заключение в тюрьму и ссылку за совращение из православия в иное вероисповедание, уверил императора в том, что указанные власти имеют в cвоём распоряжении все необходимые средства для прекращения проповеди инославных миссионеров. Ответ на второй вопрос сводился к тому, что в настоящее время на законодательном рассмотрении находится проект предоставления министру внутренних дел особых полномочий для наказания римско-католических священнослужителей, нарушавших российское законодательство. Правительство уверяло императора, что с момента вступления закона в силу, министр получит возможность легально карать римско-католических священнослужителей, «действующих во вред русским интересам»[31].

Из ответов, данных императору, можно сделать вывод о полной уверенности правительства в том, что средства, предоставленные МВД, местной администрации и духовным властям, дают возможность эффективно противостоять попыткам превратного истолкования закона о веротерпимости со стороны католического духовенства.

Однако опасения императора оказались не напрасными. Эффект от введения религиозных свобод оказался поразительным и совершенно неожиданным для правительства и православной иерархии, которая даже не была поставлена в известность о принятии указа и не успела вовремя к нему подготовиться. Застигнутой врасплох оказалась и губернская администрация Северо-Западного края.  Дело в том, что издание указа произвело кумулятивный эффект. Оно вызвало резкую и длительную вспышку межконфессионального противостояния в крае, обусловленную резкой активизацией массового католического прозелитизма. В этот момент западные епархии пережили стремительную волну переходов «упорствующих» в католицизм, которые носили массовый характер. Они происходили в тех православных приходах, которые были образованы в 1865-1870 гг. и состояли в основном из бывших католиков.

Среди них следует назвать Батуринский, Быстрицкий, Городокский, Камень-Спасский, Островецкий, Радошковский, Шумский приходы Литовской епархии, Голдовичский, Волмянский и Логишинский приходы Минской епархии, Порозовский и Мижевичский приходы Гродненской епархии. Большая часть православных прихожан в названных приходах возвратились в католицизм[32]. Удерживаемые насильственно в православии долгие годы, эти люди обрели, наконец, возможность открыто исповедовать ту веру, которую считали истинной.

Однако свобода религиозного выбора, объявленная 17 апреля, имела свои правовые границы, по-прежнему охранявшие православное население от прозелитизма. С правовой точки зрения, переход из православия в иные вероисповедания рассматривался как результат свободного выбора, осуществляемого без миссионерского воздействия инославного духовенства. В действительности же, реализация указа привела к иному пониманию его содержания и способам конкретного применения в местностях со смешанным православно-католическим населением. По словам Виленского генерал-губернатора А. А. Фрезе:«С обнародованием указа все эти привходящие элементы православного населения Северо-Западного края стремительной волной хлынули обратно в католичество, увлекая своим движением и соприкасавшихся, так или иначе, с ними православных»[33].

По свидетельству православного духовенства, само издание указа, вопреки его точному смыслу, расценивалось ксендзами как совершенно очевидное торжество католицизма над православием и понималось как вседозволенность и право на прозелитизм среди православного населения, состоявшего из бывших католиков и униатов, которых следовало вернуть в лоно истинной Церкви. Возвращение “упорствующих” в католицизм в местностях со смешанным или преобладающим католическим населением осуществлялось в форме движения, идущего “снизу”, со стороны приходского духовенства и активных мирян, поддерживаемых епископатом. Инициированное указом стремительно разрастающееся движение явно выходило за установленные законом правовые границы и ставило своей целью не только возвращение всех “упорствующих” в лоно Римско-католической церкви, но и противозаконное обращение в католицизм тех православных, которые, оставшись в меньшинстве в своих селениях, продолжали сохранять верность Православной церкви. Это был, по сути дела, долго сдерживаемый взрыв миссионерской энергии, религиозной  нетерпимости и русофобии, накопленной католическим духовенством за предыдущие десятилетия ограничений и запретов, сопровождаемый эйфорией от дарованной императором свободы.

Как следует из донесений Виленского и Гродненского губернаторов, «Католическое духовенство, не довольствуясь легальными способами воздействия, во многих случаях прибегало к таким приёмам, кои совершенно не соответствовали носимому ими сану служителей Церкви. Совершались при особенно торжественной обстановке богослужения в костёлах с произнесением фанатических проповедей, в коих ксендзы порицая православие, старались доказать, что первая и господствующая религия есть римско-католическая и под влиянием этого целые массы прошений о переходе из православия в католичество поступали к ксендзам и направлялись в канцелярию епископа».[34] Не менее активно миссионерствовали и миряне.

Настоятель Крынской церкви Гродненской губернии сообщал своему епископу: «Весь народ римско-католический преобразовался в миссионеров, особенно женщины, фанатизм коих доходит положительно до безумия и проявляется в различных ругательствах всего русского, всего православного, проявляется в адской злобе и ненависти к православным и разными стращаниями, угрозами и просто силою влекут в костёлы православных, особенно бедных, беззащитных, сирот и малоумных, которых ксендзы живо принимают на исповедь и причащают своими тайнами».[35]

Поэтому уже 13 мая 1905г. министр внутренних дел А.Г. Булыгин передал Виленскому генерал-губернатору А. А. Фрезе строгое указание императора: «В виду поступающих сведений о том, что римско-католическое духовные лица, превратно толкуя Высочайший указ 17 апреля сего года о веротерпимости, позволяют себе пропаганду католичества, государь император повелевать соизволил Вашему Высокопревосходительству о необходимости принятия самых решительных мер к предупреждению означенной незаконной деятельности ксендзов и к разъяснению населению истинного смысла вышеозначенного указа». [36]

Однако А. А. Фрезе оказался не в состоянии незамедлительно исполнить волю императора. Для этого у него не хватало требуемой решимости и соответствующих административно-правовых средств.  Генерал-губернатор прибегнул к традиционным бюрократическим методам решения вопроса, рассчитывая, в первую очередь, на лояльность и исполнительность Виленского римско-католического епископа.

25 мая А. А. Фрезе обратился с письмом к Виленскому римско-католическому епископу Эдуарду фон Роппу, в котором, ставя в заслугу епископу издание циркуляра от 21 апреля, подчёркивал «заботливость» последнего, своевременно предупредившего приходское духовенство епархии о недопустимости «ошибочного, вследствие излишнего усердия и увлечения», применения указа о веротерпимости. Вместе с тем он обращал внимание фон Роппа, что некоторые священники не только не поняли указания циркуляра, но и позволяют себе давать изданному императором указу «неподобающее оному толкование в смысле преимуществ ныне оказанной верховной властью римско-католической вере перед православной».

Фрезе указывал селения в Виленской и Гродненской губерниях, в которых приходское духовенство «свободу верований и молитв по велениям совести», понимает как способ борьбы двух поместных церквей и «искусственного привлечения в лоно одной из них чад другой». Генерал-губернатор предлагал епископу «всем своим авторитетом предотвратить повторение печальных случаев, когда смешивались понятия свободы совести с воздействием на таковую, не допустимом ни догматами Церкви, ни действующим в России законами»[37].

В ответном письме от 15 июня епископ фон Ропп напомнил генерал-губернатору, что в своём циркуляре от 21 апреля своевременно предписал приходскому духовенству епархии терпимость отношению к лицам иных исповеданий. Продемонстрировав, таким образом, свою заботу о веротерпимом поведении подведомственного ему духовенства, епископ обратился к А.А. Фрезе со встречной просьбой сделать распоряжение о защите католического духовенства от возможных «злонамеренных обвинений ни в чем не повинных ксендзов», недвусмысленно указывая на недобросовестность информации, поступавшей от потерпевшей православной  стороны.[38]

Бюрократическая дипломатия генерал-губернатора не принесла успеха в прекращении незаконной миссионерской деятельности католического духовенства. Епископ дал ясно понять, что не собирается предпринимать каких-либо дополнительных мер относительно ксендзов, обвиняемых в нарушении законодательства о веротерпимости и превратном истолковании указа. Тем самым он предлагал А.А. Фрезе защищать совесть православного населения от насилий исключительно мерами полицейского и судебного характера, освобождая себя от ответственности за противоправную деятельность своего духовенства, стараясь максимально оградить последнее от возможной уголовной ответственности. На практике такая позиция епископа означала предоставление свободы субъективной интерпретации указа о веротерпимости, которым и воспользовалась часть приходского духовенства и мирян.

Таким образом, распоряжение императора оказалось практически не выполненным. Администрация А.А. Фрезе не смогла предотвратить незаконную пропаганду католицизма и  сразу взять религиозную ситуацию под контроль. Фрезе не воспользовался также и примером Варшавского генерал-губернатора К.К. Максимовича, который 21 мая 1905 г. обратился к населению Привисленского края с разъяснением сущности указа 17 апреля 1905г. В своем обращении Максимович напомнил населению края, что «по закону, сохраняющему полную силу статьи 4 XI т. Свода Законов, лишь одна господствующая Православная церковь пользуется правом свободно распространять своё вероучение, лицам прочих вероисповеданий воспрещается силой склонять к переходу в их религию. Виновные в совращении из православия, порицании православной веры, кощунстве, подлежат суду по общим законам. Да не смущается русский православный люд разными нелепыми слухами, распространяемыми в народе, да ведает он, православные церкви, монастыри, святые иконы царь православный и впредь никому не отдаст».[39]

Что же касается администрации А. А. Фрезе, в основном её деятельность в эти месяцы ограничивалась наблюдением за неожиданной массовой вспышкой религиозно-этнического фанатизма, сопровождаемого демонстративными проявлениями политической лояльности. В условиях действующих религиозных свобод губернаторы не решались прибегать к предписанным законом мерам по охранению «господствующего» православия. Архиепископ Литовский Никандр (Н. Д. Молчанов) в начале июня от имени духовенства епархии вынужден был обратиться к генерал-губернатору А. А.Фрезе с просьбой о защите православных приходов от проявлений религиозного насилия и прозелитизма со стороны католиков.

Литовский епархиальный съезд духовенства в заседании от 1 июня 1905 года с горечью отмечал, что «Высочайшая милость, дарованная иноверию, неправильно понятая и ложно истолкованная римско-католическим духовенством, весьма неблагоприятно отразилась на юной литовской пастве, в особенности в тех приходах, которые образовались после последнего польского мятежа в 1863 году…Не стесняясь никакими средствами, прибегая к обманам, лжи, угрозам католическое духовенство все усилия свои напрягает на то, чтобы, прежде всего всех этих православных совратить в католичество, отнять православные церкви и обратить их в костелы… При всем желании и усердии, православное духовенство бессильно оказать своим прихожанам какую-либо помощь против насилия, так как любовь, смирение и кротость, которыми оно может и должно воздействовать, не могут противостоять угрозам, фанатизму, массовому давлению воинствующего католицизма в лице помещиков, изуверной шляхты, разных фанатических религиозных обществ: терциарок, Сердца Иисуса, шкаплерных и пр.; которым в настоящее время дана полная свобода действий».[40]

В это же время 14 июля 1905 г. обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев также обратился к генерал-губернатору в связи с донесением епископа Гродненского и Брестского Никанора (Н.Т. Каменский) о случаях открытого совращения православных в католицизм, сопровождаемого насилием и публичным порицанием православной веры. Обер-прокурор просил А. А.Фрезе оказать содействие духовенству в налаживании мирных отношений православных с католиками, возбуждаемых фанатизмом ксендзов[41]. Однако попытки  духовных и светских властей приостановить нарастание католического движения и перевести его в правовое русло, определённое указом 17 апреля 1905 г., не привели в этот период к положительному результату.

 

Формы прозелитизма и  религиозно-этнические конфликты на «низовом» уровне.

Общее настроение, которое переживали православное духовенство и миряне в местностях с преобладанием католического населения, где наиболее остро проявлялась религиозная нетерпимость, можно выразить так – государство нас бросило, нас некому защищать. В Ковенской губернии литовцы-католики запугивали русских общим поголовным избиением в том случае, если они не уйдут или не примут католичество. «Сбрейте бороды, оденьте рожанцы и шкаплеры – говорили они - и мы вас не тронем».  Растерянность и отчаяние усугублялись ещё и тем, что ксендзы разъясняли указ народу в том смысле, что Николай II повелел всем переходить в католичество, что православные церкви будут обращены в костёлы, а имущество их передано католическому духовенству. Ксендзы уверяли прихожан, что сам указ издан вследствие молитв Папы Римского к возвеличению Римско-католической Церкви, для блага католичества и польского народа. А это значит, что отныне католическая вера становится первенствующей в империи, следовательно, православные должны немедленно подавать заявления о присоединении к католичеству.

Среди населения распространялись ложные слухи о том, что сам царь вместе с семьёй перешёл в католицизм,  -  «на высоте царского престола познали неправоту православия», в католицизм перешёл Иоанн Кронштадский, ксендзам помогает администрация края – генерал-губернатор, губернаторы и т.д., скоро все православные священники и их паства, повинуясь царскому указу, должны стать католиками. В пропаганде использовались также и мотивы социального престижа, когда католичество в противовес православию восхвалялась крестьянскому населению как «панская вера». Использовались и методы экономического шантажа, когда православных крестьян уверяли, что если они будут по-прежнему сохранять верность своей Церкви, земли их будут конфискованы и переданы католикам, не принявшие же католичество будут переселены во внутренние губернии России и даже в Сибирь.

Нередко были случаи, когда в костёлах ксендзы кощунственно отзывались о православной вере («поганая вера», «собачья вера»  «православная  вера не есть истинная, а выдуманная и православный народ отрекся от Иисуса Христа как караимы» и т.д.) и разжигали в прихожанах этническую вражду к русским, т.е. православным соседям-белорусам. В листовках, написанных на польском языке, которые распространялись на территории края, говорилось, что поражение России в русско-японской войне является наказанием Божьим за то, что «отняли у нас нашу Польшу», за преследование католической веры и польского языка. В них содержались недвусмысленные угрозы: «Кто теперь не оставит проклятого православия и не возвратится в святую римско-католическую веру, тот погубит свою душу и своих детей». Православных начали открыто называть «недовярками», «еретиками» «схизматиками», «отщепенцами» «холопами», а саму православную веру еретической, явившейся будто бы «из-под кнута»[42]. По словам одного ксендза: «Настало католикам время отомстить православным за все обиды и притеснения, которые несли католики от русских православных людей»[43].

Религиозная эйфория, переживаемая католическим населением весной и летом 1905 г., порождала требования националистического характера. Северо-Западный край – это «забранный край» и он должен «отойти целиком полякам»[44]. Важным элементом развязанной католическим духовенством нелегальной пропагандистской кампании стало распространение слухов о том, что «Православные храмы русским правительством будут переданы католикам». По сообщениям православной стороны: «Ксендзы назначали два срока, после которых будто бы все православные храмы переделаются в костелы, - это Троицын день  и праздник святых апостолов Петра и Павла»[45]. Эти приемы недобросовестной, противоправной пропаганды имели негативные социальные последствия. Они провоцировали у возбужденного этими слухами католического населения настроения фанатизма и религиозного реванша, чтобы, не дожидаясь разрабатываемого правительством правового решения проблемы, силой отобрать у православных храмы, устроенные из бывших костелов, и изгнать с этих приходов православных священников. Единообразие приёмов, используемых католическим духовенством для обращения православных, общее содержание их проповедей, типичный для всей епархии набор пропагандистских слухов, распространяемых устно и с помощью листовок, свидетельствует об организованном характере этого противоправного миссионерского движения, носящего ярко выраженный этнонационалистический характер.

Сложное положение, в котором из-за бездействия администрации оказалось местное православное население, вынудило Литовского архиепископа Никандра  обратиться с окружным воззванием к своей пастве: «Никому не запрещено переходить в другое вероисповедание, - писал он - это дело совести каждого человека. Но зачем же тем, кто искал и ратовал за свободу совести, насиловать теперь совесть других различными, часто недостойными христианства и святого дела веры способами? В настоящее время свидетельства современной печати, голоса живых людей и акты жизни говорят, что некоторые инославные пастыри в деле распространения своего вероучения и привлечения в лоно своей церкви православных людей, не гнушаются и недостойными их сана средствами и способами. А некоторые в своей злобе доходят до того, что решаются публично утверждать, будто православная вера проклята папами, будто все исповедующие её хуже язычников, будто от православия отвратился сам Господь  с его пречистою Матерью, - что все, теперь православные, будто бы должны обращаться в католичество».[46]

Обострение религиозно-этнической нетерпимости к православным, не желающим переходить в католицизм,  вынуждала отдельные сельские общины Ковенской губернии, в местностях с преобладанием литовцев-католиков,  ходатайствовать перед обер-прокурором К.П. Победоносцевым о переселении их на места с православным населением.

В ответ на многочисленные прошения епископата, духовенства и жителей края о защите православного населения от принудительного обращения в католицизм, генерал–губернатор А.А. Фрезе   23 ноября 1905 г. издал  циркуляр губернаторам края, в котором указывал на появление в сельской местности“ религиозно-церковного брожения”. Причины возникшей межконфессиональной напряженности генерал-губернатор усматривал в превратном истолкования ксендзами положений указа 17 апреля и манифеста 17 октября 1905 г. “Содействуя всеми законными средствами и мерами православной церкви и соблюдая справедливые потребности католического населения и его клира, - подчеркивал А.А. Фрезе - не могу допустить явно враждебного антагонизма со стороны католической части населения к православию”. Циркуляр предписывал, чтобы губернские прокуроры принимали все меры по незамедлительной организации следствия по делам о совращении православных в инославие[47]. В письме к епископу Гродненскому и Брестскому Никанору А.А.Фрезе признавал, что во веренном ему крае замечается явно враждебное отношение со стороны католического населения к православным и их святыням. Генерал – губернатор выражал уверенность, что “в наше тревожное время православное духовенство, служащее на нашей иноверной и инородческой окраине,... окажет выдающиеся и неоценимые услуги государственной власти в деле внесения успокоения в среду встревоженного событиями последнего времени местного населения”[48].

Однако  совместные усилия правительства, Православной церкви и новой губернской администрации К.Ф. Кршивицкого по стабилизации этно-религиозной ситуации в Северо-Западном крае, не приносили зримого результата. Особенную остроту религиозно-этнического противостояния в крае придавало стремление  католического населения принудительным путем вернуть себе ряд православных церквей, перестроенных из бывших костелов, конфискованных у Католической церкви после польского восстания 1863 г. Под влиянием развязанной пропагандисткой кампании в ситуации нарастающего революционного кризиса, с осени 1905 г. начались попытки насильственного захвата православных храмов и монастырей и изгнания священников с приходов.

Такие случаи произошли в селе Роготны Слонимского уезда Гродненской губернии и в местечке Рудомино Виленского уезда. В том же Виленском уезде в начале ноября произошло нападение на Венславенетскую православную церковь, бывшую ранее униатской. Священные предметы, находившиеся в ней, были вынесены наружу и подвергнуты осквернению. Часть из них была сожжена. В конце ноября толпа литовцев-католиков напала на единоверческую церковь в Каролишках Ковенской губернии. В Виленской губернии происходили нападения на  дома православных священников, в один из которых была брошена бомба[49].

В местностях, где религиозный и этнический экстремизм приобретал особо опасные социальные формы, губернаторы вынуждены были посылать воинские подразделения для охраны православных храмов от попыток их самовольного захвата со стороны местных католиков. Бывало так, что только присутствие войск спасало православное духовенство и мирян этих приходов от угроз и возможной расправы со стороны тех, кто требовал немедленного возвращения храмов Католической церкви.

Особенно напряженная ситуация сложилась в Виленском уезде, в котором присоединение «упорствующих» к католичеству в мае-июне 1905 г. приобрело массовый характер. В начале декабря этого же года священник Подберезской церкви Виленского уезда писал генерал-губернатору А.А. Фрезе, что после ухода полуроты солдат положение оставшихся верным православию (около 50 человек), окруженных враждебно настроенными поляками и литовцами, оказалось  весьма плачевным. Они угрожали разрушить церковь, а всех православных – священников, учителей, писарей и полицию изгнать из уезда. Священник просил у генерал-губернатора вновь прислать полуроту солдат для охраны местной церкви[50].

В это же время архиепископ Литовский Никандр просил генерал-губернатора А.А. Фрезе не отзывать из местечка Островец Виленского уезда солдат, которые охраняли православную церковь и усадьбу священника. Настоятельная просьба архиепископа была продиктована тем обстоятельством, что указанное местечко входило в состав Шумского благочиния, в котором все приходские православные церкви во второй половине 60-х гг. были перестроены из бывших римско-католических костёлов. Так как по сведениям канцелярии генерал-губернатора «католическое брожение» в этой местности не ослабевало, было сочтено целесообразным оставление войск в указанном районе, «впредь до более надёжного успокоения фанатически настроенного местного населения». А также: «В виду угрожающей позиции, которую продолжают занимать местные католики по отношению к Островецкой православной церкви и её духовенству»[51].

Волна религиозного экстремизма начала распространяться и на другие уезды Литовской епархии.  В Вилейском уезде о необходимости прислать казаков для предотвращения захвата католиками церкви и сожжения местного народного училища писал генерал-губернатору настоятель Камень-Спасского прихода священник Климентий Боярчук. В Свенцянском уезде попытку насильственного захвата возбужденной  толпой католиков Засвирской церкви остановило только присутствие 20 вооруженных солдат, присланных сюда для охраны порядка[52]. Толпа литовцев-католиков дважды пыталась силой захватить Антолептский женский монастырь Новоалександровского уезда Ковенской губернии. Монастырь удалось отстоять только благодаря присутствию воинского подразделения. В ряде случаев в роли подстрекателей крестьян к насильственному захвату храмов, по мнению администрации и православного духовенства, выступали местные ксендзы[53].

К началу 1907г. противостояние между католиками и православными вновь обострилось. Литовская православная духовная консистория в записке “О положении католиков и православных в Литовской епархии за последние 2 года”, составленной в августе 1907г. отмечала: “Положение православного населения в Литовской епархии в следствие враждебного отношения к нему со стороны католиков является очень тяжёлым. Задавшись целью, под влиянием своего фанатичного духовенства, изгнать православных русских людей якобы из “забранного края”, в видах восстановления Великой Польши “от моря до моря”, католики всячески поносят Православную церковь и её служителей, грозят им смертью и сожжением их имущества и с дикой злобой преследуют православных прихожан”[54].

Психологический террор и физическое насилие к которым прибегала католическая сторона вызывали у православных необходимость активной защиты своих приходов и церквей. На насилие православные готовы были также ответить насилием. Взаимное противостояние сторон было чревато новыми конфликтами. В сентябре 1907 г. обер-прокурор Святейшего Синода  П. Извольский сообщал министру внутренних дел П. А. Столыпину, что: “В одном из округов Минской губернии озлобление православных против католиков за их насилия дошло до такой степени, что духовенство этого округа особым актом довело до сведения епархиального начальства, что его паства готова с оружием в руках броситься на католиков и их духовенство, чтобы отомстить за причинённые им обиды и насилия”[55].

В Гродненской губернии, где активно велась проповедь католицизма, православные крестьяне силой изгоняли из деревень наиболее ревностных католических миссионеров. По инициативе Красностокского монастыря в крае распространялись “Почаевские листки” с резкой критикой папства и  католичества. Однако масовые антикатолические настроения не были распространенными в крестьянской среде. Там, где они возникали, это была, как правило, ответная реакция на вызовы католического фундаметализма[56]. В целом, православное население в случаях, когда  деятельность католического духовенства и мирян принимала противозаконный характер, обращалось за содействием к епархиальным архиереям или губернскому начальству.

Наиболее активные проявления религиозного фундаментализма, нарушавшие законные права господствующей Православной церкви, встречали решительное противодействие властей, что приводило на практике к трагическим последствиям. В местечке Зельва Волковысского уезда Гродненской губернии католическое население, подстрекаемое фанатиками, пыталось силой воспрепятствовать постройке православной церкви на фундаменте бывшего костела, который был конфискован администрацией генерал-губернатора Э.Т. Баранова в 1867 г.

Неоднократные разъяснения о негативных последствиях подобных противоправных действий, сделанные местной полицией и православным священником, не принесли никакого результата. Не помогли мирно разрешить назревавший конфликт и уговоры Волковысского католического декана и приходского ксендза. 2 января 1907 г. агрессивно настроенная толпа католиков (до 1000 человек) с кольями и палками напала на обоз, который перевозил камень для постройки православной церкви. Сопровождавшие обоз стражники в целях самозащиты вынуждены были открыть стрельбу. В результате столкновения из нападавших было убито 7 человек. Прибытие в Зельву роты солдат позволило успокоить разбушевавшиеся страсти, порядок был восстановлен, и подвоз камня для строительства церкви возобновился уже беспрепятственно. Расследование, проведённое администрацией, показало, что действия стражников были правомерны, и не превышали пределов необходимой самообороны[57].

Столь же трагично закончилась попытка католического населения местечка Ивенец Минского уезда без официального разрешения установить деревянный крест на площади напротив православного храма. Демонстративный характер поступка местных католиков был обусловлен тем, что этот храм был перестроен из францисканского костела, закрытого администрацией за антиправительственную пропаганду во время восстания 1863 г. На законное требование полиции убрать крест, поставленный 30 мая 1907 г., и освященный ксендзом Л.Щербо, католики ответили решительным отказом. Тогда 3 июля этого же года полицейские, несмотря на сопротивление толпы, перенесли установленный крест на местное римско-католическое кладбище. Однако католики вновь повторили попытку установить крест на прежнем месте. Полиция попыталась снова изъять крест, но встретила яростное сопротивление, в неё начали швырять камнями и кольями. Так как агрессивность толпы (до 200 человек) возрастала, полиция вынуждена была, исчерпав все меры предупреждения, открыть стрельбу. В результате была убита одна женщина и четверо ранено. Этот инцидент, произошедший 3 июля 1907 г., завершился изъятием креста и восстановлением в Ивенце спокойствия и правопорядка.

Одним из виновников этого трагического происшествия администрация считала местного ксендза Л. Щербо, так как последний отказался по просьбе местного исправника, воздействовать на католиков с целью успокоения страстей, заявив при этом, что «все добывается борьбой, что борьба и жертвы необходимы для того, чтобы добиться больше прав». В последствие этот фанатично настроенный ксендз, по предложению минского губернатора Я. Е. Эрдели был переведен на службу в Полтавскую губернию[58].

1907 год практически завершил период наиболее острого противостояния между католиками и православными, сопровождавшийся человеческими жертвами и спонтанными вспышками взаимной  ненависти. Начался период «тихого» противоборства, т.е. продолжение рецепции положений указа о веротерпимости в новых условиях.

 

Проблемы веротерпимости в условиях социально-политической стабилизации в белорусско-литовских губерниях.

Укрепление политической стабильности в крае, наступившее после революционных потрясений 1905 г., не повлекло за собой смягчения остроты религиозно-этнических противоречий.    После массового перехода “упорствующих” в католицизм в 1905 г. позитивный потенциал указа 17 апреля продолжал реализоваться в ситуации, когда отпадения от Православия приняли довольно умеренный характер и были поставлены в соответствии с циркуляром МВД от 18 августа под контроль губернской администрации, с обязательным увещанием в течение месяца со стороны православных священников. Например, в Минской православной епархии в установленном порядке в течение1908 -1909гг. в католицизм перешло 964 человека[59].

Стоит отметить, что уже в этот период сугубо религиозные причины отпадения от православия отходят уже на второй план. Как свидетельствуют многочисленные рапорты священников Минской епархии, занимавшихся увещаниями тех, кто оставлял Православие, превалирующими мотивами добровольного перехода в католицизм становились соображения экономического и практического характера – выгодные браки с обретением более высокого в глазах крестьян социального статуса шляхты, желание семейного мира и единства в постах и праздниках в смешанных браках католиков и православных, необходимость сосуществования с соседями католиками в одной деревне, желание получить выгодную работу у католиков и т.д.[60]

Однако возможность свободного перехода из православия по-прежнему использовалось католическим духовенством и мирянами для прозелитических целей. Продолжалась практика насилия над совестью православных, вступавших в брак с католиками. По свидетельству православных священников, ксендзы, с целью предотвращения смешанных браков, требовали от католиков  под угрозой отказа в венчании, чтобы православные обязательно переходили в католицизм. Православные, принципиально не желавшие менять веру, вынуждены были отказываться от таких браков в ущерб личным интересам. Были случаи, когда под гнётом материальной нужды, православные, по требованию католической стороны, вынуждены были принимать католицизм[61]

Объектом религиозного принуждения по-прежнему оставались смешанные семьи православных и католиков. Государство после указа 17 апреля продолжало сохранять привилегии православия в такой сфере, как смешанные браки. В соответствии с действующим законодательством, венчания должны были обязательно совершаться в православном храме,  от инославных бралась подписка, что дети в таких семьях будут воспитаны в православной вере. Таким образом, облечённая в форму закона каноническая традиция “господствующего” православия вступала в конфликт с канонической традицией терпимой Католической церкви. В свою очередь, ксендзы, действуя по канонам своей Церкви, но вопреки российским законам, отказывали от исповеди и Св. Причащения католикам в смешанных семьях,  до тех пор, пока православные члены семьи под их давлением не принимали католическую веру. Бывали случаи, когда по требованию ксендзов католички отказывали православным супругам в брачном ложе до тех пор, пока последние не примут католицизм, крестили своих детей по католическому обряду вопреки существовавшему закону. Дело доходило до физического насилия, когда супруг католик и его родственники  принуждали таким методом православную жену переменить веру. Имелись факты, когда родители-католики силой заставляли детей покинуть православие. Нередко католический фанатизм, поощряемый духовенством, становился причиной  тяжёлых семейных трагедий[62].

Депутат 3-й Государственной Думы православный священник А. Юрашкевич, дававший характеристику подобного рода фактам, ставших неотъемлемой частью православно-католических отношений в западных губерниях, категорично утверждал: “Мира нет и мира в ближайшем будущем не будет”[63].

Факты религиозного принуждения со стороны ксендзов вызывали протесты  православного духовенства и верующих, но весьма редко становились объектом судебного преследования в силу  большой сложности в доказательстве такого рода “совращений”. Гораздо чаще судебные приговоры выносились ксендзам за открытое порицание православной веры и незаконные венчания и крещения православных. В октябре 1908 г. судом присяжных на четыре месяца заключения в крепости был осуждён ксендз А. Лошакевич. Присяжные признали его виновным в том, что ксендз “с целью произвести соблазн среди присутствующих крестьян, умышленно позволил себе поносить православную веру и святые мощи православных мучеников, говоря, что: «Православная вера не истинная, а сатаническая, что православные поклоняются не святым мощам, а идолам, волосатым чертям, и что у них, православных, вместо мощей помещены под стеклом чучела, набитые опилками»[64].

В1909 г. судом присяжных был осуждён на полтора года заключения в крепости бывший настоятель костела в местечке Майорах Дисненского уезда ксендз Иосиф Бороздич за пропаганду польского национализма, “кощунство и хулу против православной церкви”. В своих проповедях ксендз говорил, что “Вера у православных выдуманная, что у человека, исповедующего православную веры, душа собачья, что оставшиеся в православии попадут в пекло, ибо вера православная фальшивая и проклятая”[65]. По обвинению в антиправительственной пропаганде, распространении идеологии польского национализма, русофобию и призыв к изгнанию из края православных священников и полиции был привлечен к суду настоятель Вавиорского прихода Лидского уезда Виленской губернии ксендз И. Сахарко[66]. Всего к концу 1908 г. в Виленской губернии за совращения православных и кощунства над православной верой было предано суду 82 ксендза[67].

В сентябре 1907 г. обер-прокурор Святейшего Синода П. Извольский обратился к министру внутренних дел П.А. Столыпину с настоятельной просьбой о переводе ксендзов К. Ваньковича, В. Герасимовича, Л. Щербо, И. Скаковича и ряд других, как “особенно” фанатичных насадителей католицизма в Минской губернии”, перевести их из этой губернии в другую, с “исключительно католическим населением, где бы фанатическая деятельность их не наносила ущерба православию и русской народности и не порождала бы враждебных отношений между католическим и православным населением”[68].

Практически все указанные ксендзы, были переведены католической епархиальной властью за пределы Минской губернии. Кроме того ряд ксендзов был приговорен судом к различным мерам наказания за нарушение статей 93-94 Уголовного уложения, а ксендз В. Герасимович отправлен на три года в ссылку в Архангельскую губернию за пропаганду польского сепаратизма[69].

Противозаконные крещения и венчания православных, а также пропаганда враждебности к православию и “русской народности” как свидетельствуют судебные приговоры и практика перевода ксендзов за пределы Минской губернии, служили объективным показателем непрекращавшейся прозелитической деятельности католического духовенства среди православного населения.

Помимо сугубо пастырских инструментов прозелитизма среди православных, использовались и светские приемы миссии, применяемые польскими помещиками и арендаторами. В этом случае объектом прозелитизма становилось экономически зависимое, бедное православное крестьянство.По словам Минского епископа Михаила (Темнорусов П.М.), на помощь католической миссии были призваны имущие классы латинско-польского общества. Последние стали оказывать давление на православных в пользу принятия католичества используя рычаги экономического принуждения.  Епископ утверждал, что: «никто из католиков ни под каким видом не продаст православному и пяди земли, поэтому простая аренда земель, в большинстве принадлежащих в губернии католикам-полякам, служба в польских помещичьих экономиях и даже частных домах католиков в качестве прислуги стали служить могущественным орудием совращения православных в католицизм»[70]. Действительно, нередко были случаи, когда православные крестьяне теряли работу в помещичьих имениях за отказ стать католиками[71].

 

Итоги.

Почему же указ о веротерпимости не принёс ожидаемого правительством стабилизирующего эффекта и не привел к снижению межконфессиональной напряжённости в крае? По крайней мере, в первые несколько лет. Ответить на этот вопрос можно следующим образом.

Правительство, разработавшее указ 17 апреля 1905 г. проявило  проницательность в главном, политическом аспекте даруемой религиозной свободы, принципиально расходясь в этом вопросе с обер-прокурором К.П. Победоносцевым. Как показали события 1905-1907 гг., местный католицизм действительно перестал быть тем политическим врагом России, каким он был  в 1863 г. Учет этого основного обстоятельства при разработке указа  и вызвал, в свою очередь, необходимость поиска более гибких и эффективных механизмов правовой регуляции отношений с католичеством в рамках законодательства о веротерпимости. Что же касается причин, приведших к резкому обострению религиозно-этнической ситуации в Ковенской, Виленской, Гродненской и Минской губерниях, их перечень и содержание выглядят следующим образом.

Во-первых, правительство не смогло правильно оценить все возможные риски, связанные с миссионерским потенциалом католицизма в Северо-Западном крае, его подержку со стороны польских землевладельцев, шляхты и сочувствовавшей им представителям местной администрации. Не была учтена степень напряжённости и глубина религиозно-этнического противостояния в регионе, о чём когда-то настойчиво предупреждал российских императоров К.П.Победоносцев. Обер-прокурор был безусловно прав в том, что к началу XX в. связь католичества с польской и литовской идентичностью усилилась, что привело к накоплению скрытых межрелигиозных и межэтнических противоречий. В результате часть католического духовенства, включая иерархию, оказалась не готовой к восприятию свободы как универсальной социальной ценности, и стремилась использовать её исключительно в своих узко конфессиональных и этнических интересах, нередко нарушая при этом правовые нормы и принципы христианской морали. Это привело на практике к различным фальсификациям в интерпретации указа и разжиганию фанатизма и религиозно-этнической розни по отношению к православному населению. Реализация указа по времени совпала с началом революционных потрясений на западных окраинах России, временно расшатавших государственный порядок и общественную дисциплину.

Во-вторых, часть католического духовенства ставило верность каноническому праву своей Церкви выше уважения к российскому законодательству о веротерпимости. И хотя прозелитизм среди православных по-прежнему был запрещён законом, предоставленная указом возможность покинуть “господствующую” Церковь позволила на практике продолжать незаконную миссионерскую деятельность. В основе такого поведения лежал не только правовой нигилизм, свойственный части католического духовенства, но и упрощённое понимание христианской миссии. Духовенство было убеждено, что только Римско-католическая церковь являетсяистинной, поэтому совершенно законно и необходимо заниматься прозелитизмом среди православных христиан-схизматиков, а там где проповедь оказывается неэффективной, следует прибегать к принудительным мерам и фальсификациям.

В третьих, исключительная экклезиология Римско-католической церкви находила свое радикальное выражение в настроениях и демонстрации религиозного превосходства истинной веры над «схизматическим» Православием. Дополнительным источником появления  массовых настроений фанатизма была разница в правовых статусах обоих соперничавших Церквей. Католичества как Церкви «терпимой» и Православия как Церкви «господствующей». Часть духовенства и мирян стремилась компенсировать ограничения, наложенные законодательством на права их Церкви, демонстрацией своего экклезиологического и догматического триумфализма за счет порицания авторитета Православия и русской культуры. Они хотели добиться конфессионального реванша, понимаемого как восстановление исторической справедливости и укрепить религиозные, этнические и социокультурные позиции католичества, серьёзно ослабленные после 1863 г.

В-четвертых, религиозно-этническая нетерпимость к православию как воплощению «русского начала», агрессивность, проявляемая на «низовом» уровне свидетельствовали о тенденции к охлократическому решению сложных правовых вопросов возвращения католической собственности и восстановления утраченных приходов. В свою очередь охлократические способы решения религиозно-правовых и языковых проблем стали результатом организованной католическим духовенством пропагандистской миссионерской кампании, основанной на дискредитации православия, фальсификациях и подлогах.

В-пятых, «низовая» враждебность к православию, основанная на убеждении в превосходстве католичества, оказалась неразрывно связанной  со стихийным, т.е. идейно и политически неоформленным польским этническим национализмом. Этот вид национализма содержал в себе примитивный комплекс шляхетского, социокультурного  высокомерия по отношению к русским и их культуре. Наличие указанного комплекса приводила к тому, что этническая враждебность к русскому (православному) населению, усиливаемая эксклюзивной религиозной составляющей, носила не столько национальный, сколько трайбалистский характер. Проявление «низового» религиозно-этнического трайбализма в поведении и настроениях части католического клира и прихожан снижали эффективность мер, предпринимаемых администрацией и католической иерархией для стабилизации межконфессиональных отношений в регионе.

Существенно сократив область государственного, т.е. вертикального принуждения, применяемого для поддержания претензий Православия на исключительный статус среди религиозных сообществ России, указ 17 апреля 1905 г. упразднил тем самым важную причину, инициировавшую проявления нетерпимости как со стороны государства и «господствующей» Церкви, так и отдельных групп неправославного духовенства и населения.  Поэтому продолжавшиеся в новых условиях проявления фанатизма и религиозной нетерпимости в Северо-Западном крае вызывались уже не столько административно-правовым воздействием государства, по-прежнему сохранявшего запрет на прозелитизм среди православных и преимущества православия в смешанных браках, сколько миссионерскими приёмами и уровнем усвоения светского правосознания частью духовенства и паствы Римско-католической церкви.

Религиозное противостояние приобрело теперь преимущественно общественный характер, и переместились в основном с вертикального на горизонтальный уровень – семьи и прихода. Это свидетельствовало о том, что в условиях расширения религиозной свободы основными мотивами межконфессиональных конфликтов и противоречий стали принципы нетерпимости, заложенные в католической церковной традиции, религиозной и этнической ментальности части католического духовенства и мирян, проявляемые ими в повседневной практике приходской и семейной жизни.

Александр Бендин

 

---

[1] Северо-западный край включал в себя губернии – Виленскую, Ковенскую, Гродненскую, Минскую, Витебскую и Могилёвскую. По определению профессора Н.И. Петрова, во второй половине XIXв.  Белоруссия  как  регионально-этнический феномен включала в себя Могилёвскую и Витебскую губернии, за исключением трёх уездов последней – Динабургского, Люцинского и Режицкого. Белорусы проживали также в губерниях Минской и Гродненской, за исключением южных уездов, населённых малороссами, в большей части Виленской губернии, за исключением её северо-западного региона, и в Смоленской  губернии. В этническом отношении народонаселение региона выглядело следующим образом: славян русских 3 474 883, поляков 744 410, литовцев 2 295 300, евреев 1 200 522, немцев 149 020, татар 14 839; разных народностей 74 598, всего – 7 953 573. Вероисповедный состав населения Северо-Западного края  включал в себя: Православных (со старообрядцами) 3 699 995 или 49,3%; католиков 2 677 619 или 34,2%; евреев 1 200 522 или 15%; прочих вероисповеданий 105 437 или 1,5%.  / Батюшков, П.Н. Белоруссия и Литва. Исторические судьбы Северо-Западного края. / П.Н. Батюшков – СПб, 1890. С.1,373; Сборник статей разъясняющих польское дело по отношении к Западной России. Выпуск второй. Составил и издал С. Шолкович. – Вильна, 1887. - С.XXXV.

[2] Российский государственный исторический архив. Далее: РГИА. Фонд. 821. Оп.150.  Д.7. Л.62-68; Брянцев. П. Д. Польский мятеж 1863 г.  Вильна,1892. С. 67; Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. М., 2005. С. 95.

[3] Литовский государственный исторический архив. Далее ЛГИА.  Ф. 378.  Оп.1866. Д.1340. Л. 64.

[4] Политические записки графа М.Н. Муравьёва. // Русский архив.  1886.  № 6. С. 187-199; Граф М.Н. Муравьёв.  Глава III. Записки его об управлении Северо-Западным краем и об усмирении в нём польского мятежа 1863-1864 гг. // Русская старина. 1883. №1. С.134 -139; Всеподданнейший отчет графа М.Н. Муравьёва по управлению Северо-Западным краем // Русская старина. 1902. № 6. С. 487-510; ЛГИА. Ф. 378. Оп.1866. Д. 46.  Л. 9-56; Ф. 378.  Оп. 1866. Д.1340. Л. 62–63.

[5] «Католическая вера…есть действительно вера «панская», а православие «вера хлопская». Миловидов, А.И. Меры, принятые графом М.Н. Муравьёвым к ограждению православного населения от латино-польской пропаганды в Северо-Западном крае.  Вильна, 1900.  С. 17.

[6] Там же. С. 5.

[7] Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. Далее: ОР РНБ.  Ф. 16. Д. 51. Л.23-28; РГИА.  Ф. 821. Оп.10. Д. 64. Л. 5.

[8] ЛГИА. Ф. 604. Оп.5. Д.748. Л.1-3об; Ф. 604. Оп. 5. Д.1023. Л. 1-9; Ф. 378.  Оп.1877. Д.13.   Л.18, 33.

[9] ЛГИА. Ф. 378.  Оп.1864.  Д. 2096. Л. 3. Дела политического отделения; Ф. 378. Оп.1869. Д. 66.  Л.48 оборот; Ф. 378.  Оп.1869. Д. 97. Л. 6; ЛГИА. Ф. 378. Оп.1866. Д.1340. Л.64; Миловидов, А.И. Заслуги графа М.Н. Муравьёва для Православной церкви в Северо-Западном крае. Харьков, 1900. С. 34; «О всеподданнейших отчётах по политическому отделу за 1865 г., представленных государю императору». ЛГИА. Ф. 378. Оп.1866. Д. 46. Л. 18, 33, 50 оборот;  Национальный исторический архив Беларуси. Далее: НИАБ. Ф. 295.  Оп.1.  Д.1671.  Л.58.

[10] Русское дело на окраинах. Сборник статей разъясняющих польское дело в Северо-Западном крае.  Выпуск II. Сост.С.В. Шолкович. – Вильна, 1887. С.447. Следует особо подчеркнуть, что официального запрета на издание белорусскоязычной литературы на кириллице, несмотря на уверения некоторых белорусских историков,  в действительности никогда не существовало. Сталюнас, Д. Границы в пограничье: белорусы и этнолингвистическая политика Российской империи на западных границах в период великих реформ // Ab imperio.  2003.  №1.  С. 261-292.

[11] Біч, М. Беларускае адраджэнне ў XIX – пачатку XX ст. гістарычныя асаблівасці, узаемаадносіны з іншымі народамі. Мінск, 1993. С. 4; Снапкоўская, С.У. Гісторыя адукацыі і педагагічнай думкі Беларусі (60-я гг. XIX – пач. XX ст.).  Мінск. 2001. С.132; Яноўская, В. Гісторыя хрысціянскай царквы на Беларусі. Мінск, 2002. С.140; Канфесіі на Беларусі (к .XVIII – XX ст.) / В.В Грыгор’ева, У.М.Завальнюк, У.І.Навіцкі, А.М. Філатава. Мінск, 1998. С. 71.

[12] Шевченко К.В. [Рецензия]. Исторический поиск Беларуси. Альманах. Минск, 2006. // Русский сборник: Исследования по истории России / ред. сост. О. Р. Айрапетов, М. Йованович, М.А. Колеров, Брюс Менниг, Пол Чейсти. Т. V.  М., 2008. С. 328-329.

[13] Сборник статей, разъясняющий польское дело по отношению к Западной России. Выпуск первый. Составил и издал С. Шолкович.  Вильна, 1885.  С. 325.

[14] ЛГИА. Ф. 604. Оп.5. Д.1023. Л.1-9; Ф. 604. Оп.5.  Д. 1104.  Л.1-4; Ф. 604. Оп. 5. Д. 2542. Л.17-21; РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д. 1077(а). Л.194; Ф. 821. Оп. 10. Д. 256. Л.167; НИАБ. Ф. 136.  Оп.1. Д.35609. Л.13-29; Ф. 295. Оп.1. Д.1973. Л. 25-27;  Котович, И. прот. Циркуляр виленского римско-католического епископа Зверовича к подведомственному ему духовенству // Литовские епархиальные ведомости.  1902.  №12.  С.100 -102.

[15] РГИА. Ф. 821.  Оп.3.  Д. 255.  Л.1; Ф. 821.  Оп. 3.  Д. 258.  Л.1; Ф. 821.  Оп. 3.  Д. 262.  Л.1; Ф. 821.  Оп.3. Д. 264.  Л. 4; Ф. 821.  Оп.3.  Д. 265.  Л. 6-7; Ф. 821.  Оп.10.  Д.1077а. Л.194, 209.

[16] Сталюнас, Д. Роль имперской власти в процессе массового обращения католиков в православие в 60-е годы XIX столетия / Д. Сталюнас // Lietuviu kataliku mokslo akademijos. Metrastis XXVI. Vilnius, 2005.  С. 308-345;  Комзолова А.А. Политика самодержавия в Северо-Западном крае в эпоху Великих реформ. М., 2005. С.188-189.

[17] Невозможность для «упорствующих» пользоваться семейным  законодательством объясняется тем, что с церковной точки зрения, брак является таинством, которое совершает Православная церковь, и только такой брак государство считало законным. Исключение было сделано для «раскольников», которые по закону 19 апреля 1874 г. получили возможность заключать законные браки, невенчанные в Православной церкви.

[18] Арсеньев К.К. Свобода совести и веротерпимость. Сб. статей. СПб. 1905. С. 233.

[19] Красножен, М. Иноверцы на Руси. Т. 1. Положение неправославных христиан в России.  Юрьев, 1900.  С.163.

[20] Добротин, Г.П. Закон и свобода совести в отношении к лжеучению и расколу.  Киев, 1896.  С. 89.

[21] Бабин, В.Г. Государственная образовательная политика в Западных губерниях во второй половине XIX начале XX в. / Власть, общество и реформы в  России (XVI- начало XXв.): Материалы научно-теоретической конференции, Санкт-Петербург, 8-10 декабря 2003 г. /  С.-Петерб. гос. ун-т; под ред. Л. А. Вербицкая [и др.].   СПб., 2004. С. 217-220.

[22] Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905г. О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904 г.  // Журнал министерства юстиции.  1905. № 5. С.42.

[23] РГИА. Ф. 821.  Оп.150.  Д. 5.  Л. 28-29, 31-37, 45-46, 60-61.

[24] Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905 г.  О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904г. //   Журнал министерства юстиции.  1905. № 5. С. 48.

[25]Всеподданнейший отчёт обер-прокурора Святейшего Синода К.Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1888-1889 гг. СПб., 1891. С.138,139, 141,156; Всеподданнейший отчёт обер-прокурора Святейшего Синода К.Победоносцева по ведомству православного исповедания за 1898 г.  СПб., 1901. С.36

[26] Всеподданнейший отчёт обер-прокурора Святейшего Синода по ведомству православного исповедания за 1903-1904 г.  СПб., 1909.  С.144-145.

[27] Шмит К. «Понятие политического». //  Вопросы социологии.  1992.  Т. 1.  №1. С. 40-42.

[28] Извлечения из Особого журнала Кабинета Министров 25-го января, 1-го, 8-го и 15-го февраля 1905 г. О порядке выполнения пункта 6 Именного Высочайшего Указа 12 декабря 1904 г. //  Журнал министерства юстиции.  1905.   № 5  С.94.

[29]Об устранении стеснений в области религии и укреплении начал веротерпимости. Высочайший указ Сенату // Миссионерское обозрение.   1905.  № 5.  С. 1017–1020.

[30] РГИА.  Ф. 821.  Оп.10.  Д. 267.  Л. 244.

[31] РГИА. Ф. 821.   Оп.10.  Д. 267.  Л. 49-51.

[32] НИАБ. Ф.136. Оп.1. Д.37367. Л.36;Ф. 295. Оп.1. Д.7371.  Л. 441; ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905. Д. 404. Л. 51; Ф. 378. Оп.1905.  Д. 405. ­­Л. 59.

[33] ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905. Д. 403. Л. 25.

[34] Там же Л.155 оборот.

[35] ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905.  Д. 404.  Л.102.

[36] РГИА. Ф. 821. Оп.10.  Д.1064. Л. 9.

[37] ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905.  Д. 404.  Л. 9.

[38] Там же. Л.10 -11.

[39] Там  же. Л. 2.

[40] ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905. Д. 405.  Л.1-7.

[41] ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905.  Д. 404. Л.100.

[42] НИАБ. Ф. 295. Оп.1. Д.7373. Л.16-17; Ф. 295. Оп.1. Д. 7285. Л.114.

[43] Квятковский, М. свящ. Из епархиальной жизни // Литовские епархиальные ведомости. 1905. № 35-37. С.310.

[44] ЛГИА.  Ф. 378. Оп.1905. Д. 393. Л. 80;  Ф. 378. Оп.1905. Д. 405. Л.46, 69, 83;  Ф. 378. Оп.1905. Д. 404. Л.68; НИАБ. Ф.136. Оп.1. Д. 37167. Л.115; Ф. 295. Оп. 1. Д. 7285. Л. 20-21, 60-61; РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д.1064. Л. 58,177; Новое время. 1905. №10523. 20 июня; За первый год вероисповедной свободы. СПб., 1907. С.140. Вестник Виленского Свято-Духовского братства.  1911. №1. С.13-14; Минское слово. 1911.  №1206.

[45] Прибавление к церковным ведомостям. 1905. № 31. С. 1291, 1293;Новое время.  1905.  №10523.  20 июня.; Янушкевич, П. свящ. Письмо в редакцию // Литовские епархиальные ведомости. 1905.  № 35-37. С. 313; ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905. Д. 404. Л.7, 228,

[46] Виленский вестник. 1905.  № 653. 7  июля.

[47] НИАБ. Ф. 295. Оп.1. Д. 7288.  Л. 80-81; Ф. 295. Оп.1. Д. 7494. Л. 30-31, 105.

[48] ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905.  Д. 404.  Л.167, 168.

[49] За первый год вероисповедной свободы. СПб., 1907. С.183; Не посягайте на Православие. Обсуждение в Государственной думе 3-го созыва законопроекта о переходе из одного вероисповедания в другое. Вильна,1909.  С. 65. ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905. Д. 404. Л.173, 200, 215; Ф. 378. Оп.1905.  Д. 409.  Л.12-13; РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д.1064. Л.163.

[50] ЛГИА. Ф. 378. Оп. 1905. Д. 404. Л. 210.

[51] ЛГИА. Ф. 378. Оп.1905. Д.414. Л.8-10.

[52] ЛГИА. Ф. 378. Оп. 1905. Д.405. Л.111-112, 120-121.

[53] ЛГИА. Ф. 378. Оп. 1906.  Д.355.  Л.36.

[54] РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д.1064. Л.163.

[55] Там же. Л. 211.

[56] ЛГИА. Ф. 378.  Оп.1905. Д. 393. Л. 70-71; Ф. 378. Оп.1905. Д. 399. Л.105-106; Ф. 378. Оп.1905. Д. 404. Л. 35-36.

[57] ЛГИА. Ф. 378. Оп. 1906. Д. 426. Л. 47-49, 74-86.

[58] НИАБ. Ф. 295. Оп.1. Д. 7374. Л. 24-25, 32.

[59] НИАБ. Ф.136. Оп.1. Д. 37367.  Л. 37.

[60] НИАБ. Ф.136. Оп. 1. Д. 37360. Л. 2, 4, 6, 7, 20, 37, 53, 85.

[61] НИАБ. Ф.136. Оп.1. Д. 37359. Л.187, 195; Ф.136. Оп.1. Д. 37360. Л.41, 103, 224.

[62] РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д.44. Л.189-192; НИАБ. Ф.136. Оп.1. Д. 37131. Л. 4; Ф.136. Оп.1. Д. 37225. Л. 8; Ф.136. Оп.1. Д. 37359. Л. 220; Ф.136. Оп.1. Д. 37360. Л. 95-96, 207-211; Не посягайте на Православие. Обсуждение в Государственной думе 3-го созыва законопроекта о переходе из одного вероисповедания в другое. Вильна, 1909. С. 34-36, 58-60; За первый год вероисповедной свободы.  СПб., 1907. С. 184.

[63] Не посягайте на православие. Обсуждение в Государственной думе 3-го созыва законопроекта о переходе из одного вероисповедания в другое.  Вильна, 1909. С. 52.

[64] Вестник Виленского Свято-Духовского братства. 1908. № 24. С. 586.

[65] Не посягайте на православие. Обсуждение в Государственной думе 3-го созыва законопроекта о переходе из одного вероисповедания в другое. Вильна, 1909. С. 66-67.

[66] ЛГИА. Ф. 378. Оп. 1907. Д. 366. Л. 7-8.

[67] Не посягайте на Православие. Обсуждение в Государственной думе 3-го созыва законопроекта о переходе из одного   вероисповедания в другое. Вильна, 1909. С. 66-68.

[68] РГИА. Ф. 821. Оп. 10. Д.1064. Л. 211.

[69] НИАБ. Ф. 295. Оп.1. Д. 7494. Л.105.

[70] НИАБ. Ф.136. Оп.1. Д. 37367. Л. 36-37.

[71] РГИА. Ф. 821. Оп.10. Д.44. Л.190; НИАБ. Ф.136. Оп.1. Д. 37367. Л. 36-37; Ф.136. Оп.1. Д. 37167. Л.115; Ф.136. Оп. 1. Д. 37360. Л. 41, 46, 69, 96, 103, 207, 220; Гринякин, Н. Плоды вероисповедной свободы // Миссионерское обозрение.  1908. № 12.  С.1628-1629, 1636.